Санктус. Священная тайна

I

1

Голова ударилась о каменный пол, и в мозгу вспыхнул обжигающий свет, а затем… затем наступила тьма.

Человек едва осознавал, что тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась за ним, а массивный засов до упора вошел в скобу, преграждая путь наружу.

Он долго лежал не двигаясь там, куда его бросили, прислушиваясь к биению собственного сердца и заунывному завыванию ветра.

После ударов человек чувствовал легкое головокружение и тошноту, но сознания не терял. Мучительный холод сковал все члены его тела — древний холод, непреклонный, неумолимый, словно камни, из которых построена эта темница. Подобно савану он окутал человека со всех сторон. Слезы, казалось, замерзали на щеках крошечными льдинками, а текущая из ран кровь застывала и сворачивалась. Раны были совсем свежими. Он нанес их себе во время церемонии самоистязания, бичуя собственное тело. Перед мысленным взором человека проносились отвратительные сцены, свидетелем которых он стал. Теперь он знает их тайну.

Его жизнь достигла кульминации. Долгие годы поисков священного древнего знания, которое, как он прежде надеялся, позволит ему лучше понять Божественную сущность Создателя, завершились успехом. Он обрел это знание, вот только в нем не было ничего Божественного. Душой овладела невообразимая тоска.

И где же тут Бог?

Соленые слезы жгли кожу, холод пронизывал до костей. Из-за толстых дверей послышался приглушенный далекий звук, чудом проникший в лабиринт прорубленных в священной горе туннелей.

Они придут за мной. Церемония закончится, и они придут…

Человек хорошо знал историю ордена, в который вступил. Он слышал о жестоких законах, царящих там… А теперь… теперь ему известен их секрет. Они наверняка убьют его, медленно убьют на общем собрании братства. Таким образом все его бывшие братья смогут проникнуться серьезностью нерушимых обетов ордена, получат наглядный урок того, что случается с нарушителями клятвы.

Нет! Не здесь! Не так!

Опершись головой о холодный каменный пол, человек встал на четвереньки. Медленно, превозмогая боль, он натянул зеленую сутану на исполосованные плечи: Грубая власяница разбередила свежие раны на руках и груди. Обессиленный, человек вновь растянулся на полу темницы. Теплое дыхание шевелило волоски на его усах и бороде. Человек подтянул колени к груди и лежал так до тех пор, пока тепло не начало возвращаться в его измученное тело.

Отдаленный шум разнесся эхом в чреве горы.

Человек открыл глаза. Слабый отблеск света проникал в узкое окошко. Человек напряг зрение и огляделся. Темница была невзрачной. Всюду торчали грани колотого камня. В углу лежала груда щебня. Человек понял, что его темница — одно из многочисленных заброшенных помещений Цитадели, которым пользуются лишь время от времени.

Он перевел взгляд на окно. Узкую щель в скале, бывшую когда-то бойницей, прорубили много лет назад. Давным-давно защищавшие Цитадель лучники расстреливали из нее вражеские армии, которые приближались к горе по плоской, словно доска, равнине. Человек с трудом поднялся на ноги и зашагал к окну.

Еще не рассвело. Луны на небе не было, лишь далекие звезды посылали на землю слабый свет. Человек взглянул вниз и зажмурился. Яркий свет десятков тысяч уличных фонарей, гигантских рекламных щитов и неоновых вывесок сливался в слепящее море, расплескавшееся далеко внизу по окруженной горами долине. Сияющий огнями современный город.

Человек глядел на раскинувшийся внизу мегаполис. Восемь лет назад он отвернулся от мирского в поисках истины, и эти поиски привели его сюда, в древнюю темницу. Открывшаяся истина терзала его душу.

Приглушенный звук. Теперь ближе.

Надо спешить.

Человек вытащил из кожаных петелек, пришитых к сутане, служившую поясом веревку и с удивительной ловкостью завязал петли на обоих ее концах. Подойдя к окну, человек с трудом протиснулся в него, ощупывая холодящий кожу камень. Человек искал выступ или трещину, способную выдержать вес его тела. Наконец его рука нашла подходящий камень. Накинув на него петлю, человек изо всех сил дернул на себя веревку, чтобы проверить ее прочность.

Веревка выдержала.

Заправив длинные грязные светлые волосы за уши, человек в последний раз взглянул на расстеленный внизу ковер мерцающего света. Древняя тайна тяготила его душу. Глубоко вздохнув, монах протиснулся в узкую бойницу и прыгнул в ночь.

2

Девятью уровнями ниже, в комнате, богатая обстановка которой представляла собой полную противоположность убогой темнице, где был заточен узник, другой мужчина осторожно смывал кровь со своих ран.

Он стоял на коленях перед огромным камином, как будто склонившись в молитве. Прожитые годы посеребрили его бороду и длинные волосы. На макушке наметилась лысина. Зеленая сутана была спущена до пояса.

Возраст лишь немного ссутулил его крепкое, мускулистое тело. Бугры мышц двигались под кожей, пока мужчина опускал муслиновую тряпочку в стоящий возле него медный сосуд, осторожно отжимал излишек прохладной воды, а затем промакивал ею кровоточащую плоть. Подержав примочку несколько минут, он вновь окунал ее в воду.

Когда раны на руках, шее и торсе начали затягиваться, мужчина обтер тело мягким полотенцем и осторожно натянул сутану на плечи. Грубая ткань приятно покалывала заживающие раны. Мужчина зажмурил светло-серые глаза и глубоко вздохнул. После церемонии он всегда чувствовал глубокое эмоциональное удовлетворение от осознания того, что является продолжателем великих традиций своего древнего ордена. Он старался сохранить это чувство как можно дольше перед тем, как вернуться в кабинет и приступить к мирским обязанностям.

Несмелый стук в дверь вывел мужчину из задумчивости.

Должно быть, сегодня ему не удастся долго предаваться отрадным мыслям.

— Входите.

Мужчина потянулся за веревочным поясом, перекинутым через спинку ближайшего к нему стула.

Дверь открылась. Отблески потрескивающего в камине огня затанцевали на покрытой позолотой резьбе. Монах молча вошел в комнату и тихо закрыл за собой дверь. Согласно уставу своего древнего ордена он также был одет в зеленую шерстяную сутану. Длинная борода и нестриженые волосы дополняли облик.

— Брат аббат! — прозвучал его низкий, вкрадчивый голос. — Извини, что отвлекаю тебя в столь поздний час, но дело не терпит отлагательств…

Он потупил глаза, словно разглядывая пол. Казалось, вошедший не знал, как лучше выразить свою мысль.

— Тогда не трать времени попусту. Говори, — проворчал аббат, завязывая веревку вокруг талии и засовывая за пояс деревянный Т-образный крест.

— Мы потеряли брата Сэмюеля…

Аббат застыл.

— Что значит «потеряли»? Он умер?

— Нет, брат аббат. Его нет в… келье.

Рука аббата с силой сжала крест. Дерево глубоко врезалось в плоть. Но голос разума быстро успокоил беспричинный страх, и рука разжалась.

— Должно быть, он спрыгнул вниз, — предположил аббат. — Надо обыскать землю под окном и убрать тело прежде, чем его найдут посторонние.

Он отвернулся и стал поправлять сутану, думая, что разговор окончен.

— Извини, брат аббат, — не отрывая глаз от пола, произнес монах, — но мы уже смотрели внизу. Едва обнаружив, что Сэмюеля нет в келье, мы уведомили о случившемся брата Афанасиуса. Он связался с теми, кто снаружи, и братья все обыскали. Никаких следов.

Благодать, снизошедшая на аббата несколько минут назад, растаяла в мгновение ока.

Ранее этой ночью брата Сэмюеля принимали в святые — так назывались члены внутреннего круга ордена — братства настолько секретного, что лишь живущие в монастырских кельях знали о его существовании. По традиции обряд посвящения заканчивался тем, что неофиту открывали сущность Таинства — священной реликвии, для защиты которой был образован их орден. Во время инициации брат Сэмюель проявил неподготовленность и не смог постичь сокровенное знание. Такое случалось и прежде. Тайна, которую хранили члены ордена, была настолько великой и опасной для неокрепшего ума, что новичок, как бы тщательно его ни готовили к встрече с Таинством, иногда терял голову. К сожалению, человек, знающий тайну ордена, но неспособный достойно хранить ее, столь же опасен, как и само Таинство. Поэтому будет разумнее, даже гуманнее, пресечь его душевные терзания как можно быстрее.

Брат Сэмюель был безнадежен.

А теперь он исчез.

Пока он на свободе, Таинство находится в опасности.

— Разыщите его, — приказал аббат. — Снова осмотрите землю, переройте все вдоль и поперек, если надо, но найдите тело.

— Слушаюсь, брат аббат.

— Если ангел, пролетая поблизости, не сжалился над его грешной душой, тело Сэмюеля должно было упасть у подножия горы, если же он не выпал из окна, то должен прятаться где-то в Цитадели. Поставьте охрану на каждом выходе и прочесывайте комнату за комнатой, заглядывайте во все ниши и щели, пока не найдете брата Сэмюеля живым или мертвым. Понятно?

Ударом ноги аббат вывернул содержимое медного сосуда в огонь. Облако пара поднялось с шипением, наполнив воздух неприятным металлическим запахом. Монах стоял, уставившись в пол, в ожидании, когда ему прикажут удалиться, но мысли аббата были уже далеко.

Когда шипение затихло и в камине вновь загорелось ровное пламя, аббат успокоился.

— Он, должно быть, спрыгнул вниз, — наконец произнес аббат. — Его тело лежит где-то на земле или повисло на дереве. Быть может, сильный ветер отнес его так далеко от горы, что сразу и не догадаешься, где следует искать. В любом случае тело надо найти до рассвета, пока не появился первый автобус с надоедливыми туристами.

— Хорошо. Будет исполнено.

Монах поклонился и уже хотел удалиться, но стук в дверь остановил его. В помещение, не дожидаясь, пока аббат даст на то соизволение, смело вошел человек в коричневой сутане. Худоба сочеталась в нем с маленьким ростом. Черты лица были резко очерчены, а глубоко посаженные глаза светились умом и скрытностью. Казалось, этот человек понимает больше, чем ему хотелось бы. Несмотря на коричневый цвет сутаны, выдающей его принадлежность к администраторам — низшей категории монахов, ответственных за монастырское хозяйство, вошедший держался независимо и имел вид человека, облеченного властью. Это был Афанасиус, управляющий монастырским хозяйством. Среди заросшей волосами монастырской братии его выделяло полное отсутствие растительности на голове. (В возрасте семи лет он перенес алопецию[1] в тяжелой форме.) Афанасиус взглянул на сутану находящегося в келье монаха и отвернулся. Согласно строгому уставу Цитадели, общение с носящими зеленую одежду святыми было запрещено. Управляющему вообще крайне редко доводилось встречать кого-нибудь из этой братии.

— Извините, что прерываю вашу беседу, — нервно поглаживая лысую голову, сказал Афанасиус, — но мы обнаружили местонахождение брата Сэмюеля.

Аббат улыбнулся и развел руки в стороны, словно собираясь обнять добрую весть.

— Ты пришел как нельзя кстати. Все хорошо, что хорошо кончается. Тайна не раскрыта, и ордену ничего не грозит. Скажи, где найден его труп?

Рука брата Афанасиуса продолжала медленно поглаживать бледную кожу на голове.

— Трупа нет, — помедлив, сказал он. — Брат Сэмюель не прыгнул с горы вниз, а вылез наружу. Он сейчас взбирается по восточному склону на высоте… четырех сотен футов[2].

Руки аббата опустились, а лицо помрачнело. Он представил себе почти отвесную скалу, обрывающуюся в долину. Эта стена древней священной крепости была неприступной,

— Ничего, — махнув рукой, сказал он. — Слезть с восточного склона невозможно. До рассвета осталось еще несколько часов. Он наверняка скоро устанет и разобьется насмерть. Если же случится чудо и Сэмюель спустится вниз, наши братья снаружи схватят его. После спуска он устанет и не сможет оказать должного сопротивления.

— Да, брат аббат, но…

— Что «но»? — выпалил аббат.

— Но брат Сэмюель не спускается, а поднимается на гору.

Рука Афанасиуса замерла.

3

Горы мрачно вздымались к востоку от города. Всю ночь сильный ветер обдувал покрытые ледниками вершины, неся в долину древний холод тающего весной и летом льда.

Набирая скорость, ветер обрушивался на котловину Рунской долины, окруженную зубчатыми вершинами гор. Он завывал, свистел, пролетая над старыми виноградниками и рощами оливковых и фисташковых деревьев, которыми поросли склоны холмов. Ветер несся дальше, туда, где горел тысячами неоновых и электрических огней современный город Рун. Когда-то, давным-давно, на этом месте он трепал холщовые палатки многочисленных завоевателей, желающих разгадать тайну, сокрытую в чреве Цитадели. Ветер развевал красно-золотой стяг с изображением солнца, принадлежавший Александру Великому, и vexillum[3] четвертого легиона римской армии. За ними приходили другие. Они безуспешно осаждали высокую темную твердыню Цитадели.

Ветер несся по широкому, прямому, как стрела, Восточному бульвару, мимо мечети, построенной Сулейманом Великолепным[4], мимо каменного балкона отеля «Наполеон», с которого великий завоеватель наблюдал за тем, как его солдаты мародерствуют в городе. Наполеон смотрел на далекую вершину черной горы, которую он так и не смог завоевать. Цитадель стала камнем преткновения, остановившим победное шествие его армии. Гораздо позже, находясь в изгнании, император вспоминал о Цитадели.

Ветер завывал над высокими стенами старого города, свистел, проносясь по узеньким улочкам, намеренно построенным так, чтобы затруднить продвижение вооруженных людей. Ветер обдувал древние строения, в которых сейчас торговали церковными сувенирами. Предназначенные для туристов указатели дребезжали на ветру там, где в старину лежали тела зарубленных врагов.

В конце концов ветер взбирался вверх по стене, шелестел травой там, где раньше плескались черные воды рва, и обрушивался на гору. Не найдя входа внутрь, ветер устремлялся вверх, к небу. Там он трепал темно-зеленую сутану медленно взбирающегося на гору человека. Людей в сутанах этого цвета никто не видел в миру, пожалуй, с тринадцатого века.

4

Давненько не доводилось Сэмюелю преодолевать такую высоту. За тысячи лет сильный ветер, дождь со снегом и град сгладили неровности на поверхности Цитадели, местами почти до зеркального блеска. Схватиться за что-либо было просто невозможно. Дорога наверх превратилась в сущую муку.

Было ужасно холодно.

Ледяной ветер выстудил камень до арктического холода. Когда Сэмюель хватался за крошечные выступы, кожа, казалось, примерзала к камню. В определенном смысле это спасало ему жизнь, оставляя несколько секунд на то, чтобы найти очередную неровность, за которую он мог бы ухватиться. Его руки и колени были ободраны до крови. Ветер свистел вокруг Сэмюеля и хватал невидимыми пальцами за сутану, стараясь сбросить его вниз, в черноту смерти.

Обвязанная вокруг запястья правой руки веревка натерла кожу до крови. Монах то и дело забрасывал другой конец веревки, с петлей, высоко вверх, стараясь зацепить ее за любой скальный выступ, до которого не смог бы дотянуться иначе. Когда ему это удавалось, Сэмюель с силой дергал веревку на себя, затягивая петлю. Затем он дюйм за дюймом лез вверх, на не покоренную пока вершину и молился Богу, чтобы веревка не соскользнула или не порвалась.

Камера, из которой сбежал Сэмюель, находилась наверху Цитадели, вблизи пещеры, хранящей Таинство. Чем выше взбирался монах, тем меньше была вероятность того, что его преследователи смогут до него добраться.

Скала, вначале твердая и гладкая, вдруг стала хрупкой и ломкой на ощупь, появились трещины и разломы. Сэмюель понял, что пересек границу между разными геологическими пластами. Гранит внизу выдержал температурные перепады, а вот верхний пласт более мягкой породы подвергся выветриванию. В этом месте поверхность горы пересекали глубокие трещины и разломы. Подниматься стало легче, но опаснее. Порода под ногами и руками предательски крошилась. Камни падали с огромной высоты в леденящую черноту. В отчаянии Сэмюель глубоко засовывал руки и ноги в расщелины, которые с трудом выдерживали его вес.

Ветер усиливался. Постепенно скала становилась все более отвесной. Сила тяжести, ранее помогавшая Сэмюелю не упасть, теперь словно сталкивала его в пропасть. Дважды, когда камень крошился под его руками, беглец не сорвался вниз с тысячефутовой высоты только благодаря обвязанной вокруг запястья веревке и уверенности в том, что его жизненный путь еще не завершен.

И тут, когда ему уже казалось, что он взбирается на гору целую вечность, Сэмюель поднял руку и ничего не нащупал. Вот она, плоская вершина, обдуваемая всеми ветрами.

Схватившись за край, Сэмюель подтянулся. Его окоченевшие израненные ноги оттолкнулись от крошащегося скального выступа. Наконец его тело растянулось на холодном, как смерть, плоском камне.

Ощупав пространство вокруг себя, Сэмюель пригнулся, чтобы хоть немного защититься от пронизывающего ветра, и прополз на середину плоской вершины. Она была не больше камеры, из которой он недавно сбежал, но здесь Сэмюель чувствовал себя не беспомощным узником, а покорителем непреодолимой высоты. Такое случалось с ним всегда. Пьянящий восторг и чувство безграничной свободы заполнили его душу.

5

Весеннее солнце взошло рано. Небо было чистое, безоблачное. Длинные тени легли на долину. В это время года солнце поднималось над красными вершинами Тавра и освещало величественный бульвар, ведущий в сердце города. Там кольцевая дорога опоясывала Цитадель. От нее отходили еще три широкие древние дороги, проложенные в точности по направлениям сторон света.

