– Здесь посторонним нельзя.


– Я не собираюсь вам мешать. Хочу только показать одну фотографию.


– Фотографию?


Я поднес снимок прямо к его лицу:


– Вы когда-нибудь видели этого человека?


– Нет. Теперь я считать до трех, и ты лететь далеко, или быть плохо.


Он не потрудился даже взглянуть на снимок.


По поводу случившегося потом я не испытываю чувства гордости. В свое оправдание могу сказать только, что после разговора с Жаки меня терзала изжога, а температура воздуха в тени достигала тридцати восьми градусов.


Короче, я врезал ему по носу.


Вопреки тому, что показывают в кино, удар кулаком в нос, если бить правильно, это не начало боя, а его конец. Носовая кость выпирает маленьким сволочным треугольником, поэтому, когда ее ломают в первый раз, она разрывает целый пучок кровеносных сосудов. Когда такое происходит с тобой, ты не произносишь с кривой улыбкой: «Ищешь неприятностей, Джонни?» – а плюхаешься на задницу и задаешь себе мучительный вопрос, почему все самолеты в аэропорту Бен-Гуриона взлетают и садятся прямо у тебя в голове.


Грузчик сложился пополам, обхватил лицо обеими руками, потом упал на землю, скрючился в позе эмбриона и завыл. Его приятели вскочили на ноги, но пока не решались что-либо предпринять. Я окинул их по возможности невозмутимым взглядом. Грузчики из супермаркетов большую часть времени заняты тем, что перетаскивают тяжелые ящики. Это как спортзал, только им еще и деньги платят. Я наклонился к своему новому почитателю, перевернул его на спину и снова сунул фотографию ему под нос, не обращая внимания на обильно льющуюся кровь.


– В последний раз спрашиваю: ты когда-нибудь видел этого человека? Или ты предпочитаешь отвечать на вопросы в полиции?


Упоминание о полиции произвело нужный эффект. Иммигранты повсюду одинаковы. Им не нужны неприятности с полицией. Он снова отрицательно покачал головой, но на этот раз, по крайней мере, посмотрел на фотографию полными слез глазами. Он не плакал, просто удар вызвал непроизвольную реакцию слезных желез. Я подошел к его дружкам, которые мрачно наблюдали за происходящим, и помахал перед ними фотографией. На минуту воцарилась тишина, а потом ко мне шагнул седой мужчина. Он снял очки в роговой оправе и поднес фотографию к глазам. Пока он ее рассматривал, я бросил взгляд на его обувь. На нем были изношенные, но до блеска начищенные кожаные туфли. Есть такая старинная кавказская пословица: «Покажи мне, во что ты обут, и я скажу тебе, кто ты».


– Он несколько раз приходил сюда с женой. Но никогда не заказывал доставку на дом. Сам уносил все сумки.


– С женой?


– Да. Мне показалось, она старше его. Но красивая женщина.


– Они покупают продукты для детей? Гамбургеры, мороженое? Что-нибудь в этом роде?


– Не знаю. Я же говорю, они не заказывали доставку на дом.


Уже стемнело, когда я наконец собрался ехать домой. Сидя в машине, я включил телефон на громкую связь, позвонил Кравицу и попросил установить наблюдение за супермаркетом. Потом набрал номер Гастона.


– Да?


– Профессор, еще один вопрос.


– Я же просил не называть меня так.


– Он может быть женат?


Он немного помолчал.


– Ты подбираешься к нему?


– Не уверен.


– Днем ты ничего не говорил.


– Так что ты скажешь?


– Да. Это не исключено. Ощущение двойной жизни усиливает для него удовольствие. Когда-то был такой серийный убийца, Джерард Джон Шефер. Он преподнес своей жене в подарок кошелек из кожи одной из жертв.


– И как она на это реагировала?


– Это забавная история. Когда его поймали, она с ним развелась и вышла замуж за его адвоката.


– А он?


– Он нанял того самого адвоката, чтобы тот представлял его на апелляции.


– А дети?


– Что дети?


– У него могут быть дети?


– Да. Если он создает семью, то будет стараться, чтобы это была идеальная семья. Папа, мама, сын и дочь. Как можно ближе к рекламному плакату. Посмотри, насколько его убийства похожи одно на другое. Этот парень во всем стремится к совершенству.


– Он их любит?


– Кого?


– Собственных детей.


На миг воцарилось молчание, а затем я услышал звук глотания. Похоже, он пил чай, и я ему не помешал.


– Не совсем.


– Это как?


– Если у него есть дети, он будет образцовым отцом. Из тех, что первыми забирают ребенка из школы или садика, собирают ему портфель, заворачивают завтрак, посещают все родительские собрания и учат его плавать. Другие мамаши страшно завидуют его жене.


– И что в этом плохого?


– Все это – представление. Если ты ведешь себя как нормальный отец, но при этом не испытываешь никаких чувств, в каком-то смысле тебе намного легче. Когда ты сердишься на детей, когда тебе не хватает на них терпения, когда они тебя разочаровывают, это говорит о твоих фундаментальных родительских чувствах. Но для психопата подобного типа любые эмоционально окрашенные отношения – это фальшь. Он просто следует некой заранее установленной схеме, выполняет определенный набор операций, позволяющих ему из пункта А прибыть в пункт Б.


– А если он на них разозлится?


– Он не разозлится. Ты все время ищешь причину в гневе, потому что сам хорошо знаешь, что такое гнев. Но здесь совсем другое дело. Серийными убийцами движет стремление к удовольствию или достижению высшей цели, как они ее понимают.


– Много было серийных убийц, у которых были дети?


– Несколько. У Альберта Фиша было шестеро детей.


– А что он натворил?


– В 1928 году он похитил двенадцатилетнюю девочку, разрубил на куски, сварил с морковкой и луком и съел.


– Зря я спросил.


– Зря.


– Гастон?


– Что?


– Если она еще жива, он ее мучает?


– Да.


На этой стадии разговора я подъехал к дому. Поблагодарил профессора и бросил машину под знаком «Стоянка запрещена». На столе в гостиной меня терпеливо ждал мой желтый блокнот с двумя телефонными номерами. Первый – Ниры Леви, матери Мааян, второй – Сарит Абекассис, матери Рахили. Мне совсем не хотелось им звонить и бередить раны, которые, может быть, начали заживать. Я откинулся на спинку своего старенького кресла и попытался вздремнуть. Сном это назвать было нельзя. Скорее, это походило на блуждание посреди ужасных мыслей и еще худших воспоминаний. Спустя час я чувствовал себя еще более разбитым, чем раньше. С шеи под футболку стекали струйки пота. Я пошел на кухню, нашел упаковку «Принглс» со вкусом пиццы и съел все до последней крошки. Только почувствовав, что рот у меня достаточно смазан жиром, я поднял телефонную трубку.


Ни одна из матерей не хотела со мной разговаривать, но в конце концов обе поговорили – с подчеркнуто усталой вежливостью, призванной сдержать мою излишнюю настойчивость. Их истории полностью совпадали. Обе находились дома. Обе отпустили дочку на улицу поиграть с друзьями, после чего та исчезла. Семья Леви жила в Иерусалиме, семья Абекассис – в Хадере. Оба случая произошли в густонаселенных жилых кварталах, и в обоих случаях никто ничего не заметил. Все это я мог найти в материалах дела. В действительности я хотел задать им единственный вопрос, который меня интересовал и который обеим показался странным:


– На каком этаже вы живете?


Нира Леви жила на пятом этаже, Сарит – на четвертом. Я записал обе цифры в блокнот и обвел их кружком. Я сам не очень понимал, почему это важно, но годы опыта научили меня уважительно относиться к сигналам, поступающим из подсознания.

17

Среда, 8 августа 2001, вечер


Пятьдесят минут спустя я потер глаза, в которые мне как будто песка насыпали. Принял душ, надел черную футболку, в которой не слишком похож на слоненка Дамбо, и поехал на пляж в Герцлии.


Ресторан «Фарида» расположен у самых пирсов и смотрит на яхты, которые раскачиваются на волнах, как брацлавские хасиды в лунную ночь. Я немного постоял на набережной, прикидывая возможные пути отхода на случай, если что-то пойдет не так. Я успел несколько минут подышать соленым морским воздухом, прежде чем в поле моего зрения появилась Агарь. Я продолжал смотреть на море, предоставляя ей самой решить, в какой тональности пройдет наша встреча.


Она подошла, коснулась моего плеча, подождала, пока я повернусь, и легко поцеловала меня в щеку. Ее руки на мгновение дольше, чем могли бы, задержались возле моей шеи, а лицо с широко открытыми глазами потянулось к моему. Я, со своей стороны, тоже на мгновение дольше придержал ее возле себя, подтверждая, что это не просто чисто дружеское объятие. На ней была темно-синяя шелковая юбка, открывающая длинные ноги, и облегающая блузка бутылочного цвета. Волосы свободно падали ей на плечи, а запястье на манер браслета обвивала бархатная лента, тоже темно-зеленая.


Я решил, что сегодня вечером буду блистать остроумием. Если, конечно, мне удастся открыть рот.


– Привет, – выдавил я.


– Привет. Давно ждешь?


– Здесь красиво.


– Это значит да?


– Это значит, что я с удовольствием тебя подождал.


– Наверное, когда следишь за кем-то, приходится ждать подолгу.


– Мой личный рекорд – шестнадцать часов.


– И что было потом?


– Это дурацкая история.


– Обожаю дурацкие истории.


– Женщина нашла в чемодане своего вернувшегося из-за границы супруга черные шелковые трусы. Я следил за ним две недели, но ничего не обнаружил. Человек жил, как скучный банковский клерк. Из дома – на работу, с работы – домой.


– И что ты сделал?


– По прошествии тех шестнадцати часов я позвонил его жене и предложил поискать в доме, в том месте, куда она обычно не заглядывает, чемодан или коробку. Через три дня она нашла в подвале ящик. Угадай с трех раз, что было в том ящике.


– Письма?


– Трусы и лифчики. Он надевал их, когда ее не было дома.


– Она рассердилась?


– Напротив, заплакала от счастья. Сказала, что у нее прекрасный муж, и если ему доставляет удовольствие прохаживаться в дамском белье, то пусть, лишь бы он не завел любовницу. По-моему, она так и не призналась ему, что все знает.


– Наверное, она права.


– Знаешь, что единственное ее огорчило?


– Что?


– У него оказался гораздо более тонкий вкус, чем у нее. Все свои сокровища он приобретал в «Виктории Сикрет».


Она рассмеялась:


– Как ни странно, это очень романтическая история.


– Да, я тоже так думаю.


Мы зашли в ресторан и сели неподалеку от огромного аквариума, по дну которого ползали черные омары, а вокруг них медленно плавали полусонные серебристые рыбины, похожие на слушателей какого-то непереносимо скучного концерта. Официантка с задором вожатой скаутов порекомендовала нам фирменные блюда ресторана и уговорила нас попробовать новое чилийское вино. Мы чокнулись и, естественно, с минуту помолчали.


– Ты меня пугаешь, – наконец произнесла она.


– Я?


– Когда ты вот так молчишь, у меня впечатление, что ты подыскиваешь слова, чтобы объявить мне, что она умерла.


– Она жива.


Она медленно опустила свой бокал и с невероятной осторожностью поставила его точно на тот влажный кружок, на котором он прежде стоял.


– Ты уверен?


– Я уверен, что в прошлом месяце она была жива. У меня есть свидетель.


– Свидетель?


– Я показал фотографию Яары пожарному, который попал на твою видеокассету. Он узнал ее. Она была там. С мужчиной в черном.


Бокал у нее в руке задрожал так сильно, что я разжал ее пальцы и отобрал его у нее. Она не отняла у меня руку, а через секунду даже ответила на мое легкое пожатие. Мы молчали. Я дал ей время переварить услышанное.


– Что он сказал?


– Немного. Она жива. Не выглядела больной. Он мало что заметил из-за пожара.


– С ней все в порядке?


– Да.


– Ты уверен?


Я не ответил.


– Ты знаешь, кто этот мужчина в черном?


– Нет. Но он живет где-то поблизости. Регулярно ходит в этот торговый центр.


– Откуда ты знаешь?


– Там есть супермаркет. Грузчики его узнали.


– Почему ты к нему не поехал?


– Он осторожен. Доставкой не пользуется, сам носит свои сумки. Они не знают ни как его зовут, ни где он живет.


– Надо сообщить в полицию.


– Я сообщил. Кравиц выставит там наблюдение.


– Этого недостаточно. Пусть поговорят с грузчиками.


– Грузчики не станут с ними разговаривать. Это новые репатрианты, они не любят полицию.


– Но с тобой же они говорили!


– Это другое дело. Я задействую личное обаяние.


Она была не в настроении шутить.


– Она жива? – снова спросила она.


– Да.


Пожилая пара за соседним столиком уже некоторое время с любопытством косилась на нас, пытаясь понять, почему такая симпатичная женщина держится так напряженно. Я обратил внимание, что оба они носят одинаковые часы фирмы «Касио», из чего вывел, что с годами у людей иногда формируется странное представление о любви.


– А плохая новость?


– Кто сказал, что есть плохая новость?


– Я.


– Потому что?..


– Потому что ты не осторожничаешь, как обычно. В твоем характере было бы, ничего мне не говоря, найти ее, привести домой, позвонить мне в дверь и смотреть, как я плачу, обнимаю ее и падаю в обморок.


Психологи, подумал я, похожи на детективов, только они идут по следам произнесенных нами слов.


– Не слишком ли скоропалительное суждение о человеке, которого ты видишь второй раз в жизни?


– Ладно. Так какая плохая новость?


– Я не знаю, сколько времени у нас осталось. Может быть, день или два.


– Сколько времени до чего?


Я не ответил.


– Если он не убил ее до сих пор, почему убьет сейчас?


Я объяснил.


Вдаваться в подробности я не стал, но мне и без того пришлось нелегко. Большинство людей обычно не бледнеют, в смысле – не бледнеют по-настоящему. Я в своей жизни повидал немало испуганных людей и знаю, что основными внешними признаками паники являются учащенное дыхание и ускоренное сердцебиение, что приводит как раз к покраснению кожных покровов. Я рассказал Агари о других девочках, о хронологии убийств, о том, как их виновник находил матерей-одиночек, об общих принципах поведения сексуальных извращенцев. Я ни словом не упомянул о том, что он может сделать с Яарой, но в этом не было нужды. Когда я договорил, она была белее разделявшей нас скатерти.


– Сколько времени у нее осталось?


– Два дня.


– Откуда ты знаешь?


– Я не знаю. Пока что это только моя теория.


– Когда ты точно узнаешь?


– Сегодня ночью.


– Где?


– На кладбище.


– Я еду с тобой.


– Тебе нечего там делать. Ты будешь мне мешать.


– Я еду с тобой.


Она произнесла это так тихо, что на мгновение я усомнился, что слышал ее голос. Он звучал не громче шороха крыльев бабочки или легкого касания пальцев, пробегающих по коже. Я попросил счет, сумел не грохнуться в обморок при виде суммы и заплатил. Все это время она не отводила от меня взгляда, в котором здравомыслие мешалось с безумием. Мы покинули ресторан и направились к «Бьюику». Я достал пистолет и сунул его в наплечную кобуру. Она уселась на пассажирское сиденье.


– Ты только все усложняешь. И себе, и мне.


Она ответила твердым, ненормально спокойным голосом:


– Ты сказал, что у нее осталось два дня.


В мире существует четыре великих искусства: живопись, поэзия, музыка и умение вовремя заткнуться.

18

Среда, 8 августа 2001, поздняя ночь


– Я же сказал, что мне нужна обычная скорая.


– В следующий раз предупреди меня хотя бы за день.


Нет, Жаки меня не подвел и раздобыл машину, просто он проявил чуть больше усердия, чем следовало. Вместо стандартной бело-красной кареты у ворот кладбища стоял ярко-желтый реанимобиль с полным набором оборудования, включая электрокардиограф и портативный дефибриллятор. Жаки, напяливший белый халат и солнцезащитные очки, сидел за рулем и наслаждался новой игрушкой, включая и выключая кнопку сирены. К счастью, жильцы этого района обычно не жалуются на шум по ночам.


– Где ты откопал этого монстра?


– Ты что, не видишь? У меня инфаркт.


Агарь, которая следом за мной выбралась из «Бьюика», неуверенным шагом направилась к нам. Люди, которые посреди ночи разгуливают в темных очках, иногда вызывают настороженность.


– Добрый вечер!


– И вам привет!


– Я Агарь.


Он сообразил за полсекунды:


– Мать девочки?


– Да.


Он вылез из реанимобиля, подошел к ней, поднял очки и вдруг обнял ее. От неожиданности она чуть не задохнулась.


– Смертная казнь, – торжественно провозгласил он, разжав объятия. – Тот, кто творит такое с детьми, заслуживает смертной казни.


– Я всего лишь хочу найти свою дочь.


– Для того мы и здесь. Не волнуйтесь. Джош найдет их, вы заберете девочку домой, а я всажу сукину сыну пулю прямо в башку.


– Хороший план.


– Лучше не бывает.


Я почувствовал себя несколько обойденным вниманием, поэтому сказал, что нам пора. Мы медленно въехали на территорию кладбища. Не доезжая метров двести до конторы, где нас должен был ждать рабби Штейнберг, я велел Жаки высадить меня, а самому двигаться дальше. Близость к миру призраков наделила меня даром предвидения, и внутренний голос шепнул мне, что за стеной здания, возможно, притаился тип со здоровенной дубиной, который постарается размозжить мне череп и забрать компрометирующую его босса кассету.


Ошибся я только в одном: это была не здоровая дубина, а компактная полицейская дубинка с утяжеленной свинцом головкой, какими пользуются для разгона демонстрантов или почесывания спины в труднодоступных местах. С другой стороны, он был молод и в хорошей спортивной форме, по крайней мере, если судить по его прятавшейся за углом фигуре. Инстинкт диктовал мне, что лучше подползти к противнику сзади и, застав врасплох, тихо обезвредить, но я его не послушался. Я вытащил пистолет из коричневой кожаной кобуры, которая пропиталась потом у меня на спине, и сделал три шага вперед.


Возможно, мне следовало производить меньше шума, но аккуратность не входит в число моих достоинств. Он услышал мои шаги, резко повернулся и… замер. С некоторых пор я ходил с австрийским «Глоком-17». Эта модель появилась на рынке в 1982 году и сразу завоевала огромную популярность. Корпус этого пистолета сделан из пластика, поэтому он весит всего 870 граммов – и это с полной обоймой на 17 патронов девятого калибра. По меткости он не знает себе равных. Есть у него еще одно достоинство, о котором изготовитель почему-то не упоминает в рекламе: если ты смотришь ему в дуло, у тебя возникает ощущение, что ты ему не нравишься.


С близкого расстояния он выглядел еще моложе. Максимум лет двадцати пяти, с реденькой бородкой, в белой кипе, покрывавшей почти всю голову. Я предположил, что он служил в спецназе, проникся религиозными идеями и поступил учиться в какую-нибудь местную ешиву.


– Повернись, – сказал я ему самым спокойным тоном (в некоторых ситуациях нет ничего, что действует на нервы сильнее, чем спокойный тон). – Заложи руки за голову и опустись на колени.


В его глазах пылала ненависть, но мои указания он выполнил. Я приблизился к немуи заехал ему рукояткой пистолета по затылку, прямо над первым шейным позвонком. Он скатился на землю, как арбуз с телеги. В кино люди, получившие такой удар, через час встают, мотают головой и бегут спасать главную героиню. В реальности, когда он откроет глаза, ему первым делом захочется снова потерять сознание, чтобы не чувствовать чудовищной головной боли, сопровождающей сотрясение мозга средней тяжести.


Я направился к крыльцу. В желтоватом луче света, падающем от одинокого фонаря, стояли Штейнберг и два юнца с лопатами и алюминиевой похоронной тележкой. Я не смог не оценить его организаторских способностей. Позади меня лежал план А с шишкой на голове, а мне в глаза уже смотрел готовый к действию план Б. С другой стороны крыльца был припаркован наш реанимобиль.


– Некрасиво, рабби. Я очень обиделся.


– Где Ицхак?


– Прилег вздремнуть. Очень утомительно целыми днями учить комментарии к Торе.


Белая борода затряслась. Обозлившись, он терял часть своего обаяния, но из него все равно бы получился идеальный ведущий телевизионных программ для детей. Увидев, что мы разговариваем, из машины вышли и присоединились к нам Жаки и Агарь.


– Двинули?


– Может быть, я когда-нибудь и забуду все это, но Бог-то все видит.


– Еще одно слово, и я устрою вам личную встречу.


Парни выглядели слегка растерянными, и я решил не углубляться в эту тему. По-видимому, он не сказал им, в чем дело. Это второе правило разведчика на враждебной территории: того, чего тебе знать не надо, лучше и не знать. Первое же правило гласит: если не прихватишь из дома термос, то кофе тебе не будет. Старикан резко развернулся и пошел вперед, время от времени заглядывая в бумажку, на которой, судя по всему, были отмечены ряд и участок. Мы следовали за ним – странная компания, по большей части состоящая из лиц, не вполне понимающих, что они здесь делают, но чувствующих, что лучше не задавать лишних вопросов.


Через пять минут мы остановились возле простого надгробия из светлого хевронского камня, на котором значилось: «Здесь покоится Мааян Леви; 1982–1992». В этой лаконичности был какой-то вызов, словно тот, кто сделал надпись, призывал посетителя самостоятельно подсчитать, сколько лет было умершей девочке, и в очередной раз удостовериться в несправедливости мира. Штейнберг махнул рукой, и парни принялись копать землю возле надгробия. Агарь вцепилась мне в руку. Я услышал, как она глубоко вдохнула – так делает ребенок в ванне, только что открывший, что умеет нырять. Я успел повернуться к ней за миг до того, как она потеряла сознание, и поднял ей подбородок, вынудив взглянуть мне прямо в глаза.


– Это не Яара.


– Ты уверен?


– Да. Я разговаривал с матерью этой девочки по телефону.


Агарь сделала шаг назад, встав на отдалении от остальных, и обхватила себя руками. Она смотрела, как яма в земле становится все глубже, как из нее достают ужасающе маленький саван с останками, торопливо засовывают в черный мешок и застегивают «молнию». Все это время Жаки бросал на меня красноречивые взгляды, без слов говорившие: «Зачем ты привел ее сюда?»


Я предпочел сделать вид, что ничего не замечаю.


Когда с первой могилой было покончено, Штейнберг сунул руку в карман – я испытал удовольствие сродни садистскому, заметив, как его лицо искривилось от боли: он забыл, что несколько часов назад я вывихнул ему руку (при условии, что это был вывих; не исключено, что всемилостивый Господь позволил мне сломать ему одну-другую фалангу). По-прежнему молча он достал новую бумажку, показал ее сопровождавшим его парням, и наш скромный корабль дураков снова пустился в плаванье по морю мертвых. Второй памятник был из черного камня, и на нем золотыми буквами было выгравировано: «Рахиль Абекассис, 1986–1997, дочь Сарит и внучка Йосефа и Малки. Преждевременная смерть отняла у нас свет наших очей».


Молодые люди проделали ту же работу, и мы следом за похоронной тележкой двинулись к выходу. Я помог парням погрузить черные мешки в машину, и только тогда повернулся к Штейнбергу:


– Примерно через три часа.


– Я буду в конторе.


– Если ваш приятель очухается, отправьте его в травмпункт, пусть проверит голову.


– А кассета?


– Когда вернусь.


Жаки и Агарь сели на переднее сиденье, а мне пришлось устроиться сзади, рядом с нашим горестным грузом. Они не перекинулись со мной ни словом. Так уж повелось: все высоко ценят человека, делающего грязную работу, но никто не приглашает его на ужин.


К институту патологической анатомии мы приехали в три часа ночи. Доктор Гиснер ждал нас на стоянке. Худенький, в зеленом халате, он источал жизнелюбие человека, только что уволенного с работы, а по возвращении домой обнаружившего, что квартал, в котором он жил, смыло цунами.


– Мне самому не верится, что я это делаю.


– Мне тоже не верится, что ты это делаешь.


– Кто эти люди?


Я хотел соврать. Не потому, что в этом была потребность, а просто следуя принципу разделения ответственности. Но доктор не заслуживал обмана.


– Жаки со мной работает. Агарь – мать одной из девочек.


– Прекрасно. Свидетели – это именно то, что нам нужно.


Рядом с ним стояла тележка, похожая на ту, что мы использовали на кладбище, только начищенная до блеска. Я подошел к задней двери фургона и, спустя минуту сообразив, что добровольных помощников не найдется, сам вытащил оба мешка. Доктор Гиснер взялся за ручки тележки и покатил ее внутрь. Мы миновали два коридора и очутились возле двери с табличкой «Рентгеновский кабинет».


– Вы оба ждите здесь. Джош пойдет со мной.


Он в первый раз обратился к Жаки и Агари, которые послушно сели на скамью. Меня всегда удивляет, что самые отчаянные бунтари вмиг начинают вести себя как паиньки, стоит им услышать приказ врача. Откуда такое уважение к людям, профессиональное мастерство которых заключается в том, чтобы советовать пациенту, перенесшему инфаркт миокарда, есть меньше жирного?


Мы с Гиснером завезли тележку в рентгеновский кабинет. Он протянул мне хирургическую маску, такую же надел на себя, натянул резиновые перчатки и начал копаться в первом мешке. Через десять минут он вытащил оттуда кость, отпилил кусочек, положил на свинцовую пластину и сунул под аппарат. В другом конце комнаты находилась стеклянная перегородка. Мы встали за ней, и он нажал кнопку. Затем мы вернулись к аппарату, и он проделал те же действия со вторым трупом. Пока проявлялась пленка, он нашел в ящике стола пачку «Кэмела» и закурил.


– Не знал, что ты куришь.


– Четыре года не притрагивался к сигарете.


С окурком в зубах он вытащил снимки из проявочной машины и укрепил на негатоскопе. Даже мой неопытный глаз распознал хрупкие запястья детских ручек.


– Принеси мне атлас со стола.


– В путешествие собрался?


– Идиот, медицинский атлас! Это толстая книга с иллюстрациями. Авторы – Грейлих и Пайл, два рентгенолога.


Через минуту я нашел книгу в светлом переплете с огромным количеством фотографий, представлявших собой рентгеновские снимки рук разных размеров.


– Из этой книги ты узнаешь, сколько лет было девочкам на момент гибели?


– Да.


– Каким образом?


Он окинул меня удивленным взглядом. Обычно я мало интересовался его методами, концентрируясь на результатах.


– Ты что, не доверяешь мне?


– Я хочу знать, какова величина погрешности.


– Очень незначительная.


– Ты уверен?


– У новорожденных младенцев ладошки большей частью состоят из хрящей. С возрастом хрящевые ткани превращаются в костные.


– И когда этот процесс заканчивается?


– Примерно лет в девятнадцать. До тех пор возраст можно вычислить по количеству костной ткани. Хрящ на рентгеновском снимке не виден, поэтому сделать расчет легко. Существует еще один метод, основанный на окостенении черепа, но он менее точен.


Он достал из кармана халата циркуль и карандаш и сделал на снимках замеры. Потом подошел к книге и начал ее листать, пока не нашел соответствующую фотографию.


– Им обеим было по одиннадцать лет, – не глядя на меня, сказал он.


– Ровно одиннадцать?


– Что значит – ровно? Им было по одиннадцать лет.


Он взял стул и сел напротив меня:


– Выходит, твоя теория – это не просто теория.


– Да.


– Почему это так важно?


– Я был обязан удостовериться. Теперь, когда ты подтвердил, что он по два года держал их у себя, я впервые получил доказательство того, что девочка еще жива. Мало того, я точно знаю, когда он похитит следующую жертву. Все это косвенные улики, но пока и их хватит, чтобы получить у судьи ордер.


– То есть ты оказал услугу Кравицу.


– Как обычно. Он, конечно, воротил нос от этого дела как от безнадежного, но в действительности хотел, чтобы я им занялся.


– Когда ты ему расскажешь?


– Еще не решил.


– А что собираешься делать дальше?


– Прежде всего верну останки на место, пока на кладбище не появились посетители.


– Ты мне не ответил.


– Я знаю.


Мы снова упаковали наш жуткий груз и вместе с ним молча прошествовали мимо Агари и Жаки. По нашим лицам они поняли, что лучше не задавать лишних вопросов. Я погрузил черные мешки в машину, а доктор Гиснер, мгновение поколебавшись, сделал нечто совсем для него не характерное: подошел к Агари, взял ее за руку и долго не отпускал. Затем развернулся и, не говоря ни слова, исчез внутри здания. Она растерянно смотрела на меня, ожидая объяснений.


– Обеим мертвым девочкам было по одиннадцать лет.


– Не понимаю…


– Как и твоя дочь, они были похищены десятого августа, когда им было по девять.


Жаки сообразил первым. «О господи, значит, это правда!» – тихо пробормотал он и уселся на асфальт. Агарь переводила взгляд с него на меня, с меня на землю, потом снова на меня, пока до меня не дошло, что я должен произнести эти ужасные слова вслух, иначе она ни за что не примет жестокую правду.


– Он похищает их десятого августа, два года держит у себя живыми, потом убивает – и так же десятого августа два года спустя добывает себе новую девочку.


– Поэтому ты говорил про два дня?


– Да.


– Какое сегодня число?


– Два часа назад наступило девятое августа.


– То есть это завтра?


– Да.


Стало очень тихо. Минуту или две висела полная, кошмарная тишина, а затем Агарь прорвало. Рыдания поднялись ей в горло откуда-то из живота и выплеснулись на нас извержением вулкана.


– Доченька! Я хочу свою доченьку! Боже, верни мне мою дочку! Верни мне ее! Забери меня, но верни ее!


Не я, а Жаки обнял ее. Он утирал ей слезы и шептал что-то успокоительно-бессмысленное. Он гладил ее по голове, как будто это она была похищенным ребенком, и поддерживал до тех пор, пока у нее не перестали подгибаться ноги. Он принес из скорой одеяло и укутал ее. Он вызвал такси, он усадил ее, дрожащую, в машину. Не я, а Жаки сказал, что отвезет ее домой и вернется, а потом бросил мне ключи от реанимобиля и сел рядом с ней на заднее сиденье. Она опустила голову ему на плечо. Она плакала так, словно ее жизни пришел конец – или, наоборот, наступило начало? По правде говоря, обе вероятности были в равной мере возможны.


Все это сделал Жаки. А я просто стоял и смотрел.


И стоял так еще очень долго.


Поскольку выбора они мне не оставили, я залез в машину и поехал на кладбище. Макс и Мориц ждали меня на крыльце и помогли уложить мешки с костями на тележку. Все происходило в полном молчании. Они уже поняли, что их втянули в какую-то историю, которую вряд ли одобрит главный раввин, и предпочитали как можно меньше вникать в подробности. Меня это устраивало. Ицхака с его полицейской дубинкой поблизости видно не было, но я его уже не боялся. Я зашел в контору к Штейнбергу и застал его в привычной позе, дремлющим в кресле.


– Ты принес кассету?


– Да.


Он подался вперед и протянул руку, в которую я вложил вещественное доказательство его противоправной деятельности.


– Я и так могу позвонить в полицию и рассказать, что вы берете взятки.


– Они тебе не поверят.


– Скорее всего, нет.

19

Четверг, 9 августа 2001, утро


Я спал.


Беспробудным сном без сновидений, каким спят только аллигаторы и бортпроводницы. Я в одних трусах лежал, разметавшись, на кровати, с неудобно вывернутыми руками, и отказывался признавать, что вот уже пять минут кто-то звонит мне в дверь.


Когда я смог наконец разлепить глаза, то обнаружил, что зеленые цифры на моем будильнике показывают десять утра. Я спал меньше четырех часов. В дверь продолжали трезвонить. Я обдумал несколько вариантов развития событий, и по меньшей мере в одном из них фигурировала стрельба очередями через глазок. Но я все же натянул шорты и белую футболку и поковылял к гостиной.


За дверью стояли мужчина и женщина, точнее говоря, двое полицейских в форме, включая синие бейсболки на голове и наручники у пояса. Несмотря на прерванный сон, я напомнил себе, что испытываю глубокое уважение к силам правопорядка, особенно если они представлены блондинкой с губами, накрашенными лиловой помадой с блеском, и такой анатомией верхней части туловища, которая полностью исключает необходимость оборудовать автомобиль подушкой безопасности.


– У вас что, руку на звонке свело?


Она заморгала, соображая, что ответить, но напарник ее опередил:


– Ну, Ширман, с тех пор как я видел тебя в последний раз, ты таки набрал пару килограмм.


Его фамилия была Шварцкопф, или Шварцфильд, или что-то еще, начинающееся на «Шварц». Низенький и лысый, он еще в те времена, когда я работал в следственном отделе, помешался на культуризме. Судя по всему, все эти годы он продолжал усердно качаться и теперь выглядел, как надувная игрушка. Когда-то я отказался взять его в ОСПП – особое следственное подразделение полиции, или, в менее официальной версии, особо ссученное подразделение подонков, – которое расследовало двойное убийство в районе Ха-Тиква, и он решил, что я поломал ему карьеру. Истина заключалась в том, что карьеру ему сломало то, что он был злобным придурком. Но в личном деле такое не пишут.


– Чего надо?


Спросонья мой словарь не блещет богатством.


– Тебя срочно вызывает начальник окружного управления.


– Дай ему бог здоровья.


– Давай, пошевеливайся.


Шварцман, вспомнил я имя надувной игрушки. Шварцман.


– Передай ему, что с тех пор, как он меня уволил, я не подчиняюсь его указаниям.


– Предпочитаешь поехать в наручниках?


– Может, попробуешь их на меня надеть?


– Может, и попробую.


– Может, я засуну тебе голову в жопу?


– Поосторожнее, Ширман. Это оскорбление полицейского при исполнении.


– Тебя невозможно оскорбить. Ты такой идиот, что все равно ничего не поймешь.


Губная помада с блеском, растерявшись от такой неприкрытой враждебности, решила вмешаться:


– Кравиц просил тебе передать, что госпожу Гусман тоже вызвали.


Я тянул время. Долго принимал душ, брился, чистил зубы, дважды сменил рубашку. Протест, конечно, вышел жалкий, но он хоть немного примирил меня с собой. Потом я позвонил в контору «Гусман и Гусман» и позвал к телефону Гусмана-старшего. Через минуту он взял трубку.


– Господин Ширман?


– Есть вероятность, что ваша внучка жива.


Он не стал тратить время на «как» и «почему»:


– Что я могу сделать?


– Если меня арестуют, вы будете моим адвокатом. У вас в сейфе лежит мое письмо, в котором перечислены все косяки, которыми полиция отличилась в этом расследовании.


– Когда вы мне его передали?


– Вчера ночью.


– Хорошо.


– Господин Гусман…


– Леон.


– Если я найду ее, передайте своему сыну, что мне не следовало на него кричать. Он ничего не знал.


– Я передам.


Я отказался ехать с ними в патрульной машине и сел за руль своего «Бьюика». По радио рассказывали об очередном теракте, совершенном утром в Иерусалиме. Взрыв в пиццерии «Сбарро», пятнадцать погибших. Пятеро – члены одной семьи, репатрианты из Голландии. Это грубо напомнило мне, что там, снаружи, существует целый мир, которому ничего не ведомо ни о моем расследовании, ни о пропавших девочках. Начальник управления ждал нас в полицейском участке на улице Дизенгоф. По старой привычке я припарковал машину у тротуара, на стоянке не очень джентльменского клуба людей в синих мундирах.


Едва зайдя в участок, Шварцман пробормотал, что его ждут дела, и испарился. Очевидно, на совещание больших мальчиков его не пригласили. Губная помада вела меня по коридорам, и, судя по реакции встреченных полицейских, не только я обратил внимание на ее выдающиеся достоинства. По пути она успела рассказать мне, что ее зовут Мири, что она переехала в Тель-Авив из Иерусалима, чтобы стать следователем, закончила факультет криминологии со средней оценкой 9,4, хотя ее родители и бойфренд настаивали, чтобы она изучала бухгалтерский учет. Я из вежливости спросил, не училась ли она у Гастона, и она ответила, что да, добавив, что он очень милый и однажды она списала у него на экзамене. Если бы коридор был чуть длиннее, я бы наверняка узнал еще много интересного о ее жизни. Я думал, что мы идем в кабинет начальника управления, но она привела меня к комнате для совещаний, распахнула дверь и с вежливостью, какую обычно приберегают для раскаявшихся преступников, придержала ее. По тому, как бегали ее глаза, я понял, что меня дожидается немало народу. Я шагнул внутрь. Она, зайдя следом, встала у двери, по-видимому, чтобы я не сбежал.


Первым я заметил Кравица, который даже головы не поднял от лежащей перед ним папки в синей пластиковой обложке. Он не взял с собой ни одного мячика, и я воспринял это как знак того, что на сей раз все очень серьезно. Рядом с ним примостилась Бекки – лох-несское чудовище с оранжевым блокнотом наготове, чтобы вести протокол. В углу с чашкой кофе в руке устроился полковник Ривлин – старый и опытный глава следственного отдела, известный двумя особенностями: белыми, как снег, усами и привычкой думать перед тем, как что-то сказать; по соседству с ним – его заместитель, чересчур амбициозный инспектор Эрми Кало, считавший себя гораздо хитрее, чем он был на самом деле. Напротив них расположилась следственный прокурор – дама с угловатыми чертами лица, окинувшая меня таким взглядом, словно собиралась предъявить мне обвинение в изнасиловании крольчихи. Соседний стул занимала Агарь, выглядевшая так, будто не спала всю ночь, что, впрочем, вполне соответствовало действительности. Во главе стола восседал его величество начальник управления Арье Шавид – здоровенный толстяк с маленьким носом, маленькими ушами, маленьким ртом и наверняка, хоть я лично этого не проверял, маленьким членом.


– Джош, мы как раз говорили о тебе.


– Да ну?


Он улыбнулся во все тридцать два вставных зуба, демонстрируя, что нынче в управлении округа празднуют День любви к Джошу. Я занял место по другую сторону стола, точно напротив него.


– Прежде чем мы начнем совещание, я хотел бы отметить отличную работу, проведенную тобой по этому делу.


Он сделал паузу, по всей видимости, чтобы дать мне возможность сказать, что он тоже парень что надо, и был немного удивлен, когда этого не произошло.


– Я говорю совершенно серьезно. В прошлом между нами бывали разногласия, но в этом деле ты доказал, что иногда один упорный детектив может сделать то, что оказалось не по плечу всем силам правопорядка.


– Не бывало.


– Чего не бывало?


– Разногласий. Ты просто вышвырнул меня из полиции.


– Думаю, сейчас не имеет смысла в этом копаться.


– Почему?


Все, кроме Агари, посмотрели на меня с укоризной. Его величество открыл было рот, чтобы мне возразить, но передумал и решил зайти с другой стороны:


– Потому что сейчас самое главное – разыскать девочку.


– И тебе совершенно безразлично, кому достанутся все лавры?


– Отвечать на такой вопрос ниже моего достоинства.


– Чтобы откопать твое достоинство, придется вызывать археологов. Почему здесь нет никого из Главного управления?


– Дочь госпожи Гусман была похищена в нашем районе…


– Яара. Иногда полезно помнить имена тех, кого разыскиваешь.


Он покраснел. Совсем слегка.


– Я знаю, как ее зовут.


– Есть еще пять девочек, которых он уже убил. Все были похищены в возрасте девяти лет и убиты, когда им исполнилось одиннадцать. Все росли в неполных семьях. Это для тебя новость?


– Нет.


– Все из разных городов. Девочка вот-вот погибнет, а ты, вместо того чтобы поднять по тревоге всю полицию страны и бросить на поиски ребенка, тратишь время на ерунду, потому что для тебя главное – появиться на экране телевизора и выставить это дело так, как будто ты лично его распутал.


– Ты испытываешь мое терпение.


– А ты – мое.


– Если ты немедленно не предоставишь нам весь собранный тобой материал, мы будем рассматривать это как помеху следствию.


– Так арестуй меня.


– Звучит заманчиво.


– Моего адвоката зовут Леон Гусман. Через пять минут после моего ареста вся эта история будет на первых полосах газет.


– Ты готов из-за своего честолюбия запороть следствие?


– Какое следствие? Вы ничего не сделали.


На сей раз быстрее всех отреагировала остроскулая прокурорша. Я заметил, что у нее на шее висела золотая цепочка с подвеской в виде латинских букв, образующих имя «Алон». Интересно, это муж или сын, мелькнуло у меня.


– Может быть, вместо того чтобы затевать ссору, вы объясните нам, что вы предлагаете?


– Это я затеваю ссору?


– Вы же сами говорите, что, пока мы здесь болтаем, девочка в любую минуту может погибнуть.


Я ненадолго задумался.


– На вашем месте я бы обратился в СМИ. Разместил бы фотографию Яары на первых полосах всех крупных газет, назначил бы денежное вознаграждение любому, кто предоставит вам важную информацию, и отправил бы полицейских обходить район за районом. Если он держит ее у себя два года, кто-то должен был что-то видеть. Даже если он запер ее в подвале, у него могло что-то случиться, например лопнула труба, и он вызвал слесаря, или сломался бойлер, и приходил мастер его чинить. Девочку надо кормить, надо покупать и стирать ей одежду. Свидетели есть всегда, просто они не знают, что они свидетели. Конечно, неприятно сознаваться в том, что вы уже двенадцать лет знаете о существовании похитителя и серийного убийцы, которого так и не смогли поймать, и не потрудились предупредить об этом общественность. Но это лучше, чем допустить еще одно убийство.


Я окинул их взглядом, чтобы убедиться, что моя маленькая речь произвела на них требуемый эффект. Ривлин кивнул головой. Кравиц что-то записывал. У губной помады с блеском почему-то был такой вид, словно она сейчас расплачется. Может, я ей нравился?


Шавид провел пальцами под подбородком, изображая глубокую задумчивость, хотя на самом деле он ждал, пока не выскажется кто-нибудь другой. Ты не станешь начальником округа, в котором проживает пятая часть населения страны, включающего в себя 18 городов, три районных управления и восемь полицейских участков, если не умеешь вести себя на больших совещаниях. Вместо него грудью на амбразуру бросился господин Амбиция, он же Эрми Кало. Тщательно выбритый череп и очки в квадратной металлической оправе делали его похожим на диджея из модного клуба на улице Алленби.


– Я не уверен, что все обстоит именно так, как ты говоришь.


– А как?


– Улики можно трактовать по-разному. Вероятность того, что серийный убийца может на протяжении столь долгого времени орудовать в такой плотно населенной стране, как Израиль, ничтожно мала.


– Вначале я тоже так думал.


– И что же заставило тебя изменить мнение?


– Авраам Ицхак-Пур.


– Кто-кто?


– Я узнал о его существовании в воскресенье, когда изучал архивы газеты «Гаарец». Авраам Ицхак-Пур был серийным убийцей, действовавшим в Иерусалиме с 1982-го по 1990-й год. Первым делом он задушил и закопал у себя во дворе собственного отца, а потом ударом молотка по голове убил мать, попытавшись выдать убийство за неудавшееся ограбление. В промежутке он убил шестерых бездомных в иерусалимских парках, потому что считал, что они уродуют облик города.


– Ты в этом уверен?


– Дело вкуса. Лично мне бездомные не мешают.


Рассмеялся один Ривлин.


– Я имел в виду, уверен ли ты, что он серийный убийца.


– Можешь сам у него спросить. Он отбывает четыре пожизненных срока в тюрьме «Аялон».


Шавид решил, что пора вернуть себе инициативу:


– Джош, вопрос не в этом. Допустим даже, что я согласен с тобой во всем, что касается анализа фактов. Но способ, каким ты предлагаешь действовать… Ты подумал о том, что, если мы предадим дело огласке, похититель может перепугаться и поспешит убить девочку?


– Конечно, подумал. Иначе давно сам бы обзвонил все газеты.


Агарь вздрогнула и снова застыла каменным изваянием.


– Значит, ты согласен, что мы должны избежать этого любой ценой?


– Я ни в чем с тобой не согласен. Я даже не знаю, зачем ты меня вызвал.


– Я полагаю, что в данных обстоятельствах наше сотрудничество…


– Шавид! – Кажется, я это выкрикнул, потому что он сразу заткнулся. – В последний раз спрашиваю: какого черта я здесь делаю?


Он вздохнул. Это выглядело так же фальшиво, как и звучало.


– Ты здесь потому, что нашел след, который мы упустили.


– Это она вам рассказала?


– Я ничего не… – пробормотала Агарь и снова принялась изучать трещины в столешнице.


– Госпожа Гусман прибыла за десять минут до тебя, – сказал Шавид. – Я ее пригласил.


– Гиснер?


– Какая разница?


– Или я получаю ответ, или ухожу.


– Доктор Гиснер действовал как ответственный и лояльный человек.


– Лояльный к кому?


– Хватит уже, – проворчал Кравиц, но я не обратил на его реплику внимания.


– Ну? – спросил я.


– Что «ну»?


– Что я здесь делаю?


– Я знаю тебя, Джош. Если ты выяснишь, кто убийца, ты постараешься схватить его сам. Мы не можем этого допустить.


– Почему?


– Потому что никто не должен проводить такие операции в одиночку. В лучшем случае ты его убьешь, в худшем – он убьет тебя и девочку, а мы потеряем единственную ниточку в этом деле.


– И ради этого ты вызвал сюда Агарь? Чтобы запугать ее и заставить умолять меня не дергаться?


Шавид был не из тех, кто, прежде чем ответить, считает в уме до десяти, но он сделал такую попытку. Воспользовавшись возникшей паузой, впервые подал голос Ривлин:


– Он прав, Джош. Это работа не для одного человека.


Ривлин достиг того этапа карьеры, когда ему стало совершенно ясно, что до начальника Главного полицейского управления ему уже не дослужиться. Ему не хватало льстивости и лицемерия, чтобы преуспеть в мире, в котором всем заправляют пиарщики и друзья министров. В определенном смысле это придавало ему авторитет, которого были лишены многие его коллеги. Его руки, лежащие на столе, были покрыты никотиновыми пятнами и напоминали руки старика.


– Да что ты говоришь! – воскликнул я с неожиданной для себя горечью. – Ты только посмотри, чем мы тут занимаемся!


– Мы занимаемся спасением жизней. Это наша работа.


Настала тишина. Каждый пытался переварить услышанное. Первым молчание нарушил Шавид:


– Нравится тебе или нет, но ответственность за все происходящее несу я. Если я ошибусь, мне не поздоровится.


– Если ты ошибешься, твое здоровье будет последней из моих забот.


– Хорошо, не звони мне. Позвони Кравицу. Позвони любому, кому доверяешь.


– Я подумаю.


Его голос стал очень сдержан и тих:


– Джош, если ты попробуешь взять его сам, я тебя уничтожу. Ты знаешь, что на это моей власти хватит.


– Об этом я тоже подумаю.


Я встал, ни на кого не глядя вышел из комнаты и миновал ставшие мне чужими коридоры. В машине я долго сидел, не притрагиваясь к ключам. Через минуту – или года через полтора? – я обнаружил на лобовом стекле штрафную квитанцию. Почему-то она меня рассмешила.


Я направился на север по улице Дизенгоф, которая в последние годы все больше напоминала убогую декорацию к фильму. Затем я свернул на восток и остановился возле фалафельной «Меворах» на улице Ибн-Габироль. Я купил порцию фалафеля и съел его стоя, широко расставив ноги, чтобы калории стекали прямо на грязную мостовую. Я обжираюсь только в четырех случаях: когда грущу, когда радуюсь, когда злюсь и когда спокоен. Доев, я собрался заказать еще полпорции, но в это время у меня зазвонил телефон.


– Я жду у тебя под дверью, – сказала она.


Через двадцать минут Агарь уже сидела на диване в гостиной, обхватив ладонями чашку чая. Я принес из кухни деревянный стул и поставил перед ней. Наше молчание тянулось чуть меньше, чем длилась египетско-израильская война на истощение. Ее черные волосы рассыпались по шее и стали напоминать темные потеки с крышки банки с краской.


– Я считаю минуты.


– Что?


– Позади тебя висят часы. Каждый раз, как проходит минута, я говорю себе: «Ей осталось на минуту меньше». Почему там нет секундной стрелки?


– Не знаю. Я их такими купил.


– Что будет делать полиция?


– То же, что всегда. Перетрясут всех информаторов, пройдутся по всем спискам педофилов. Некоторых арестуют. Допросят тех, кого допрашивали раньше.


– Они найдут ее?


– Они профессионалы. Кравиц и Ривлин – лучшие из лучших.


– Ответь мне.


Она не вскочила, чтобы меня задушить, хотя ей очень этого хотелось.


– Нет.


Теперь и я почувствовал, как минуты термитами вползают мне прямо в душу.


– Как так вышло, что никто ничего не видел? – спросила она.


– Что?


– Ты сказал на совещании, что должны быть свидетели.


– Свидетели есть всегда.


– Но в нашем случае их нет.


Только через несколько секунд до моего сознания дошло, что она права.


– Как ты это объясняешь? – спросил я.


– Что?


– Как он их похитил? Как ему удалось похитить шесть девочек в шести разных местах и никто ничего не заметил?


– Я не знаю.


– Я тоже не знаю. Зато знаю того, кто может ответить на этот вопрос.

20

Четверг, 9 августа 2001, полдень


– Он переодевается женщиной.


Мы сидели в комнате для свиданий тюрьмы «Ха-Шарон» – большом зале с неоновыми лампами под потолком, освещавшими полтора десятка столов из зеленого пластика, расставленных на одинаковом расстоянии друг от друга. В дальнем углу, возле двери, сидел сонный надзиратель и читал спортивный раздел газеты «Едиот Ахронот». По инструкции его присутствие было необходимо для защиты посетителей, правда, непонятно от кого. Шломо Родман был абсолютно безопасен для всех, кроме пятилетних детей. Он и выглядел симпатягой – этакий плюшевый мишка с седыми растрепанными волосами и бархатными глазами, обрамленными длинными ресницами. Он сидел, откинувшись на спинку стула, как двоечник за последней партой. На нем была тюремная роба: коричневые штаны, коричневая рубашка с вышитыми на нагрудном кармане серыми буквами «СИН» (Служба исполнения наказаний) и черные рабочие ботинки.


Я вспомнил о Родмане потому, что когда-то сам его арестовал. Не вследствие совершенного им преступления, а в рамках полицейского рейда, какие устраивают каждый раз, когда кто-нибудь находит в подвале изнасилованного ребенка. К тому времени он уже отсидел срок за преступление на сексуальной почве против несовершеннолетних. За два часа допроса мы с Кравицем проделали все то, что полицейские обычно делают с педофилами: я уселся ему на грудь, а мой напарник ходил вокруг нас кругами и пинал его во все доступные места. Так продолжалось, пока нам не сообщили, что поймали настоящего насильника. Странно, но Родман на нас даже не обиделся. Пожал нам руки и попрощался, как будто мы разъезжались по домам после смены в летнем лагере, давая друг другу слово обязательно увидеться снова. Мы окончательно избавились от угрызений совести – да, у полицейских тоже бывают угрызения совести – двумя годами позже, когда его осудили за шесть эпизодов изнасилования несовершеннолетних в тель-авивском квартале Шапира.


Собственно, нашу встречу организовала Агарь. Я только позвонил начальнице тюрьмы «Ха-Шарон» Берте Керенн, которая управляла своим учреждением железной рукой и навела в нем такой порядок, что могла себе позволить носить на его территории жемчужные серьги. Бессовестно прикрывшись именем Кравица, я попросил ее срочно уделить нам три минуты своего драгоценного времени. Разговор с ней взяла на себя Агарь. Она без утайки выложила ей всю историю. Начальник тюрьмы – тот же губернатор острова: он сам издает законы и сам решает, можно ли их нарушить. Она послала за Родманом, который был на прогулке, и велела привести его в комнату для свиданий. Упрашивать его не пришлось. Он из кожи вон лез, так хотел нам помочь.


– Ты уверен?


– На девяносто девять процентов. У всех нас одна проблема: как уговорить ребенка пойти с тобой. Современные дети знают, что нельзя разговаривать с незнакомцами.


Он сказал это тем же тоном, каким другие сетуют, что современные дети слишком много смотрят телевизор.


– И как вы их уговариваете?


– Есть много приемов. Обещаешь ему пиццу, или говоришь, что тебя послали родители, или предлагаешь купить подарок. С мальчиками проще, чем с девочками.


– И они идут?


– Примерно каждый третий. Проблема возникает с теми, кто начинает плакать или кричать, потому что тогда вас могут заметить. Но если ты оденешься женщиной, никто ничего не заподозрит.


– А ты почему так не делал?


Он печально похлопал себя по животу:


– Фигурой не вышел.


– Есть и полные женщины.


– Дело не только в весе. Важна походка, важно умение носить накладной бюст. Ты можешь вообразить меня на каблуках?


Я не мог.


– Куда ты их вел?


– Лучше всего в школу. По вечерам там никого не бывает, полно свободных классов, а полы натерты мастикой, поэтому скрип обуви слышен издалека.


– А потом? Как устроить, чтобы они никому ничего не рассказали?


– Как раз это нетрудно. Дети всегда чувствуют себя виноватыми. Педофил из Бат-Яма Арье Гольдман грозил своим жертвам, что расскажет их друзьям, что они гомики, и этого хватило, чтобы два года работать без помех.


– Есть и другие способы заставить их замолчать?


– Да.


Он не стал продолжать, а я после краткого раздумья решил не настаивать. В блокноте я записал «женщина» и «школа». Воспользовавшись моим молчанием, в разговор в первый раз вступила Агарь.


– У вас есть дети? – спросила она его.


– Нет. Это чуть было со мной не случилось, но в последний момент я сбежал.


– Может, будь у вас дети, вы этим не занимались бы.


– Нет. Будь у меня дети, я сделал бы с ними то же, что делал с другими.


– Вы не можете этого знать, – не сдавалась она.


– Я больной человек. Это болезнь. Я не могу с ней совладать.


Она продолжала искать в его лице то, чего там не было. Он подался вперед и взял ее руки в свои. Она не отпрянула. Возможно, профессия психолога научила ее тому, что все мы – люди со своими проблемами, и даже худшие из нас остаются людьми.


Когда он заговорил, его голос от волнения звучал хрипло, а толстый живот дрожал:


– Я надеюсь, что вы ее найдете. Я очень на это надеюсь.


– Я знаю. Спасибо.


Через минуту мы покинули комнату для свиданий. Пока мы шли по тюремному коридору, мы не перекинулись ни словом. Так же молча мы остановились перед железными воротами, подождали, пока они откроются, сели в машину и поехали в Тель-Авив. Мне это не причиняло ни малейшего неудобства. Я могу молчать сколько угодно.


– Я никогда об этом не думала.


– О чем?


– Я думала только о том, как мне ее найти. И ни разу – о том, что ей пришлось пережить. Я гнала от себя эти мысли.


Мне хотелось ей сказать так много, что слова, толкаясь у меня в горле, полностью перекрыли себе выход.


– Его описание подходит к тому мужчине, – сказала она.


– К какому мужчине?


– К тому, что на видеокассете, – пояснила она. – На записи пожара в торговом центре. Мужчина, который идет с Яарой. Он худой и невысокий. Вполне может переодеться в женщину.


– Прекрасно. Список подозреваемых сократился до полутора миллионов человек.


– Скажи мне что-нибудь утешительное, или я сейчас завою.


