Савелий Крамаров. Сын врага народа

На волнах заокеанской жизни

Дефицит человеческой радости на нашей планете ощущается явно, если мы даже сравним объем драматического творчества на земле с юмористическим. Это легко объяснимо и нелегкой жизнью большинства людей, и тем, что они смертны, и, как остроумно заметил один из врачей, — смертны даже не на девяносто девять и девяносто девять сотых процента, а на все сто. Поэтому люди во всех странах мира ценят и почитают комиков, я подчеркиваю — люди, а не власти. Не будем вторгаться в тему отношений властей с творцами. Мы о ней уже немного рассказали в этой книге, тем более у творцов не всегда хватало сил и мужества сопротивляться властям, и, как заметил еще средневековый философ Эразм Роттердамский: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая». Вспомним и еще одно мудрое высказывание, слова Антона Павловича Чехова о том, что к сорока годам человек сам делает свое лицо, разумеется, не лепит его заново или изменяет при помощи хирургического вмешательства, а отражает на нем пережитое им, даже черты уже устоявшегося характера. И не слишком много на земле людей, сохранивших до конца своих дней в душе, следовательно и на лице, доброту, честность, принципиальность… Савелий, конечно, был актером и, как вы узнаете дальше, мог сыграть даже злодея, но в обиходе сохранил свою неповторимую улыбку, идущую от доброты души. К сожалению, наша киноиндустрия почти не работала на великих комиков и, как справедливо заметил режиссер Марк Розовский, обошла она и Савелия Крамарова. Но не стоит преуменьшать значение его ролей, сыгранных в России. Ведь такие человеческие качества, отображенные им в фильмах, как жадность, трусость, глупость, раболепие перед сильными мира сего, на мой взгляд, извечны и некоторые роли Савелия могут существовать отдельно от фильмов и из них можно собрать отличный киносборник его творчества. Савелий создал себя как личность, впрочем, и прежде он не мог обмануть или предать человека и жил по гуманным религиозным заповедям, даже еще не будучи серьезно знаком с ними. И он не остановился в своем развитии, тем более находясь в свободной стране, где действуют гуманные законы, где люди живут раскованно и тяга к новизне, к эксперименту генетически заложена в них. Савелий был на концерте симфонической музыки любимца американской публики и друга Рональда Рейгана пианиста Либераче, кстати, самого высокооплачиваемого музыканта в Штатах, и поначалу был поражен его одеянием. На сцену вышел высокий обаятельный человек в немыслимой для пианиста парчовой накидке, усыпанной бриллиантами, стоимостью около миллиона, и… заиграл Первую симфонию Чайковского. Савелий заерзал на стуле, оглядываясь по сторонам, шокированный и накидкой пианиста, и тем, что пальцы его рук были унизаны драгоценными перстнями. Но не заметив на лицах зрителей удивления, а, наоборот, явное расположение к исполнителю, задумался над тем, что видит. Менялись номера, исполняемые пианистом, его накидки, а успех его у зрителей нарастал буквально с каждой минутой. Мало того — пианист позволял себе шутить между номерами, правда, шутил чаще над собой и своими одеяниями, но играл прекрасно, соблюдая чувство меры, играл популярные, доступные широкому зрителю симфонические произведения в сопровождении прекрасного симфонического оркестра. И тут Савелий понял, что Либераче решился, и удачно, на рискованнейший эксперимент: он нарушил традиционный образ классического пианиста, выходящего на сцену в строгом черном фраке, долго настраивающегося на игру с миной задумчивости и проникновения в суть исполняемого произведения, как правило, выученного наизусть и много раз отрепетированного. Он отнюдь не пародировал коллег. Он просто говорил зрителю о том, что искусство, тем более классическое, должно нести радость людям, не смотрите на меня с полными грусти или скорби лицами, сопереживайте — серьезному улыбайтесь, а иногда и радуйтесь вместе со мною, если есть чему. А мои дорогие накидки — это не похвальба богатством, а ирония над ним, я не трачу деньги на шикарные машины и виллы, а вынес их вам в виде одеяний на обозрение и для развлечения, зная, что вы интересуетесь, в какой необыкновенной накидке я появлюсь на сцене в следующем блоке номеров.

Играл Либераче замечательно и задорно и, как говорят артисты, завел до предела зал, обрушивший на него волны оваций. Захваченный непривычным для себя действом, искренне бушевал вместе с залом Савелий и уже не удивился, когда в конце представления Либераче спел нехитрую, но трогательную песенку о том, что душою он всегда вместе со зрителями, мысленно видит лицо каждого из них и будет видеть с любой высоты, даже с небес. К сожалению, Либераче через несколько лет умер от болезни, прозванной чумой двадцатого века. Савелий горевал о его гибели вместе с другими американцами.

Им понравился музыкальный эксперимент Либераче, но они буквально кричали от радости, выражая восхищение игрой традиционного классического скрипача Владимира Спивакова, на концерте которого Савелий побывал в городе Сан-Хосе. Пятитысячный зал был забит до отказа. А неподалеку, в Сан-Франциско, находился единственный в Америке театр с постоянной оперной и балетной труппой. Туда Савелий попасть не смог. Билеты были раскуплены на все спектакли сезона еще задолго до его начала.

Советский пианист Евгений Кисин, ныне пребывающий в Штатах, справедливо заметил, что в этой стране есть культура и бескультурье, но на симфонических концертах никогда не бывает пустых мест. И когда мне во время авторского вечера в Сан-Франциско один из русских эмигрантов сказал, что, по его мнению, американская доброжелательность, улыбки прохожих, неизменные благодарности за покупку и приглашение прийти еще, наигранны и неискренни, то я ответил ему, что даже если так, то мне приятнее встречать неискреннюю доброжелательность, чем искреннее хамство.

Савелия, уже после первой роли, заметили многие американские режиссеры и сетовали на его английский с европейским акцентом, на то, что не могут поэтому снимать его в своих фильмах.

Позднее, при встрече в Москве, Савелий рассказал мне, что у него свой импресарио в Голливуде, но часто, даже без его участия, он получает приглашения играть роли немцев, чехов, поляков, всех, кто говорит с европейским акцентом.

Савелий продолжал, как губка, впитывать в себя все лучшее, что видел в Америке. Но ему «опять чего-то не хватало», наверное, той популярности, что была на родине, и не массовой, а тех людей, которых он любил, к примеру, художников, по воскресеньям выставляющих свои картины в Измайловском парке. Эти в основном талантливые ребята, далекие от официального творчества, отторгнутые Союзом художников, любили Савелия. Стоило ему появиться среди деревьев парка, с прислоненными к ним картинами, как их авторы окружали его, интересовались его мнением о своих произведениях и в конце встречи фотографировались с ним на память. И это независимо от того, покупал ли он у них картины или просто смотрел их, что было чаще. Художники любили его не только за популярность, и он не был правозащитником или новатором в искусстве, что могло привлекать их в нем, а, наверное, единственным творческим человеком, который постоянно и искренне интересовался их работой. И они, сами люди ранимые и раненные тяжелой судьбой, видели в нем доброго и близкого им по духу человека. Савелий среди них чувствовал себя естественно и комфортно, не боялся высказаться откровенно, даже ошибиться в их искусстве или чего-то сразу не поняты Зато кругозор его расширялся. Он постоянно создавал себя как личность, становился увереннее в своих силах. Иначе не решился бы на поступок, круто изменивший его жизнь, не уехал бы от неимоверной популярности, притягивающей к себе цепями многих коллег и ныне готовых ради нее тусоваться где и с кем попало, лишь бы мелькнуть на телеэкране и попасть под милостивый взгляд начальства и, если сильно повезет, задружить с ним. Один из его коллег развлекал семью министра внутренних дел Щелокова, другой — внуков Брежнева, третий — министра культуры Демичева, а четвертый, несмотря на проходимость танка, все-таки выдворенный с многочисленных телепередач из-за вопиющей бездарности и пошлости, вновь возник на телеэкранах, найдя подход к прокурорскому начальнику. Савелий даже не думал о подобных делах, он был артистом кино и желал добиться успехов на своем любимом поприще, и, конечно, без какой-либо начальственной помощи. Не достигнув чего-то сам, он никогда не получил бы радости от успеха и, наверное, кем-то продвинутый и пробитый на удачную роль, сыграл бы ее без вдохновения, и мы не увидели бы на экране чудодейственной его улыбки.

Савелий стал человеком сильным, но не был, как говорят, сотворен из камня или железа. Я не уверен, что будучи, к примеру, писателем, он смог бы долгие годы, стиснув зубы и бедствуя, работать в стол, как наш великий писатель Фазиль Искандер.

Савелий, в промежутках между фильмами, снимался в рекламных роликах. Впрочем, это тоже работа.

На Западе не презирается никакая работа. Возможно, такому артисту, как Савелий Крамаров, не столь престижно сниматься в рекламе, как поначалу ездить в машине старой марки или одеваться в дешевых магазинах. Но Савелий продолжал совершенствовать свой английский. Он не отбросил цель — стать полноценным актером американского кино. А пока…

Рассказывает его брат, инженер-строитель Виктор Волчек — сын дяди Лео, о том, как случайно, находясь в гостях в Нью-Йорке, встретил в центре города, на Бродвее, Савелия, наряженного в форму полицейского. Он рекламировал какую-то кредитную карточку.

— Почему ты снимаешься так поздно? — удивился Виктор.

— Подумай! — улыбается Савелий.

— Вероятно, требуется затемнение? — предполагает Виктор.

— Сразу видно, что ты не американец, — улыбается Савелий, — ты не знаешь, что за съемки в ночное время муниципалитет берет с продюсера вдвое меньше денег, чем в дневное… трудность только для меня.

— Не любишь сниматься поздно? — говорит Виктор.

— Сниматься, да еще в хорошем фильме, могу круглые сутки, — говорит Савелий, поправляя фуражку, — даже в рекламе, пока не могу обойтись без нее. Трудность в том, что ночевать негде.

— А в гостинице? — удивляется Виктор.

Савелий мнется, но тут его зовет режиссер. Нужно отснять заключительный кадр. Савелий задирает подбородок и несет кредитную карточку, как флаг. «Смешно было очень, — вспоминает Виктор, — даже режиссер рассмеялся. Отсняли кадр и тут же стали убирать аппаратуру Спешно. Стоящий рядом полицейский хронометрирует пребывание кинематографистов на Бродвее».

— В чем же все-таки твоя трудность? — продолжает разговор Виктор.

— Снимать дешевый номер — негде. Рядом только дорогие гостиницы. А я присмотрел себе уникальный итальянский столик. Работа мастера восемнадцатого века. Американцы любят пышную и современную мебель, а я — старую, но сделанную от души, с выдумкой, вроде как для себя творил мастер, чтобы доказать себе, что он действительно способен создать что-то необычное и приятно удивить этим людей. Все, что собрал в Москве, отдал Маше. Сейчас собираю новую коллекцию. Лишних денег нет. Экономлю на чем могу.

— Можешь переночевать у меня в номере, — нерешительно произносит Виктор, боясь обидеть брата.

— Прекрасно! — восклицает Савелий.

— Но в номере одна кровать. Я с женою, — объясняет Виктор.

— А пол?! — делая вид, что его не страшит даже асфальт, громко говорит Савелий и так беспечно улыбается, что у Виктора исчезает стеснение. — Здесь в гостиницах пол покрыт кардитом. Он не жестче матрасов на русских железных дорогах! — успокаивает Виктора Савелий. — Если вы с женой выделите мне подушку, то я тут же усну, весь день был на ногах.

«Дали мы ему подушку, и он действительно тут же уснул как убитый, — вспоминает Виктор, — а рано утром поехал в Лос-Анджелес. Сниматься в «Красной жаре» со Шварценеггером. Об этом я узнал позднее. Савелий не любил говорить о том, что пока не сделал.

И встал с пола, разминаясь, довольный, словно выспался на мягком ложе. Играл удовольствие, чтобы не огорчать нас с женою.

— До встречи, Виктор! — вдруг сказал он.

— Собираешься в Москву? — спросил я.

— Или ты ко мне приедешь, или я к тебе прилечу. Времена меняются. А вернуться в Москву я собирался еще тогда, когда садился в самолет, чтобы уехать навсегда. Мне так приветливо улыбались стюардессы, что я подумал, что вернусь. Не могут без меня долго жить люди, которые так улыбаются мне. Не я сам прилечу, так фильмы с моим участием: Я и в это тогда верил. Сизов, Ермаш — это киновласть, но еще далеко не вся страна. До встречи, Виктор!»

Времена вскоре действительно стали изменяться. Холодная война измотала Россию и, несмотря на различные политические системы, сближение двух великих держав, хотя бы внешне, стало неизбежным и началось с культурного обмена. В 1986 году в Америку приехал Камерный еврейский ансамбль Шерлинга, затем — музыкальный ансамбль «Тумбалалайка» во главе с композитором Михаилом Глузом. В концертах принимал участие нынешний художественный руководитель еврейского театра «Шолом» Александр Семенович Левенбук, в прошлом, да и сейчас, отличный эстрадный актер. Он рассказывает, что три дня, пока ансамбль выступал в Лос-Анджелесе, Савелий буквально не отходил от артистов и раз за разом повторял одну и ту же фразу: «Этого не может быть!» Ему не верилось, что в России возникли еврейские театральные коллективы и их даже пускают на гастроли в Америку. Через год Александр Левенбук вместе с блестящим автором эстрады Александром Хайтом привезли в Штаты программу «Еврейский анекдот». И снова Савелий не покидал их. Однажды они зашли в магазин, где продавались щенки. Савелий тут же изобразил на лице гримасу, после чего стал похож на одну из собачек. Левенбук стал фотографировать Савелия радом со щенком, и тут в магазин зашли несколько девочек. Увидев происходящее, они громко рассмеялись. Александр Хайт, хорошо знающий английский, тактично поинтересовался у девочек, чему они смеются — наверное, сходству дяди с собачкой? «Нет, — ответили они, — мы узнали артиста по фильму «Москва на Гудзоне», мы тогда смеялись и сейчас видим, что он очень смешной».

Александр Левенбук склоняет голову:

— Савелия никогда не называли талантливым. Увы, нет пророков в своем отечестве, особенно в нашем, но, что бы ни говорили о Крамарове, его место в российском киноискусстве до сих пор вакантно. Его не отличали, наверное, и потому, что он был скромным, интеллигентным человеком. За многие годы знакомства я не слышал от него ни одного грубого слова, ни одного скверного слова о коллегах. И тогда, и в Америке он никогда не говорил плохо о народе в стране, где прошли его лучшие творческие годы. Принимал нас с Хайтом в скромной квартирке и кормил лососиной и другими яствами, которые сам, наверное, покупал только в праздники. Приезд коллег из России был для него тоже настоящим праздником. Он этого не скрывал. Однажды мы с Хайтом перебрали и в шутках о хозяине переступили меру приличия. Поняли это, только отрезвев. Но Савелий не только не сделал нам замечания, даже сделал вид, что не было с нашей стороны сказано ничего предосудительного о нем. Подперев подбородок, смотрел на нас, захмелевших, и улыбался. Религия сделала его выдержанным и терпимым к слабостям других людей. Не кичился, даже словом не обмолвился, что объездил мир, что начинал в Америке с нуля и поначалу приходилось туго. А в конце встречи спросил у нас, какие подарки мы хотели бы привезти из Америки родным. Хайт сказал Савелию, что пусть, если возможно, вместо подарков он даст им деньги, сколько сможет, а сувениры для дома они выберут сами. На следующий день Савелий принес нам тысячу долларов. Мы были потрясены его щедростью, тем более знали, что он пока снялся только в одном фильме. И мало того, перенес съемки, приходившиеся на еврейский праздник Иом Кипур, и кинопромышленникам пришлось менять сетку занятости своих рабочих, около сотни человек, что тоже отразилось на гонораре артиста. Встречи с Савелием в Штатах забыть невозможно, потому что люди такого качества единичны в нашей стране, а может, и не только в нашей.

А между тем в личной жизни Савелия произошло огромное событие, и несложно догадаться какое. Любовь, свадьба, рождение дочери… Сын дяди Лео Виктор сказал мне, что большой любви у Савелия к своей невесте не было, сказывалось различие характеров, целей жизни, поэтому в дальнейшем и последовал развод. Но заглянуть в глубину души человека, особенно в такое сложное и сугубо личное чувство, как любовь, вряд ли вообще возможно. Наверное, чувство Савелия было сильным, особенно в первое время совместной жизни, пока не проявились истинные интересы каждого из супругов. Виктор предполагает, что Савелий знал о спокойном отношении Марины к искусству, но не думал об этом, был уверен, что, как бы ни сложилось их супружество, за будущее ребенка, если он появится, с такой матерью можно не беспокоиться.

Я обладаю только одним фактом, рассказанным мне Савелием при первом приезде в Москву, что его личная жизнь в Америке не сложилась. И предоставляю слово его супруге Марине (Фаине), написавшей свои воспоминания о Савелии искренне и неравнодушно: «Писали, что первые годы жизни в США Савелий бедствовал, голодал. Это — неправда. В 1983 году он снялся в фильме «Москва на Гудзоне». Эти съемки дали ему возможность жить вполне безбедно. Однажды, в мае 1985 года, Ребе Зальцман встретил меня и, предложив познакомить со своим другом Савелием Крамаровым, попросил мой телефон. Встретились мы с ним только год спустя. И через месяц поженились. Гражданский брак, то есть обыкновенная роспись, Савелия не устраивала, и мы сочетались также религиозным браком. Савелий считал, что Бог услышит его молитвы и просьбы и пошлет ему дочь, в которой возродятся душа и образ не забываемой им матери, а соблюдение всех еврейских ритуалов и законов поможет ему в этом. И вот, когда Савелию было уже 53 года, произошло то, на что он почти уже не надеялся. У нас родилась дочь, которую мы, конечно же, назвали именем его матери — Бася. И действительно, Басенька поразительно похожа на Саву и его маму То же лицо, та же фигура, те же манеры, тот же вкус (вкус у Савелия был изысканным). Даже левый глазик, как у Савы, слегка затянут и слегка смотрит влево. Я вижу перед собой Саву в образе дочери. Она так же артистична, так же эксцентрична. Но Басенька пока хочет стать ветеринаром. Она очень любит свою собаку Санни и переживает, что о животных мало заботятся. Васенька всегда чувствовала и понимала, что папа ее любит необыкновенной, болезненной любовью. Когда они шли рядом, его гордости не было предела. И эта любовь была взаимной. Она часто приезжала к нему в Лос-Анджелес. И хотя сильно привязана ко мне, они были вместе бесконечно счастливы. Наша с Савелием семейная жизнь продолжалась с 1986 года по 1990 год. И после развода мы не стали чужими. Нас связывала наша дочь. И когда Савелий пригласил в гости своего брата Витю, он тотчас же позвонил мне. Мы тогда уже жили с Басей не в Лос-Анджелесе, а в Лас-Вегасе. Сава был слегка растерян. Он очень хотел принять Витю как молено лучше, но не знал, как это сделать. Я поняла его положение и пригласила Витю в Лас-Вегас. Витя с Савелием гостили у нас примерно неделю. Эта неделя была для всех нас прекрасным временем и осталась в памяти навсегда».

Читая эти и другие воспоминания Марины, я не сомневаюсь в чистоте и душевности ее отношения к Савелию. Но позволю себе сделать некоторые разъяснения, не совсем понятные нашему читателю, даже странные для него, и вполне реальные для большинства американцев. Марина с мамой приехала в США из Одессы, они, как и Савелий, начали жизнь с нуля, но, не имея непосредственного отношения к искусству, занялись бизнесом. Это в Штатах обыкновенная работа. Они открыли рыбный магазин, но, как говорят американцы, у них легче открыть магазин, получив ссуду в банке, чем при необходимости, при неудаче, закрыть. Не из чего отдать банку долг с процентами. Марина и ее мама приложили невероятные усилия, чтобы утвердиться в бизнесе. Около десяти лет они не могли позволить себе даже несколько дней для отдыха. И когда дела пошли успешно, открыли второй магазин в Лас-Вегасе. Это обычное для американцев расширение бизнеса и увеличение прибылей. И они, прошедшие тяжелейший путь к становлению финансового успеха, следуя законам бизнеса, продолжали, на наш взгляд, каторжный труд. И когда Марина и Савелий вырвались в туристическую поездку в Париж, то в первый день у Марины даже не было сил поехать на экскурсию, и она осталась в номере гостиницы.

Савелий, всю жизнь, как и многие из нас, мечтавший увидеть Париж, готов был даже при полном изнеможении сил начать его осмотр. Он прошел свой трудный путь в жизни, но по другой стезе, основой которой было искусство. В Штатах он постоянно проходил кинопробы, изучал американское кино, в Лос-Анджелесе не раз появлялся на студии «Юниверсал», где для зрителей демонстрировались феноменальные кинотрюки, где можно было любоваться богиней американского кино Мерилин Монро, в виде изящно выполненной и упрятанной под стекло гипсовой фигурки, постоять у экстравагантных автографов корифеев киноискусства, оставленных на асфальте, и вспомнить их великое актерское мастерство, даже встретиться с их двойниками и поболтать с ними, даже с двойником самого Чарли Чаплина.

Савелий не лодырничал ни дня. Он врастал в американскую жизнь, ее историю, мечтая играть американцев в их фильмах.

Он любил выбраться на природу, погулять по лесу, поразмышлять о своей жизни и планах на будущее. Марина пишет: «В феврале 1993 года Савелий покупает под Сан-Франциско свой первый дом. Лес он страстно любил с детства и еще с первых дней приезда в Лос-Анджелес мечтал жить в лесу», Я представляю его идущим между деревьями, которые в Калифорнии ненамного пышнее, чем в России, он размышляет о том, что он потерял в России, что приобрел в Америке.

Он счастлив, он благодарен Марине, родившей ему чудесную дочь, он хочет быть достойной ее, стать артистом, отцом, которым она могла бы гордиться. Но расстроен, что теща не понимает творческой жизни артиста. Она считает, что если возникает перерыв в съемках, то он должен искать на это время другую работу. Он хорошо водит машину и может, даже должен, работать таксистом, а не шляться по лесам и киношкам, бросать тревожный, полный надежды взгляд на телефон, ожидая звонка импресарио из Голливуда и приглашения на киносъемку.

Он русский, неважно знает английский язык и должен заниматься тем, чем большинство эмигрантов. Она забывает и просто не понимает, что он артист, до мозга костей, и приехал в Америку не для того, чтобы возить на такси пассажиров. Он — не тунеядец. Не живет за счет их семьи. Даже во время простоя он получает достаточное для нормальной жизни пособие от Гильдии артистов американского кино. Его приняли в Гильдию сразу же после первого фильма, признали актером. Но как убедить в этом тещу? Да и важно ли для нее это? А для него — жизнь. Теща, как говорят в Одессе, откуда она родом, при любом споре «заводится с пол-оборота», давит на Марину. Жена не соглашается, спорит с мамой, но капля точит камень. Жизнь их постепенно разлаживается. Редьярд Киплинг однажды заметил: «Мужчина может простить женщине измену, но не простит, если она заставит его изменить своему делу». Для Савелия это слишком суровая формулировка. Он давно простил жену и даже тещу, не понимавших его. Но жить с человеком, который считает малоприбыльным то, что составляет его жизнь, трудно… говорят, чтобы хорошо узнать человека, с ним надо съесть пуд соли. Но, как подумал Савелий, в случае с его женой их отношения можно было бы предугадать заранее, будь он более опытным американцем. В нем еще сидели советские корни, он еще считал, что «поэт в России больше, чем поэт», переносил это понятие на американскую почву и потерпел фиаско, но относительное. Брак с Мариной принес ему чудо — Басю. Иногда ему казалось, что откроется дверь, и в комнату войдет бабушка, и внучка бросится к ней, повиснет на ее шее. Проходили мгновение за мгновением, но этого не происходило. Слезы выступали на ресницы Савелия, но он улыбался, чтобы на них не обратила внимания Бася. Однажды она все-таки заметила его грусть.

— Папа, я что-нибудь делаю не так? — спросила она.

— Все так! Ты очень хорошая, умненькая девочка! — через силу радостно вымолвил Савелий. — Бабушка была бы счастлива увидеть тебя!

— А где бабушка Бася? — наивно вымолвила девочка.

— Осталась в России, — хрипло произнес Савелий, не скрывая слез.

— Почему же она не приезжает к нам? Она что, умерла?

— Нет, — помотал головой Савелий и, превозмогая спазмы, сдавившие горло, тихо, но уверенно произнес: — Пока мы с тобою вместе, Басенька, бабушка думает о нас. Она сейчас рядом с Богом и молит его, чтобы он уберег нас от всяких бед.

— Он может вылечить даже Санни? — поинтересовалась дочь о своей любимой собачке.

— Может. И вылечит, — уверенно произнес Савелий.

— А почему ты мне не рассказываешь о дедушке? — серьезно спросила дочка. — Его что, не было?

— Был! — серьезно и твердым голосом произнес Савелий. — Он любил бы тебя не меньше бабушки. Но… но нашего дедушку погубил дьявол.

— Страшный?

— Очень страшный. Но ты его не пугайся. Он уже не может причинить никому вреда.

— Его что, посадили в клетку?

— Да, — кивнул Савелий, довольный тем, что ему не придется выдумывать дочке сказку об исчезновении дедушки.

— А какой он был, мой дедушка? Ты мне когда-нибудь расскажешь о нем? — улыбнулась Бася. — Все дедушки очень добрые. Они любят гулять с внучками, водят их в Диснейленд.

— И твой дедушка был добрый, — сказал Савелий, — и умный, он был адвокатом.

— Лаером? — по-английски сказала Бася. — Он помогал людям. Теперь я понимаю, почему он не понравился дьяволу.

Савелий вспомнил отца, по рассказам мамы, очень обаятельным, таким, как представляла Бася, ведь мама говорила Савелию, что до лагеря отец был улыбчивым и общительным человеком.

— Поедем сегодня в Диснейленд! — неожиданно предложил Савелий.

— Но на улице идет дождик, — заметила Бася, — мама не отпустит.

Марина удивилась настойчивой просьбе мужа прокатить дочку в Диснейленд, в такую ненастную погоду, но почувствовала по одержимости, с которой умолял ее Савелий, по боли, сочившейся из его глаз, что своим отказом сильно огорчит мужа.

— Поезжайте, — пожала она плечами, — только потеплее одень Басеньку.

Савелий с дочкой спешили в парк детских чудес, чтобы успеть к самой кульминации зрелища — параду Микки-Мауса, но парад отменили из-за усилившегося дождя. Савелий с дочкой сели в лодку и прокатились мимо действующих аттракционов. Когда они проезжали возле острова чудищ, Бася повернулась к отцу:

— Такое чудище погубило дедушку?

— Хуже, — сдвинул брови Савелий.

— Еще хуже? Разве бывает? — испуганно удивилась дочка.

— Теперь оно нам не страшно! Каким бы ни было! — сыграл в смелость и уверенность в своих словах Савелий. Потом они сидели в китайском ресторанчике, и Бася ела спагетти сколько хотела. Мама в мучном ограничивала дочку, а сегодня Савелий разрешал ей все, даже заказал две порции мороженого, правда размягченного, и пепси без льда. А на выходе он сфотографировал дочку у скульптуры Уолта Диснея.

— Дедушка был похож на него, — сказал он Басе и снова загрустил, — не вылитый Уолт Дисней, но такой же умный и добрый.

— Понимаю, — сказала девочка, — но почему, папа, ты сегодня то улыбаешься, то плачешь?

— Слезы мои от дождя, от скверного дождя, — крепче обхватил руками руль Савелий, — а улыбаюсь я оттого, что мы вместе, дочка!

Бася положила головку свою на его плечо, и Савелий неожиданно для себя затормозил машину — ему показалось, почудилось, что сейчас из-за угла медленно выйдет мама. Он даже прождал ее несколько минут, настолько сильным было предчувствие.

— Почему мы остановились? — сонно произнесла Бася.

Савелий не ответил ей и тронул машину с места.