Когда рассвело, муэдзин с минарета расположенной в восточной части города мечети заунывно запел, призывая верующих к утренней молитве. Такое происходило ежедневно, с тех пор как город был завоеван в седьмом веке арабами. Первая группа приехавших на автобусе туристов собралась у опущенной решетки ворот Цитадели. Туристы выглядели не особо довольными: ранний подъем и съеденный второпях завтрак давали себя знать. Люди стояли, невольно позевывая, и ждали, когда начнется экскурсия. Призывы муэдзина смолкли, и туристы услышали странное песнопение на древнем, почти забытом языке. Звуки неслись по улочкам древнего города, проникая даже за тяжелые деревянные ворота. Звуки священного песнопения раздражали людей, воскрешая в душах призраки фобий. Глаза туристов округлялись от неприятного удивления. Люди зябко кутались в пальто и кофты, стараясь согреть страдающую от утреннего холода бренную плоть. Казалось, это гигантский пчелиный улей проснулся в чреве земли или большой корабль, потерпев крушение, с бульканьем идет ко дну. Люди нервно переглядывались, но песнопение набирало мощь. Сотни мужских голосов произносили священные слова незнакомого гимна.

Включались электромоторы, спрятанные в камне, чтобы не разрушать очарования древности, стальные кабели натягивались, и, вздрогнув, огромная решетка начинала подниматься. Люди испуганно отшатывались от ворот. Жужжание моторов заглушало песнопение, волшебство рассеивалось, и, когда подъем решетки оканчивался и она с лязгом становилась на место, люди с легкой душой устремлялись ко входу. В пугающей тишине армия туристов медленно взбиралась по узким улочкам, к старейшей в мире крепости.

Люди шли по запутанному лабиринту мощенных булыжником улиц, мимо минеральных источников и бань, в которых жители долины лечили свои хвори целебной водой задолго до того, как римляне научились у них строить бани. Туристы направлялись дальше, мимо бывших кузниц и оружейных мастерских, превращенных теперь в рестораны и сувенирные магазины. Там торговали имитациями Грааля, бутылочками с целебной минеральной водой и святыми распятиями. Наконец, туристы добирались до главной площади, на которой стояла впечатляющих размеров церковь. Это было единственное здание, в которое разрешалось входить.

Некоторые из полусонных туристов останавливались перед церковью и, бросив взгляд на ее фасад, начинали жаловаться гидам, что на самом деле она выглядит совсем иначе, чем на фотографии в путеводителе. Затем они входили в стоящие в дальнем углу площади каменные ворота, имевшие очень внушительный вид. Сделав последний поворот, люди оказывались в тупике. Перед ними вздымалась серая каменная громада. Присмотревшись, можно было разглядеть остатки древних оборонительных сооружений, зубчатых стен и бойниц. Некоторые из прежних бойниц были застеклены и сверкали на солнце, словно драгоценные камни.

6

Сэмюель неподвижно лежал на высоте более тысячи футов. Солнце, освещающее путь наступающей на Цитадель армии туристов, согрело его онемевшее тело. Со способностью чувствовать к нему вернулась мучительная боль. Сэмюель с трудом приподнялся и сел, не в силах открыть глаза. Свои израненные руки он прижал к скале. Леденящий холод камня облегчал боль. Наконец он поднял веки и уставился на раскинувшийся внизу город Рун.

Сэмюель начал молиться. Раньше он всегда произносил благодарственную молитву после того, как благополучно заканчивал трудный и опасный подъем.

— Отче наш…

Как только он произнес первые слова молитвы, в его сознании всплыло страшное видение монаха. Сэмюель запнулся. После ужасов, свидетелем которых он стал, после жуткого ритуала, исполнявшегося во славу Его имени, Сэмюель не был уверен, кому и о чем следует молиться. Камень холодил его раны. Где-то там, внизу, в рукотворной пещере, сокрыто от людских глаз Таинство. Сэмюель ясно вспомнил, что видел, и почувствовал ужас, стыд и отвращение.

Слезы навернулись ему на глаза. Сэмюель поискал в своих воспоминаниях хоть что-нибудь, способное затмить этот ужасный образ. Поднимающийся теплый воздух принес с собой запах травы. Обрывок воспоминания промелькнул в его голове. Постепенно перед мысленным взором Сэмюеля возникло лицо девушки. Сначала образ был смутным и расплывчатым, но спустя мгновения обрел четкость. Чужое и в то же время знакомое лицо из прошлого светилось любовью.

Рука Сэмюеля невольно коснулась того места, где был старый шрам. В отличие от свежих ран, он, конечно же, не кровоточил. Сэмюель почувствовал, что в кармане сутаны что-то лежит. Засунув руку, монах извлек оттуда маленькое яблочко — все, что осталось от скудной трапезы, которую он не смог закончить накануне. Сэмюель тогда ужасно нервничал, зная, что через несколько часов его примут в древнейшее из существующих на земле братств.

И вот он сидит на вершине мира в собственном аду.

Сэмюель с жадностью съел яблоко. Сладость плода наполнила теплотой ноющие мышцы его изможденного тела. Сэмюель разжевал сердцевину, выплюнув зернышки на израненную ладонь. Маленький осколок гранита торчал из подушечки одного из пальцев. Сэмюель поднес палец ко рту и выдернул осколок из ранки. Руку пронзила острая боль.

Он выплюнул камень на ладонь и увидел крошечную, покрытую кровью копию горы, на вершине которой он сейчас сидел. Смахнув сочащуюся из ранки кровь большим пальцем свободной руки, Сэмюель внимательно рассмотрел серый камень под собой. По цвету и структуре он ничем не отличайся от сланца, на котором были высечены слова «Еретической библии», хранящейся в великой библиотеке. Накануне посвящения Сэмюелю показали каменные таблички, испещренные символами мертвого языка. Тот же камень, что и здесь. Рука, долбившая камень, давно уже превратилась в прах. Пророчество, заключенное в табличках, предупреждало о конце света, если о секрете Таинства узнают за стенами Цитадели.

Сэмюель посмотрел на город. Утреннее солнце осветило зеленые глаза монаха и высокие скулы. Он думал о людях, которые живут внизу, страдают, сомневаются, хотят быть ближе к Богу. После пережитых трагедий Сэмюель приехал в Рун в надежде обрести Бога… Стоя на коленях на вершине священной горы, монах подумал, что никогда прежде не чувствовал себя таким далеким от Него.

Образы проносились перед его внутренним взором. Он думал о том, что потерял, и о том, что узнал. Вырезанные в камне слова «Еретической библии» всплывали в его мозгу, приобретая новое значение. То, что раньше воспринималось как мрачное предупреждение, стало благостным откровением.

Сэмюель сумел вынести знание о Таинстве за пределы власти ордена. Кто сказал, что ему не удастся донести правду до столпившихся внизу людей? Возможно, он станет орудием в руках высших сил, прольет свет на царящий внутри горы мрак и прекратит ужас, свидетелем которого недавно стал. Если же он не прав и слабость веры не дает ему постичь всю глубину промысла Господнего, то Всевышний, без сомнения, вмешается и тайна останется тайной. Кто будет горевать о потерявшем веру монахе?

Сэмюель посмотрел на небо. Солнце поднялось еще выше над горизонтом, неся с собой дарующие жизнь свет и тепло. Монах согрелся. Он посмотрел на лежащий на ладони осколок гранита. Сознание прояснилось.

Он знал, что делать.

7

На расстоянии более пяти тысяч миль к западу от Руна стройная светловолосая девушка с тонкими европейскими чертами лица стояла на мосту Боу в Центральном парке. Одна ее рука покоилась на перилах, а в другой был зажат конверт манильской бумаги, адресованный Лив Адамсен. Хотя конверт еще не распечатали, он успел помяться. Девушка смотрела на неясное отражение Нью-Йорка в серой воде и вспоминала, как была здесь в прошлый раз вместе с ним. Тогда ярко светило солнце… А сейчас было пасмурно.

Ветер вызвал рябь на водной глади. Привязанные к пристани гребные лодки беспокойно закачались, ударяясь друг о друга бортами. Лив заправила за ухо прядь светлых волос. Взгляд зеленых глаз казался очень проницательным. От долгого пребывания на ветру и небезуспешных попыток не разрыдаться девушка чувствовала резь в глазах. Письмо появилось в ее почтовом ящике неделю назад. Оно подлой гадюкой затаилось между банковской отчетностью по использованию кредитной карточки и меню с перечнем пицц, которые можно заказать с доставкой на дом. Сначала Лив сочла письмо еще одним счетом, пока не увидела напечатанный в нижнем углу обратный адрес. Работая в «Инкваер», она часто получала подобного рода корреспонденцию, содержащую информацию, необходимую ей для написания той или иной статьи. Письмо было от американского бюро «Вайтел рекорде», которое хранило в электронном виде записи о самых важных датах большинства представителей человечества — о рождении, браке и смерти.

Немея от страшной догадки, Лив засунула полученное письмо в сумочку. Там оно и лежало среди косметики, записных книжек и квитанций. В течение недели, вытаскивая из сумочки ключи или мобильный телефон, Лив каждый раз смотрела на конверт и не решалась его вскрыть. Наконец, прислушавшись к внутреннему голосу, она пообедала раньше обычного и села на поезд, отъезжающий из Нью-Джерси в сердце огромного города, где никто ее не знал, где сила воспоминаний не так сильна и где, что бы ни случилось, окружающим будет все равно.

Сойдя с моста, Лив направилась к воде. Засунув руку в сумочку, девушка извлекла оттуда слегка помятую пачку «Лаки страйк» и, прикрываясь ладонями от ветра, закурила. Встав у кромки воды и разглядывая подернутую рябью поверхность озера, Лив вдохнула табачный дым и вслушалась в постукивание лодок о пристань, в далекий гомон города. Затем вытащила конверт и распечатала его.

Внутри было письмо и какой-то документ. Официальный тон письма был ей прекрасно знаком, вот только на этот раз речь шла о родном ей человеке.

Глаза девушки беспорядочно метались, выхватывая из текста отдельные фразы:

… отсутствует уже восемь лет…

…никаких новых свидетельств…

…официально считается умершим…

Развернув документ, Лив прочла его имя и почувствовала, что сдерживаемые ею на протяжении долгих лет эмоции наконец-то вырвались на свободу. Она разрыдалась: ее терзало чувство утраты и полного одиночества, вызванного этой утратой.

Лив вспомнила последний день, который они провели вместе. Они вели себя словно два деревенских простачка, впервые оказавшихся в большом городе. Даже лодку наняли… одну из тех, что сейчас сиротливо качались на холодной водной глади озера. Девушка попыталась вспомнить подробности того дня, но в голове всплывали лишь обрывки воспоминаний: рукава его рубашки были закатаны, обнажая мускулистые, покрытые загаром и светлыми волосками руки; поджарое тело сгибалось и разгибалось, когда он греб веслами; кожа в уголках глаз морщилась, когда он улыбался. Лив помнила цвет его глаз, но плохо представляла его лицо. Раньше оно словно по мановению волшебной палочки возникало перед ее внутренним взором, но теперь все чаще и чаще вместо хорошо знакомого парня Лив видела какого-то отдаленно похожего на него незнакомца.

Девушка долго собирала разрозненные, ускользающие от нее образы. Наконец она увидела его… Юноша орудует огромными веслами на озере возле домика бабушки Хансен в северной части штата Нью-Йорк. Старушка пустила лодку с внуками плыть по течению, крикнув им вслед: «Ваши предки были викингами! Только когда вы покорите воду, я разрешу вам причалить».

Они провели на озере весь день, попеременно работая веслами и управляя лодкой. К вечеру они словно срослись с ней. А потом был пикник на согретой солнцем траве. Они называли друг друга Аском и Эмблой в честь первых людей, которые были вырезаны древнескандинавскими богами из поваленных деревьев, найденных на морском берегу. Затем Лив и Сэм рассказывали друг другу древние предания своих предков, сказания о буйных ледяных великанах, стремительных валькириях и о похоронах викингов, чьи тела сжигали в длинных боевых кораблях. Позже, в темноте чердачного помещения, в котором они остановились на ночь, он полушепотом произнес, что хочет после героической смерти в бою быть похороненным в огненной могиле — уйти с дымом горящего корабля в Вальхаллу.

Лив вновь посмотрела на документ и тихо произнесла его имя. Официальный вердикт: смерть не от копья или меча, не на поле брани, а просто потому, что человек не давал о себе знать определенный, точно выверенный промежуток времени. Она проворными пальцами складывала плотную бумагу, пока из ее рук не вышел вполне сносный кораблик. Присев на корточки, Лив нагнулась над водой и опустила кораблик на колышущуюся гладь. Прикрыв парус рукой, девушка поднесла к нему огонек зажигалки. Сухая бумага почернела и вспыхнула. Лив оттолкнула кораблик подальше от берега. Пламя несколько секунд трепетало в поисках пищи, а затем погасло, задутое порывом ветра. Она следила за остатками кораблика, пока тот не перевернулся.

Лив закурила, ожидая, что кораблик пойдет ко дну, но остатки документа тихо колыхались на отражении города, словно пойманный дух.

Не похоже на похороны викинга…

Девушка повернулась и пошла прочь. Ей надо успеть на идущий в Нью-Джерси поезд.

8

— Минутку внимания, леди и джентльмены, — вещал экскурсовод туристам, которые в бинокли рассматривали Цитадель. — Прислушайтесь к речи, которую вы слышите вокруг. На итальянском, французском, немецком, испанском, голландском и многих других языках мира звучит история этого наистарейшего на земле обитаемого сооружения. Смешение языков наводит на мысли о знаменитом библейском рассказе из Книги Бытия о вавилонской башне. Это сооружение было возведено не во славу Бога, а во славу человека, поэтому Господь разгневался и «смешал их языки». Люди рассеялись по земле, распавшись на отдельные народы, а башня осталась недостроенной. Многие ученые считают, что этот библейский рассказ имеет прямое отношение к Цитадели в Рунской долине. Обратите внимание: в библейском тексте речь идет о здании, построенном не во славу Бога. Если вы посмотрите на Цитадель, леди и джентльмены, — экскурсовод театрально взмахнул рукой, указывая на возносящуюся к небу громадину, — то не увидите религиозных символов. Нет ни крестов, ни статуй ангелов. Однако внешний вид может быть обманчив, и, несмотря на отсутствие религиозной символики, это, безусловно, дом Господень. Первая Библия была написана внутри этих наполненных тайнами стен. Цитадель служила своеобразным краеугольным камнем, на котором воздвигалось здание христианства. Некоторые ученые считают, что Цитадель являлась самым первым духовным центром христианской церкви. Окончательный перенос центра в ватиканский дворец в Риме произошел в 326 году. Причиной тому послужил быстрый рост числа верующих. Кому из вас удалось побывать в Ватикане? Несколько человек подняли руки.

— Немногие. Там вы, без сомнения, имели удовольствие восторгаться красотами Сикстинской капеллы и бродить по собору Святого Петра или среди Папских могил. Возможно, вы даже удостоились чести видеть самого Папу Римского. Хотя Цитадель, по слухам, скрывает за своими стенами не менее удивительные чудеса и произведения искусства, никто, кроме живущих в ней монахов и священников, не имеет права переступать порог монастыря. Это самое загадочное и священное место на земле. Даже барельефы с изображениями великих битв, которые вы видите высеченными на стенах твердыни, не являются творением рук каменотесов и зодчих, а созданы кропотливым трудом обитателей святой горы. Эта практика не только придала Цитадели ее уникальный вид, но и дала городу название… Сейчас вы смотрите на древнейшую в мире крепость, которую к тому же никому не удалось взять приступом. Многие знаменитые полководцы и завоеватели тщетно стояли под ее стенами. Все они хотели завладеть легендарной реликвией Цитадели — священной тайной Руна, так называемым Таинством.

Сделав паузу, экскурсовод позволил словам повиснуть на секунду в прохладном утреннем воздухе.

— Это одна из старейших тайн в истории человечества, — заговорщическим полушепотом продолжал он. — Некоторые считают, что в горе спрятан крест, на котором распяли Иисуса Христа. Другие думают, что Таинство — "это Священный Грааль, из которого Спаситель пил во время последней трапезы с учениками. Грааль способен исцелять любые раны и даровать вечную жизнь. Многие верят, что в молчаливых глубинах этой горы хранится нетленное тело самого Иисуса Христа. Существуют, впрочем, скептики, которые придерживаются мнения, что Таинство — еще одна лишенная фактического содержания легенда. Правда в том, леди и джентльмены, что никто ничего доподлинно не знает, и, учитывая, насколько тщательно монахи хранят свою тайну, я весьма сомневаюсь, что когда-нибудь эта тайна будет раскрыта… А теперь…. У кого есть вопросы? Задавайте, не стесняйтесь, — произнес экскурсовод, совсем не горя желанием отвечать на глупые вопросы отдыхающих.

Его маленькие пронзительные глаза скользили по бесстрастным лицам. Туристы взирали на гигантское сооружение и старались придумать, что бы спросить. Обычно вопросов не было, и туристы, двадцать минут послонявшись по площади, накупив сувениров и нащелкав неудачных фотографий, собирались вместе, чтобы сесть в автобус и отправиться смотреть очередную достопримечательность. Экскурсовод уже хотел сообщить туристам программу на сегодня, когда краснолицый мужчина лет пятидесяти поднял руку.

— А это что? — спросил он с резким северо-британским акцентом. — Похоже на крест.

— Ну… Я уже говорил, что снаружи Цитадели нет крестов… Экскурсовод запнулся и, прищурившись, взглянул вверх.

Солнечный свет слепил глаза. Моргнув, экскурсовод уставился на вершину древней твердыни. Действительно, там появился крошечный крест.

— Ну… я не знаю… что это может быть… — пробормотал он.

Но его никто не слушал. Все смотрели наверх, стараясь лучше разглядеть новую диковинку.

Экскурсовод последовал примеру туристов. Очертаниями силуэт походил на заглавную букву «Т». Было видно, что он слегка шевелится. Возможно, это большая птица или… игра утреннего света.

— Это человек! — крикнули из другой туристической группы.

