Савелий Крамаров. Сын врага народа

Зовет родина

Неожиданно раздался звонок из Москвы. Савелий услышал в трубке голос Оскара Волина и понял, что случилось что-то невероятное и хорошее, иначе скромно зарабатывающий друг не решился бы на дорогостоящий разговор с Америкой.

— Как дела, Савелий? — спросил Оскар, и его было так прекрасно слышно, как будто он звонил из соседнего дома.

— Нормально! — бодро ответил Савелий, чтобы не сглазить, хотя дела у него шли намного лучше, чем раньше, если не считать одиночества, наступившего в его жизни после развода с Мариной. Роль в «Красной жаре» со Шварценеггером привлекла внимание многих режиссеров кино и телевидения. Савелия стали приглашать в различные телешоу, он отснялся в двух фильмах: «Вооружен и очень опасен», «Морган Стюард идет домой». Один из них принес ему большие деньги, о чем я расскажу позднее.

— Слушай, Сава, — сказал Оскар, — я приглашаю тебя на кинофестиваль в Сочи. Как почетного гостя. Возможно, устрою тебе несколько творческих вечеров в санаториях. Нужно прилететь к двенадцатому мая. Ты меня понял?

— Ты приглашаешь? — удивился Савелий.

— Я, — уверенно произнес Оскар, — я — главный режиссер фестиваля. Вопрос о твоем приезде я согласовал с начальством. Решай. Я перезвоню тебе ровно через неделю. У тебя в мае нет съемок?

— Нет, — растерянно вымолвил Савелий, несказанно обрадованный приглашением, но опасливо отнесшийся к нему, зная, что власти в России считают его едва ли не предателем. Но с другой стороны, Оскар не мог подвести его. Значит, его приглашают на самом деле, без всяких подвохов. Но осторожность взяла верх над этими мыслями.

— Это не ловушка, Оскар? — откровенно высказался Савелий.

— Ты с ума сошел, Сава! У нас в стране идет перестройка!

— А продуктов стало меньше, как пишут у нас. Это правда?

— Правда. Но тебя прокормим, Сава. Не беспокойся.

Савелий подумал, что Оскар говорит за государственный счет, и не спешил закончить разговор с другом.

— А кто еще будет на фестивале?

— Лучшие артисты и режиссеры. Но из юмористов — ты один. Не волнуйся, перелет туда и обратно мы тебе оплатим. Я гарантирую.

— В Сочи — хорошо, — сказал Савелий, — наверно в мае там все расцветает…

— Все, даже искусство! — пошутил Оскар.

— Наверно, приеду, — сказал Савелий. — Но почему не проводят фестиваль в Ялте? Ты знаешь, как я люблю этот курорт. Он — лучший в России!

— Теперь уже — на Украине, Сава. Приедешь — объясню. Сочи давно обогнал Ялту. И по сервису, и по экологическим условиям. В Ялте летом, в разгар сезона не всегда безопасно даже входить в воду.

— Не может быть, — огорчился Савелий и поймал себя на мысли о том, что до сих пор его искренне волнует все, что происходит на родине. — Я приеду, Оскар. Что привезти тебе с Нелей?

— Автоответчик, — без раздумий ответил Оскар.

— Нет проблем! — радостно произнес Савелий, понимая, что мечта посетить родные места оборачивается явью.

— Решили, Сава! Не подведи меня. Тебя очень ждут на фестивале!

«Наверно, преувеличивает», — подумал Савелий, но уже через минуту позвонил в билетное агентство. Оскар не обманывал Савелия. По расчетам хозяина фестиваля Марка Рудинштейна, Крамаров должен был стать звездой кинопраздника, витиевато названного «Кинотавром», и предложение Оскара Волина пригласить его из Штатов пришлось очень кстати. Первые два «Кинотавтра», по существу, походили не на кинофестивали, а на южное сборище артистов, днем загорающих на пляже «Жемчужина», а вечерами гуляющих в барах. Киноиндустрия в России почти что заглохла, и несколько фильмов, привезенных в Сочи, даже бесплатно не посещались зрителями. Лучший местный кинотеатр «Спутник» пустовал даже вечером. И потому, что фильмы были весьма средние, и потому, что отдыхающих в мае бывает мало. Днем по набережной прогуливался известный кинорежиссер, наверное, изнывающий от безделья. Обнаженный по пояс, он обнимал двух девиц, шагал с гордо поднятой головой, но с хмурым видом. Вероятно, он ожидал от кинофестиваля именно кинофестиваля, а не праздного пребывания артистов на курорте.

До Марка Рудинштейна доходили сведения, в том числе от милиции, о некоторых пьяных киноартистах, обнаруженных ночью спящими на пляжных лежаках и на скамейках в парке имени Фрунзе. Из уважения к кинофестивалю, призванному, по мнению отцов города, привлечь в мае сюда побольше отдыхающих, на пьяных в стельку артистов не заводили дела и даже еле стоящих на ногах, с перекошенными от выпитого лицами популярных и прочих кинозвезд пропускали в отлетающие из Адлерского аэропорта самолеты. Марк Рудинштейн понял, что все это не доведет до добра, рано или поздно станет достоянием прессы, и пригласил в качестве режиссера конферансье Оскара Волина, человека способного, но покладистого, не требующего из «Кинотавра» сделать фестиваль международных стандартов, для чего понадобилась бы такая куча денег, которая могла бы привлечь внимание к их происхождению специальных органов.

Оскар Волин для начала решил устроить парад участников фестиваля, для чего проложил ковровую дорожку к входу в Зимний театр, где открывался фестиваль. Появление на этой дорожке Савелия Крамарова, о жизни которого в Америке, кроме пасквильного материала в «Литературке», умалчивала пресса, должно было ошеломить зрителей и произвести сенсацию, привлекающую внимание общественности к кинофестивалю, независимо от качества показанных на нем фильмов. Савелий ничего не знал об этом, а то бы мог и запросить немалую сумму за свое участие в этом кинодействе. В Америке он столкнулся со многими показавшимися ему странными моментами при заключении договора со своим импресарио. В договоре стоял пункт о съемках по одному дублю. Савелий удивился:

— А если с первого раза не получится так, как надо? Ведь придется снимать второй дубль, а то и третий и четвертый… У нас в России есть артисты, которые на первых дублях только разминаются.

Импресарио широко открыл глаза:

— Кто у вас оплачивает пленку, работу кинооператора, помощников режиссера, осветителей?..

— Государство, — нерешительно произнес Савелий, догадываясь о смысле пункта в договоре, смутившего его.

Импресарио, обычно деловой и сосредоточенный на работе, вдруг откинулся на спинку кресла и расхохотался:

— Такое государство никогда не будет богатым!

Савелий по времени не успевал задержаться в Москве и перебрался из Шереметьева во Внуково, откуда первым рейсом улетел в Сочи. Там в аэропорту его встретил Оскар. Они обнялись. Мельком бросили взгляд на поседевшие виски, побеленные годами разлуки, и отправились в гостиницу. На заднее сиденье микроавтобуса неожиданно для Савелия уселись двое здоровых парней с туповатыми лицами. Савелий тревожно посмотрел на Оскара:

— Кто это?

— Твои телохранители.

— Зачем они?

— Чтобы к тебе не приставали зрители и всякая пьянь. Ведь ты не любил этого, — сказал Оскар.

— Да, — согласился Савелий, — но сколько это будет стоить?

— Тебе — ничего, — улыбнулся Оскар, — к тому же телохранители придадут тебе вес и солидность в глазах зрителей. А вдруг тебя похитят и попросят огромных денег за выкуп? Не волнуйся. У нас еще до этого дело не доходит. Я познакомлю тебя с хозяином фестиваля Марком Рудинштейном. Очень милый человек. Ранее владел фирмой «Подмосковье». Кстати, у вас ничего не писали о Рудинштейне?

— Не читал. Первый раз слышу о нем. А почему должны были писать?

— Иногда в ваших русских газетах пишут о том, что не сообщают у нас. Не волнуйся, Сава. Все в порядке. Я никогда не забывал о тебе. В восемьдесят девятом был на гастролях в Японии. С Валентиной Толкуновой.

— Да, ты звонил мне оттуда. Я помню, — сказал Савелий.

— Извини, Сава, что звонил за твой счет и спасибо, что ты разрешил это телефонистке. Поверь, что мне платили гроши.

— Звонок твой помню. Ты о чем-то рассказывал. Я забыл.

— Как? — удивился Оскар. — В городе Акита мы жили в гостинице «Парк-отель». В вестибюле установлен компьютер, по которому можно узнать все про Японию. Я задаю компьютеру вопрос: «Идут ли в Японии фильмы с участием артиста Савелия Крамарова?» Компьютер отвечает: «В таком-то году, в таком-то месяце шел фильм «Джентльмены удачи». В настоящее время фильмы с этим артистом не демонстрируются, но если вы пожелаете, то мы можем их для вас заказать». Неужели забыл этот разговор?

— Что-то вспоминаю, — ответил Савелий, — вспоминаю, что был очень занят. Учил и репетировал новую роль. Разумеется, на английском языке. Ты знаешь, что память у меня неважная. К тому же изо всех сил убирал русский акцент. Адов труд. На съемках не должно быть ни одного сбоя. Все сцены снимаются с одного дубля. Поэтому и на съемки американских фильмов уходит намного меньше времени, чем на наши. Но точно помню, что я тебе перезвонил, когда ты вернулся из Японии. Ты тогда спросил, почему я не приезжаю. И я тебе честно ответил, что боюсь, что мне будет неприятно, если кто-нибудь на улице цыкнет на меня, что я предатель, уехал за длинным долларом…

— Я тебе сказал, что ничего такого не будет, хотя, признаюсь, ходили слухи, что ты уехал получать наследство богатого дяди.

— Богатство? — усмехнулся Савелий. — У израильского пенсионера не хватает денег на оплату жилья. Отрывает от пенсии. Я, приехав, помог дяде!

— Не удивляйся, Савелий. У нас частенько распускали грязные слухи о знаменитых, но неугодных властям людях. Даже о маршале Жукове. А о Райкине… Наверное, не знаешь. О нем говорили, что он регулярно передает большие суммы государству Израиль. И это при его ставке сорок пять рублей за представление. При семидесяти концертах в месяц.

— Зато я знаю, почему запел Райкин. В программе «Времена года». Помнишь: «Ты ласточка моя, ты зорька ясная…»

— «Ты, в общем, самая огнеопасная!» — допел Волин. — Помню. Пел в пожарной маске. Эту и еще три песни, посвященные каждому времени года. Песни украшали программу и вливались в нее очень органично. Вероятно, это была задумка режиссера или самого Аркадия Исааковича.

— А вот и нет, — улыбнулся Савелий, — предложила ему петь Екатерина Алексеевна Фурцева.

— Министр культуры! Не может быть! — поразился Оскар.

— В ней иногда просыпалась человечность. Все-таки женщина, хоть и высокопартийная, но не железная. Она пришла на премьеру новой программы Райкина, увидела, что он три часа работает на сцене. С огромной отдачей. Узнала его ставку и предложила: «Запойте, Аркадий Исаакович. Ведь вы все умеете. Включите в свой репертуар хотя бы одну песню, и тогда мы сможем доплачивать вам четверть ставки за совмещение жанров». А он включил сразу четыре песни, и не столько ради ничтожного повышения ставки, сколько для разнообразия программы. Я всегда боялся за него, когда он выходил на сцену. Иногда из зала ему кричали гадости. Редко, но бывало такое. Он делал вид, что не замечает оскорбления, но я чувствовал, что он переживает и с трудом ведет программу дальше. Боюсь, что и мне выскажут что-либо подобное.

— Исключено, — твердо произнес Оскар, — а для твоего спокойствия мы наняли двух телохранителей. Посмотри, какие здоровые ребята! Сомнут кого угодно, если к тебе начнут приставать.

— Видел, крепкие парни, — сказал Савелий, — а если на мена нападут с оружием? Я в это не верю, но все-таки интересно, ребята, что вы будете делать? — обратился Савелий к телохранителям.

Парни замялись:

— Конечно, защитим.

— Как? — продолжал своеобразный допрос Савелий.

— Выбьем у нападающего оружие. Закрутим руки и прижмем к земле, — уверенно сказал один из телохранителей.

— Можете не успеть, — сказал Савелий, — идущий впереди меня должен раздвинуть ноги, протолкнуть меня между ними и защитить своим телом.

— Мы обычно идем по бокам клиента, — сказал телохранитель и удивленно посмотрел на напарника.

В разговор вмешался Оскар:

— Сава, хватит заниматься ерундистикой. Тебя ждут в оргкомитете фестиваля. Если узнают о твоем приезде сочинцы и отдыхающие, то будет дикая толчея. Все не уместятся на площадке у театра. Тебе просила передать привет Неля. Очень ждет тебя.

— Спасибо, — тепло произнес Савелий, — объездил почти весь мир, но как кормили на Беговой, вспоминал не раз!

Встреча со зрителями превзошла все ожидания Савелия. Когда он появился на парадном ковре, то люди буквально взвыли от восторга. Некоторые даже кричали «ура!». Так встречают только очень близкого человека, которого не видели очень давно и ждали, надеялись на встречу с ним, хотя и не верили в ее возможность. Савелий ликовал, но в первые мгновения был удивлен столь теплым и восторженным приемом. Не ожидал его. Потом заулыбался и приветливо помахал рукой людям, бурно приветствующим его на всем пути по дорожке, ведущей к Зимнему театру. В театре, где в основном собиралось городское и приехавшее на отдых начальство, его появление не вызвало фурора, но аплодисментов было много. Даже начальству было приятно и лестно, что на открытие кинофестиваля прибыл сам Савелий Крамаров из Соединенных Штатов Америки. Через день Савелий освоился с обстановкой. Когда он зашел в подогретую морскую воду бассейна при гостинице «Жемчужина», то ему показалось, что он был здесь совсем недавно, ну, год назад, не более, и почувствовал себя не менее комфортно, чем в океане у Гавайских островов. «Там больше экзотики и красоты, — подумал он, — а здесь — душевной теплоты. Впрочем, человеку нужно и то и другое».

Дни, проведенные на кинофестивале, были для него настоящим праздником. Он попросил телохранителей не мешать ему общаться с друзьями. Артисты, с которыми он играл в фильмах, обнимали и целовали его. Не формально, как это свойственно некоторым богемным людям, а искренне, от души. Несмотря на уверения Оскара, что с питанием у него не будет проблем, он привез с собою чемодан продуктов: орехи, каши с фруктами, мед, даже яблоки. Оскар попытался пошутить над этим, когда он разбирал чемодан.

— Да, с продуктами у нас сейчас дела обстоят неважно, но везти орехи и яблоки в Сочи?! Не сердись, Савелий, но это, мягко говоря, непонятно. У тебя что, совсем плохо стало с памятью?

— Я не сержусь, — неожиданно обидчиво вымолвил Савелий, — но мне лучше знать, какие продукты нужны моему организму.

— У тебя что, думающий организм? — продолжал шутить Оскар.

— Не столько думающий, сколько требовательный, — грустно произнес Савелий, и Оскар почувствовал, что разговор о продуктах неприятен другу.

В Москве, в аэропорту его встречали журналисты. Трещали телекамеры. На следующий день «Московский комсомолец» сообщил о его приезде и о том, что он остановился у артиста и режиссера Оскара Волина. На следующий день утром Савелий навестил своего старого подопечного — Додика, болезнь которого прогрессировала. Савелий не подал виду, что заметил это, улыбался, шутил. Вспоминал их прежние встречи, маму Додика и так тактично оставил ему деньги, что тот не мог отказаться от них. Вечером Савелий поехал в Крылатское, к старому другу Ахмеду Маликову. Они обнялись, и оба были счастливы встрече.

— Мне все эти годы казалось, что чего-то важного не хватает в моей жизни. Вскоре я догадался, что тебя, Сава. Ведь мы столько переговорили с тобой о самом сокровенном, а без тебя я ощутил пустоту. Вокруг много людей, а поговорить по душам не с кем.

Савелий слушал его молча, опустив голову, словно был виноват перед старым и преданным другом.

Через день Савелий изъявил желание пройтись по Старому Арбату, съездить на вернисаж художников в Измайлово.

— Там, наверное, узнают меня, начнут вспоминать прошлые встречи, заставят выпить, а мне нельзя, — вздохнул Сава и надел очки, нацепил на голову простую шапку-ушанку, чтобы его не узнали. Но маскировка не помогла. Слух о том, что на Арбат, а потом в Измайлово, приехал Савелий Крамаров, мгновенно собирал вокруг него толпы людей. Люди бросали киоски, лавки с картинами. Ему дарили сувениры, даже картины, а кое-кто протягивал деньги, желая за них получить у него автограф. Бесконечно кричали приветствия. И Савелий не выдержал, заплакал. Он понял, что люди не забыли его и любят по-прежнему. Потом ему предложили сниматься в фильмах «Русский бизнес» и «Русское чудо». Он согласился с радостью, и каждый день съемок был для него праздничным. Он понимал, что играет в проходных фильмах, которые ничего не прибавят к его кинокарьере, но в это время для него было важнее другое — что его снова признали на родине и ценят более чём прежде. Пригласили на телевидение, но он поставил условие, что будет давать интервью на фоне американского флага.

— Зачем вам это? — наивно заметил ему режиссер телепередачи.

— Америка приютила меня и главное — не дала заглохнуть творчеству. Я там снимался значительно меньше, чем здесь, но значительно больше, чем в последние годы пребывания на родине. Оставьте флаг. Это будет моей вечной и благодарной памятью об Америке.

Приглашениям сниматься не было конца. Савелий направился в Моссовет и, рассказав об этом, попросил выделить ему хотя бы небольшую квартиру, где он мог бы останавливаться во время приездов для съемок.

— Оставайтесь у нас, — сказали ему, — смените подданство и тогда получите квартиру.

— Подданствами не бросаются, — сказал он, — я это сделал один раз и больше не собираюсь.

Работник Моссовета развел руками:

— Тогда извините.

— Не за что, — вежливо попрощался Савелий.

Он успел заехать в театр «Шолом», к Александру Левенбуку, на спектакль «Поезд за счастьем». Сделал это в первый же свободный вечер, хотя съемки отнимали весь день и часто затягивались до полуночи. Режиссеры, зная о его скором отъезде, спешили закончить фильм и успеть озвучить. Несмотря на сверхзанятость, Савелий выискивает время для встреч с двоюродным братом Виктором. Они любили друг друга, и, кроме того, Савелий считал, что Виктор — это своеобразный мостик к памяти о матери. Виктор рассказывал ему о ней, чего не знал Савелий. Вместе поехали на Востряково, где была похоронена мама. Оскар вспоминает, что иногда Савелий вставал в шесть утра и тихо покидал их дом, накануне предупреждал, что у него ранние съемки, а сам, наверное, ездил на кладбище, чтобы посидеть у могилы мамы. Виктор рассказывал, что при посещении Вострякова уста Савелия что-то шептали. По всей вероятности, он разговаривал с мамой, рассказывал о своей жизни, о том, что исполнил ее мечту — стал артистом.

Однажды после съемок Савелий заглянул в ЦДРИ, где заканчивался вечер. Тихо вошел в зал и стал у стенки, и тут же пронеслось по рядам: «Крамаров! Крамаров!» После окончания вечера его окружили артисты, виднейшие драматические артисты страны. Олег Табаков обнял его. Коллеги понимали незаурядность его таланта, ощущали в нем сильный актерский нерв, который магически захватывает внимание зрителей. Разыскали фотографа и сфотографировались на память. После этой встречи Савелий долго не мог уснуть. О чем думал он? Какие мысли развеяли сон? Может, он переживал о том, что неуклюже сложилась его судьба на родине, что заштамповали его однотипными малоинтересными образами, не дали даже прикоснуться к высокой сатире, к истинной драме, а в Штатах этому мешал недостаточно хорошо освоенный английский язык. Может, думал, что если бы остался с Машей, умной и тактичной женщиной, то иначе и более творчески сложилась его жизнь? Может, не стоило до этого расходиться с Людой. Она работала в авиаконструкторском бюро Туполева, была для своих юных лет весьма разумна и со временем вникла бы в его работу, помогла бы ему. Все это — мои домыслы, но ясно одно, что признание, теплота, с которой его встретили лучшие артисты в ЦДРИ, заставили его задуматься о многом и важном, отгоняя усталость и сон.

Савелий привез Виктору несколько фотокарточек дочери, в том числе снятую вместе с братом, когда он приезжал к нему в гости. Он часто вспоминал о Басе и в «Детском мире» подыскивал ей обувь, заказал для нее связать из шерсти носки и варежки.

— Неужели их нет в Америке? — поинтересовался Виктор. — Наши вещи — это зачастую плоды самодеятельности, а не профессионализма.

Савелий растерялся, не зная, что возразить брату, но всего на несколько мгновений.

— Наши вещи теплее. И детская обувь стоит намного дешевле, — сказал Савелий таким непререкаемым тоном, что Виктор прекратил спор. Он понял, что брат желает что-нибудь привезти дочке именно из России, что тоскует без Баси и просто не может не заботиться о ней, в какой бы точке земли ни находился.

Вскоре мы с Савелием встречаемся. Случайно. Днем. В ресторане ЦДЛ. Он сидит за столиком с Марком Розовским. Я подсаживаюсь за их столик в тот момент, когда Марк встает из-за него. Савелий улыбается, но в первые минуты я чувствую в его словах настороженность. Не виделись и не переписывались десяток лет. К тому же у меня много врагов, способных рассказать ему любые гадости обо мне, тем более зная наши близкие дружеские и творческие отношения. К счастью, настороженность быстро исчезает и объясняется. Савелия смущает, что я дважды не приходил на его отвальную. Он вспоминает, как я подозрительно смотрел на телефон во время нашего прощального разговора.

— Боишься, что подслушивают? — иронически заметил он тогда.

— Боюсь, — признался я.

— Совершенно зря комплексуешь, — улыбнулся он, на всех пленки не хватит!

Мы вспомнили этот случай и засмеялись.

— Меня тогда предупредил один редактор из «Советской культуры», кстати органа ЦК, чтобы я не общался с иностранцами и уезжающими за кордон. Иначе перестанут печатать. И я, честно признаюсь, испугался прийти на твои проводы. Извини.

— Я понимал это, — сказал Савелий, — и поэтому сам приходил прощаться с тобою. И не звонил, когда организовал Театр отказников. Тогда мой телефон прослушивался. Я знал об этом и не хотел подводить друзей.

Савелию приносят судака по-польски. Была, как я потом выяснил, пятница, его рыбный день. Савелий рассказывает мне о своей киножизни и о невероятном сюрпризе, который поджидал его.

— Перед съемками «Москвы на Гудзоне» меня попросили вступить в профсоюз. В Америке он называется Гильдией артистов кино. Я заупрямился, памятуя наши профсоюзы, защищавшие, как правило, интересы начальства. Но мой импресарио настаивая на вступлении, и очень упрямо. Чтобы не ссориться с ним из-за пустяков, я оформил все требующиеся для этого документы и забыл о своем членстве. Проходит несколько лет. Я снимался в одном из фильмов, ты его не видел, он и в Америке шел недолго. Сыграл одну из главных ролей, но во время монтажа фильма режиссер сократил ее. Помнишь, как получилось с написанною тобою ролью в «Трембите». Моя комическая роль по успеху перекрывала роли влюбленных героев. Моя фамилия была обозначена в титрах мелким шрифтом. С моей точки зрения, вполне логично, так как роль стала второстепенной. Но в контракте было обусловлено, что она должна стоять в ряду главных исполнителей фильма. Юрист американского профсоюза заметил это несоответствие, и вдруг я получаю письмо из Гильдии артистов. В конверт вложено извинительное письмо от продюсера и режиссера фильма и, не поверишь, чек на весьма приличную сумму.

— Ну, какую, хотя бы приблизительно? — не сдерживаю я любопытства и задаю типичный совковый вопрос, хотя знаю, что за границей не принято интересоваться тем, кто и сколько зарабатывает.

Савелий понимает меня, и иронические складки вырисовываются на его лице.

— На полученные деньги в Штатах можно прожить несколько лет. Но я купил на них дом в лесу, в районе Лесных Холмиков. Это под Сан-Франциско. И кое-что из итальянского антиквариата. Кстати, старинная тумбочка, которую ты отказался уступить мне, не развалилась?

— Стоит, — говорю я, — не обижайся, я ее не уступлю никому. Память о родителях.

Савелий догадывается, что за прошедшие годы я потерял маму, и грустнеет.

— Ты женат? — спрашиваю я.

— Вроде, — уклончиво отвечает он, — родилась чудесная малютка, но жизнь с женою не складывается. А ты как?

— Был влюблен. Без памяти. Первый раз в жизни влюбился по-настоящему.

— Это как? — улыбчиво замечает Савелий.

— Постараюсь объяснить, — говорю я. — Перед отъездом на гастроли в Кисловодск ссорюсь с невестой. Из-за какой-то мелочи. И не могу работать. Не могу жить без нее. Выступаю нервно и через силу. Вызываю невесту по телефону на телефонный разговор. Жду ее звонка несколько часов на почте в Центральном парке. Но она не звонит. Выхожу из парка обескураженный, и мимо моего носа, почти вплотную со мною, проезжает машина. Из кабины выпрыгивает шофер и обливает меня матом. А я не реагирую на его ругань, мне безразлично — задавил бы он меня или покалечил. Не позвонила любимая, и мне без нее не нужна была жизнь.

Савелий внимательно смотрит на меня:

— Так влюбиться… Тебе можно позавидовать. Кстати, еще Зощенко писал, что неудачная любовь в позднем возрасте переносится очень тяжело, особенно мужчинами. А потом вы помирились?

— Сначала помирились. Я сократил гастроли на пять дней. Придумал какую-то причину. Купил самые крупные кисловодские розы. Подарил… Жили хорошо три года, а потом я сам порушил свое счастье. По глупости. Не защитил любимую от нападок родственников. Она мало помогала мне по домашнему хозяйству. В чем-то они были правы, но им было плевать на мою любовь. Долго рассказывать не буду, но говорю кратко, я чувствовал, что рушится большой дом моей любви, кренятся стены, трещит потолок… Чувствовал, но не остановил разрушение.

— Я тоже прошел через это. В другом варианте, но, по сути, тоже сам прошляпил свою любовь. У тебя нет никого на примете для меня?

— Есть, — вспомнил я одну из своих знакомых, — очень приличная женщина, грузинка. С ребенком лет восьми-девяти. Запиши телефон. Я предупрежу ее о твоем звонке.

Савелий через несколько дней позвонил мне и сказал, что встречался с моей знакомой. Очень обаятельная женщина. Готова поехать с ним в Америку.

— Так в чем же дело? — спросил я.

— Чересчур молодая для меня. Ей двадцать девять лет. А мне, как ты знаешь, за пятьдесят пять. И ребенок не знает английского языка. С этим возникнут немалые проблемы. Я не решился. А за знакомство спасибо.

Савелий звонил мне еще несколько раз, но больше мы не виделись. Он приезжал в Москву через год, но тогда, когда меня не было в столице. Не знаю — звонил ли он мне.

Во время нашей встречи он выглядел молодо, деловито, держал себя независимо и свободно. Не думаю, что это объяснялось его финансовым благополучием. Он впитал в себя дух свободной страны, где действуют гуманные законы, они не только записаны в конституции, а строго соблюдаются обществом.

Потом, спустя двенадцать лет после нашей встречи в ЦДЛ, я, находясь в Штатах, познакомился с его последней женой — обаятельной грузинкой Наташей — и подумал, не идет ли их знакомство от той женщины, с которой я познакомил его в Москве. Хотелось, чтобы было так, как я думал, и если произошло, то значит, помог ему хоть в чем-то.