3 МАЛЬЧИК ИЗ МОРЯ

«Тетя меня не любит и держит только из-за денег. Мой отец был богатым человеком, почти миллионером...»

Мэри сидела на скамейке и, беззвучно шевеля губами, разговаривал; сама с собой. Она остановилась и нахмурилась. Папа у нее был деловьи человеком, неплохо зарабатывал, но чем, Мэри понятия не имела. Знал только, что он много разъезжает, это было одним из тех обстоятельств, которые мама ставила ему в вину. Мэри смотрела на море, которое то подползало к ней ближе, то уходило, оставляя за собой полосу сверкающей гальки, и думала, кем бы мог быть ее отец, чтобы не приходилось сомне­ваться в его богатстве...

«Он был управляющим банком,— наконец решила она.— И когда умер, оставил все деньги мне, хотя я получу их, только когда мне испол­нится двадцать один год. Если я умру раньше, деньги переходят к моей тете, поэтому она, конечно, мечтает, чтобы я умерла. Она не смеет морить меня голодом и, по правде говоря, ничего жестокого не делает: если она будет меня бить, то на теле останутся синяки и соседи заметят. Но иногда мне действительно страшно, особенно когда я заболеваю, потому что мне известно, о чем она думает. На прошлой неделе я простудилась, она уло­жила меня в постель и заставила мерить температуру. А потом сказала, что температура нормальная, но я поняла, что это неправда, потому что она вдруг обрадовалась. И весь тот день и следующий она продержала меня в постели, все время входила в комнату, и, только я пыталась встать, она была тут как тут и следила за мной...»

Мэри задрожала от восторга. Она уже почти верила в собственную историю, да, собственно говоря, кое-что и не было выдумкой. На прошлой неделе, например, она и вправду была простужена, и тетя Элис велела ей лежать. «В это время года,— сказала тетя,— простуда часто осложняется воспалением легких».

Часы в конце пирса показывали без четверти час, и Мэри решила, что пора домой. По дороге она продолжала свой рассказ, распространяясь о злодеяниях тети Элис и расцвечивая их разными подробностями, чтобы они казались более достоверными. Она решила сделать тетю Элис сестрой не мамы, а отца, дабы не было сомнений в ее праве унаследовать деньги, если Мэри умрет...

К тому времени, когда, вымыв руки, Мэри уже сидела за столом, она была так довольна сочиненной ею историей, что, позабыв обо всем на свете, съела огромный обед. Чем сразу облегчила участь тети Элис, ко­торая все утро не переставала о ней беспокоиться. Когда Мэри протянула тарелку за второй порцией рисового пудинга, тетя Элис так возликовала, будто нежданно-негаданно получила подарок. Мэри старалась не глядеть на нее, она была занята тем, что сочиняла тетин портрет: «Страшное существо с длинным носом и черными, как бусинки, глазами». А поэтому сияющее от удовольствия миловидное лицо тети Элис приводило ее в не­которое замешательство. «Она, конечно, старается казаться доброй,— беззвучно шептала она,— чтобы никто не мог догадаться, как под такой маской...»

— Ты что-то хочешь сказать, Мэри?—спросил дедушка.

— Нет,— посмотрела на него безмятежными глазами Мэри... Разго­варивать, совершенно не шевеля губами, даже про себя, было нелегко, но она старалась изо всех сил. «Дедушка у меня не очень злой, но ужасно старый и ничего не замечает. Кроме того, он слепнет, а поэтому не видит, когда она, например, выбирает из жаркого все хорошие куски и дает мне лишь жир да хрящи...»

— А может, все-таки хочешь, а, Мэри?—Зоркие глаза дедушки смотрели на нее пристально и удивленно.

— Может, ее научили, что маленьким девочкам нельзя болтать за сто­лом,— озарило тетю Элис.

Мэри кинула на нее презрительный взгляд.

— Нет уж, никак не это. Просто я рассказываю себе одну исто­рию.

— Интересную?

— Очень.— Мэри еле сдержала смех.— Можно мне выйти из-за стола?

Дедушка и тетя Элис улыбнулись друг другу. Потом они вместе улыбнулись Мэри. Комната была залита солнечным светом.

— Разумеется, можно, милочка.— Обрадовавшись, что Мэри съела весь обед, тетя Элис сразу похорошела.— А что ты собираешься делать? Можем пойти погулять в парк...

— Я бы очень хотела,— приторно-вежливо ответила Мэри, потому что больше всего на свете ей не хотелось идти с тетей в парк,— но дело в том, что я пообещала моим друзьям встретиться с ними на пляже. Когда мы утром там играли, они сказали, что придут и после обеда.

Тетя Элис снова забеспокоилась:

— Ты уверена, милочка, что это приличные дети, а не какие-нибудь хулиганы?

— Не думаю, что ей довелось познакомиться с шайкой разбойников,— вставил дедушка.

— Нет, конечно, нет.— Тем не менее тетя Элис никак не могла успо­коиться.— Знаешь, к вечеру начинается прилив, и на берегу бывает очень опасно...

Мэри была больше не в силах сидеть на месте. Голова у нее пухла от мыслей о злой тетке и слепом дряхлом дедушке, и она мечтала остаться одной, чтобы продолжить свою историю.

— Да нет, ничего,— сказала она.— Утром мы строили замок из песка, а после обеда будем собирать ракушки.

«Даже тете Элис не под силу считать эти занятия опасными»,— поду­мала она и оказалась права. Тетя улыбнулась и попросила ее быть осто­рожной, не подходить во время прилива близко к молу, потому что в про­шлом году там утонул мальчик. И еще, переходя дорогу, смотреть направо и налево и никогда не останавливаться с незнакомыми людьми...

Мэри так часто слышала эти предупреждения, что могла повторить их наизусть, слово в слово.

— Хорошо, я буду очень осторожна, тетя Элис,— согласилась она таким неестественно покорным тоном, что дедушка снова окинул ее удив­ленным взглядом.


По правде говоря, Мэри и сама была удивлена. Но по пути к морю пришла к выводу, что была вежлива с тетей Элис только из-за всех тех измышлений, которые придумала про нее в своей истории.

«В буфете у нее хранится бутылочка с надписью «Яд»,— продолжала она.— Бутылочка из темно-синего стекла, поэтому, сколько там жидкости, видно только тогда, когда держишь ее на свет. Сейчас там налито напо­ловину, и всякий раз, когда я прохожу мимо буфета, а тети в комнате нет, я стараюсь посмотреть, не стало ли жидкости меньше, потому что в таком случае я должна быть начеку и следить за своей едой. Я постоянно начеку. Если мы все берем еду с одного и того же блюда, например жаркое с кар­тофелем, значит, все в порядке. Но если она приносит каждому на отдель­ной тарелке, тогда я только поковыряю, поковыряю, но не ем, на тот слу­чай...»

Интересно, поверит ли этому Саймон? Его, кажется, не так-то легко убедить. Да и есть ли в этом нужда, коли они вряд ли снова увидятся, да и не очень-то она жаждет с ним встречи.

Во-первых, он, видно, любит командовать, а во-вторых, ему известно, что она украла шоколадки.

От этой мысли Мэри стало как-то неуютно, и, чтобы забыться, она принялась громко свистеть.

Погода снова изменилась: стало гораздо теплее, заголубело. Начался прилив, но, поскольку ветер спал, волн не было, и вода омывала стену набережной так ласково и беззвучно, как чай, когда он колышется в чашке.

Мэри направилась за пирс, туда, где выстроилась целая улица высоких стандартных домиков с названиями вроде «Си-Виста» или «Уотер-эдж». Тихонько насвистывая, Мэри шла не спеша и делая вид, что округа ее ни капельки не интересует.

«Харбор-вью» был предпоследним на улице, более захудалым, чем дру­гие, и срочно нуждающимся в ремонте. Вместо аккуратного газона с цве­точными клумбами и асфальтовой дорожкой перед ним был клочок затоп­танной, давно не стриженной травы, посередине которого стоял манеж, где, цепляясь за поручни, радостно гулькал толстый малыш. Он выкинул из манежа все свои игрушки, и теперь они валялись на траве среди других вещей: лежавшего на боку трехколесного велосипеда, теннисной ракетки, в которой не было половины струн, двух мусорных баков и проху­дившегося мяча для игры на пляже. А рядом с порогом у входа в дом стояла старая детская коляска с поднятым верхом. Пока Мэри разгляды­вала все эти вещи, младенец в коляске заверещал, дверь отворилась, и со ступенек сбежала маленькая женщина с седеющими волосами. Мэри быстро отвернулась и помчалась прочь.

Она бежала, пока не остановилась как вкопанная: вдруг Саймон уви­дел ее в окно и решил, что она ищет его? Вот ужас-то!

Она пошла к дедушкиной кабине. В этом году, с тех пор как она по­явилась в здешних краях, погода стояла плохая, и она еще ни разу в каби­не не была. Но ключ лежал на месте, поэтому, повозившись некоторое вре­мя с заржавевшим замком, она толкнула дверь, и та со скрипом отвори­лась. Внутри было холодно, пахло чем-то затхлым. Наморщив нос, она широко распахнула дверь, чтобы впустить в кабину чистый морской воз­дух. Все было прибрано и лежало на месте: в банке с надписью «сахар» лежал сахар, а в банке с надписью «чай» лежал чай. В стену был даже ввин­чен крючок для ее ведерка и лопатки, а на столе стояли две коробки, одна с ракушками, а другая с камешками, которые Мэри собирала в прошлом году. Среди них были и блестящие камешки, и тускло-голубые, и странной шишко-образной формы, которую придало им море. Мэри перебрала все камешки, вспоминая, какими они были на ощупь и на вид в прошлом году. Ей пришло в голову, что, в то время как большинство взрослых, убирая в ка­бине после летнего сезона, камешки обязательно бы выкинули, а ракушки оставили, тетя Элис расставаться с вещами, по-видимому, не любила, чем была очень похожа на Мэри, хранившую старые игрушки и даже обувь и одежду, из которых давно выросла. Эта привычка ужасно раздражала маму. «Господи боже, Мэри, у нас как в лавке старьевщика! Зачем ты держишь всю эту дрянь?»

Мэри присела на корточки у порога, и камешки медленно заструились у нее между пальцев.

«Тетя выкинула большинство моих игрушек,— сочиняла она,— а те немногие, что остались, держит под замком и разрешает мне играть ими только тогда, когда к нам приходит адвокат, в ведении которого находятся мои деньги. Тогда она дает мне игрушки, чистую одежду и разговари­вает со мной слащавым-преслащавым голосом: «Мэри, милочка...» Ко­нечно, если бы я рассказала адвокату все, ее посадили бы в тюрьму, но я боюсь это сделать, потому что он может мне не поверить, и тогда после его отъезда мне как следует достанется...»

От тепла ее разморило. Прислонившись к стойке двери, она сидела и смотрела на море. Оно было таким тихим, что казалось густым и глад­ким, как сироп. Далеко на горизонте медленно шел пароход, в фарватере у которого струились похожие на кусочки бумаги чайки, а ближе к бере­гу, курсом прямо на пляж, плыла лодка, и ее мотор стучал, навевая сон.

Мэри зевнула. Опять становится скучно. Начало всегда придумывает­ся легко, а вот потом, когда нет слушателей, рассказ не клеится.

— Хорошо бы случилось что-нибудь интересное,— сказала она вслух и подумала: «А вдруг, если закрыть глаза и досчитать до ста, и в самом деле что-нибудь произойдет?»

Она закрыла глаза и не торопясь начала считать, но, когда дошла до ста и открыла глаза, ничего не изменилось, только пароход еще больше удалился, а лодка, наоборот, приблизилась. В ней было четверо, трое мужчин и мальчик. Мотор был выключен, до нее доносились голоса людей, хотя разобрать, о чем они говорят, она не могла.

От нечего делать она стала наблюдать за ними. Заметив у стены ка­бины дедушкину трость, она взяла ее и для отвода глаз принялась ковы­рять гальку, не спуская, однако, глаз с лодки, которая бесшумно сколь­зила по глянцевитой поверхности воды. Двое мужчин были темнокожие, а третий, хозяин лодки в берете на голове,— белый. Сначала говорил он, а потом, когда замолк, заговорили другие, в явном возбуждении размахи­вая руками, словно ссорились.

Они причалили неподалеку от того места, где сидела Мэри, и она даже встала, чтобы получше все рассмотреть. Нос лодки вылез прямо на гальку, и двое темнокожих, засучив брюки, прыгнули на берег. Потом ло­дочник передал одному из них мальчика, оттолкнулся и, как только ока­зался на глубине, включил мотор и ушел в открытое море.

Оставшиеся на берегу смотрели ему вслед. Они были одеты в темные костюмы, что никак не подходило для морской прогулки, и у каждого бы­ло в руках по чемоданчику. Из-за своей одежды да еще из-за того, что, как только лодка ушла, они начали озираться вокруг, словно не понимая, где очутились, они казались заблудившимися чужеземцами.

Вроде выброшенных на необитаемый остров, решила Мэри.

Мальчик сел на землю. Наверное, надевал обувь. Один из мужчин рывком поднял его на ноги, и мальчик сделал шаг назад и локтем прикрыл лицо.

Мужчины вдруг бросились бежать. Они бежали по пляжу как раз в ту сторону, где стояла Мэри. Чтобы ее не было видно, она спряталась в проход между дедушкиной и соседней кабиной.

Они пробежали так близко, что ей было слышно их дыхание и видно, как оступались на камнях босые ноги. Мэри с минуту подождала, потом выглянула из прохода и увидела мальчика. Он бежал следом за мужчина­ми, но отстал от них; лицо у него было в слезах, он всхлипывал и вы­глядел так нелепо в темном парадном костюме с длинными брюками и в белой рубашке с красной бабочкой, что она безо всякой задней мысли, высунув голову, сказала:

— Ух!

В этот момент он почти поравнялся с ней. Услышав это «Ух!», он ах­нул, и, когда повернул к ней голову, на его лице было выражение такого неподдельного ужаса, что она сама напугалась и съежилась. И тут он, цеп­ляясь, как паук, руками и ногами за воздух, упал наземь, ударившись го­ловой о порог.

И застыл без движения.

Затаив дыхание, Мэри на минуту тоже замерла, потом вылезла из своего убежища между кабинами и огляделась. Мужчины скрылись. Единственными живыми существами в поле зрения были чайки, которые, как игрушечные, сидели на гладкой поверхности воды.

Она снова перевела взгляд на мальчика. Он лежал на животе, и из-под него торчала дедушкина трость. Трость, по-видимому, осталась прислонен­ной к ступенькам, и мальчик, наверное, за нее зацепился. Мэри тихонько потянула трость к себе — она боялась причинить мальчику боль,— но вы­тянуть не сумела.

— Вставай, ты ведь не ушибся,— тихонько попросила она и, не дождав­шись ответа, поняла, что он ее не слышит.— Пожалуйста...— всхлипнула она, но только чайка, перевернувшись через голову, ответила ей долгим, печальным криком.

Мэри побежала вдоль кабин, выскочила на набережную. Где-то вдали, возле пирса, толпились люди. У следующей лесенки она снова спустилась вниз, потому что увидела, что в шезлонге, укрывшись от посторонних глаз за высоким волноломом, сидит женщина. Мэри кинулась к ней, но тут же остановилась как вкопанная: перед ней, закутавшись в старую мехо­вую шубу и закрыв глаза, лежала та самая старуха, которой она утром строила гримасы...

Нет, будить ее и просить о помощи она не может...

Тихо поскуливая, Мэри направилась обратно к кабине. Мальчик ле­жал неподвижно, и чуть взыгравший ветерок ласково играл его мягкими темными волосами. Руки его покоились ладонями на гальке, тонкие паль­цы чуть скрючены, одна нога откинута под каким-то непривычным углом. Он ударился виском о нижнюю ступеньку порога.

Мэри присела возле него на корточки. Она знала, что его следует по­вернуть лицом вверх, тогда ему будет удобнее, но боялась до него дотро­нуться.

«А вдруг он умер? — подумала она. И затем:—Если умер, значит, я его убийца?»

Обхватив себя руками, она опустилась на гальку и задрожала. Потом быстро огляделась по сторонам. Никто ее не видел.

Если запереть кабину и уйти, никто ни о чем никогда не узнает. Она вернется домой как раз к чаю и скажет, если, разумеется, ее спросят, что играла совсем в другом конце города, где пляж покрыт ракушками. Тетя Элис и дедушка ей поверят. Чего бы она ни фантазировала, они ей всегда верили.

Но на этот раз лгать нельзя! А вдруг мальчик вовсе не умер? Разве можно оставить его без помощи? Затаив дыхание, она дотронулась рукой до его лица. Щека у него была теплая, а дыхание легкое, как трепет птичьего крыла.

Она встала. Под ложечкой у нее щемило, а ноги ступали, не повинуясь ей, словно принадлежали кому-то другому. Она снова поднялась по сту­пенькам и побежала к пирсу.

Возле пирса опять толпились люди. Наверное, что-то случилось, реши­ла она. Там был и полицейский, только он стоял поодаль и смотрел в море.

Мэри кинулась было к нему, но в нескольких ярдах от него замедлила шаг, с ужасом вспомнив про украденные шоколадки. Вдруг продавец из палатки, недосчитавшись товара, сообщил об этом в полицию? Может полицейский сейчас и занят поисками девочки с испачканными лицом и длинными черными волосами. Забыв, что перед обедом она умылась, Мэ­ри вытащила носовой платок, поплевала на него, тщательно вытерла гу­бы, потом, чуть помедлив и сглотнув от волнения, приблизилась к поли­цейскому и вдруг замерла.

Толпа у него за спиной поредела, и она увидела в центре ее тех двух мужчин, которые были в лодке вместе с мальчиком. Еще один полицей­ский о чем-то с ними беседовал, а третий держал их за руки, чуть повы­ше локтя, что показалось Мэри нелепым: они вовсе не собирались бежать. Они были так расстроены, обескуражены и так не к месту на пляже в своих темных костюмах и с потрепанными чемоданчиками в руках, что кто-то даже сказал: «Бедняги...» Мэри подняла глаза на тех, кто стоял рядом, но никому вроде не было их жаль.

Все стояли и смотрели только потому, что надеялись увидеть нечто занимательное.

Ничего занимательного, однако, не случилось. У обочины остановилась полицейская машина, и, пока Мэри проталкивалась сквозь толпу, эти двое и один из полицейских влезли в машину и уехали.

«Что плохого они могли натворить?—думала Мэри.— Поскольку они прибыли морем, значит, могли быть контрабандистами, тайно ввозившими в Англию золотые часы или брильянты. А то и грабителями. Может, та лодка, с которой они высадились, должна была со следующим приливом забрать их и добычу и доставить туда, где полиция не смогла бы их найти. Если они грабители, тогда понятно, почему с ними был мальчик». Она вспомнила, как Билл Сайкс, идя на грабеж, брал с собой Оливера Тви­ста, потому что только мальчик мог пролезть в окно и открыть дверь из­нутри.

Если мальчик тоже грабитель, то глупо просить полицейского о по­мощи. Или кого-нибудь из взрослых...

Мэри вдруг показалось, что все на нее смотрят. Она нырнула в толпу и уперлась головой прямо в живот высокой, толстой дамы в цветастом платье.

— Ты что? Осторожней!—сказал муж этой дамы.

Мэри хотела было извиниться, как вдруг за их спиной на другой сто­роне улицы заметила Саймона. Он, наверное, стоял там и смотрел, как и все остальные, а теперь собрался уходить.

Обежав толстую даму и не глянув ни вправо ни влево — тетя Элис, увидев это, наверное, упала бы в обморок,— Мэри бросилась через дорогу с криком:

— Саймон! Подожди меня, Саймон!

Она уже не помнила, что он любит командовать и совать нос в чужие дела. Много позже ей подумалось, что она, должно быть, уже тогда поня­ла, что Саймон из тех, кто в беде приходит на помощь, хотя на самом деле откуда ей было это знать? Она действовала по интуиции, но, когда он остановился, увидела, что он не один, и не сразу сумела сообразить, о чем с ним заговорить.

— Привет!—сказал Саймон, смутившись, но тут же пришел в се­бя.— Это моя бабушка. А это мой друг Мэри.

— Здравствуй, Мэри!—Лицо у бабушки было худое, с длинным острым носом, как у ведьмы, только не у злой, а у веселой. Она везла ко­ляску, в которой лежал ребенок. Мэри узнала в нем того толстого малыша, который возился в манеже.

— Это Джейн,— сказал Саймон.— А новорожденную зовут Дженни.

Джейн выпустила большой пузырь и, когда он лопнул, засмеялась.

— Бедный наш Саймон!—улыбнулась бабушка.— Ведь у него четыре сестры! Тем не менее, думаю, гибель ему не грозит.

— Хочешь пойти к нам?—спросил Саймон.— Ты ведь приходила, но почему-то ушла.

Значит, он все-таки смотрел в окно! На секунду Мэри смутилась, но тут же забыла о своем смущении. Сейчас было важно только одно: остать­ся с Саймоном наедине и рассказать ему про мальчика. Она не сомневалась — и уверенность ее росла с каждой минутой,— что Саймон придумает, что делать.

Но как остаться с ним наедине?

— И правда, почему бы тебе не посетить наш дом? — улыбнулась ба­бушка и быстро зашагала вперед, не дав Мэри возможности ответить, а потом, отстав, поймать взгляд Саймона, потому что продолжала разгова­ривать с Мэри, рассказывая, что новорожденная весит восемь с половиной фунтов, то есть на два фунта больше, чем весила при рождении Джейн, и на три фунта больше, чем Полли-Анна, которые, как близнецы, естествен­но, были меньше, а вот Саймон весил целых девять фунтов и три унции.— И это при том, что мама у него от горшка два вершка!—с гордостью за­ключила бабушка.

Мэри, как и полагается воспитанной девочке, пыталась придумать, чем бы поддержать эту беседу, но так ничего и не придумала. Единственное, что ей пришло в голову, это спросить у бабушки Саймона, сколько она са­ма весила при рождении, но подобный вопрос казался несколько не­уместным.

— Тебя послушать, бабушка, ты прямо как людоед,— заметил Сай­мон.— Выбираешь, кого из нас выгоднее съесть на обед.

— Какой противный мальчишка! — спокойно ужаснулась бабушка. Она ввезла коляску на лужайку перед «Харбор-вью» и начала отвя­зывать малышку.— Пойдем домой, моя уточка. Пора пить чай.

— С жареным ребеночком под мятным соусом,— засмеялся Саймон и спросил у Мэри:—Идешь? У нас, Трампетов, чай — это целое со­бытие.

Мэри хихикнула, но тут же опомнилась.

— Нет, не могу, мне сначала нужно кое-что сделать...— И она беспо­мощно взглянула на Саймона, который прыгал вокруг коляски, закатывал глаза и чмокал губами.— Понимаешь, случилось нечто ужасное,— громко сказала она, чтобы он перестал дурачиться и обратил на нее внимание.

Но он и не посмотрел в ее сторону. Он был слишком занят собой и своей глупой игрой.

— В нашем доме важно не что готовят, а кто готовит,— заявил он, топая по ступенькам крыльца впереди бабушки и широко распахивая дверь.

Проходя мимо, бабушка сделала вид, что треплет его за уши, он скор­чился от смеха и крикнул Мэри:

— Но если наше меню тебя не интересует, то уж сэндвич с ореховым маслом ты всегда можешь получить.

Мэри стиснула зубы: бесполезно. Когда человек в таком настроении, слушать его не заставишь.

— Тоже мне остряк,— сказала она.— Мистер Умник-Разумник!

И со слезами разочарования на глазах выбежала из калитки. Как она ошиблась, решив, что Саймон придет на помощь! Он слишком глуп, слишком доволен собой и своей противной семьей, чтобы беспокоиться о ком-нибудь еще. Только зря время потеряла!

И не только свое, вдруг сообразила она. И время этого мальчика! Пока она бегала кругом, по глупости надеясь на чужую помощь, он мог умереть! Нельзя было оставлять его одного, не посмотрев даже, как он ушибся. А вдруг он истек кровью и умер?

Она бежала, а страх рос. К тому времени, когда она добралась до купальной кабины, она была настолько охвачена паникой, что не пове­рила тому, что увидела. Или, верней, тому, чего не увидела...

Все было так, как и до ее ухода: дверь распахнута, солнце заливало внутренность кабины. Но мальчик исчез.


Загрузка...