Сбежавшее лето

4 «С НИМ МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ ВСЕ ЧТО УГОДНО...»

— Я ведь только старался рассмешить те­бя,— с упреком сказал Саймон.

Он чуть задыхался. Мэри ничего не ответила, и он, усевшись рядом с ней на ступеньки, сделал вид, что очень устал: отдувался и махал на себя руками, словно веером.

— Для девочки ты довольно быстро бегаешь.

Бросив на него испепеляющий взгляд, Мэри задрала нос еще выше.

— Я знаю, что моя шутка насчет людоедства была не очень остроум­ной. Но и не такой уж глупой. Из-за этого ты убежать не могла. Может, ты решила, что я говорю всерьез?

Мэри понимала, что ей следует засмеяться, но у нее не было на это сил. Она не могла даже заставить себя улыбнуться, а лишь сидела сгор­бившись и смотрела на воду. Может, лодочник узнал, что произошло, вер­нулся и забрал мальчика? Но в таком случае лодка еще не успела бы скрыться из виду. Она так пристально всматривалась в даль, что у нее за­болели глаза. В море было так же пусто, как в небе.

— Неужели ты в самом деле поверила, что я говорил всерьез?— повторил Саймон, заглядывая ей в лицо так близко, что она не могла не поднять на него глаза. На его лице играла широкая улыбка, а в глазах отражались солнечные блики, пляшущие на поверхности воды.— Неуже­ли ты решила, что мы можем тебя съесть?

— Не болтай ерунды! — В голосе Мэри было столько отчаяния, что он тотчас перестал улыбаться.

— А почему же ты тогда убежала? — продолжал допытываться он. «Саймон из тех ребят,— подумала Мэри,— которые не отстанут, пока не дождутся на свой вопрос разумного объяснения». Но ей нечего было ему объяснять, особенно теперь, когда мальчик исчез, потому что вряд ли он поверит. Ей часто не верили, с горечью констатировала она, хотя доволь­но нередко у людей было на это полное право: очень уж она любила фан­тазировать. Иногда ей прямо говорили: «Мэри, лгать нельзя!», а иногда и более снисходительно: «О Мэри, ну и богатое же у тебя воображение!», словно воображение было таким же заболеванием, как ветрянка или корь.

Мэри решила, что не выдержит, если и Саймон скажет нечто подоб­ное, а потому заранее сжала кулаки и, затаив дыхание, приготовилась к худшему.

Но он сказал лишь:

— Извини меня, пожалуйста. Тогда, наверное, из-за близнецов. Но честное слово, тебе не о чем беспокоиться, они любят приставать, я знаю, но они не ябедничают. Во всяком случае, когда понимают, что говорить не следует...— И так как Мэри смотрела на него непонимающими глазами, он, вспыхнув, добавил:—Я говорю про сегодняшнее утро.

Нынешнее утро казалось далеким, как забытый-презабытый сон. Вспомнив, Мэри опустила голову:

— Дело совсем не в этом, дурачок.

— А в чем же?—все еще терпеливо спросил Саймон, но Мэри по­слышалась в его голосе более резкая нота, словно пройдет минута-другая и ему надоест эта односторонняя беседа.

Она быстро взглянула на него, боясь, что он рассердится, но у него был озадаченный и одновременно заинтересованный вид. И ей вдруг захотелось рассказать ему все.

— Ты мне не поверишь, если я расскажу,— сказала она и встала, по­тому что была больше не в силах сидеть на месте.

Она с трудом добралась до кромки маслянисто-густой воды, сердце у нее стучало в груди, а ладони стали влажными. А вдруг мальчика нашел полицейский? Вдруг он уже в тюрьме, в темной, душной камере? Или, того хуже, умирает в больнице, а над ним стоит доктор и, качая го­ловой, говорит: «Если бы его нашли раньше, нам, возможно, удалось бы спасти ему жизнь...»

— Откуда ты знаешь, что я тебе не поверю? — спросил Саймон у нее за спиной, и она почувствовала, что все накопившиеся у нее от сознания собственной вины слезы вот-вот хлынут градом. Она с яростью оберну­лась к нему.

— Хватит болтать... От этого нет толку... Надо быстро что-то де­лать...— Глаза у нее были полны слез, она ничего не различала.— Это ужасно,— всхлипнула она.— С ним могло случиться все что угодно...

— С кем?—спросил Саймон и, когда она не ответила — она хотела, но у нее перехватило горло,— взял ее за плечи и довольно сильно встрях­нул. Потом отпустил и велел:—Ну-ка рассказывай! Кто это «он» и что произошло?

У него был тон доброго дядюшки, словно Мэри не одних с ним лет, а гораздо моложе — скажем, Полли или Аннабел. В другое время Мэри, услышав такой тон, может, и возмутилась бы, но сегодня он успокоил ее. Саймон говорил с участием и так по-взрослому, что к ней снова верну­лось то ощущение, которое она испытывала раньше: он придумает, что делать.

И заторопилась рассказать:

— Помнишь тех двух мужчин, которых увез полицейский? С ними был и мальчик... Он бежал по пляжу, а я... Я напугала его, и он упал, за­цепившись за дедушкину трость. И лежал неподвижно, и я решила... Я ре­шила, что он умер... И побежала за кем-нибудь... И увидела этих людей с полицейским, но побоялась сказать... Из-за Билла Сайкса и Оливера Твиста. А потом решила сказать тебе, но ты не слушал... Ты все время смеялся. Поэтому я побежала обратно, а его... Его больше нет. Он ис­чез...

Ей не хватало дыхания, ноги стали ватными, она была вынуждена сесть на мол.

— Значит, он не умер,— сказал Саймон.— Мертвые ведь не ходят, верно?—Сделав этот практический вывод, он помолчал и, чуть нахму­рившись, посмотрел на Мэри.— Только я не понимаю, к чему ты вспомни­ла про Билла Сайкса и Оливера Твиста? Какое они имеют к этому отно­шение?

Мэри улыбнулась. Она уже начала стыдиться своего поведения: чуть не расплакалась, как младенец, и не могла как следует рассказать, что про­изошло,— и в то же время обрадовалась, что наконец-то и Саймон кое-чего не знает.

— Билл Сайкс — вор, который был такой толстый, что, когда шел на грабеж, всегда брал с собой мальчишку, чтобы тот влез в окно и открыл ему дверь. Ты что, не читал «Оливера Твиста»?

Саймон ответил, что читал, но продолжал смотреть на нее с недоуме­нием.

— А ты что, не читаешь газет? —в свою очередь спросил он.

Мэри не обратила никакого внимания на его вопрос: наверное, решил отомстить ей за Диккенса. Тем не менее только она хотела ответить, объяс­нив, что читает газеты не очень часто, ибо дедушка выписывает только «Финансовые новости», а это скучная газета и в ней нет картинок, как вдруг вспомнила, что дедушка из ее истории слепой и по старости плохо соображает! В этот день все события происходили так быстро, что она не сразу сумела припомнить, рассказала ли уже Саймону про дедушку или только собиралась рассказать. Поэтому она только покачала головой и ответила:

— Мне не разрешают. Тетя не разрешает.

Саймон открыл было рот, но снова закрыл.

— Ладно, это не столь важно,— наконец сказал он.— Прежде всего давай-ка лучше его найдем. Если он разбился, то далеко не ушел.

— Я смотрела в кабине,— ответила Мэри.— Правда, только в нашей, но большинство остальных заперто.

Саймон решительно зашагал по пляжу, и она побежала вслед за ним.

— Никого, кроме старой дамы, поблизости не было, но она спала. А полицейскому разве можно было сказать?

Саймон снова вернулся к их кабине. Он, по-видимому, не слушал ее, поэтому она схватила его за рукав.

— Ведь если он вор, его тоже посадят в тюрьму!

— Вот, значит, что ты надумала? —усмехнулся Саймон. И добавил: — Ну и балда же ты!

— Что ты хочешь этим сказать? — возмутилась Мэри, но он покачал головой и приложил палец к губам.— Сам балда,— все-таки ответила она, но тихонько, едва слышно, потому что лицо его стало серьезным, а дыха­ние он затаил, словно оно мешало ему.

Они замерли. Сначала Мэри ничего не слышала, кроме играющего галькой прибоя. Потом ей послышалось еще что-то. Еле уловимый звук, словно кто-то царапал по земле...

— А ты смотрела под кабиной? — прошептал Саймон.

И в самом деле, они нашли его под кабиной, где он лежал, свернувшись в тугой комок и забравшись как можно дальше от ступенек. Пока они пол­зли к нему, он не издал ни единого звука и не сделал ни единого движе­ния, а лежал неподвижно, подтянув колени к груди и сверкая белками глаз, но как только они добрались до него, он, коротко вздохнув, начал бо­роться. Кулаки у него были твердыми как камень.

Они попятились назад, чтобы он не мог до них дотянуться.

— Он, по-видимому, не очень-то ушибся,— заметил Саймой, потирая голову в том месте, куда пришелся случайный удар.— Он, наверное, когда упал, потерял сознание, а потом пришел в себя и заполз сюда...

— У него нехорошо с ногой,— сказала Мэри.— Он, наверное, ее вы­вихнул.— Она посмотрела на мальчика и спросила громко и отчетливо, словно, помимо того, что он был иностранец, он был еще и глухим: — У тебя болит нога?

Мальчик смотрел на нее и молчал. Он дрожал с головы до ног, как мок­рая собака. А глаза у него были огромные и цвета сливы.

— Он, наверное, не понимает по-английски,— заметил Саймон.

— Ты говоришь по-английски?—спросила Мэри, но мальчик ничего не ответил.

Только по глазам его было понятно, что он ее слышал, потому что перевел взгляд с Саймона на нее. Он был очень маленьким и безобидным на вид, чем напомнил Мэри ее кота Ноакса, когда тот котенком только по­явился у них в доме: тоже на вид был ласковый и тихий, но, как только до него дотрагивались, тотчас сжимался в меховой клубочек и шипел от ярости.

— Лучше давай подумаем, что делать,— предложил Саймон.

Поскольку он был выше Мэри, то ему, естественно, было более не­удобно под кабиной. Вылезал он, упираясь в землю локтями и пятясь на­зад. А Мэри, оставшись с мальчиком наедине и убедившись,что Саймон не услышит ее и не будет смеяться, сказала тихо:

— Я не хотела сделать тебе больно. Или напугать тебя. Я просто не подумала, что делаю.

Он тотчас перестал дрожать, словно понял ее.

— Как тебя зовут? — быстро спросила она и, показав на себя, сказа­ла: — Меня зовут Мэри.

Но мальчик молча смотрел на нее, а потом вдруг начал плакать. Из его сливовых глаз по крыльям носа бесшумно бежали слезы, блестящие и густые, словно капли ртути. Будто из сломанного градусника, подумала Мэри.

Саймон уже давно вылез из-под кабины и звал ее.

— Не плачь, — сказала Мэри, — и не бойся. Я вернусь. Я обяза­тельно приду.

Саймон, по-видимому, был прав, утверждая, что мальчик не понимает по-английски, а потому, стараясь успокоить его, добавила нараспев, словно он был дикое животное или младенец:

— Я тебя в беде не оставлю.

Ей хотелось обнять его и крепко прижать к себе. Такой он был ма­ленький, такой худенький...

— Мэри... — еще раз позвал Саймон, и она выползла из-под ка­бины.

— Я купил ему леденец,— сказал Саймон.— Услышал, что проезжает тележка со сладостями, и купил.

Мэри смотрела на него сощурившись, потому что после тьмы под кабиной свет на берегу был слишком ярким.

— Пусть поймет, что мы ему не враги.

Леденец был завернут в бумагу. Мэри снова залезла под кабину и ки­нула его мальчику. Он перестал плакать и с минуту смотрел на нее, а по­том, протянув коричневую руку, схватил леденец, развернул его и откусил кусок, так и не отрывая глаз от ее лица.

— Ешь,— посоветовала Мэри.— Леденец вкусный.

Он откусил еще кусочек, и его вырвало. Мэри, зажав нос, выползла из-под кабины.

— Его вырвало,— объяснила она.— Пахнет жутко.— Ей показалось, что и ее вот-вот вырвет.— Что нам делать?

— Я об этом и думаю,— ответил Саймон. И помолчав, добавил: — Но пока еще ничего не придумал.

— Ему нужно умыться,— сказала Мэри и, взяв из кабины ведро, по­шла к морю.

Ярко-красное солнце уже совсем спустилось к горизонту, и прохлад­ный ветерок ворошил воду. Мэри набрала полное ведро.

— Давай побыстрее что-нибудь придумаем. Иначе он простудится, ес­ли пробудет там всю ночь.

— Слушай, вылезай! Мы тебя не обидим! — наклонившись, крикнул Саймон.

— Он, наверное, боится тебя,— сказала Мэри. Саймон выпрямился.

— Вполне возможно. Позови его ты. Ты девочка и меньше меня, мо­жет, он не будет так бояться.

— Сейчас,— ответила Мэри.— Только сначала надо решить, что с ним делать.

«Может, взять его домой?» — подумала она, но тотчас отказалась от этой мысли. Тетя Элис становилась, по выражению дедушки, «сама не своя», если кто-нибудь приходил просто к чаю.

— А ты не можешь взять его к себе? —спросила Мэри.— У вас полно народу. Никто и не заметит, если станет одним больше.

— Нет,— ответил Саймон.— Мой папа служит в полиции.— И он по­краснел, словно ему было стыдно в этом признаться.

— Ну и что? Когда я сказала тебе про грабителей, ты назвал меня балдой.

Саймон покраснел еще больше.

— Правильно. Невежественная ты балда. Он нарушитель закона, но не вор. Он нелегальный иммигрант.

Мэри смотрела на него и ничего не понимала.

— Ты что, не поняла? —спросил Саймон.— Даже когда я спросил, читаешь ли ты газеты?

Мэри покачала головой. По правде говоря, она обычно была так увле­чена собой или своими мыслями, что газетные или телевизионные ново­сти казались ей столь же скучными и нудными, как и разговоры взрос­лых.

— Ты хоть знаешь, кто такой иммигрант?—вздохнул Саймон.

— Человек, который приезжает из другой страны, чтобы поселиться здесь. Тут нет ничего нелегального!

— Верно, иногда действительно нет. Многие люди в поисках работы едут сюда или в Америку. Но не всех, кому хочется, пускают. Существует так называемая квота, то есть число иностранцев, которым ежегодно раз­решается поселиться в Англии. Поэтому иногда люди, которые не попали в это число, пытаются проникнуть сюда нелегально. Как, например, те двое. Отсюда недалеко до Франции. Они едут во Францию, а затем на­ходят лодочника, готового за деньги переправить их через Ла-Манш.

— Но он ведь маленький мальчик,— возразила Мэри.— Ему не нужна работа...

— Может, один из этих людей — его отец или дядя.

Нет, не похоже, решила Мэри. Когда они высаживались из лодки, мальчик был так напуган, как бывает, только когда рядом чужой человек. Кроме того, те двое убежали без оглядки, бросив его на произвол судьбы...

— Они, наверное, пакистанцы,— сказал Саймон.— Папа говорит, что большинство из тех, кто высаживается здесь, пакистанцы. А иногда индийцы.

— И что с ними будет?

Саймон пожал плечами.

— Посадят, наверное, в тюрьму, а потом, если документы у них в по­рядке, отправят туда, откуда приехали. Плохо, конечно, потому что они истратили на проезд все свои деньги, но папа говорит, что ничего сделать нельзя. Он говорит...

— Какая несправедливость! — возмутилась Мэри.— Значит, если они не смогут найти работу у себя в стране, то им остается только умереть с голода, верно?

— Отец говорит, что о жалости следует позабыть,— сказал Саймон.— Таков закон. Люди обязаны подчиняться закону.

Он рассуждал так спокойно, словно ему все это было безразлично. Мэ­ри посмотрела на него и почувствовала, что у нее по телу побежали му­рашки. Как она ошиблась в Саймоне! Может, он и вправду способен при­думать, что им делать, но совсем не так, как она надеялась. Разве он за­хочет помочь ей спрятать мальчика, если у него отец полицейский? Нет, он пойдет и расскажет отцу все, как и требуется по закону, и мальчика за­берут и посадят в тюрьму.

— Знаешь, ты лучше уходи,— сказала она.— Забудь обо всем и уходи.

— Что с тобой?—растерянно спросил он.

— Прости, я перерешила. Ты свободен. Я сама позабочусь о нем. Я не хочу, чтобы ты мне помогал.

— Но что ты будешь делать?

— А тебе-то что? —топнула она ногой, почувствовав, что в груди у нее разгорается пламя ярости.— Тебе лучше не знать, правда? Потому что ты можешь оказаться нарушителем своего драгоценного закона, верно? Вдруг я совершу какой-нибудь дурной поступок? Раз ты такой жуткий формалист, тебе лучше ничего не знать!

Углы рта у него как-то странно задергались, словно он пытался скрыть улыбку.

— Но ведь ты сама попросила меня...— попытался объяснить он.

— Я тогда не знала, что твой отец полицейский.

По какой-то непонятной причине этот довод показался ему убеди­тельным.

— Ладно,— сказал он и повернулся, чтобы уйти. Шея у него стала яр­ко-красной.

— Если ты кому-нибудь скажешь,— крикнула ему вслед Мэри,— я тебя убью.

Но он не обернулся.

Она подождала, пока он скрылся из виду, потом, нагнувшись, загляну­ла под кабину и позвала мальчика. Он сидел уже не у дальнего конца, а возле самой ступеньки. Она даже удивилась, застав его так близко. Слов­но он подслушивал.

— Давай вылезай,— сказала она.— Все в порядке. Он ушел.

Она протянула ему руку, и, к ее изумлению, он, протянув свою, позво­лил ей помочь ему. Стоя, он был почти одного с ней роста, но худее, а кисти рук и лицо были у него такими тонкими и маленькими, что она по­чувствовала себя неуклюжей. Усадив его на ступеньки, она с помощью но­сового платка и соленой воды из ведра помогла ему умыться.

— Ты, наверное, голоден?—спросила она.— Прежде всего тебе нужно поесть немного, не то тебя снова вырвет. Просто чтобы подкре­питься. Тебя, наверное, укачало еще в лодке. Я один раз плыла на паро­ходе во Францию, и мне все время было плохо. А бывает, что меня то­шнит, как говорит тетя Элис, просто от перевозбуждения. Ничего, по­спишь — и сразу тебе станет лучше. Можешь спать у нас в кабине, я по­стелю на пол полотенца, чтобы тебе было удобнее, а потом я придумаю, что делать, потому что ты ведь, наверное, не хочешь попасть в тюрьму или отправиться обратно в Пакистан, правда? Поэтому веди себя хорошо, лежи тихо, не шуми и старайся не бояться...

Она выполоскала платок в ведре. Теперь мальчик стал чистым, от него не воняло, но рубашка у него была мокрой, облепляла грудь, и он дрожал от поднявшегося к вечеру ветра.

— Лучше сними рубашку,— посоветовала она.— От сырой рубашки можно заболеть. Я дам тебе мою фуфайку. Она тебе немного велика, зато станет сразу теплее...

Но он только смотрел на нее и молчал. Она вздохнула: что толку с ним говорить, когда он ничего не понимает? Тем не менее все равно при­дется рано или поздно решить, как поступить с ним дальше.

Она вылила воду из ведра и положила сушить платок на камни. Солн­це уже совсем скрылось, и лишь над горизонтом еще тянулась светло-желтая полоса. Небо было покрыто легкими перистыми облаками и каза­лось мраморным. Наступило время ужина, ей пора домой. Опоздай она хоть на десять минут, тетя Элис начнет волноваться, а если тетя Элис волнуется, она способна позвонить в полицию.

Еще раз вздохнув, Мэри повернулась к мальчику.

Он снял свой пиджак и теперь расстегивал рубашку.

Сначала она даже не придала значения этому факту, ибо мысли ее были заняты тетей Элис и полицией. И вдруг ее словно громом пора­зило.

— Значит, ты все время понимал, о чем я говорю?

Он ничего не ответил. На его личике не было никакого выражения, словно он снял его вместе с рубашкой. Он протянул тонкую дрожащую руку за ее фуфайкой, и, только когда она, сняв с себя фуфайку, отдала ему ее и он через голову натянул ее на себя, он, наконец, заговорил.

— Я не из Пакистана,— сказал он.

Мэри, стояла раскрыв рот и смотрела на него.

— Я из Кении. Меня зовут Кришна Патель. И я британский поддан­ный.

Он стоял в ее фуфайке и больше не выглядел ни худым, ни испуган­ным, а, скорей, сердитым и гордым. И вдруг Мэри тоже рассердилась. Какой обманщик! Она припомнила, как утешала его, успокаивала, говори­ла так ласково, как ни за что не стала бы говорить с человеком, который понимал по-английски, и сразу почувствовала себя униженной и оскорблен­ной.

— Гадкий ты мальчишка! — прошипела она. — Ты поступил подло!

И она с угрозой сделала шаг к нему, но он не отступил, а стоял, как стоял, и только глаза его расширились от удивления.

— Зачем же ты притворялся? —спросила она.

Но не успел он ответить, как из прохода между кабинами прямо на них выскочил Саймон. Он задыхался и так побледнел, что веснушки у него на лице казались выпуклыми.

— Идут!—еле выговорил он.— Идут по пляжу...

И так как Мэри с мальчиком оставались неподвижными, он схватил мальчика за плечи и втолкнул его в кабину.

— Прячься за дверь! — скомандовал он.