Экскурсовод оглянулся на крик. Мужчина средних лет пристально уставился на жидкокристаллический экран видеокамеры. Судя по произношению, он был голландцем.

— Смотрите!

Мужчина отстранился, давая возможность другим убедиться в этом.

Экскурсовод посмотрел поверх голов толпящихся возле камеры людей. Камера максимально увеличила изображение. У человека, одетого в зеленую рясу, была борода. Сильный ветер трепал его длинные светлые волосы. Мужчина неподвижно застыл на вершине горы: руки разведены в стороны, голова опущена. Не человек, а живое воплощение креста или… Христа.

9

На холмах, вздымающихся к западу от Руна, во фруктовом саду, посаженном еще во времена позднего средневековья, Катрина Манн вела группу молчаливых волонтеров. Все были одеты одинаково — в полностью закрывающий тело комбинезон из тяжелой белой ткани и широкополую шляпу со спадающей на плечи черной сеткой. В ярком утреннем свете люди напоминали древних, собирающихся совершить жертвоприношение.

Катрина подошла к улью, похожему на бочку для нефтепродуктов. Женщина убрала камни, лежащие по краям накинутого поверх улья холста. Волонтеры молча остановились в стороне. Энтузиазм, с которым они ехали в микроавтобусе по пустынным улицам города, давно угас. Катрина убрала последний камень. Кто-то протянул ей дымарь. При обычных обстоятельствах чем теплее день, тем активнее пчелы, а значит, тем больше дыма нужно, чтобы их успокоить. Катрина уже видела, что дым не понадобится. Этот улей — такой же, как другие. Изнутри не слышалось жужжания, а на красном кирпиче, который служил пчелам «стартовой площадкой», не было видно ни одного насекомого.

Небрежно пустив несколько струек дыма, Катрина подняла холст. Открылись восемь деревянных рамок, симметрично расположенных внутри корпуса. Это был простой вертикальный рамочный улей со съемным верхом. Их можно изготавливать из всякой рухляди. Изначально предполагалось, что поездка во фруктовый сад станет практической демонстрацией основ пчеловодства — того, что они в течение года смогут использовать при работе в разнообразных точках земного шара. Однако, когда забрезжил рассвет и был найден первый покинутый улей, поездка потеряла первоначальное значение. Положение было тревожным.

Когда дым рассеялся, Катрина вынула рамку из улья и повернулась к волонтерам. На рамке виднелся неправильной формы узор из медовых сот, большинство которых были пусты. Еще совсем недавно в улье кипела жизнь, но, несмотря на несколько десятков только что вылупившихся рабочих пчел, теперь он оказался покинутым.

— Вирус? — спросил из-за сетки мужской голос.

— Нет, — покачала головой Катрина. — Взгляните внимательнее…

Волонтеры столпились вокруг нее.

— Если бы улей поразил аспергиллез, септицелия или вирусный паралич, то пчелы дрожали бы всем тельцем и не могли летать. После их гибели трупики валялись бы повсюду — в улье и вокруг него. Взгляните на землю.

Шесть шляп нагнулись и начали внимательно изучать мягкую траву, буйно разросшуюся в тени яблони.

— Ничего нет… А теперь посмотрите в середину улья.

Шляпы выпрямились и, сталкиваясь полями, склонились над ульем.

— Если бы причиной был вирус, то дно усеивали бы тела мертвых пчел. Они ведут себя так же, как люди. Почувствовав недомогание, пчелы возвращаются домой и сидят тихо, пока болезнь не проходит. Но здесь мы не видим ничего подобного. Пчелы просто исчезли. Это не вирус, а что-то другое.

Женщина высоко подняла рамку и указала пальцем на нижние ряды шестиугольных сот, покрытых крошечными восковыми «крышечками».

— Невылупившиеся личинки, — сказала она. — Пчелы не покидают улей, если не все личинки вылупились.

— Так что же произошло?

Катрина задвинула рамку с пчелиными сотами обратно в безмолвный улей.

— Не знаю. Это происходит повсюду.

Женщина зашагала к обшитой досками винодельне, расположенной на краю фруктового сада.

— То же самое наблюдают сейчас в Северной Америке, Европе, даже на Тайване. Пока никто не смог ответить на вопрос: «Что является причиной этого феномена?» Единственное, что остается бесспорным, — проблема усугубляется.

Дойдя до микроавтобуса, Катрина стянула резиновые перчатки и выбросила их в пустой пластиковый контейнер. Группа последовала ее примеру.

— В Америке это явление называют синдромом исчезновения колоний. Некоторые люди считают, что это начало конца света. Эйнштейн когда-то говорил, что если пчелы исчезнут с лица земли, то люди переживут их всего на четыре года. Без пчел нет опыления. Без опыления — урожая. Без урожая — еды. А без еды нет человека.

Расстегнув змейку, Катрина сняла с головы шляпу с защитной сеткой. Кожа ее овального лица была бледной. Больше всего поражали очень темные глаза. Лицо, казалось, не имело возраста и отличалось определенным аристократическим шармом. Катрина являлась предметом юношеских фантазий волонтеров, несмотря на то что зачастую была старше их матерей.

Женщина отцепила от шляпы запутавшуюся прядь волос цвета черного шоколада.

— Так как же решить эту проблему? — спросил высокий светловолосый парень, приехавший со Среднего Запада.

Он был похож на большинство только что прибывших волонтеров: серьезный, лишенный даже тени цинизма, добрый, великодушный, полный надежд и прямо-таки пышущий здоровьем. Катрина сомневалась, что он останется таким же после года, проведенного в Судане с медленно умирающими от голода детьми или в Сьерра-Леоне[5], где будет объяснять постоянно недоедающим крестьянам, что опасно пахать поля своих дедов и прадедов, так как партизаны их заминировали.

— Проводится много исследований, — сказала Катрина, — направленных на установление связи между синдромом исчезновения колоний и генетически модифицированными растениями, новыми видами пестицидов, глобальным потеплением, неизвестными науке паразитами и инфекциями. Существует даже теория, что радиосигналы мобильных телефонов мешают пчелам ориентироваться в пространстве.

Женщина сбросила с плеч комбинезон.

— А что вы сами об этом думаете?

Катрина взглянула на серьезное лицо молодого человека. Его гладкий лоб прорезали морщины.

— Я не знаю, что и думать, — ответила она. — Возможно, в какой-то мере причиной являются все эти факторы. Пчелы — простые создания. Их сообщество также не отличается сложностью, но это не значит, что его невозможно разрушить. Они противостоят давлению извне, но лишь до определенного момента. Когда жизнь становится слишком сложной для них, когда они перестают понимать правила, по которым живет их сообщество, пчелы, вполне возможно, предпочитают улететь и умереть, чем продолжать существовать в мире, который они больше не понимают.

Освободившись от шляп, молодые люди теперь стояли вокруг Катрины с выражением крайнего беспокойства на лицах.

— Ладно, не обращайте внимания, — желая сгладить произведенное ее словами тягостное впечатление, сказала женщина. — Я слишком много времени провожу в Википедии. К тому же, как вы только что сами смогли убедиться, более половины ульев в полном порядке.

Катрина хлопнула в ладоши, чувствуя себя воспитательницей пятилетних малышей.

— У нас еще много работы. Снимайте комбинезоны и берите инструменты. Мы должны заменить пустые ульи, — сказала она, открывая еще один лежащий на траве пластмассовый контейнер. — Здесь все, что вам может понадобиться: инструменты, инструкции по изготовлению простейшего рамочного улья со съемным верхом, дощечки, которые когда-то были упаковочными ящиками, и бруски. Но помните, что на месте вам придется строить ульи из подручных материалов. Не думаю, что там их будет слишком много. Люди, у которых ничего нет, обычно ничего и не выбрасывают. Да, и помните, вы не должны ничего брать из покинутых ульев. Если какой-то паразит или споры погубили пчелиную семью, то вы можете перенести болезнь в новый улей.

Катрина открыла дверцу автомобиля. Надо соблюдать дистанцию. Большинство волонтеров — хорошо образованные представители среднего класса. Они полны благих намерений, но лишены практической жилки. Если она не уедет, то добровольцы будут часами обсуждать с ней, как нужно поступить, вместо того чтобы самим приступить к работе. Лучшее решение — предоставить их самим себе. Пусть учатся на собственных ошибках.

— Через полчаса я приеду и проверю, как продвигается работа. Если что, я в своем кабинете.

Она захлопнула дверцу прежде, чем последовал очередной вопрос.

Зазвенели разбираемые инструменты. Кто-то уже затеял дискуссию. Катрина включила радио. Если она будет слушать, о чем они говорят, то рано или поздно в ней проснутся материнские инстинкты, а это никому не нужно. Пусть учатся работать самостоятельно.

Местная радиостанция заглушила спор волонтеров, передавая заголовки новостей и сообщая о плотности движения на дорогах. Катрина взяла лежавшую на пассажирском сиденье толстую бумажную папку, на обложке которой было написано слово «Ортус»[6] и эмблема в виде цветка из четырех лепестков с земным шаром в центре. В папке лежал доклад, содержащий сложный план по ирригации и восстановлению пустынных земель, возникших из-за незаконной вырубки джунглей в дельте Амазонки. Сегодня Катрине предстояло решить, стоит ли тратить на это деньги организации. Рост пожертвований не мог удовлетворить все увеличивающиеся расходы. С каждым годом все больше мест на земном шаре нуждалось в помощи фонда.

— И, наконец, — произнесла дикторша слегка игривым тоном, которым обычно сообщают о забавных случаях после настоящих, серьезных новостей, — если вы сейчас направляетесь в центр Руна, вас ждет большой сюрприз: на вершину Цитадели взобрался человек в сутане.

Катрина уставилась на встроенный в приборную панель плоский радиоприемник.

— На данный момент мы не уверены, что это рекламный трюк, — продолжала дикторша. — Монах появился на вершине утром, сразу же после рассвета, и теперь стоит в позе… распятия.

Катрина похолодела. Повернув ключ зажигания, она завела двигатель. Микроавтобус тронулся с места.

Проезжая мимо девушки-волонтера, женщина опустила боковое стекло.

— Мне срочно надо в офис, — сообщила она. — Буду через час.

Девушка кивнула. На ее лице появилось легкое недоумение и растерянность, но Катрина уже не смотрела в ее сторону. Впереди, за живой изгородью, виднелся проезд. За ним начиналась дорога, которая спускалась к ведущему в Рун шоссе.

10

На полпути между вершиной Цитадели и собирающимися вокруг ее подножья толпами, у тлеющих в камине углей, сидел уставший после бессонной ночи аббат.

— Мы думали, что на восточный склон взобраться вообще невозможно, — закончив доклад, сказал Афанасиус.

Его рука нервно почесывала кожу на голове.

— Значит, мы, по крайней мере, узнали этой ночью кое-что новое.

Аббат перевел взгляд на большое окно, украшенное старинным витражом из голубых и зеленых стекол, от которых красиво отражался солнечный свет. Не помогло. На душе у аббата было неспокойно.

— Итак, — помолчав, произнес он, — у нас есть монах-вероотступник, который стоит на вершине Цитадели в позе креста Тау. Этот символ успели увидеть уже сотни туристов и лишь Бог знает, кто еще. Мы не можем ни помешать ему, ни вернуть его обратно.

— Вот именно, — кивнул Афанасиус. — Пока он на вершине, мы ничего не сможем сделать. Но рано или поздно ему придется слезть вниз. Куда еще он оттуда денется?

— Да хоть в ад! — вспылил аббат. — Чем скорее он туда отправится, тем лучше для нас.

По собственному опыту Афанасиус знал, что лучше всего не обращать внимания на гневные вспышки аббата.

— Дело представляется мне следующим образом, — спокойно продолжал он. — У брата Сэмюеля нет ни воды, ни еды. Существует только один путь к спасению, но, даже если он, дождавшись ночи, спустится вниз, теплочувствительные камеры, установленные на нижних уровнях, заметят его. На земле поставлены датчики, и служба охраны снаружи получила приказ арестовать брата Сэмюеля. К тому же он находится на территории единственной в мире крепости, из которой никто никогда не убегал.

Аббат бросил на говорившего встревоженный взгляд.

— Неправда.

Афанасиус замолчал.

— Убегали, — сказал аббат. — За последнее время побегов не было, но раньше всякое случалось. За такую долгую историю это неизбежно. Их ловили и заставляли замолчать… навсегда. Во имя Господа, конечно… То же, к сожалению, приходилось делать и с теми, кто имел несчастье общаться с беглецами…

Афанасиус побледнел.

Заметив это, аббат добавил:

— Таинство надо защищать любыми средствами.

Неспособность брата Афанасиуса в полной мере постичь значимость выполняемой орденом миссии вызывала в душе аббата чувство глубокого сожаления. Управляющий был человеком слишком мягким и поэтому носил коричневую сутану вместо того, чтобы облачаться в темно-зеленый цвет святых. Впрочем, набожность и чувство долга делали брата Афанасиуса бесценным помощником. Иногда аббат даже забывал, что управляющему неизвестна тайна горы и многое из истории ордена.

Аббат уставился на холодную золу камина, словно читал по ней прошлое.

— В последний раз Таинство подверглось опасности во время Первой мировой войны, — сказал он. — Юноша выпрыгнул из окна в ров с водой и сбежал. Вот почему нам пришлось осушить ров. К счастью, беглец был всего лишь послушником и его не посвящали в тайну ордена. За ним гнались и настигли на территории оккупированной Франции. Бог помог нам, и, когда наши братья нашли его тело на поле боя, отступник был уже мертв.

Аббат взглянул на Афанасиуса.

— Но то были другие времена. Тогда Церковь не испытывала недостатка в союзниках, а тайны строго оберегались. Сейчас любой человек через Интернет может за секунду разослать информацию, доступную миллиардам. Мы не можем позволить себе подобной ошибки.

Аббат перевел взгляд на залитое солнечным светом окно. Павлиний хвост из голубых и зеленых стекол переливался на солнце. Древний символ Христа и бессмертия.

— Брат Сэмюель знает наш секрет и не должен спуститься с горы живым.

11

Лив нажала на кнопку звонка и стала ждать.

Дом был новым и находился в идеальном состоянии. До Бейкер-парка было рукой подать. Рядом располагался университет, где работал техником-лаборантом хозяин дома по имени Майрон. Невысокий заборчик разграничивал земельные участки и бежал по обеим сторонам от выложенной плитами дорожки, ведущей к входной двери. От тротуара дом отделяли несколько футов зеленого газона. Американская мечта в миниатюре. Если бы Лив дали задание написать душещипательную, сентиментальную статью, этот образ пришелся бы как раз кстати. К сожалению, она будет писать о другом.

За дверью послышался звук приближающихся шагов. Человек ступал тяжело, вразвалочку. Журналистка попыталась стереть со своего лица выражение горького одиночества, которое она испытывала после поездки в Центральный парк. Дверь открылась. На пороге стояла симпатичная молодая женщина на последнем месяце беременности. Ее фигура практически заполняла собой весь дверной проем.

— Вы, должно быть, Бонни, — сказала Лив жизнерадостным, как будто не своим голосом. — Я Лив Адамсен из «Инкваер».

Лицо Бонни прояснилось.

— Вы пишете о детях!

Молодая женщина настежь распахнула дверь и жестом пригласила журналистку войти в сверкающую чистотой прихожую цвета беж.

Прежде Лив никогда не писала о детях, но решила не возражать. Она лишь ослепительно улыбалась, следуя за беременной женщиной в идеально обставленную кухню. Там свежевыбритый мужчина заваривал кофе.

— Майрон, дорогой, это журналистка, которая будет писать о родах…

Продолжая фальшиво улыбаться, Лив пожала мужчине руку. От напряжения ее лицо начало болеть. Ей ужасно хотелось вернуться домой, забраться под пуховое одеяло и вволю поплакать. Вместо этого она внимательно оглядела оформленную в кремовых тонах кухню. Все здесь было на своих местах: и одноразовые пакетики ароматизированного чая, пахнущие чайной розой, и баночки кофе, и плетенные из лозы корзинки, в которых совершенно ничего не лежало…

— Милый домик, — сказала Лив, прекрасно понимая, что от нее ожидают комплиментов.

Она подумала о собственной квартире, пропахшей перегноем и экзотическими комнатными растениями. Один из ее бывших приятелей называл это место «теплицей с кроватью». Почему она не может жить как все, быть счастливой и довольной? Лив выглянула из окна на задний дворик: зеленый прямоугольник травы обрамляли молоденькие деревца кипариса. Если их не подрезать, то через пару лет они затенят окна дома. Два дерева уже начали желтеть. Возможно, природа сделает за садовника его работу. Лив прекрасно разбиралась в растениях и их целебных свойствах. Именно поэтому ей поручили написать эту статью.

— Адамсен! Я знаю, что ты кое-что понимаешь в комнатных растениях и удобрении…

Так, вполне буднично, начал разговор утром в лифте Роле Бейкер, владелец и главный редактор «Нью-Джерси инкваер». Лив и опомниться не успела, как вместо обычного задания, связанного с криминальной тематикой, ей поручили написать две тысячи слов под заголовком «Естественное деторождение. Хочет ли этого Мать-Природа?» для воскресного приложения. Лив уже приходилось писать о садоводстве, но она никогда не освещала медицинских тем.

— Поменьше терминов, — выходя из лифта, сказал ей на прощанье Роле. — Просто найди относительно адекватную женщину, которая желала бы рожать в бассейне или на лесной поляне без болеутоляющих. Мне нужна интересная история плюс пара фактов. Супруги должны быть обычными гражданами, а не какими-то невменяемыми хиппи.

Лив нашла Бонни через знакомых. Женщина работала в дорожной полиции штата Нью-Джерси, что автоматически делало ее заоблачно далекой от всяких там хиппи. Нельзя проповедовать мир и любовь, каждый день сталкиваясь с творящимися на шоссе ужасами…

И вот Лив сидела напротив светящейся счастьем Бонни. Рядом, откинувшись на спинку L-образного дивана, восседал ее практичный, работающий в научной лаборатории муж. Рука Бонни нежно сжимала его руку, а Лив слушала, как женщина превозносит преимущества естественного деторождения, словно жрица современного культа Матери-Земли.

Да. Это ее первый ребенок, вернее, дети. У нее будет двойня.

Нет. Они не знают пол своих будущих детей. Пусть это станет для них сюрпризом.

Да. У Майрона были сомнения. Ведь он, как-никак, связан с наукой.

Да. Она взвесила все «за» и «против». Женщины тысячелетиями рожали без средств современной медицины. Она верит, что для детей будет лучше, если они появятся на свет естественным путем.

— Бонни носит наших детей, — почти по-детски улыбаясь, добавил Майрон и нежно погладил жену по волосам. — Она знает, что будет лучше для нее.

Задушевность и светлый эгоизм этих людей пробил броню фальшивой веселости, которую журналистка напустила на себя перед дверью их дома. Слезы потекли по ее щекам. Бонни и Майрон бросились успокаивать ее. Лив извинилась и, собравшись с силами, закончила интервью. Она чувствовала себя виноватой за то, что принесла темное облако своего несчастья в этот наполненный тихой радостью дом.

Лив отправилась прямо домой и, не раздеваясь, упала на свою нерасстеленную кровать. Она лежала, прислушиваясь к звуку падающих капель воды, которые издавала сложная ирригационная система, поливающая ее комнатные растения. Лив перебирала в голове события этого дня. Укрывшись пуховым одеялом, она дрожала от холода. Казалось, ничто на свете не в состоянии растопить ледяную глыбу ее одиночества; тепло, царящее в жизни Бонни и Майрона, никогда не будет ей доступно.

12

Катрина Манн заехала на микроавтобусе в маленький дворик за большим домом и затормозила, подняв в воздух облако пыли. Эту часть города до сих пор называли Садовым районом, хотя зеленые поля, давшие району название, давно уже скрылись под асфальтом и бетоном. Даже сзади дом выглядел вполне импозантно. Его построили из того же крепкого желтого камня, что и большую часть старого города. Только, в отличие от церквей, большинство старинных домов были покрыты слоем сажи.

Выбравшись из микроавтобуса, Катрина прошла мимо остатков округлой кладки на месте колодца, из которого они когда-то брали воду. В ее руке позвякивало кольцо с нанизанными на него ключами. Сердце бешено колотилось в груди. По дороге взволнованная женщина несколько раз чуть было не попала в аварию. Найдя нужный ключ, Катрина засунула его в замочную скважину двери черного хода.

После весеннего утреннего солнца дом показался ей холодным и темным. Дверь за ней захлопнулась. Катрина набрала код, заставив умолкнуть сигнал тревоги. Пройдя по темному коридору, женщина оказалась в светлой приемной, расположенной в передней части здания.

Часы на стене за столиком регистратора показывали точное время в Рио-де-Жанейро, Нью-Йорке, Лондоне, Дели и Джакарте. Во всех этих городах у их организации имелись представительства. В Руне сейчас было без четверти восемь. Слишком рано. Большинство людей еще добираются на работу. Повсюду царила тишина. Катрина решила, что в здании никого нет. Перескакивая через ступеньку, она взбежала по изящной деревянной лестнице.

Пятиэтажное строение было узким, как большинство средневековых домов. Ступеньки скрипели под ногами. Катрина пробежала мимо стеклянных дверей кабинетов, которые располагались на четырех этажах. Верхняя площадка заканчивалась массивной, обшитой стальными листами дверью. Катрина рывком распахнула ее и оказалась в личных апартаментах.

Переступив порог, она словно шагнула в прошлое. Стены были обшиты деревянными панелями, окрашенными в мягкий серый цвет. Гостиная обставлена изысканной антикварной мебелью. Единственная примета XXI столетия — маленький телевизор с плоским экраном, стоящий в одном из углов на низком китайском столике.

Катрина схватила с оттоманки пульт дистанционного управления и, наведя его на телевизор, нажала на кнопку. Она подошла ко встроенному в дальнюю стену книжному шкафу, полки которого были уставлены лучшими произведениями литературы XIX столетия. Катрина нажала пальцами на черный, обтянутый телячьей кожей корешок «Джен Эйр». Раздался тихий щелчок. Нижние створки книжного шкафа распахнулись. Внутри него находился сейф, факс, принтер и другие принадлежности современной жизни. На самой нижней полке, на стопке журналов по дизайну интерьера, лежал бинокль, который отец подарил дочери на тринадцатый день рождения, когда впервые взял ее с собой в Африку. Схватив бинокль, Катрина побежала по крашеным доскам пола к световому люку, встроенному в скошенный потолок. Голуби взлетели с насиженных мест, когда женщина распахнула люк и высунула наружу голову. Сначала бинокль выхватил красную черепицу крыш на фоне голубого неба. Затем Катрина чуть-чуть его подняла и навела на черную громадину горы, вздымающуюся к западу на расстоянии полумили. Телевизор ожил на середине телерепортажа, посвященного проблеме глобального потепления. Держась за раму, чтобы не упасть, Катрина проследила взглядом по склону Цитадели до самой вершины.

И вот она увидела его.

Руки расставлены. Голова опущена.

Этот образ был знаком ей с детства. Только он был запечатлен в камне и стоял на вершине другой горы, расположенной на противоположной стороне земного шара. С детства Катрина знала истинное значение того, что он олицетворяет. Многие поколения боролись и умирали ради того, чтобы цепь событий изменила судьбу человечества. И вот один человек сделал больше, чем все они вместе взятые. Ее руки дрожали.

За спиной дикторша зачитывала заголовки новостей:

— За следующие полчаса вы узнаете больше о всемирном саммите, посвященном проблемам изменения климата, о свежих сводках с ведущих бирж мира и о том, как древняя крепость в Руне была наконец-то покорена. После этого…

Катрина в последний раз взглянула на застывшего на вершине Цитадели человека и вернулась в комнату, чтобы узнать, какова будет реакция мира на происходящее.

13

По телевизору шла реклама шикарного автомобиля. Усевшись на старый диван, Катрина посмотрела в углу телевизионного экрана время: восемь часов двадцать восемь минут. Значит, в Рио-де-Жанейро четыре часа двадцать восемь минут утра. Женщина нажала кнопку быстрого дозвона. В трубке послышался шелест набираемых цифр. Катрина сидела и смотрела рекламу в ожидании того, что лежащий в темноте человек на другом полушарии Земли поднимет трубку.

— Ol?[7] — раздался в трубке тихий, встревоженный женский голос.

Не похоже, чтобы человека разбудили или застали врасплох.

— Мариэлла! Это Катрина. Извини, что звоню так поздно… точнее, рано. Я подумала, что он все равно не спит.

Она знала, что у отца бессонница.

— Sim, Senhora[8], — сказала Мариэлла. — Он уже встал и сидит у себя в кабинете… Читает… Я развела огонь в камине. У нас тут довольно прохладно.

— Можно с ним поговорить?

— Centamente[9], — ответила Мариэлла.

Из телефонной трубки донесся шелест ткани и приглушенный звук шагов. Катрина представила, как домработница идет по темному, устланному паркетом коридору скромного дома. Вот из приоткрытой двери отцовского кабинета пробивается слабый свет горящих в камине дров. Звук шагов смолк, и женщина услышала приглушенные голоса. Говорили на португальском. Затем хозяин дома взял трубку.

— Катрина?..

Мягкий голос отца, преодолев расстояние, разделяющее два континента, сразу же успокоил ее. Катрина представила, как он улыбается.

— Папа…

Она улыбнулась, несмотря на вызванную новостью тревогу.

— Какая в Руне погода?

— Солнечно.

— А у нас холодно, — сказал Оскар. — Мы тут даже развели огонь в камине.

— Я знаю, папа. Мариэлла уже сказала мне. Послушай! Что-то происходит. Включи телевизор и посмотри новости по Си-эн-эн.

Катрина услышала, как отец просит Мариэллу включить стоящий в углу его кабинета небольшой телевизор, и перевела взгляд на экран. Вначале появилась графическая заставка канала, затем — дикторы. Катрина увеличила звук. Из телефонной трубки доносились обрывки трансляции спортивного матча, «мыльной оперы» и рекламы, звучала португальская речь. Наконец послышался преисполненный торжественности голос диктора Си-эн-эн.

Катрина видела, как за спиной отца появилась картинка: фигура в зеленом застыла на вершине горы.

Она слышала, как Оскар прошептал:

— Боже правый! Святой!

— До сих пор, — продолжал диктор, — не поступило официального подтверждения или опровержения того, что этот человек является членом братства Цитадели. А сейчас в нашей студии доктор Мириам Аната, ведущий специалист по рунологии, автор множества книг, посвященных истории Цитадели. Надеюсь, она сможет пролить свет на эту загадку.

Диктор повернулся на вращающемся стуле и посмотрел на грузную, угрюмого вида женщину лет пятидесяти. Поверх простой белой футболки на ней был надет костюм в тонкую темно-синюю полоску. Волосы были коротко острижены.

— Доктор Аната! Что вы думаете о событиях сегодняшнего утра?

— Похоже, мы стали свидетелями экстраординарного происшествия, — склонив голову и глядя на диктора через стекла очков холодными голубыми глазами, сказала Мириам Аната. — Этот человек совсем не похож на монахов, которых время от времени можно увидеть за ремонтом стен и окон Цитадели. Его сутана не коричневого, а зеленого цвета. Только один монашеский орден носил одежду этого цвета, и последнее упоминание о нем содержится в документах девятисотлетней давности.

— А кем были монахи этого ордена?

— Они жили в Цитадели, поэтому нам почти ничего о них не известно. Иногда их видели высоко на горе, поэтому логично предположить, что это был привилегированный орден, в чьем ведении находилась защита Таинства.

Диктор прижал руку к телефону.

— У нас прямое включение из Руна.

На экране появилось более четкое изображение монаха. Его сутана развевалась от легкого утреннего ветерка. Руки были разведены в стороны.

— Вот он, на вершине Цитадели, изображает крест, — сказал диктор.

— Не крест, — прошептал в телефонную трубку Оскар, — а знак Тау.

Камера отъехала так, чтобы зрители в полной мере смогли ощутить чудовищную высоту горы.

Дом находился на склоне восточных холмов Рио-де-Жанейро. В мягком свете горящих в камине дров Оскар де ла Круз сидел уставившись в телевизор. Его седые волосы резко контрастировали с темной кожей, выдубленной солнцем за сотню с лишним лет. Несмотря на преклонный возраст, его темные живые глаза светились умом, а поджарое тело излучало энергию и силу. Оскар был похож на боевого генерала, посаженного в мирное время за канцелярский стол.

— Что ты на это скажешь? — прошептала в телефонную трубку Катрина.

Старик задумался. Большую часть жизни он провел в ожидании чего-то похожего на то, что сейчас показывали по телевизору. Оскар всеми силами старался ускорить осуществление пророчества, не совсем понимая, что для этого надо делать.

Поднявшись со стула, Оскар де ла Круз на негнущихся ногах подошел к стеклянным створчатым дверям, ведущим на покрытую плитками террасу, тускло освещенную лунным светом.

— Не знаю. Возможно, это только совпадение, — наконец ответил он.

Оскар услышал, как дочь тяжело вздохнула.

— Ты действительно в это веришь? — с прямотой, вызвавшей у старика улыбку, поинтересовалась Катрина.

Она всегда задавала отцу вопросы.

— Нет, — признался он. — Не очень.

— Ну и?..

Он молчал, боясь озвучить мысли, возникшие в его голове, и чувства в сердце. Старик посмотрел поверх бассейна на вершину горы Корковадо, украшенную статуей О Cristo Redentor. Вытянув руки в стороны, Христос Искупитель взирал на спящих жителей Рио-де-Жанейро. В свое время Оскар помогал в возведении этой статуи, полагая, что ее появление ознаменует собой начало новой эры. Христос Искупитель, как они все втайне надеялись, стал знаменит во всем мире, но на этом дело и кончилось. Старик подумал о монахе, который сейчас застыл на вершине Цитадели. Оскару и его товарищам понадобилось девять лет, чтобы из стали, бетона и песчаника создать статую, отдаленную копию которой неизвестный монах благодаря современным средствам массовой информации смог донести в каждый дом по всему миру. Подняв руку, старик провел вдоль высокого воротника своего любимого свитера.

— Быть может, пророчество сбывается, — прошептал он. — Думаю, нам надо приготовиться.

14

Солнце ярко светило над городом Руном. Сэмюель наблюдал, как тени, укорачиваясь, медленно ползут по Восточному бульвару к гряде красноватых гор вдали. Он почти не чувствовал боли в измученных вытянутых руках.

Сэмюель видел собравшуюся внизу толпу, среди которой выделялись съемочные группы телевизионных каналов. Иногда вместе с восходящими потоками воздуха до него долетало неясное бормотание тысячи голосов. Тогда казалось, что люди находятся совсем близко. Но Сэмюель не думал о людях и телевидении. Его мысли занимало лишь Таинство и лицо девушки из прошлого. Когда его разум очистился от всего остального, эти два образа слились в один. Сэмюель почувствовал странное успокоение.

Монах взглянул вниз на почти отвесный склон горы, по которому взбирался, казалось, целую вечность. Он стоял на высоте тысячи футов, а внизу едва был виден пустой ров.

Сэмюель просунул ступни в длинные узкие разрезы, которые он сделал у подшитого края сутаны. Большие пальцы рук он просунул в похожие разрезы на концах рукавов одеяния. Разведя ноги, Сэмюель почувствовал, как ткань сутаны прижимается к его телу. Руки и ноги напряглись. Монах в последний раз взглянул вниз. Восходящий поток воздуха обдал его лицо жаром. Сэмюель слышал гомон людского моря внизу. Его взгляд переместился на выбранный им для падения участок невытоптанной травы, как раз за огораживающей Цитадель стеной. Рядом стояла группа туристов.

Сэмюель переместил центр тяжести, нагнулся вперед и полетел вниз.

Монах за три секунды преодолел расстояние, на которое ночью он потратил несколько мучительных часов. Боль пронзила его измученные руки и ноги, когда грубая шерстяная ткань сутаны стала выворачивать их из суставов. Сэмюелю с трудом удавалось придерживать трепещущую в воздушном потоке одежду. Он не отрывал взгляда от приближающегося участка травы.

Сквозь завывание ветра он слышал крики толпы. Резким движением Сэмюель вытянул руки вперед, тем самым увеличивая сопротивление воздуха. Надо изменить траекторию. Выгнув спину, он увидел, как люди разбегаются подальше от предполагаемого места падения. Земля неслась ему навстречу. Все ближе, ближе…

Ткань на краю разреза, сделанного на правом рукаве сутаны, не выдержала и порвалась. Сэмюеля резко качнуло вбок. Он не смог справиться и вошел в штопор. Схватившись за трепещущий на ветру рукав, монах изо всех сил сжал его пальцами. Не помогло. Ветер тотчас же вырвал ткань. Он слишком слаб. Поздно. Земля уже близко. Его развернуло лицом к небу.

Тело упало в пяти футах от огораживающей ров каменной стены. Раздался глухой стук. Руки вытянулись по бокам. Глаза уставились в чистую голубизну неба. По окружающей гору толпе пронеслись истошные крики. Те, кто находился близко к месту падения, или отворачивались, или, напротив, с ужасом смотрели, как лужа темной крови растекается под телом монаха. Тоненькие ручейки сбегали в расщелины между каменными плитами. Зеленая ткань сутаны впитывала кровь, приобретая темный, зловещий цвет.

15

Телетрансляция шла в прямом эфире. Катрина Манн от изумления открыла рот, когда монах, стоящий на вершине Цитадели, вдруг бросился вниз. Камера дернулась, стараясь проследить за его падением. Потом на экране появился сидящий в студии взволнованный диктор. Возясь с телефоном, он старался заполнить мертвую тишину, последовавшую за шоком после самоубийства монаха. Катрина уже пересекла комнату и стояла у окна с биноклем в руках. Увеличенное изображение пустой вершины Цитадели и далекий вой сирен подтвердили правдивость увиденного по телевизору.

Подскочив к дивану, женщина схватила телефон и нажала кнопку повторного набора. Ее тело обволакивало странное оцепенение. Включился автоответчик: глубокий, внушающий доверие голос отца попросил оставить сообщение. Теряясь в догадках, куда ушел отец, Катрина позвонила на его мобильный. Мариэлла, очевидно, с ним. В противном случае она взяла бы трубку. Мобильник отца перевел звонок Катрины на ящик голосовой почты.

— Монах упал, — просто сказала она.

Нажав на «отбой», Катрина вдруг осознала, что по ее щекам катятся слезы. Она слишком долго ждала знака. Поколения ее единоверцев столетиями ожидали исполнения пророчества, которое, как теперь оказалось, было еще одной ложной надеждой. Женщина в последний раз взглянула на вершину горы и положила бинокль в потайной шкафчик. Затем набрала комбинацию из пятнадцати цифр на панели сейфа. Через несколько секунд раздался глухой щелчок.

Упакованный в прессованный серый пенопласт ящичек величиной с лэптоп и толщиной раза в три больше лежал за титановой дверью сейфа. Избавившись от пенопласта, Катрина перенесла ящичек на стоящую перед диваном оттоманку.

Он был изготовлен из необыкновенно прочной поликарбонатной смолы, похожей скорее на камень. Катрина нажала на невидимые защелки и открыла крышку. Внутри ящичка лежали два фрагмента сланцевой таблички, исписанные с одной стороны едва различимыми письменами. Табличка была разбита еще в доисторические времена. Это все, что осталось от древнего текста, написанного задолго до Ветхого Завета. Катрина Манн могла только догадываться о его содержании. Надписи были сделаны на маланском языке. Катрина происходила из древнего племени мала. Находясь в мрачном расположении духа, она разглядывала знакомые очертания символов мертвого языка.

«Th tru ign of th cr ill

All will it in a inl mnt

cross wi

cго wi r

Tniacmnt

wina nl его»

Надпись имела форму священного знака Тау, который древние греки сделали буквой своего алфавита. Но знак Тау гораздо старше, чем их язык, — это символ солнца и древнейших из богов. Шумеры знали этого бога под именем Таммуз, римляне называли его Митрой, а древние греки — Аттисом. Древнеегипетские фараоны целовали этот священный символ перед тем, как их посвящали в сокровенные, тайные знания. Тау символизировал жизнь, воскрешение из мертвых и кровавые жертвоприношения. Именно этот знак показывал всему миру монах, стоя на вершине Цитадели.

Катрина читала слова и переводила их про себя, сравнивая значение пророчества с символизмом событий последних часов.

«Истинный крест появится на земле,

И увидит всякий сей крест,

И будет удивлен,

И падет сей крест,

И восстанет он,

И освободится Таинство,

И настанет новая эпоха,

Когда придет избавление от мучений».

Внизу последней строки виднелись верхушки очередного ряда символов. Линия раскола прошла через них так, что понять их значение стало невозможно.

С первыми тремя строками все было понятно.

«Истинный крест» — это знак Тау, символ куда старше, чем христианский крест. Он появился на земле в тот миг, когда монах распростер руки в стороны.

Многие видели это событие в международной службе новостей, и все были удивлены, так как не знали, что и подумать. Слишком уж неординарно и беспрецедентно все это было.

Затем начинались трудности. Катрина знала, что текст неполный, и не могла понять, что к чему.

Как предсказывало пророчество, «крест» пал, но «крест» был человеком.

Женщина выглянула из окна. Высота Цитадели около тысячи ста футов от подножия до вершины. Монах прыгнул почти с вертикального восточного склона.

Как можно «восстать» после такого падения?

16

Прижимая к груди небрежно сложенную пачку документов, Афанасиус постучал в позолоченную дверь, ведущую в покои аббата. Никто не отозвался, и управляющий вошел. К его глубочайшему облегчению, за дверью никого не оказалось. Обсуждать с аббатом проблемы, возникшие после смерти брата Сэмюеля, ему было неприятно. Прежде покойный был одним из его ближайших друзей. Потом Сэмюель выбрал путь святого и навечно исчез в закрытых для коричневых сутан верхних ярусах Цитадели… А теперь он мертв.

Подойдя к письменному столу, Афанасиус разделил принесенные бумаги на две части. В первую стопку он сложил ежедневные сводки о проводимых на территории монастыря работах, инвентарные описи имеющихся в наличии продуктов питания и планы ремонтно-строительных работ, которые в Цитадели никогда не прекращались. Во второй, значительно большей стопке находились сведения, касающиеся мирских интересов Цитадели: известия о последних археологических находках, обзоры текущих теологических споров, краткие содержания книг, готовящихся к публикации… Иногда там попадались отчеты о готовящихся телевизионных проектах и снимаемых документальных фильмах. Большая часть этой информации поступала из разных официальных учреждений, финансируемых или, полностью принадлежащих Церкви, но встречались и донесения тайных информаторов, которые работали в разнообразных сферах человеческой деятельности. Эта практика секретных агентов была столь же неотъемлемой частью истории Цитадели, как молитвы и церемонии — частью церковной службы.

Афанасиус пробежал глазами содержание лежавшей сверху страницы. Это был доклад агента Кафзиля, одного из самых ценных шпионов Цитадели. Кафзиль сообщал, что на раскопках руин храма в Сирии были найдены фрагменты древнего манускрипта. Шпион рекомендовал немедленное «О & Н» — «овладение» манускриптом и «нейтрализацию» всех возможных угроз. Афанасиус сокрушенно покачал головой. Еще один бесценный древний артефакт будет спрятан от мира в сумраке огромной монастырской библиотеки. Его несогласие с существующей практикой ни для кого не было секретом. Он, брат Сэмюель и отец Томас, автор множества нововведений в монастырском библиотечном деле, считали, что цензура и утаивание альтернативных знаний — признак слабости Церкви в современном, открытом мире. В личных беседах они часто рассуждали о том, каким благом для человечества будет тот день, когда содержимое библиотеки станет достоянием общественности. Это восславит Бога. А потом Сэмюель выбрал древний тайный путь святых… Сейчас Афанасиус думал, что с его смертью погибла надежда на изменения. Все, за что ратовал Сэмюель при жизни, теперь скомпрометировано.

Афанасиус чувствовал, как слезы катятся по щекам. Он смотрел на стопку бумаг и думал о том, что последующие недели она будет состоять исключительно из донесений, касающихся бросившегося с вершины Цитадели монаха, и реакции на этот поступок. Повернувшись, Афанасиус направился обратно к позолоченной двери. Прежде чем покинуть покои аббата, он насухо вытер глаза тыльной стороной ладони.

Идя по лабиринту монастырских коридоров, Афанасиус чувствовал, что ему надо уединиться и дать выход обуревающим его чувствам. Опустив голову, управляющий зашагал еще быстрее. Широкие, ярко освещенные коридоры сменились узкой темной лестницей, спускающейся вниз. Под большой кафедральной пещерой находился узкий проход, по обеим сторонам которого виднелись двери, ведущие в маленькие личные часовни. В дальнем конце прохода Афанасиус увидел свет. В неглубокой выемке в скале, у одной из дверей, горела свеча. Это означало, что в часовне кто-то есть. Афанасиус открыл дверь и вошел. Помещение освещали несколько тоненьких свечей. От сквозняка пламя затанцевало, бросая тени на низкий закопченный потолок и Т-образный крест, стоящий на вырубленном в камне алтаре. Перед алтарем склонился в молитве человек в черной сутане.

Афанасиусу не надо было видеть лица молящегося, чтобы понять, кто перед ним. Он опустился на колени рядом со священником, обнял его за плечи и уткнулся лицом в черную сутану отца Томаса. Затем раздался звук приглушенного рыдания. Они долго стояли на коленях обнявшись и молча предавались горю. Наконец Афанасиус отстранился и посмотрел в искрящиеся умом голубые глаза отца Томаса. Седина тронула на висках его черные волосы. По бледному круглому лицу катились слезы, поблескивая при свете горящих свечей.

— Мне кажется, все пропало.

— Мы пока живы, брат Афанасиус. То, о чем мы втроем здесь говорили, еще может осуществиться.

Приободренный словами друга, Афанасиус выдавил из себя подобие улыбки.

— По крайней мере, мы будем помнить Сэмюеля таким, каким он был на самом деле, — сказал отец Томас.

17

Аббат стоял в центре Capelli Deus Specialis (часовни Божественного Таинства), располагавшейся в самом сердце горы, высоко над долиной Руна. Это было небольшое помещение с низким сводчатым потолком, похожее на крипту[10]. Впрочем, скудное освещение не давало возможности оценить его размеры. Давным-давно его вытесали из камня основатели Цитадели, и с тех пор никто его не расширял. Даже сейчас стены часовни хранили следы примитивных инструментов основателей. В воздухе ощущался металлический запах крови, оставшийся после ночной церемонии. Запах исходил из выдолбленных в полу желобков, поблескивающих влагой в слабом свете свечей. Аббат подошел к алтарю и посмотрел на едва угадывающиеся в темноте очертания Таинства.

У подножия алтаря аббат заметил тонкий побег кровавого винограда — странного растения красного цвета, что росло вокруг Таинства и распространялось быстрее, чем его успевали выкапывать. Это растение и его необычная живучесть вызывали в душе аббата отвращение. Он уже хотел подойти к растению и вырвать его с корнем, когда услышал глухой скрежет открывающейся позади него массивной каменной двери. В затхлый воздух часовни ворвался сквозняк: в помещение вошли двое монахов. Пламя свечей танцевало на острых лезвиях кинжалов, развешенных по стенам часовни. Потрескивал горящий жир. Дверь с грохотом встала на место. Игра света и тени закончилась.

Длиннобородые монахи были облачены в зеленые сутаны ордена Таинства. Низкорослый держался чуть позади. Он не спускал глаз со спины собрата по вере. Одна рука монаха покоилась на Т-образном кресте, засунутом за веревочный пояс. Его товарищ стоял с опущенной головой. Он сутулился, словно сутана оказалась для него слишком тяжелой ношей.

— Итак, братья?

— Тело упало за пределами нашей юрисдикции, — сказал низкорослый монах. — Мы не смогли забрать его.

Аббат зажмурился и глубоко вздохнул. Он так надеялся, что новость развеет, а не посеет в его душе новые тревоги. Открыв глаза, аббат перевел взгляд на другого монаха. Святой молчал.

— И где же труп? — спокойным, но полным скрытой угрозы голосом спросил аббат.

— В городском морге, — не поднимая глаз, ответил монах. — Думаю, патологоанатомы сейчас производят вскрытие.

— Значит, ты думаешь, что патологоанатомы сейчас производят вскрытие, — выплюнул аббат. — Не думай, а знай. В противном случае молчи. Я не желаю, чтобы ты делился со мной своими догадками. Я хочу слышать от тебя только проверенные факты.

Монах упал на колени.

— Извините меня, отец-настоятель, — взмолился он. — Я не оправдал вашего доверия.

Аббат с отвращением посмотрел на него. Брат Груббер был человеком, посадившим брата Сэмюеля в темницу, из которой последний так легко смог убежать. Именно по его вине секрет Таинства находится под угрозой.

— Ты подвел всех нас, — произнес аббат.

Он перевел взгляд на тайну, свято хранимую их орденом. Настоятель представил себе, как в эту минуту взоры всего мира прикованы к Цитадели. Словно рентгеновские лучи, они стараются проникнуть сквозь камень и узнать, что же скрывается под его толщей. Аббат устал после долгой бессонной ночи. Шрамы под сутаной болели. Нервы были взвинчены до предела. Последнее время он стал замечать, что хотя раны заживают по-прежнему быстро, боль от них чувствуется гораздо дольше, чем прежде. Возраст дает себя знать, возможно, медленно, но неумолимо.

Аббат не хотел вымещать раздражение на съежившемся перед ним монахе. Старик желал лишь одного: чтобы все разрешилось и внимание мира переключилось на что-нибудь другое. Как в прежние времена, Цитадель выдержит осаду.

— Встань, — тихо произнес он.

Груббер подчинился. Его глаза были опущены, поэтому он не видел, как аббат слегка кивнул стоящему позади монаху. Взявшись за верхнюю часть Т-образного креста, монах, дернул его на себя и обнажил сверкающее лезвие церемониального кинжала.

— Посмотри на меня, — приказал аббат.

Приподняв подбородок, Груббер взглянул в глаза настоятелю. Монах полоснул лезвием по горлу брата по вере.

— Знание — это все, — произнес аббат.

Ему пришлось отступить, чтобы брызнувшая из шеи Груббера артериальная кровь не залила его сутану.

Аббат увидел выражение крайнего удивления на лице жертвы. Рука Груббера коснулась аккуратного пореза на горле. Жизнь ручейками вытекала из его тела. Он упал на колени.

— Выясни, что стало с телом, — приказала аббат. — Выйди на человека в городском совете или полиции, который имеет доступ к необходимой нам информации и готов ею поделиться. Нам надо выяснить, какие выводы были сделаны относительно смерти брата Сэмюеля. Нам надо знать, к каким последствиям это может привести. И прежде всего нам необходимо вернуть тело брата Сэмюеля.

Монах опустил глаза на извивающееся на полу часовни тело Груббера. Равномерные фонтанчики крови из раны слабели по мере того, как останавливалось его сердце.

— Слушаюсь, брат аббат, — ответил монах. — Афанасиус уже приступил к работе с прессой посредством доверенных людей вне стен монастыря. Я думаю… я уверен, что у нас есть свой человек в полиции.

На лице аббата заиграли желваки, когда он вновь подумал о том, что глаза всего мира прикованы к Цитадели.

— Держи меня в курсе, — приказал он. — И… и пришли ко мне Афанасиуса.

Монах кивнул.

— Слушаюсь, брат аббат. Я передам ему, чтобы он пришел к вам… в личные покои.

— Нет.

Аббат подошел к алтарю и вырвал с корнем кровавый виноград.

— Не туда.

Его взгляд переместился на Таинство. Не будучи посвященным в святые, управляющий не знал о всей важности сохранения секрета Цитадели от мира. Чтобы хорошо исполнять свои обязанности и защищать интересы ордена в столь трудный час, брат Афанасиус — решил аббат — должен знать больше.

— Приведи его в библиотеку, — приказал он.

Аббат направился к выходу. Переступив через труп, он бросил кровавый виноград на бездыханное тело брата Груббера.

— Афанасиус найдет меня в запретном хранилище.

Схватившись за торчащий из стены деревянный рычаг, аббат потянул его вверх. Скрежет камня о камень разнесся эхом по часовне. Прохладный свежий воздух проник из комнаты привратника в приоткрывшуюся дверь. Настоятель оглянулся. Лицо Груббера казалось белым на фоне кровавой лужи, в которой танцевал свет свечей.

— Избавься от трупа, — распорядился аббат и, отвернувшись, вышел.

18

Городской морг находился в подвалах каменного здания, которое в разные периоды истории успело побывать арсеналом, ледником, местом хранения свежей рыбы, мясной лавкой, а в XVI веке недолгое время являлось городской тюрьмой. Хороший уровень безопасности и прохлада, царящая в подвалах здания, были, по мнению городского совета, достаточным основанием для того, чтобы разместить там в конце пятидесятых годов прошлого века отдел патологоанатомии. И вот сюда, в допотопно оборудованный сводчатый подвал, на средний из трех старых, покрытых керамической плиткой анатомических столиков, доставили разбившееся тело брата Сэмюеля. Помещение ярко освещали неоновые лампы. Над трупом склонились два человека.

Одним из них был доктор Бартоломью Рейс, патологоанатом. Белый халат, указывающий на его принадлежность к медицине, мешковато висел на черном костюме, свидетельствующем о его социальном положении. Доктор Рейс приехал в Рун из Англии четыре года назад по программе полицейского обмена. Турецкое происхождение его отца и двойное гражданство облегчили бумажную волокиту. Предполагалось, что он пробудет в Турции полгода, но Рейс так и остался в Руне. Его длинные волосы были черными, как вороново крыло, благодаря скорее химии, чем природе. Они свисали вдоль его тонкого бледного лица, словно шторы. Несмотря на угрюмую внешность, Рейс считался среди полицейских Руна самым веселым патологоанатомом города. Бартоломью Часто повторял, что ему тридцать два года, он неплохо зарабатывает и, в то время как большинство гьтов только мечтают жить среди трупов, он воплотил их мечту в жизнь.

Второй мужчина казался не таким самоуверенным, как Рейс. Он стоял чуть позади патологоанатома и жевал шоколадный батончик с начинкой из орехов и сушеных фруктов, который нашел в кармане своего пиджака. Несмотря на высокий рост, мужчина имел вид потрепанного жизнью человека. Мешковатый серый летний костюм свисал с плеч, ссутулившихся под тяжестью двадцати лет службы. Густые черные волосы с проседью были зачесаны назад. На умном лице застыло выражение грусти и удивления. Длинный нос с горбинкой украшали очки в черепаховой оправе. Этого человека можно было скорее принять за утомленного жизнью профессора истории, чем за детектива убойного отдела.

В полицейском управлении города Руна инспектор Давид Аркадиан являлся в определенном смысле белой вороной. При других жизненных обстоятельствах благодаря неоспоримому профессионализму он легко смог бы сделать карьеру, стать главным инспектором или даже пойти гораздо дальше. Вместо этого б?льшую часть своей жизни Давид вынужден был наблюдать за тем, как менее талантливые люди делают карьеру, а он остается мелкой сошкой, просто дорабатывает до пенсии и не имеет ни малейшего шанса на повышение. Аркадиан был очень хорошим полицейским, но в начале своей карьеры он сделал выбор, бросивший длинную тень на всю его последующую жизнь.

Аркадиан встретил не вполне подходящую, с точки зрения начальства, женщину, влюбился и взял ее в жены.

Детектив, который счастлив в браке, большая редкость. Полицейский встретил свою будущую жену, когда был еще молодым младшим инспектором. Она была проституткой и давала показания против людей, которые заманили ее в Турцию из восточноевропейской страны и заставили торговать своим телом. Когда Аркадиан впервые увидел ее, он решил, что она — самая красивая и храбрая женщина из тех, с кем его сводила жизнь. Ему поручили охранять свидетельницу до суда. Впоследствии Аркадиан шутил, что ему следует получать большие сверхурочные за то, что и спустя двадцать лет он продолжает исполнять возложенную на него работу. Молодой полицейский помог своей подопечной избавиться от наркотической зависимости, на которую ее обрекли похитители, и заплатил за ее обучение, благодаря чему она в конце концов получила диплом преподавателя младших классов. Так молодая женщина вернулась к жизни, которую вела до того, как ее обманом заманили в Турцию. В глубине души Аркадиан понимал, что этот его великодушный и не лишенный приятности поступок в то же время будет дорого ему стоить. Высокопоставленные полицейские не должны жениться на проститутках, пусть даже и бывших. После этого Давид Аркадиан превратился в вечного инспектора. Иногда ему поручали дело, достойное его способностей, но чаще Аркадиану сливали «глухарей», за которых не хотел браться никто из старших офицеров.

Полицейский внимательно разглядывал изуродованное тело монаха. Линзы очков увеличивали лучащиеся теплым светом карие глаза Давида. Труп уже обыскали на предмет наличия трассеологических доказательств[11], но одежду пока еще не сняли. На грубой зеленой ткани темнели пятна запекшейся крови. Руки, которые недавно были вытянуты в стороны, изображая импровизированное распятие, теперь лежали вдоль туловища. К запястью правой руки была привязана сложенная кольцами веревка. Аркадиан, хмурясь, смотрел на неприятное зрелище. Не то чтобы судебно-медицинское вскрытие тела могло особо затронуть его (инспектору довелось побывать на множестве аутопсий) — просто он не понимал, почему ему приказали лично присутствовать на вскрытии.

Рейс заправил прилизанные черные волосы под хирургическую шапочку, подошел к компьютеру, стоящему сбоку на переносном столике, и открыл файл с новым делом.

— Что ты думаешь о петле? — спросил он у товарища.

Аркадиан пожал плечами.

— Возможно, сначала он хотел повеситься, но потом решил, что это будет не слишком эффектно.

Смяв обертку от батончика, полицейский бросил ее через всю комнату в мусорное ведро. Отскочив от краешка ведра, обертка укатилась под стол. Предстоит еще один трудный день. Взгляд инспектора скользнул по экрану висящего на дальней стене телевизора. На канале новостей показывали видеозапись со стоящим на вершине Цитадели монахом.

— Новое слово в криминалистике, — наклоняясь за упавшей оберткой, сказал Аркадиан. — На первое — телевизионное шоу, на второе — анатомирование трупа…

Рейс улыбнулся и повернул экран компьютера под удобным ему углом. Затем отцепил прикрепленные позади монитора наушники с микрофоном и надел их. Поправив микрофон так, чтобы удобнее было в него говорить, патологоанатом нажал красный квадратик в углу экрана. Тот вспыхнул. Теперь видеозапись вскрытия тела в формате mpЗ попадет прямиком в файл дела.

19

Оскар де ла Круз сидел в глубине часовни. Поверх любимого свитера с высоким, плотно облегающий шею воротником был надет темно-коричневый льняной костюм. Старик склонил голову и молча молился за монаха, еще не зная, что тот уже мертв. Закончив молитву, Оскар осмотрелся. Семьдесят лет назад он помогал строить это здание.

В часовне не было никаких украшений, не было даже окон. Помещение освещали скрытые электрические лампы. Чем выше смотрел человек, тем ярче становился свет. Архитектурная уловка привлекала внимание смотрящего к тому, что находилось вверху. Эту идею подсказали Оскару грандиозные готические соборы Европы. В конце концов, ОНИ позаимствовали у его народа куда больше…

Кроме него и Мариэллы в часовне находились еще десятка два людей. Все они — ночные совы, как и он сам, люди тайной конгрегации — пришли сюда, услышав благую весть. Они молча молились и размышляли над тем, что это знамение может означать для людей их веры. Оскар узнал большинство молящихся. Некоторые были его хорошими знакомыми. Неудивительно. Случайные люди здесь не появлялись. Только избранные знали о существовании часовни.

Рядом сидела Мариэлла. Погрузившись в собственные мысли, женщина тихо шептала молитву на языке куда более древнем, чем латынь. Закончив, она посмотрела Оскару в глаза.

— О чем ты молишься? — спросил он.

Мариэлла улыбнулась и взглянула на висящий над алтарем огромный крест Тау. За все те годы, что они приходили сюда, домработница еще ни разу не ответила на этот вопрос.

Оскар вспомнил, как в первый раз встретил застенчивую восьмилетнюю девочку. Он заговорил с ней, и малышка залилась румянцем. Часовня тогда была совсем новой, а на недавно построенную статую еще возлагались большие надежды. И вот человек с распростертыми в стороны руками на другой стороне земного шара возродил утраченные было надежды.

— Когда ты задумал строительство статуи, — отвлекая его от воспоминаний, прошептала Мариэлла, — ты и вправду думал, что это может что-нибудь изменить?

Оскар обдумал поставленный вопрос. Он принимал непосредственное участие в проектировании и создании статуи Иисуса Искупителя. Без его помощи невозможно было бы собрать необходимую сумму. Потом статую продали народу Бразилии в качестве католического символа. На самом деле это было попыткой осуществить пророчество другой, куда более древней, чем христианство, религии.

«Истинный крест появится на земле,

И увидит всякий сей крест,

И будет удивлен…»

По прошествии девяти лет возведение статуи наконец-то завершилось. Новость об этом облетела весь мир. Изображение Иисуса Искупителя появилось в газетах и кинохрониках. Постепенно весь мир узнал об этом чуде. Хлынул поток восторженных отзывов…

Но ничего не произошло.

Шли годы, слава Иисуса Искупителя росла, а мир оставался прежним. По крайней мере, не случилось ничего такого, о чем мечтал Оскар. Вся его затея закончилась созданием еще одной достопримечательности. Единственным утешением было то, что в скальном основании гигантской статуи была выдолблена тайная, скрытая от глаз непосвященного часовня. В чем-то она стала зеркальным отражением Цитадели — еще одна церковь внутри горы.

— Нет, — наконец ответил Оскар Мариэлле. — Я надеялся, но никогда по-настоящему не верил.

— А монах? Ты думаешь, он сможет?

Оскар взглянул на женщину.

— Да… думаю…

Мариэлла наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Я молилась об этом, а теперь буду молиться, чтобы твои слова исполнились, — сказала она.

Вдруг Оскар увидел, как у алтаря собралась небольшая группка верующих. Их разговор достиг точки кипения. Шепот разносился по часовне, словно усиливающийся ветер. Один человек отделился от группы и зашагал по проходу, останавливаясь возле каждого верующего, чтобы сообщить грустную весть. Оскар узнал Жана-Клода Ландовского, внука французского архитектора, построившего статую Иисуса Искупителя.

Оскар следил за реакцией людей, с которыми разговаривал Жан-Клод. Мариэлла крепко сжала его руку. Они и так, без слов, все понимали.

20

— Хорошо, — излучая спокойствие, произнес Рейс. — Дело номер один-восемь-шесть-девять-четыре-дробь-Е. Время — десять часов семнадцать минут. Присутствуют я, доктор Бартоломью Рейс из городского морга, и инспектор Давид Аркадиан из Рунской городской полиции. Объект — неизвестный белый мужчина скандинавского типа. Возраст — около двадцати пяти лет. Рост, — он выдвинул стальную рулетку, прикрепленную к анатомическому столику, — шесть футов два дюйма. Поверхностный осмотр тела подтверждает информацию, содержащуюся в деле. Этот человек имеет травмы, характерные для упавшего с большой высоты.

Рейс нахмурился и щелкнул по красному квадратику. Запись остановилась.

— Послушай, Аркадиан! — слегка повернув голову, произнес патологоанатом. — Почему это дело передали тебе? Парень бросился с горы и разбился насмерть. По-моему, расследовать тут нечего.

Аркадиан тяжело выдохнул и швырнул смятую обертку в мусорное ведро.

— Хороший вопрос, — наливая две кружки кофе, сказал он. — К сожалению, слишком много людей стало свидетелями его самоубийства.

Инспектор взял пакет с молоком и вылил бьльшую часть его содержимого в одну из кружек.

— Наш парень не просто бросился вниз. Он спрыгнул с вершины Цитадели. Ты и сам знаешь, как начальство не любит, когда в нашем городе случается какой-нибудь скандал. Это ведь может отпугнуть туристов. Они перестанут приезжать в наш чудесный, красивый городок, и тогда продажи футболок с изображением Святого Грааля и наклеек на бампер автомобиля с надписью «Истинный крест Христа» сократятся. А это никому не нужно. Поэтому начальство создает вид бурной деятельности.

Полицейский протянул Рейсу черную кружку с кофе.

Патологоанатом кивнул.

— И поэтому твое начальство направило инспектора…

Рейс отхлебнул из кружки.

— Вот именно. После они соберут пресс-конференцию и объявят: мол, проведя всестороннее расследование, мы пришли к выводу, что переодетый в монаха неизвестный взобрался на вершину Цитадели и, по собственной воле бросившись вниз, разбился насмерть. Так и будет, если мы, конечно, не раскопаем что-нибудь интересное…

Рейс сделал еще один глоток и вернул кружку Аркадиану.

— Ладно, — щелкнув по красному квадратику на экране, произнес патологоанатом. — Тогда приступим…

21

Катрина Манн сидела в кабинете на втором этаже, окруженная стопками бумаг почти на всех языках мира. Как обычно, дверь в коридор была приоткрыта. Женщина слышала шарканье ног по деревянному полу, звонки телефонов и обрывки разговоров людей, спешащих занять свои рабочие места.

Катрина послала человека, чтобы забрать из фруктового сада волонтеров. Ей ужасно хотелось побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Сейчас у нее не хватило бы душевных сил на то, чтобы перенести еще один серьезный разговор с волонтерами о мертвых пчелах. Женщину начала бить нервная дрожь, когда она сопоставила пустые ульи и смерть монаха. Предки умели предвещать будущее по странному поведению животных. Катрину очень волновала мысль: что бы подумали ее предки, узнай они о странных событиях, которые происходят сейчас во всем мире? Таянье арктических льдов… тропическая погода в умеренных широтах… непредсказуемые цунами и ураганы… коралловые рифы, страдающие от повышенного содержания кислот в воде океана… исчезновение пчел… Они бы подумали, что настал конец света.

На столе перед Катриной лежал отчет, который она захватила с пассажирского сиденья микроавтобуса. Это чтение едва ли могло улучшить ей настроение. Не дойдя до середины, Катрина уже знала, что проект слишком дорог и у фонда не хватит на него денег. Еще один уголок мира будет предан запустению. Женщина угрюмо уставилась на снабженные комментариями диаграммы и таблицы, в которых рассчитывались первоначальные расходы на строительство и посадку деревьев. Но перед внутренним взором Катрины мельтешили вырезанные на сланце символы и застывший на вершине Цитадели монах.

— Вы смотрели новости?

Застигнутая врасплох Катрина оторвалась от чтения и взглянула на безмятежное лицо стройной девушки, заглядывающей в ее кабинет. Катрина попыталась вспомнить ее имя, но не смогла. Текучка кадров в организации была такой, что она даже и не пыталась запомнить имена всех сотрудников. Рашель… А может, Ребекка? Приехала из какого-то английского университета на трехмесячную стажировку.

— Да, — ответила Катрина. — Да, я видела…

— Повсюду автомобильные пробки. Я едва сюда добралась… Опоздала немного.

— Ничего страшного.

Катрина махнула рукой и вернулась к чтению отчета. Утреннее событие, без сомнения, для большинства жителей Руна стало лишь досадным происшествием. Люди посплетничают, посудачат да и забудут…

— Хотите кофе? — спросила девушка.

Катрина вновь взглянула на ее молоденькое, без следов душевных тревог лицо и вдруг вспомнила ее имя.

— Конечно. Большое спасибо, Беки! — сказала она.

Лицо девушки осветила улыбка.

— Отлично.

Взмахнув собранными в конский хвост золотисто-каштановыми волосами, девушка развернулась и побежала вниз по лестнице в кухню.

Большую часть работы в организации выполняли такие вот волонтеры. Это были люди разного возраста, посвящающие свои силы и время тому, чтобы сделать нашу планету лучше. Ими не двигали никакие религиозные или национальные мотивы — одна лишь любовь к жизни на земле. Благотворительность организации сводилась к орошению засушливых областей, высаживанию деревьев и сельскохозяйственных растений в регионах, пострадавших от войны или вызванной индустриализацией экологической катастрофы. Впрочем, «Ортус» изначально не занимался ни благотворительностью, ни экологией. У организации были совсем другие задачи.

На столе зазвонил телефон.

— «Ортус». Чем я могу вам помочь? — как можно жизнерадостнее спросила Катрина.

— Катрина, — в трубке зазвучал мягкий голос Оскара.

У нее сразу же отлегло от души.

— Привет, папа. Где ты был?

— Я молился.

— Ты слышал, — не совсем зная, как лучше построить вопрос, начала Катрина, — ты знаешь, что… монах…

— Да, знаю.

Женщина с трудом сглотнула, стараясь не давать волю чувствам.

— Не отчаивайся, — сказал отец. — Нам не нужно терять надежду.

— Но как же не отчаиваться? — бросив взгляд на дверь, понизила голос Катрина. — Пророчество теперь не сбудется. Как может после случившегося восстать крест?

Отец помолчал. Катрина слышала лишь легкие потрескивания, неизбежные на трансатлантической линии.

— Люди воскресают, — наконец произнес он. — Так написано в Библии.

— В Библии много неправды. Ты сам учил меня этому.

— Нет. Я не говорил тебе такого. Я всего лишь указал на существование определенных, умышленных искажений истины. Многое из написанного там является правдой.

Отец вновь замолчал. В трубке были слышны помехи.

Катрине хотелось ему верить, очень хотелось. Но в глубине души она понимала, что полагаться на слепую веру в то, что все будет хорошо, означало зажмуриться, скрестить пальцы и отдаться на милость судьбе.

— Ты действительно веришь, что крест восстанет?

— Не исключено, — ответил отец. — Я понимаю, в это трудно поверить, но если бы мне вчера сказали: завтра святой появится из глубин столетий, взберется на вершину Цитадели и встанет, показывая миру знак Тау, — я бы не поверил и… был бы не прав.

Отец редко ошибался. Плохо, что его не было рядом, когда по телевизору передавали новости о монахе. Возможно, будь Оскар рядом, ей было бы легче.

— Так что же нам предпринять? — спросила Катрина.

— Надо осмотреть тело. Он — крест. Он — ключ ко всему. Если монах воскреснет, наш долг — защитить его от тех, кто захочет снова его убить.

— Ты говоришь о других святых?

— Мне кажется, они потребуют вернуть тело и уничтожат труп, чтобы помешать исполнению пророчества. У святого не может быть семьи и родных, поэтому никто, кроме них, не станет требовать выдачи тела самоубийцы.

Оба замолчали, размышляя над тем, что может произойти, если этому не помешать. Катрина представляла себе, как тело монаха лежит в темном, без единого окна помещении гдето в Цитадели. Сломанные кости загадочным образом начинают срастаться, но вот появляются одетые в зеленые сутаны люди. Капюшоны низко надвинуты на глаза, в руках — кинжалы и прочие орудия пыток…

На другом полушарии ее отец думал о том же. Вот только страшные образы приходили к нему не из воображения, а из памяти. Он собственными глазами видел, на что способны святые.

22

Афанасиус испытывал глубокую неприязнь к библиотеке.

В ней управляющий чувствовал себя словно в западне: безликая, зловещая тьма и бесконечный лабиринт огромных залов вызывали у него клаустрофобию. Однако с аббатом не поспоришь: если настоятель назначил встречу в библиотеке, то придется туда идти.

Библиотека находилась на высоте около трехсот футов над подножием торы — в пещерах, выбранных основателями Цитадели из-за хорошей вентиляции и темноты. Там древние манускрипты и свитки были надежно защищены от влаги и прямых солнечных лучей. По мере того как книгохранилище заполнялось все новыми и новыми бесценными текстами, стало ясно, что в сохранности этих сокровищ человеческой мысли нельзя надеяться только на темноту и сухой воздух. Постепенно вводились усовершенствования. Сейчас библиотека занимала сорок два зала разного размера и содержала богатейшее в мире собрание древних книг. Среди ученых, специализирующихся на истории религии, даже ходила приправленная горечью шутка, что библиотека Цитадели — величайшее в мире собрание сочинений, которые никто никогда не прочитает.

Неприятное чувство терзало Афанасиуса, когда он подходил к единственному входу в библиотеку. Определяя его личность, холодный голубой свет просканировал ладонь прежде, чем дверь, скользнув на роликах, открылась и пропустила человека в переходной шлюз. Управляющий ступил вперед, и дверь за ним закрылась. Клаустрофобия навалилась на него с новой силой. Афанасиус знал, что боязнь замкнутого пространства не покинет его, пока он будет находиться в библиотеке. Над вторым сканирующим устройством замигала лампочка, оповещая, что сейчас происходит фильтрация воздуха: ничего, что повредило бы манускрипты, не должно просочиться за вторую герметично закрытую дверь. Афанасиус ждал, чувствуя, как стерильный воздух сушит ему горло. Лампочка перестала мигать, и вторая дверь открылась. Афанасиус шагнул в библиотеку.

В мгновение ока тьму осветил небольшой кружок света — всего несколько футов в диаметре. Центром круга был управляющий монастырским хозяйством (свет реагировал на перемещение человека). Афанасиус пересек зал и через сводчатый ход проник собственно в библиотеку. Благодаря постоянному контролю самого современного оборудования по созданию искусственного климата температура в пещерных залах всегда была шестьдесят восемь градусов по Фаренгейту, а влажность поддерживалась на уровне тридцати пяти процентов. Что же касается освещения, то оно представляло собой чудо современных технологий. В древности пещеры освещались свечами. Потом их сменили масляные лампы, уступившие в свою очередь место электричеству. Современная система освещения библиотечных залов считалась самой продвинутой в мире, в определенном смысле она была уникальной, единственной в своем роде. Как и в случае с другими техническими усовершенствованиями, ее разработчиком был близкий друг Афанасиуса — отец Томас.

Появившись в Цитадели более десяти лет назад, отец Томас оказался на особом счету. Как и у большинства монахов, его прошлое было сокрыто от окружающих, но, чем бы он ни занимался в мирской жизни, сразу стало ясно: отец Томас — эксперт в области хранения древних документов и знаток электроники. В первый же год его пребывания в монастыре прелат лично дал ему почетное поручение упорядочить и реорганизовать библиотечное дело в Цитадели. На это у отца Томаса ушло семь лет. Первый год, к примеру, священник потратил на эксперименты, чтобы узнать, как световые волны разной длины влияют на разнообразные чернила и виды бумаг и пергамента. Система освещения, спроектированная и введенная в жизнь отцом Томасом, отличалась простотой и надежностью. Идея лежала на поверхности: первые ученые ходили по библиотеке со свечами в руках, в то время как залы утопали во тьме.

Используя датчики, фиксирующие малейшее движение, колебания температуры и давления, отец Томас создал систему, которая выявляла вошедшего в библиотеку человека, отслеживала его передвижения с помощью центрального компьютера и создавала вокруг вошедшего столб света, достаточный для того, чтобы осветить его ближайшее окружение. Свет следовал за человеком повсеместно, куда бы он ни шел, и гас там, где людей не было. Система была настолько чувствительной, что идентифицировала каждого монаха по температуре тела и мельчайшим колебаниям в показаниях датчиков, определяющих рост и вес братьев. То есть компьютер знал, кем был тот или иной посетитель библиотеки и куда он направляется, а следовательно, являлся дополнительной мерой безопасности, следящей за каждым монахом.

Миновав передний зал, Афанасиус проследовал вдоль вереницы встроенных в пол лампочек, которые служили посетителям библиотеки путеводной нитью. Иногда он встречал на своем пути одиноких читателей, бредущих в ореоле света, подобно светлячкам. Чем больше они отдалялись от Афанасиуса, тем слабее светились во тьме.

Еще одним нововведением отца Томаса была сортировка книг и манускриптов в зависимости от времени написания, чернил и вида использованной бумаги. В каждом зале библиотеки освещение соответствовало оптимальным условиям, необходимым для хранения книг. Чем дальше Афанасиус углублялся в залы, где хранились более старые и хрупкие книги, тем слабее становился столб оранжевого света вокруг него. Казалось, он путешествует назад во времени, возвращаясь к тому свету, что в древности освещал старинные фолианты.

Дальше всего от входа размещался самый маленький и темный зал библиотеки. В нем хранились наиболее старые и ценные документы, нуждающиеся в особом микроклимате — изношенные от времени пергаменты и ломкие каменные плиты с едва различимыми древними словами. Темно-красный, словно угольки погасшего костра, свет в запретном хранилище горел крайне редко, потому что только три человека имели право входить сюда: прелат, аббат и отец Малахия, главный библиотекарь. Другие могли получить специальное разрешение от одного из этой троицы, но такое случалось еще реже. Если кто-либо переступал порог запретного хранилища без разрешения, или по рассеянности, или со злым умыслом, свет не зажигался, а беззвучная система тревоги в дальней пещере оповещала дежурившего у входа охранника о непрошеном госте. Охранник со всех ног мчался через темные залы к нарушителю.

Наказание за незаконное проникновение в хранилище было традиционно жестоким и всегда публичным. Оно служило средством устрашения для всякого, кто помыслил бы о нарушении запрета. В прошлом виновных подвергали казни на глазах у обитателей монастыря. Им выкалывали глаза, чтобы очистить душу от увиденной ими ереси. Раскаленными докрасна щипцами преступникам вырывали языки, чтобы они не смогли рассказать о том, что прочли в запрещенных манускриптах. Им заливали в уши расплавленный свинец, чтобы выжечь запретные слова, которые они могли невзначай услышать.

Растерзанное тело преступника в назидание сбрасывали со стен Цитадели, как бы говоря тем самым: «Непослушание и желание проникнуть в запретное знание — смертельно опасно». Бытует мнение, что известная поговорка: «Не видь зла, не слушай зла, не произноси зла», — возникла благодаря этому жестокому закону. Когда-то люди добавляли к ней «не делай зла ближнему своему», но, учитывая происхождение поговорки, четвертая часть не прижилась.

Как и каждый в Цитадели, брат Афанасиус слышал рассказы о том, что случалось с теми, кто забредал в запретное хранилище, но, насколько он знал, никто не подвергался казни уже несколько столетий. Причиной тому послужило, с одной стороны, смягчение нравов, а с другой, то, что никто больше не осмеливался входить в хранилище без разрешения. Афанасиус был там всего раз, когда его только назначили управляющим монастырским хозяйством. Тогда он надеялся, что первый раз будет и последним.

Послушно продвигаясь вперед сквозь царящий вокруг полумрак, Афанасиус не отрывал взгляда от паутинки вмонтированных в пол путеводных лампочек и думал о том, для чего его пригласили. Неужели ему предстоит сделать еще одно неприятное открытие? Возможно, Сэмюелю удалось добраться до библиотеки незадолго до бегства и мрачного восхождения? А может, пробравшись в запретное хранилище, он украл или повредил один из священных текстов?..

Вереница лампочек резко свернула вправо и скрылась за невидимой каменной стеной. Там коридор заканчивался последней, самой дальней пещерой — книгохранилищем, где Афанасиуса ждал аббат. Скоро он узнает, зачем его пригласили.

23

— На теле жертвы видны рваные раны и многочисленные травмы, — произнес Рейс, продолжая предварительный осмотр трупа. — Раны многочисленные и глубокие, в отдельных случаях доходят до кости. Из некоторых виднеются осколки скальной породы. Я извлекаю их и отправляю на экспертизу.

Патологоанатом зажал рукой микрофон и повернулся к Аркадиану.

— Он вначале забрался туда, а потом спрыгнул вниз. Я прав?

Полицейский кивнул.

— Насколько я знаю, лифт на вершину не ходит.

Рейс вновь взглянул на израненные руки и ноги монаха, представил грандиозную высоту Цитадели и тихо произнес:

— Трудное восхождение.

Убрав руку с микрофона, он продолжил:

— Кровь в недавних порезах на руках и ногах жертвы свернулась в достаточной степени, чтобы можно было предположить, будто между их возникновением и смертью человека прошло довольно много времени. Некоторые небольшие порезы практически зажили и превратились в шрамы. Исходя из состояния ран, я бы сказал, что между восхождением на вершину и падением прошло несколько дней.

Рейс прикоснулся ладонью к холодной керамической поверхности анатомического столика и внимательно рассмотрел вытянутую руку трупа.

— Веревка, привязанная к запястью правой руки жертвы, стерла кожу до крови. Веревка длинная, грубая на ощупь, прочная, изготовлена из пеньки…

— Это пояс, — произнес Аркадиан.

Рейс нахмурился и посмотрел на товарища.

— Взгляни на сутану, — подсказал полицейский. — Что ты там видишь?

Патологоанатом переместил взгляд на покрытое пятнами темно-зеленое одеяние. На уровне талии с одной стороны грубыми стежками была пришита кожаная петелька. С противоположной стороны Рейс увидел рваную ткань на том месте, где прежде была ее сестра-близнец. Еще два разрыва находились у края подола сутаны и по одному — на каждом рукаве.

— Веревка, возможно, является поясом жертвы, — заявил в микрофон Рейс. — К сутане пришиты кожаные петли, в которые предположительно продевался этот веревочный пояс. Одной не хватает. Я собираюсь послать все вещи на экспертизу.

Аркадиан, стоя за спиной патологоанатома, нажал пальцем на красный квадратик на экране компьютера и остановил запись.

— Другими словами, — проговорил он, — с помощью веревочного пояса парень взобрался на вершину горы, изранив себе до крови руки и ноги, затем подождал, пока внизу соберется большая толпа, а его раны начнут заживать, и наконец, желая испортить мне утро, бросился вниз. Дело закрыто. Ладно. Мне бы, конечно, хотелось присутствовать на вскрытии, но, к сожалению, у меня полным-полно менее резонансных, но при этом более реальных дел. Поэтому, если ты ничего не имеешь против, я позаимствую у тебя лежащий у кофейника телефон и займусь настоящим делом.

Полицейский развернулся и исчез за стеной льющегося на анатомический столик яркого белого света.

— Крикни, если обнаружишь что-нибудь необычное.

— Хорошо, — беря в руки тяжелые хирургические ножницы, согласился Рейс. — Но ты точно не хочешь посмотреть? Я сейчас буду разрезать сутану. Не каждый день выпадает шанс увидеть голого монаха.

— Тебе надо лечиться, Рейс.

Аркадиан поднял телефонную трубку, не зная, с какого из шести висящих на нем дел начать.

Патологоанатом посмотрел на труп и улыбнулся.

— С моей должностью трудно оставаться нормальным, — пробурчал он себе под нос.

Просунув ножницы в горловину сутаны, Рейс начал резать ткань.

24

Афанасиус проследовал вдоль вереницы встроенных в пол лампочек и свернул за угол. Далее шел длинный темный коридор, заканчивающийся запретным хранилищем. Если впереди его кто-нибудь поджидает, он все равно ничего не увидит. Кроваво-красный цвет этой части библиотеки издали был почти незаметен. Афанасиус ненавидел тьму, но гробовую тишину он ненавидел еще больше. Однажды Афанасиус слышал, как Томас объяснял Сэмюелю причину этого феномена: постоянный низкочастотный звук, не слышный для человеческого уха, создавал диссонанс между звуковыми волнами, поэтому звук распространялся не дальше столба света, который окружал идущего человека. Находясь на расстоянии десяти футов от говоривших, ты не слышал, о чем идет речь. Это было нужно для того, чтобы при большом скоплении монахов, горячо дискутирующих на различные теологические темы, все сорок два зала библиотеки оставались погруженными в гробовую тишину. Даже быстро шагая по каменным коридорам, Афанасиус не мог получить успокоение от звука собственных шагов.

Дойдя до середины коридора, управляющий увидел впереди проблеск.

Афанасиус отскочил назад, вглядываясь в темноту. Ударившись обо что-то, управляющий обернулся. Он увидел, что натолкнулся на книжный шкаф. Вновь повернув голову, Афанасиус уставился в зловещую черноту.

И снова увидел это…

Сначала неопределенный, словно паутина, образ, плывущий во тьме. Приблизившись, образ этот принял вид сухопарого старика, шаркающей походкой бредущего по коридору. Он был ужасно худой, даже костлявый. Сутана висела на нем, словно мешок. Длинные редкие волосы свешивались на слепые глаза. У этого человека действительно был пугающий внешний вид, но у Афанасиуса отлегло от сердца.

— Брат Понти, — с облегчением выдохнул он. — Ты меня напугал.

Старик работал в библиотеке уборщиком. Его слепота позволяла ему прибирать огромные книжные залы и хранилища, не включая освещения. Брат Понти повернул голову в направлении говорящего и уставился на него бельмами глаз.

— Извини.

В сухом воздухе библиотеки голос старика звучал неестественно хрипло.

— Я стараюсь ходить вдоль стен. Я не хочу, чтобы люди наталкивались на меня, но здесь слишком узкий проход. Извини, брат…

— Афанасиус.

— А… да… — кивнул брат Понти. — Афанасиус. Я тебя помню. Ты уже бывал здесь… Или я ошибаюсь?

Старик махнул рукой в сторону дальнего хранилища.

— Только однажды, — сказал ему управляющий.

— Точно, — снова медленно кивнул брат Понти, словно соглашаясь со словами Афанасиуса. — Ладно. Не буду тебя задерживать.

Старик повернулся на негнущихся ногах и исчез во тьме, бросив на прощание:

— В хранилище тебя уже ждут. На твоем месте, брат, я не стал бы заставлять его долго ждать.

25

Пропитанная засохшей кровью ткань плохо поддавалась. Рейсу понадобилось несколько минут, чтобы разрезать сутану от ворота до нижнего края, а потом распороть каждый рукав — осторожно, чтобы не задеть скальпелем труп. Бережно приподняв тело, патологоанатом вытащил из-под него остатки сутаны и положил их в отдельный стальной лоток для дальнейшей экспертизы.

Парень был в хорошей физической форме…

По крайней мере, до того, как упал с высоты на скалистый грунт…

Рейс ударил пальцем по красному квадратику на экране компьютера и возобновил видеозапись.

— Первое впечатление после осмотра тела жертвы соответствует тому, что ожидаешь увидеть при падении с большой высоты: сильная травма туловища, в нескольких местах с обеих сторон грудной клетки видны осколки сломанных ребер… В общем, все повреждения отвечают компрессионному перелому, вызванному внезапным торможением свободно падающего тела при столкновении с землей. Тело покрыто темной свернувшейся кровью из многочисленных колотых ран. Обе ключицы сломаны в нескольких местах. Правая ключица пробила кожу в области шеи. Также заметны…

Патологоанатом присмотрелся.

— …зажившие шрамы правильной формы вокруг шеи от плеча до плеча.

Рейс взял свисающий над анатомическим столиком шланг прямоугольного сечения и подал в него воду, направляя струю на шею и грудь покойного и медленно смывая запекшуюся кровь.

— Боже правый, — протянул Рейс.

Он поводил струей по всему телу, начиная от груди и заканчивая руками и ногами. Затем нажал на паузу.

— Эй, Аркадиан! — не отрывая глаз от мертвенно-бледного трупа на анатомическом столе, крикнул через плечо патологоанатом. — Ты сказал, чтобы я тебя позвал, если найду что-нибудь необычное.

26

Брат Афанасиус замер у двери, осознавая, что не имеет права переступать порог запретного хранилища, и испытывая ужас перед последствиями нарушения этого запрета.

В нерешительности он заглянул внутрь помещения.

Внушающая странный страх фигура аббата возвышалась посреди хранилища. Красный свет, казалось, струился изнутри его тела, словно он был демоном тьмы. Аббат стоял спиной ко входу, поэтому не заметил приближения брата Афанасиуса. Он уставился на расположенные в шахматном порядке пятнадцать ниш, выдолбленные в дальней стене хранилища. В каждой нише находился ящик, изготовленный из того же материала, что и «черные ящики» в самолетах. Афанасиус вспомнил, как однажды отец Малахия сказал ему: «Материал настолько прочен, что ящики выдержат, даже если вся масса горы обрушится на них». Сейчас это воспоминание совсем не улучшило его настроения.

Афанасиус взглянул на невидимую линию, прочерченную на полу. Ему хотелось бы храбро переступить порог запретного хранилища, но поговорка: «Не видь зла, не слушай зла, не произноси зла», — лишила его мужества. Управляющий остался стоять на месте, пока аббат, то ли почувствовав его присутствие, то ли удивляясь долгому отсутствию, не обернулся и не увидел его стоящим перед входом. К своему огромному облегчению, несмотря на полумрак, Афанасиус увидел на лице настоятеля монастыря не раздражение или гнев, а задумчивость человека, который бьется над разрешением трудной задачи.

— Входи, — сказал аббат, вытаскивая ящик из ниши. Подойдя к стоящему в центре помещения аналою[12], он поставил ящик на крышку столика.

Заметив нерешительность управляющего, аббат сказал:

— По дороге сюда я разговаривал с Малахией. У тебя есть доступ… по крайней мере, еще на час.

Афанасиус подчинился и пересек невидимую черту. Столб вокруг него изменил цвет с оранжевого на красный. Это значило, что управляющий получил временный допуск в запретное хранилище.

Аналой стоял в центре помещения и был повернут наклонной поверхностью в противоположную от входа сторону. Всякий стоящий перед ним будет заблаговременно уведомлен о приближении непрошеного гостя светом и сможет вовремя спрятать книгу.

— Я позвал тебя сюда, потому что хочу кое-что показать, — произнес аббат.

Отперев задвижки, он осторожно приподнял крышку ящика.

— Как ты думаешь, что здесь хранится?

Афанасиус придвинулся ближе. Его аура соединилась с исходящим от аббата светом. Обложкой книги служила сланцевая плита с большим, выгравированным на поверхности символом Тау.

У Афанасиуса перехватило дыхание. Он сразу же догадался, что перед ним, — частично благодаря прочитанным описаниям, частично в связи с обстоятельствами, при которых он видел эту книгу.

— «Еретическая библия»?

— Да, — сказал аббат, — «Еретическая библия», последний оставшийся экземпляр.

Афанасиус опустил взгляд на сланцевую обложку.

— Я думал, их все сожгли.

— Так было нужно. Мы хотели, чтобы люди поверили: ничего больше не осталось, а значит, и искать больше нечего.

Афанасиус решил, что аббат прав. Прежде он почти не задумывался о книге, поскольку считал ее существование не более чем легендой. А вот теперь управляющий мог коснуться ее рукой.

— В этой книге, — сквозь зубы проговорил аббат, — тринадцать страниц отвратительной, извращенной, ядовитой лжи — лжи, которая осмеливается опровергать и извращать каждое слово, записанное в нашей Библии.

Афанасиус не отрываясь смотрел на безобидную с виду обложку.

— Тогда зачем оставлять этот экземпляр? — задал он вопрос. — Если книга настолько опасна, не проще ли ее уничтожить?

— Нет, — постукивая пальцами по ящику, ответил аббат. — Книги можно уничтожить, но их содержание имеет свойство оставаться в памяти людей, поэтому для борьбы с врагом мы должны в первую очередь знать, что у него в голове. Я хочу тебе кое-что показать.

Взявшись за уголок обложки, аббат открыл книгу. Как оказалось, ее страницы также были изготовлены из тонких пластин сланца, соединенных вместе тремя кожаными ремешками. Пока настоятель переворачивал страницы, Афанасиуса переполняло страстное желание прочесть то, что было нацарапано на поверхности сланцевых пластин. К сожалению, тусклый красный свет и поспешность, с которой аббат переворачивал страницы, делало это практически невозможным. Афанасиус разглядел, что текст, написанный мелким шрифтом, размещен на странице в две колонки. Не сразу управляющий понял, что книга написана на маланском — языке первых еретиков. Приловчившись, Афанасиус смог прочесть две фразы, и смысл прочитанного произвел на его и без того метущуюся душу неизгладимое впечатление.

— Здесь, — дойдя до последней страницы, объявил аббат. — Эта книга является их версией «Книги Бытия». Ты ведь знаешь этот язык?

Афанасиус колебался, все еще прокручивая в голове запретные слова, которые только что прочел.

— Да, — вполне спокойным голосом произнес он. — Я изучал маланский…

— Тогда читай.

В отличие от предыдущих, на последней сланцевой дощечке было всего восемь строк текста — того самого, который читала двумя часами ранее Катрина Манн:

«Истинный крест появится на земле,

И увидит всякий сей крест,

И будет удивлен,

И падет сей крест,

И восстанет он,

И освободится Таинство,

И настанет новая эпоха,

Когда придет избавление от мучений».

Афанасиус взглянул на настоятеля монастыря. Мысли его путались.

— Вот почему я позвал тебя сюда, — сказал аббат. — Я хотел, чтобы ты собственными глазами увидел это и понял, как наши враги воспримут смерть брата Сэмюеля.

Афанасиус вновь пробежал глазами пророчество. Первые четыре строки можно было интерпретировать как описание экстраординарных событий сегодняшнего утра. Оставшиеся строки бросили управляющего в дрожь. Кровь отхлынула от его лица. Это невероятно! Немыслимо! Грандиозно!

— Вот почему мы сохранили книгу, — торжественно заявил аббат. — Знание — это сила. Зная, во что верят наши враги, мы имеем над ними преимущество. Я хочу, чтобы ты следил за дальнейшей судьбой тела брата Сэмюеля. Если в этих злополучных словах есть хоть капля правды и он является упоминающимся в тексте крестом, то не исключено, что брат Сэмюель может восстать из мертвых, и тогда наши враги используют его в борьбе с нами.

27

Рейс и Аркадиан смотрели на тело, испещренное пересекающимися крест-накрест белыми шрамами. Некоторые из них были старыми, другие казались довольно свежими, но все без исключения были нанесены на тело умышленно и со знанием дела. В мрачной обстановке прозекторской, при белесом ярком свете неоновых ламп создавалась иллюзия, что труп монаха сшит из множества тел. Прямо готический монстр!

Рейс возобновил видеозапись.

— На теле обнаружены многочисленные шрамы правильной формы, нанесенные в разное время острым медицинским инструментом, возможно скальпелем или… опасной бритвой, предположительно во время какого-то ритуала.

Патологоанатом приступил к более тщательному осмотру.

— Начнем с головы… Старый, полностью заживший шрам идет вокруг шеи в том месте, где она переходит в плечи. Похожие шрамы окольцовывают его руки в области плеч и ноги в области паха. Шрам на левой руке недавно открылся, но уже начал затягиваться. Надрезы аккуратные и сделаны очень острым, возможно хирургическим, инструментом. Также на левой руке, в месте соединения бицепса и трицепса, виднеется Т-образный келоидный шрам, нанесенный раскаленным предметом.

Патологоанатом перевел взгляд на Аркадиана.

— Похоже, нашего подопечного клеймили, как животное на ферме.

Полицейский разглядывал букву «Т» на плече монаха, вспоминая полузабытые дела, которыми прежде занимался. Он направил на шрам объектив фотоаппарата. На жидкокристаллическом дисплее появилось уменьшенное изображение лежащего на анатомическом столе тела. Одно нажатие на кнопку — и снимок переместился в компьютер, в папку с делом монаха.

— Еще один шрам тянется вдоль грудной клетки. Другой пересекает его под острым углом по грудине к пупку. — Рейс замялся, потом продолжил: — Очертаниями шрамы напоминают У-образный разрез, который патологоанатомы делают во время вскрытия тела. От левого околососкового кружка под прямым углом отходят четыре ровных разреза. По форме они похожи на крест. Шрамы недавние. Каждый, — Рейс приложил к одному из них линейку, — приблизительно двадцать сантиметров в длину.

Чтобы лучше видеть, патологоанатом нагнулся.

— На правой стороне туловища, в области нижних ребер, есть еще один шрам, который своим видом отличается от остальных. Формой он похож на лежащий на боку христианский крест. В длину — около пятнадцати сантиметров, в ширину — пять сантиметров. На окружающей шрам коже видны следы швов. Травма, должно быть, была нанесена довольно давно и, кажется, не имеет ритуального значения.

Аркадиан сфотографировал шрам, а затем нагнулся, чтобы лучше его рассмотреть. Да, точно, очень похоже на поваленный крест.

— Тебе уже доводилось такое видеть?

Рейс отрицательно покачал головой.

— Похоже на обряд инициации. Вот только большинство шрамов давнишние. Не уверен, что они имеют прямое отношение к его самоубийству.

— Это не совсем обычное самоубийство, — сказал Аркадиан.

— Почему ты так решил?

— В большинстве случаев суицида смерть является главной целью самоубийцы. Но для нашего парня она была… чем-то вторичным. Главный мотив его действий мне пока неизвестен.

Рейс удивленно поднял брови.

— Если человек бросается с вершины Цитадели, то смерть в любом случае неизбежна.

— Но зачем в таком случае лезть на самую вершину горы? Можно было бы довольствоваться и меньшей высотой.

— Возможно, он боялся, что что-то пойдет не так, — возразил патологоанатом. — Многие самоубийцы кончают жизнь не на кладбище, а в инвалидном кресле.

— Даже в этом случае лезть на вершину не имело никакого смысла. А потом он еще ждал, сидел бог знает сколько времени на холодном ветру, истекая кровью, и ждал утра. Зачем ему это было нужно?

— Он мог отдыхать. Восхождение на такую громадину — дело непростое. Наш парень терял силы и кровь во время подъема. Допустим, достигнув вершины, он лишился сознания и пришел в себя только тогда, когда его согрели солнечные лучи.

Аркадиан нахмурился.

— Что-то не сходится. Проснувшись, он не прыгнул вниз, а встал в позу распятия и простоял так не один час.

Полицейский принял позу, в которой стоял монах.

— Зачем было утруждать себя, если его главной целью было свести счеты с жизнью? Я уверен, что для самоубийцы было куда важнее, чтобы его смерть произошла на глазах у множества очевидцев. Единственная причина, по которой мы сейчас стоим и разговариваем здесь, заключается в том, что он собрал вокруг горы огромную толпу. Если бы наш парень спрыгнул с Цитадели ночью, не уверен, что о его смерти объявили бы даже в местных новостях. Он прекрасно знал, что делает.

— Хорошо, — согласился Рейс. — Возможно, родители в детстве не уделяли ему достаточно внимания. Какая разница? Все равно он мертв.

Аркадиан задумался.

Какая разница?

Он понимал, что начальство хочет от него скорейшего закрытия дела. Нужно было не обращать внимания на странности смерти монаха и, подавив в себе врожденное любопытство, воздержаться от неудобных вопросов. Впрочем, Аркадиан всегда мог подать в отставку и заняться продажей квартир или стать экскурсоводом.

— Послушай, — сказал он. — Я не призываю тебя заниматься этим делом. Твоя работа — определить причины его смерти, моя — выяснить, почему он совершил самоубийство. Для этого мне надо понять склад его ума. Обычно самоубийцы — жертвы общества. Они не могут больше терпеть и выбирают путь наименьшего сопротивления. Но у нашего парня была сила воли. Он не похож на типичную жертву хотя бы потому, что не выбрал путь наименьшего сопротивления. Я думаю, что в его поступках был определенный смысл.

28

Афанасиус быстро шел по коридору вслед за аббатом. Свет не отставал от них ни на шаг.

— Скажи мне, — не сбавляя скорости, спросил аббат, — кто из полиции связывался с нами?

— Дело ведет инспектор Аркадиан, — задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил управляющий. — Он уже запросил информацию о покойном. Я велел нашим братьям за стенами монастыря всячески подчеркивать, что мы скорбим о случившемся и готовы помогать следствию.

— Ты сказал, что он был нашим братом?

— Нет. Я сказал, что в Цитадели живет и трудится так много людей, что нам понадобится время, чтобы выяснить: пропал ли кто-нибудь из наших братьев. Я не знал, стоит ли подтверждать принадлежность самоубийцы нашему ордену или лучше будет остаться в стороне.

Аббат кивнул.

— Ты поступил правильно. Сообщи нашему отделу по связям с общественностью, чтобы они продолжали сотрудничать с полицией. Возможно, эта проблема рассосется сама собой. После аутопсии, когда членов его семьи так и не найдут, мы из чувства сострадания к ближнему возьмемся за его похороны. Наше великодушие, распространяющееся даже на такую заблудшую душу, как этот самоубийца, покажет всему миру, насколько мы благородны. Таким образом мы вернем себе труп брата Сэмюеля, не подтверждая, что он имеет хоть какое-то отношение к Цитадели.

Аббат остановился и, повернувшись, сверкнул на Афанасиуса острым взглядом серых глаз.

— Однако в свете того, что ты только что прочел, мы не должны терять бдительность. Нельзя ничего оставлять на волю случая. Если произойдет что-то экстраординарное — повторяю, что-то экстраординарное, — мы тотчас же должны будем, не останавливаясь ни перед чем, вернуть тело брата Сэмюеля в Цитадель.

Аббат пристально смотрел на своего собеседника из-под нависших бровей.

— Если чудо свершится и он все же воскреснет из мертвых, будет лучше, если им завладеем мы, а не наши враги. Ни в коем случае нельзя отдавать им тело.

— Как вам будет угодно, — ответил Афанасиус. — Но если то, что вы мне только что показали, сохранилось в единственном экземпляре, кто кроме нас знает о…

Управляющий запнулся, не вполне уверенный, что слова, нацарапанные на сланцевой табличке, можно назвать пророчеством. В таком случае это подразумевало бы, что они имеют божественное происхождение, а это уже ересь.

— Кто кроме нас знает о… предсказании?

Аббат одобрительно кивнул головой. Ему понравилась осторожность брата Афанасиуса в выборе слов. Он не ошибся. Управляющий — именно тот человек, которому стоит поручить официальную часть дела. Он благоразумен и проницателен. Остальным аббат займется сам.

— Мы не можем надеяться, что уничтожение всех копий «Еретического библии» и владевших ими людей уничтожило также идеи, которые в ней проповедовались, — начал объяснять он. — Ложь подобна сорнякам. Ты можешь вырвать их с корнем, отравить их, сжечь дотла, но они все растут. Поэтому будет разумно предположить, что наши враги в той или иной мере знают о «предсказании», как ты предпочел его назвать. Они не будут сидеть сложа руки. Но не волнуйся, брат.

Тяжелая, словно медвежья лапа, рука аббат легла на плечо брата Афанасиуса.

— Мы выдерживали и не такое за долгую историю Цитадели. Нам следует поступать так, как всегда поступали наши предшественники, — быть на один шаг впереди, поднять мост и ждать, пока внешняя угроза не исчезнет сама собой.

— А если на этот раз она не исчезнет? — спросил Афанасиус.

Пальцы собеседника сильнее сжали его плечо.

— В таком случае мы обрушим на врагов всю нашу мощь.

29

Рейс склонился над телом монаха. В руке блеснул скальпель с длинной ручкой. Прижав лезвие к верхней части грудины, патологоанатом с легкостью разрезал труп до лобковой кости вдоль уже существующего шрама. Он завершил У-образный разрез, сделав еще два небольших, но глубоких надреза к раздробленным ключицам трупа. Потом Рейс срезал кожу и мускулы с груди монаха. Показались поломанные ребра. При обычных обстоятельствах патологоанатому понадобились бы большие хирургические ножницы или нож Страйкер. Следовало бы разрезать грудную клетку, чтобы добраться до сердца, легких и других внутренних органов, но страшный удар о землю сделал за него почти всю работу. Перерезав несколько связок, Рейс добрался до внутренней части грудины.

— Нажми, пожалуйста, на квадратик, — мотнув головой в сторону монитора, попросил он. — У меня заняты руки.

Аркадиан бросил взгляд на окровавленные ребра, возле которых возился патологоанатом, и возобновил запись.

— Итак, — со вновь обретенной бодростью в голосе продолжил Рейс, — несмотря на удар, внутренние органы находятся в удивительно хорошем состоянии. Пострадав при падении, ребра все же уменьшили силу удара о землю.

Положив ребра в лоток из нержавеющей стали, патологоанатом несколькими умелыми движениями скальпеля отделил гортань, пищевод и связки, соединяющие главные органы со спинным мозгом, а затем переместил их в широкий металлический контейнер.

— Печень демонстрирует признаки кровотечения, — сказал он, — но ни один из главных органов не бледен, а значит, обширного кровоизлияния не было. Следовательно, потерпевший умер от общего повреждения внутренних органов, вызванного тяжелой травмой. Думаю, токсикологическая и тканевая экспертизы подтвердят мое предположение.

Рейс перенес контейнер на стол у стены и начал привычную процедуру измерения печени, сердца и легких. Затем он взял образцы ткани каждого органа.

Аркадиан посмотрел на экран телевизора, стоявшего в углу. Жуткое зрелище: на вершине Цитадели гордо стоял человек, чей труп лежал сейчас перед ним, разрезанный и распотрошенный. Эту запись крутили в новостях на всех каналах. На экране монах нагнулся вперед, глянул вниз и неожиданно исчез из вида. Камера дернулась вниз, стараясь проследить за падением человека. Изображение отъехало, потеряв четкость. Вот на экране вновь мелькнула падающая фигура. Невероятно! Это все равно что смотреть фильм Запрудера об убийстве Кеннеди или документальные кадры, на которых самолеты врезаются в башни-близнецы. Есть во всем этом что-то величественное и ужасное. Аркадиан не мог отвести глаз от экрана. Тело снова исчезло из вида. На экране появилась картинка: люди разбегаются в стороны от места падения монаха.

Аркадиан склонил голову, прокручивая в памяти последовательность действий монаха и его необычное падение.

— Преднамеренно, — прошептал он.

Рейс оторвал взгляд от электронных весов, на которых взвешивал печень мертвого монаха.

— Конечно, наш парень преднамеренно прыгнул с горы.

— Я не о том, — отмахнулся полицейский. — Самоубийцы обычно прыгают вниз головой… Иногда они предпочитают падать лицом вверх, но в любом случае первое, что страдает при столкновении о землю, — это голова.

— Голова — самая тяжелая часть тела, — сказал Рейс. — Если падение достаточно продолжительное, человек всегда падает вниз головой.

— Падение с вершины Цитадели никак нельзя назвать коротким. Как-никак, более тысячи футов высоты! А наш парень, распластавшись, долетел до самой земли и ударился всем телом.

— Ну и?

— Это было управляемое падение.

Аркадиан подошел к лотку из нержавеющей стали, где лежала сутана. Взяв щипцы, он начал ворошить заскорузлую ткань, пока не добрался до рукава.

— Взгляни на эти разрывы. Продев в них пальцы рук, он мог туго натянуть ткань, превратив свою одежду в импровизированное крыло.

Инспектор вновь порылся, пока не нашел разрыв у края сутаны.

— А этот — для ступни.

Разжав щипцы, Аркадиан повернулся к патологоанатому.

— Поэтому наш монах не падал прямо вниз, а, скажем так, спланировал с горы.

Рейс посмотрел на лежащее на анатомическом столе тело самоубийцы.

— Я бы сказал, что прежде, чем прыгнуть, он тщательно все обдумал.

Аркадиан проигнорировал саркастические нотки в голосе товарища.

— Возможно, — продолжал он, — монах надеялся, что таким образом сможет замедлить падение и остаться в живых. Или…

В воображении полицейского возникла картинка: руки монаха вытянуты, тело наклонено вниз, голова неподвижно застыла так, словно он…

— Нацелен на…

— Что?!

— Я думаю, что он хотел упасть в определенном месте.

— И зачем это ему понадобилось?

Хороший вопрос. Зачем стараться упасть в определенном месте, если смерть все равно неизбежна? А если главным для этого парня было не столько умереть, сколько привлечь своей смертью всеобщее внимание?

— Он хотел упасть на нашей территории!

Рейс нахмурился.

— Цитадель — это государство в государстве, — пояснил Аркадиан. — Все, что случается внутри каменной ограды монастыря, находится в их юрисдикции. Наша территория начинается за оградой. Самоубийца хотел упасть за стенами монастыря, чтобы мы увидели шрамы на его теле.

— И зачем ему это понадобилось?

— Понятия не имею. Но этот человек отдал жизнь за то, чтобы выбраться из-за стены, огораживающей Цитадель.

— Понятно. И что ты собираешься делать, когда к тебе придут и попросят вернуть тело обратно в Цитадель? Начнешь читать им лекцию по юриспруденции?

Аркадиан пожал плечами.

— Насколько я знаю, они пока еще даже не признали его своим.

Полицейский взглянул на труп. Полость тела была пуста, но он видел сделанные с хирургической аккуратностью шрамы вокруг шеи, рук и ног. Возможно, в этих шрамах заключено какое-то послание и те, кто придет за телом, будут знать, что это означает.

Рейс вытащил из-под анатомического стола картонную коробку, вновь запустил запись и начал выуживать содержимое желудка монаха в коробку.

— Итак, — произнес патологоанатом, — прямая кишка практически пуста. Из этого можно заключить, что последняя трапеза нашего друга была более чем скромной. Он съел яблоко, а перед этим — немного хлеба. Все это я пошлю в лабораторию на анализ. В целом по состоянию содержимого желудка можно судить, что перед смертью погибший страдал несварением, а значит, находился в состоянии сильнейшего стресса. Подожди. Тут еще что-то.

Аркадиан шагнул к столу и увидел, как небольшой темный предмет упал в мешанину из яблочной кожуры и желудочного сока. Сначала он показался полицейскому кусочком пережаренной говядины.

— Что это такое?

Рейс подобрал предмет и подошел с ним к раковине. Открыв локтем кран, патологоанатом засунул странный предмет под струю воды.

— Маленькая полоска кожи, — кладя предмет на устланный бумажным полотенцем медицинский лоток, сказал он. — Ее свернули, наверное, чтобы легче было глотать.

Взяв пинцет, Рейс приготовился развернуть кожаную полоску.

— У него на сутане не хватало одной кожаной петельки, — тихим голосом произнес Аркадиан.

Патологоанатом кивнул.

— Мы ее нашли.

Рейс медленно развернул находку вдоль миллиметровой линейки. Аркадиан сделал еще один снимок для архива. Патологоанатом перевернул полоску кожи, чтобы инспектор сфотографировал ее с другой стороны.

Казалось, воздух в комнате застыл.

Никто не двигался.

Никто не произнес ни слова.

Аркадиан поднял фотоаппарат.

Щелчок затвора вывел Рейса из транса.

Он прочистил горло.

— После того как кожаный объект был развернут и очищен, на его поверхности проступили, — бросив на Аркадиана испытующий взгляд, проговорил патологоанатом, — двенадцать цифр, кажется произвольных.

Инспектор разглядывал цифры. Его мозг лихорадочно работал. Комбинация для ячейки сейфа? А возможно, эти цифры означают книги или стихи из Библии, которые проливают свет на природу Таинства. Аркадиан вновь проверил цифры.

— Они не произвольные, — читая последовательность слева направо, сказал он, — не произвольные.

Полицейский взглянул на товарища.

— Это телефонный номер, — произнес инспектор.