– Я не умею утешать. Я умею только искать пропавших девочек.


– Звучит достаточно утешительно.


Пробок на въезде в город еще не было, но ждать их оставалось недолго. Диктор по радио поблагодарил некоего Дуби, который сообщил, что застрял на 18 минут между развязкой на шоссе Геа и перекрестком Раанана. На минуту я задумался, что за люди звонят на радио. Они считают это своим гражданским долгом или за 18 минут без движения им становится слишком одиноко? Две песни спустя мы подъехали к ее дому в районе Бавли, и я остановился, не заглушая двигатель.


– Куда ты теперь?


– Вечером я тебе позвоню.


– Одна я дома с ума сойду.


– Завтра десятое августа.


– Я знаю.


– Если всех девочек похитили именно десятого августа, эта дата может иметь значение. Постарайся вспомнить, что происходило в этот день. Теракт, юбилей, дорожная авария с большим числом жертв? Все, что представляется из ряда вон выходящим.


– Как я это вспомню?


– Ты же умная. Сообразишь.


Она вышла из машины, хлопнула дверцей и наклонилась к моему открытому окну:


– А если мы не…


Вопрос замер у нее на устах прежде, чем она его задала.


– Я не собираюсь исчезать.


– Я знаю.


– Ни сейчас, ни потом.


– Я знаю.

21

Четверг, 9 августа 2001, день


До мошава Гинатон я добрался только в половине пятого. Дом Аталии Айзнер выглядел так же, как раньше, включая паука, повисшего на красной детской горке, но на веранде красовался новый шезлонг в желто-белую полоску с регулируемой спинкой. Я пытался не думать о размере кулаков ее влюбленного соседа Реувена, но, когда я нажимал на кнопку звонка, на спине у меня выступили капли пота. Мне никто не открыл. Золотистого ретривера тоже не было видно. Я стоял, недоумевая, куда девалась хозяйка. Я уже собрался уходить, когда она появилась со стороны заднего двора с ведром и шваброй в руках. Сегодня на ней была голубая юбка и белая шифоновая блузка. Мне показалось, что она рада меня видеть.


– Я тебя не слышала. Занималась уборкой.


– А я, как опытный детектив, сам об этом догадался.


Она наградила меня за блестящий юмор слабой улыбкой. Я протянул ей альбом с газетными вырезками. Она, не спрашивая, принес ли он мне пользу, положила его на телефонный столик в холле.


– Ты не видел поблизости Джошуа?


– Кого?


– Моего пса. В мошаве у какой-то сучки течка, и он уже два дня не показывается дома.


– Все мужики одинаковые.


– Чем я сегодня могу тебе помочь?


Она сознательно придерживалась официального тона. Она меня провоцировала.


– Один вопрос, и я ухожу.


– Стоило так далеко ехать ради одного вопроса?


На этот раз она не предлагала мне холодного чая. Села напротив меня, закинув ногу на ногу и не потрудившись одернуть задравшуюся юбку. В этот день мне случалось наблюдать картины и похуже, поэтому я с удовольствием на нее смотрел. След от давнего перелома на ее аристократическом носу сегодня был бледнее, чем в прошлый раз. Она перехватила мой взгляд и быстро провела пальцем по носу, словно хотела стереть этот шрам.


– Уже тридцать лет собираюсь его убрать и все никак не соберусь.


– Откуда он у тебя?


– От отца. Он был алкоголиком.


– Прости.


– Мне не очень-то везло с мужчинами.


– Все еще может измениться.


– Каким образом? Уж не с твоей ли помощью?


Мое смущение снова ее позабавило. Она перегнулась через стол и потрепала меня по руке. Я встал и перебрался к ней на диван. Какое-то время мы сидели неподвижно, как школьники, впервые вместе пришедшие в кино. Потом она повернулась ко мне, и мы поцеловались. Ее рука скользнула по моему животу вниз. Я опрокинул ее на диван. Мы даже не стали раздеваться. Юбка на ней задралась, и я сунул руки ей под ягодицы. Она с силой прижалась ко мне, обхватив руками мой затылок. Ее тело несколько раз сотрясла мощная судорога. Этот раз отличался от первого – все было грубее и откровеннее. Каждый из нас лихорадочно стремился получить удовольствие.


Вздрогнув в последний раз, мы замерли. Я придавил ее своим телом и лежал так, пока она знаками не показала, что ей нечем дышать. Тогда я приподнялся на локтях и пристально рассмотрел ее. Каштановые волосы прилипли ко лбу, блузка расстегнулась, обнажив одну грудь. Я положил на нее свою смуглую руку, несколько секунд полюбовался разницей в оттенках и скатился с нее. Поскольку штаны на мне были спущены, я встал, чтобы их натянуть, да так и остался стоять, не понимая, что делать дальше. Почему-то все жесты, которые кажутся такими соблазнительными до секса, после него представляются дурацкими. Она продолжала лежать, даже не пытаясь прикрыться.


– Будь осторожен, – сказала она. – Я рискую привыкнуть.


– Я тоже.


Она поднялась, нашла валявшиеся под диваном трусы и просунула в них свои изумительно длинные ноги. Постояла несколько секунд и снова рухнула на диван.


– Сегодня я собиралась пробежать пять километров, но, пожалуй, откажусь от этой идеи.


Я вернулся в кресло напротив дивана. Мы помолчали, восстанавливая дыхание.


– Ты за этим приезжал?


– Я думал, что нет.


По-видимому, это был правильный ответ, во всяком случае, ей он явно понравился.


– О чем ты хотел меня спросить?


– Не помню.


– Не может быть, – ответила она. – Я тебя уже немножко знаю. Ты только кажешься неуклюжим, как заблудившийся медвежонок. Но ты не медвежонок, ты ротвейлер. Если вцепишься во что-то зубами, то не разожмешь челюсти, пока не добьешься своего.


– Ты знаешь меня недостаточно хорошо. Внутри я болонка.


– Болонка?


– Да.


– Хорошо, болонка, о чем ты хотела меня спросить?


– Ты когда-нибудь слышала о Женской ассоциации взаимопомощи?


Она порылась в памяти:


– Нет.


– Ты уверена?


– Вполне. А почему ты спрашиваешь? Что это за ассоциация?


– Организация матерей-одиночек.


– Нет, не помню. Извини. Что-нибудь еще?


– После исчезновения Дафны тебя наверняка спрашивали, не видела ли ты возле дома кого-нибудь подозрительного.


– Конечно. Раз двести.


– А что насчет женщин?


– Женщин?


– Похититель мог переодеться женщиной.


Она усилием воли заставила себя расслабиться, прислонилась головой к спинке дивана и уставилась в потолок. У нее была очень красивая шея.


– Не может быть.


– Почему?


– Это очень маленький мошав, господин Ширман. Если тут и бывают чужаки, то исключительно мужчины. Грузчики, которые доставляют заказы, рабочие, которых вызывают, если надо что-нибудь починить. Мы не сводим с них глаз. Попробуй сейчас обойти все дома в мошаве – убедишься, что половина соседей уже в курсе, что ты у меня. Незнакомая женщина сразу привлекла бы к себе внимание. Кто-нибудь ее вспомнил бы.


– С тех пор прошло много времени.


– Только не для меня.


Это замечание было прологом к другому рассказу, и я замолчал. И правда, она заговорила, и ее голос был таким же отстраненным, как и взгляд.


– Вот уже двенадцать лет я снова и снова переживаю те два часа. Я выхожу из дома, иду в лавочку Эстер, она говорит мне, что ее сына призвали в армию. Я покупаю хлеб, муку и дрожжи для пирога, колу и кукурузное масло. Возвращаюсь обычной дорогой. Навстречу мне идет Реувен. Он здоровается со мной и предлагает помочь донести сумки. Я отказываюсь. Прихожу домой. Там тихо. На столе стоит стакан с малиновым морсом. Поначалу я не волновалась и не сердилась, но на часах уже половина девятого, и ей пора собираться в летний лагерь. Я начинаю обзванивать соседей, и постепенно меня захлестывает паника. Ее нет нигде. Так проходит два часа. И все начинается по новой.


– Бедная.


Не может быть, чтобы я это прошептал. Я никогда не шепчу. Она медленно кивнула. Ее взгляд был устремлен куда-то далеко-далеко.


– Я ждала тебя.


– Ждала меня?


– Кого-то вроде тебя. Того, кто будет искать, не бросит поиски на полпути и задаст правильные вопросы.


– Я задал правильные вопросы?


– Если не задал, значит, ты вернешься.


Ни у нее, ни у меня не было настроения повторить. Поэтому я встал, неловко изобразил воздушный поцелуй и направился к выходу. По пути к машине я мысленно раскладывал полученную информацию по полочкам, когда метров за десять до «Бьюика» заметил муравья, который полз по тропинке, стараясь меня обогнать. Он был черненький, а на спине тащил какую-то оранжевую крошку. Я хотел его обойти, но это не так легко сделать, когда вдруг оказываешься лежащим лицом в песок, придавленный ногой в тяжелом ботинке.


Я не двигался – мне казалось, что в данной ситуации это самое разумное. Он убрал ногу, но лишь для того, чтобы второй, ничем не отличающейся от первой, заехать мне по почкам. Я откатился в сторону, но недостаточно быстро: следующий удар пришелся мне в челюсть и раскроил нижнюю губу. Кровь была горячей и соленой на вкус, как нагретая солнцем морская вода из лужиц, оставленных на берегу отливом. Не скажу, что я был сильно удивлен, увидев склонившегося надо мной Реувена.


– Я сказал тебе, чтоб больше сюда не ходил.


– Я только пытаюсь найти ее дочь.


Если я стремился, чтобы в моем голосе звучали плаксивые ноты, то мне это удалось сверх всяких ожиданий. Я глядел на него снизу вверх, от уровня земли, и он казался еще крупнее, чем при нашей первой встрече, но в остальном ничуть не изменился, даже одет был все в ту же насквозь пропотевшую рубаху. Мне захотелось было объяснить ему, что между успехами в любовных делах и регулярным душем существует непосредственная связь, но я решил, что сейчас для этого не самый подходящий момент.


– Ее дочери здесь нет.


Я осторожно поднялся, настраиваясь резво отскочить в сторону, если он снова обдаст меня запахом своего дыхания. Рот у меня болел, и краем глаза я даже видел, как распухла губа.


– Я ее не знал. Она была хорошей девочкой?


– Очень. Я ее любил. Я плакал, когда она пропала. Даже ходил в синагогу молиться. Но это не помогло.


– Главное, что ты старался.


– Мы с Аталией поженимся.


Он произносил ее имя без первой буквы – Талия.


– Мои поздравления.


Он меня как будто не слышал. Нахмурил лоб, явно пытаясь разгадать какую-то сверхсложную загадку. Нечто вроде «дважды два четыре».


– Она пока не согласилась.


– Не отступайся. В конце концов твое обаяние сломает все преграды.


Он начал поворачиваться в мою сторону, но на этот раз я был готов и бесстрашно отступил от него на десяток метров.


– Ты был у нее дома. И дверь вы закрыли.


– Мы просто поговорили. Она мне даже сока не предложила.


– Я не хочу повторять тебе еще раз.


– Я тоже не хочу, чтобы ты повторял мне еще раз.


Он еще с минуту пялился на меня, а потом тряхнул головой, как будто отгоняя сомнения, резко развернулся и потопал прочь. Рядом со мной лежал камень. Я поднял его, потом осторожно опустил на землю, сел в машину и уехал.


Домой я вернулся около пяти. Поборов соблазн немедленно улечься в ванну, я поднялся в квартиру Гирша и Руби. Только увидев их потрясенные лица, я понял, что отметины, оставленные на моей физиономии Реувеном, плохо сочетаются с цветом моих глаз. Коротко посовещавшись, они решили полечить меня чизкейком и капучино. Я забормотал что-то про диету, но Гирш сказал, что после такой тяжелой травмы мне просто необходимо набраться сил. При виде торта, который Руби принес из кухни, я признал, что действительно чувствую некоторую слабость.


Доедая второй кусок, я приступил к делу:


– У меня есть подозреваемый, который совершает преступления, переодеваясь женщиной. Если предположить, что в остальное время он ведет обычную жизнь женатого мужчины, что он должен для этого делать? Насколько это трудно?


В уголках рта Гирша обозначились две сардонические складки, исказив обычно спокойное выражение его лица:


– Я так понимаю, ты решил обратиться к нам потому, что считаешь всех гомосексуалистов психами и извращенцами?


Я сконфуженно молчал. Возможно, в его замечании была доля истины. Он повернулся к своему партнеру, и в течение нескольких секунд они вели безмолвный диалог. Потом Руби встал.


– Спрошу у Миранды, – сказал он и вышел из комнаты.


Гирш объяснил, что Миранда – их давний приятель, гей-трансвестит, в пятидесятых выступавший в ночных клубах Берлина и Лондона.


После его слов об извращенцах я прикусил себе язык и полностью сосредоточился на кофе, пока Гирш не хлопнул меня по колену:


– Да ладно тебе. Просто твое перевоспитание займет у нас еще какое-то время.


Из другой комнаты донесся голос Руби:


– Да, да, я понял. – Он фыркнул и попрощался с собеседником.


К нам он вернулся с листком бумаги в руках.


– Миранда говорит, что это гораздо труднее, чем кажется. Во-первых, ему надо раздобыть парик очень высокого качества. Она предлагает тебе поспрашивать в Бней-Браке, на улице Рабби Акивы. Там есть несколько таких магазинов. Во-вторых, он должен уметь гримироваться. Если твой подозреваемый живет в Тель-Авиве или его окрестностях, то здесь есть всего две или три хорошие школы макияжа и тебе надо проверить списки их слушателей. И последнее, самое важное. Чтобы не вызвать подозрений при свете дня, он должен сделать лазерную эпиляцию на всем теле, включая лицо и руки. Обычного бритья недостаточно. Многие мужчины делают эпиляцию, но не по всему телу. Спроси в косметических салонах, может, они кого-то вспомнят.


– Вашей Миранде надо бы работать детективом, – сказал я.


Оба расплылись в улыбке, довольные собой и мной.


– Его столько раз арестовывали, что он теперь во всем разбирается, – сказал Гирш.


Я собрался уходить, но это стоило мне еще одного куска торта. Слегка пошатываясь, я спустился на двенадцать ступенек в свою квартиру. Кравиц сидел в моем кресле и листал папку, издалека очень напоминавшую досье по уголовному делу, включая оставленные на страницах пятна майонеза. Увидев меня, он бросил мне желтый мячик, который сжимал в руке. Я даже не пытался его поймать, и мячик, врезавшись в стену, запрыгал по всей комнате.


– Я не для того давал тебе ключи, чтобы ты без спросу вламывался ко мне.


– Кто это тебя отделал?


– Отвали.


Это звучало не очень по-взрослому, но я рассудил, что у меня еще будет время повзрослеть, когда я попаду в дом престарелых и буду проводить дни в наблюдении за собственной простатой. Я прошел в ванную, умылся и стал искать йод, которого там сроду не водилось. У меня возникло ощущение, что от чизкейка мой аппетит только разыгрался, и я направился на кухню, достал из холодильника упаковку девятипроцентного зерненого творога и принялся за еду, помогая себе булочкой. Кравиц немного подождал, но, убедившись, что возвращаться я не собираюсь, сам явился ко мне.


– Что, по-твоему, я должен был сделать?


– Хотя бы позвонить и предупредить, что ко мне едет полиция.


– И что бы это изменило?


– Для меня это изменило бы все!


Сам не знаю, почему я это проорал.


Бывает, что крик сначала повисает в воздухе и только потом обрушивается окружающим на голову. Кравиц не стал кричать в ответ. Вместо этого достал из шкафа стакан и окинул меня взглядом святого страстотерпца.


– Ну что? Полегчало?


– Мне нужно хотя бы час поспать.


– Ты так и не сказал, кто разрисовал тебе физиономию.


– Отстань.


– Девочка на кассете действительно дочь Гусман.


– Что?


– Кассета с пожара. Мы посылали ее в Чикаго.


– Почему в Чикаго?


Он немного расслабился. Факты и установленные данные, напомнил я себе, вот в чем он чувствует себя как рыба в воде. Я не исключал, что это как-то связано с его стремлением всегда держать все под контролем, но не испытывал желания в этом копаться.


– В конце восьмидесятых, – учительским тоном заговорил Кравиц, – профессор Льюис Сэдлер из Чикагского университета создал лабораторию биомедицинского моделирования. С 1990 года они специализируются на распознавании лиц пропавших детей и реконструкции их портретов по мере взросления. Они могут совершенно точно сказать, как сейчас выглядит ребенок, пропавший, скажем, десять лет назад.


– А у нас такого нет?


– У нас об этом даже не слышали.


– И что они сказали насчет Яары?


– Мы послали им ее фото в профиль двухлетней давности и кассету из торгового центра. Сегодня утром получили ответ. Лица в профиль распознавать легче всего, потому что линия скулы не меняется.


– И?


– Это она.


Извиняться можно по-разному. Кто-то посылает цветы, кто-то пишет письма на двенадцати страницах убористым почерком. Моя первая жена обычно бронировала номер в отеле, куда мы потом не ездили. Кравиц поделился со мной информацией, которая не предназначалась для моих ушей. Но я не собирался платить ему тем же.


– Мог бы сэкономить на почтовой марке. Пожарный из торгового центра ее опознал.


Он заморгал, чувствуя себя – вполне заслуженно – полным идиотом.


– Шавид взял расследование под личное руководство. Эрми Кало предложил одиннадцатого августа тебя арестовать, чтобы ты не слил все газетчикам.


– А ты что им сказал?


– Что если увижу тебя, обязательно арестую.


– Как Шавид намерен ее искать?


– Как обычно.


– То есть?


– То есть, если ты ее не найдешь, – пиши пропало.

22

Четверг, 9 августа 2001, вечер


– Царица Египта Клеопатра покончила с собой десятого августа. После того как Октавиан нанес поражение ее возлюбленному Антонию в битве при Акциуме, она положила на свою самую прекрасную в античном мире шею маленькую ядовитую змею, возлегла с чашей вина в руках и стала ждать смертельного укуса.


Пересказывая мне эту историю, Агарь машинально коснулась пальцами горла. В этот вечер она стянула волосы белой бархатной резинкой и с помощью тонального крема спрятала тревогу под глазами. Она приехала ко мне около восьми, укоротив мой сон на полчаса и сократив банные процедуры до десяти минут. Мы сидели в разных углах дивана, но руку я небрежно закинул на спинку так, что от кончиков моих пальцев до ее плеча оставалось каких-нибудь пять сантиметров. Расстояние между нами занимали рассыпанные в беспорядке листы бумаги, а скрепка, державшая их вместе, исчезла где-то в краю затерянных сокровищ под диванными подушками.


– Она была замужем за своим младшим братом, – вспомнил я.


– Кто?


– Клеопатра.


– Я уже говорила, что у тебя странный и эклектичный культурный багаж?


– Да.


Десятого августа Франклин Делано Рузвельт узнал, что болен полиомиелитом; десятого августа французские революционеры арестовали Людовика XVI; десятого августа космический аппарат «Магеллан» вышел на орбиту Венеры, а Эквадор получил независимость. Десятого августа 1977 года полиция Нью-Йорка арестовала серийного убийцу, известного как Сын Сэма. Им оказался почтовый служащий по имени Дэвид Берковиц, еврей по национальности. Сэмом звали собаку его соседа, и Берковиц утверждал, что убивать людей ему приказывал дух этой псины.


– Ты видишь во всем этом какую-то связь?


– Да не особенно. Но как знать.


– Вроде бы к нашему случаю ближе всего история Берковица.


– Вроде бы.


– Может, я не там искала?


– Мы не знаем, где это «там».


– Но что-то в этот день должно было случиться. Эта дата что-то означает.


– Наверняка.


– Тогда почему я ничего не нашла?


– Потому, что это может быть что-то личное: день смерти родственника, чей-то день рождения, день первого сексуального опыта. Мало ли что.


– Для меня это день, когда пропала моя дочь.


– Я знаю.


– Что мне делать, если завтра все закончится и я пойму, что ошиблась? Что разгадка была у меня под носом, а я ее не видела?


У меня не было ответа. Я осторожно дотронулся до ее плеча, и она вцепилась мне в руку.


– Мне страшно.


– Я знаю.


Внезапно она прижалась ко мне. Она дрожала и плакала, полностью беззащитная. Плечи у нее обмякли, но спина оставалась прямой и твердой, как у пластиковых манекенов, которые используют в автомобильных краш-тестах. Машина налетает на все новые препятствия, манекены мотает из стороны в сторону, но спину они держат идеально прямо. Я обнял ее, крепко сжимая ей плечи и затылок и надеясь, что этим выражу все, что не мог высказать вслух. Казалось, прошла целая вечность, когда она подняла ко мне голову и, оказавшись от меня на таком расстоянии, что непонятно, где чье дыхание, произнесла:


– Я не хотела плакать.


Я-то как раз хотел ее поцеловать, но не мог. Себе я объяснил это соображениями профессиональной этики. Тревога лишала ее сил и сводила с ума. Я не имел права использовать ее слабость. Потом я решил, что для разнообразия иногда не мешает сказать себе и правду. А правда заключалась в том, что я и с одной женщиной до конца не разобрался, так куда мне сладить с двумя. Отношения с Аталией выглядели простыми и понятными. Мы могли продолжать трахаться хоть целую вечность, и ни одному из нас не пришлось бы ради этого менять свою жизнь или брать на себя новые обязательства. С Агарью все было по-другому. Не хуже и не лучше, а по-другому. Она принадлежала к тому типу женщин, которых ты ищешь всю жизнь, но не уверен, что будешь знать, что с ней делать, когда найдешь. Я пару раз переживал нечто подобное, и это всегда заканчивалось для меня плохо. Я не хотел нового фиаско. Медленно, чуть ли не украдкой, я начал от нее отодвигаться, чтобы ослабить объятие и снова нацепить маску доброго дядюшки, который жаждет утешить бедную девочку.


И тогда она меня поцеловала.


На долю секунды я замер от удивления, но ее губы приблизились к моим, мягко прижались и растворились в них, превратив весь мир в одну точку, за которой не существует ничего.


Только когда поцелуй прервался, я сообразил, что забыл дышать.


Она немного отодвинулась и потрогала пальцем след от ботинка Реувена на моей нижней губе.


– У тебя кровь.


– Мне извиниться?


– За кровь или за поцелуй?


– За то и другое. Вместе или по отдельности. Выбирай.


– Это я должна перед тобой извиниться. Мне надо было почувствовать что-то еще, кроме страха.


– Ты почувствовала?


– Да.


Мне хотелось сказать что-то уместное в данной ситуации, но я не находил слов. Это не моя территория – все эти темные закоулки смущения и нерешительности, в которых любое произнесенное слово грозит обернуться худшими в твоей жизни воспоминаниями. С улицы послышались звуки песни, похоже доносившиеся из проезжавшей мимо машины, и тут же смолкли. Я узнал песню, почти не напрягаясь. Это была Nights in White Satin, только я не помнил ни автора, ни исполнителя. Агарь снова тронула пальцем мою разбитую губу.


– Ты так и не сказал, от кого тебе досталось.


– Ты его не знаешь.


– Обещаю, что не стану его бить.


– Я тебя знаю. Сначала пообещаешь, а потом пойдешь и врежешь ему.


– Можно задать личный вопрос?


– Да.


– У тебя кто-то есть?


– Была одна. Но мы расстались.


– Давно?


– Минуты полторы назад.


Разумеется, это немного охладило ее пыл. Я вдохнул поглубже:


– Все совсем не так.


– А как?


– Мне надо кое в чем разобраться. Выяснить отношения с самим собой.


– Я ничего не умею делать наполовину. Или бросаюсь очертя голову, или нет.


– Это я уже понял.


Moody Blues, вот кто пел «Ночи в белом атласе», вспомнил я. Зазвонил телефон. Это был не первый раз, когда Кравиц бесцеремонно ломал мои личные планы, но точно первый, когда я этому обрадовался.


– Мы его взяли, – задыхаясь, быстро проговорил он.


– Кого?


– Парня с пожара.


– Как?


– Два часа назад он приехал в торговый центр. Наши ребята засекли его на парковке.


– Выезжаю.


Она смотрела на меня, не осмеливаясь задать вопрос.


– Они нашли подозреваемого.


– Можно мне поехать с тобой?


– Тебя не пустят.


– Почему?


– Потому что, если будет суд, тебе придется свидетельствовать против него.


– Что мне делать?


– Что ты предпочитаешь: вернуться домой или остаться здесь?


– Остаться здесь.


– Это может затянуться до утра.


– Я подожду.

23

Четверг, 9 августа 2001, вечер


Бекки встретила меня на крыльце Центрального управления. От возбуждения она даже забыла, что на меня полагается рычать.


– Его допрашивают в четвертой комнате, – сказала она. – Кравиц ждет тебя в пятой.


Я последовал за ней и нашел Кравица в комнате без окон. Он смотрел в монитор видеонаблюдения, с ловкостью эквилибриста удерживая на коленке банку спрайта. Видеомагнитофон, присоединенный к монитору, был отключен. Это меня не удивило. Когда полиция намеревается провести допрос, не слишком строго соблюдая правила этикета, она обычно не делает записей на кассеты, которые могут попасть в руки к чересчур ретивым адвокатам. В соседней комнате сидел подозреваемый, которого снимала камера. В других обстоятельствах я бы сказал, что он выглядит достаточно элегантно. У него были густые темные волосы, чуть тронутые сединой, и загорелое лицо человека, подолгу работающего на солнце. Правда, сейчас его загар приобрел землистый оттенок, а над левым глазом у него красовалась ссадина, из которой текла кровь. Никто и не подумал предложить ему салфетку.


– Кто он? – спросил я Кравица.


– Рон Яворский, тридцать девять лет, строительный подрядчик. Женат, детей нет. Когда ему было двадцать два года, против него было заведено уголовное дело за оскорбление действием несовершеннолетней.


– Что конкретно он натворил?


– У него была пятнадцатилетняя подружка, с которой он спал. Родители подали жалобу.


– Много из этого не нароешь.


– Нет. Но есть интересная деталь. Ему нравятся молоденькие.


За спиной подозреваемого возник Эрми Кало в наглаженной, как всегда, форме.


– В последний раз спрашиваю, – сказал он так тихо, что Кравиц, подавшись к экрану, чуть не опрокинул на себя спрайт. – Где девочка?


Яворский попытался к нему повернуться, но Кало, ухватив его за затылок, заставил того смотреть в стену.


– Какая девочка?! – послышался искаженный динамиком вопль. – Я не знаю ни про какую девочку!


Кало выждал несколько секунд, а потом без предупреждения впечатал Яворского лицом в стол.


– Не надо кричать, – сказал он еще тише. – Мы здесь любим беседовать тихо и вежливо. Правда?


Яворский, у которого добавилась новая ссадина через весь лоб, старательно закивал. Его лицо блестело от пота и крови. Даже при отсутствии впечатляющего результата нельзя было не оценить техническое мастерство Кало.


– А где Шавид, Ривлин и прочая шатия? – обратился я к Кравицу.


– У него дома.


– Нашли что-нибудь?


– Ничего. Сейчас опрашивают соседей.


– Если он строительный подрядчик, он может прятать ее в тысяче разных мест.


– Объявлена общая тревога.


– Включая пограничную стражу?


– Нет. Им не до того. Интифада.


– Пусть сделают перерыв. Осталось совсем мало времени.


Кравиц наконец соизволил на меня взглянуть.


– Пока он здесь, – рассудительно заметил он, – вряд ли он причинит ей вред.


В другой комнате Кало взял стул и уселся напротив подозреваемого.


– Месяц назад, – сказал он, – в торговом центре Лода был пожар. Помнишь?


Яворский хотел утереть кровь со лба, но обнаружил, что его правая рука прикована к столу алюминиевым наручником, который на его волосатых руках смотрелся как браслет. Это привлекло мое внимание, но только спустя мгновение я сообразил почему. Гирш и Руби говорили, что подозреваемый, чтобы переодеться женщиной, должен был свести лазером на теле всю растительность. При свете дня Яворскому и пяти минут не удалось бы выдавать себя за женщину.


Тем временем в другой комнате он опустил голову и утерся рукавом, как простуженный ребенок.


– Да, – сказал он, – я помню пожар.


– С кем ты там был?


– Один.


Кало поднял вверх палец, как завуч, явившийся на шум в хулиганский класс, и с силой ткнул им в основание горла сидевшего напротив человека. Прошло не меньше двух минут, прежде чем тот откашлялся и отдышался.


– Давай попробуем еще раз, – сказал Кало, дождавшись, чтобы подозреваемый выпрямился на стуле. – С кем ты там был?


– Я не знаю. Скажи мне, с кем я там был, и я все подтвержу, честное слово.


– Ты был с девочкой?


– С девочкой?


– Да или нет?


– Да. Я был со своей девочкой. Мы были там вместе.


– Господин Яворский, я немного запутался. Не могли бы вы немного помочь мне?


– Да… Конечно.


– Насколько я знаю, у тебя нет детей.


– Нет.


– Так с какой же девочкой ты там был?


– С той, которую вы ищете.


– Господин Яворский! Вам о чем-нибудь говорит имя Яара Гусман?


– Нет… То есть да. Это та самая девочка. Она была со мной на пожаре.


– Девочка, которую ты похитил в августе девяносто девятого года?


– Два года назад?


– Именно. Ты помнишь, где ты был в августе два года назад?


– Я…


Кало снова поднял палец. Блеснуло тонкое обручальное кольцо. Яворский сжался.


– Я был у нее, – сказал он. – Я хотел ее похитить. Я пришел к ней домой.


– Где это было?


– В Лоде?


– Господин Яворский, семья Гусман проживает в районе Бавли в Тель-Авиве.


– Да… Я забыл… В районе Бавли… Около кинотеатра «Декель».


– А где она сейчас?


– Сбежала.


– Сбежала?


– Да. Она сбежала. Во время пожара. Там была такая суматоха, что я ее упустил. Она побежала к выходу, я – за ней, но она исчезла. С тех пор я ее не видел.


Мы с Кравицем обменялись взглядами. Мы оба видели видеозапись из торгового центра и знали, что Яворский шел впереди, а не бежал за ней. С того момента, как его взяли, было ясно, что Яворский будет врать. Все подозреваемые врут. Сначала они говорят себе, что будут молчать, пока не придет их адвокат, как в сотнях американских сериалов. Потом, после нескольких оплеух, они находят одно и то же гениальное решение: признаться во всем, а в суде все отрицать. Я встал и вышел в коридор, уверенный, что Кравиц последует за мной.


– Что-то здесь не клеится, – сказал я.


– Но он знает, что Гусманы живут рядом с кинотеатром «Декель».


– Каждый дурак знает, что в Бавли есть кинотеатр «Декель». Это маленький район. Если он хоть раз ходил там в кино, то не может этого не знать.


– Но он признался.


– Он тебе сейчас и в убийстве Рабина признается.


– Я ему верю.


– Если бы ты на протяжении двенадцати лет похищал девочек и не попался, неужели за это время ты не состряпал бы себе мало-мальски убедительное алиби?


– Будь у него убедительное алиби, я бы подозревал его еще больше.


– Поэтому он сочинил самое идиотское алиби, чтобы мы усомнились, что он и есть убийца? Брось. Он не выглядит настолько гениальным.


– Он просто устраивает представление. Дай Кало еще с ним поработать.


– Сколько лет было девочке, из-за которой на него завели дело?


– Пятнадцать.


– Педофилов не интересуют пятнадцатилетние девочки.


– Может, с нее все только началось? А потом его потянуло на более юных.


– Вспомни, что говорил нам Гастон: первый случай определяет все последующие. Извращенцы не меняют своих перверсий.


Внезапно Кравицу на ум пришла мысль, которая явно ему не понравилась.


– Можно я кое о чем тебя спрошу? – сказал он. – Ты только не обижайся.


– Давай.


– Насколько тебя задевает, что это не ты его поймал?


– Не будь говнюком.


– Джош, у тебя есть подозреваемый, соответствующий профилю преступника, которого видели с девочкой спустя два года после похищения. Чего тебе еще надо?


– Найти ее.


– Дай Кало еще час, и Яворский скажет, где она.


– Только в том случае, если это ему известно.


Я развернулся и двинулся к выходу. Он догнал меня и молча проводил до широких ступеней, ведущих на улицу Дизенгоф.


– У тебя есть другая идея? – спросил он.


– Да.


– Не будь идиотом. Ты слышал, что сказал Шавид. Если тебе что-то известно и ты это скроешь, он тебя со свету сживет. Ни один частный детектив не может позволить себе поссориться с начальником округа и продолжать жить как ни в чем не бывало.


– Знаю. Он говорил это при мне.


– Но ты, как всегда, все делаешь по-своему.


Меня удивила горечь в его голосе. Это мало на него походило. Казалось, он долгое время вынашивал какую-то идею, но теперь она наконец вырвалась наружу.


– Ты не лучше всех нас, – сказал он, – даже если сам считаешь иначе.


– Я так не считаю.


Его раздражение улеглось так же быстро, как вспыхнуло. Он коснулся моего плеча, словно хотел за что-то попросить прощения.


– Позвони мне.


– Конечно.


Я направился к машине, когда он схватил меня за руку:


– Чуть не забыл.


– О чем?


– Ты недавно разговаривал с некоей Ханной Меркман из Женской ассоциации взаимопомощи?


– Да. Через ее организацию он добывал имена матерей.


– Почему ты не рассказал мне об этом?


– А что случилось?


– Она собирается сегодня вечером выступить по первому каналу в программе новостей.


– У Давида Вицтума или у Эммануэла Гальперина?


– У Вицтума. Она хочет обратиться с призывом ко всем матерям-одиночкам не выпускать детей из дому, пока мы не поймаем убийцу. По телефону она сказала, что мы ничуть не лучше его, потому что скрывали информацию.


– Скажи ей, чтобы она отложила свое выступление на сутки.


– Пустая трата времени. Она говорит, что завтра утром он похитит еще одну девочку и будет уже слишком поздно. Ты бы ее слышал. Она уже представляет себя на обложке журнала «Для женщин».


– Раздобудь ордер.


– А что я скажу судье? Что мы задержали подозреваемого, но у Джоша своя теория?


– Чего ты от меня хочешь?


– Ничего. Просто решил с тобой поделиться. От нечего делать.


– Сукин сын.


– Не понимаю, о чем ты.


Я катил по погрузившемуся в вечерние сумерки городу. Взяв с пассажирского сиденья телефон, я позвонил Жаки.


– Ты где?


– А куда ты звонишь?


– У тебя тачка есть?


По моему тону он понял, что мне не до шуток.


– Раздобуду.


– Ты знаешь, где находится мошав Гинатон?


– Вроде где-то неподалеку от Лода, да?


– Встречаемся на въезде в двенадцать.


– В двенадцать ночи?


– Да.

24

Четверг, 9 августа 2001, ночь


Три часа спустя Жаки ждал меня у въезда в мошав, сидя за рулем подозрительно новенькой белой «Тойоты». Я сделал ему знак следовать за мной. Через две минуты мы остановились напротив дома Реувена Хаима, перегородив дорогу.


– Что дальше? – спросил Жаки, пересаживаясь ко мне в «Бьюик».


– Ждем.


– Чего?


– Который час?


– Четверть первого.


– Он крестьянин, значит, встает около пяти. Подождем до четырех.


– Кто крестьянин? И что мы будем делать в четыре?


– Реувен Хаим.


– И?


– Я хочу немножко на него надавить.


– Ты приволок меня сюда в полночь, чтобы надавить на кого-то в четыре?


Я откинулся назад и постарался привести в порядок и превратить в слова мысли, которые последние двадцать четыре часа метались у меня в голове. Сначала искусственная кожа обивки приятно холодила мне затылок, но через несколько секунд я уже перестал различать, где кончается моя голова и начинается спинка сиденья.


– Ладно, – сказал я Жаки. – Давай я изложу тебе свою теорию. Если тебе покажется, что я говорю глупости, мы разворачиваемся и возвращаемся в Тель-Авив. Но если ты решишь, что в этом что-то есть, мы будем действовать, как я скажу. Тебе судить. Договорились?


Он развернулся спиной к дверце и внимательно на меня посмотрел.


– Договорились, – наконец сказал он и медленно кивнул.


Я сосредоточился и начал:


– Итак. В данный момент мы все ищем серийного убийцу, который похитил шесть девочек. Каждой из них было по девять лет. Все они исчезли утром десятого августа, все росли в неполных семьях. Полиция и все, кто занимался расследованием этого дела, пришли к выводу, что речь идет об одном и том же человеке. Все, включая меня, предположили, что это так, и иначе быть не может.


– Иначе быть не может, – эхом повторил мои слова Жаки.


– Или может? – продолжил я. – Из шести случаев только пять сходятся во всех деталях: пять девочек жили в многоэтажках, в людных кварталах; их матери во время похищения были дома. Только в одном случае девочка была похищена из частного дома, пока ее мать ходила в магазин. В пяти случаях очевидно, что убийца следил за своими жертвами в течение нескольких дней, чтобы выяснить их привычки, а в одном он не мог этого сделать потому, что в маленьком мошаве любой незнакомец как на ладони. В пяти случаях матери состояли в ассоциации помощи матерям-одиночкам, а в одном мать даже не слышала о такой организации. В пяти случаях девочек сажали в машину, которая тут же исчезала с места преступления, а в шестом это было исключено потому, что на въезде в мошав проводились дорожные работы и ремонтники заметили бы похитителя. В пяти случаях не было никаких следов насилия, а в шестом на детской горке возле дома нашли следы детской крови. В пяти случаях у нас есть одна девочка, которая, скорее всего, еще жива, и четыре тела, найденные в песках Ришон-ле-Циона, и только в одном случае тело так и не обнаружено. Ты знаешь, что все это означает?


Он задумывался и молчал так долго, что я уже усомнился, что дождусь от него ответа. Когда он заговорил, в его голосе звучали ноты растерянности и недоверия:


– Это означает, что орудовал не один человек. Что у нас не один убийца, а два.


– В этом и состоит моя теория.


– Но почему? В этом нет никакой логики.


– Я не знаю. Может быть, второй убийца случайно услышал о первом похищении и решил его сымитировать. Может быть, он прочитал об исчезновении Дафны в газетах – в свое время о нем много писали. В профессиональной литературе полно примеров убийц-подражателей. Он знал, что первое похищение собьет нас с толку и в крайнем случае послужит ему ширмой. Сам подумай: если бы его схватили, ему всего лишь пришлось бы доказать, что он никак не связан с первым убийством, что автоматически выводило его из круга подозреваемых. То же самое произошло у меня с Реувеном. Я знал, что он не мог похитить Яару, и поэтому заключил, что он никак не связан с исчезновением Дафны. Мы рассматривали серию убийств, а не серию убийц.


– А почему подражатель не воспроизвел убийство во всех деталях?


– Это невозможно. Есть огромная разница между спланированным похищением и случайным убийством. Попытайся он проникнуть в частные дома в маленьких селеньях, его тут же схватили бы. Поэтому он воспроизвел те подробности, которые в достаточной степени напоминали первое похищение, и не стал воспроизводить те, которые могли представлять для него опасность. Кстати, до сих пор у него все шло гладко.


– Тогда что мы здесь делаем?


– Это «шестая загадка». Здесь Дафна Айзнер. Дочь Аталии Айзнер, в которую Реувен влюблен. Поначалу я снял с него подозрение потому, что во время похищения дочери Агари он был в Турции. Но если существуют два убийцы, он, по-видимому, первый. У него был мотив, была возможность, он был знаком с жертвой – полный набор.


– Ты уверен, что в тот день он был в мошаве?


– Да. Когда в то злосчастное утро Аталия возвращалась домой, единственным, кто встретился ей на пути, был Реувен.


– А почему его сразу не поймали?


– Следователь, который вел это дело, – его зовут Мубарак, и сейчас он уже на пенсии, – не знал, что Реувен влюблен в Аталию. Он думал, что это просто сердобольный сосед.


– Но почему мать ничего не рассказала полиции?


– А что она могла рассказать? Реувен и девочка прекрасно ладили между собой, она и подумать не могла, что он способен причинить ей вред. Я почти уверен, что это было непреднамеренное убийство. Может быть, он с ней играл, она упала с горки и разбилась, а Реувен испугался и спрятал тело, чтобы Аталия на него не обозлилась. Он не то чтобы светоч разума.


– Но это не дает ответа на вопрос, кто второй убийца.


– Не дает.


– И что нам делать?


– Как я и сказал, надавить на Реувена.


Он в задумчивости нахмурил брови, но решил прекратить меня расспрашивать.


– Я смотаюсь в город за кофе, – заявил он. – Если что, звони.


Я пытался изобрести причину, которая помешала бы ему осуществить этот план, но кроме того, что мне не хотелось оставаться одному, в голову ничего не приходило. Он вышел из машины, мягко захлопнул дверцу, и его «Тойота» исчезла в ночи. Через сорок минут он вернулся с полным термосом черного кофе без сахара – отвратительного на вкус и с плавающей в нем гущей, но содержащего достаточно кофеина, чтобы даже Ариэль Шарон пробежал стометровку меньше чем за девять секунд. Мы сидели, пили кофе и говорили о том, о чем могут говорить двое мужчин, запертых в тесном пространстве и не имеющих возможности двигаться. Через некоторое время даже самые замкнутые люди проникаются осознанием того, что есть чувства более глубокие, чем желание спать. Помнится, когда я работал в Беэр-Шеве, мы с Чиком провели шесть часов в засаде, выслеживая одного наркодилера-бедуина. Когда мы его взяли, бедуин удивленно посмотрел на Чика и спросил: «Уважаемый, почему ты плачешь?» На что тот на полном серьезе ему ответил: «Потому что мой отец умер два года назад, но мне все не хватало времени об этом подумать».


В половине четвертого я в двадцатый раз посмотрел на часы. В маленьком квадратике рядом с цифрой 3 роковая дата – 10 августа. Я взял телефон, позвонил в справочную и узнал номер телефона Реувена. Затем достал из бардачка устройство размером с почтовую марку и подсоединил к телефону. Эта штука, производимая фирмой E-Gadget, стоит 49,99 долларов без НДС и способна менять ваш голос до неузнаваемости. Сняв трубку, Реувен услышит шепот молодой женщины. Моих познаний в психологии хватало, чтобы предположить, что женщины вызывают в нем меньшую неприязнь, чем мужчины, следовательно, мои усилия оправдаются. Я набрал номер. В мошаве стояла такая тишина, что мы слышали, как у него в доме зазвонил телефон. На десятом звонке он ответил:


– А?


Я зашептал, стараясь избегать излишней театральности:


– Они знают, где девочка.


– Что?


– Они придут за ней утром, и Аталия узнает, что это ты.


– Кто это?


– Она больше никогда не захочет тебя видеть. Скорее убери оттуда девочку. У тебя мало времени. Аталия будет очень сердиться.


Я нажал отбой и протянул телефон Жаки. Видок у него был как у человека, которому очень хочется писать, а он захлопнул дверь квартиры, забыв взять ключи.


– Если он выйдет со двора, я прослежу за ним до того места, где он ее закопал. Как только он меня засечет, включай фары и звони Кравицу.


– Может, лучше сразу ему позвонить?


Вместо ответа я проскользнул в густые кусты, окружающие дом. Через пять минут появился Реувен. В темноте он казался неуклюжим, как крестоносец в доспехах, несущий на плече большой двуручный меч. Только после того как он опустил его и начал копать под сосной слева от калитки, я понял, что это не меч, а лопата. Я дал ему немного попотеть. Когда он задышал чаще, я сделал три шага к нему. В ту же секунду Жаки врубил дальний свет.


Реувен повернулся, увидел меня, прорычал что-то нечленораздельное и замахнулся лопатой. Я отступил на четверть шага назад и, когда она вонзилась в землю, поставил ногу на ее черенок и навалился всем телом, чтобы вырвать лопату у него из рук. Лицо великана исказила гримаса боли. Мы стояли неподвижно, с опаской приглядываясь друг к другу.


– Зачем ты убил ее, Реувен? – спросил я. Мой голос эхом разнесся по пустому двору. – Что она тебе сделала?


Он в замешательстве смотрел на свои оцарапанные ладони.


– Я не нарочно, – сказал он. – Я пришел попросить ее, чтобы она поговорила с Талией. Чтобы уговорила ее выйти за меня замуж. А она рассмеялась. Побежала, взобралась на горку, на самый верх, и сказала, что скоро ее папа приедет из Южной Африки и побьет меня. Я рассердился.


Он замолчал, как будто это все объясняло.


– И что ты сделал?


– Я дал ей подзатыльник, чтобы она перестала смеяться. Когда я был маленьким, отец все время давал мне подзатыльники.


– Она упала?


– Она упала. Из головы у нее текла кровь. Она заплакала и стала кричать. Она кричала, что все расскажет матери, и мать перестанет со мной разговаривать и запретит мне к ним приходить. Я велел ей замолчать, но она продолжала кричать. Я не люблю, когда кричат.


– Поэтому ты ее убил? Потому, что не любишь, когда кричат?


– Дурак! Говорю же, я это не нарочно. Я зажал ей рот. Схватил ее, как теленка, когда он брыкается. А у нее сломалась шея.


По его тону можно было подумать, что во всем была виновата девочка.


– И тогда ты закопал ее, чтобы Аталия ничего не узнала? А сам присоединился к поискам?


Он вдруг насторожился.


– Ты все расскажешь Талии? – выдохнул он и пошел на меня. – Ты хочешь все рассказать Талии, чтобы она была твоей? Ты ничего ей не расскажешь.


В качестве производителя адреналина страх даст сто очков вперед злости. Он не успел и дернуться, как я схватил лопату, сделал обманное движение, как будто метил ему в голову, и, описав ею идеальный полукруг, саданул ему по колену. Он охнул и осел на землю. Не теряя времени, я подскочил к нему и провел мощный хук справа. Я почувствовал, как под моим кулаком у него треснула скула, и отпрыгнул назад, чтобы оценить нанесенный противнику ущерб.


Но тут он встал.


Он не должен был встать.


Весь мой опыт говорил мне, что это невозможно.


Я провел достаточно времени на ринге, чтобы знать: если кто-то получает удар в лицо силой в сто килограммов, то, кто бы это ни был, он может только лежать на спине с закрытыми глазами и размышлять об альтернативных формах жизни. С чувством, близким к отчаянию, я беспомощно наблюдал, как он трясет своей огромной башкой, утирает кровь из раны на виске и надвигается на меня. Он выбросил в мою сторону кулак, потом еще раз, но я уклонился от обоих ударов. Конечно, в ногах у меня уже нет былой резвости, но по сравнению с ним я был быстр, как ящерица. Я врезал ему с левой в печень, а мыском ботинка заехал по внутренней стороне бедра, стараясь попасть в то место, куда раньше ударил лопатой.


Он продолжал идти вперед, но уже медленнее. Одним ударом одолеть Реувена было невозможно, но я надеялся на кумулятивный эффект от боли. За свою мерзкую жизнь он привык, что все от него удирают. Он никогда ни с кем не дрался дольше нескольких минут. Мне надо было продержаться. Я осторожно кружил рядом, отвлекая легкими ударами правой рукой, а левой целясь ему в печень. Каждый раз, когда в моем поле зрения возникала его раненая нога, я наносил по ней удар. Через десять минут такой пляски я вспотел как портовый грузчик, но и его легкие свистели от напряжения, и я надеялся, что ему еще хуже, чем мне. На мгновение я потерял осторожность, и он шарахнул мне открытой ладонью по голове. По ощущениям это походило на то, как если бы участники Тель-Авивского марафона тысячами ног пробежали у меня по черепу, но каким-то образом я умудрился устоять на ногах.


– Тварь, – сказал я, только чтобы убедить себя, что я еще жив. – Тварь, которая убивает маленьких девочек.


Он поднял глаза на мой голос, и я вошел ему локтем в горло, прямо в выпирающий кадык. Его лицо посинело, как лакмусовая бумажка на уроке химии, и он рухнул лицом в песок. Я стоял над ним, с трудом переводя дыхание, а потом решил проверить, не слишком ли он пострадал, и сделал это единственным знакомым мне способом: из последних сил врезал ему ногой в голову.


Потом сел рядом и стал дожидаться приезда полиции.

25

Пятница, 10 августа 2001, раннее утро


– Почему ты мне не позвонил?


– А что бы это изменило?


Он придушенным шепотом повторил мои же вчерашние возмущенные слова:


– Для меня это изменило бы многое!


Я был слишком подавлен, чтобы улыбнуться. На фоне серенького рассвета мелькали голубые сполохи полицейских мигалок. Судмедэксперт в белом халате осторожно счищал грязь с маленькой человеческой кости, белевшей в корнях сосны. Мы с Кравицем стояли на краю свежевырытой ямы и смотрели вниз. К нам не без опаски подошла молоденькая сотрудница полиции. Она была в форме и в ярко-оранжевых босоножках на высокой платформе. Когда людей дергают посреди ночи, они иногда делают удивительные вещи. Я очень надеялся, что она работала под прикрытием на какой-нибудь вечеринке в стиле техно, иначе коллеги будут припоминать ей эти босоножки ближайшие лет десять.


– Подозреваемый доставлен в больницу, – сообщила она. – Врачи говорят, он еще несколько дней не сможет давать показания. У него сотрясение мозга средней тяжести.


– Жалко, что не сдох.


– Так точно, шеф.


– Забудь, что я это сказал.


– Это приказ?


Она легким движением потрепала меня по плечу, словно хотела показать: мы из одной команды. Я с трудом преодолел искушение объяснить ей, что она заблуждается. Она работала в полиции. Если ей случится попасть в трудное положение, у нее всегда под рукой волшебная палочка – ее рация. Достаточно нажать тревожную кнопку, и все патрульные машины в радиусе двадцати километров бросятся ей на помощь. К счастью, я нисколько не жалел, что лишен подобной привилегии.


– Шавид совсем озвереет.


– Пусть звереет.


– Серьезно. Он захочет с тобой рассчитаться. Это дело должно было стать его звездным часом. Последней ступенькой на пути к должности генерального инспектора полиции.


– Прям дрожу от страха.


Кто-то зажег фонарь, и нас залило белесым светом.


– Как ты догадался, что это Реувен?


– Не сразу. Но если остальных девочек убил кто-то другой, то очевидно, что он – наиболее вероятный кандидат на роль первого убийцы.


– Ты уверен, что он ничего не знает об остальных?


– Если бы ты был серийным убийцей и искал соучастника, ты выбрал бы Реувена?


Он не ответил. Его грызла другая мысль:


– Иначе говоря, по остальным убийствам мы не продвинулись ни на шаг?


– Нет.


– И время вышло, – дрогнувшим голосом произнес Кравиц. – Сегодня утром он ее убьет и захватит следующую жертву.


– Знаю.


Я жутко устал. Усталость сдавливала мне ребра и мешала дышать. Но Кравиц не был готов капитулировать.


– Может, это все же Яворский? Он живет в Лоде. Это недалеко отсюда.


– Тебе понадобится найти связь между ним и пропавшими девочками, а это непросто.


– Ты все еще не веришь, что это он?


– Нет.


– Я уже говорил тебе, что ты ужасно выглядишь?


– За последние три минуты ни разу.


К Кравицу подошел парень из криминалистической лаборатории – высокий, небритый, с не по уставу длинными волосами.


– Тут всего одно тело.


– Ты уверен?


– Нет. Специально морочу тебе голову.


– Придется перерыть весь двор.


– Моя смена заканчивается через четыре минуты.


– Это тебе так кажется.


Боль, до того сверлившая мозг, превратилась в грохот отбойного молотка, как будто в глубине моей черепной коробки сидел всеми забытый узник и колотил по прутьям решетки.


– Я пошел.


– Куда?


– Сообщу матери.


– Это наша работа.


– При чем здесь работа? Я должен сделать это сам.


Я развернулся и, ни с кем не простившись, чуть шатающейся походкой двинулся по узкой улочке. За забором одного дома стояли трое соседей, разбуженных яркими огнями и воем сирен, и взволнованно обсуждали происходящее. С другого двора выскочила поджарая ханаанская овчарка и принялась меня обнюхивать. За ней появился золотистый ретривер Аталии.


– Может, пойдешь со мной, Джошуа? – предложил я псу. – Ни тебе, ни мне не захочется рассказывать ей все это в одиночку.


Он заскулил и побежал вперед. Перед домом он остановился и, по-своему, по-собачьи, выражая недоумение, склонил голову набок.


Я понял, что дом пуст, еще до того, как нажал на звонок. Молчание покинутых домов похоже на сонную утреннюю тишину не больше, чем мертвец на спящего. На всякий случай я трижды надавил на звонок и подождал, подперев стену плечом. Для очистки совести обошел вокруг дома и заглянул на задний двор. Никого. Только слежавшийся песок и редкие травинки сорняков, напоминающие волосы онкологического больного после химиотерапии. Вернувшись к машине, я поднял с пола термос с кофе. Жаки давно уехал – скорее всего, торопился вернуть «Тойоту», пока никто не заметил ее исчезновения. Я допил холодный кофе и взял курс на Тель-Авив.


Когда я вошел в квартиру, уже почти рассвело. Агарь, свернувшись в комочек, лежала с открытыми глазами на диване. При виде меня она приподнялась, но, перехватив мой взгляд, замерла. Из ее горла против воли вырвался вой. Она попыталась встать, но ноги ее не слушались – они отказывались выполнять команды, отдаваемые мозгом.


– Ты ее не нашел?


– Нет.


– А где ты был?


– Я нашел второго убийцу. Но это долгая история.


– Второго убийцу?


– Вставай, я отвезу тебя домой.


– Я не хочу оставаться одна.


– Я побуду с тобой.


Я помог ей подняться, и мы пошли к выходу: она впереди, я на шаг позади, поддерживая ее под локоть, чтобы не упала.


– Постой.


Она остановилась.


– Повтори еще раз.


– Что?


Я отвел ее к дивану, попросил дойти до двери и снова последовал за ней.


– Ну конечно! Именно так!


– Что так?


– Когда хотят кого-то защитить, идут не впереди него, а сзади.


Я пошел в спальню. Кассета с пожара все еще находилась в видеомагнитофоне. Я включил запись. Мужчина в черном. Яворский, шагавший перед Яарой, больше меня не интересовал. Я полностью сосредоточился на девочке, следя за каждым ее движением. Вот она идет, вот спотыкается, мужчина подхватывает ее и что-то ей говорит. Она кивает. Экран закрывает женская спина.


Женская спина, черт возьми!


Я остановил картинку и принялся ее рассматривать. Потом вернулся в гостиную. Рухнул на диван и прижал ладони к вискам, но это не помогло привести в порядок сумбурно мечущиеся мысли. Поначалу я чувствовал только одно – беспомощность. Кейдар был прав, это уравнение с одним неизвестным. Спустя несколько минут факты начали складываться в систему. В моем сознании появлялись, исчезали и снова появлялись человеческие силуэты. Я вспоминал обрывки фраз, услышанных в эти дни: они доносились до меня, как спутниковая трансляция, прерывающаяся из-за атмосферных помех. Агарь стояла напротив и молча смотрела на меня, боясь помешать. Лихорадочное возбуждение, охватившее меня, вернуло ей способность управлять своим телом. Левой рукой она с такой силой вцепилась в правое предплечье, что на коже проступили синие пятна, похожие на цветочные лепестки.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги