Он подвез меня к гостинице и уехал. Администратор поднял на меня испуганный взгляд, значения которого я не понял, и снова уткнулся в свою книжку. Я поднялся наверх. Дверь была полуоткрыта и плавно покачивалась в такт мерному урчанию кондиционера. Я достал пистолет и осторожно вошел. Комната была пуста. Рели исчезла. Ее вещи были разбросаны по полу. Если здесь и происходила какая-то борьба, она была очень короткой.


Я бегом спустился вниз и, воспользовавшись ступеньками как трамплином, перепрыгнул через стойку и схватил портье за горло. Его очки полетели на пол.


– Где она?


– Не знаю.


– Что произошло?


– Сюда кое-кто приходил, – торопливо заговорил он. – Парень. Здоровенный такой. Он описал мне тебя и девушку и спросил, здесь ли вы. Я ответил, что нет. Тогда он сказал, что обойдет номер за номером и поищет. У меня не было выхода.


– О’кей. Ты ему сказал. Что дальше?


– Он поднялся наверх, а через несколько минут вернулся с большим свертком на плече, и ушел.


– В свертке была девушка?


– Не знаю. Думаю, что да.


– Тот парень. Как он выглядел?


– Я же сказал, здоровенный. Метр восемьдесят пять, может, больше. Короткая стрижка. Говорит как военный.


Таль. Но почему? Я снова перелез через стойку, на этот раз неуклюже, и шмякнулся в одно из мягких кресел, стоявших в маленьком лобби. Спустя четверть часа кто-то дотронулся до моего плеча. Я поднял голову. Передо мной стояли Жаки с Мостом, который за те годы, что мы не виделись, сильно постарел.


– Здорово, Джош. Слышал о твоей сестре. Соболезную.


– Как дела, Мост? Много лет прошло.


Улыбка осветила морщинистое лицо:


– Уже много лет никто не называет меня «Мост».


– Да, Марко. Нас все меньше и меньше.


– Но в свое время мы были лучшими.


– Может быть.


Марко Кац был единственным в Израиле человеком, которому почти удалось победить в профессиональных автомобильных ралли. В юности он участвовал практически во всех европейских соревнованиях и даже в африканских гонках. После третьей аварии, когда платины в его скелете стало больше, чем костей, он решил вернуться в Израиль и основать здесь клуб автолюбителей. Он не только разорился, но еще умудрился запутаться в долгах перед собственным партнером. Какое-то время он проработал на аттракционе «Смертельный вираж» в луна-парке, где под неистовые крики детворы гонял по отвесной стене. Но когда кредиторы надавили на него всерьез, он начал принимать заказы от преступного мира. К его чести следует добавить, что никто его ни разу не догнал. После одного дела, в котором он засветился, в полиции решили, что пора отправить его за решетку. Я тогда был совсем молодым детективом, и мне поручили его поймать. За две недели я переговорил чуть ли не со всеми осведомителями и вскоре узнал, что он поспорил с кем-то, что въедет на мотоцикле на арку моста через реку Яркон и спустится с другой стороны. Затея представлялась мне безумной. Но на всякий случай в назначенную ночь я приехал туда и действительно увидел его. Он прогревал двигатель мотоцикла. Я тихонько подошел сзади, и не успел он дернуться, как наручники уже сомкнулись у него на запястьях. Он не кричал и не протестовал. Просто объяснил, что поспорил на все свои долги, и, если проиграет пари, ему конец. Я знал, что, если он упадет и разобьется, я вылечу из полиции, но он так на меня смотрел, что я сдался. Кроме того, меня, как и всех остальных, разбирало любопытство, удастся ли ему проделать этот головокружительный трюк. Я снял с него наручники в обмен на обещание, что после спуска с моста он направится прямиком ко мне. Он еще немного прогрел двигатель, потом отъехал метров на пятьдесят, развернулся и на скорости сто двадцать километров в час взлетел на крутое и скользкое арочное ограждение шириной сантиметров тридцать и высотой с четырехэтажный дом, после чего спустился с него, подкатил ко мне и, не говоря ни слова, вытянул руки вперед. В итоге он получил три месяца ареста и кличку Мост.


– Марко, как думаешь, сможешь ты уйти от полиции, если я дам тебе подходящую тачку?


Он снова улыбнулся:


– Может, мне и не двадцать лет, Джош, но всем этим сосункам я дам сто очков вперед.


– Жаки объяснил тебе, что надо делать?


– Да. Я подъезжаю к зданию полиции на Дизенгоф, жду, чтобы меня заметили, вывожу их за город и там сбрасываю с хвоста.


– Спасибо, Марко.


– Все в порядке. Я возвращаю старый долг.


Я повел их к машине. Марко выглядел слегка разочарованным, но только до той минуты, пока я не поднял капот. Тогда он принялся поглаживать правое крыло моей «Капри», и я уже забеспокоился, что он никогда не перестанет.


– Не волнуйся, Джош. С этой девочкой мы отправим их искать нас по всему свету.


Мы оставили его и пошли смотреть машину, которую раздобыл мне Жаки. Это была новенькая «БМВ-730» черного цвета.


– Ты уверен, что она не краденая?


– Конечно, краденая. Только не здесь. Посол Западной Германии в Каире все еще надеется ее найти.


После заключения мира с Египтом между нашими странами началась оживленная торговля угнанными автомобилями. В основном поток шел в обратном направлении, из Израиля в Египет, но изредка просачивались машины и с той стороны границы. Мотор довольно заурчал, когда я завел его, и мы двинулись к дому Таля. Его машины на стоянке не было. Мы с Жаки поднялись по лестнице и постучали в дверь. Ответа не последовало. Я отступил на несколько шагов, чтобы вышибить дверь, но Жаки остановил меня жалобным взглядом, вытащил связку отмычек и с третьей попытки открыл замок. Дом был пуст. Мебель, телевизор, стереосистема стояли на своих местах, но вещи повседневного пользования: одежда, обувь, зубные щетки – все исчезло. Семейство ушло в подполье. Я не испытал удивления, только злость. Из квартиры Таля мы поехали в Яффу. Жаки указывал мне дорогу, пока мы не добрались до какого-то на вид заброшенного склада. Я припарковался, и мы вылезли из машины. У дверей Жаки остановился:


– У меня для тебя сюрприз.


– Ненавижу сюрпризы.

10


Жаки с подчеркнутой торжественностью распахнул двери. У стены, связанная толстым резиновым шлангом, лежала Патрисия, мнимая Рина Таль, и крыла нас на чем свет стоит. Судя по богатству словаря, она готовила свою речь как минимум несколько часов.


– Что она здесь делает?


– Ее подружка рассказала мне кое-что любопытное.


Патрисия прохрипела с пола:


– Я ее убью.


Жаки ухмыльнулся:


– Могла бы уже усвоить, что наркоману ни на кого нельзя полагаться. Особенно на другого наркомана.


Он снова повернулся ко мне:


– Сегодня утром ее видели в баре «Жано». Она сидела там, одетая скромно, как монахиня, и кого-то ждала. Ты знаешь это место?


Я знал. Это был маленький вонючий бар, в котором шлюхи последнего разбора дрочили клиентам на диванчике возле уборной. Они зарабатывали такие крохи, что, насколько я слышал, преступный мир их даже не крышевал. Сюда никогда не заглядывали собирающие дань полицейские, а уж они – настоящие трупоеды. Патрисии с ее положением в профессиональной иерархии такая дыра абсолютно не подходила. Я повернулся к ней:


– Это место не из тех, где ты работаешь.


– Зато ты туда ходишь по три раза в неделю.


– Мне еда там нравится.


– А не пошел бы ты…


Жаки прервал нашу, если так можно выразиться, беседу и деловым тоном продолжил:


– Она просидела там пару часов, а потом появился какой-то религиозный парень и передал ей большой конверт. Она полетела прямиком к своему дилеру, но тот все еще в больнице, – он глянул на меня ничего не выражающим взглядом, – и вместо него там ее встретил я. Когда я ее поймал, конверт все еще был при ней.


Он приподнял одну из каменных плиток в полу и извлек большой конверт, набитый долларами.


– Сколько?


– Десять тысяч. Мелкими купюрами. Недостаточно, чтобы выйти на пенсию, зато хватит, чтобы целый месяц быть под кайфом.


Я снова повернулся к ней:


– Мне казалось, ты с ними порвала?


– Да пошел ты…


– Я очень устал. Ты будешь отвечать или мне тебя стукнуть?


– Сладенький, я за свою жизнь повидала больше клиентов с хлыстами и наручниками, чем могу сосчитать. Думаешь, я тебя испугаюсь?


Я наклонился к ней и схватил ее за щеку большим и указательным пальцами. Кожа была прохладной и чуть влажной.


– Жаки, у тебя нож при себе?


– Да.


Это был тайваньский выкидной нож с рукояткой, покрытой фальшивым перламутром, и двадцатисантиметровым лезвием. С сухим щелчком я раскрыл его.


– Или говори, или я немного подправлю тебе черты лица.


Судя по всему, что-то в моих глазах ее напугало, потому что она враз сменила тон на ласково-плаксивый.


– Я не виновата, Джош.


– Меня не интересует, кто виноват. За что он дал тебе денег?


– Я тебе уже говорила. За то, что я заманила тебя в ловушку.


– Десять тысяч долларов?


– Жаки, скажи ему.


– Джош, я тебе говорю.


– Ладно.


– Я клянусь, Джош.


– Ну, если клянешься, это другое дело. Теперь я тебе верю. Что ж ты раньше не поклялась, мы бы сэкономили кучу усилий.


Она смотрела на меня растерянно. По-видимому, ирония была не самой сильной ее стороной. Внезапно меня осенило. Я уперся коленом ей в ребра и поднес нож прямо к щеке, смертельно побелевшей даже под двумя слоями макияжа.


– Он заплатил тебе не за то, что ты сделала. Он заплатил тебе за то, что ты мне соврала. За то, что сказала мне, что это он прислал тебя ко мне и велел нанять меня следить за Талем. Так?


Ее голос перешел в визг:


– Я не виновата!


– Так или нет?


– Так, скотина, так!


Нож царапнул нежную кожу под скулой. Она снова завизжала.


– Кто тебя нанял? Кто велел обратиться ко мне, чтобы я следил за Талем?


– Таль.


Я откинулся назад, а она, извиваясь ужом, попыталась отползти от меня. Ее щека была в крови. Двумя взмахами ножа я перерезал резиновый шланг.


– Проваливай.


У двери она остановилась:


– А что с моими деньгами?


– С какими деньгами?


– Скотина.


– Ты повторяешься.


– Джош, послушай, мне нужны деньги на дозу.


– Жаки, сколько стоит одна порция дури?


– По городу сейчас разошлась крупная партия. За двести зеленых она улетит на седьмое небо.


Я вытащил из конверта две сотенные купюры, смял и бросил ей.


Она нагнулась и, царапнув ногтями о бетон, подобрала деньги с пола. Подняла на нас взгляд, полный страдания, и снова на одно мгновение стала хорошенькой девчонкой из Хайфы. Потом она исчезла.


– Когда-нибудь, – сказал Жаки, – я отправлю эту дурочку на лечение.


– Только не влюбись мне сейчас.


– Ладно.


Я был немного напуган. Нет, не тем, что она мне рассказала, а собой. Я точно знал, что, если бы она не заговорила, я бы ее порезал. Таким я себе совсем не нравился. А может, и нравился. Из унылого оцепенения меня вывел голос Жаки. Жаки стоял, прислонясь к стене, и выглядел так, будто что-то его забавляло.


– В этом деле сплошные психи.


– Почему?


– Таль платит деньги, чтобы за ним следили. Религиозный платит, чтобы его шлепнули. Где логика?


Я не отозвался. Сполз по стене, уселся на пол и принялся искать по карманам сигареты. Жаки немного подождал, понял, что я не собираюсь отвечать, и тоже уселся на полу по-турецки. Зажав зубами тяжелый золотой медальон, висевший у него на шее, он разделил стопку купюр на две равные части и одну из них подтолкнул мне. Я согнул пачку пополам и сунул во внутренний карман. Еще неделю назад я, может, и отказался бы взять эти деньги, но сейчас мои моральные устои лежали, замороженные, в одном из холодильников полицейского морга. Нет, я не перешел на другую сторону баррикады. Просто баррикады больше не существовало.


– Сигареты есть?


Он кинул мне запечатанную пачку «Мальборо». Я ободрал целлофановую обертку и закурил. Минуту спустя Жаки поднялся с пола, открыл шкафчик, которого я раньше не замечал, достал бутылку «Джека Дэниелса» и снова уселся рядом со мной. Мы сидели, молча курили и пили виски. Через полчаса мои мысли перестали вести себя как машинки на автодроме в луна-парке и начали выстраиваться в определенном порядке.


– Жаки, какая польза была Талю посылать ко мне Патрисию и нанимать меня следить за ним во время ограбления?


– Представления не имею.


– Ладно, спрошу по-другому. Где меня не было?


– Дома.


– А еще?


– Не знаю. Нигде.


Я улыбнулся. Он непонимающе уставился на меня. Через минуту его лицо просветлело, и он выпалил:


– Он, в отличие от всех остальных, точно знал, где ты, и мог спокойно тебя подставить, уверенный, что у тебя нет алиби.


– А почему Шимон, тот религиозный парень, заплатил Патрисии, чтобы она сказала, что нанял ее он? Какая ему была в том польза?


Жаки с минуту помолчал:


– По-моему, никакой.


– Мне тоже так кажется. Какой вывод из этого можно сделать?


– Никакого.


– В том-то все и дело. Ему от этого никакой пользы. Но кому-то польза в том была. И этот кто-то кто приказал Шимону заплатить Патрисии.


– И чего же этот кто-то пытается добиться?


– Выиграть время.


Я произнес это так резко, что Жаки вскочил на ноги, решив, что мы должны срочно куда-то бежать.


– Кто-то уже три дня заставляет меня гоняться за привидениями. У меня на хвосте висит полиция. Гора улик против меня растет. Этот человек видит, что, чем больше времени проходит, тем глубже я увязаю. Это он дергает за ниточки так, чтобы одна кукла не догадывалась о существовании другой.


– И он хотел, чтобы ты следил за Шимоном, а не за Талем?


– Не уверен. Это же не секрет, что когда-то я работал в полиции. Он понимал, что рано или поздно я выйду на Патрисию.


– И что ты собираешься теперь делать?


– А ты как думаешь? Найти его.


– И посадить в тюрьму.


Я промолчал.


– Не будь идиотом, Джош. В каждой тюряге есть как минимум три человека, которые будут счастливы свести с тобой счеты.


– Может быть.


Я с трудом поднялся. Перед глазами у меня отплясывал «Джек Дэниелс».


– Куда ты?


– К родителям.


– Тебе что-нибудь нужно?


– Да. Эта бутылка.


– Бери.


Я взял бутылку и направился к выходу чуть более твердым, чем требовалось, шагом.


Жаки с сигаретой в зубах улегся на железную койку и закинул руки за голову.


– Жаки, а все-таки, почему ты мне помогаешь?


– Ты не поверишь, даже если я скажу правду.


– Попробуй.


– Правду?


– Только правду.


– Ты мне нравишься.


– Не может быть.


– Я же сказал.


– И все-таки?


Он снова сел.


– Четыре с половиной миллиона долларов – это очень большие деньги. Кое-что может перепасть и маленькому Жаки.


– А если нет?


– Нет так нет, – ухмыльнулся он. – Главное, что пока мне не скучно.


Он снова улегся и закрыл глаза. На его лице замерла счастливая улыбка.


Снова пошел дождь. Я несколько минут простоял рядом с машиной, задрав лицо и пытаясь поймать губами немного воды. Когда я опустил голову, меня так повело, что на какую-то кошмарную долю секунды мне показалось, что я ослеп. В конце концов я кое-как завел «БМВ» и со средней скоростью сорок километров в час поехал к родителям. Спящие кварталы казались мне призраками. Если в мире и существовало место, которое я мог считать своей территорией, это был квартал, в котором жили мои родители, – улица Фруг, к западу от Дизенгоф. Возле их дома стоял Чик с двумя не знакомыми мне молодыми полицейскими. Его рука демонстративно лежала на груди. Большой и указательный пальцы вытянуты, остальные поджаты. Я помнил этот знак: «Свой». Им пользуются в отделах по борьбе с наркотиками австралийской полиции, когда во время облавы попадается сынок какой-нибудь важной персоны и его нужно быстро и элегантно вытащить. Мы с Чиком однажды ездили в Австралию с лекциями и как-то вечером в Мельбурне пошли выпить с одним инспектором, рыхловатым ирландцем, который рассказывал похабные анекдоты и между делом прикончил две бутылки виски «Бушмилс». При этом голубые прожилки у него на носу даже не поменяли оттенка. Я хорошо запомнил тот вечер потому, что один упившийся вдрызг полицейский отпустил какую-то антисемитскую шуточку, после чего мы с Чиком и ирландцем разнесли этот паб в щепки. В пять утра, когда над Мельбурном занялся лиловый рассвет, мы втроем стояли у забора во дворе местного полицейского участка и мочились. Мимо нас прошла шумная группа: несколько полицейских вели группу задержанных. Полисмены на секунду остановились отдать честь инспектору. Он отсалютовал им в ответ, и, когда отнял руку ото лба, мы увидели, что он вытянул большой и указательный пальцы в направлении одного из арестованных. Это был юноша с пухлыми плечами и обвисшим брюшком. Один из полицейских подошел к нему, снял наручники и дал ему чудовищного пинка под зад. Парень упал на четвереньки, быстро вскочил и со всех ног пустился бежать, пока не исчез за углом. Инспектор обернулся к нам с извиняющейся улыбкой: «Сын мэра. Вечно влипает в неприятности, молодой придурок». Наши лица выразили недоумение, и тогда он объяснил нам значение своего жеста. Мы с Чиком пару раз прибегали к нему, когда работали по делам о наркотиках. В отношении особо важных персон все полиции мира ведут себя одинаково.


Я подошел к Чику. Он пожал мне руку и сказал:


– Здравствуйте, господин Ширман. Я очень сожалею о вашей племяннице.


– Спасибо, друг мой. Прошу прощения, не помню вашего имени.


– Чик. Я приходил к вам вместе с Джошем.


– Ах, да. Конечно. Спасибо большое. Джош там?


– Боюсь, что он не придет. Его разыскивает полиция.


– Не может быть. За что?


– Обычные следственные мероприятия. Я убежден, что скоро все разъяснится.


Один из молодых полицейских, худощавый парнишка с умным лицом, взглянул на меня подозрительно, но не произнес ни слова. Я сдержал порыв бегом ринуться вверх и начал подниматься по ступеням медленным солидным шагом.


Дверь открыла тетя Наоми, одна из моих четырех тетушек. По отношению к тетушкам у меня нет никакой дискриминации. Я всех их не выношу в равной мере.


– Здравствуй, тетя Наоми.


– В этом ты весь, Егошуа. Это так для тебя характерно. В семье горе, а тебя носит непонятно где. А потом ты являешься с бутылкой виски.


– Я сожалею.


– «Я сожалею»! Это все, что ты можешь сказать? Я уже говорила твоему отцу, что наверняка это ты впутал Рони в свои делишки, и вот чем все кончилось!


– Заткнись, – попросил я и прошел в квартиру, собрав в кулак всю волю, чтобы не обернуться и не посмотреть на ее физиономию. В гостиной сидело человек двадцать, по большей части родственники разной степени близости. Мамы в комнате не было – судя по звукам, доносившимся из спальни, она сидела там и плакала на плече у одной из подруг. Когда я вошел, папа поднялся и посмотрел на меня поверх голов всех присутствующих. Так, глядя друг на друга, мы простояли минуты три или четыре. Я вдруг понял, что уже много лет не смотрел на него. Точнее, не присматривался к нему. Он очень высокий, почти метр девяносто, и гораздо стройнее меня. Думаю, когда-то он был интересным мужчиной. В отличие от матери, да и всей остальной родни, он никогда не давал мне понять, что считает меня неудачником. Один из редких приступов ярости случился с ним, когда я поступил на работу в полицию. Мама на протяжении двух дней громко жаловалась, что не для того они так много вкладывали в мое образование, а кончилось все тем, что посреди ужина он встал, схватил пепельницу, которая стояла рядом со мной, и запустил ею в окно. Воцарилась удивленная тишина, и он сказал: «Если Джош решил стать полицейским, это его право, но в моем доме я больше не желаю слышать об этом ни слова». В свое время он был талантливым репортером и входил в небольшую, но блистательную когорту профессионалов, задавших стандарты израильской журналистики. И сейчас, в свои шестьдесят девять, он иногда писал статьи. Мне очень нравилась его манера. Ясная, без пафоса, понятная каждому. Я пересек гостиную и обнял его. Он заплакал. Из-за разницы в росте ему пришлось опустить голову мне на плечо. Остальные смотрели на нас грустными глазами, и от этих взглядов меня тошнило.


– Папа, мне надо с тобой поговорить.


– Пошли в спальню.


– Там мама. Лучше на кухню.


На кухне тетя Наоми варила кофе. При виде меня она скривилась и вышла. Я налил две чашки и одну протянул ему. Мы так и не присели. Стояли и глядели друг на друга.


– Что случилось, Джош?


– Тот, кто убил Рони, охотился за мной.


– Не вини себя. Кравиц был тут два часа назад и все мне объяснил.


– Папа, мне нужна помощь.


– Смешно.


– Что смешно?


– Кравиц сказал, что тебе нужна помощь, но ты о ней никогда не попросишь.


– Он ошибается. Я должен воспользоваться всем, что имею.


– Для тебя это не характерно.


– Нет.


– Ты ищешь того, кто убил Рони?


– Да.


– Сынок, ее это не вернет. Может, тебе стоит оставить это?


– Я могу оставить это, но это не оставит меня. Тот, кто убил Рони, охотится за мной.


Он сел.


– Что тебе нужно?


– Информация.


Он вдруг улыбнулся и сразу помолодел лет на двадцать.


– Информация – это единственное, что я могу раздобыть в любых количествах.


– Ее будет нелегко достать.


– А где находится необходимая тебе информация?


– В Тель-Авиве, в Бней-Браке, в Цюрихе, возможно, в Бруклине, возможно, в Антверпене. Места, люди, денежные потоки. Мне нужен человек со связями в одной из ешив в Израиле. А еще нужен кто-то, способный проникнуть в компьютерные программы авиакомпаний, летающих сюда.


Он странно посмотрел на меня. В последние годы у него появилась привычка откидывать голову в сторону и большим пальцем правой руки поглаживать левую часть подбородка.


– Я никогда не видел тебя в таком состоянии.


– В каком?


– В рабочем. Кравиц сказал, что ты лучший следователь из всех, кого он знает.


– Он морочил тебе голову.


– Еще он сказал, что когда ты в кого-то вцепишься, то можешь быть жестким и грубым. И что он не завидует убийцам Рони.


– Я же сказал, он морочил тебе голову.


– Это правда, что ты консультировал зарубежных полицейских?


– Да.


– Ты никогда мне об этом не рассказывал.


– Да что в этом такого?


– Наверное, я не очень хороший папа.


– Ты хороший папа.


– Ты знаешь, что ужасно выглядишь?


– Да.


– Где ты был?


– Нигде. Просто шатался. Нашел девушку. Мы вместе выпили. Потом пошли к ней. Тебе не надо знать, что было дальше.


– Не надо. Почему бы тебе не поспать пару часов?


– Ты не хочешь знать, что именно я ищу?


– Хочу. Но не сейчас. Продолжим этот разговор попозже. Скажем, часа в три.


– Почему?


– Сынок, положись на меня.


– Я полагаюсь, но у меня нет времени.


– Подожди до трех. Иди, скажи несколько слов своей несчастной матери. Она совсем сломлена горем.


Я оставил его на кухне наедине с кофе. В спальне говорить было не с кем. Мама лежала на кровати. Она наглоталась успокоительных и задремала. Я вернулся на кухню, взял из холодильника кусок сыра, несколько соленых огурцов и пошел в нашу с Рони комнату, ощущая на спине царапающие взгляды гостей. Не разбирая постели, я рухнул на нее. Глянул на часы. Было одиннадцать утра. Я закурил сигарету, сжевал сыр. Разглядывая гигантский постер Джимми Хендрикса, который мы с Рони повесили здесь, когда мне было шестнадцать, я сам не заметил, как уснул.


Ровно в три часа дня папа разбудил меня:


– Вставай, Джош. Все тебя ждут.


– Все?


– Я пригласил несколько человек, которые могут тебе помочь.


– Черт возьми, папа, мы же не в игрушки играем.


– Я знаю. Но мы должны кому-то доверять.


– Папа.


– Что?


– Нет никакого «мы», это мое расследование. Мне не нужны дилетанты, которые будут вертеться у меня под ногами, даже если случайно они окажутся моим отцом.


Он грустно улыбнулся:


– И если случайно им стукнуло шестьдесят девять лет и они уже слишком старые, чтобы приносить пользу.


– Не будь идиотом.


– Не смей так со мной говорить.


– Тогда не будь идиотом.


Я скатился с постели и пошел в ванную. Папин бритвенный станок был туповат, и я порезался при бритье. Я быстро принял душ и вышел в гостиную, все еще дрожа от холода. Все родственники исчезли. Папа подгонял к порогу двух пожилых кузенов, растерянных от того, что их выставляют за дверь. На двух зеленых слегка выцветших диванах сидело несколько человек. На меня пристально уставились восемь пар стариковских глаз, окруженных морщинами. Не со всеми из присутствующих я был знаком, но каждого узнал. Тридцать пять лет назад они были мечтой любого редактора. Некоторые из них до сих пор работали в газетах. Если бы я составлял список десяти лучших журналистов за всю историю Израиля, то все они вошли бы в него. На этих восьмерых приходилось в общей сложности лет двести пятьдесят репортерской работы, жизненного опыта и связей.


– Как я уже сказал, – начал папа, – эта история убила мою дочь и угрожает моему сыну. Некоторые из вас с ним знакомы. Он хороший парень, и ему нужна помощь. Все остальное он объяснит сам. Я снова хочу поблагодарить вас за то, что вы смогли так быстро прийти.


Я глубоко вздохнул и вышел в центр комнаты. Насколько возможно коротко я описал события последних дней, ничего не изменив и не упустив. Эти старые волки учуяли бы любую ложь еще до того, как я закончил ее придумывать.


– Мне нужны от вас три вещи, – подытожил я. – Первое: подробные сведения о финансовом положении ешивы и личной заинтересованности рабби в этом деле. Второе: ответ на вопрос, каким путем деньги прибудут в Израиль. Кто их доставит? Третье: учитывая, что в воскресенье эта история окажется в газетах, я должен получить доступ к этой информации в кратчайшие сроки.


Когда я договорил, воцарилось долгое молчание. Первым его прервал Иешаягу Закаш, который сидел у меня за спиной. Я узнал его, даже не оборачиваясь. Мало кто не узнал бы этот голос. Он принадлежал одному из первых радиожурналистов, который и сегодня, в возрасте семидесяти двух лет, считался величайшим авторитетом, имевшим источники повсюду, от администрации премьер-министра до главарей преступного мира.


– Слушайте, а старик Розенштейн все еще работает в Бней-Браке?


– Ты с ума сошел? Он же в Иерусалиме.


– Вы оба с ума сошли. Он умер два года назад.


В следующие сорок минут в комнате поднялся невообразимый гвалт. Замелькали имена, названия мест и организаций. Старики спорили, кричали, вытаскивали потрепанные записные книжки в кожаных переплетах и обменивались номерами телефонов, вспоминали события и даты, без малейшего стеснения обсуждали, что и у кого можно выпросить и чем на кого надавить в случае отказа помочь. Я тихонько сидел в уголке и чувствовал себя лишним. Наконец папа прервал этот базар.


– Ладно, хватит орать. Предлагаю отпустить Джоша. Ему наверняка не терпится найти свою подружку.


Восемь ртов расплылись в одобрительных улыбках, обнажив по тридцать два вставных зуба.


– Мы разделим работу и снова встретимся здесь в девять вечера.


Все закивали. Я направился к выходу. У дверей набрал в грудь воздуха, повернулся и сказал: «Спасибо». Все дружно, как по команде, улыбнулись.


– Черт возьми, мальчик, – сказал Закаш, – я уже лет тридцать пять не чувствовал себя таким живым.


Я вышел. Их уверенность в себе не отменяла того факта, что мне катастрофически не хватало двух вещей: времени и Рели.

11


До следующей встречи со стаей старых лисов у меня оставалось пять часов. Из телефона-автомата я позвонил Кравицу, который вывалил на меня целый мешок дурных новостей. Мои отпечатки пальцев нашли на пакетике из-под бриллиантов, обнаруженном поблизости от мастерской Таля. Нудкевич в присутствии судьи дал против меня обвинительные показания. Силы, брошенные на мои поиски, были удвоены, а моя фотография разослана по всем полицейским участкам. Об эксклюзивном праве газеты, в которой работал Кляйнер, на изложение всей этой истории больше не шло и речи. Ограбление и бриллианты еще можно какое-то время держать в тайне, но не двойное убийство. Меня это не удивило. Я достаточно хорошо знал Красавчика, чтобы понимать: он предпочтет бросить меня с парой сломанных ребер за решетку, а уж потом думать, как прикрыть свою задницу от подельников. Я знал, что полиция, располагая моей фотографией, разыщет меня в два счета. Я сел в черный «БМВ» и взял курс на Иерусалим.


Я ехал осторожно, сдерживая желание испытать мощную машину. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь мальчишка из дорожной полиции решил проявить героизм и арестовать меня. На въезде в город меня обогнала группа молодых парней на мотоциклах, без шлемов. Один из них прижался к моему окну и предложил мне бутылку пива. У него были длинные светлые волосы, завязанные в хвост цветастой банданой. Я открыл окно и принял бутылку. Он что-то сказал на иностранном языке, как мне показалось на немецком. Я ничего не понял, но улыбнулся. Он улыбнулся мне в ответ, а потом дал по газам и исчез. Как ни случайна была эта встреча, я почувствовал какое-то странное облегчение. Я немного попереключал радиостанции. На армейской, «Волны ЦАХАЛ», как раз начали передавать Look what they've done to my song, ma[13] Рэя Чарльза. Спустя десять минут я припарковал машину у магазина электроники в центре города. За прилавком стоял религиозный парень в бархатной черной кипе, почти целиком покрывавшей ему голову.


– Мне нужна рация и транзистор с наушником.


– Какой фирмы?


– Неважно. Главное, чтобы был наушник.


Он достал серую рацию, скопированную с полицейской модели, – такие обычно дарят детям – и маленький японский транзистор с белым наушником. Я заплатил долларами. Он изучил их в лупу, выпрямился и с извиняющейся улыбкой произнес:


– Я пытаюсь быть осторожным.


– Правильно делаешь.


В соседнем магазине я купил темные очки-авиаторы и синий галстук. На той же улице зашел в парикмахерскую и потратил полчаса на бритье и короткую армейскую стрижку. Когда я подъехал к дому Менахема Вайрштейна, часы показывали одиннадцать. Это была роскошная трехэтажная вилла, восточными окнами выходящая на долину Еннома. Высокие железные ворота охраняли двое молодых хасидов и пограничник в зеленой форме. Я остановил машину метрах в пятидесяти, повязал галстук и надел очки. Разорвал пластиковую упаковку транзистора, вытащил наушник, вставил его в ухо, чтобы он был на виду, а второй конец провода сунул под куртку. Взял в руки рацию и с удовлетворением осмотрел себя в зеркале заднего вида. Я выглядел точь-в-точь как телохранитель высокопоставленной особы. Передвинув пистолет так, чтобы выпуклость под курткой была заметна, я вернулся к воротам.


Проигнорировав хасидов, – судя по виду, иностранцев, – я обратился к бойцу, молоденькому друзу с усталым лицом, похоже простоявшему на посту всю ночь, и попросил его вызвать командира. Он не стал задавать вопросов, снял трубку и спросил Роберто.


– Сейчас придет, – сонной улыбкой улыбнулся он мне.


– Слушай, а это не Роберто Моран? Мы вместе служили.


– Нет, это Роберто Мац. Мой сержант.


– Смешно. Кто бы мог подумать, что есть два Роберто, и оба сержанты.


– Всех выходцев из Аргентины зовут Роберто.


Я рассмеялся. Он на секунду смутился, но тут же присоединился ко мне и тоже захохотал над удачной шуткой.


– Кстати, а адмор из Литска здесь?


– А зачем тебе?


– Мой министр хочет его сегодня посетить.


– Какой министр?


– Обороны.


– А что он забыл у адмора?


– Откуда мне знать? Наверное, деньги. Как и все остальные.


– А-а. Да, он здесь. Если бы он собрался уезжать, нас бы предупредили.


Наш диалог прервало появление высокого парня в отутюженной форме с сержантскими нашивками на рукаве. Молодой друз указал на меня. Я пожал сержанту руку, и мы пошли в вестибюль.


– Ты Роберто Мац?


– Да.


– Очень приятно, Меир Штайн. Я из министерства обороны, отдел охраны. Мой министр должен сегодня нанести визит адмору из Литска. Меня прислали проверить, как налажена безопасность.


– Проверять нечего. Обычный порядок. Эти ребята предпочитают сами о себе заботиться.


– Это меня и тревожит.


– Ты что, новенький? Я знаю всех телохранителей из Иерусалима.


– Я много лет работал за границей.


– Где?


– К сожалению, не имею права об этом говорить.


– В «Моссаде»?


– Не имею права.


– Каждый раз присылают кого-нибудь нового. И каждый начинает наводить свои порядки.


– Мне это тоже не доставляет удовольствия. Может, лучше перевезти рабби в какой-нибудь отель? Там будет легче обеспечить охрану.


– Это невозможно.


– Почему?


– Невозможно, и все. Это не обсуждается. Наверное, из-за кашрута[14].


– Ладно. Давай поднимемся наверх и проверим помещение.


– Иди сам. У меня полно работы.


Я надеялся, что он не расслышал вырвавшийся у меня вздох облегчения.


– Я не хочу помешать адмору, – объяснил я. – Если он нажалуется, у меня будут проблемы.


– Я сообщу про тебя его секретарю.


Я поднялся по лестнице. Дверь была открыта. В большой приемной сидели человек двадцать хасидов в субботних одеждах и переговаривались на идиш. Я спросил одного из них, где мне найти секретаря рабби. Мне указали на тучного мужчину с каштановой бородой, которая разделялась на груди и двумя волнами спускалась до пояса. Он был слишком молод для адмора и слишком стар, чтобы быть его сыном. Я предположил, что он и есть секретарь. Я очень надеялся, что он не потребует у меня удостоверение. Он был не из тех, кому можно сунуть под нос пистолет. Если бы он решил, что его адмору угрожает опасность, то заорал бы как сумасшедший. В другом конце комнаты на маленькой кушетке сидели двое хасидов, похожие друг на друга, как братья-близнецы: черные бороды, бейсбольные биты у колен, руки на коленях, плечи расправлены.


– Ты охранник?


– Да.


– Министр не сообщал рабби, что намерен его посетить.


– Ничего не знаю. Мне приказано проверить надежность охраны.


Он подумал с минуту и махнул мне:


– Проходи.


Я зашел. Комната была просторной, с фигурным паркетом. Через открытую дверь она соединялась с другой комнатой, поменьше. Шторы были задернуты, и единственным источником света служил торшер, стоявший у телевизионного кресла, перед которым не было никакого телевизора. Рядом, на маленьком столике, лежала раскрытая книга. Я глянул на нее и, честно говоря, сильно удивился: секретарь читал Коран.


– Врага надо знать в лицо?


– Да.


Я вежливо улыбнулся, достал ручку и блокнот и принялся прохаживаться по комнате, делая заметки типа: «От окна до двери 8 метров по диагонали». Я не торопился. Две пары одинаковых черных глаз следили за каждым моим движением. Спустя несколько минут я подошел к двери, соединявшей большую комнату с маленькой. Секретарь, который до этого молча стоял со скрещенными на груди руками, встрепенулся:


– Это комната рабби.


– Да я загляну всего на минуту. Я его не потревожу.


– Подожди здесь.


Он зашел во вторую комнату. До меня донеслось невнятное бормотание на идиш. Наконец он появился:


– Заходи.


Я зашел. Учитель сидел на кровати и читал маленький томик псалмов в кожаном переплете.


На прикроватном столике стоял стакан чая. Рабби был гораздо старше, чем я ожидал. Среднего роста, широкоплечий, с белой бородой, разметавшейся по лацканам черного костюма. Я читал в каком-то журнале, что он не только слыл гениальным знатоком Священного Писания, но и обладал несколькими учеными степенями, каждую из которых получил в рекордно короткие сроки. Он поддерживал тесные отношения с представителями всех политических партий и отличался такой умеренностью в религиозных воззрениях, что это не раз становилось причиной конфликтов с лидерами других крупных хасидских дворов. В последнее время он сильно сблизился с рабби Тейтельбаумом, главой сатмарских хасидов, но обычно его двор держался немного особняком. Он считался непререкаемым духовным лидером и в нееврейской среде. Его посещали конгрессмены, бизнесмены и политики, в том числе близкие к президенту.


Он поднял голову и окинул меня пронзительным взглядом. Когда рабби заговорил, меня удивил его голос – мягкий, почти детский и в то же время исполненный странной силы.


– Ты не телохранитель.


– Нет.


– Ты пришел сюда, потому что хотел что-то мне рассказать?


– Да.


Он громко позвал:


– Абреймель!


Секретарь проскользнул в комнату и встал у меня за спиной.


– Этот молодой господин хочет что-то нам рассказать. Почему бы тебе не принести ему стакан сладкого чая?


– Да, рабби.


Спустя полтора часа я сел в «БМВ», снял с себя этот чертов галстук и откинулся на спинку сиденья. Я чувствовал себя чуть лучше. Ненамного, но лучше. Подъехав к мастерской Таля, я из ближайшего телефона-автомата позвонил к нему в офис. Он снял трубку сразу, как будто ждал звонка. Я не пытался изменить голос.


– Здравствуй, Таль.


– Кто это?


– Ты же не думал, что сможешь долго прятать ее от меня.


– Это ты.


– Конечно, я. В следующий раз такого фарта тебе не видать. Я спрятал ее там, где ты не найдешь.


– Тогда зачем ты мне звонишь?


– А почему бы и нет? Идиот, эта линия наверняка на прослушке. Поэтому мне не надо звонить в полицию, в ешиву и всем остальным.


– Я тебе башку снесу.


– Ты безмозглый мелкий говнюк.


Я положил трубку и стал следить за входом в мастерскую, задаваясь вопросом, достаточно ли он взбешен. Минутой позже я получил ответ на этот вопрос. Он вышел из стеклянной двери. Его лицо раскраснелось от гнева. Он влез в свой «Рено» и под визг тормозов рванул вперед.


Я осторожно ехал за ним, внимательно проверяя, чтобы нас разделяло не меньше одной машины. Таль, по-видимому, опасался, что я буду за ним следить, поэтому кружил по городу, пробирался через переулки, останавливался, ждал и снова трогался с места. В конце концов он решил, что все чисто, и направился в Гиватаим. Там свернул на улицу Эйн Геди, узкую, больше похожую на переулок, выходящую на площадь, окруженную домами, выстроенными ступенчатыми террасами. Я припарковался рядом с «Рено» и успел заметить, что Таль поднимается по галерее и заходит в квартиру на одном из верхних этажей. Я выбрался из машины и укрылся во дворике. Маленькая дворняжка радостно обнюхала меня и задрала лапу – я едва успел убрать ногу. Спустя пять минут из квартиры вышел Таль. Выглядел он растерянным. Бросив что-то себе за плечо, он запер дверь. Когда он исчез с горизонта, я поднялся по лестнице и постучал в дверь. Ответа не последовало. Я постучал снова. На этот раз сильнее. С другой стороны кто-то безуспешно пытался повернуть ручку.


– Рели?


– Джош?


– Отойди от двери подальше.


Я не собирался ее выбивать. Это была старая массивная деревянная дверь, и я побоялся вывихнуть плечо. Просто вытащил пистолет и выстрелил в замок. Этажом выше кто-то закричал – то ли мужчина, то ли женщина. После третьего выстрела дверь распахнулась, и я вошел. Рели сидела на диване, обхватив руками большую подушку, и выглядела страшно напуганной. Увидев меня, она вскочила, подбежала ко мне и обняла. Ее всю трясло.


– Ты в порядке?


– Я думала, это он вернулся. – Она коснулась большого синяка на правой скуле. – Он меня ударил.


– Пойдем! Через пять минут здесь будет куча народу.


Я собрал все вещи, которые могли принадлежать ей, и мы вышли. На площадке стоял молодой парень в армейских брюках и белой футболке. В руках он сжимал автомат «галиль».


– Я слышал выстрелы.


– Это я стрелял. Ключи потерял.


– Так надо было вызвать слесаря.


– Знаешь, сколько стоит вызов?


– Ты ненормальный, честное слово. Ты ненормальный.


Десятью минутами позже мы были уже далеко. Рели прислонилась ко мне, и постепенно ее дрожь утихла.


– Джош.


– А?


– Что им от меня нужно?


– Они думают, что ты могла видеть тех, кто замешан в ограблении.


– Тогда почему они меня не убили?


– Потому что тебя защищает твой папа.


На минуту она почувствовала себя в безопасности, но тут до нее дошел смысл моих слов.


– Мой папа в этом замешан? Не может быть. Он великий знаток Торы. Цадик. Найн. Найн. Ду бист мишигине[15].


От волнения она продолжала взволнованно говорить на идиш, пока не сообразила, что я не понимаю ни слова. Мы оба погрузились в тяжелое молчание и молчали до тех пор, пока не добрались до бывшего склада в Яффе, где я оставил Жаки. Он по-прежнему лежал на кровати в той же позе. Рядом с ним на полу валялось несколько окурков. Когда мы вошли, он резко приподнялся на кровати:


– Где ты ее нашел?


– Какая разница? Давай приберемся здесь. Ей надо поспать.


– Я не устала.


– Конечно, нет. И все-таки ты поспишь. Я не хочу, чтобы тебя видели на улице.


– Я не маленькая девочка.


– Я тоже так думаю.


– Я хочу позвонить папе.


– Жаки, мне надо поговорить с ней наедине.


– Давай. Жду тебя снаружи.


Жаки вышел. Я почти насильно усадил ее на кровать и обнял за плечи. С минуту она вырывалась, но вдруг сдалась и вся обмякла. Я был готов услышать ее плач, но этот меня напугал. Из нее рвались сухие судорожные всхлипы.


– Что происходит, Джош? Почему?


– Я не знаю.


– Мой папа не может быть в этом замешан.


– Почему?


– Он честный человек.


– Я в этом не уверен. Может быть, он любит тебя, но это еще не делает его честным человеком. Аль Капоне тоже любил свою семью.


– Кто такой Аль Капоне?


– Неважно, Рели. Я хочу кое о чем тебя спросить. Только перед тем, как отвечать, хорошенько подумай.


– Спрашивай.


– В течение последней недели или двух у твоего отца были необычные посетители? Особенно иностранцы? Может быть, не похожие на религиозных? Не получал ли он каких-то известий, которые его удивили?


Она на минуту задумалась. Напряжение в ее сосредоточенном склоненном вниз лице только подчеркивало мягкость и красоту его линий.


– Кое-что было, но я не уверена, что это важно.


– Говори.


– Мы собирались переезжать в другую страну. Адмор поручил папе открыть центр для сбора пожертвований в Австрии.


– Я слышал об этом.


Она бросила на меня удивленный взгляд, но продолжала:


– Мы планировали переехать летом. И вдруг ему сообщили, что переезд переносится на более ранний срок. В связи с визитом адмора. Мне это не показалось странным, но он страшно рассердился. Я даже испугалась. Я никогда не видела его таким сердитым. Он даже накричал по телефону на секретаря адмора. У нас так не принято. Потом он два дня ни с кем словом не обмолвился. Ходил по дому и разговаривал сам с собой. Потом снова стал таким, как всегда, и мы все успокоились.


– Когда все это произошло?


– Примерно три недели назад.


Вполне достаточно времени, чтобы спланировать и организовать операцию. Ограбить мастерские, подставить меня и наладить связи для обращения бриллиантов в деньги. График немного напряженный, но реальный.


– Попытайся уснуть. Судя по твоему виду, тебе это необходимо.


Она крепко обняла меня.


– Я о многом передумала в той квартире.


– Иногда это утомляет.


– На этот раз – нет. Он пришел и ударил меня. Я вдруг увидела его таким, какой он есть. Тупой и жестокий. И сразу вспомнила о тебе. О твоей деликатности.


Я рассмеялся.


– Чему ты смеешься? – обиделась она.


– Прошу прощения, но ты первый человек, обвиняющий меня в деликатности.


– Не смей надо мной смеяться.


– Ладно, ладно.


Она минуту помолчала.


– Ты постригся.


– Да.


– Тебе идет. Теперь можно разглядеть твое лицо.


– Я и раньше не был хиппи.


– Кто такой хиппи?


– Ты не знаешь уймы вещей.


От тепла ее рук на моих плечах у меня кружилась голова.


– Я всегда была не такой, как все. Подружки в школе надо мной потешались. Для девчонки я была слишком высокой и сильной, а учительницы меня не любили, потому что я задавала слишком много вопросов. У нас слишком многие вещи положено принимать без объяснений. С тобой я чувствую, что все хорошо. Что бы я ни сделала, все будет в порядке. Знаешь, что у нас называют любовью?


– Нет.


– Нам говорят, что любовь – это готовность женщины подчиняться и усердно трудиться, чтобы муж мог спокойно изучать Тору и зачать как можно больше детей. Я не верю, что это и есть любовь.


– Нет.


Я встал и уже почти дошел до двери, когда она тихонько сказала:


– Джош.


– Да.


– Тебе страшно?


– От чего?


– От чувств. От того, что мы чувствуем?


– Да.


– Тебе не надо бояться.


Я не ответил. На площадке я взял у Жаки ключ и запер дверь снаружи, стараясь проворачивать ключ как можно тише. Не говоря ни слова, мы пошли к машине. Жаки опередил меня и привалился к дверце, не давая мне ее открыть.


– Куда?


– Я еще не решил. Но по дороге что-нибудь придумаю.


– Можно с тобой?


– Мне хотелось бы побыть одному.


– Из-за этой девушки ты сам не свой.


В его голосе не было желания подразнить меня. Только констатация факта.


– Я могу о себе позаботиться.


– Я знаю. Но я сегодня разговаривал с Кравицем по телефону.


– И?


– Тебя разыскивают по всему городу.


– Они меня не найдут.


– А если найдут?


– Тебе какая разница?


– Никакой.


– Прекрасно. Тогда увидимся вечером. Я вернусь часов в одиннадцать.


– Только скажи, где ты будешь, если понадобится передать тебе сообщение.


– Наверное, поеду в бар «Жано», поразнюхаю, что там и как. Оттуда – к родителям.


– Ты постригся.


– Да.


– Тебе идет. Теперь можно разглядеть твое лицо.


– Да. Рели тоже мне это сказала.


Я отодвинул его в сторону и сел в машину. Дождя не было, и я ехал с открытыми окнами, вдыхая холодный ветер, смешанный с едким табачным дымом. Как-то так получилось, что посреди всей этой суматохи мне оказалось необходимо убить несколько часов. События теперь развивались как бы сами по себе, мне оставалось только ждать, стараясь сохранить в целости нервы. Неожиданно для себя я очутился на улице Шенкин. Я остановился и заглянул в книжный магазинчик со свежевыбеленными стенами. Продавец, пожилой мужчина с тонкими чертами лица, сидел в углу, под плакатом с портретом Че Гевары, и читал. Такой же постер висел когда-то в моей однокомнатной квартирке в Иерусалиме, которую я делил с одной симпатичной и сумасбродной студенткой художественной академии «Бецалель». Продавец перехватил мой взгляд, но истолковал его неверно.


– Это моя дочь повесила, – сказал он с извиняющейся улыбкой.


Я не ответил. Он снова улыбнулся и вернулся к чтению. Я прогуливался между стеллажами, брал то одну, то другую книгу и перелистывал страницы, не понимая ни слова.


– У нас есть и другие его книги, если интересуетесь.


Я вздрогнул. Не заметил, как он встал и подошел ко мне. Опустив глаза на обложку, я впервые рассмотрел, что за книгу держу в руках. Джон Чивер. Рассказы.


– Я его не читал.


– Вам понравится, – улыбнулся продавец. – А если нет, всегда можно вернуть.


Я взял книгу и полез за деньгами. Продавец заворачивал книгу медленными точными движениями. Мне показалось, что ему жаль с ней расставаться. Я провел еще несколько минут в этом магазине, бродя между стеллажами и всеми силами цепляясь за то, что существует другой, нормальный мир. Потом с книгой под мышкой я вернулся к машине и поехал в бар «Жано». Две пожилые проститутки удивленно уставились на меня, когда я вошел и направился к стойке. Я попросил узо. Маленького лысого человечка с худенькими плечами, втиснутыми в то, что когда-то было приличным костюмом-тройкой, моя просьба рассмешила:


– Уважаемый, здесь тебе не Салоники. Если хочешь, есть бренди.


Он говорил с таким густым румынским акцентом, что было непонятно, то ли он подчеркивает его специально, то ли не может от него избавиться.


– Ты Жано?


– Жано умер. Я его брат.


Я протянул ему купюру в пятьдесят долларов:


– Почему бы тебе не сбегать куда-нибудь поблизости и не принести мне рюмочку узо? Сдачу оставь себе.


Он схватил деньги и испарился. Я уселся за столик и достал из пакета книгу. Я нарывался на неприятности и знал это. Когда твое описание разослано по всему городу, ты не можешь просто так зайти в такое место, как бар «Жано», и швыряться пятидесятидолларовыми купюрами, чтобы слух об этом не пополз по всей округе. В сущности, именно к этому я и стремился. Тот, кто придет меня искать, придет, чтобы меня убить. Я открыл книгу на середине и начал читать. Напечатанные слова с трудом пробивались сквозь пелену усталости к головному мозгу. Вернулся брат Жано и сунул мне в руку грязный стакан, наполовину наполненный узо. Я стал медленно пить. Проститутки, по-видимому, решили, что толку им от меня не будет, и вернулись к своей беседе, переговариваясь хриплыми от никотина голосами. Изредка из подсобного помещения выскакивал мальчишка лет семи-восьми и носился за заводной машинкой. В одну из своих вылазок он остановился возле моего стола:


– Дяденька, там с тобой хотят поговорить во дворе.


– Кто?


– Не знаю. Один какой-то.


– Как он выглядит?


– Высокий, как конь.


– Как конь?


– Да.


Я медленно встал и поправил куртку, чтобы пистолет был под рукой. Спросил у бармена, где выход на задний двор, и он ткнул пальцем в крашенную голубой краской дверь, на которую я раньше не обратил внимания. Я схватил его за засаленный галстук и притянул к себе.


– Любишь языком молоть?


– Я?


– Я никому не говорил, что буду здесь.


Я отпустил его, так и не дождавшись ответа, открыл дверь и вышел наружу. Сзади мне на голову обрушился короткий мощный удар. За миг до того, как потерять сознание, я сообразил, что шарахнули меня чем-то из жесткой резины, а значит, это могла быть только полицейская дубинка.


По-видимому, я не так уж долго провалялся в беспамятстве. Я лежал там же, между четырьмя облезлыми стенами, над которыми не было крыши, и чьи-то руки шарили по мне. В голове у меня гудело, и я, наверное, застонал, потому что тот, кто меня обыскивал, схватил мой пистолет и отскочил. Я привстал на одно колено, упираясь рукой в лужицу несвежей мочи. Поднял голову и тряс ею, пока зрение не восстановилось. Гольдштейн. Он стоял и скалился. В одной руке он держал дубинку, во второй – мой пистолет.


– Ну, Джош, мы больше не такие уж герои?


– Отложи пистолет, и посмотрим.


Я не очень люблю все эти штучки из вестернов, но дверь позади Гольдштейна медленно и тихо приоткрылась, и из-за нее выглянул Жаки. Гольдштейн ухмыльнулся:


– Мы с тобой, Джош, отправимся на маленькую прогулку.


– Ты ведь не думаешь, что сможешь дотащить меня до полиции?


– Не смогу?


Не переставая целиться в меня из пистолета, он повесил дубинку на пояс и вытащил из заднего кармана две пары кандалов.


– Одни на руки, одни на ноги.


– Чтобы надеть их, тебе придется меня убить.


– В чем проблема? Для меня мертвый ты стоишь гораздо больше, чем живой.


– Кто тебе платит?


– Не твое дело.


Жаки, которому эта беседа, по-видимому, надоела, сделал быстрый шаг вперед и ударил по руке, держащей пистолет. Гольдштейн повернулся к нему и мгновенно схватился за дубинку. Я снова убедился, что недооценивал Жаки. Он двигался легко, почти небрежно. Поднырнув под поднятую руку худощавого Гольдштейна, Жаки нанес ему под ребра два коротких жестких удара. Тот охнул, а Жаки, крутанувшись на одной ноге, заехал ему локтем в зубы. Полицейский отступил на три шага назад, пытаясь сохранить равновесие. Я видел, что он движется в мою сторону, а времени приготовиться к встрече у меня было полно. Я засадил ему кулаком в левую почку, вложив в удар всю силу. Мне показалось, что моя рука утонула в его теле чуть ли не по локоть. Он не издал ни звука. Просто упал на колени, а потом бревном повалился вперед. Раздался хруст сломанного об асфальт носа. Таким образом, счет по носам стал два – один в мою пользу. Жаки стоял над ним и смотрел на меня. В уголках его губ играла дурашливая полуулыбка.


– Некрасиво. Двое на одного.


С трудом проталкивая воздух из легких в гортань, я просипел:


– Знаю. Я сам хотел его прикончить, да ты помешал.


– Прости, я не нарочно.


– Не люблю, когда за мной следят.


Он подобрал с земли Чивера:


– Я смотрю, ты начал книги читать.


– Человек должен культурно расти.


– Давай его разбудим.


– Я принесу воды. Приглядывай за ним.


Жаки с удобством уселся Гольдштейну на спину, а я подобрал с асфальта пистолет. Увидев меня, бармен вжал голову в плечи. Я поводил стволом у него перед носом, и одна из проституток захохотала. Я подмигнул ей, зашел за стойку, взял большую пластиковую миску, наполнил ее водой со льдом и снова вышел во двор. Жаки встал и перевернул Гольдштейна. Все лицо у него было залито кровью и напоминало жуткую театральную маску, изготовленную безумным бутафором. Я облил его водой, и он зашевелился. Его тут же скрутило, он изогнулся и схватился рукой за почку, которая несколько минут назад познакомилась с моим кулаком. Вдруг он дернулся, и мы с Жаки инстинктивно отпрыгнули назад; Жаки выхватил из заднего кармана брюк нож. Я вылил на Гольдштейна остатки воды, и он открыл глаза.


– Ну, Гольдштейн, как самочувствие?


– Иди на хрен.


Я секунду поколебался. Гольдштейн был настоящий кусок дерьма, продажный трус и мерзавец. Но он был полицейским. Все мои инстинкты восставали против того, чтобы бить полицейского, если это не самозащита. Я знал, что стою у последней черты. Если я ее перейду, мне никогда этого не простят. Мне никто никогда больше не поможет. У меня не останется друзей «оттуда», готовых ради меня закрыть глаза на кое-какие детали. Если сейчас я с ним расправлюсь, то любой полицейский, за исключением Кравица, будет сначала стрелять, а уж потом спрашивать у меня документы. Никакого ареста. Никаких допросов. Наверное, это единственная черта, свойственная всем полицейским мира от Чикаго до Катманду: они не прощают убийства своих. Я нагнулся и ударил Гольдштейна кулаком в живот. Он снова скрючился. Я заставил его выпрямиться, ткнув локтем в глаз, схватил за мошонку и сжал кулак. Он закричал от боли.


– Мне нужны не твои вопли, а ответы, Гольдштейн. И если я не получу их, я оторву тебе яйца. Ты меня понял?


– Да, – почти беззвучно простонал он.


– Кто подбросил мои отпечатки в мастерские?


– Я не знаю.


Я снова сжал кулак. Он снова закричал. Когда я ослабил хватку, он зарыдал. По щекам у него катились слезы вперемешку с холодным потом. Его голова лежала в уже знакомой мне луже мочи. Смотреть на это было отвратительно.


– Кто подбросил мои отпечатки в мастерские?


– Я.


– Кто заплатил тебе, чтобы ты это сделал?


– Они. Религиозные.


– Когда они обратились к тебе?


– Где-то три недели назад.


– Кто назвал им мое имя?


Он не ответил, и его молчание сказало мне достаточно. Он.


– Почему я, Гольдштейн?


– Ты был самой подходящей кандидатурой. Ты в курсе, как работает полиция. Мы все о тебе выяснили и знали, что ради нескольких долларов ты возьмешься за любую работу. – Его лицо исказила гримаса боли. – Ничего личного.


Мою сестру убили, Рели изнасиловали, мой дом разнесли в щепки. «Ничего личного».


– Как там оказалась эта девушка?


– Какая девушка?


Я сжал кулак. Он закричал.


– Я спрашиваю, как там оказалась эта девушка?


Он вдруг заговорил отчетливо и злобно, как будто каждое слово доставляло ему удовольствие:


– Мы все рассчитали. Я сам сказал им, что ты идиот, и, если там окажется молоденькая девушка, ты бросишься помогать ей, а уж потом пойдешь в полицию. Ты всегда был кретином. Ты вечно путаешь жизнь и кино. Нам нужно было дождаться подходящего момента, чтобы подогнать все улики. А тут она решила прогуляться среди ночи.


– Вы сильно рисковали.


– Не очень. Ты же сам был полицейским. Ты знал, что случится, приведи ты ее в отделение. Ты слишком святой для таких дел. Тебя в полицейской школе в Шфараме так и называли: Джоша-святоша. Я сказал им: «Этот тупой придурок – святой, он заберет девушку к себе, начнет искать тех, кто ее изнасиловал, и влипнет по самое некуда». Я читал тебя как раскрытую книгу. Никогда я так не смеялся, как за два последних дня. Ты работал, как будто получал от меня инструкции. – Он сплюнул кровью и повторил: – Инструкции.


Мне удалось подавить в себе желание послушать еще немного, как он кричит.


– Как вы нашли девушку?


– Откуда мне знать? Ее привел Таль.


– И религиозные согласились?


– Да. Боялись только, что рабби узнает, что это они.


– Кто ее насиловал?


Похоже, что-то в моем голосе его напугало, потому что он быстро проговорил:


– Это не я, Джош. Ты же знаешь, я такими делами не занимаюсь.


– Тогда кто?


– Ребята Шимона. Из ешивы. Им это нравилось. Они говорили, у них с ней старые счеты.


– Какие счеты?


– Не знаю. Я не спрашивал.


Я наклонился над ним, одной рукой крепко сжал ему мошонку, а большим пальцем другой с силой надавил на травмированную почку. Он задергался как безумный, как слетевший с катушек робот из научно-фантастического фильма.


– Гольдштейн, кто еще, кроме тебя, Таля и парней из ешивы, в этом замешан?


– Больше никого.


Вдали, за несколько домов от нас, послышался звук полицейской сирены. Я еще раз надавил Гольдштейну на больное место. Он вдруг приподнялся, словно хотел сесть, но тут же упал навзничь. Сукин сын потерял сознание. Жаки потянул меня за руку:


– Пошли.


Мы передвигались короткими перебежками, прячась в каждом дворе. Возле кинотеатра «Синема 1» с афишей свежего боевика собралась огромная очередь. Скоро начинался сеанс. Я понимал, что опаздываю на встречу к отцу. Жаки пошел подогнать машину, а я пристроился в хвост очереди. Мимо промчался патрульный автомобиль. От предчувствия, что меня вот-вот схватят, у меня взмокла спина. Жаки подъехал на красной «Альфа-Ромео», старой, но ухоженной, и посигналил мне. Я оглянулся по сторонам и скользнул внутрь. Мы ехали на небольшой скорости, соблюдая все правила движения, не забывая про указатели поворотов и прочие глупости. Около десяти вечера мы остановились возле дома моих родителей.


– Дай мне ключи от «БМВ», я подгоню его за угол.


– Спасибо.


Двое полицейских, дежуривших у дома, были мне незнакомы. Я шмыгнул в задний дворик и по водосточной трубе вскарабкался до окна туалета. В последний раз я проделывал здесь подобный трюк, когда мне было четырнадцать, и каждый набранный с тех пор килограмм напоминал мне об этом. Несмотря на опоздание, перед тем как войти в гостиную, я умылся и вылил на себя четверть флакона одеколона. Судя по их лицам, помогло это не очень. Папа, выражая общее мнение, ошеломленно выговорил:


– Сынок, ты выглядишь ужасно.


– У меня были кое-какие проблемы.


– Заметно.


Я сел.


– Прошу прощения за опоздание. Я могу получить чашку кофе?


На столе стоял большой термос. Поскольку никто из присутствующих не проявил намерения сделать хоть что-то более полезное, чем просто на меня пялиться, я сам налил себе крепкого черного кофе и в несколько торопливых глотков с наслаждением выпил его без сахара, обжигая губы и язык. Это помогло мне сфокусировать взгляд, и тут я, не удержавшись, расхохотался.


Отчасти из-за старческой причуды, отчасти от недостатка времени они не стали переодеваться и пришли в чем были, пока рыскали в поисках информации. Мой папа, который, как выяснилось позже, оставался дома и занимался сортировкой и анализом материалов, выглядел обыкновенно. Так же обыкновенно выглядели Штернц из «Давара» и Яакоби из «Гаареца». Зато остальные пятеро нарядились кто во что горазд. Двое – раввинами. При более внимательном осмотре обнаружилось, что они нацепили лапсердаки длиной три четверти, какие носят только литские хасиды. Третий, работавший в «Маариве» обозревателем по арабским делам, преобразился в торговца-мусульманина откуда-то из Назарета или Восточного Иерусалима. Копия получилась неотличимой от оригинала, включая смуглую кожу и золотой перстень-печатку на мизинце правой руки, которая все еще перебирала четки, собранные из разноцветных камней. Закаш изображал богатого торговца бриллиантами, начиная с элегантного темно-синего костюма со светло-красным галстуком и заканчивая дорогим кожаным портфелем на коленях и легким ароматом хорошего парфюма.


Последний, Менаше Нисим, в конце 1950-х – начале 1960-х считавшийся величайшим криминальным репортером, а позже избранный председателем союза журналистов, выглядел настоящим уголовником – этакая постаревшая версия Жаки: цепочка на шее, шелковая сорочка с расстегнутым воротом, открывавшим все еще мускулистую грудь, и узкие габардиновые брюки, не способные скрыть несколько расплывшуюся талию.


Мой смех удивил их, но, поняв его причину, они тоже заулыбались, и через минуту мы уже все вместе хохотали. Из кухни высунула голову тетя Наоми и окинула нас сердитым взглядом. Это не помогло, и она укоризненно прошипела: «Тсс…» Мы смущенно смолкли.


– Позвольте вам напомнить, – кипя от праведного гнева, сказала она, – что в этом доме есть люди, которые скорбят.


Ее голова исчезла за дверью, и папа, к моему удивлению, пробормотал: «Всегда ее на дух не переносил». Это замечание вызвало новую волну сдавленных смешков и ехидных реплик, из которых я с изумлением узнал, что у тети Наоми был длительный роман с Закашем, причем еще при жизни дяди Хаима.


Когда все успокоились, папа раскрыл лежавший перед ним оранжевый блокнот и прокашлялся.


– Тут товарищи, – несмело начал он, – хотят кое-что тебе сказать…


От необходимости продолжать его спас Закаш.


– Джош, – заговорил он. – Мы согласились тебе помочь, потому что ты рос у нас на глазах, а теперь попал в беду. – Внезапно он сменил тон: – Ладно, ты не обязан слушать всю эту чушь. Короче говоря, нам ясно, что мы раскопали кое-что крупное. Мы хорошо поработали. Поэтому нам кажется, что, когда в этом деле будет поставлена точка, нам причитается право первой публикации.


Честно говоря, я ждал чего-то в этом роде. Эти ребята стали тем, кем стали, не потому, что раздавали конфеты вдовам и сиротам. С другой стороны, у меня не было никаких возражений, о чем я им и сообщил. В сущности, их предложение прекрасно вписывалось в мои планы. Папа, не скрывая облегчения, снова уткнулся в свой блокнот.


– Дайте мне еще десять минут, – попросил он.


Перед ним лежали семь отчетов. Он изучил их все, отобрал отдельные страницы и сделал некоторые пометки. Если бы этим занимался кто-то другой, я попросил бы дать мне все материалы и сам составил бы конспект, но тягаться с ним в искусстве выуживать из массива данных важную информацию было делом безнадежным. Поэтому я налил себе еще кофе и постарался как можно точнее ответить на все вопросы, которыми они меня засыпали. Это было нелегко. За десять минут они выжали меня досуха. Когда впервые прозвучало имя Рели, папа оторвал глаза от бумаг, бросил на меня взгляд, значения которого я не понял, и вернулся к блокноту. Наконец он откинулся назад и принялся вслух читать. Я ничего не записывал. Просто сидел и слушал, ловя каждое слово.


– Первое. Рабби, что там говорить, человек замечательный, но праведником его не назовешь. Он родился в Польше, в 1911 году, четвертый сын главы литских хасидов, ребе Меера-Егошуа Бен Моше. Ребенком проявил выдающиеся способности в изучении Торы. В 1928 году поехал учиться в Венскую ешиву и параллельно проходил курс в Высшем экономическом институте имени Рихарда Штольца. Учился он блестяще.


Я был слегка поражен обилием информации.


– Откуда все эти данные?


Папа пожал плечами:


– Из книги «Кто есть кто в мировом еврействе». А теперь перейдем к тому, о чем там не написано. Во время пребывания в Вене он не только учился, но и делал деньги. Тогда же он открыл для себя возможности биржи, и этот микроб сидит в нем по сей день. Он был одним из немногих, кто заранее понял, какими последствиями обвал американской биржи 1929 года обернется для европейских рынков, и крупно заработал, скупая и продавая акции немецких компаний. В 1936-м он с семьей переехал в Палестину и помог построить в Иерусалиме две ешивы. Параллельно он продолжал проворачивать финансовые операции, что не совсем пристойно для раввина, но никто не предъявлял к нему претензий, потому что деньги шли на постройку религиозных школ и колелей[16]. Жил он скромно. Как мне кажется, он из тех, кому нравится играть на бирже ради азарта. В 1959-м его брат, раввин Аарон Бен Меер, был избран главой литских хасидов. Он-то и приказал нашему герою прекратить финансовую деятельность и сосредоточиться на обучении молодежи. В 1982 году, после кризиса на израильской бирже, выяснилось, что указание тот не выполнил. Но что еще хуже, его деловое чутье с годами ослабло. Он прогорел. Потерял очень много денег. И не только своих, но и денег общины и денег из государственного бюджета. Не будь он родным братом адмора, его, скорее всего, сослали бы в какую-нибудь отдаленную общину и забыли бы о его существовании, но, как говорится, положение обязывает.


Он отхлебнул кофе и снова посмотрел на меня тем же странным взглядом. Что-то не давало ему покоя. Я не стал спрашивать, что именно.


– В 1984-м прежний адмор скончался, и на его место избрали нынешнего. Для рабби это был серьезный удар, потому что вновь избранный адмор был одним из тех, кто еще в 1982-м настаивал, чтобы его сняли с должности.


– Они не родственники?


– Дальние. Если бы не бесконечные авантюры, рабби и сам мог бы претендовать на титул адмора. Тот факт, что новый глава двора не является прямым потомком предыдущих адморов, в свое время вызвал настоящую бурю.


– Так они соперники?


– Нет. Рабби подписал письмо в поддержку нынешнего адмора – в уверенности, что это послужит ему страховым полисом. Для адмора это стало неожиданностью. А теперь, – он улыбнулся, – самое интересное. Как выяснилось, урок не пошел нашему рабби впрок. Он снова начал играть на деньги общины. Как только он узнал, что его переводят в Европу для сбора пожертвований, поднялась большая суета. Он задолжал очень много денег очень большому числу людей, а времени на покрытие долгов у него оставалось очень мало.


– Сколько он должен?


– Около двух миллионов долларов. Два дня назад он обратился к одному арабу, крупному торговцу валютой из Восточного Иерусалима…


Менаше Нисим красноречиво поднял сросшиеся брови и громко щелкнул четками.


– …И предложил ему потрясающую сделку, – продолжал отец. – Он берет у него шекели, а возвращает долг в долларах. Сумма – два миллиона.


Все, кроме Менаше Нисима, изумленно ахнули. Выгода для араба была очевидна: он пересчитывал шекели в доллары не по официальному курсу, а по курсу черного рынка.


– Рабби взял деньги и расплатился со всеми долгами до последнего грошика.


– А когда он должен вернуть ссуду?


– В воскресенье утром. Послезавтра.


У меня было даже меньше времени, чем я думал.


– Ясно, что у рабби, – продолжал отец, – не так много доверенных лиц, кому можно поручить привезти из Цюриха деньги. Но мы все разузнали. Есть один человек из близкого окружения, который должен вскоре прилететь в Израиль.


– Кто это?


– Жених его дочери Рахили.


– Но…


– Я знаю, что ты хочешь сказать. Тот, кого убили в отеле «Амбассадор», не был ее женихом. У религиозных принято объявлять о помолвке сразу после того, как обе семьи дадут согласие свату – шадхену. Объявление публикуют в специальном разделе религиозной газеты. Тот, кого тебе представили женихом Рахили, на самом деле был мужем ее сестры, Сары. Настоящий жених вылетел вчера рейсом авиакомпании «Эль-Аль» из Нью-Йорка в Цюрих. Там он проведет Шаббат, а на исходе субботы[17] прибудет в Израиль.


– Когда?


Он заглянул в свои бумаги:


– Из Швейцарии он вылетает рейсом в 19:45. Сюда прилетает в 23:15. Его наверняка будут встречать в аэропорту, потому что он не говорит на иврите.


Я встал и обвел их взглядом. Это были потрясающие старики. Они сидели в своих дурацких маскарадных костюмах с горящими глазами, хотя, насколько я знал, у Менаше Нисима на одном глазу была катаракта, по меньшей мере двое из них ходили с кардиостимуляторами, а все остальные страдали от обычного набора старческих болячек. Но сейчас они приняли лекарство, которое не мог прописать ни один врач в мире, – они учуяли сенсацию.


Они расходились медленно. Им очень не хотелось прощаться. Мы договорились, что они будут ждать моего звонка. Пока они толпились у дверей, я зашел в спальню, заметив мимоходом, как один из «раввинов» о чем-то шепчется с папой. Мама выглядела сегодня чуть лучше. При виде меня она расплакалась. Я крепко обнял ее и не разжимал рук, пока она не успокоилась. Я молча погладил ее по голове и вернулся в гостиную. Папа сидел на диване и проглядывал записи. Он посмотрел на меня со странной улыбкой:


– Хорошо, что мне есть чем заняться. Так я могу не думать о Ронит.


– Я знаю.


– Она была хорошей девочкой.


– Да.


Он тихо заплакал, беззвучно хватая воздух губами. На это было невозможно смотреть. Я пошел и наполнил себе ванну. Потом я лежал в воде и, когда мне хотелось плакать, плакал. Так я провел почти час. Вымыл голову и протер спиртом ранки, которых за последние дни накопилось немало. Побрился, достав из упаковки новый станок. От одеколона кожа начала гореть, и я корчил себе в зеркале дикие рожи. Потом я снова набрал в ванну воды и лег, давая телу расслабиться. В дверь постучали. Папа спросил разрешения войти. Я крикнул: «Да». Он подтянул к себе голубую пластиковую табуретку, на которой лежало полотенце, сел рядом со мной и прошелся взглядом по моим ссадинам.


– Какой же ты большой, – сказал он.


– Даже слишком. Не мешало бы сбросить килограмм пять.


– А мне набрать. Все еще ходишь на тренировки?


– В этом году немного распустился.


– Помнишь, в семнадцать лет ты хотел заняться боксом, а я тебе запрещал?


– Да.


– Но ты все равно занялся.


– Ты знал?


– Конечно. Я ходил к твоему тренеру и просил его не давать другим ребятам слишком сильно тебя колотить.


– И что он ответил?


– Что его волнует, как бы ты не слишком сильно колотил других.


– Честно?


– Да. Он сказал, что ты, если захочешь, можешь стать профессиональным боксером.


– И ты перестал волноваться?


– Почти. Я знал, что, как только ты докажешь себе, что способен многого в этом добиться, сам уйдешь.


– Пап.


– Что?


– Чего ты не хотел говорить мне при остальных?


– Как ты догадался?


– Я уже года два-три твой сын.


– Это насчет девушки, Рахили Штампфер.


– Рели? А что с ней?


– Мне кажется, тебе стоит кое-что с ней обсудить.


Через двадцать минут я открыл дверь ванной. Тетя Наоми как раз выходила из спальни. Она глянула на меня и тут же испуганно юркнула назад. Одевался я медленно и тщательно. Белая футболка, синий свитер грубой вязки, коричневая кожаная куртка, которую несколько лет назад мама привезла мне из Турции, джинсы и сапоги. Все было старое, разношенное, не стесняющее движений. Из дома я ушел, ни с кем не попрощавшись. Сел в машину и откинул голову назад.


– Черт, – вслух сказал я. – Черт, черт, черт.


Я достал из бардачка маленькую записную книжку с ручкой, прикрепленной к ней резинкой, и нарисовал человеческое лицо. Не мужское и не женское. С широко раскрытыми глазами. От каждого глаза спускались по щекам тоненькие линии, как будто этот человек только что проснулся.

12


Было уже половина второго ночи, когда я подъехал к бывшему складу в Яффе. Дверь была не заперта. Я вошел внутрь и в слабом свете, сочившемся с улицы, разглядел разметавшуюся по кровати Рели. Одной рукой она прикрывала себе глаза, вторая, соскользнув с кровати, свешивалась вниз; пальцы были широко расставлены, словно в безмолвной мольбе. Она повернулась во сне, и темные волосы упали ей на лицо. Одна прядь почти коснулась полуоткрытых губ. Я протянул руку и откинул ее. Услышав позади себя шорох, я обернулся. Вначале я видел только красное искрящееся пятно. Жаки сидел на полу и курил. Запах никого не обманул бы – марихуана. Жестом я указал ему на дверь. Мы вышли на улицу и заперли ее за собой. Лил дождь, и тяжелые капли падали на лицо и стекали за шиворот. Не говоря ни слова, Жаки протянул мне косяк. Я сделал пару затяжек. В жизни я курил траву всего несколько раз, один или в компании с Кравицем. Но не было смысла продолжать изображать святого. Да и вообще ни в чем больше не было смысла.


– Что слышно?


– Завтра все закончится.


– Не слышу радости в твоем голосе.


– А ее и нет.


Мы помолчали. В одном из домов напротив заиграли джаз. Это была не запись. В последние годы в этот район переехало много молодых музыкантов, и двое сейчас играли на гитаре и на саксофоне. Играли они хорошо, даже очень. Мне понадобилось несколько минут, чтобы узнать мелодию. Ян Гарбарек и Эгберто Гисмонти, последний альбом. Я не очень-то разбираюсь в джазе, но у меня когда-то была подружка, которая ставила его всякий раз, когда мы занимались любовью. Мне вдруг захотелось послушать их с более близкого расстояния.


– Люблю эту тему, – произнес Жаки.


Я изумленно уставился на него:


– Ты ее знаешь?


– Ты помнишь, что я три года провел в Нью-Йорке?


– Конечно. Ты работал на шайку Рувена Мизрахи с Ист-Сайда.


– Это по ночам. А вечерами я играл в гарлемских клубах. – Он тихонько рассмеялся. – Они думали, что я мулат.


– И на каком инструменте ты играешь?


– На бас-гитаре.


– Давно?


– С двенадцати лет. В нашей школе для дефективных учителя считали, что музыка – прекрасный способ уберечь нас от влияния улицы. Это была ошибка, но я научился играть на бас-гитаре.


Я понимал, что, если бы не марихуана, он ни за что не рассказал бы мне этого. В Жаки было скрыто гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. До меня вдруг дошло, что я совсем его не знаю. Как и все остальные, впрочем. Он был из тех, кто не спешит раскрываться.


– Давай сходим туда.


– Куда?


– К музыкантам.


Я не стал дожидаться ответа. Просто зашагал в том направлении, и минутой позже Жаки догнал меня. У подъезда он бросил:


– Ты с приветом, Джош. С большим приветом.


Я не ответил. Поднялся по лестнице и постучал в дверь. Нам открыла невысокая красивая блондинка в круглых очках а-ля Джон Леннон, на вид не старше девятнадцати. На ней были широкие индийские штаны из голубого шелка и белая футболка, доходившая почти до колен.


– Да?


– Прошу прощения. Мы проходили мимо, услышали музыку и подумали, нельзя ли нам послушать ее поближе.


Она не стала задавать вопросов. Просто широко распахнула дверь и вернулась в гостиную. Мы последовали за ней. На полу, обнявшись, лежали две молодые пары. У стены сидела девушка и простым карандашом делала в альбоме для рисования наброски. В центре комнаты стоял бородатый парень с длинными волосами, схваченными на затылке синей резинкой, и с закрытыми глазами играл на саксофоне. Рядом с ним, на маленьком стуле, сидел гитарист, перед которым стоял пюпитр с нотами. Блондинка присела рядом с музыкантами. Наверное, мы показались им странной парой: огромный неуклюжий мужчина старше их лет на десять и маленький живчик, будто явившийся прямиком из фильма Дино Де Лаурентиса про итальянскую мафию. Гитарист приветственно подмигнул нам и продолжил играть. Остальные улыбались нам с ленивым, но неподдельным дружелюбием. Жаки достал из внутреннего кармана плаща несколько косяков и угостил присутствующих.


– Джош?


– Что?


– Ты не хотел бы провести эту ночь с Рели?


– Нет.


– Почему?


– Долго объяснять.


Тем временем музыканты оставили основную тему и перешли к импровизации, попеременно солируя. Блондинка нагнулась, сняла очки, извлекла из-под груды цветастых подушек флейту и присоединилась к дуэту, выводя орнамент высоких и чистых звуков. Жаки не мог оторвать от нее взгляда. Он смотрел на нее так пристально, что спустя несколько минут она, продолжая играть, подняла ресницы, прикрывавшие огромные каре-зеленые глаза. Их взгляды буквально прижимались друг к другу. Я откинулся назад, дав себя поглотить дурманящей смеси музыки, любви и дыма, и незаметно уснул.


Проснулся я с ощущением, что кто-то на меня смотрит. Я поднял голову, и Жаки улыбнулся мне. Он опирался на локоть и курил. Под одним с ним одеялом лежала, обнажив плечо, маленькая блондинка, которая и во сне обнимала его. Вся вчерашняя компания сидела, склонившись над голубой доской настольной викторины. Они отвечали на вопросы по теме «Кино».


– Кто играл с Чарли Чаплином в «Огнях большого города»? – спросил бородатый саксофонист.


– Вирджиния Черрилл, – раздался позади меня знакомый голос.


Это был Кравиц с его самодовольной ухмылкой.


– С каких пор ты стал специалистом по кинематографу?


– Кто-то же должен быть образован. Не могут все быть невеждами.


– Будь я таким же коротышкой, как ты, тоже старался бы отыграться на чем-нибудь еще.


– С такими жировыми отложениями, как у тебя, я бы отыгрывался на всем подряд.


– Зараза.


– Вот видишь! Я оскорбляю тебя интеллигентно, с тонкой насмешкой, а ты способен только ругаться. Еще немного, и ты, чего доброго, полезешь в драку.


Я пытался придумать достойный ответ, но по утрам мне трудно блистать остроумием.


Как всегда, этот обмен идиотскими любезностями доставил нам обоим удовольствие. Я потянулся и взглянул на часы. Десять утра. За окнами мягко светило солнце. Дождь наконец-то прекратился. Я бросил взгляд на Жаки. Он сосредоточено гладил светлые волосы, разметавшиеся у него на груди.


– Смотри, как бы Кравиц не арестовал тебя за совращение несовершеннолетней. Она же совсем девчонка.


– Чувак, – улыбнулся он. – У нас же любовь.


– Как бы она не вернула тебя на стезю добродетели.


– А я уже вернулся.


– А ты не в курсе? – удивленно спросил Кравиц.


– В курсе чего?


– Он уже три года как завязал. Ему принадлежит половина клубов в Яффе и два ресторана в Тель-Авиве. Говорят, он даже налоги платит.


– Сорок пять процентов, чувак, – ухмыльнулся Жаки. – Все, до копеечки.


Я смотрел на него, переваривая услышанное. Я уже оставил надежду узнать, как я могу ему отплатить. Жаки без крайней необходимости предпочитал не отвечать на вопросы. Он догадался о моих мыслях и улыбнулся:


– Это называется дружбой.


Я встал.


– Ладно, пошли. Нам предстоит длинный день.


Жаки разбудил малышку и записал ее номер телефона. На прощанье они поцеловались. Насколько я понимал, слово «любовь» было тут вполне уместно. Мы спустились вниз и уселись на заборчике напротив склада. Кравиц, благослови его Господь, не забыл прихватить с собой пачку «Нельсона». Я разорвал целлофановую обертку, мы взяли по сигарете, и прямо там же, на заборе, я все им объяснил. Сначала они слушали меня спокойно, потом с изумлением, а под конец – с холодной собранностью. Когда все было обговорено, я спрыгнул с забора, пошел на склад и разбудил Рели. Она распахнула глаза и прижалась ко мне.


– Мне снилось, что ты умер.


– Не сегодня.


Я осторожно провел пальцем по ее шее до самой ключицы и почувствовал ее волнение. Потом я ее поцеловал. На вкус она была как утро, с легкой горчинкой черного кофе.


– Сегодня ночью, – сказал я, – все закончится.


Она сильнее прижалась ко мне:


– Обещаешь?


– Да. Останься пока с Жаки. Нам с Кравицем надо уладить пару дел. Я вернусь за тобой ночью. Постарайся еще поспать.


– Я не усну.


– Попозже Жаки принесет тебе что-нибудь почитать.


Жаки улыбнулся ей и уселся на свое постоянное место, на полу у стены.


Мы с Кравицем отправились в Бней-Брак. Суббота преобразила этот перенаселенный и пыльный город. Мы оставили машину на окраине и дальше пошли пешком. Вдоль главной улицы то тут, то там стояли группки молодых людей в белых сорочках. На нас они косились с подозрением. Празднично одетые пары с детьми неторопливо прогуливались и переговаривались тихими, преисполненными уважения голосами. Через двадцать минут мы прибыли по искомому адресу.


В восемь вечера я вернулся на склад в Яффу. Все ниточки наконец соединились. Дальнейшее зависело только от меня. Кравиц остановился возле своей «Кортины», открыл дверцу и вдруг быстро обернулся, схватил меня за голову, расцеловал в обе щеки, пробормотал: «Ни пуха!» – сел в машину и укатил. В глазах у него стояли слезы. Сентиментальный сукин сын.


Рели и Жаки ждали меня. Она – в явном напряжении, он – в напряжении, скрытом под маской беспечности. Я еще раз повторил ей сказанное утром: «Вернусь ночью». Если я задержусь, пусть не впадает в истерику. Жаки встал и вышел, насвистывая какой-то мотивчик. Мы снова обнялись. Я хватался за нее, как за соломинку.


– Я люблю тебя.


– Я тебя тоже.


Я вышел. «БМВ» был надраен до блеска и даже покрыт тонким слоем полироли. Я изогнул бровь.


– Мне было немного скучно.


– Должно быть, очень скучно, чтобы мыть краденую машину.


– Она не краденая, а позаимствованная.


Жаки гнал машину к аэропорту со спокойствием профессионала. Я сидел рядом с ним и, подложив под блокнот руководство по эксплуатации, рисовал женщину о двух головах. Одна голова смеялась, другая была погружена в глубокий сон. Я вырвал листок, сложил его и убрал во внутренний карман куртки. Двадцать минут спустя мы стояли перед табло прилетов. Самолет из Цюриха должен был сесть через пятнадцать минут. Мы зашли в терминал и выпили по стаканчику дрянного кофе. Потом направились в зал прилетов и чуть не натолкнулись на Шая Таля, который стоял спиной к нам, изучая табло. Я оттащил Жаки за колонну, и мы стали за ним наблюдать.


– Как он пронесет деньги через таможню? – прошептал Жаки.


– А в чем проблема? Валюту нельзя вывозить, но нет закона, запрещающего ввоз валюты в страну.


Рядом с номером рейса замигал огонек, означая, что самолет приземлился. Я шепнул Жаки, чтобы подогнал машину, и он испарился. Из-за колонны я продолжал следить за Талем. Он напряженно вглядывался в фотографию, которую держал в своей огромной лапище. Я закурил пятую сигарету, когда автоматические двери раздвинулись, выпустив нарядно одетого упитанного религиозного юношу с ухоженной бородкой. Чемодана у него не было – только две одинаковые большие сумки коричневой кожи с тяжелыми медными замками, для верности перехваченные ремнями. Казалось, он вот-вот переломится пополам. Четыре с половиной миллиона долларов весят немало. Таль помахал ему, и жених быстро двинулся в его сторону. Они обменялись парой слов, и жених протянул ему обе сумки. Он явно был счастлив от них избавиться, и я решил, что он просто не знает, что в них находится.


Жаки ждал меня в машине и с видом клинического идиота слушал суровый выговор патрульного из полиции аэропорта. Я, старательно пряча лицо, быстренько скользнул в машину, и мы медленно тронулись с места. Несколькими минутами позже мы увидели «Рено» Таля, выезжающего со стоянки. Я надавил на педаль газа и пристроился ему в хвост. Коротко взгрустнув, что со мной нет моей «Капри», я признал, что и у «БМВ» есть кое-какие преимущества. Шоссе в половине одиннадцатого вечера было почти пустым.


Возле старой железнодорожной станции в Иерусалиме мы сделали это. Я увеличил скорость, обогнал «Рено», выписал на дороге несколько зигзагов, как будто потерял управление, и врезался в переднее крыло «Рено» с такой силой, что обе машины вылетели в кювет. Мы с Жаки не обменялись ни словом. Все было спланировано и оговорено раз десять еще утром. На болтовню времени не было. Для нас авария не была неожиданностью, что давало нам пару минут форы. Мы выбрались из машины и бросились к «Рено», который лежал на боку под странным углом, вращая в воздухе двумя левыми колесами. Я успел добежать до него в тот момент, когда Таль открыл дверь, чтобы обнаружить, что на него направлен приплюснутый ствол FN. Жаки сжимал в правой руке кольт сорок пятого калибра – доисторическое чудовище, еще во времена Дикого Запада прозванное «миротворцем» и способное с расстояния в сто метров уложить слона. Ударом рукоятки он выбил стекло и направил револьвер на нарядно одетого паренька, который сидел и дрожал. Рассыпаться в подробных объяснениях было некогда, и я просто прорычал: «Выходи!» Таль вылез из машины, я без лишней деликатности ткнул ему пистолет в основание позвоночника, быстро обыскал его и нашел «Вальтер-П38» – дрянной пистолетишко для дилетантов. Настоящим оружием Таля были его мощные мускулы, которые беспомощно вздулись, пока я обшаривал его карманы. Жаки выволок из машины жениха, и мы поставили их рядом. Я держал их на прицеле. Таль попытался что-то сказать, но я оборвал его: «Заткнись». К моему удивлению, он замолчал. Жаки отогнал обе машины за близлежащий холм и выключил свет. Потом перенес сумки в «БМВ», которая, хоть и осталась без фары, но в остальном выглядела вполне прилично. На штанах жениха начало расплываться темное влажное пятно. Он весь трясся, и я испугался, что еще немного, и его хватит инфаркт. Таля тоже трясло, но не от страха, а от злости.


– Если бы не пистолет, я бы тебя в порошок стер! – Он бессильно сжал свои огромные ладони. – Раздавил, как клопа!


И тут на меня накатило. Я ждал этого с той минуты, когда увидел Рони убитой. Я знал, что эта волна безумного, неистового бешенства настигнет меня в самый неподходящий момент, и не был к ней готов. Я отдал пистолет Жаки, который машинально взял его, не понимая, что происходит. Потом, посмотрев мне в лицо, он поднял руку с пистолетом:


– Это плохая идея, Джош.


– Я знаю. Если со мной что-то случится, просто прострели ему коленную чашечку и уезжай отсюда. Вы с Кравицем знаете, что делать.


На старой станции горел одинокий фонарь, который бросал на влажный песок пятно света. Я ступил в этот блеклый круг.


– Давай, – сказал я Талю. – Голос у меня сорвался, и я прочистил горло: – Посмотрим, на что ты способен.


В его лице мелькнуло нечто вроде злобной улыбки, больше похожей на звериный оскал. Огромные руки прочертили в воздухе резкую дугу. Вслед за мной он сбросил верхнюю одежду и остался в одной футболке. Сделав шаг ко мне, он выбросил вперед здоровенный кулак. Я не сдвинулся с места, лишь отклонил корпус, и рука пролетела мимо. На мгновенье он потерял равновесие, и я, воспользовавшись этим, залепил ему в ухо.


Честно говоря, это был неравный бой. Таль был настолько здоровым, что никто никогда не пытался проверить его в деле. Он был неуклюж до отвращения и не очень понимал, что ему делать со своим устрашающе могучим телом. Кроме того, как всякий непрофессионал, собираясь нанести особенно мощный удар, он на мгновение прикрывал глаза. А я был профессионалом. И я был очень зол. Мне уже доводилось бывать в таких местах, где никто не разнимает дерущихся, и вообще-то я достаточно крепкий парень. Я выплеснул на него все отчаяние последних дней. Снова и снова лупил его по болевым точкам. Под дых, по ушам, по коленям, в пах. Он был невероятно, по-бычьи, силен. Он мог выдержать больше, чем кто бы то ни было. Руки у меня отяжелели, и я сказал себе, что сейчас он должен упасть. Что он просто обязан упасть, неважно, насколько он крепок. Мы оба медленно кружили в мертвенно-бледном пятне света. Дважды ему удалось меня достать. Один раз в плечо и один раз в грудь. Оба раза мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Но это была лишь секундная дурнота. Слабеющими кулаками он молотил воздух вокруг меня. После одного из ударов в пустоту, в который он вложил остатки сил, он замер на месте, тяжело дыша. Тут я нанес ему страшный удар в живот. Он согнулся.


– Падай, – простонал я, – падай.


Словно в кошмарном сне, я наблюдал, как он медленно выпрямляется. С залитого черной кровью лица на меня смотрели его ненавидящие глаза. Сконцентрировав всю массу тела на кончике кулака, я нанес ему хук справа. Он сделал полный поворот вокруг своей оси и рухнул на землю. Я не протянул по-джентльменски руку, чтобы помочь ему встать. Вместо этого я наступил ему сапогом на запястье и вдавил его лицом в песок. Потом я каблуком перевернул его, чтобы он не захлебнулся собственной кровью, и, совсем обессиленный, дополз до Жаки. Рядом слышался тихий свист, и я не сразу сообразил, что этот звук издают мои собственные легкие. Это заставило меня задуматься, не сломаны ли у меня ребра. Опираясь на плечо Жаки, я внимательно посмотрел на нарядно одетого юношу.


– Я не буду с тобой драться, – сказал он по-английски.


Его голос доносился до меня как будто издалека. В памяти всплыло лицо, по которому, лаская закрытые глаза, струилась темная прядь.


– Я тоже не буду с тобой драться.


– Я могу идти?


– Именно это ты и сделаешь. Пойдешь.


Ключи от «Рено» мы бросили там. По дороге остановились около телефона-автомата, и я позвонил рабби. Он тут же снял трубку. По-видимому, ждал сообщения от Таля.


– Это Джош.


– Мне нечего тебе сказать.


– Да ну? Когда я звонил тебе последний раз, ты как раз хотел сказать мне очень много.


– Это было тогда.


– Будет лучше и сейчас сделать то же. Мы перехватили Таля и жениха Рели по дороге из аэропорта.


Повисло молчание. Потом он осторожно произнес:


– Чего ты хочешь?


– Для начала встретиться.


– Где и когда?


Я глянул на часы. Без четверти двенадцать.


– В два часа. На стоянке у пляжа «Кантри-Клаб», рядом с отелем «Мандарин». Знаешь, где это?


– Я найду.


– Приходи один. Или в следующий раз увидишь свою дочь упакованной в мешок для трупов.


– Хорошо. Только не трогай ее.


Я вышел из телефонной будки и посмотрел на небо. Там собирались тяжелые тучи. В воздухе пахло свежестью скорого дождя.


– Через два часа, – сказал я Жаки.


– Поехали, сообщим Рели и Кравицу.


– У нас есть еще немного времени. Давай сначала где-нибудь перекусим. Я страшно голоден.

13


Мы с Жаки сидели в пабе «Кинг Джордж». Перед нами стояли тарелки с салатами и фаршированными овощами, к которым мы даже не притронулись. Только стаканы с пивом постепенно пустели. Без четверти час Жаки одним торопливым глотком прикончил свой третий стакан.


– Двинули?


Я встал:


– Пошли.


Мы расплатились и вышли на улицу. Возле «БМВ» он вдруг протянул мне руку немного нелепым, но трогательным жестом. Я пожал ее. Позади нас, взвизгнув тормозами, остановилась машина, из которой выпрыгнули две фигуры с пистолетами в руках. Они были в гражданском, но их стремительность, как и резкая манера тормозить, никого не могли обмануть, – это были полицейские. В сущности, этого следовало ожидать. У полиции везде свои люди, их разведка умеет работать, и уж если они ищут тебя, то, как правило, находят. Я покосился на Жаки, и он почти незаметно кивнул. Сдаваться без сопротивления мы не собирались. Более высокий полицейский произнес:


– Ну что, гаденыш, много воды утекло.


Я присмотрелся к нему внимательнее и охнул. Его звали Моше Дорианов, но он упрямо называл себя Джонни. Тучный, весь покрытый густыми черными волосами. Даже в полицейских душевых, где собирается не слишком брезгливая публика, его вид вызывал тошноту. Когда я получил звание старшего сержанта, его назначили моим заместителем. Почти сразу я подал начальству рапорт о том, что он берет взятки. Его уволили. Каким-то образом ему удалось остаться в полиции, добившись перевода в окружное управление Тверии, и я думал, что он до сих пор там. Я не очень-то удивился, увидев его. В этом деле каждая мразь из моего прошлого повылезла из щелей. В пабе напротив посетители начали вставать со своих мест и собираться на тротуаре, глазея на нас.


Как выяснилось, работа в Тверии не намного улучшила профессиональные качества Дорианова. Одурманенный предчувствием скорого триумфа, он подошел слишком близко ко мне и перекрыл своему напарнику директрису выстрела. Кроме того, доставая наручники, он переложил пистолет в левую руку. Не повышая голоса, я сказал: «Жаки» – и правой ладонью взял запястье Дорианова в захват. Второй рукой я заломил назад его кисть. Бой с Талем существенно замедлил мою реакцию, а плечо, которое приняло на себя удар, посылало мозгу отчаянные сигналы SOS, но и в этом состоянии я по сравнению с Дориановым был быстр как молния. Он удивленно охнул, а когда полуоборотом на месте я потянул его за собой, ломая ему запястье весом его же собственного тела, он завизжал высоким, почти женским голосом.


Я оставил его горевать над своими травмами, слишком серьезными, чтобы пытаться схватить валяющийся прямо у его ног пистолет, и поспешил на помощь Жаки, который удерживал на весу руку с оружием второго полицейского. Их поза напомнила мне бой между Ункасом и гуроном из предпоследней главы «Последнего из могикан», моей любимой в детстве книге. Понятия чести, о которых там повествуется, в данный момент показались мне не совсем уместными, и я носком сапога ударил полицейского по нижней части спины. Он упал на колени, оставив пистолет в руках Жаки, который быстро его перевернул и стукнул противника рукояткой по голове. Мы бросили эту парочку – подвывающего от боли Дорианова и второго, нырнувшего в мир грез, полный обнаженных красоток. Не говоря ни слова, каждый из нас прыгнул в свою машину, оставив позади ошеломленных зрителей. Вся эта сцена длилась не больше двух минут, но она почему-то придала мне бодрости. Если ты меньше чем за два дня наделаешь дел на три срока за нападение на полицейского, то тебе лучше сохранять бодрость.


Я помчался в Яффу, надеясь, что Дорианов не успел передать в оперативный центр описание моей машины. В доме напротив снова играла музыка, и я улыбнулся про себя, вспомнив новую подружку Жаки.


Рели не спала. Полностью одетая, она сидела на кровати. Когда я вошел, она поднялась и подбежала ко мне. За мгновение до того, как она меня обняла, я вытянул вперед руку и остановил ее. Она замерла, не понимая, что происходит.


– Что случилось?


– Ничего. Просто хочу на тебя посмотреть.


Она наклонила голову в сторону, как грустный кокер-спаниель, и едва заметно улыбнулась. Никогда она не была красивее, чем сейчас. Жаки принес ей черную мужскую куртку и длинный красный шарф, который нашел у себя дома. Жесткий воротник подпирал ей шею, прикрывал подбородок и подчеркивал длинную царапину на виске, оставленную ножом убийцы моей сестры. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, которые даже в полутьме склада светились голубизной. Она сделала последний разделявший нас шаг и прижалась ко мне. Двумя руками она взялась за края шарфа и закинула мне их за голову, притягивая к себе. Ее темные волосы касались моего лица, слегка его щекоча. Ее губы были прохладными и мягкими. Прошло немало времени, прежде мы отпустили друг друга.


– Улыбнись.


– Зачем?


– Мне нравится, когда ты улыбаешься. Ты выглядишь совсем по-другому.


– Мне казалось, я нравлюсь тебе такой, какая есть.


– Ты знаешь, что ты мне нравишься такой, какая есть, но ты так редко улыбаешься.


– Может быть, у меня нет причин для улыбок?


– Улыбнись тому, что мы вместе. Ты очень красивая, Рели.


– Когда я с тобой, я тоже в это верю.


Она отпрянула, придерживая концы накинутого на меня шарфа, чтобы не потерять равновесие, и посмотрела мне в глаза.


– Кравиц сказал, что сегодня все закончится.


– Да.


– Ты уверен?


– Да.


– Ты всех поймаешь?


– Надеюсь.


– «А беззаконные будут извержены и потомство нечестивых истребится».


– Что-то в этом роде.


– Это из Псалтири Давида. Псалом Тридцать шестой. В котором говорится о возмездии злодеям.


– Я бы немножко подправил формулировки, но в целом схвачено верно.


– Только ты можешь сказать, что в Псалтири Давида надо подправить формулировки.


– Пошли. У нас мало времени.


Я оставил машину возле склада и вызвал такси. Пожилой водитель изредка поглядывал на нас в зеркало заднего вида и усмехался. Когда я сказал ему, куда ехать, он на секунду прищурился. Я сидел сзади, обнимал Рели, вдыхал ее запах и смотрел из окна на город. Если в ближайшие часы что-то – что бы это ни было – пойдет не так, это означает, что я вижу эти улицы в последний раз. Когда мы выехали на набережную, полил сильный дождь. Стоящие плотно один к другому отели казались гигантскими динозаврами, а неоновые огни – блестками, прилипшими к их каменным шкурам. Рели озиралась вокруг с тем же любопытством, какое всегда просыпалось в ней на улицах города. Двигаясь на север, мы по улице Ха-Яркон приблизились к старому тель-авивскому порту, по соседству с которым расположен квартал развлечений. Из китайского ресторана в обнимку выходили, смеясь, две пары в дорогих плащах и с зонтиками, защищающими стодолларовые стрижки.


– Хорошо им, – сказала Рели шепотом.


На выезде из города водитель прибавил скорость. Когда мы свернули на шоссе, ведущее к парковке возле «Кантри-Клаба», я бросил взгляд на часы. Час сорок. Я расплатился с таксистом, он пожелал нам хорошего вечера и укатил. Я достал из внутреннего кармана рисунок двухголовой женщины и протянул его Рели. Она недоуменно посмотрела на меня.


– Подарок.


– Спасибо.


Повисло неловкое молчание, которое ни один из нас не решился нарушить.


Жаки уже ждал нас на стоянке. Он был без зонта, зато в широкополой гангстерской шляпе с желтой шелковой лентой. Рядом с ним стоял еще какой-то человек, выше его на несколько сантиметров. Жаки протянул ему пачку «Мальборо», но тот отрицательно покачал головой. Тогда Жаки сунул сигарету себе в рот и прикурил.


Огонек зажигалки на мгновение осветил его смуглое лицо. Вокруг стояло с дюжину пустых машин. Я медленно, не обращая внимания на дождь, направился к Жаки. Рели шла следом за мной, кутаясь в плащ. Она по-прежнему молчала.


Лишь когда мы приблизились к Жаки, она, кивнув на незнакомца, поинтересовалась:


– Кто это?


Жаки не ответил. Он стоял, не двигаясь, будто ее не слышал. Она смущенно отступила назад. Я шагнул ей за спину. Между Жаки и мной она была как в западне. Я достал сигарету, и Жаки поверх ее плеча протянул мне зажигалку. Прикрывая огонек руками, я со второй попытки смог прикурить. Затянулся и стал смотреть, как дым поднимается мягкими кольцами и исчезает во тьме. Рели, зажатая между нами, явно ощущала себя неуютно. Я почти чувствовал, как она сдерживается, чтобы не задавать вопросов. Я чуть отступил в сторону, чтобы видеть ее лицо.


– Ты, – сказал я, – действовала почти безошибочно.


– Что?


Я не обратил на ее реплику никакого внимания и продолжил:


– Почти с самого начала этой истории я понимал, что в ней замешан еще один человек, который все время остается в тени, но дергает за все ниточки. Только я не знал, кто это. Я подозревал всех. В какой-то момент даже Жаки. Всех, кроме тебя. Ведь ты была несчастной жертвой. Красивая девочка из Бней-Брака, которой всего-то и хотелось, что получить немножко того, о чем мечтают все девушки ее возраста. Такое естественное желание. Но вот она оказалась впутана в темную историю, не понимая, как с ней могло случиться такое. Но я ошибся.


Очень тихо, почти шепотом она спросила:


– О чем ты, Джош?


Я снова проигнорировал ее вопрос.


– Знаки были повсюду, но я упрямо не хотел их замечать. Первую ошибку я допустил после того, как начальник окружного управления меня арестовал, а рабби помог мне освободиться. Ему надо было выиграть время, чтобы сфабриковать против меня доказательства, но выпустить меня он мог только при одном условии: что в каждый момент времени будет точно знать, где я нахожусь. И только один человек имел возможность докладывать ему о моих передвижениях почти сразу. Ты. Думаю, тогда они еще не планировали убийство, им было достаточно надолго упрятать меня за решетку. Позже, поняв, что я копаю слишком глубоко, они решили от меня избавиться. Но не своими руками. Они наняли профессионального киллера и дали ему два адреса: гостиницы «Амбассадор» и дома моей сестры, где жила ты. О том, что там произошло, я могу только догадываться. Не верю, чтобы ты желала Рони смерти. Ты не убийца. У тебя было много возможностей меня прикончить, но ты их не использовала. Я предполагаю, что убийца проник в квартиру, убедился, что меня нет и вступил с тобой в разговор. Он не знал, что в доме есть кто-то еще, пока Рони не вышла из своей комнаты. И тогда он ее убил. Не потому, что она видела его. А потому, что она видела вас вместе. Царапину на виске ты получила, когда пыталась его остановить. Это не ошибка дилетанта, а точность профессионала. Ему требовалось вывести тебя из игры, пока он не закончит «обрабатывать» мою сестру. Если бы он хотел тебя убить, ты бы погибла первой. Ты была в гостиной, а он не из тех, кто оставляет работу незаконченной. Этот скот получал удовольствие от убийств.


Меня немного знобило, по телу разлилась слабость. Как будто у меня начинался легкий грипп без температуры.


– К тому времени как он зарезал Рони, – продолжил я, – ты уже пришла в себя. Когда я ворвался в квартиру, он удрал, чтобы я не застал вас с ним мирно беседующими. Скорее всего, он объяснял тебе, что в любом случае отступать уже поздно. Я прав?


Она не ответила. Просто смотрела на меня сквозь дождь, который лил все сильнее. Капли уже сливались в тонкие струйки.


– Это было не последней вашей ошибкой, – сказал я. – Когда Таль забрал тебя из гостиницы «Белл», вы хотели выдать это за похищение. Но у каждого преступления, включая похищение, должен быть мотив. Тут мотива не было. Если вы собирались подстроить мне ловушку, то эта выглядела крайне неудачной, а Таль, насколько я его знаю, не совсем дурак.


Остается единственное возможное объяснение. Вам срочно требовалось что-то обсудить. Сначала я думал, что он собирался дать тебе новые указания, но теперь мне кажется, что все обстояло наоборот: он должен был получить указания от тебя. Таль – прекрасный исполнитель. Но он не стратег. Я даже подозреваю, что, когда ортодоксы пришли к нему со своим планом, он сначала отказался. Но именно ты убедила его согласиться. Может быть, вам нужны были деньги, чтобы начать жить вместе. Впрочем, это не так уж важно. И ты же предложила ему использовать трюк с подставной женой.


Она на мгновение подняла голову и тут же ее опустила, но я успел заметить мелькнувший на лице немой вопрос.


– Откуда я знаю? Да я и не знаю. Просто сам Таль никогда до такого не додумался бы. Но все это были мелкие промахи, и, возможно, я так ни о чем и не догадался бы, не ошибись ты еще раз. Когда твой отец представил мне Шимона как твоего жениха, он сделал это не без умысла. Он знал, что Шимон не сумеет следить за мной, оставаясь незамеченным. Обнаружив у себя на хвосте шпиона рабби, я, конечно, всполошился бы. Но влюбленный юноша с разбитым сердцем, несчастный жених, чья невеста подпала под развращающее влияние светской культуры, – это же совсем другое дело! Рабби надеялся, что я раньше времени не узнаю, что настоящий жених живет в Америке. Но тут вы прокололись. В тот день, когда я застал тебя играющей с пистолетом в доме моей сестры, ты сказала мне, что твой жених родился здесь, а последние годы провел в Бруклине. Но пару дней назад я переговорил с несколькими людьми. – На секунду у меня в памяти всплыла картина: старики-журналисты в гостиной моих родителей. – И они сказали мне, что твой жених не знает на иврите ни слова – кроме молитв, разумеется.


На долю секунды она сжала губы, но, поняв, что ее гримаса не ускользнула от моего внимания, гордо, как человек, которому нечего больше терять, подняла голову и в слабом свете гостиничных огней подставила лицо под капли дождя. Она по-прежнему хранила молчание.


– Только одного я до вчерашнего дня не понимал, – снова заговорил я, торопясь закончить свой рассказ – в любую минуту мог появиться рабби, к тому же меня утомил этот длинный монолог. – Рабби Штампфер, может, и преступник, но все же он человек. Как он мог бросить тебя во всей этой грязи, не пытаясь найти и вернуть домой? Они с Талем были заодно, здесь все логично. Он, конечно, злился на тебя за то, что ты закрутила с Талем роман, но четыре с половиной миллиона долларов способны утихомирить самый праведный отцовский гнев. Вот только Таль, похитив тебя из гостиницы «Белл», почему-то не отвез тебя домой, а запер в какой-то дыре в Рамат-Гане. И тут я задумался. А с какой стати раввину вмешивать в такое дело женщину? Вчера конец моим сомнениям положил один умный пожилой человек, задав мне один простой вопрос.


– Какой?


Она спросила это так тихо, что на секунду мне показалось, что я слышу не человеческий голос, а шелест листьев. Я покосился на фигуру человека, по-прежнему стоявшего в стороне спиной к нам.


– Сейчас узнаешь. Он же дал мне один адрес. Я пошел по этому адресу и кое с кем познакомился. – Я жестом указал на стоящего спиной человека, который осторожно, словно исполняя медленное балетное па, поворачивался к нам лицом. – И этот кто-то рассказал мне всю правду.


Жаки точно рассчитанным театральным жестом снял с человека шляпу. По плечам у него каскадом рассыпались длинные светлые волосы, мгновенно попавшие под струи дождя. На нас смотрело некрасивое женское лицо с невыразительными чертами. Обе женщины уставились друг на друга: Рели на незнакомку – с недоумением, незнакомка на Рели – с любопытством.


– Я не понимаю, – повернулась ко мне Рели. – Кто это?


– Позволь тебе представить, – с невольной торжественностью произнес я, – Рахиль Штампфер, дочь рабби. Ей двадцать лет. Живет в Бней-Браке. Учительница в школе для девочек. Мы познакомились вчера у нее дома, где она проживает с мужем и двумя детьми. Она согласилась прийти сюда, потому что уже два года не разговаривает с отцом. С тех пор, как узнала о его финансовых махинациях. Кстати, а ты кто?


Она сделала шаг назад и вся как-то подобралась. Куда-то исчезла тщательно отрепетированная неуверенность, прежде сквозившая в каждом ее движении. Правую руку она запустила под плащ и тут же достала, сжимая «узи», который я дал ей в гостинице «Белл». Шанс на то, что с такого расстояния она промахнется, был примерно равен тому, что Мухаммед Али проиграет бой Граучо Марксу. Когда она заговорила, ее голос звучал удивительно спокойно, почти непринужденно. Обращалась она только ко мне, будто остальных не было рядом:


– Знаешь, что смешно?


– Что?


– Меня действительно зовут Рели. То есть Рахиль. – Вдруг ее тон изменился: – Руки за голову. Все трое.


Я прикинул, не броситься ли на нее, и почувствовал, что Жаки думает о том же. Но она стояла слишком далеко, а в том, как она сжимала свою смертоносную игрушку, не было ни намека на женскую нерешительность. Я положил ладони на затылок, и остальные двое сделали то же самое. Она не потребовала от нас отдать наши пистолеты, справедливо не видя в этом смысла. Насквозь промокшая одежда стесняла движения, и пока мы до них добрались бы, она успела бы пристрелить нас, сходить в ближайшее кафе, выпить кофе и вернуться.


– А теперь, – сказала она спокойно, – подождем остальных.


– У меня один вопрос, – сказал я.


– Хоть два. Я никуда не спешу.


– Ты знала, что они убьют мою сестру?


На секунду ее лицо дрогнуло:


– Нет. Ты прав. Это вышло случайно. Мне нравилась Рони. Честно. Я пыталась его остановить, но единственное, что я помню, это как очнулась лежа на полу, а он сидел на мне и говорил, чтобы я не забывала, на чьей я стороне.


– Кто это был?


– Какая теперь разница?


– Для меня есть разница. Завтра ты будешь далеко отсюда и с кучей денег. Так почему бы тебе не сказать мне? Тем более, вам теперь придется делить добычу на меньшее число участников.


Она посмотрела на меня как-то странно:


– Дело не только в деньгах, Джош. Я никогда не встречала таких людей, как ты. Таких… – она подыскивала нужное слово, – решительных. Красавчик, начальник окружного управления, предупреждал нас, что ты только на вид такой растяпа. На самом деле ты просто в спячке, но если тебя разбудить, ты превратишься в самого опасного противника. Надо было его слушать. Иногда ты казался мне бойцовым псом. Я понимала, что если ты возьмешься за меня, то больше уже не упустишь. Я боялась тебя. А еще мне было тебя ужасно жалко. Большинство моих знакомых мужчин, наткнувшись на изнасилованную девушку, поспешили бы пройти мимо. Чтобы не создавать себе проблем.


– Ты устроила очень убедительное представление.


– Это было несложно. Немного искусственной крови из магазина театрального реквизита, пара царапин и несильный удар по голове. Видел бы ты руки Шимона, когда он мазал кровью мои ноги. – Она внезапно прыснула, но тут же опомнилась: – Я забыла, что он умер.


– Рели, кто убил Рони?


– Гольдштейн. Эта скотина наслаждался каждой минутой.


На стоянку въехали три большие американские машины, на мгновение залив площадку ярким светом фар. Из машин выскочила дюжина молодых парней – ортодоксов, вооруженных дубинками и велосипедными цепями. Они выстроились напротив нас полукругом. Из последней машины вылез Таль и придерживал дверцу, пока вслед за ним не выбрался рабби, направившийся в нашу сторону. Даже здесь, на заброшенной пляжной стоянке, он выглядел очень внушительно. Его сопровождал бородатый великан с пустым взглядом. По сравнению с ним даже Таль казался маленьким и беззащитным. Рабби остановился напротив меня. По моему мнению, он встал ко мне чуть ближе, чем следовало, но моего мнения в тот момент никто не спрашивал.


– Где деньги?


Его дочь у меня за спиной издала тяжкий стон. Он бросил на нее быстрый удивленный взгляд и пролаял какую-то команду на идиш. Один из молодых парней двинулся вперед, учтиво, но решительно схватил ее за руку и отвел в машину. Рабби повернулся ко мне. Выражение его лица не сулило ничего хорошего.


– Ты не должен был приводить ее сюда.


– Какая же вечеринка без сюрпризов?


Великан с удивительным проворством подошел ко мне и уставил на меня свои бессмысленные глазенки. С такой рожей можно остановить даже оживленное движение на Манхэттене. Закончив меня изучать, он отступил на шаг и абсолютно равнодушно ударил меня точно в солнечное сплетение. Удар был страшным. Я завалился на бок, на какое-то время забыв, как надо дышать. Остальные стояли и наблюдали. Я поймал взгляд Жаки и подмигнул ему, всем сердцем надеясь, что на моем лице не написано, до чего мне хреново. Поскольку никто не проявил страстного желания помочь мне подняться, я кое-как сам соскреб себя с мокрого асфальта. Рабби со зловещим терпением ждал, когда я завершу эту непростую процедуру, чтобы вернуться к вопросу на четыре с половиной миллиона долларов.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги