– Авнер дома?


Она улыбнулась, кивком указала мне на дверь и вернулась к своим пододеяльникам и наволочкам. Не успел я позвонить, как дверь распахнулась. На пороге стоял Авнер: в шортах, в одной руке – сигарета, в другой – стакан черного кофе.


– Заходи, – пригласил он. – Я как раз кофе сварил.


Через гостиную он провел меня в белоснежную модерновую кухню и налил мне кофе из стоящей на плите турки. Я сделал глоток, ощутил сладкий привкус и отставил стакан.


– Он в подвале?


– Да.


– Как он?


– Рука сломана, а так в порядке.


– Кто-то еще в доме есть?


– Нет.


– Детей нет?


– Старшая дочь в Иерусалиме, учится, сын в Австралии. Поехал путешествовать после армии.


Мы стояли друг напротив друга, облокотившись о большой деревянный куб в центре кухни, на котором выстроились несколько кастрюль, подставка для ножей с торчащими наружу черными рукоятками и корзинка с ярко-красными помидорами.


Он отпил еще кофе. Тот факт, что у него в подвале валяется человек со сломанной рукой, не слишком его заботил.


– Почему ты работаешь на Нохи, а не он на тебя? – спросил я.


Он поднес стакан к губам и спокойно сделал еще глоток.


– У меня красивый дом, – после небольшой паузы сказал он. – Я купил детям хорошие квартиры в Рамат-Авиве. Я люблю Нохи, но если кто-то бросит гранату, то не в меня.


– Идею с фальшивыми терактами придумал он?


– Нет, Кляйнман. Мы узнали обо всем только после случая в кафе в Нетании.


– Откуда?


– От арабов. Мы с ними работаем, перегоняем машины на Территории. Они позвонили и сказали, что не имеют к этому отношения.


– Арабов много. Может, это другие.


– Ты когда-нибудь бывал в Палестинской автономии? Там же полная неразбериха. Утром он ворует машины, днем работает в полиции, а вечером болтает с двоюродным братом, одним из лидеров ХАМАСа. Ему бы арестовать братца, но мама запрещает.


– Я тут познакомился с парнем, – сказал я, разглядывая рукоятки ножей. – Его жена и дочь погибли, когда вы пытались убить ракетой Кляйнмана. Девочке было два года.


Он выпрямился. Кажется, я только что приобрел нового врага.


– Ладно, – сказал он. – Пошли, заберешь его.


Мы снова миновали гостиную и спустились по лестнице в подвал, поделенный надвое. Справа располагалась просторная игровая комната с телевизором, из которого плющом свисали провода приставки PlayStation, слева – небольшая кухонька с холодильником и кофемашиной, напротив – железная дверь в бомбоубежище, запертая на два замка. Он снял с крюка в стене связку ключей и отомкнул замки, нисколько не опасаясь, что узник вырвется на волю и набросится на него.


Когда дверь открылась, я понял, почему он был так спокоен. Сын Кляйнмана сидел с неестественно вывернутой рукой на полу, прислонившись спиной к стене, и тихо плакал. Похоже, он занимался этим уже не первый час. Рубашка на груди промокла от слез и соплей. Рыхловатого телосложения, ниже среднего роста, с черными волосами, налаченными так, что о них можно было бы разбивать яйца. Судя по одежде, никто не догадался бы, что он собрался на мокрое дело: белые брюки, светлые мокасины, темно-красная рубашка с косым воротом, как у поваров на прогулочных лайнерах. Рам, с опозданием вспомнил я. Софи как-то говорила, что его зовут Рам.


В течение одного странного мгновения ничего не происходило. Мы просто стояли и смотрели на парня. Потом дядя Авнер беззлобно пнул его босой ногой:


– Вставай, щенок. За тобой пришли.


Пацан поднял на нас зареванные глаза:


– Тебя папа прислал?


Я не счел нужным утруждать себя ответом, наклонился и помог ему подняться. Он с трудом встал и привалился ко мне, шумно вздыхая от облегчения. Я бы обошелся и без его объятий. Во время Ливанской войны я побывал на достаточном количестве похорон, чтобы знать, что люди значительно тяжелее, когда плачут.


– Выведи его через заднюю дверь, – сказал дядя Авнер. – Не хочу, чтобы жена его видела.


Это оказалось намного легче сказать, чем сделать, но через десять минут мы уже сидели в моей машине и катили на юг. Наверное, дорожная тряска обострила его боль, потому что он застонал и следом выругался. Я велел ему заткнуться. На улочке за площадью Государства я притормозил и заглушил мотор.


– Почему мы остановились? – испуганно спросил он. – Мне надо в больницу.


Я молча в упор смотрел на него. Когда-то, в те времена, когда мы с Кравицем были еще молодыми следователями, мы полтора часа без перерыва орали на арестованного в допросной, засыпая его вопросами и не получив ни одного ответа. В конце концов Чику надоело сидеть за односторонним стеклом. Он вошел в допросную, попросил нас удалиться, сел напротив арестованного и десять минут молча ел его глазами, после чего встал, влепил ему пощечину и снова сел. Через десять минут он повторил то же самое. В результате, когда он задал первый вопрос, арестованный был так счастлив, что подписал добровольное признание, хотя никто от него этого не требовал.


– Что ты там делал? – спросил я.


– Где?


– Во дворе у Нохи.


– Он пытался убить Ора.


– Кто это?


– Ор. Мой младший брат.


Ор и Рам. Видимо, Кляйнман не в состоянии запоминать более длинные имена.


– Откуда ты знал, куда идти?


– Он сам мне сказал.


– Кто?


– Парень, который хотел убить Ора. Он приехал на встречу на той же машине, которая чуть не сбила Ора. Прокатный «Ситроен-Берлинго».


Маленький белый пикап, вспомнил я слова Кравица.


– Зачем он к тебе приехал?


– Он сказал, что ему не заплатили. Авихаиль нанял его убить Ора, а когда он пришел за деньгами, сказал, что пусть сначала доведет дело до конца.


– Он просил у тебя что-нибудь?


– Я ему дал две тысячи шекелей. Все, что смог получить в банкомате.


– Как он выглядел?


– Кто?


– Убийца.


Он задумался, обхватив сломанную руку, будто пытался загнать боль назад под кожу.


– Худой такой, – сказал он. – Короткие волосы. Ашкеназ.


– Сколько лет?


– Не знаю. Тридцать с чем-то.


– Во что был одет?


– Джинсы, белая футболка. Ничего особенного.


– Как он назвался?


– Нати.


Нати. Как Анати. Если Альтер надеялся замаскироваться, то оставил за собой такой огненный шлейф, что им можно осветить целый стадион. С другой стороны, он вряд ли опасался, что его опознают. Никто, кроме меня, не знал о его существовании. Я завел мотор и взял курс на больницу «Ихилов». У входа стоял охранник. Я проехал мимо и остановился перед приемным покоем. Сын Кляйнмана никак не мог решить, то ли поблагодарить меня, то ли послать куда подальше, и в результате не сделал ни того ни другого.


– Потом отправляйся в дом отца, – сказал я, – и в ближайшие дни не высовывай наружу носа.


Он выбрался из машины, удалился на несколько шагов и только тогда набрался смелости, чтобы обернуться и крикнуть: «Не командуй тут, козел!»


Проходившая мимо медсестра в белом халате удивленно покосилась на него, но сочла его достаточно безобидным и продолжила свой путь.


– Позвони ему в тюрьму. Он скажет тебе то же самое, – ответил я.


Выдав этот перл мудрости, я отчалил, бросив его в одиночестве.


Из больницы я направился в Герцлию к Альтеру. На детской площадке опять возилась ребятня. На дорожке, ведущей к дому, меня чуть не сбили с ног две веселые пятнадцатилетние девчонки на роликах.


Чувствуя себя на их фоне ископаемой окаменелостью, я поднялся на этаж к Альтеру, и – без особого удивления – обнаружил, что его нет дома. Я оставил ему записку с просьбой позвонить мне.


Раз уж я в разъездах, решил я, почему бы не исключить из списка вероятных сестер еще одно имя? На перекрестке я свернул налево и поехал в Кфар-Саву. Не меньше двадцати минут проплутав по переулкам, я наконец остановился возле трех многоэтажек, выходящих на маленькую мощеную площадь, в центре которой красовалась жутко уродливая современная скульптура из желтых железяк. Я не стал звонить в домофон, немного подождал у стеклянной двери подъезда и вошел вместе с посыльным из супермаркета. На седьмом этаже я постучал в дверь. Она открылась. На пороге стояла Эла.


Только после того, как она второй раз спросила: «Чем я могу вам помочь?» – я достаточно очухался, чтобы заметить некоторые различия. Она была на пару сантиметров ниже Элы; волосы, подстриженные таким же каре, были чуть светлее. Кроме того, в ней ощущалась какая-то униженная покорность. Не считая этого, она была точной копией Элы.


– Я из службы безопасности супермаркета, – сказал я. – К нам обратились два представителя этнических меньшинств. Они предъявили ваши чеки. Мы хотим убедиться, что вы действительно их выписывали.


Моя маленькая хитрость – выражение «представители меньшинств» – сработала. Так уж заведено у нас, бойцов элитных подразделений прилавков и кассовых аппаратов: мы убежденные сторонники политкорректности.


– Я не выписывала никаких чеков, – сказала она.


– Мне надо проверить ваши анкетные данные.


Она не возражала. Ее звали Рики Меир. Замужем за Йоэлем Меиром, детей нет, работает на полставки в турагентстве, муж владеет сервисом по продаже подержанных машин. Я все записал на бланке, похожем на официальный, и попросил ее расписаться в двух местах. Она протянула ко мне руку, но тут же ее отдернула и с глухим стоном схватилась за бок. Мне не составило труда догадаться, в чем дело. Так бывает, когда человек, у которого сломана пара ребер, делает слишком резкое движение. Я пригляделся и заметил у нее на предплечье два желтоватых синяка.


– Это я упала, – объяснила она.


Я вежливо ответил, что мне очень жаль это слышать.


– Вы заблокируете оплату по чекам? – с надеждой в голосе спросила она.


Я пообещал, что непременно это сделаю. Если нельзя доверять любимому супермаркету, кому тогда вообще можно доверять?


Простившись с ней, я позвонил Эле.


– Странно, – сказал я, когда она взяла трубку. – У вас совершенно одинаковые стрижки. То, что она как две капли воды похожа на тебя, мне понятно, но почему две женщины, которые с рождения никогда не встречались, носят одинаковую прическу, это для меня загадка…


Она заплакала. Я послушал ее рыдания и положил трубку.

21


Когда я приехал домой, она уже поджидала меня, сидя на ограде. На сей раз она оделась в темно-зеленые брюки карго и коричневую футболку, подчеркивающую форму груди. На шее висела тонкая серебряная цепочка с маленьким солдатским жетоном из белого золота. Я не стал спрашивать, не подарок ли это от клиента – в конце концов, военнослужащие тоже живые люди. При моем приближении она спрыгнула с ограды, преградила мне путь и требовательно спросила:


– Как она?


Я прошествовал мимо нее к двери:


– Я уже говорил тебе: не люблю, когда меня подкарауливают возле дома.


Не успел я открыть дверь, как получил удар по щиколотке. Довольно ощутимый, острым носком туфли прямо по косточке. Я повернулся к ней, скорее удивленный, чем рассерженный.


– Сукин сын, – процедила она севшим от напряжения голосом. – Ты знаешь, как я волнуюсь. Что за игры ты затеваешь?


Я молча прошел в квартиру и сел в старое кресло посреди гостиной. Она проскользнула за мной и встала напротив меня.


– Объясни мне про стрижки, – попросил я.


– Что?


– Я уже сказал тебе по телефону. У вас одинаковые стрижки.


– И что?


– Ты говорила, что никогда с ней не встречалась. Я еду в Кфар-Саву. Она открывает мне дверь. И я вижу тебя. Логично, вы же однояйцевые близнецы. Но откуда у вас одинаковые стрижки?


Она покрутила головой, озираясь, потом наклонилась, давая мне возможность рассмотреть ее обтянутую тканью брюк задницу, убрала с дивана три книги и обертку от соленой соломки и села. Я попытался вспомнить, когда в последний раз ел соленую соломку, но даже вкус ее выветрился у меня из памяти.


– Это обычное дело, – сказала она. – Я много про это читала. Еще в детстве. Самый известный случай был в Огайо, в семидесятые. Два близнеца, которых разлучили с рождения, выросли в разных семьях. Обоих звали Джеймс. Оба стали помощниками шерифа в своих городках. У обоих была склонность к механике, рисованию и плотницкому делу. Оба женились на женщинах по имени Линда, оба назвали старшего сына Джеймс Аллан. Оба развелись и снова женились на женщинах по имени Бетти. У обоих были собаки по кличке Той.


– Той? Как по-английски «игрушка»? – уточнил я.


– Наверное.


– Ты хочешь сказать, что она, не подозревая о твоем существовании, пошла в парикмахерскую и попросила сделать ей каре?


– Откуда ты знаешь, что это называется каре?


– Я величайший детектив на свете.


А еще я частенько краду из мусорных корзин квитанции об оплате с банковских карт, принадлежащих женщинам, которые изменяют своим мужьям.


– Откуда деньги? – спросил я.


– Какие деньги?


– Ты заплатила за номер в Рош-Пине. Ты оплачиваешь мои услуги. И не похоже, чтобы ты где-то работала.


– Ты ведь не это хотел спросить.


– С чего ты взяла?


– Спроси, что хотел спросить.


Она не шевелилась, но все в ней клокотало от гнева, а глаза метали в меня громы и молнии.


– Ты все еще занимаешься этим?


– Не твое дело.


– И то верно.


– А у тебя деньги откуда? Тебе платят за то, что ты прячешься по дворам и фотографируешь, как трахаются парочки? Это что, лучше?


– Иными словами, ты не бросила это занятие?


– Идиот! Я уже говорила тебе, что меня хватило на шесть месяцев. Надеюсь, ты хоть знаешь, что такое баннеры?


– Реклама в интернете?


– Именно. Я продаю баннеры для интернет-сайтов.


– То есть работаешь с рекламными компаниями?


– Да.


– Лучше бы ты занималась проституцией.


Это было, конечно, рискованное замечание, но оно произвело нужный эффект. Она засмеялась. Смех помог ей расслабиться и успокоиться. Она медленно, тем же жестом, что в машине по дороге на север, откинула назад голову и уставилась в потолок.


– Хочешь, съездим к ней?


– Пока не надо.


Мое предложение ее как будто испугало, а я не собирался на нее давить.


– Какая она?


– Такая же, как ты, но не совсем.


– В каком смысле?


– У нее сломаны ребра и на руке синяки.


– Какие синяки?


– Обыкновенные. Какие остаются, если кто-то тебя бьет.


Она не шелохнулась, только чаще задышала:


– Я знала. Только не спрашивай меня откуда. Пожалуйста.


– Откуда?


– Ты действительно идиот.


– Мне выставить счет?


Она наконец опустила голову:


– Какой счет?


– Я нашел ее. Работа закончена.


– Я хочу знать, кто ее бьет.


– С вероятностью девяносто девять процентов – муж.


– Как ей помочь?


– Уговорить подать заявление в полицию. Только в последний момент она откажется.


– Почему?


– Ты правда хочешь ей помочь?


– Да.


Я встал, достал из сумки под столом цифровой «Никон» и направил на нее.


– Не улыбайся, – сказал я. – люди никогда не улыбаются, когда фотографируются на удостоверение личности.


– Ты предлагаешь мне выдать себя за нее? – наконец догадалась она.


– Именно.


– Но зачем?


– Ты пойдешь в полицию и скажешь, что хочешь еще раз поговорить со следователем, к которому уже обращалась.


– И?


– Ты сразу поймешь, что там на самом деле происходит.


– Зачем тебе это?


– Я хочу знать, первый это случай или нет.


Я быстро отщелкал три кадра, сунул камеру в сумку и встал.


– Мне понадобится пара часов, – сказал я. – Жди моего звонка.


Она не двинулась с места:


– Я не хочу идти домой. Я там с ума сойду.


Мне хотелось сказать ей, что она и так ненормальная, но я сдержался.


– Можно, я останусь здесь? – спросила она, всем видом напоминая мне грустного кокер-спаниеля.


– Ладно. Только приберись в квартире.


– Это еще зачем?


– Так делают все женщины, когда остаются в моей квартире одни.


– Прибираются?


– Да.


– Значит, ты считаешь, что мое тяжелое душевное состояние – это повод заполучить бесплатную уборщицу?


– Именно.


– Ты знаешь, что ты сексист?


– Понятия не имею, что это такое. Слишком мудреное слово.


Она нагнулась, подобрала с пола обертку от соленой соломки и с тоской ее осмотрела.


– Ладно, – произнесла она. – Иди уже.


Радуясь, что остался в живых, я вышел. Оставив «Вольво» отдыхать на стоянке возле дома, сел в красный микроавтобус и поехал на старый автовокзал. По дороге я позвонил Кейдару. Он снял трубку, и я услышал ворчание его компьютеров, видимо обиженных моим вторжением в их существование.


– Мне надо, чтобы ты проник со мной в одну квартиру, – сказал я.


Он закудахтал от счастья. Кейдар всегда мечтал попробовать себя в роли крутого парня. Однажды я сказал ему, что все компьютерные игры, в которых орудуют парни с автоматами в волосатых руках и девушки с пышной грудью, едва прикрытой топиком, пишут очкарики, не забывшие, что их били одноклассники. Он на минуту задумался, а потом спросил, не хочу ли я заняться бизнесом в области высоких технологий.


Когда его восторги поутихли, я назначил ему встречу у меня дома через час и отключился. Рядом со мной в микроавтобусе сидела очень толстая женщина в лилово-черном балахоне, глядевшая на меня с осуждением. Напрасно я посылал ей лучи обаяния – они на нее не подействовали. Через пять минут я покинул микроавтобус и двинулся по главной улице, на которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли ларьки с поддельными фирменными шмотками, пиратскими порнокассетами и фальшивыми драгоценностями. Всем этим добром торговали низкорослые кавказцы, судя по виду родившиеся в год аварии в Чернобыле. Я миновал их и нырнул в узенькую улочку, ведущую в Маленькую Африку.


Строго говоря, здесь присутствовала не только Африка, но и Маленький Таиланд, и Маленькая Манила, и Маленький Бухарест. Весь третий мир сошелся в нескольких переулках южного Тель-Авива. Повсюду плескались на ветру цветастые одеяния, вывешенные на просушку, валялись пустые жестянки из-под пива, а на балконах стояли толстозадые тетки, с улыбкой взирающие на уличную суету. Через пять минут я уже стучал в белую стальную дверь на улице Ха-Шарон. Мне открыл мужчина в алом африканском балахоне без рукавов. Все остальное у него было белым – белые волосы, белые зубы, а кожа белая настолько, что просвечивали голубые вены. По его виду никто не сказал бы, что он счастлив меня видеть.


– Я просил тебя не приходить.


– Я заплачу.


– Деньги тут ни при чем.


Когда-то, много лет назад, его звали Мики Коэн и он учился со мной в одном классе. В каждом большом городе есть люди, в шестнадцать лет сделавшие для себя вывод, что родились не в том месте. Одни считают, что им следовало быть американцами или бразильцами, другие заплетают дреды и каждый день слушают регги. Мики родился африканцем. Он мечтал об этом, сколько я его помнил. О бескрайних просторах, о мчащихся зебрах и о многом другом, чем, наверное, богата Африка. В армии он продержался четыре месяца, а потом обратился к армейскому психологу и поведал ему, что на самом деле он негр из Кении, который по ошибке оказался заперт в теле самого белокожего из всех белокожих мальчишек.


От армии его освободили с направлением на психиатрическое лечение, а он вместо этого уехал в Найроби и вернулся оттуда через десять лет с улыбчивой женой шириной с самосвал и основал фирму по компьютерной графике. Через пять лет его жена умерла от осложненной пневмонии. Я никогда не спрашивал, что стало причиной болезни, подразумевая СПИД, а он никогда об этом не рассказывал, но сам выглядел вполне здоровым. После ее смерти он вел тихий образ жизни и растил их общего сына, пока в южном Тель-Авиве не активизировалась миграционная служба, которая ловила его друзей из Заира и Мозамбика, сажала их в грузовики и отправляла домой. Мики это бесило. Он перепрофилировал свою компанию и превратил ее в фабрику по производству поддельных документов.


Я поймал его за руку, когда меня наняли, чтобы вернуть домой двадцатилетнюю девчонку из Рамат-ха-Шарона, которая вообразила себя леди Чаттерлей и переехала к садовнику из Конго и пяти его друзьям. Я не стал вступать с ними в конфликт и пошел самым простым путем – пожаловался на них в миграционную службу. Два дня спустя садовник снова высадился на старом автовокзале с новым именем и с разрешением на работу, выглядевшим еще лучше, чем настоящее. Чтобы выйти на Мики, мне хватило двух недель. В память о старом, пусть и не слишком добром знакомстве я не заставил его прикрыть лавочку, но Мики, как истинный романтик, не простил мне того, что бывшая леди Чаттерлей отправилась учиться на юриста в колледже Рамат-Ганы, а садовник до сих пор выращивает овощи для своей ручной зебры в Африке.


– Уходи, – сказал он, перекрывая вход.


– Мики, или ты меня впустишь, или я сообщу твой адрес Кравицу.


– Кравиц – поганый фараон. Ты тоже – поганый фараон. Вы всегда ими были. Еще до того, как стать погаными фараонами, вы уже были погаными фараонами.


Африка не обогатила его словарный запас.


– Если тебе станет легче, – добавил я, – мне нужна твоя помощь, чтобы вставить пистон полиции.


– С чего это ты вдруг собрался вставлять пистон полиции? – не удержался он.


Я рассказал ему правду, больше похожую на вымысел, и оказался у него в офисе. Он располагался в старом промышленном здании с высокими потолками и узкими окнами. В центре стояли две копировальные машины, цифровой принтер размером с письменный стол, компьютер Macintosh с большим экраном и кульман. Он взял мой фотоаппарат, подсоединил его к компьютеру и вывел на экран фотографию Элы.


– Красивая женщина, – оценил он.


В ответ я пробурчал нечто нечленораздельное, и он впервые посмотрел на меня взглядом, лишенным враждебности. Через двадцать минут я держал в руках удостоверение личности на имя Рики Меир. При желании Эла сможет с его помощью получить паспорт, водительские права, свидетельство о рождении, открыть банковский счет и пенсионную программу, выйти замуж, купить машину, взять ипотечную ссуду и написать завещание в присутствии нотариуса. Говорят, в компьютерную эру человеку негде укрыться. Но никто не упоминает о том, с какой легкостью можно просто родиться заново.


Домой я вернулся в таком же красном микроавтобусе, но уже без черно-лиловой тетки по соседству, а это, конечно, было не то. Возле ограды меня ждали Эла и Кейдар. Она выглядела точь-в-точь как на фотографии, которая лежала у меня в кармане, но без напряжения во взгляде. Кейдар, в свою очередь, производил впечатление полного дебила. Он вырядился в армейские брюки, заправленные в высокие ботинки, и черную футболку, подчеркивающую отсутствие мускулатуры, а залысины прикрыл голубой банданой.


– Я сразу ее узнал, – едва завидев меня, отрапортовал он. – Так и сказал: «Ты та самая девушка, которая ищет сестру».


Я проигнорировал его реплику и знаком велел Эле идти в дом.


– Он милый, – сказала она, как только я закрыл дверь.


– Он идиот.


– Он постучался. Я не знала, можно ли его впускать, и вышла к нему на улицу.


– Не важно. Держи.


Я отдал ей удостоверение личности, изготовленное Мики Коэном.


– Это ее настоящий адрес, – задумчиво произнесла она.


– Да.


– То есть я могу туда пойти?


– Ты окна не помыла.


– Что?


– В следующий раз, когда будешь здесь убирать, не забудь вымыть окна. Это подвальный этаж. Много пыли летит.


– Следующего раза не будет.


– Не надо пока к ней ходить. Лучше посмотрим, кого она боится.


– А если они не поверят, что я – это она?


– Поверят.


– Откуда ты знаешь?


– Я ее видел.

22


Она ушла, и тут же в дверь просунулась мордочка Кейдара, задорная, как песни Bee Gees.


– Двинули? – спросил он.


Я велел ему немного подождать и совершил обход квартиры. Посуда сияла, полы вымыты, и даже белье на кровати перестелено. Я взял стул, забрался на него и снова разобрал потолок рядом с кондиционером. Воздушные фильтры оставили у меня на руках черные следы. Я заглянул внутрь. Пакет с кассетами исчез. Меня это немного расстроило, но я утешался мыслью о том, что Кравиц и Барракуда сидят сейчас у него в кабинете и смотрят запись 1991 года, на которой я плаваю на каяке в Миконосе, старательно втягивая живот, потому что знаю: меня снимают.


По дороге в Герцлию Кейдар трижды спросил, что, собственно говоря, мы собираемся делать. На третий раз его вопрос пробил защитный экран, которым я себя окружил, и до меня наконец дошло, во что именно я его впутываю. Вместо того чтобы продолжить путь к дому Альтера, я свернул в квартал Герцлия-Питуах и по набережной доехал до медицинского центра. Попросил его подождать в машине, зашел внутрь и наплел трем медсестрам три разные байки. Вернувшись, вручил Кейдару пару медицинских перчаток, присыпанных тальком, и велел их надеть.


Затем я пересказал ему избранные эпизоды этой истории. Кляйнман, Авихаиль, погибшая дочка Альтера. Я пропустил Кравица и двух Сергеев, от которых мне досталось, но и этого хватило, чтобы оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Только перед самой дверью квартиры Альтера Кейдар снова открыл рот:


– Думаешь, это он убил Софи?


– Нет.


– Почему?


– Я видел, как он с пистолетом в руках крутился рядом с Авихаилем. Он хотел убить его, но не смог. Есть люди, которые на это просто не способны.


Дверной замок Альтера был дешевой копией модели «Рав-Бариах». Я достал мастер-ключ, обернул его фольгой, вставил в замочную скважину и аккуратно подвигал взад-вперед. Через 120 секунд на фольге отпечатались все изгибы и впадины запирающего устройства, и дверь открылась. Мы вошли в квартиру. Она выглядела в точности как в прошлый раз, только теперь в помещении витала еле ощутимая атмосфера запустения.


– Что мы ищем? – спросил Кейдар.


– Когда я был здесь, видел, что все материалы у него в ноутбуке. Надо его найти.


Мы не торопясь обследовали всю квартиру. В какой-то момент Кейдар издал с балкона тихий победный клич. Я поспешил туда. Он сидел за стационарным компьютером.


– Это не то, – сказал я, но его пальцы уже порхали над клавишами.


– Взгляни, – сказал он и указал на маленькую голубую коробочку, прикрепленную сзади. – Это сетевой компьютер. То есть все компьютеры в доме объединены в сеть.


На экране зажглась надпись: «Введите пароль», но Кейдар не обратил на нее внимания. Он выключил компьютер и снова его включил, держа палец на кнопке F2, пока не открылся синий экран с желтыми строками какой-то клинописи, понятной ему одному.


Через три минуты он уже рылся в файлах Альтера.


Я оставил его на балконе, а сам пошел в гостиную, взял со стола фотоальбом и положил себе на колени. С балкона до меня доносился шум пробуждающегося к жизни принтера и шорох распечатываемых листов. Я раскрыл альбом. Он был набит маленькими фрагментами семейного счастья, от которого ничего не осталось. Рядом с некоторыми из снимков были приклеены бумажки с короткими примечаниями, сделанными женской рукой.


«Отдых на севере. Анати первый раз плавает в озере Кинерет». Через несколько страниц: «Первый день в яслях. Анати уже влюблена в воспитательницу Мирру». У меня возникло чувство, что Альтер оставил этот альбом на виду специально для меня, но, возможно, это его настольная книга. Через пятнадцать минут Кейдар принес мне стопку листов.


– Он показывал тебе это? – спросил он. – Фальшивые теракты?


– Да.


– А что такое АТБ?


– Армейская тренировочная база, а что?


Он быстро пролистал бумаги:


– Взгляни.


Он протянул мне армейскую накладную для оружейных складов новой АТБ пехотной бригады «Голани» и отряда парашютистов, расположенных неподалеку от кибуца Лахав.


– Это подделка?


– Да. – Кейдар против обыкновения был мрачен. – Он классный график.


В накладной значилось: шесть осколочных и шесть фугасных гранат и два керамических бронежилета. Подпись чуть размыта, но все печати на месте. Дата – месяц назад.


– Он проходил там резервистскую службу?


– Погоди, – сказал Кейдар. – Я распечатал его дневник.


Он протянул мне еще несколько листов. Электронный ежедневник. Я поискал дату, на которую была выписана накладная. В ту неделю в его расписании было записано всего одно слово: «армия».


– Ты все еще думаешь, что это не он убил Софи?


– Думаю.


– Почему? Он же хочет, чтобы они поубивали друг друга. Мстит за жену и дочь.


– Он слишком интеллигентен. А Софи никому не причинила зла.


– Может, с гранатой ему легче? Не надо смотреть на жертву с близкого расстояния.


– Может.


Мы еще раз осмотрели квартиру. На полу в спальне валялась разбросанная одежда, как будто хозяин в спешке паковал чемодан, не имея ни времени, ни желания наводить порядок. На выходе из квартиры мы нос к носу столкнулись с соседом, который с удивлением воззрился на Кейдара, не успевшего снять белые хирургические перчатки.


– Добрый день! – любезно поздоровался я. – Не знаю, говорил ли вам господин Альтер, но передайте ему, что волноваться не о чем. Змея, по-видимому, уползла сама. В это время года они всегда так делают. Если увидите его, передайте, что возле холодильника мы нашли немного гадючьего помета, но все убрали.


Мужчина стремительно исчез в своей квартире, даже не удосужившись нас поблагодарить. Мы вернулись к «Вольво», и я заметил, что Кейдар смотрит на меня как-то странно.


– В чем дело? – спросил я.


– Гадючий помет, серьезно?


– Ты знаешь, как стирают записи с цифровых кассет?


– Видео или аудио?


– Видео.


– Надо просто сделать на них новую запись.


– И восстановить предыдущую будет невозможно?


– Только в лаборатории, – объяснил он ласковым голосом, каким говорят с ребенком, страдающим психическим расстройством, сразу после того, как он спалил бабушкин дом вместе с бабушкой.


– Это меня и беспокоит.


– Тогда пройдись по ним электромагнитом.


– А где его раздобыть?


– Они вас засняли?


– Кого?


– Тебя и Софи.


Я иногда забываю одну малосущественную деталь: коэффициент интеллекта у Кейдара где-то в районе пятисот баллов.


– Я достану тебе электромагнит, – сказал он, поняв, что не дождется ответа. – Вечером будет у тебя.


Я молчал. После проникновения в квартиру Альтера меня почему-то била нервная дрожь. Я высадил Кейдара возле его дома и поехал в спортзал. Дежурный тренер дружески кивнул мне и продолжил разработку плечевой мускулатуры. Я устроил себе тройную тренировку. Полчаса бег, полчаса гантели, полчаса правой-левой по боксерской груше. Синяки, которые оставили на мне два Сергея, почти прошли, и я снова чувствовал, что способен в шести раундах победить Мухаммеда Али, при условии, конечно, что он не излечится от болезни Паркинсона.


Тем временем тренер успел сходить в душевую и вернуться, встал перед зеркалом и принялся сосредоточенно себя разглядывать. Я скосил на него глаза. Живот у него был поделен на маленькие симметричные кубики, а тело выглядело абсолютно гладким – похоже, он регулярно делал лазерную эпиляцию. На меня накатили детские воспоминания. Мне 12, класс идет на пляж Шератон, и я плетусь со всеми вместе. Все болтают, смеются, и только я молчу, в ужасе от той минуты, когда придется снять футболку и явить миру свои сиськи самого толстого в классе мальчишки.


Направляясь в раздевалку, я все еще ощущал себя тем самым мальчишкой и тихо порадовался, обнаружив, что там никого нет. Встал на электронные весы, с опаской опустил взгляд, и тут надо мной запели ангелы, посыпался дождь из розовых цветочков и запорхали обнаженные девственницы-блондинки. 93 килограмма и 700 граммов.


Я принял душ, напомнив себе, что с потом, который только что смыл с тела, потерял еще граммов пятьдесят – железная логика. Но тут из района живота до меня донесся другой голос – голос альтернативного мозга всех толстяков. Он настаивал, что, раз уж я похудел, то имею право слегка перекусить. Скажем, полукилограммовым антрекотом с двойной порцией картошки фри. Из спортзала я уходил таким голодным, что набрался наглости и сказал тренеру:


– Хорошо, что ты немного сбросил мышечную массу. А то был какой-то раздутый.


Он в ответ буркнул: «Спасибо». Мы оба знали, что остаток дня он проведет на снарядах, пытаясь вернуть утраченную мускулатуру.


Домой я добрался под вечер, когда небо уже начало затягивать серой пеленой. Слава богу, у изгороди никто меня не поджидал, зато под дверью я нашел голубой целлофановый пакет. В нем лежала какая-то железяка с проводочками. Записка, нацарапанная корявым почерком Кейдара, гласила:


«Что значит – что это такое? Это электромагнит. Надо на минуту приставить его к кассете. Все остальное он сделает сам».


В квартире я собрал все кассеты и положил их на стол. Потом сел в кресло и погрузился в раздумья. Не знаю, о чем я думал. Хотя, нет, конечно, знаю. Через какое-то время я встал, вставил кассету в видеомагнитофон и подключил к телевизору.


Я увидел нас. Себя и мертвую девушку. Это не порнофильм, свет в спальне был не профессиональным, но его было достаточно, чтобы не упустить ни одной детали. …На третьей кассете я не выдержал. Все отошло на задний план – и то, что она умерла, и то, что полстраны ищет эти кассеты, и даже то, насколько жалким и одиноким я выгляжу со стороны.


Минут пять я просидел не двигаясь. Видео продолжало крутиться. Наконец я встал, вытащил кассету и выключил магнитофон. Пошел в душ, вернулся в гостиную в баскетбольных серых трусах и белой футболке, сел за письменный стол и одну за другой размагнитил все кассеты. Взял одну на пробу и включил. На экране – только черный дождь, как после взрыва нефтяной скважины. Кейдар, как всегда, оказался прав. Я позвонил в службу доставки «Кенгуру» и вызвал курьера. В ожидании его я успел съесть четыре ломтика хлеба из цельной муки с постной пастромой и выпить целую бутылку диетического грейпфрутового сока. Курьер в оранжевом комбинезоне и с мотоциклетным шлемом в руке напоминал школьника. Я вручил ему пакет с размагниченными кассетами и адресом управления полиции, попросив передать пакет лично Кравицу.


И никакой записки.

23


В одиннадцать вечера я снова вышел на улицу, не преследуя особой цели, но, по крайней мере, оставив дома свою бессонницу: пусть теперь воет и бьется о стены. Я поехал в Тель-Авивский порт. Еще несколько лет назад здесь стояли только рыбацкие лотки да несколько павильонов, в которых торговали плиткой и сантехникой, но потом двух ребят родом из Салоник, которые управляли всем этим хозяйством и вели расчеты, складывая цифры на бумажке в столбик, выдавили, а на их место привели умную блондинку-архитектора. За полгода она превратила порт в одно из самых модных мест в городе. Серый бетонный пирс, покрытый ракушками, закрыли настилом из темного дерева, на котором, как грибы после дождя, выросли уютные бары и ресторанчики, где официанты зарабатывали больше многих своих посетителей. В «Бич-баре» я сел поближе к морю и попросил официантку с косичками в стиле Пеппи Длинныйчулок принести мне рюмку холодной водки. Она убежала выполнять заказ, а у меня зазвонил телефон.


– Я видела ее, – сказала Эла. – Я стояла на другой стороне улицы, а она прошла мимо меня.


Я молчал.


– Ты где? – спросила она.


Я объяснил.


– Еду, – сказала она и повесила трубку.


«Столичная» прибыла относительно быстро, и я сделал первый осторожный глоток. Водка – это единственное послабление, которое я даю своей диете. В ней больше сахара, чем в предвыборных агитационных роликах, но ее намерения значительно честнее. Снова зазвонил мобильный. Кравиц. Чуть поколебавшись, я все-таки ответил. Он не собирался тратить время на предварительные ласки.


– Ты послал мне кассеты! – рявкнул он хриплым то ли от гнева, то ли от усталости голосом.


– И?


– Мы подадим на тебя в суд!


– За то, что я послал тебе груду пустых кассет?


– Мы оба знаем, что на них было записано!


– У тебя был ордер?


– Какой еще ордер?


– Чтобы вломиться ко мне в квартиру и украсть кассеты с отпуском в Греции.


– У тебя нет доказательств.


Вот теперь он меня разозлил.


– Знаешь, в чем твоя проблема? – сказал я достаточно громко, чтобы из-за соседнего столика на меня обернулись девушка с кольцом в носу и парень. – Твоя проблема в том, что ты считаешь себя самым умным. Я частный детектив. Если тебе невдомек, что половину своего рабочего времени я трачу на установку скрытых камер, то ты просто идиот.


– Ты это только сейчас выдумал.


Он был прав, но все же не совсем уверен в своей правоте. Пока что у нас ничья.


– Ты где?


– В порту, в «Бич-баре».


– Что ты там делаешь?


– На романтику потянуло.


Кравиц бросил трубку. Значит, скоро заявится. Почему бы не позвонить еще паре-тройке человек, подумал я. Или не пригласить массовика-затейника. Или не привязать к Пеппиным косичкам воздушные шарики.


Кравиц появился быстро, из чего я заключил, что он говорил со мной из машины. Я немного успокоился. По-настоящему гнусные разговоры он пока еще предпочитал вести без свидетелей. Джинсы и голубая рубашка от Ральфа Лорена сидели на нем как полицейский мундир. Он сел за мой столик, поймал взгляд официантки, ткнул на мой стакан и поднял два пальца. Она согласно кивнула. Если бы мне вернули все время, потраченное в ресторанах в попытках привлечь к себе внимание официантов, мне сегодня было бы двадцать восемь лет.


– Ну ладно, – сказал он. – Твоя версия?


– Вы уже сообразили насчет фальшивых терактов?


– Да.


Вот так. Без увиливаний.


– Каким образом?


– Перед тем как его взять, мы поставили на прослушку его телефон.


– Почему вы не предали эту информацию огласке?


– Зачем? Чтобы напугать общественность и получить от газетчиков по башке за бездействие?


Я сосредоточился на своей «Столичной».


– Ты больше не служишь в полиции, Джош, – сказал он. – Но ты знаешь наши аргументы против публичности.


– Шабак[10] известили?


– Да.


– Что они говорят?


– Что если мы это опубликуем, то Палестинская национальная администрация будет каждый теракт сваливать на израильских уголовников. Мы окажемся перед ними бессильны. Сам посуди, что мы сможем предпринять? Блокировать Территории, потому что Кляйнман с Авихаилем не поделили торговлю наркотиками в Нетании?


– А если это всплывет?


– Будем опровергать. С их войнушкой покончено. Будем настаивать, что это чьи-то безумные фантазии.


– Кто из ваших в курсе?


– Три человека в моем подразделении и генеральный инспектор. Мика поставила в известность юридического советника правительства и генерального прокурора. Что они рассказали министру, я могу только догадываться. Полагаю, нечто вроде: «Мы ведем крайне деликатное расследование, имеющее политическую окраску. Вы уверены, что хотите знать все подробности?»


– Почему бы ему не захотеть?


– Принимать решения не так легко, – задумчиво ответил он. – Одни министры любят это делать, а другие – нет. Но если ты три-четыре раза уклонишься от принятия решения, то на пятый тебя и спрашивать не будут.


– Вот почему ты не стал генеральным инспектором.


– В смысле?


– Я еще лет пять назад был уверен, что ты им станешь. В этом были уверены все, с первого дня учебы в полицейской школе в Шфараме. Но ты думаешь как политик. А они предпочитают полицейских, которые думают как полицейские.


– У тебя есть еще глубокие мысли или только эта?


– А что с Роном Альтером?


– А что с ним?


Я увидел Элу. Обходя столики, она пробиралась к нам со стороны преуспевающей сети модных бутиков «Комильфо», которая открыла кафе на последнем свободном пятачке в порту. Она переоделась в джинсы и белую мужскую рубашку, но маленький посеребренный жетончик так и не сняла. Кравиц перехватил мой взгляд:


– Это не та девушка, что была у тебя в больнице?


– Она самая.


– Ты с ней встречаешься?


Я хотел все ему рассказать – не так просто отделаться от привычки, сложившейся за тридцать пять лет, – но удержался.


– Это моя клиентка, – объяснил я. – Разыскивает сестру.


Вряд ли мне удалось его обмануть. Он, конечно, понял, что я чего-то недоговариваю, но понял и другое: его пароль доступа отменен. Мы погрузились в молчание.


Наконец она подошла к нашему столику. Увидела Кравица и попыталась изобразить улыбку, но это у нее плохо получилось – она слишком нервничала.


– Я вам не помешала? – спросила она.


Кравиц открыл было рот, собираясь ей что-то ответить, но я его опередил:


– Дай нам минутку.


Она кивнула, предприняла еще одну отчаянную попытку улыбнуться, также закончившуюся провалом, постояла в нерешительности пару секунд и направилась к барной стойке, облокотилась о нее и заговорила с барменом с вытатуированным на плече тигром. Он внимательно ее выслушал и повернулся к своим бутылкам.


– Альтер был у вас, – сказал я Кравицу. – Он принес вам историю с фальшивыми терактами, но вы ее проигнорировали.


– Ничего мы не игнорировали. Мы и без него все уже знали.


– Тебе известно, что он исчез? Дома его нет.


– И где он сейчас?


– Все его материалы у меня. Все, с чем он приходил к вам, включая подписанное заявление о том, что он передал результаты своего расследования полиции. Которая не сделала ничего.


– Ты намерен это опубликовать?


Я достал из сумки сложенный лист бумаги и протянул его Кравицу. Армейская накладная Альтера: гранаты, взрывчатка, размытая подпись. На чтение у Кравица ушло меньше десяти секунд. Он вернул накладную и посмотрел мне в глаза. Обычно никто так не делает. Даже если человек думает, что смотрит тебе в глаза, на самом деле он смотрит на брови или на переносицу.


– Чего ты хочешь?


– Чтобы он остался в живых.


– Альтер?


– Альтер. Он не должен погибнуть. Ни при попытке задержания. Ни от руки приспешников Кляйнмана или Авихаиля. Ни от внезапно проявившейся аллергии на наручники.


– Мы такими вещами не занимаемся.


– Прекрасно. Одной проблемой меньше.


Он неожиданно мягко улыбнулся:


– Джош на белом коне. Всегда готов заступиться за обиженных и угнетенных.


Я не обратил на его слова внимания. Начать с того, что у меня нет белого коня. А если бы и был, я бы продал его на колбасу. Говорят, в венгерскую салями добавляют немного конины. Интересно, подумал я, неужели теперь до самой смерти все мои ассоциации будут связаны с едой. Кравиц встал и положил на стол купюру:


– Кляйнман хочет с тобой побеседовать.


– А ты при нем мальчик на побегушках?


– Мы хотим заключить сделку. Он признает себя виновным по некоторым пунктам, а мы обратимся к голландцам с просьбой разрешить ему отбывать наказание здесь.


– В обмен на молчание о фальшивых терактах?


– Переговоры были в разгаре, но сегодня он их прервал. Сказал, что ничего не будет решать, пока не переговорит с тобой.


– Когда?


– Завтра в семь утра.


– А что Барракуда?


– Мика? Ты ее так называешь? Слетела с катушек. Орала весь день.


– Передай ей, что ее имя тоже упоминается в бумагах Альтера. Это ее успокоит.


– Ты понимаешь, во что ввязываешься?


– Нет.


Он направился к выходу, но вдруг резко изменил курс и подошел к Эле, дотронулся до ее плеча и что-то ей сказал. Она улыбнулась и кивнула. Потом взяла со стойки свой стакан и присоединилась ко мне.


– Что он тебе сказал?


– Он сказал: «Береги моего друга», – все еще улыбаясь, ответила она.


– Ну ладно.


– Он милый.


– Вовсе нет.


На самом деле Кравицу плевать на мою безопасность. Он просто хотел выяснить, есть ли между нами нечто большее, чем отношения детектив – клиент. Следовательно, этот вопрос волновал уже трех человек. Она поставила стакан перед собой и наклонилась ко мне, собираясь что-то добавить, но мой поднятый палец заставил ее замолчать.


– Минутку, – сказал я, встал и пошел к бетонному ограждению. Внизу без ритма и лада билось о берег бурное черное море. Море – это для меня что-то новенькое. Я не замечал его тридцать лет, а всю последнюю неделю меня тянет к нему, как магнитом. Возможно, через пять-шесть лет регулярного посещения психоаналитика выяснится, что мне охота поплавать.


Я дважды прогнал в голове разговор с Кравицем. Что-то тут не так. Кравиц должен был кричать, угрожать, объяснять, что нельзя из-за каких-то кассет рушить старую дружбу. Распределение ролей между нами оставалось постоянным, как дефицит госбюджета. Я вечно впутывался во всякие неприятности и задевал интересы тех, кого лучше не трогать. А он через пару дней являлся с речами, полными здравого смысла, и говорил, что я идиот. Возвращаясь к столу, я уже знал, что меня используют, но пока не понимал, как именно.


– Без пальца, – сказала она, когда я сел за столик.


– Что-что?


– Если хочешь, чтобы я замолчала, скажи мне: «Замолчи». Палец поднимать не надо.


– А что плохого в пальце?


– Это выглядит оскорбительно.


– В Афганистане это расценивается как знак почета и уважения. Все равно как если бы тебя назначили главой моджахедов.


– Он ее бьет.


Пора бы мне уже привыкнуть к ее манере неожиданно менять тему.


– Как все прошло в полиции?


– Они меня знают. В смысле, ее. Меня проводили к женщине-следователю, и она с порога завела: «Я же предупреждала вас, что это повторится. Если бы вы не забирали назад свои заявления, все это давным-давно было бы позади».


– Сколько было заявлений?


– Четыре. С одним она дошла до суда, но в последний момент отказалась давать показания.


– Его задерживали?


– Ни разу.


– А что с медицинской картой?


– Материалы дела мне не показали. Но она сказала: «Вы хотите опять очутиться в больнице?»


– Как она выглядела?


– Кто?


– Следователь. Обеспокоенной? Раздраженной? Злой?


– Она сказала: «Убьет он вас, а нагоняй получу я».


– Что ты собираешься делать?


– Ты думаешь, это у нас в генах?


– Что именно?


– То, чем я занималась. То, что она позволяет себя избивать. Может, это у нас в крови? Стремление себя наказывать? Как в трагедиях Шекспира.


– Шекспира? Это разве не тот пес из кино?


– Ты нарочно мне не отвечаешь.


– Сначала у тебя во всем была виновата мать. Теперь твои гены.


Она обиженно откинулась назад, и у нее на шее задергалась мышца. Если я не ошибаюсь, она называется трапециевидная.


– Как она тебе показалась?


– Ты был прав насчет стрижки.


– Это не ответ.


– Знаешь… – Она устремила взгляд куда-то километра на два над моей головой. – Когда переешь, возникает такое чувство, как будто тебя раздуло. Ты подходишь к зеркалу, смотришься в него и удивляешься, что нисколько не изменилась.


– Ты специально приводишь пример из жизни толстяков, чтобы мне было легче понять?


– Ты не толстый.


– Мы сейчас не об этом.


– Хорошо. Но ты не толстый.


Я решил отложить обсуждение этого вопроса хотя бы килограммов на пять.


– Я сидела в машине, – продолжила она. – Как в кино, вжавшись в сиденье. Она шла по другой стороне улицы. Вдруг она остановилась и оглянулась, как будто почувствовала мое присутствие. Я вжалась в кресло еще глубже. Говорю же тебе…


Она замолчала. Я выждал минуты три:


– Что говоришь?


– Она меня почувствовала.


– Мы должны закрыть счет.


– Какой счет? – испуганно спросила она.


– Ты наняла меня найти твою сестру. Я ее нашел.


– Ты отказываешься этим заниматься?


– Чем именно?


– Ее проблемами с мужем.


– Я не могу ими заниматься, если она не подаст заявление.


– Ты уже не полицейский.


– Кто-то его крышует, – сказал я.


– Кого?


– Ее мужа. У полиции свои способы решать подобного рода проблемы. Они уже давно не полагаются на суды. Каждый раз, когда дело доходит до судебного разбирательства, муж немножко плачется перед судьей, а его адвокат приносит справку, что обвиняемый любит вязать и обожает котиков. Он получает недельный запрет на приближение к жене, а когда слетает с катушек и перерезает ей глотку, все обвиняют полицию.


– И что же они делают?


– В каждом участке есть парочка крепких ребят, которые могут устроить мужу небольшую прогулку на свежем воздухе.


– Ты крепкий парень.


– Ты это к чему?


– Тебе приходилось это делать?


– Я давно не служу в полиции.


– Что значит «кто-то его крышует»?


– Он торгует подержанными машинами. В этом бизнесе крутится много уголовников. Если она подавала заявление, а ордера на арест в деле нет, значит, кто-то его прикрывает.


– Кто?


– Не знаю.


– Но ты можешь выяснить?


– Да, – сказал я. – Могу.

24


Когда утром я ехал в тюрьму «Римоним», даже мое дежавю испытывало дежавю. По земле стелился жаркий ветер, приползший с запада и притащивший с собой горсти песка, собранного в дельте Нила. У машин на шоссе был удивленно-раздраженный вид, впрочем, возможно, не более удивленно-раздраженный, чем обычно. Я припарковал «Вольво» у входа и направился к стеклянным дверям, которые подозрительно быстро открылись передо мной. На сей раз встречающая делегация выступила совсем в другом составе: Кравиц с Барракудой и два незнакомых полицейских. В стороне стоял Клаудио – рыжеволосый худощавый следователь, говоривший с южноамериканским акцентом, и долговязый надзиратель, смотревший на меня с чем-то вроде сожаления.


Командование взяла на себя Барракуда:


– Мы хотим, чтобы вся беседа записывалась.


– Нет, – ответил я.


– Прекрасно, – голосом, который наверняка отлично работает в суде, сообщила она. – Тогда встречи не будет.


Я ей улыбнулся. На мой взгляд, у меня замечательная улыбка. В ней бездна обаяния, и она способна согреть окружающих искренним теплом.


– Не будьте идиоткой, – сказал я ей. – Мне эта встреча нужна гораздо меньше, чем вам.


– Вы уже второй раз называете меня идиоткой! Не смейте больше так говорить!


– Хорошо.


– Что хорошо?


– Не буду больше называть вас идиоткой.


Клаудио издал какой-то придушенный хрип. Все на него обернулись, и он сделал вид, что закашлялся.


– Джош, – учительским голосом произнес Кравиц. – Мы знаем, что он был твоим клиентом, но закон есть закон. Ведется следствие, будет суд. Если он упомянет о своей причастности к убийствам, ваша беседа превратится в вещественное доказательство.


– Нет, не превратится, – возразил я. – По закону для содержания человека в одиночном заключении сроком более месяца необходимо судебное постановление.


– Да, и что?


– Что вы скажете судье? Что, ни у кого не спросив, нарушили правила изоляции, о которых сами же просили? Любой адвокат в две минуты даст вашей записи отвод.


Похоже, Клаудио страдал хронической астмой.


– Я могу заставить вас дать показания о содержании беседы, – сказала Барракуда.


– Конечно.


– Если вы солжете на свидетельском месте, это будет считаться воспрепятствованием правосудию.


– Я не собираюсь лгать на свидетельском месте! Наоборот, расскажу все, что знаю.


– Это будут секретные показания.


У меня возникло ощущение, что кашель Клаудио заразен.


– Секретность умерла в тот день, когда изобрели интернет. Мы живем в мире без тайн. Стоит мне рассказать о фальшивых терактах, ровно через семь минут любой ребенок прочтет об этом на пяти разных сайтах.


– Вам безразлична ваша страна?


Она задала этот вопрос очень серьезным тоном. Такие всегда разговаривают серьезным тоном. Наверняка Сталин говорил то же самое каждому товарищу за секунду до того, как пустить ему пулю в затылок.


– С каких пор вы – моя страна?


– Ну хватит! – рассердился Кравиц, но сердился он понарошку. Я не исключал, что их с Барракудой отношения находились на той стадии, когда он искал потайной лаз, чтобы сбежать из кроличьей норы ее спальни. Все романы Кравица протекали бурно, длились недолго и всегда заканчивались тем, что они с женой летели в Прагу, шли на Карлов мост, и там, держа ее за руку, он говорил ей, что она – его единственная любовь.


– Так мне идти или как? – спросил я.


Он сделал вид, что задумался, а затем кивнул. Барракуда скрипела зубами от злости. Долговязый надзиратель, больше не выглядевший таким уж угрюмым, сделал мне знак, и я последовал за ним. На этот раз мы направились не в особое крыло, а в официальную комнату для свиданий, расположенную у самого входа. Это было довольно просторное помещение с окнами из пуленепробиваемого стекла и длинными лампами дневного света в черных решетчатых намордниках. На стенах висели пробковые доски с прикрепленными к ним детскими рисунками – по всей видимости, творчество детей заключенных. Наверное, кто-то решил, что они добавят обстановке уюта, но он ошибся – с ними комната казалась еще более мрачной.


Кляйнман уже ждал меня. Он стоял у окна и смотрел на улицу.


– Видал? Лично я – никогда, – сказал он, когда я к нему приблизился. Окна комнаты свиданий выходили не во внутренний двор, и из них открывался вид на ведущую к тюрьме гравийную дорогу. Сейчас ветер носил по ней целые столбики пыли.


Я ничего не ответил и прошел к столу в центре комнаты. Он еще несколько секунд постоял у окна, а потом присоединился ко мне.


– Я проведу здесь немало лет, – сказал он.


– Насколько я понимаю, да.


– Что с нашим договором?


– С каким договором?


– Ты сказал, что найдешь его.


– Я его нашел.


– Кто он?


– Этого я сказать не могу.


– Почему?


– Потому что ты его убьешь.


– А он не должен умереть?


Законный вопрос, подумал я.


– В девяноста девяти случаях из ста я ответил бы: «Нет, не должен». Но его случай сложнее.


– Это не Авихаиль?


– Нет.


– Ты уверен?


– Что значит – уверен? По всем признакам это не Авихаиль.


– Ты с ним разговаривал?


– Да.


– И что он сказал?


– Он хочет, чтобы я организовал перемирие.


– Я ему не верю. – Он произнес это быстро, как будто давно обдумал подобную вероятность и пришел к определенному выводу.


– Какая разница, веришь ты ему или нет. Ты в тюрьме. Если начнется война, ты проиграешь.


– Он специально тянет время, чтобы лучше подготовиться.


– Вот и ты готовься.


– От меня начнут уходить люди. Перебегать к нему.


– Я сейчас заплачу.


Он снова уставился в окно:


– Все должно пребывать в равновесии. Так это работает в природе. Ты уничтожаешь каких-нибудь белок, а через двадцать лет вымирают все тигры, потому что ты разрушил пищевую цепочку. Равновесие полезно всем. У китайцев есть инь и ян. Тому же посвящена половина книги «Зоар»[11].


– Для меня все это звучит странно.


– Это и для меня звучит странно.


– Что передать Авихаилю?


– Передай, что я согласен на перемирие. Я пошлю к нему человека. Пусть обсудят раздел зон влияния.


Мы дали этим словам немножко повисеть в воздухе и пообсохнуть.


– Человек, который ее убил… – прервал он молчание.


– Да?


– Зачем он это сделал?


– Он хочет, чтобы война между вами продолжалась.


– Но зачем?


– Не будем об этом.


– Так ты передашь Авихаилю?


– Не бесплатно.


Это его успокоило. Мы вернулись на его территорию. Ты – мне, я – тебе.


– Сколько?


– В Кфар-Саве есть один парень, который бьет жену. Мне кажется, его кто-то крышует.


– Что за парень?


– Его зовут Йоэль Меир. Он на паях с двумя партнерами торгует подержанными автомобилями.


– Не знаю такого.


– Ты спрашивал сколько. Это моя цена.


– Йоэль Меир, – тихо повторил он, запоминая имя.


Я сознавал, что только что спустил в унитаз принцип, согласно которому ни в коем случае нельзя смешивать два разных дела в одну кучу. Кляйнман притворился, что размышляет, хотя мы оба понимали, что он только что заключил крайне выгодную сделку.


– Когда ты скажешь Авихаилю?


– Когда смогу убедиться, что «крыши» больше нет.


– О’кей.


– У меня есть еще одно условие.


– Никто не диктует мне условий.


– Называй это как хочешь, но они должны делать то, что я скажу.


– Кто – они?


– Твои люди, твои дети, вся твоя организация. Мне надо, чтобы следующие два дня они делали, что я им скажу, и не задавали лишних вопросов.


– Мои дети?


– Рам пытался убить Авихаиля.


– С ним все в порядке?


– Да. Только рука сломана.


– Какая?


– Левая.


Он закрыл глаза.


– Он ее уже ломал, – не разжимая век, сказал он. – Когда ему было девять лет. Я нес его на руках от парка Ха-Яркон до больницы «Ихилов». Он не плакал. Не хотел плакать в моем присутствии.


Я промолчал – ничего умного не приходило в голову. Он еще немного посмотрел видное ему одному кино из воспоминаний и обратился ко мне:


– Что с полицией?


– Ждут меня на выходе.


– Что ты им скажешь?


– Это мои проблемы. Когда ты поговоришь со своими людьми?


– Они с тобой свяжутся.


Больше обсуждать было нечего, и я поднялся. Он встал вместе со мной и протянул мне руку. Я пожал ее, и тут он меня удивил, приникнув ко мне в неуклюжем полуобъятии. Полицейский начал постукивать дубинкой по стеклу, но мы уже отлепились друг от друга.


– Не доверяй ему, – сказал он.


– Не волнуйся. Я и тебе не доверяю.


Он снова направился к окну и уставился на улицу.


Вся делегация ждала меня в отделанном мрамором помещении с огромными окнами возле входной двери.


– Что он сказал? – спросил Кравиц.


– Ничего, связанного с вашим расследованием.


– Вы провели там двадцать минут, – зло отчеканила Барракуда. – Не может быть, чтобы он ничего не сказал.


Со мной происходило что-то странное. Одна часть меня была переполнена адреналином, другая валялась на полу, выдохшаяся до изнеможения.


– Я на вас не работаю, – ответил я. – Я ни на кого из присутствующих здесь не работаю. Кажется, даже на самого себя.


И ушел, оставив их гадать, что я имел в виду.

25


Я вернулся домой. Время как будто замедлилось. Ожидание – это своего рода искусство. Ты совершаешь рутинные повседневные действия, но каждому из них уделяешь особое внимание. Вместо того чтобы просто сполоснуть чашки, тщательно их моешь, вытираешь, ставишь на полку над раковиной, отступаешь на шаг и оцениваешь, насколько ровно их расставил. Когда я чего-то жду, вполне могу расставить дюжину чашек так, что ручки у них будут смотреть каждая в свою сторону. В такие дни ты даже дышишь по-другому. Как при медитации, насыщаешь мозг кислородом, а потом медленно выдыхаешь, чтобы вместе с воздухом из головы ушли все мысли.


Так продолжалось целых четыре минуты.


– Босс разговаривать с нами, – сообщил мне Сергей Первый. – Сказал говорить с тобой.


– Как по-русски будет «босс»?


– «Босс».


– Что он сказал?


– Что ты говорить, что нам делать.


– Где его сыновья?


– Один у мамы, второй – на учебе.


– Привези их в дом в Тель-Барухе.


– Когда?


– К трем.


Я положил трубку, и тут же телефон снова зазвонил.


– Доброе утро! – услышал я подчеркнуто дружелюбный женский голос и сразу напрягся. – Могу я поговорить с господином Ширманом?


– Даже и не знаю.


– Прошу прощения?


– С кем я разговариваю?


– Это адвокат Шенхар из офиса Бени Генделя.


– А имя у адвоката есть?


Мой вопрос ей не понравился, но она все же ответила:


– Меня зовут Дафна.


– Хорошо, Дафи, чем я могу быть вам полезен?


– Я предпочитаю, чтобы меня называли Дафна. У меня для вас сообщение от господина Кляйнмана.


– Сообщайте.


– Я бы предпочла не делать этого по телефону.


У Дафи наверняка было много других предпочтений, и я даже испытал минутное искушение немного ее подразнить, но потом решил, что тоже предпочел бы делать это не по телефону.


– Буду у вас через двадцать минут, – сказал я.


Она помолчала, якобы прикидывая, удобно ли ей это, и наконец сообщила, что ждет меня.


Я посмотрел, который час. Пять минут второго. Ровно в двадцать три минуты второго я уже стоял перед ней. Вблизи она мне тоже не понравилась. Возможно, это возрастное. В последнее время я стал слишком категоричен. Стоит мне узнать, что человек работает на международный преступный синдикат, который занимается наркотиками и проституцией, у меня сразу возникает против него предубеждение. Так и карму себе испортить недолго.


Внешне адвокат Дафна Шенхар подозрительно напоминала Мику Барракуду. Выше среднего роста, серый костюм, белая мужская сорочка, маленький носик, маленькие ушки, маленькие острые-преострые зубки и каштановые волосы, стянутые в такой тугой хвост, что он наверняка мешал ей моргать. В коридоре я заметил Генделя, который как раз выходил из кабинета напротив. Он преувеличенно радостно хлопнул меня по плечу и быстро исчез вместе со своей изящной лысиной. Я насторожился. Если такой тип, как Гендель, избегает общения с тобой, у него, как правило, есть на то веские причины.


– Присаживайтесь, – снисходительно, словно делая мне одолжение, предложила Шенхар.


– У меня нет на это времени. Так что за сообщение?


– Тут все не так просто.


– Я и сам очень непрост.


– Вы должны понимать, – медленно, чтобы бабуин, стоящий перед ней, успел вникнуть в суть каждого слова, проговорила она, – что юридическое представительство такого человека, как Кляйнман, часто связано с передачей сообщений, не имеющих юридической силы. Поскольку под определение конфиденциальности подпадают только отношения клиента с его адвокатами, все связи клиента с внешним миром должны осуществляться через его юридических представителей.


– Чего-чего? – не удержался я. Интересно, она сама верит в чушь, которую несет?


– Господин Кляйнман, – с терпением, которое ей, видимо, представлялось ангельским, добавила она, – находится в одиночном заключении. Он может разговаривать с вами только через меня.


– Я встречался с ним сегодня утром.


– С кем?


– С Кляйнманом. Я задал ему вопрос, а вы должны передать мне ответ.


– Этого не может быть!


– Дафи, – с теплотой в голосе произнес я, – вы и понятия не имеете, что может быть, а чего быть не может.


– Меня зовут не Дафи.


– Послушай, идиотка. – Я употребил это слово только потому, что оно чудесным образом действовало на Барракуду. – Ты не его юридический представитель, а девочка на побегушках. Это разные вещи.


– Я не обязана это выслушивать!


– Но все-таки слушаешь, правда? Можно задать тебе вопрос?


– Нет.


– Предположим, завтра ты решишь, что больше не желаешь заниматься делами Кляйнмана. Что ты будешь делать?


– Откажусь от дела.


– Ты уверена? Как его полномочному юридическому представителю, тебе наверняка известны многие подробности его жизни, которые ему не хотелось бы предавать огласке. Господин Кляйнман – самый недоверчивый человек в мире. Поэтому он до сих пор жив. Если ты откажешься от дела, сколько, по-твоему, пройдет времени, прежде чем он придет к мысли, что это, пожалуй, не самая лучшая идея – дать свободно разгуливать человеку, который знает о нем так много? И раз уж мы затронули эту тему, то ты – как его полномочный юридический представитель – очевидно, в курсе того, что случилось с людьми, которых господин Кляйнман счел угрозой себе?


Воцарилось очень долгое молчание. Настолько долгое, что я засомневался: может, я по рассеянности уже вышел из комнаты. Наконец адвокат Шенхар подняла на меня глаза. В них метался ужас. Даже ее хвост выглядел теперь не таким тугим.


– Это так не работает, – пробормотала она.


– А откуда, ты думаешь, у Генделя деньги на «Мерседес»? Он получил их не за то, что умеет работать языком, а за то, что умеет молчать.


– У него нет «Мерседеса». Он только что купил джип «БМВ».


– Прости, ошибся. Давай сообщение.


– Какое сообщение?


– Которое просил передать мне Кляйнман.


– Он сказал, что у Йоэля Меира больше нет «крыши».


– О’кей.


– Он добавил, что Йоэль этого пока не знает, поэтому тебе стоит поторопиться.


– Что-нибудь еще?


– Он просил напомнить, что в сделке участвуют две стороны.


– Как полагаешь, что он имел в виду?


– Я не знаю.


– Возможно, речь идет о его юридическом представительстве?


– Нет.


Когда мы прощались, она напоминала двенадцатилетнюю девочку, которая хочет к маме. Я не испытывал особой гордости за себя, но она сама напросилась. Я взглянул на серый экран своего телефона: без четверти два. Чтобы запугать человека, много времени не требуется, был бы талант. Я спустился на 32 этажа, миновал вестибюль, отделанный фальшивым мрамором, и поехал в спортзал. Полчаса бил по груше, издали косясь на весы, но не решаясь на них встать. Бывают такие ситуации, когда ты уверен, что весы тебя подведут.


В 15:00 я подъехал к дому в Тель-Барухе. Я не был здесь с того дня, когда Софи пытались убить в первый раз. Вот тротуар, на котором мы вместе стояли. Что там за пять стадий горя по модели Кюблер-Росс? Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие? Наверное, мы не были достаточно близки, чтобы я мог пройти все пять, поэтому застрял на гневе. Я постучал в дверь. Мне открыл Сергей Второй. Вид у него был мрачный, и, зайдя в гостиную, я понял почему. В воздухе вырвавшимся из бутылки джинном висел сладковато-острый запах марихуаны. Оба братца развалились на белом диване. На стеклянном столике стоял бонг из красноватого стекла и вовсю дымил. Братья смеялись – даже не смеялись, а давились хриплым рваным хохотом.


У старшего, Рама, левая рука была по локоть в гипсе. Не переставая смеяться, он поднял на меня глаза. Младший был совсем на него не похож. Худой, длинный, с костлявыми плечами. Кажется, Сергей говорил мне, что он где-то учится, но я не помнил, где именно. Я сделал четыре быстрых шага, подошел к ним, схватил младшего за волосы и влепил ему три сильные пощечины, одну внутренней, а две – внешней стороной ладони. Он завалился на бок, из глаз у него брызнули слезы. Оба Сергея дернулись было ко мне, но, увидев у меня в руке пистолет, замерли на месте.


Я сам не заметил, как выхватил его, но холод рифленой рукоятки доставил мне удовольствие. Я потрогал пальцем курок. «Глок-19» – небольшой пистолет, наверное поэтому я и забыл, что уже полдня таскаю его с собой.


– Больше не стоит меня бить, – сказал я Сергею Первому.


Мой голос звучал хрипловато, как будто я только что проснулся, но в смысле моих слов сомневаться не приходилось. Сергей послушно кивнул.


– Ты чего? – проблеял старший брат, но я навел на него ствол, и он с испуганным лицом зарылся в диванные подушки.


– Она умерла, – сказал я ему, – в двадцати метрах отсюда. Только из-за того, что была замужем за твоим отцом.


Он ничего не ответил, из чего я вывел, что он не такой идиот, каким кажется. И не такой уж обдолбанный.


Я сел на второй диван, все еще сжимая в руке пистолет, но уже ни в кого не целясь.


– Откуда он узнал? – спросил я Сергея Первого.


Он уставился на меня непонимающим взглядом.


– Убийца не мог полдня прождать на улице, – объяснил я, с трудом подавляя жалобные интонации в голосе. – Он должен был точно знать, когда она выйдет.


Сергей подумал и что-то быстро сказал по-русски Сергею Второму. Тот развернулся и вышел из комнаты.


– Куда это он? – спросил младший. К моему удивлению, у него оказался бархатный баритон, как у диктора на радио.


– Проверит телефоны, – ответил я. – Когда я проводил тут первый осмотр, вся распределительная будка была в жучках. Я их не тронул, потому что думал, что их поставила полиция. Но вчера вечером я узнал от офицера, ведущего следствие, что после ареста вашего отца они убрали прослушку.


– Убийца прослушивал наши телефоны?


– Да.


– Так надо срочно убрать все жучки!


– Нет. Пусть думает, что мы ни о чем не догадались.


– Но почему?


Я не ответил. Несколько минут я просто сидел и молчал. Братья занервничали, но я не обратил на них внимания. Младший опасливо потянулся к бонгу, но я обжег его взглядом, и он быстро отдернул руку. Вернулся Сергей Второй. Он встал в проходе и кивнул мне.


– Они останутся здесь на ночь, – сказал я, вставая. – Если один из них попытается уйти, врежь ему хорошенько. Кляйнман разрешил.


Кляйнман ничего такого не разрешал, но откуда им знать?


– Завтра вечером, – сообщил я братьям, – вы пойдете на вечеринку.


– На какую вечеринку? – спросил младший.


– Понятия не имею. Сами сообразите. В любой большой ночной клуб в Тель-Авиве. Лучше всего где-нибудь на набережной Яркона.


– Вдвоем?


– Можете взять с собой кого хотите.


Уже на пороге меня осенила еще одна мысль:


– Продолжайте разговаривать по телефону. Иначе он может что-то заподозрить. Позвоните своим подружкам. Пригласите их на вечеринку. Позвоните матери, скажите, что собираетесь к ней заглянуть. Потом еще раз позвоните и извинитесь, что не сможете прийти. Пусть ему будет чем заняться.


Они одновременно кивнули, напомнив игрушечных собачек, каких таксисты ставят перед лобовым стеклом. Я вышел на улицу. Пожилая соседка испуганно шарахнулась от меня, и только тут я сообразил, что по-прежнему держу в руке пистолет.

26


Садясь в машину, я чувствовал себя таким крутым, что даже умудрился не обделаться. Позвонил Эле. Пока шли гудки, я пытался вспомнить, когда ее номер оказался у меня на кнопке быстрого набора.


– Ты где?


– Дома. Работаю.


– Над чем именно?


– В данный момент трахаюсь со всем кварталом.


– Я ничего такого не имел в виду.


– А что ты имел в виду?


– У меня нет сил с тобой ссориться. Можешь поехать со мной?


– Куда?


– В Кфар-Саву.


На какой-то миг она потеряла дар речи, а когда заговорила, ее голос звучал глухо, словно доносился со дна глубокой заброшенной шахты:


– Я не уверена, что готова.


– Буду ждать тебя у подъезда через двадцать минут.


– Ты знаешь, где я живу?


– Да.


– Откуда?


– Я все знаю.


На самом деле я понятия не имел, где она живет. К несчастью, ее имя не значилось в телефонном справочнике. Пришлось обратиться за помощью к Кейдару, который заодно взломал офисную сеть компании спутниковой навигации и объяснил мне, как удобнее всего добраться до квартала Маоз-Авив.


Она жила на улице Кадеш-Барнеа, в двухэтажном доме под красной черепичной крышей, какие возводили в 1950-х для новых репатриантов из Болгарии и Греции. В 1990-х их дети, разбогатевшие на торговле недвижимостью и рекламном бизнесе, сделали в них капитальный ремонт и облагородили весь квартал. Перед домом раскинулся небольшой парк, за ним располагалась школа. Эла сидела на перилах ограды, как старшеклассница, под большим объявлением: «Вход в центр йоги через спортзал». Надо будет как-нибудь попробовать, подумал я. Сяду по-турецки, одну ногу засуну поглубже в задницу и буду ждать скорую, которая заберет меня в отделение травматологии.


Она опять была в джинсах и в майке, на этот раз приглушенного серо-лилового цвета. Когда она садилась в машину, я в очередной раз изумился гибкости ее движений. Есть такой тип людей, тело которых, получая указания от мозга, выполняет их с удивительным изяществом.


– Ты занимаешься йогой?


– От тебя и правда ничего не скроешь.


Я ткнул в объявление у нее за спиной. Она улыбнулась, но какой-то механической улыбкой, явно мыслями витая совсем в другом месте.


– Мы к ней?


– Пока нет.


– А куда?


– В полицию.


По дороге я объяснил ей, что она должна сделать. Она не задавала вопросов, просто смотрела в окно. Мы опережали вечерние пробки примерно на полчаса, но шоссе Геа уже наполнялось машинами. Недалеко от въезда в Кфар-Саву нас накрыло сильным дождем, который прекратился так же внезапно, как начался. В полицейском участке Ха-Шарона мне первым делом бросились в глаза признаки пересменки: шагающие по коридорам сотрудники с сумками на плечах, выключенные кондиционеры, тщательно вычищенные пепельницы. Эла спросила у дежурного, на месте ли следователь Авиви. На наше счастье, она еще не ушла. Нас провели к ней в кабинет. Она сидела за столом, рядом – сумка. Это была крепкого сложения женщина лет сорока с небольшим, со взглядом человека, повидавшего всякое. О том, что она родом из Триполи, говорили аристократический ливийский нос и смуглая кожа. Ради такой женщины ни один мужчина не бросит семью, зато муж и дети будут ловить каждое ее слово. При виде Элы ее лицо приобрело обеспокоенное выражение.


– Снова вы? – проговорила она. – Я же вас предупреждала!


Я попросил Элу подождать в коридоре и сел напротив следователя.


– Моя фамилия Ширман, – начал я. – Я пятнадцать лет прослужил в полиции, а теперь работаю частным детективом. Она наняла меня, чтобы я разобрался с ее мужем.


– Полиция сама в состоянии с ним разобраться, – вскинулась она.


Я промолчал, и через минуту она вздохнула:


– Ладно. Но мне совершенно не улыбается назавтра возбуждать против вас дело о нанесении тяжких телесных повреждений.


– Этого не будет, – успокоил я ее.


– Откуда вы знаете?


– Не в его интересах привлекать к себе внимание полиции.


– Так чего вы хотите от меня?


– Копию дела.


– Зачем она вам?


– Хочу показать его подельникам.


– Зачем?


– Рики должна исчезнуть. А я не хочу, чтобы его дружки помогали ему ее искать.


– Вам известно, что у него есть «крыша»?


То есть она знала об этом с самого начала.


– У него больше нет «крыши». Я об этом позаботился.


– Если дело дойдет до суда и его адвокат пронюхает, что я дала вам дело, меня вышвырнут из полиции.


– Не будет никакого суда.


– А если будет?


– Вы на минутку вышли из кабинета, и я его украл.


– Не понимаю, зачем мне это?


Я снова промолчал. Она минуту подумала, потом встала, подошла к сейфу у себя за спиной, достала картонную папку и действительно покинула кабинет. Я огляделся. Рассматривать тут было особенно нечего – приметы жизни, которая когда-то была и моей. Настольная лампа под зеленым пластмассовым колпаком, какие дарят сотрудникам к праздникам; обитый тканью стул, который можно достать, только если у тебя хорошие отношения с хозяйственным отделом; тайваньский аудиоплеер и компьютер, облепленный по краям желтыми стикерами. В общем и целом – смутное ощущение принадлежности к некой общности.


Она вернулась за секунду до того, как меня затопили депрессивные мысли, села и положила передо мной стопку листов, распечатанных на цветном принтере. Сверху лежала фотография Элы, которая не была Элой, с синяком под левым глазом, кожа над веком рассечена, над ссадиной – запекшаяся кровь. Под ней – другая фотография: шея со следами пальцев, как будто кто-то хотел ее задушить; еще одна: блузка задрана до груди, на боку, во всю длину ребер, цепочка черных и фиолетовых отметин.


– Он бил ее рукояткой швабры, – сказала следователь Авиви, и я в первый раз услышал в ее голосе гнев. – Тогда я почти уговорила ее подать заявление, но тут он явился в участок, и ему показали, где находится мой кабинет. Как только она услышала из-за двери его голос, тут же пошла на попятный.


– Спасибо, – поблагодарил я.


– Я делаю это не для вас. Рано или поздно он ее убьет.


– И все-таки спасибо.


– Будьте осторожны. Он здоровый, как лось.


– А я нет?


Она почти улыбнулась. Я собрал со стола листы с фотографиями. В коридоре тронул Элу за голое плечо и пошел к машине. Завел двигатель и направил струю кондиционера прямо себе в горящее лицо. Эла села рядом. Она не сводила с меня глаз.


– Как ты узнала?


– Что?


– Что у нее проблемы.


– Я же тебе объясняла.


– Ты говорила, что у тебя было предчувствие. Но так не бывает.


– Бывает.


– Мозги мне не компостируй. У вас одинаковая стрижка. Муж ее лупит, и ты приходишь именно ко мне.


– Ну и что?


– Каждый, кто обращается ко мне, знает, что я тот самый детектив, которого выкинули из полиции, потому что он избил подозреваемого.


– Я нашла тебя в справочнике! – крикнула она.


– Я упомянут в конце списка, на букву «Ш». Никто не начинает поиски с буквы «Ш».


– Я начала с конца. Там был Тамир-Штайн, потом Шехтер, потом ты.


– Почему же ты не пошла к ним?


– Я ходила. Они мне отказали.


– А я почему не отказал?


– У нас одинаковая ДНК.


– У кого?


– У меня и у нее. У каждого человека своя ДНК. У нас – нет.


– У близнецов одинаковая ДНК?


– Да. С точки зрения природы, мы один человек. Природа нас не различает.


– У животных такое встречается?


– Что?


– Однояйцевые близнецы.


– Нет. Только у человека.


Я протянул Эле фотографии и увидел на ее лице потрясение и боль. Дойдя до снимка со следами от швабры, она рефлекторно сжалась и прикрыла рукой левый бок.


– Я не знала, – сказала она. – Я чувствовала, что ей плохо, но не знала, насколько. Ты мне веришь?


Я ей поверил. Вопреки собственному желанию. Через десять минут я остановил «Вольво» перед домом ее сестры, но двигатель не глушил. Фотографии по-прежнему лежали у нее на коленях, и подбитый глаз смотрел на нас из-под красно-коричневого отека.


– Если хочешь ей помочь, – сказал я, – нам придется вытащить ее отсюда.


Она кивнула, не поднимая головы. Из-под темных локонов проглядывала светлая и нежная шея.


– А если он за нами погонится? – она спросила это таким тоненьким голоском, будто вместе с болью сестра передала ей и свой страх.


– Ты должна выписать мне чек.


– Сейчас?


– Да.


– Почему сейчас?


– Я собираюсь с ним побеседовать. Если что-то пойдет не так, я хочу, чтобы чек лежал в банке.


– Ты мне не веришь?


– Это не вопрос веры, это профессиональный принцип.


– Что за принцип?


Мне не понадобилось раздумывать над ответом. В своей жизни я повторял это много раз. Почти всегда имея в виду вполне конкретные вещи.


– Клиенты уходят.


– Куда?


– Когда у них проблемы, ты для них – весь мир. Но когда все налаживается, они хотят одного: поскорее забыть о том, что это вообще с ними было. И уходят.


– Ты хочешь, чтобы я исчезла?


– Я хочу получить чек.


Я достал с заднего сиденья сумку. Она заглянула в счет и, не споря, выписала чек.


– Я сделал тебе десятипроцентную скидку, – сказал я.


Она вопросительно подняла бровь.


– Клиенты, которых я оскорбил больше одного раза, имеют право на скидку, – объяснил я.


Ей не удалось выдавить из себя улыбку, но, по крайней мере, она больше не напоминала телохранителя премьер-министра во время визита в арабскую деревню. Я забрал у нее фотографии, вылез из машины и открыл ей дверцу. Она вышла и встала напротив меня. На моем месте кто угодно тотчас поддался бы ее чарам, но я, подобно папе римскому или Махатме Ганди, достиг слишком высокой степени духовности, чтобы меня посетило желание стиснуть ее в объятиях и пообещать, что все будет в порядке.


Это был очень долгий путь. Сначала двадцать метров до подъезда, потом лифт, который, останавливаясь на каждом этаже, подвергал ее пытке. Наконец мы оказались перед дверью с табличкой «Рики и Йоэль Меир». Не позволяя ей сбежать, я протянул руку и нажал на кнопку звонка. За дверью раздался голос Элы:


– Минуточку.


Голос Элы перед дверью произнес:


– Я сейчас задохнусь.


Дверь распахнулась. Как в замедленной съемке, я наблюдал за последовательной сменой стадий: вежливая улыбка, удивление, шок и безуспешная попытка понять, что происходит. Рики дважды беззвучно открыла рот, но только на третий раз ей удалось выговорить:


– Вы кто?

27


Мы сидели в гостиной, похожей на любую другую гостиную. Честно говоря, у меня возникло впечатление, что хозяева приложили немало усилий, чтобы их гостиная выглядела именно так. Мебель из «Икеи». Обеденный стол из светлого дерева. На стене – фотография Картье-Брессона в рамке и под стеклом. Белый диван и два кресла, в одном из которых устроился я. На широком подоконнике выстроились в ряд декоративные свечи. Телевизор на белой тумбе. Несколько книг, прикрывающих провода. Единственный предмет обстановки, способный вызвать интерес, – бронзовая статуэтка, изображающая обнимающуюся парочку, – выглядел немного помятым.


Я раздумывал, не встать ли мне и не развести ли их по разным углам, но Эла не потрудилась представить меня сестре.


Они сидели на диване лицом к лицу. У них были совершенно одинаковые профили. Глядя на них, я невольно вспомнил трафареты, которые художники на Монмартре вырезают для туристов из черной бумаги. Коленками они касались друг друга и говорили вполголоса, полностью исключив меня из своего диалога. Вначале все было совсем не так. Вначале были слезы, особенно после того, как Эла сказала: «Я твоя сестра». Потом они пошли в спальню – я поплелся за ними, – встали перед большим зеркалом и принялись себя разглядывать. Вдруг Рики сказала:


– Ты ведь была здесь? Правда же, была? Два дня назад. Я шла по улице, и вдруг меня как будто что-то кольнуло. Это была ты?


Эла призналась, что сидела в машине в пяти метрах от нее. Меня так и подмывало спросить Рики: «Что значит – кольнуло?» Но я принял мудрое решение не вмешиваться.


Примерно через полчаса Эла осторожно взяла Рики за руку и задрала ей рукав. Открылись те самые черно-синие отметины, которые я видел два дня назад. Рики от нее отшатнулась.


– Я упала, – повторила она вечную мантру всех женщин, которых бьют мужья.


Я достал фотографии и веером разложил их на столе:


– Давай поговорим об этом, Рики.


Она наклонила голову и долго их рассматривала. Потом повернулась ко мне. Я никак не мог понять, что за слезы стоят у нее в глазах: те же, что раньше, или это новый комплект.


– Мы разговаривали со следователем Авиви, – добавил я. – Она уверена, что в конце концов он тебя убьет.


– Он меня не убьет.


– Просто будет лупить тебя еще тридцать лет.


– Ты тот парень из супермаркета, – вдруг вспомнила она.


– Да.


– На самом деле ты не из супермаркета.


– Откуда столько пренебрежения? Однажды люди поймут, сколь многим они обязаны скромным труженикам супермаркетов.


– Я должна засмеяться?


– Эла наняла меня, чтобы я нашел тебя.


– Как это связано с Йоэлем?


– Почему ты не ушла от него?


– Это тебя не касается.


Ну вот, свершилось. Я умудрился разозлить всех членов этой семьи.


– Сколько лет это продолжается? – спросила Эла.


– Он не специально. Он просто не владеет собой.


– Так не бывает, – заявила Эла.


– Ты его не знаешь. Он рыдал, когда увидел, что со мной сделал. Стоял на коленях посреди гостиной и плакал.


Еще одна подобная глупость, и я сам ей врежу, подумал я.


– Они всегда плачут, – сказал я. – Я знаю кучу таких историй. Они плачут, дарят цветы, ведут тебя в ресторан, они влюблены и очаровательны, как в первый день вашего романа. А через неделю что-то случается, и он опять делает из тебя отбивную.


– Есть люди, которые смогли исправиться, – тихо проговорила она.


– Почему ты ему не позвонила? – спросил я.


– Когда?


Я понимал, что у меня есть всего одна попытка, и поэтому взвешивал каждое слово:


– Девяносто девять женщин из ста, только что узнавших, что у них есть сестра-близнец, первым делом воскликнули бы: «Я должна позвонить мужу!» Они бросились бы к телефону и заверещали: «Йоэль, ты не поверишь, у меня есть сестра! Приходи скорей, сам увидишь! Мы с ней похожи, как две капли воды!» Ты этого не сделала, потому что понятия не имеешь, как он отреагирует. Может, будет мил и любезен, а может, схватит швабру и так тебя отделает, что мало не покажется. И ты даже не поймешь, за что.


Она снова заплакала, но совсем другим плачем:


– Он меня убьет! – Похоже, она уже забыла, что три минуты назад утверждала обратное.


– А если я сейчас дам тебе возможность встать и уйти?


– Куда?


– Неважно. Ты встаешь, собираешь вещи и покидаешь эту квартиру. И больше никогда его не увидишь.


– Будешь пока жить у меня, – сказала Эла. – А потом мы что-нибудь придумаем.


– Он меня найдет.


– Он даже искать тебя не будет.


– Откуда ты знаешь?


– Я об этом позабочусь.


Преимущество слабых людей заключается в том, что, решившись на что-то, они действуют без промедления. Я смотрел на них, стоящих посреди спальни над раскрытыми чемоданами, и начал наконец замечать различия. Эла сильнее и организованнее, слегка помыкает сестрой и даже заставляет ее улыбнуться, заведя спор о том, стоит ли брать босоножки на платформе или они навсегда вышли из моды. На мгновение они забыли о моем присутствии, и Эла начала стягивать футболку, чтобы проверить, действительно ли у них один размер. Я успел увидеть одну светлую грудь, но тут они очнулись и хором закричали: «Выйди сейчас же!» Двадцать минут спустя они уже садились в такси, которое я вызвал из Тель-Авива, чтобы никто из местных водителей не вспомнил, что подвозил двух красивых одинаковых девушек.


– Где он сейчас? – тихо спросил я у Рики.


Ее глаза наполнились страхом, но она ответила:


– Рядом с его конторой есть маленький ресторан, он всегда сидит там по вечерам.


Она дала мне адрес, и они уехали.


Я простоял там еще с минуту. Фотографии в моей руке стали влажными от пота. Потом вернулся к «Вольво» и покатил в сторону старой промзоны. Я миновал «Сталь Пеккера», «Сименс» и огромный комплекс фармацевтического концерна «Тева», который выглядел так, будто его каждое утро протирали долларовыми бумажками. За «Тевой» потянулись автомастерские и склады под асбестовыми крышами, один взгляд на которые способен вызвать у человека рак. Замелькали вывески: «Химикалии. Аврахами и сын», «Водопроводные краны Йоси. Обслуживаем клиентов с 1971 г.» Сам Йоси, без майки, сидел на скамеечке, видимо, с того самого 1971 года, и ел из одноразовой тарелки яичницу. Порыскав немного, я обнаружил две площадки, на которых почти впритирку стояли подержанные машины. Над одной из них красовалась вывеска «Меир и Шехтер». Я затормозил. Здесь было несколько старых «Фиатов», один «Пежо-404» в неплохом состоянии и обычный набор «Мазд» и «Субару» с ценниками на лобовых стеклах. Они производили довольно жалкое впечатление, что усилило мои подозрения. Йоэль Меир явно занимался кое-какими делишками на стороне.


Рестораном за площадкой оказалась забегаловка, в которой подавали шакшуку и четыре-пять видов сэндвичей. Перед забегаловкой выстроились в ряд несколько высоких табуретов, явно унаследованных от какого-то разорившегося бара. Сзади, на грязном забетонированном полу, под маркизой из серой ткани, стояли пять белых пластиковых столов и стульев, сошедших с того же конвейера. За тремя столами сидели посетители и не спеша закусывали. Я встал между ними и громко сказал:


– Йоэль Меир?


– Да? – раздался голос с ближайшего стола.


Я повернулся.


Следователю Авиви стоило бы объяснить мне, что она имела в виду, когда назвала Йоэля Меира «здоровым, как лось». Он весил не меньше 120 килограммов, и, даже когда он сидел, было ясно, что он сантиметров на десять выше меня, не говоря уже о том, что лет на десять моложе. В последнее время все вокруг меня моложе лет на десять. Черноволосый, коротко стриженный, с широким лицом, которое в определенных обстоятельствах вполне могло показаться симпатичным, он чем-то напоминал итальянца. Одет в черные полотняные штаны и серую футболку, туго обтягивающую внушительное пузо. Если бы он сбросил килограммов десять, превратился бы в просто здоровяка, с которым не стоит связываться. С другой стороны, если он наберет еще килограммов пять, его можно будет использовать в качестве строительной бабы для забивания свай. У него был мощный затылок, весь в наползающих одна на другую складках, и толстые, как мостовые опоры, руки, поросшие густыми волосами. Вместе с ним за столом сидели еще трое мужчин, на вид не такие амбалы, как он, но на символ солидарности с голодающей Африкой явно не тянувшие. Я подошел к ним и выложил на стол пачку фотографий. Сверху – та, с подбитым глазом. На минуту воцарилось молчание.


– Это же Рики! – наконец воскликнул один из мужчин. Остальные наклонили головы и, словно загипнотизированные, уставились на снимок.


Все так же стоя над ними, я разложил по поверхности стола другие фотографии – как будто сдавал карты. В мертвенном неоновом свете, падавшем из окон забегаловки, снимки производили еще более пугающее впечатление. Синяки, кровоподтеки, ссадины… И явное желание жертвы спрятать от фотографа самые заметные повреждения.


– Он ее бьет, – сообщил я всей компании. – Она весит пятьдесят шесть килограммов. Не верите, спросите у своих жен. А он ее бьет. Вспомните, бывало такое, что вы собирались семьями, а он приходил один? И говорил, что она не смогла выбраться. Она в это время лежала в больнице.


Они перевели взгляды с меня на него. Он медленно поднялся из-за стола.


– Йоэль… – низким голосом начал было один из его дружков, но тут же замолчал.


– Ты еще не знаешь, с кем связался, – сказал мне Йоэль.


– Довик Кляйнман просил передать, что с сегодняшнего утра он больше тебя не крышует, – сообщил я. – Так что связался я только с тобой.


Я видел его в первый раз в жизни, но отлично его знал. Такие есть в каждом районе. Противный ребенок, который вырос и стал очень плохим человеком. Гопник самого гнусного пошиба, от которого все шарахаются. На это я, в общем-то, и надеялся. На то, что на протяжении последних тридцати лет каждый, кто с ним сталкивался, бежал от него без оглядки. Вряд ли он так же натренирован, как я.


Но он был натренирован хорошо.


Первый его удар меня не достал потому, что нас разделял стол, но это не ввело меня в заблуждение. Он принял классическую стойку мастера боевых единоборств: вес вынесен вперед, ноги на ширине плеч. Одной рукой он отбросил стол, и фотографии разлетелись по полу.


– Я тебя сейчас убью, – сказал он. – Сейчас я тебя убью, труп спрячу, а потом вернусь домой и разорву эту мразь на куски.


Я быстро сделал обманный выпад вправо и хуком слева саданул ему в почку. Возможно, мне только показалось, что я двигался быстро, потому что он, хоть и принял удар, сумел выдать мне прямой в голову. Я по всем правилам успел подставить твердую часть черепа, а потому единственное, что я почувствовал, это как мне прямо в мозг въехал товарный поезд. Краем глаза я заметил, что один из его приятелей поднимает с пола фотографии. Тем временем Йоэль Меир сократил между нами дистанцию. Руки он чуть развел в стороны, выискивая, куда нанести очередной удар.


Оптимальная техника боя с такими противниками, как он, заключается в том, чтобы виться вокруг него, находить бреши, снова и снова жалить его, не давать передохнуть и ждать, когда он утомится. В теории это работает отлично. Проблема была в том, что мне уже стукнуло сорок восемь и у меня имелись два сломанных и плохо сросшихся ребра и целый набор вредных привычек.


Он достаточно приблизился ко мне, и я ударил. Этот удар называется мае-гери. Ты подтягиваешь колено к груди и, помогая себе всем весом, выбрасываешь ногу вперед. Я попал ему в солнечное сплетение, и он на мгновение замер. Воспользовавшись этим, я сменил ногу и носком заехал ему прямо под коленку. Это нехороший удар. На соревнованиях по карате меня дисквалифицировали бы. Он издал хриплый звук и выбросил вперед кулак, который просвистел в воздухе, зато другой рукой ударил меня в низ живота. Я пошатнулся и начал падать, а он еще добавил ногой. Единственное, что мне удалось, это повернуться так, чтобы упасть не на ребра. Я лежал на земле, отлично понимая, что мы не на соревнованиях. Снизу я видел, как на меня, полностью перекрывая обзор, надвигается его туша. Я не стал уворачиваться, а вместо этого подкатился к нему, схватил за ноги и изо всех сил дернул. Он упал. Теперь мы оба валялись на земле. Он предпринял попытку подмять меня под себя, но я успел откатиться в сторону. В партере у меня ноль шансов. Мы оба очень медленно встали. Я засчитал себе несколько очков на воображаемом табло. Не думаю, что с тех пор как ему исполнилось восемь лет, кому-нибудь удавалось его повалить.


– Я тебя убью, – прохрипел он.


– Ты это уже говорил, а я пока жив.


Для человека, у которого все тело горит, как костер на празднике Лаг ба-Омер, это была довольно длинная фраза. У тебя в распоряжении одна минута, сказал я себе. Если не уложишь его за минуту, тебе конец. Он сделал еще шаг в мою сторону, и я снова ударил его под коленку. Он издал низкое рычание и приемом из карате попытался добраться до моей шеи, но, не имея прочной опоры на ногу, промахнулся. В такие минуты мозг работает очень странно. Вот и я вдруг вспомнил Софи. Я должен был ее охранять и не уберег. Йоэль отступил на шаг назад и, уверенный, что я не двинусь с места, уставился на свое поврежденное колено. Я обманул его ожидания и быстро к нему подскочил. Первый удар пришелся ему в челюсть, и он дернул головой. Второй рукой я вмазал ему в кадык. Ты можешь всю жизнь ходить в качалку, но кадык – это один из тех органов, которые нельзя натренировать. Если в него прилетает, тут же возникает ощущение, что из тебя насосом откачали весь воздух. Теперь мы стояли почти вплотную друг к другу, и я слышал его запах – дурманящий запах пота, боли и бешенства, знакомый мне по долгим часам на ринге, когда я еще верил, что однажды стану чемпионом мира в полутяжелом весе.


Он осел, задыхаясь, но я не собирался оставлять его в покое. Мне было мало одержать над ним победу, я хотел причинить ему максимальный ущерб. Он согнулся, и я еще раз зарядил ему по ноге, сзади, вложив в удар всю мощь массы своего тела – девяносто три с половиной килограмма при последнем взвешивании – и обрушив его на мягкие ткани с тыльной стороны колена. Раздался отвратительный хруст, который сказал мне, что Меир будет хромать до конца своих дней. Голос разума твердил мне, что этого достаточно. Но я не прислушался к голосу разума. Йоэль откатился в сторону, скрюченный, посиневший от недостатка кислорода, двумя руками обхватив поврежденное колено. А мне все было мало. Наверняка у чувства, владевшего мной, в психологии есть сложное название, но для меня это была чистая пьянящая ярость. Я подождал, пока он согнется под нужным углом, и двумя ногами прыгнул ему на другое колено. Я попал именно туда, куда рассчитывал, но, по-видимому, перестарался, потому что к треску, сопровождающему перелом, добавилась картинка: белая кость, проткнувшая черную ткань брюк и колом торчащая посреди кровавого пятна. Он заорал. Долгим и полным муки воплем. Воплем человека, который точно знает, что отныне перейти через дорогу он сможет только с помощью ходунков.


Лишь после этого я от него отошел. Он еще целую бесконечную минуту кричал, прежде чем крик сумел сложиться в слова.


– Хватайте его! – крикнул он своим приятелям, стоявшим у меня за спиной. – Чего ждете?


Я повернулся к ним. Сумку с «глоком» я отбросил в сторону в первую же минуту схватки, и теперь она валялась у дверей забегаловки. Рядом замер перепуганный официант, судя по всему забывший, что сжимает в руках огромную деревянную вилку для шакшуки.


Самый высокий из приятелей Йоэля все еще держал в руках подобранные с земли фотографии.


– Я знаю ее с семи лет, – сказал он. – С тех пор, как приехал в Израиль. Она чудная девочка.


Возразить мне было нечего, и я промолчал. Он подошел к Йоэлю, посмотрел на него сверху вниз и плюнул. Плевок попал на землю, но так близко к голове Йоэля, что я не поручился бы, что он промазал намеренно.


Подняв глаза, он уставился на что-то у меня за спиной. Я обернулся и увидел Сергея Первого и Сергея Второго. Они вели себя как посторонние наблюдатели, правда, у одного из наблюдателей, а именно Сергея Первого, с плеча свисал автомат фирмы «Хеклер и Кох». Сергей Второй дружески мне кивнул:


– Есть проблемы?


Я взял свою сумку, достал «глок», вернулся к Йоэлю, стал рядом с ним на колени и ткнул стволом пистолета ему между глаз.


– Твоя «крыша» не просто исчезла, – сказал я громко, чтобы все слышали. – Она перешла к ней. Если попробуешь ее искать, я вернусь, и дракой ты не отделаешься. Ты меня понял?


Он меня понял.

28


– Как вы меня нашли?


Вокруг стояла непроглядная темень. С неба лили потоки черного дождя, стекая к обочинам шоссе и щедро орошая кучи щебня, лежащие по краям. Ожесточение во мне понемногу утихало, превращаясь в легкую дрожь: так обычный звук переходит в инфразвук, который, как говорят, могут слышать только некоторые животные. Я посмотрел на маленькие часы под радиоприемником. «11:35», сообщили мне светящиеся цифры. Мы с Сергеем Первым ехали в моей машине, он за рулем. За нами следовал Сергей Второй на серебристом «Тусоне». Обычно я предпочитаю вести машину сам, но сейчас у меня одновременно болело слишком много частей тела.


– Мы нашли не тебя, – сказал он. – Мы нашли его. Кляйнман сказал, ты пойдешь к нему. Вот мы и приехали.


Его руки держали руль уверенно, и я впервые обратил внимание, что на пальце у него обручальное кольцо. Как много людей, с которыми ты встречаешься, ничего о них не зная. Которых видишь только с одной стороны. Они работают с тобой, или наполняют тебе бак бензином, или учат тебя, или обращаются к тебе за профессиональной услугой, или улыбаются тебе по утрам, когда ты заказываешь в кафе круассан и газету, но ты ничего о них не знаешь. Об их жизни, об их ссорах, об их сексуальных пристрастиях. Или о том, как каждый вечер, приходя домой, они до потери сознания избивают своих жен.


Я закрыл глаза. У меня под веками плясал, меняя краски, цветной калейдоскоп.


– Из-за чего ссора? – спросил Сергей, но я предпочел оставаться в отключенном состоянии, а он не настаивал. В следующий раз мы заговорили на въезде в Тель-Авив. Он спросил, куда ехать. Я дал ему адрес Элы, и через пятнадцать минут мы затормозили возле ее дома.


– Это примерно на полчаса, – сказал я. – Ждите меня в доме Кляйнмана.


Я поднялся на ее этаж и постучал в дверь. Внутри раздались звуки торопливых шагов, и женский голос спросил: «Кто там?» Через секунду дверь открылась. Они стояли на пороге. При виде меня обе сделали одно и то же: одну руку подняли ко рту, а второй коснулись моего плеча. Мы простояли так несколько секунд. Если бы не боязнь сломать еще одно ребро, я бы рассмеялся.


– Что случилось? – спросила Эла, а может, Рики.


Ни та, ни другая не удосужились пригласить меня войти, и я пригласил себя сам. Маленькая гостиная казалась просторной благодаря огромному, в полстены, зеркалу в раме под старину. Справа – два желтоватых дивана, поставленных под углом, перед ними – белая телевизионная тумба, на ней – стереосистема и несколько книг. Телевизора нет. Я знал, где он. Честно говоря, я мог бы написать целую книгу под названием «Почему одинокие люди рано или поздно переносят телевизор в спальню».


В другом конце комнаты я заметил двойную стеклянную дверь, ведущую на балкон, центр которого занимал низенький металлический столик в окружении трех деревянных стульев с сине-зеленой обивкой. Я вышел на балкон и сел на один из них. Они последовали за мной.


– Он тебя избил? – спросила Рики, садясь рядом.


Эла протянула руку через стол и стерла что-то у меня со щеки. Оказалось, запекшуюся кровь. По-видимому, я проехался лицом по бетону, когда он меня повалил.


– Ты сказал ему, где я? – с паникой в голосе спросила Рики. – Он знает, где я?


– Нет.


Я не хотел показывать, что обиделся, но я немножко обиделся.


– Что у вас произошло? – очень тихо спросила Эла.


– Он больше никого не ударит.


– Ты его убил?


Это снова Рики. Я больше их не путал.


– Я сломал ему оба колена, – сказал я, вдруг чувствуя невероятную усталость. – Он больше никогда не сможет ходить без посторонней помощи.


Они обе молчали. Эла продолжала не отрываясь глядеть на меня. Рики обеими руками зажала рот. Сквозь пальцы у нее вырвался неясный звук, и она быстро убежала в другую комнату. Я посмотрел на улицу. Обзор закрывали два эвкалиптовых дерева, качавшие большими темными ветвями.


– Она вернется к нему, – сказал я Эле. – Скажет, что теперь она ему нужна, и вернется.


– Я попробую с ней поговорить.


– Поговори.


– Я не думала.


– Что она окажется такой?


– Что тебе придется с ним драться.


– Вот такие мы. Это как сафари в Африке. Нам кажется жестоким, что лев съедает милую антилопу, но это не жестокость. Он просто подчиняется своей природе.


– Я лев или антилопа?


– Ты фотограф из «Нэшнл Джеографик».


– Странно, – улыбнулась она. – Она похожа на меня и в то же время совсем не похожа.


– В основном не похожа.


– Я позвонила матери.


– Что ты ей сказала?


– Пока ничего. Она должна сюда приехать.


Это послужило мне сигналом. Пока я вставал, получил тысячу телеграмм протеста от каждой клеточки тела, но мне удалось не растянуться на полу и не разреветься. Из гостиной вела дверь в спальню, и со своего места я видел широкую кровать, покрытую лоскутным одеялом. Рики лежала на животе, прикрыв голову руками, как солдат во время бомбежки. Эла подошла к ней, подняла и увела за собой. Я услышал шум воды, и тут же раздался звонок в дверь.


– Открой! – крикнула мне Эла.


За порогом стояла госпожа Норман. На этот раз она оделась в темно-коричневые брюки со светлыми лампасами по бокам и такой же пиджак. В остальном она выглядела точь-в-точь как при нашей прошлой встрече, включая шлем из лака для волос и слишком яркую губную помаду.


– Опять вы, – пробурчала она.


Я все еще размышлял, что ей ответить, когда в комнату вошли обе сестры. Она смотрела на них поверх моего плеча, и ее лицо покрывалось сетью глубоких трещин.


Я аккуратно обошел ее и покинул квартиру.


Квартал Маоз-Авив от квартала Тель-Барух отделяет меньше километра, и «Вольво» преодолел это расстояние в мгновение ока. Я припарковался возле дома Кляйнмана прямо за «Тусоном». Сергей Первый открыл дверь еще до того, как я успел подняться на крыльцо. Значит, кое-что из того, чему я пытался их обучить, они все-таки усвоили.


– Они тебя ждать, – сказал он.


– Они ждут, – поправил я его. – Не «ждать», а «ждут». Когда наконец ты выучишь этот чертов язык?


– Я учить сейчас. У тебя, – заметил он, продолжая держать дверь.


Я окинул его подозрительным взглядом, но его широкое лицо, как обычно, не выражало ничего, не давая возможности выяснить, не издевается ли он надо мной.


В доме меня ждали Сергей Первый, сыновья Кляйнмана и какой-то чернявый паренек, который старался особо не высовываться. На русского он не был похож, и я решил, что он из старой банды Кляйнмана. Когда я вошел, все повернулись ко мне, и старший сын, Рам, сказал:


– Тебя что, грузовик переехал?


На столе перед ними из ведерка со льдом торчала заиндевевшая бутылка кристалловской «Столичной», но хоть марихуана исчезла. Я сел напротив, на тот самый белый диван, на котором неделю назад сидела Софи, положив на мягкие широкие подушки ногу с браслетом на лодыжке.


– Вы нашли вечеринку?


Они переглянулись, и младший ответил:


– Завтра есть вечеринка в «Доме».


«Дом» – это большой ночной клуб на юге Тель-Авива, неподалеку от старого автовокзала. Громадное сооружение из стекла и серого мрамора в окружении цветных прожекторов.


– В котором часу?


– Начало в десять.


– После моего ухода позвоните по мобильному кому-нибудь из своих приятелей. Попросите перезвонить на домашний и пригласить вас. Договоритесь на одиннадцать часов вечера. Скажете, что у вас там свой человек, и он проведет вас через черный ход.


– А самим не идти?


– Ты хочешь пропустить вечеринку? Вы подойдете к черному ходу ровно в половине одиннадцатого.


– Почему в половине?


– Я хочу, чтобы, когда он приедет, вы уже были там.


– Зачем?


– Ни зачем. Будете стоять у дверей и ждать. Сергеи будут с вами.


– А если он что-нибудь устроит?


– Не устроит. Я тоже там буду.


Чернявый паренек встал и подошел ко мне. С близкого расстояния стало видно, что никакой он не паренек. Ему было лет пятьдесят, хотя двигался он очень легко.


– Зачем такие сложности? – сказал он. – Назови нам имя, и покончим с этим.


Я ничего ему не ответил. Несколько секунд мы в упор смотрели друг на друга.


– Если ты ошибаешься… – начал он и не договорил.


Да и зачем?


Я по частям, как телескопическая антенна с заржавевшими сочленениями, поднял себя с дивана, но сумел покинуть дом с относительным достоинством.

29


На ограде возле моего дома я увидел знакомую фигуру. Я заметил его еще из машины, несмотря на темноту и запыленное стекло. Узнавание – сложный процесс, включающий тысячи элементов, подключенных к навигатору мозга. Я не спеша припарковался, подошел к нему и запрыгнул на ограду. На мгновение мне почудилось, что нам снова двенадцать и мы притворяемся, что не слышим уже третий призыв его матери, требующей, чтобы он шел обедать, пока она не крикнет: «Ладно, бери с собой Джоша. Я позвоню его матери».


– Что на этот раз? – спросил Кравиц, показывая на мое лицо.


– Другое расследование, – ответил я.


– Та красивая девушка из порта? – после секундного раздумья догадался Кравиц.


Если бы не поздний час, я, пожалуй, восхитился бы его сообразительности.


– И как только они тебя находят? – удивленно покачал он головой.


– Кто они?


– Ну, эти. С проблемами.


– На двери есть табличка.


– Кому хоть врезал?


– Я с лестницы упал.


Мне пришло в голову, что подследственные и жены, которых бьют мужья, пользуются одними и теми же отговорками. Интересно, к какой категории отношусь я.


– Мы проверили армейскую накладную, которую ты мне показывал, – сказал он. – Она не единственная. Он еще дважды крал взрывчатку. Килограммов пятнадцать.


– Завтра все закончится, – сказал я.


Фигура рядом со мной вздрогнула:


– Что это значит?


– То, что я сказал. Завтра это закончится. С десяти вечера будь у телефона.


– Что будет завтра?


– Я передам его тебе.


– Ты делаешь ошибку.


Он спрыгнул с ограды, отошел на три шага, но вернулся:


– Ты делаешь ошибку. Я знаю, что ты привык все делать по-своему, но не на этот раз. Это слишком сложное дело.


– Для кого сложное?


– Джош, по городу бродит чувак с пятнадцатью килограммами взрывчатки и восемнадцатью гранатами.


– С шестнадцатью. Две он использовал.


– Он сумасшедший.


– Он не сумасшедший. Он потерял жену и дочь.


– Ты думаешь, только тебе не все равно?


– Я думаю, что существуют правила.


– Что существует?


– Пра-ви-ла, – по слогам повторил я. – Если я скажу тебе, где он, ты будешь действовать по правилам. Точно по инструкции. А я помню, что там написано. Ты окружишь его тремя кругами оцепления. Во внешнем будут пожарные, скорая помощь и группа переговорщиков. Во втором – снайперы, а во внутреннем – полицейский спецназ.


– И что?


– До того как начнется операция, – заговорил я, ясно видя перед собой картинку, – командир спецназа обратится к бойцам. Он скажет: «В первую очередь мне нужно, чтобы не пострадал никто из гражданских. Во вторую очередь мне нужно, чтобы не пострадал никто из вас. Ваши жизни мне до одного места, но подготовка каждого из вас стоит четверть миллиона долларов, а мне в этом году сократили бюджет». Смех в зале. Ты сидишь в уголке и молчишь в тряпочку.


– А что я должен сказать?


– Ничего. Он прав. Что еще ему делать? Приказать им рисковать жизнью ради какого-то помешанного со взрывчаткой?


– Но он не помешанный.


– Нет. Не помешанный.


Он снова отошел и снова вернулся. Запрыгнул на ограду и поболтал ногами.


– Ты мне не доверяешь?


– Нет.


– С каких пор?


– Ты специально болтаешь ногами?


– С какой стати?


– Чтобы я вспомнил, откуда мы родом. И сколько лет провели на этой ограде.


– Ты совсем рехнулся.


Мы оба знали, что я прав. Я даже допускал, что он сделал это неосознанно, но это не меняло дела. Я слез с забора.


– Завтра в десять, – сказал я. – И не пытайся приставить ко мне хвост. Я его сброшу.


– Я могу в девять тебя арестовать.


– И будешь объяснять журналистам, почему ты позволил ему устроить взрыв в центре города.


– Так вот что он задумал?


– Спокойной ночи.


– Джош! Ты это серьезно? Про взрыв?


Он сказал это моей спине.


У меня в квартире все еще витал легкий аромат лимона – спасибо Эле, которая вымыла здесь полы. Я включил в ванной горячую воду и долго стоял под душем в облаках пара. Вода у меня под ногами постепенно меняла цвет с черного на красновато-коричневый, пока наконец не стала чистой и прозрачной. После душа я надел серые баскетбольные трусы с логотипом Chicago Bulls и белую футболку. Зазвонил телефон. Я взглянул на часы – половина третьего ночи – и снял трубку, уверенный, что это она.


Но это оказался Альтер. Он плакал.


– Они убили мою дочь, – дрожащим голосом сказал он. – Она была совсем крошка. Я поднимал ее одной рукой. Шира пугалась и кричала: «Ты ее уронишь!» Но я никогда ее не ронял.


– Где ты? – спросил я.


– Однажды она ушиблась головкой, – продолжал он, будто не слышал меня, а может, и правда не слышал. – Она только-только начала ходить. Знаешь, как это с детьми? Они на самом деле начинают не ходить, а бегать. Такой смешной перевалочкой, как утята, вот только не умеют останавливаться. И она не смогла, Джош, не смогла. Она бежала и упала на детской площадке рядом с домом. Там лужайка обложена камнями, и она упала на камень и разбила голову. Мы помчались в больницу. Врач, которая ее зашивала, все время спрашивала меня: «С вами все в порядке?» Я не выдержал и сказал: «Почему вы меня спрашиваете? Это моя дочь поранилась, а не я!» – а она: «С девочкой все будет нормально, но я предпочитаю, чтобы с ребенком была мать, потому что отцы часто теряют сознание».


– А ты не потерял?

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги