Сборник 'Наше отечество' - Опыт политической истории (Часть 2)

Сборник "Наше отечество"

(Опыт политической истории) ЧАСТЬ II

Авторский коллектив:

доктор исторических наук, профессор Кулешов С. В., (руководитель), доктор исторических наук, профессор Волобуев О. В. (зам. руководителя), доктор исторических наук, профессор Пивовар Е. И. (зам. руководителя), доктор исторических наук, профессор Афанасьев Ю. Н., кандидат исторических наук Зубкова Е. Ю., доктор исторических наук, профессор Кирсанов Н. А., Кондратов С. А., доктор исторических наук Кочерга Б. Н., доктор исторических наук, профессор Лельчук В. С, кандидат философских наук Малютин М. В., доктор исторических наук, профессор Маслов Н. Н., доктор исторических наук, доцент Осипов А. Г., научный сотрудник ИТИС ЦК КПСС Павлюченков С. А., кандидат исторических наук Симонов Н. С, кандидат исторических наук, доцент Старков Б. А., доктор истории (США) Фельштинский Ю. Г., кандидат исторических наук, профессор Шостаковский В. Н.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1 . Брестский мир 4

Глава 2. Военный коммунизм: свобода или необходимость? 35

Глава 3. Судьбы политической оппозиции .... 90

Глава 4. Метаморфозы интернационализма . . 137

Глава 5. Экономическая политика

революционного большевизма (1921 --1927 гг.) 164

Глава 6. Политика "большого скачка" (1928--1941 гг.)........... 211

Глава 7. За фасадом строительства нового общества

(1927 --конец 30-х гг.) 281

Глава 8. Тоталитарная система власти и идеология сталинизма 325

Глава 9. Советский Союз в годы второй мировой войны.......... 379

Глава 10. Рождение и крах "оттепели" 429

Глава 11. От реформ к стагнации 479

Глава 12. Эволюция революции 545

Вместо заключения 612

ГЛАВА 1 БРЕСТСКИЙ МИР

Всю же надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм,-- мы будем раздавлены,-- это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу.

Троцкий

Все строение, возводимое ныне германскими империалистами в несчастном договоре,-- есть не что иное, как легкий дощатый забор, который в самом непродолжительном времени будет беспощадно сметен историей.

Зиновьев

Положение дел с социалистической революцией в России должно быть положено в основу всякого определения международных задач нашей Советской власти /.../. Пример социалистической Советской республики в России будет стоять живым образцом перед народами всех стран /.../. Реорганизация России на основе диктатуры пролетариата /.../ сделает социализм непобедимым и в России, и во всем мире.

Ленин

Перспективы мировой социалистической революции. -- "Мы будем вести переговоры с немцами одни".-- Ни война, ни мир. -- "Ястребы революционной войны". -- Мир или передышка?

В советской внешней политике, вероятно, не было соглашения более хрупкого, чем Брест-Литовский мирный договор, подписанный советским правительством 3 марта 1918 года; просуществовав чуть больше девяти месяцев, он был разорван германским и советским правительствами, а позже, при капитуляции Германии в первой мировой войне, отменен еще и 116-й статьей Версальского договора. С легкой руки Ленина названный передышкой договор вызвал критику и сопротивление подавляющей части революционеров, с одной стороны, и патриотов России -- с другой. Первые утверждали, что Брестский договор -- это удар в спину германской революции. Вторые -- что это предательство России и се союзников. И те и другие, каждый по-своему,

были правы. Однако на Брестском мире по непонятным никому причинам настаивал Ленин, добившийся, в конце концов, его подписания.

Вопрос об эволюции взглядов Ленина после его прихода к власти в октябре 1917 года и о тех целях, которые Ленин ставил перед собой до и после переворота, является, видимо, основным при изучении истории Брестского договора и связанного с ним более общего вопроса: о мировой революции. Было бы ошибочным считать, что Ленин менял свои взгляды в зависимости от обстоятельств. Правильнее предполагать, что в любой ситуации он находил наилучший для реализации своих целей путь. Можно утверждать, что Ленин всю свою сознательную жизнь вел борьбу и, начиная примерно с 1903 года,-- борьбу за власть. Сначала за власть большевиков-ленинцев в РСДРП, затем за монопольную власть в РСДРП (б)--РКП (б), а /соответственно/ последней в стране и в международном коммунистическом и рабочем движении. Труднее ответить на вопрос, нужна ли была ему власть для победы революции или же революция виделась средством для достижения власти.

Большевистское крыло русской социал-демократической партии верило в конечную победу социализма в мире. Она казалась столь же очевидной, как сегодня, скажем, неизбежность крушения колониальных империй. Ответ на вопрос о том, придет ли мировая революция -- непременно позитивный -- строился исключительно на вере в конечную победу социализма.

Однако в 1918г. ответ на этот вопрос был не столь очевиден, как могло бы показаться сегодня. Общее мнение социалистических лидеров Европы сводилось к тому, что в отсталой России нельзя будет без помощи европейских социалистических революций ни построить социализма, ни удержать власть на какой-либо продолжительный срок, хотя бы уже потому, что (как считали коммунисты) "капиталистическое окружение" поставит своей непременной целью свержение социалистического правительства в России. Таким образом, революция в Германии виделась единственной гарантией удержания власти советским правительством еще и в России.

Иначе считал Ленин. В октябре 1917 года, прорвавшись из швейцарского небытия и молниеносно захватив власть в России, он показал своим многочисленным противникам (сторонников у него и не было почти), как недооценивали они этого уникального человека -- лидера немногочисленной экстремистской фракции в РСДРП. Большевизм не

только захватил власть в России, но создал реальный и единственный плацдарм для наступления мировой революции, для организации коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми социал-демократами предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма. Теперь Ленин стал отводить себе в мировом коммунистическом движении совсем иную роль. Ему важно было совершить мировую революцию под своим непосредственным руководством и сохранить за собою лидерство в Интернационале. Германская революция отходила для Ленина на второй план перед победившей революцией в России.

В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и необходимо рассматривать всю историю Брест-литовских переговоров декабря 1917-- марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и другими странами Четверного союза. Позиция Ленина на этих переговорах -- отстаивание им "тильзитского мира" ради "передышки" в войне с Германией -- кажется настолько естественной, что только и не перестаешь удивляться авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников -- от левых коммунистов, возглавляемых Бухариным, до Троцкого с его формулой "ни война, ни мир". Правда, позиция Ленина кажется разумной прежде всего потому, что апеллирует к привычным для большинства людей понятиям: слабая армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно подписывать ультимативный мир. Но это была психология обывателя, а не революционера. С такой психологией нельзя было бы захватить власть в октябре 1917 и удержать ее против блока социалистических партий, как удержал Ленин в ноябрьские дни с помощью Троцкого. С такой психологией вообще нельзя было быть революционером. По каким-то причинам, кроме Ленина, весь актив партии был против подписания Брестского мира, причем большая часть партийных функционеров поддерживала "демагогическую" формулу Троцкого. И никто не смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин. Да ведь чем-то руководствовались все эти люди? На что они рассчитывали?

Революция и революционеры подчинялись собственным особым законам. Эти законы большинством населения воспринимались как непонятные, безумные и иррациональные. Но, отступив от этих законов, революция гибла. Только в них заключалась сила революции и залог ее победы. Ленин отступил от этих законов ради удержания собственной власти и лидерства в мировом коммунистическом движении.

С точки зрения абсолютных коммунистических интересов, Брестский мир был катастрофой. Он, несомненно, убивал все имеющиеся шансы, сколько бы их ни было, на немедленную революцию в Германии, а значит и на революцию в Европе. Заключенный вопреки воле большинства революционной партии Брестский мир стал первым оппортунистическим шагом советского руководства.

По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха революции в Германии, может быть, пришлось бы пожертвовать советской властью в России. Именно эту альтернативу заключало в себе для советского правительства Брестское соглашение. Мирный договор с Германией давал германскому правительству известную передышку, улучшал общее положение страны. Как писали тогда левые эсеры, "хлеб из оккупированных Германией областей примирял голодных германских рабочих и солдат с германским правительством".

Наоборот, отказ советского правительства подписать мир и в военном и в общеполитическом отношении был для Германии крайне невыгоден и значительно увеличивал шансы на возгорание и победу германской коммунистической революции (как считали, с одной стороны, немецкие коммунисты, а с другой --германское правительство). Поэтому немецкие левые уже в декабре 1917 г. попытались помешать заключению сепаратного мира между Россией и Германией. Они распространили заявление, в котором указали, что переговоры о мире окажут разрушительное воздействие на вероятную германскую революцию и поэтому должны быть отменены.

Первоначально считалось, что переговоры с германским правительством большевики затевают исключительно из пропагандистских соображений и для оттяжки времени, а не ради подписания договора. Либкнехт при этом указывал, что если переговоры "не приведут к миру в социалистическом духе", необходимо "оборвать переговоры, даже если бы при этом пришлось пасть их (Ленина и Троцкого) правительству". Ленин же на переговорах декабря 1917-- марта 1918 г. стремился к союзу, по крайней мере временному, между советским и имперским германским правительствами, видя в этом единственный способ сохранить власть в своих руках и расколоть единый капиталистический мир, т. е. блокироваться с Германией против Англии и Франции. Либкнехт видел залог победы в германской революции. Ленин -- в игре на противоречиях между Четверным сою

зом и Антантой, Либкнехт был заинтересован в том, чтобы Германия как можно скорее проиграла войну. Ленин, подписывая сепаратный мир, был заинтересован в том, чтобы Германия не проигрывала войны как можно дольше. Он боялся, что советская власть в России будет свергнута объединенными усилиями Германии и Антанты как только на Западном фронте будет подписан мир. Но заключая Брестский мир и оттягивая германское поражение, Ленин делал именно то, в чем фактически обвинял его Либкнехт: саботировал германскую революцию.

Неудивительно, что заключение Брестского мира привело к расколу в партии большевиков и советском правительстве и к образованию левой оппозиции, причем в первый и в последний раз оппозиция эта открыто и официально действовала внутри партии большевиков как автономная организация и даже имела свой печатный орган.

После подписания мирного соглашения военные действия не прекращались ни на день на большей части территории бывшей Российской империи. Германия предъявляла все новые и новые ультиматумы, занимала целые районы и города, находящиеся восточнее установленной Брестским договором границы. Брестский мир оказался бумажным именно потому, что советское и германское правительства не смотрели на договор серьезно, не считали его окончательным, и, главное,-- подписывали соглашение не ради желания получить мир, а лишь для того, чтобы продолжать войну, но в более выгодных для себя условиях. Большевики -- войну революционную; немцы -- войну за стабильный мир на своих условиях.

В дальнейшем, до расторжения Брестского мира сначала германским правительством 5 октября, а затем ВЦИКом 13 ноября 1918 г. (через два дня после капитуляции Германии в первой мировой войне), Россия и Германия находились в состоянии, больше всего подпадающем под формулу Троцкого "ни война, ни мир".

Такое положение, по замыслу Троцкого, конечно же, было ни чем иным как передышкой, готовящей большевистскую партию к следующему ее этапу: революционной войне (только за передышку Троцкого, в отличие от передышки Ленина, большевики не платили соглашением с "империалистами"). Эта революционная война началась 13 ноября 1918 года.

Уже в первые дни после большевистского переворота Ленин разошелся с большинством своей партии по вопросу, касающемуся заключения мира: вопреки ожиданиям социа

листов он выступил с принципиальным согласием подписать с "империалистическим" германским правительством сепаратный, а не всеобщий мир. Неудивительно, что самым простым объяснением ленинского шага были взятые им еще до возвращения в Россию обязательства перед германским правительством.

Взаимоотношения между большевистской партией и кайзерским правительством в годы первой мировой войны долгое время оставались для историков загадкой. Сенсацией разнеслись по миру первые сведения о том, что германское правительство, заинтересованное в скорейшем ослаблении Российской империи и выходе последней из войны, нашло выгодным для себя финансирование социалистических партий (в том числе и ленинской группы), стоявших за поражение России в войне и ведших усиленную пораженческую пропаганду. Германский социал-демократ Эдуард Бернштейн, занимавший одно время пост заместителя министра финансов в германском правительстве и получивший доступ к соответствующей информации, недвусмысленно указал на это в статье "Темная история", опубликованной 14 января 1921 г. в утреннем выпуске немецкой социал-демократической газеты "Форвертс". Бернштейн писал:

"Антанта утверждала, и утверждает до сих пор, что кайзерская Германия предоставила Ленину и товарищам большие суммы денег, предназначенных на агитацию в России. Действительно, Ленин и его товарищи получили от кайзерской Германии огромные суммы. Я узнал об этом еще в конце декабря 1917 г. Через одного друга я осведомился об этом у некоего лица, которое, вследствие своих связей с различными учреждениями, должно было быть в курсе дела, и получил утвердительный ответ. Правда, тогда я не знал размера этих сумм и кто был посредником при их передаче. Теперь я получил сведения от заслуживающего доверие источника, что речь идет о суммах почти неправдоподобных, наверняка превышающих 50 миллионов немецких золотых марок, так что ни у Ленина, ни у его товарищей не могло возникнуть никаких сомнений относительно источников этих денег".

По прошествии многих лет в распоряжение историков были переданы документы, позволяющие более глубоко и внимательно изучить ставший уже легендой вопрос о немецких деньгах и пломбированном вагоне, в котором проехал через Германию в Россию Ленин в апреле 1917 г. Нужно отметить, что эти публикации, с очевидностью указывавшие на сотрудничество с германским правительст

вом таких известных революционеров, как швейцарский социал-демократ Карл Моор (Баер), русско-румынско-болгарский социалист X. Раковский, русско-немецко-польский революционер Карл Радек и многих других, вызвали настоящий переполох среди еще живших в эмиграции революционеров. "Теперь признаюсь, как наивны мы все были раньше",-- писал известный архивист и историк Б. Н. Николаевский бывшему руководителю французской компартии Борису Суварину 11 апреля 1957 г. "У меня лично нет никакого сомнения в том, что немецкие деньги у Ленина тогда были",-- указал он в другом своем письме.

Германское правительство поддерживало русских революционеров, так как не без оснований считало, что революция приведет к распаду Российской империи, выходу ее из войны и заключению сепаратного мира, который обещали дать революционеры в случае прихода к власти. Германии же этот мир был необходим уже потому, что в 1917 г. она не обладала нужными силами для ведения войны на два фронта. Сделав ставку на революцию в России, германское правительство в критические для Временного правительства дни и недели поддержало ленинскую группу, помогло ей и другим "пораженцам" проехать через Германию в Швецию, получило согласие шведского правительства на проезд эмигрантов к финской границе. Оттуда оставалось совсем уже близко до Петрограда. Неудивительно, что происшедший в октябре 1917 г. переворот не был для германского правительства неожиданностью. Справедливо или нет, оно смотрело на происшедшее как на дело своих рук.

Но Германия никогда с такой легкостью не смогла бы достичь своих целей, если бы интересы германского правительства не совпали в ряде пунктов с программой еще одной заинтересованной стороны: русских революционеров-пораженцев, самым влиятельным и деятельным крылом которых, как оказалось, было ленинское (большевики). В чем же совпали цели Германии и революционеров в первой мировой войне?

Как и германское правительство ленинская группа была заинтересована в поражении России. Как и германское правительство большевики желали распада Российской империи. Немцы хотели этого ради общего ослабления послевоенной России. Революционеры, среди которых многие требовали отделения от Российской империи окраин еще и по национальным соображениям (например, один из видных польских революционеров Ю. Пилсудский), смотрели на рост национальных сепаратистских тенденций (национа

лизм малых наций) как на явление, находившееся в прямой связи с революционным движением.

Совпадая в одних пунктах, цели Германии и революционеров в войне расходились в других. Германия смотрела на русских революционеров как на подрывной элемент и рассчитывала использовать их для вывода России из войны. Удержание социалистов у власти после окончания войны не входило в планы германского правительства. Революционеры же смотрели на помощь, предложенную германским правительством, как на средство для организации революции в России и Европе, прежде всего в Германии. Германское правительство знало, что главной задачей социалистов была организация революции в Германии. Революционеры знали, что правительство Германии не желает допустить прихода к власти немецких социалистов, а русских революционеров рассматривает как орудие для реализации собственных "империалистических" планов. Каждая из сторон надеялась переиграть другую. В конечном итоге, в этой игре победила ленинская группа.

Программа европейских социалистов была абстрактна: революция. Программа Ленина была конкретна: революция в России и собственный приход к власти. Как человек, подчиненный собственной цели, он принимал все то, что способствовало его программе, и отбрасывал, что мешало. Если Четверной союз предлагал помощь, то постольку, поскольку эта помощь способствовала приходу Ленина к власти, она должна была быть принята. Если эта помощь могла оказываться на условиях провозглашения Лениным определенной политической платформы, то постольку, поскольку эта платформа способствовала достижению основной цели: приходу Ленина к власти, она должна была быть принята и объявлена. Немцев интересовал сепаратный мир с Россией? Ленин сделал лозунг немедленного подписания мира и прекращения войны основным пунктом своей программы. Немцы хотели распада Российской империи? Ленин поддержал революционный лозунг самоопределения народов, допускавший фактический распад Российской империи.

Нужно отдать должное Ленину. Он выполнил данное германскому правительству обещание в первые же часы прихода к власти: 26 октября на съезде Советов он зачитал известный декрет о мире. Для Антанты поэтому роль Германии в октябрьском перевороте была очевидна. Уже 27 октября (9 ноября) лондонская газета "Морнинг Пост" опубликовала статью "Революция сделана в Германии". Да и сами немцы не смогли долго хранить молчание: в ин

тервью, помещенном в воскресном выпуске "Фрайе Прессе" от 18 ноября (1 декабря) 1917 г., генерал Э. Людендорф, фактический руководитель германской армии, заявил, что русская революция не случайная удача, а естественный результат германской политики.

9 (22) ноября, выполняя еще один пункт соглашения между большевиками и Германией, Троцкий, как нарком иностранных дел, заявил о намерениях советского правительства опубликовать секретные дипломатические документы. Теоретически публикация тайных договоров наносила ущерб как Центральным державам, так и Антанте. Но поскольку секретные договоры, имевшие отношение к первой мировой войне, были, естественно, заключены Россией с союзниками Францией и Англией, а не с Центральными державами, последние, конечно же, оставались в выигрыше.

В ночь с 7 (20) на 8 (21) ноября советское правительство потребовало от главнокомандующего русской армией Духонина сделать формальное предложение о перемирии всем воюющим странам. 9 (22) ноября Духонин ответил отказом. В тот же день Совнарком объявил его смещенным со своего поста. Новым главнокомандующим был назначен большевик прапорщик Н. В. Крыленко.

В день снятия Духонина Ленин обратился по радио к полкам, стоящим на позициях, с предложением прекратить военные действия и выбирать "тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем". Такой призыв мог иметь своей целью только дальнейшее ослабление и без того уже таявшей армии: братания стали теперь регулярным явлением. К 16 (29) ноября в общей сложности 20 русских дивизий заключили в письменной форме перемирие с германскими войсками, а из 125 русских дивизий, находившихся на фронте, большая часть придерживалась соглашений о прекращении огня.

14 (27) ноября германское Верховное командование дало свое согласие на ведение официальных переговоров о мире с представителями советской власти. Начало переговоров было назначено на 19 ноября (2 декабря), причем в заявлении от 15 (28) ноября советское правительство указало, что в случае отказа Франции, Великобритании, Италии, США, Бельгии, Сербии, Румынии, Японии и Китая присоединиться к переговорам "мы будем вести переговоры с немцами одни", т. е. заявило о планируемом подписании сепаратного мира со странами Четверного блока.

20 ноября (3 декабря) русская делегация, насчитывающая 28 человек, прибыла в Брест-Литовск, где помещалась

ставка главнокомандующего германским Восточным фронтом. Как место для ведения переговоров Брест-Литовск был выбран Германией. Очевидно, что ведение переговоров на оккупированной немцами территории устраивало германское и австрийское правительства, поскольку перенесение переговоров в нейтральный город, например в Стокгольм, вылилось бы в межсоциалистическую конференцию, которая могла бы обратиться к народам "через головы правительств" и призвать, например, ко всеобщей стачке или гражданской войне. В этом случае инициатива из рук германских и австро-венгерских дипломатов перешла бы к русским и европейским социалистам.

С советской стороны делегацию возглавили три большевика (А. А. Иоффе, Л. Б. Каменев и Г. Я. Сокольников) и два левых эсера (А. А. Биценко и С. Д. Масловский-Мстиславский). С германской стороны переговоры должна была вести группа военных во главе с генералом Гофманом. Русская делегация настаивала на заключении мира без аннексий и контрибуций. Гофман как бы не возражал, но при условии согласия на эти требования еще и Антанты. Поскольку, как всем было ясно, советская делегация не уполномочена была Англией, Францией и США вести переговоры с Четверным союзом, вопрос о всеобщем демократическом мире повис в воздухе. К тому же делегация Центральных держав настаивала на том, что уполномочена подписывать лишь военное перемирие, а не политическое соглашение. И при внешней вежливости обеих сторон общий язык найден не был.

4 декабря в 9.30 утра переговоры возобновились. От имени советской делегации контр-адмирал Альфатер зачитал проект перемирия. Подразумевалось, что перемирие будет всеобщим, сроком на шесть месяцев. Возобновление военных действий могло последовать только с объявлением о том противной стороне за 72 часа. Переброска войск в период перемирия сторонам не разрешалась. Определялась четкая демаркационная линия. После заключения всеобщего перемирия все местные перемирия теряли силу. Гофман на это заметил, что о всеобщем перемирии говорить бессмысленно, так как Антанта не побеждена, не присоединилась к переговорам, не пойдет на перемирие и в одностороннем порядке объявлять о прекращении огня на Западном фронте Германия не может. Перемирие поэтому может быть заключено только на Восточном и русско-турецком фронтах. На пункт о запрете перебросок войск Гофман, по существу, ответил отказом. Немцев не устраивали сроки.

Они рассматривали перемирие как первую ступень к миру, и шестимесячный срок казался поэтому слишком длинным. Советская делегация надеялась, что таким образом удастся оттянуть переговоры о мире на полгода, за которые, кто знает, наверняка произойдет мировая революция. Компромисс был найден в том, что перемирие заключалось с 10 декабря 1917 г. до 7 января 1918 г. по н. ст., а предупреждение о разрыве перемирия должно было последовать за семь дней. Подписать договор предполагалось на следующем заседании утром 5 декабря. В течение ночи советская делегация вела оживленные переговоры с Петроградом. Центр ответил, что уступать нельзя, и предложил "немедленно после утренних переговоров выехать в Петроград, условившись о новой встрече с противниками на русской территории через неделю".

На заседании 5 декабря советская делегация объявила, что "считает необходимым прервать конференцию на одну неделю" с тем, чтобы возобновить заседания 12 декабря (29 ноября) в Пскове, на советской территории. Согласившись на перерыв, германская делегация отклонила требование о переносе места заседаний, сославшись на то, что в Бресте созданы наилучшие условия для переговоров. Иоффе не стал возражать. В неофициальном порядке было договорено о том, что на Восточном и русско-турецком фронте с 24 ноября (7 декабря) по 4 (17) декабря объявляется перемирие, продленное затем до 1 (14) января 1918 г. В первый день перемирия, 24 ноября (7 декабря), советская делегация, уже вернувшаяся домой, доложила ВЦИКу о ходе мирных переговоров.

12 (25) декабря, в день возобновления работы Брест-Литовской мирной конференции, министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Чернин объявил от имени стран Четверного союза, что они согласны немедленно заключить общий мир без аннексий и контрибуций и присоединяются к советской делегации, осуждающей продолжение войны ради завоевательных целей. Аналогичное заявление зачитал Кюльман. Правда, и Чернин, и Кюльман сделали одну существенную оговорку: к предложению советской делегации присоединяются все воюющие страны, причем в определенный, короткий, срок. Таким образом, Антанта и Четверной союз должны были сесть за стол мирных переговоров и заключить мир на условиях, выдвинутых советской делегацией. Было очевидно, что такое предложение нереалистично, так как Антанта на это не пойдет.

Советско-германские переговоры зашли также в тупик

из-за вопроса об окраинных государствах. Немецкая сторона указала, что даже в том случае, если сепаратный мир будет подписан, Германия не выведет войска с занятых территорий, так как война на Западном фронте еще продолжается. Немцы заявили также, что Польша, Литва, Курляндия, Лифляндия и Эстляндия наверняка "выскажутся за политическую самостоятельность и отделение" от России (и так дали понять, что вопрос об отделении и оккупации германскими войсками этих территорий, собственно, уже предрешен).

По мнению германского верховного главнокомандования, присутствие войск в оккупированных провинциях должно было продолжаться несколько лет. Это категорически не устраивало Иоффе, и под конец вечернего заседания 26 (13) декабря стало ясно, что стороны на грани разрыва. 28 (15) декабря советская делегация заявила, что покидает Брест-Литовск, поскольку ранее предполагала, что немцы откажутся от занятых территорий. Она вернулась в Брест только 9 января (27 декабря), теперь уже во главе с Троцким, в задачу которого входила как и прежде оттяжка переговоров.

Однако в игре стран Четверного союза появилась крупная козырная карта: выдвинув лозунг самоопределения народов, большевики создали препятствие, о которое споткнулась столь блистательно начатая брестская политика. Этим камнем преткновения стала независимая Украина, приславшая в Брест собственную делегацию и начавшая самостоятельные сепаратные переговоры с Германией и Австро-Венгрией.

Перед украинской делегацией стояли конкретные задачи. Она хотела использовать признание самостоятельности Украины немцами и австрийцами, заручиться согласием советской делегации на участие украинцев в переговорах как представителей независимого государства и после этого начать предъявлять к обеим сторонам территориальные претензии.

Германии и Австро-Венгрии важно было "вбить клин" между украинской и советской делегацией и, используя противоречия двух сторон, подписать сепаратный мир хотя бы с одной Украиной. 1 января по н. ст. Людендорф, телеграфируя в Брест Гофману условия для переговоров с украинцами, потребовал "идти ей навстречу по любому поводу".

6 января по н. ст. на формальном заседании представителей Украины и Четверного союза украинцы объяви

ли о провозглашении Радой независимой Украины. Украинская делегация указала, что Украина признает лишь такой мир, под которым будет стоять подпись ее полномочных представителей (а не членов советского правительства), причем готова подписать с Четверным союзом сепаратный мир даже в том случае, если от подписания мира откажется Россия.

9 января по н. ст. состоялось первое после перерыва пленарное заседание. Констатировав, что установленный десятидневный срок для присоединения держав Антанты к мирным переговорам давно прошел, Кюльман предложил советской делегации подписать сепаратный мир, а Чернин от имени Четверного союза согласился, в принципе, с тем, чтобы акт подписания договора проходил не в Брест-Литовске, а в каком-то другом месте, определенном позже.

На пленарном заседании 10 января (28 декабря) Германия и Австро-Венгрия признали самостоятельность прибывшей в Брест украинской делегации и поставили в повестку дня заседаний делегаций вопрос о независимости Украины. Троцкий согласился с точкой зрения немцев, и на утреннем заседании 12 января (30 декабря) советская сторона и страны Четверного союза официально подтвердили признание полномочий украинской делегации вести переговоры и заключать соглашения.

Представители Украины умело использовали, с одной стороны, противоречия между советской и германо-австрийской делегациями, а с другой --продовольственные затруднения в Германии и Австро-Венгрии. Именно в эти дни был создан миф об украинском хлебе, который, дескать, мог спасти Германию и Австро-Венгрию от наступающего голода и привести к победе в мировой войне. За это украинская делегация, опираясь на лозунг самоопределения народов, так опрометчиво поддержанный Германией, Австро-Венгрией как средство для расчленения Российской империи, сначала потребовала передачи ей Восточной Галиции (о чем Австро-Венгрия первоначально даже говорить отказалась), а затем -- выделения Восточной Галиции в автономную область.

Но поскольку именно Австро-Венгрии важно было подписать мир как можно скорее, Чернин пошел на уступки украинцам. 16 (3) января австрийцы и немцы согласились с тем, что территории восточнее Буга и южнее линии Пинск --Брест-Литовск отойдут, в случае подписания сепаратного мирного договора, к Украине; в Холм

ской губернии будет проведен референдум; а Восточная Галиция получит некоторую автономию.

5 (18) января по инициативе Гофмана немцы попытались договориться с Троцким о будущей границе новой России. От бывшей Российской империи, по плану Гофмана, отторгались территории общей площадью в 150-- 160 тыс. кв. км, в которые входили Польша, Литва, часть Латвии и острова Балтийского моря, принадлежащие Эстонии. На отторгнутых территориях предусматривалось оставление германских оккупационных войск. Троцкий увертывался от конкретных ответов, пробовал даже оспорить права украинской делегации (при определении новой украинской границы), и затем попросил прервать заседание. После перерыва он выступал уже более резко и в длинной речи назвал германские предложения скрытой формой аннексии. Германские предложения были переданы в Петроград, и ЦК приказал Троцкому немедленно возвращаться, чтобы обсудить создавшееся положение.

Разногласия между Троцким и делегациями Четверного союза возникли не из-за того, что Гофман предложил отторгнуть вышеперечисленные территории от Российского государства, а по совсем иной причине: большинство советского правительства категорически выступало против самого факта подписания мира с империалистической Германией, каким бы этот мир ни был.

На германские условия готов был согласиться Ленин -- вечный союзник Германии в Брест-Литовске. Но здесь вопрос о ленинской власти вступал в конфликт с проблемами мировой революции. И Ленин потерпел поражение там, где мог ожидать его меньше всею -- внутри собственной партии, отказавшейся считать, что интересы советской власти (во главе с Лениным) превыше революционного принципа несоглашательства с капиталистическими странами.

В вопросе о переговорах с Германией большевистская партия не была едина даже тогда, когда под переговорами подразумевались подписание мира без аннексий и контрибуций, ведение революционной пропаганды или оттяжка времени при одновременной подготовке к революционной войне. Сторонники немедленной революционной войны (со временем их стали называть "левыми коммунистами") первоначально доминировали в двух столичных партийных организациях. Левым коммунистам принадлежало большинство на Втором московском областном съезде Советов, проходившем с 10 по 16 декабря 1917 г. в Москве. Позже

из 400 человек, членов большевистской фракции Моссовета, только 13 депутатов поддержали предложение Ленина подписать сепаратный мир с Германией. Остальные 387 голосовали за революционную войну.

28 декабря пленум Московского областного бюро принял резолюцию с требованием прекратить мирные переговоры с Германией и разорвать дипломатические отношения со всеми капиталистическими государствами. В тот же день против германских условий высказалось большинство Петроградского комитета РСДРП (б). Обе столичные организации потребовали созыва партийной конференции для обсуждения линии ЦК в вопросе о мирных переговорах. Поскольку делегации на такую конференцию формировали бы сами комитеты, а не местные организации РСДРП (б), левым коммунистам на конференции было бы обеспечено большинство. И Ленин, во избежание поражения, стал всячески оттягивать созыв конференции.

Собравшийся в Петрограде 15 (28) декабря общеармейский съезд по демобилизации армии, работавший до 3 (16) января 1918 г., также выступил против ленинской политики. 17 (30) декабря Ленин составил для этого съезда специальную анкету. Делегаты должны были ответить на 10 вопросов о состоянии армии и ее способности вести революционную войну с Германией. Ленин спрашивал, возможно ли наступление германской армии в зимних условиях, способны ли немецкие войска занять Петроград, сможет ли русская армия удержать фронт... Наконец, Ленин задавал вопрос, следует ли затягивать мирные переговоры или же нужно обрывать их и начинать революционную войну. Самым важным вопросом был последний:

"Если бы армия могла голосовать, высказалась ли бы она за немедленный мир на аннексионических (потеря всех занятых/Германией/ областей) и экономически крайне трудных для России условиях или за крайнее напряжение сил для революционной войны, т. е. за отпор немцам?"

Ленин надеялся заручиться согласием съезда на ведение переговоров. Но делегаты высказались за революционную войну. В течение двух дней -- 17 и 18 (30 и 31) декабря -- Совнарком обсуждал состояние армии и фронта. У советской делегации в Бресте 17 (30) декабря был запрошен "в спешном порядке" точный текст немецких условий, а на следующий день, после доклада

Н. В. Крыленко, основанного на собранных у делегатов съезда анкетах, Совнарком постановил "результаты анкеты признать исчерпывающими" в вопросе о состоянии армии и принять резолюцию, предложенную Лениным.

Совнарком действительно принял в тот день ленинскую резолюцию, только Ленин, не желая проигрывать сражение, высказался за революционную войну (правда -- лишь на уровне агитации), а не за разрыв переговоров: резолюция СНК предлагала проводить усиленную агитацию против аннексионистского мира, настаивать на перенесении переговоров в Стокгольм, "затягивать мирные переговоры", проводить все необходимые мероприятия для реорганизации армии и обороны Петрограда и вести пропаганду и агитацию за неизбежность революционной войны. Резолюция не подлежала публикации. Ленин отступил на словах, но отстоял ведение переговоров, которые не были прерваны.

Против Ленина тем временем выступили возглавляемые левыми коммунистами Московский окружной и Московский городской комитеты партии, а также ряд крупнейших партийных комитетов Урала, Украины и Сибири. По существу, Ленин терял над партией контроль. Его авторитет стремительно падал. Вопрос о мире постепенно перерастал в вопрос о власти Ленина в партии большевиков, о весе его в правительстве советской России. И Ленин развернул отчаянную кампанию против своих оппонентов за подписание мира, за руководство в партии, за власть.

Не приходится удивляться, что при общем революционном подъеме Ленин оказывался в меньшинстве. Большинство партийного актива выступило за непринятие германских требований, разрыв переговоров и объявление революционной войны германскому империализму с целью установления коммунистического режима в Европе. К тому же докладывавший 7 (20) января в Совнаркоме Троцкий не оставил сомнений в том, что на мир без аннексий Германия не согласна. Но на аннексионистский мир, казалось, не должны были согласиться лидеры русской революции. Однако неожиданно для всей партии глава советского правительства Ленин снова выступил "за" -- теперь уже за принятие германского ультиматума.

Свою точку зрения он изложил в написанных в тот же день "Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира", которые обсуждались на специальном партийном совещании 8 (21) января 1918 г., где присутствовало 63 человека, в основном

делегаты Третьего съезда Советов, который должен был открыться через два дня. Ленин прежде всего убеждал слушателей в том, что без заключения немедленного мира большевистское правительство падет под нажимом крестьянской армии:

"Крестьянская армия, невыносимо истомленная войной, после первых же поражений -- вероятно, даже не через месяцы, а через недели -- свергнет социалистическое рабочее правительство. Так рисковать мы не имеем права. Нет сомнения, что наша армия в данный момент абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление... Сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим".

В первый период Брестских переговоров, как и в вопросах внутренней политики, поддержку Ленину оказывал Троцкий. Людьми непосвященными позиция Троцкого объяснялась слабостью русской армии. Британский дипломат Джордж Бьюкенен в один из тех дней записал в своем дневнике: "Троцкий знает очень хорошо, что русская армия воевать не в состоянии". Но день ото дня русская армия становилась только слабее. Между тем позиция Троцкого стала иной. Троцкий был за мир до тех пор, пока речь шла о мире "без аннексий и контрибуций". И стал против него, когда выяснилось, что придется подписывать аннексионистское соглашение. Троцкому всегда было очевидно, что советская власть не в состоянии вести революционную войну. В этом у него с Лениным не было разногласий. Он, однако, считал, что немцы не смогут наступать. В этом он с Лениным расходился. Ленин делал ставку на соглашение с Германией. Троцкий -- на революции в Германии и Австро-Венгрии.

В начале 1918 г. казалось, что расчеты Троцкого правильны. Под влиянием затягивающихся переговоров о мире и ухудшения продовольственной ситуации в Германии и Австро-Венгрии резко возросло забастовочное движение, переросшее в Австро-Венгрии во всеобщую забастовку, по русской модели в ряде районов были образованы Советы. 22 (9) января, после того как правительство дало обещания подписать мир с Россией и улучшить продовольственную ситуацию, стачечники возобновили работу. Через неделю, 28 (15) января, забастовки парализовали берлинскую оборонную промышленность, быстро охватили другие отрасли производства и распростра

нились по всей стране. Центром был Берлин, где, согласно официальным сообщениям, бастовало около полумиллиона рабочих. Как и в Австро-Венгрии, в Германии были образованы Советы, требовавшие в первую очередь заключения мира и установления республики.

2 февраля по н. ст. в Берлине было объявлено осадное положение и учреждены военные суды. Правительство произвело массовые аресты. Социал-демократическая газета "Форвертс" была временно запрещена. Берлинский дом профсоюзов, один из центров организации забастовки, был закрыт по приказанию военных властей. Примерно десятая часть бастующих, около 50 000 человек, была призвана в армию. К 10 февраля стачка была ликвидирована. В контексте этих событий Троцкий и ставил вопрос о том, "не нужно ли попытаться поставить немецкий рабочий класс и немецкую армию перед испытанием: с одной стороны -- рабочая революция, объявляющая войну прекращенной; с другой стороны -- гогенцоллернское правительство, приказывающее на эту революцию наступать".

На партийном совещании 8 (21) января, посвященном проблеме мира с Германией, Ленин вновь потерпел поражение. Тезисы его одобрены не были; их даже запретили печатать; протокольная запись совещания оказалась "не сохранившейся". При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать сепаратный мир голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали левых коммунистов, а 16 -- Троцкого, впервые предложившего в тот день не подписывать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет вести войну и демобилизует армию.

Известная как формула "ни война, ни мир", установка Троцкого вызвала с тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то несуразное или демагогическое. Между тем, формула Троцкого имела вполне конкретный практический смысл. Она, с одной стороны, исходила из того, что Германия не в состоянии вести крупные наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол переговоров), а с другой -- имела то преимущество, что большевики "в моральном смысле" оставались "чисты перед рабочим классом всех стран". Кроме того, важно было опровергнуть всеобщее убеждение, что большевики просто подкуплены немцами и все происходящее в Брест-Литовске -- не более как хорошо разыгранная комедия, в которой уже давно распределены роли.

Ленин упрямо настаивал на сепаратном соглашении на германских условиях, но на заседании ЦК 11 (24) января, где он выступил с тезисами о заключении мира, Ленин снова потерпел поражение. Формула Троцкого "войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем" была принята 9 голосами против 7. Вместе с тем 12 голосами против одного было принято внесенное Лениным (для спасения своего лица) предложение "всячески затягивать подписание мира": Ленин предлагал проголосовать за очевидную для всех истину, чтобы формально именно его, Ленина, резолюция получила большинство голосов. Вопрос о подписании мира в тот день Ленин не осмелился поставить на голосование. С другой стороны, 11 голосами против двух при одном воздержавшемся была отклонена резолюция левых коммунистов, призывавшая к революционной войне. Собравшееся на следующий день объединенное заседание центральных комитетов РСДРП (б) и ПЛСР также высказалось в своем большинстве за формулу Троцкого.

Общепринято мнение, что, возвратившись в Брест для возобновления переговоров в конце января по н. ст., Троцкий имел директиву советского правительства подписать мир. Эта легенда основывается на заявлении Ленина, сделанном на Седьмом съезде партии: "Было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем". Поскольку никаких официальных партийных документов о договоренности с Троцким не существовало, оставалось предполагать, что Ленин и Троцкий сговорились о чем-то за спиною ЦК в личном порядке, и Троцкий, не подписав германский ультиматум, нарушил данное Ленину слово.

Есть, однако, основания полагать, что Ленин пытался свалить на Троцкого вину за срыв мира и начало германского наступления. За это говорит и отсутствие документов, подтверждающих слова Ленина, и наличие материалов, их опровергающих. Так, в воспоминаниях Троцкого о Ленине, опубликованных в 1924 г. сначала в "Правде", а затем отдельной книгой, имеется отрывок, который трудно трактовать иначе, как описание того самого разговора-сговора, на который намекал Ленин с трибуны съезда. Вот как пересказывал состоявшийся диалог Троцкий:

Ленин: -- Допустим, что принят ваш план. Мы отказались подписать мир, а немцы после этого переходят в наступление. Что вы тогда делаете?

Троцкий: -- Подписываем мир под штыками. Тогда картина ясна рабочему классу всего мира.

А вы не поддержите тогда лозунг революционной

войны?

Ни в коем случае.

При такой постановке опыт может оказаться не

столь уж опасным. Мы рискуем потерять Эстонию или

Латвию... Очень будет жаль пожертвовать социалистиче

ской Эстонией, -- шутил Ленин, -- но уж придется, пожа

луй, для доброго мира пойти на этот компромисс.

А в случае немедленного подписания мира разве

исключена возможность немецкой военной интервенции в

Эстонии или Латвии?

Положим, что так, но там только возможность,

а здесь почти наверняка".

Таким образом, Троцкий и Ленин действительно договорились о том, что мир будет подписан, но не после предъявления ультиматума, а после начала наступления германских войск.

Сам Троцкий лишь однажды коснулся этого вопроса, причем в статье, оставшейся неопубликованной. В ноябре 1924 г. Троцкий написал статью "Наши разногласия", где касательно брест-литовских переговоров указал:

"Не могу, однако, здесь не отметить совершенно безобразных извращений брест-литовской истории, допущенных Куусиненом. У него выходит так: уехав в Брест-Литовск с партийной инструкцией в случае ультиматума -- подписать договор, я самовольно нарушил эту инструкцию и отказался дать свою подпись. Эта ложь переходит уже всякие пределы. Я уехал в Брест-Литовск с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК. Как я поступил в Брест-Литовске? Когда дело дошло до ультиматума, я сторговался насчет перерыва, вернулся в Москву и вопрос решался в ЦК. Не я самолично, а большинство ЦК по моему предложению решило мира не подписывать. Таково же было решение большинства всероссийского партийного совещания. В Брест-Литовск я уехал в последний раз с совершенно определенным решением партии: договора не подписывать. Все это можно без труда проверить по протоколам ЦК".

Это же следует и из текста директив, переданных и Брест Лениным (по поручению ЦК) и предусматривающих разрыв переговоров в случае, если немцы к уже

известным пунктам соглашения прибавят еще один -- признание независимости Украины под управлением "буржуазной" Рады.

15 (28) января Чернин вернулся в Брест. Днем позже туда прибыл Троцкий. 19 января (1 февраля) Германия и Австро-Венгрия подтвердили Троцкому, что считают Украину под управлением Украинской народной Рады независимым государством и, практически во всем уступив украинцам, твердо решили подписать с ними сепаратный мир. Советское правительство, со своей стороны, намерено было не уступать и в случае отказа германской и австро-венгерской делегации признать только что образованное большевиками советское правительство в Харькове предполагало разорвать Брестские переговоры.

27 января (9 февраля), открывая утреннее заседание, Кюльман, а затем и Чернин предложили советской делегации подписать мир. Тогда же на заседании политической комиссии представители Четверного союза объявили о подписании ими сепаратного договора с Украинской республикой. Согласно договору Рада признавалась единственным законным правительством Украины, причем Германия обещала оказать Украине военную и политическую помощь для стабилизации режима страны. Правительство Рады, со своей стороны, обязалось продать Германии и Австро-Венгрии до 31 июля 1918 г. 1 млн. тонн хлеба, до 500 тыс. тонн мяса, 400 млн. штук яиц и другие виды продовольствия и сырья. Договор о поставках одного миллиона тонн зерна считался секретным. Предусматривалось также, что договор не будет ратифицирован германским правительством, если Украина нарушит соглашение о поставках.

Видимо, окончательный обмен мнениями по украинскому вопросу был назначен делегациями на 6 часов вечера 28 января (10 февраля). "Сегодня около 6 часов нами будет дан окончательный ответ, -- телеграфировал в этот день в Петроград Троцкий. -- Необходимо, чтобы он в существе своем стал известен всему миру. Примите необходимые к тому меры". В ответной телеграмме, посланной Троцкому в 6.30 утра, Ленин писал:

"Наша точка зрения Вам известна; она только укрепилась за последнее время и особенно после письма Иоффе. Повторяем еще раз, что от Киевской Рады ничего не осталось и что немцы вынуждены будут признать факт, если они еще не признали его. Информируйте нас почаще".

О мире Ленин ничего не сказал. Между тем, если бы известной Троцкому "точкой зрения" было согласие на германский ультиматум и подписание мирного договора, Ленину не нужно было бы выражаться эзоповым языком. Можно было дать открытым текстом директиву подписать мир. Разгадка, конечно же, находится в "письме Иоффе". Касалось оно не мира, а попытки советского правительства добиться от Германии признания в качестве полноправной участницы переговоров советской украинской делегации. Именно по этому вопросу известна была Троцкому точка зрения ЦК: никаких уступок, отказ от признания Киевской "буржуазной" Рады, в случае упорства немцев -- разрыв мирных переговоров. В этот решающий для судеб украинской коммунистической революции момент советское правительство не могло признать Украинскую Раду даже ради сепаратного мира с Германией.

Вечером 28 января (10 февраля) с соответствии с директивами ЦК РСДРП (б) и телеграммой Ленина, Троцкий от имени советской делегации заявил о разрыве переговоров: "Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора". Генерал Гофман вспоминает, что после заявления Троцкого в зале заседаний воцарилось молчание. "Смущение было всеобщее". В тот же вечер австро-венгерскими и германскими дипломатами было проведено совещание, на которое был приглашен Гофман. Кюльман считал, что предложение генерала Гофмана о разрыве переговоров и объявлении войны совершенно неприемлемо и куда разумнее, как и предложил Троцкий, "сохранять состояние войны, не прерывая перемирия". Его поддержали остальные, заявив, что принимают декларацию Троцкого: "хотя декларацией мир и не заключен, но все же восстановлено состояние мира между обеими сторонами". Гофман остался в полном одиночестве: "Мне не удалось убедить дипломатов в правильности моего мнения", -- писал он.

Формула Троцкого "ни мира, ни войны" была принята конференцией, констатирует Чернин. И австрийская делегация первой поспешила телеграфировать в Вену, что "мир с Россией уже заключен". В торжественном заседании 11 февраля по н. ст. Кюльман официально и, как казалось, окончательно заявил о поддержке странами Четверного союза формулы советского правительства. Троцкий победил. Его расчет оказался ве

рен. Состояние "ни мира, ни войны" стало фактом. Оставалось только распустить армию. И Троцкий дал указание о демобилизации.

В это время в Берлине проходили события, судьбоносные для германской истории. Канцлер Гертлинг, в целом поддерживавший верховное главнокомандование, обратился к императору Вильгельму, настаивая на том, что заявление Троцкого -- это "фактический разрыв перемирия". Правда, Гертлинг, в отличие от Гофмана, не предполагал объявлять о возобновлении войны, но он намеревался сделать заявление о прекращении 10 февраля действия перемирия (и это по условиям соглашения о перемирии давало Германии с 18 февраля полную свободу рук). 13 февраля на состоявшемся рано утром в Гамбурге Коронном совете под председательством кайзера, рейхсканцлер окончательно склонился к мнению продолжать военные действия против России. Было решено рассматривать заявление Троцкого как фактический разрыв перемирия с 17 февраля (так как заявление Троцкого последовало 10 февраля). Предполагалось, что официальное заявление о разрыве перемирия будет сделано германским правительством сразу же после того, как пределы Советской России покинет находившаяся в Петрограде германская дипломатическая миссия во главе с графом Мирбахом.

Заседание политической комиссии в Брест-Литовске закончилось 28 января (10 февраля) в 6.50 вечера. Вскоре после этого, еще до формального ответа Четверного союза на заявление советской делегации, т. е. не зная, принята ли формула "ни мира, ни войны", Троцкий телеграфировал Ленину о том, что переговоры завершены. 11 февраля в 17 часов во все штабы фронтов русской армии была переслана пространная телеграмма за подписью Крыленко о прекращении войны, демобилизации и "уводе войск с передовой линии".

По возвращении в Петроград Троцкий выступил на заседании Петроградского совета. Он указал, что Германия скорее всего не сумеет "выслать войска против социалистической республики". Петросовет поддержал решение советской делегации в Бресте большинством голосов. Днем раньше Исполком петроградского комитета партии также высказался за разрыв переговоров с немцами, против политики "похабного мира". 30 января (по ст. ст.) за разрыв переговоров выступил Моссовет. Позиция Троцкого была поддержана левыми эсерами и одобрена немецкими

коммунистами. Состоявшееся вечером 17 февраля заседание ЦК отвергло 6 голосами против 5 предложение Ленина о немедленном согласии подписать германские условия и большинством голосов поддержало формулу Троцкого. ЦК решил обождать с возобновлением мирных переговоров до тех пор, пока не проявится германское наступление и не обнаружится его влияние на пролетарское движение Запада.

На заседании ЦК РСДРП (б) утром 18 февраля резолюция Ленина снова была провалена перевесом в один голос: 6 против 7. Новое заседание назначили на вечер. Только вечером, после продолжительных споров и под воздействием германского наступления, 7 голосами против 5 предложение Ленина было принято. За него голосовали Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Зиновьев, Сокольников и Смилга. Против -- Урицкий, Иоффе, Ломов (Оппоков), Бухарин, Крестинский. Подготовка текста обращения к правительству Германии поручалась Ленину и Троцкому. Пока же ЦК постановил немедленно послать немцам радиосообщение о согласии подписать мир. Свердлов между тем должен был отправиться к левым эсерам известить их о решении большевистского ЦК и о том, что решением Советского правительства будет считаться совместное постановление центральных комитетов РСДРП (б) и ПЛСР.

О левых эсерах было создано несколько легенд. Одна из них -- левые эсеры как принципиальные противники заключения мира с Германией. Между тем,первоначально позиции большевиков и левых эсеров в вопросе мира совпадали. На состоявшемся 18 февраля объединенном заседании центральных комитетов большевиков и левых эсеров последние проголосовали за точку зрения Ленина, за принятие германских условий мира. Ленин поэтому поспешил назначить на 19 февраля совместное заседание большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИКа, согласившись считать вынесенное совместно решение окончательным. Уверенный в своей победе, Ленин и ночь на 19 февраля вместе с Троцким (согласно постановлению ЦК) составил текст радиообращения к немцам. Совнарком выражал протест по поводу того, что германское правительство двинуло войска против Советской Республики, объявившей состояние войны прекращенным и начавшей демобилизацию армии, но заявлял о своем согласии подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза в Брест-Ли-товске.

19 февраля Ленин выступил с защитой тезисов о подписании мира на объединенном заседании большевистской и левоэсеровской фракций ВЦИК с двухчасовой речью. Вероятно, он рассчитывал на победу. Но неожиданно для Ленина большинство членов ВЦИК высказалось против принятия германских условий. Протокол заседания ВЦИК от 19 февраля "не сохранился", но на следующий день орган московской большевистской организации газета "Социал-демократ" поместила краткий отчет о заседании фракций: "Большинство стояло на той точке зрения, -- писала газета, %-- что русская революция выдержит испытание; решено сопротивляться до последней возможности".

Тогда Ленин 19 февраля собрал заседание Совнаркома и провел через Совнарком одобрение телеграммы. Теперь все необходимые формальности были выполнены. И хотя на следующий день Московский совет вновь подтвердил решение выступать против подписания мира с Германией и за революционную войну, Ленин, по существу, уже выиграл битву. Правда, победа обошлась дорогой ценой: решение подписать мир 22 февраля фактически привело к расколу большевистской партии. Бухарин вышел из состава ЦК и сложил с себя обязанности редактора "Правды", а группа левых коммунистов подала в ЦК заявление о своем несогласии с решением ЦК обсуждать саму возможность подписания мира с Германией и оставила за собой право вести в партийных кругах агитацию против политики ЦК. Иоффе, Дзержинский и Крестинский также заявили о своем несогласии с решением ЦК подписать мир, но воздержались от присоединения к группе Бухарина, так как не хотели участвовать в расколе партии.

23 февраля состоялось очередное заседание ЦК РСДРП (б), на котором обсуждался переданный советскому правительству в 10.30 утра немецкий ультиматум. Срок ультиматума истекал через 48 часов. Ультиматум огласил Свердлов. Советское правительство должно было согласиться на независимость Курляндии, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Украины (с которой обязано было заключить мир); способствовать передаче Турции анатолийских провинций; признать невыгодный для России русско-германский торговый договор 1904 года, дать Германии право наибольшего благоприятствования в торговле до 1925 года, предоставить право свободного и беспошлинного вывоза в Германию руды и другого сырья;

отказаться от всякой агитации и пропаганды против держав Четверного союза и на оккупированных ими территориях. Договор должен был быть ратифицирован в течение двух недель. Как писал Гофман, ультиматум содержал все требования, какие только можно было выставить.

Ленин потребовал немедленного согласия на германские условия и заявил, что в противном случае уйдет в отставку. Слово затем взял Троцкий. Он сказал, что, имея Ленина в оппозиции, не возьмется голосовать против подписания мира. Его поддержали левые коммунисты Дзержинский и Иоффе. Но Урицкий, Бухарин и Ломов твердо высказались против. Сталин -- сторонник Ленина-- первоначально не высказался за мир: "Можно не подписывать, но начать мирные переговоры". И Ленин победил: Троцкий, Дзержинский, Крестинский и Иоффе -- противники Брестского мира -- воздержались при голосовании. Урицкий, Бухарин, Ломов и Бубнов голосовали против. Но Стасова, Зиновьев, Сталин, Свердлов, Сокольников и Смилга поддержали Ленина. 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся германский ультиматум был принят. Вместе с тем ЦК единогласно принял решение "готовить немедленно революционную войну". Это была очередная словесная уступка Ленина.

Однако победа ленинского меньшинства при голосовании по столь важному вопросу повергла ЦК в еще большее смятение. Урицкий от имени левых коммунистов заявил, что не желает нести ответственности за решение, принятое меньшинством ЦК, поскольку воздержавшиеся члены ЦК были против подписания мира, и пригрозил отставкой. Началась паника. Сталин сказал, что оставление оппозицией "постов есть зарез для партии". Троцкий -- что он "голосовал бы иначе, если бы знал, что его воздержание поведет к уходу товарищей". Ленин соглашался теперь на "немую или открытую агитацию против подписания" --только чтоб не уходили с постов и пока что подписали мир. Но уговоры были бесполезны. Левые коммунисты ушли.

Совместное заседание ЦК РСДРП (б) и ЦК ПЛСР было назначено на вечер 23 февраля. Протокол его числится в ненайденных, и о том, как проходило заседание, ничего не известно. Ряд сведений говорит о том, что большинство ПЛСР поддержало Троцкого. Вопрос затем был передан на обсуждение фракций ВЦИК, заседавших всю ночь с 23 на 24 февраля то порознь, то совместно.

Ленин и тут показал себя как превосходный тактик. Сначала он собрал нужное количество голосов во фракции большевиков. Затем провел большинством голосов резолюцию о партийной дисциплине, согласно которой члены большевистской фракции во ВЦИКе должны были в обязательном порядке проголосовать за мир или же отказаться от участия в голосовании, но не голосовать против. Этой резолюцией он, собственно, и обеспечил себе большинство голосов во ВЦИКе: за ленинскую резолюцию голосовало 116 членов ВЦИК; против -- 85 (эсеры, меньшевики, анархисты, левые эсеры, левые коммунисты) ; 26 человек -- левые эсеры, сторонники подписания мира --воздержались, поскольку ЦК ПЛСР тоже принял резолюцию о партийной дисциплине, запретив сторонникам мира в левоэсеровской фракции ВЦИКа голосовать за мир. В 5.25 утра заседание закрылось. Через полтора часа в Берлин, Вену, Софию и Константинополь передали сообщение Совнаркома о принятии германских условий и отправке в Брест-Литовск полномочной делегации.

28 февраля в 2.30 дня делегация прибыла в Брест. К этому времени начали сбываться опасения противников мира о том, что брестский ультиматум --только начало диктата. Немцы требовали теперь передачи Турции Карса, Ардагана и Батума (хотя в течение войны эти территории ни разу не занимались турецкими войсками). Сокольников, возглавлявший советскую делегацию, пробовал было возражать, но Гофман дал понять, что какие-либо обсуждения ультиматума исключаются. 3 марта, в 5.50 вечера договор был подписан. В эту минуту была навсегда обречена на поражение мировая революция.

Оппозиция сепаратному миру в партии и советском аппарате заставила Ленина изменить тактику. Он постепенно переместил акцент с "мира" на "передышку". Вместо мирного соглашения с Четверным союзом Ленин ратовал теперь за подписание ни к чему не обязывающего бумажного договора ради короткой, пусть хоть в два дня, паузы, необходимой для подготовки к революционной войне. При такой постановке вопроса Ленин почти стирал грань между собою и левыми коммунистами. Расхождение было теперь в сроках. Бухарин выступал за немедленную войну. Ленин -- за войну после короткой передышки. Сепаратный мир исчез из лексикона Ленина. Но, голосуя за передышку, сторонники Ленина голосовали именно за сепаратный мир, не всегда это понимая.

Как и формула Троцкого "ни война, ни мир", ленинская "передышка" была средней линией. Она позволяла, не отказываясь от лозунга революционной войны, оттягивать ее начало сколь угодно долгое время. Оставляя левым коммунистам надежду на скорое объявление войны, передышка в целом удовлетворяла сторонников подписания мира, прежде всего Ленина, так как давала возможность ратифицировать подписанный с Германией мир и, связывая мирным соглашением страны Четверного союза, оставляла советской стороне свободными руки для расторжения при первой возможности договора.

Что касается Антанты, то с ее точки зрения, намерение большевиков заключить сепаратный мир и разорвать таким образом союз с Англией и Францией казалось в 1918 г. актом беспрецедентного коварства. Не желая, с одной стороны, иметь дело с правительством "максималистов" в России, не веря в его способность удержаться у власти, Антанта, с другой стороны, пыталась поддерживать контакты с Советской властью хотя бы на неофициальном уровне с целью убедить Советское правительство сначала не подписывать, а после подписания -- не ратифицировать мирного договора.

В глазах Антанты Ленин, проехавший через Германию в пломбированном вагоне, получавший от немцев деньги (в чем по крайней мере были убеждены в Англии и Франции), был, конечно же, ставленником германского правительства, если не прямым его агентом. Именно так англичане с французами объясняли его прогерманскую политику сепаратного мира. Очевидно, что формула Троцкого "ни война, ни мир" не отделяла Россию от Антанты столь категорично, как ленинское мирное соглашение с Германией, поскольку Троцкий не подписывал с Четверным союзом мира. Ленин, подписывая мир, толкал Антанту на войну с Россией. Троцкий пытался сохранить баланс между двумя враждебными лагерями. После 3 марта, однако, удержаться на этой линии было крайне трудно. Ленинская передышка, не избавив Россию от германской оккупации, провоцировала на интервенцию Англию, Францию, Японию и США.

Можно понять причины, по которым Ленин, казалось бы, и здесь выбрал самый рискованный для революции (и наименее опасный для себя) вариант. Немцы требовали территорий. Но они не требовали ухода Ленина от власти, а были заинтересованы в Ленине, так как понимали, что лучшего союзника в деле сепаратного мира

не получат. Антанту же не интересовали территории. Она должна была сохранить действующим Восточный фронт. В союзе с Германией Ленин удерживал власть. В союзе с Антантой он терял ее безусловно, как сторонник ориентации на Германию.

Ленин всегда ясно видел взаимосвязь мелочей в революции и готов был драться за каждое ее мгновение. Видимо, это и отличало его от Троцкого, извечно стремившегося к не достигаемому горизонту и не ставившего перед собой цели дня. Такой целью для Ленина в марте 1918 года была ратификация Брестского договора на Седьмом съезде партии, открывшемся 6 марта. Съезд был созван специально для ратификации мирного договора. Он не был представительным. В его выборах могли принять участие лишь члены партии, состоявшие в ней более трех месяцев, т. е. только те, кто вступил в ряды РСДРП (б) до октябрьского переворота. Кроме того, делегатов съехалось мало. Даже 5 марта не было ясно, откроется съезд или нет, будет ли он правомочным. Свердлов на предварительном совещании признал, что "это конференция, совещание, но не съезд". И поскольку такой "съезд" никак нельзя было назвать "очередным", он получил титул "экстренного".

7 марта в 12 часов дня с первым докладом съезду -- о Брестском мире --выступил Ленин, попытавшийся убедить делегатов в необходимости ратифицировать соглашение. Поистине удивительным можно считать тот факт, что текст договора держался в тайне и делегатам съезда сообщен не был. Между тем за знакомым сегодня каждому Брестским миром стояли условия более тяжкие, чем Версальский договор. В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало передачу Турции провинций Восточной Анатолии, Ардаган-ского, Карсского и Батумского округов; признание независимости Украины, отторгаемой от России и передаваемой под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия, Финляндия и Аландские острова освобождались от русских войск и Красной гвардии и тоже переходили под германский контроль.

На отторгнутых территориях общей площадью в 780 тыс. кв. км. с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27 % обрабатываемой в стране земли, 26 % всей железнодорожной сети, 33 % текстильной промышленности, выплавлялось 73 % железа и стали, добыва

лось 89 % каменного угля, находилось 90 % сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и, главное, 40 % промышленных рабочих, которые уходили теперь "под иго капитала". Очевидно, что без всего этого нельзя было "построить социалистического хозяйства" (ради чего заключалась брестская передышка). Ленин сравнил этот мир с Тильзитским: по Тильзитскому миру Пруссия лишилась примерно половины своей территории и 50 % населения. Россия -- лишь трети. Но в абсолютных цифрах территориальные и людские потери были несравнимы.

Именно этот мир и стал защищать Ленин. Он зачитывал свой доклад, как классический сторонник мировой революции, говоря прежде всего о надежде на революцию в Германии и о принципиальной невозможности сосуществования социалистических и капиталистических государств. По существу, Ленин солидаризировался с левыми коммунистами по всем основным пунктам: приветствовал революционную войну, партизанскую борьбу, мировую революцию; признавал, что война с Германией неизбежна, что невозможно сосуществование с капиталистическими странами, что Петроград и Москву скорее всего придется отдать немцам, подготавливающимся для очередного прыжка, что "передышка" всего-то может продлиться день. Но левые коммунисты из этого выводили, что следует объявлять революционную войну. Ленин же считал, что передышка, пусть и в один день, стоит трети России и, что более существенно -- отхода от революционных догм. В этом левые коммунисты никак не могли сойтись с Лениным.

С ответной речью выступил Бухарин. Он указал, что русская революция будет либо "спасена международной революцией, либо погибнет под ударами международного капитала". О мирном сосуществовании поэтому говорить не приходится. Выгоды от мирного договора с Германией -- иллюзорны. Прежде чем подписывать договор, нужно понимать, зачем нужна предлагаемая Лениным передышка. Ленин утверждает, что она "нужна для упорядочения железных дорог", для организации экономики и "налаживания того самого советского аппарата", который "не могли наладить в течение четырех месяцев". Но если передышка берется только на несколько дней, то "ов

чинка выделки не стоит", потому что в несколько дней разрешить те задачи, которые перечислил Ленин, нельзя: на это требуется минимум несколько месяцев, а такого срока не предоставит ни Гофман, ни Либкнехт. "Дело вовсе не в том, что мы протестуем против позорных и прочих условий мира как таковых, -- продолжал Бухарин, -- а мы протестуем против этих условий, потому что они фактически этой передышки нам не дают", так как отрезают от России Украину (и хлеб), Донецкий бассейн (и уголь), раскалывают и ослабляют рабочих и рабочее движение. Кроме того, указывал Бухарин, договором запрещается коммунистическая агитация советским правительством в странах Четверного союза и на занимаемых ими территориях, а это сводит на нет международное значение русской революции, зависящей от победы мировой революции. После речи Бухарина заседание было закрыто. Вечером в прениях по докладам Ленина и Бухарина выступило еще несколько ораторов, в том числе противники подписания мира. Выступивший затем Троцкий указал, что переговоры с Германией преследовали прежде всего цели пропаганды, и если бы нужно было заключать действительный мир, то не стоило оттягивать соглашения, а надо было подписывать договор в ноябре, когда немцы пошли на наиболее выгодные для советского правительства условия. Формально, однако, Троцкий не выступил против ратификации договора: "Я не буду предлагать вам не ратифицировать его", -- сказал он. На следующий день, 7 марта, Ленин пригрозил отставкой, если договор не будет ратифицирован. Резолюция Ленина, получившая большинство, о мире не упоминала, а обговаривала передышку для подготовки к революционной войне. Публиковать такую резолюцию было нельзя, поскольку немцами она была бы воспринята как расторжение мира. Поэтому Ленин настоял на принятии съездом поправки: "Настоящая резолюция не публикуется в печати, а сообщается только о ратификации договора". 14 марта в новой столице России -- Москве -- собрался для ратификации договора съезд Советов. На нем присутствовало 1172 делегата, в том числе 814 большевиков и 238 левых эсеров. Специально для делегатов в количестве 1000 экземпляров был отпечатан текст Брест-литовского мирного договора. После горячих дебатов, благодаря численному превосходству большевистской фракции, несмотря на протесты меньшевиков, эсеров, анархистов-коммунистов и левых эсеров, договор был ратифицирован.

ГЛАВА 2

ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ: СВОБОДА ИЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ?

Благими намерениями вымощена дорога в ад.

Военный социализм и военный коммунизм. -- "Необходимость" и "свобода". -- Красногвардейская атака на капитал и вооруженный поход в деревню. --Поворот к политике соглашения с крестьянством. -- Успехи контрреволюции. --Перелом в настроениях крестьянства. -- Рабочий класс и "диктатура пролетариата". -- Вопрос о характере власти. -- Борьба за нэп в период мирной передышки 1920 года. -- Курс на непосредственный переход к социализму. -- Очередной поворот в настроениях масс. -- Кризис начала 1921 года и переход к нэпу.

Научная добросовестность очевидно требует сделать предупреждение желающим разобраться в периоде, системе и политике военного коммунизма о том, что каждую позицию они будут вынуждены брать "с боя", в противоречиях собственного сознания, поскольку в истории военного коммунизма нет сколь-нибудь существенной проблемы, которая не была бы способна с легкостью породить сразу несколько точек зрения. Историография военного коммунизма крайне пестра и разноречива. Тому есть много причин и не последней является та, что на этом отрезке историческую науку неотступно сопровождала и очевидно еще долго будет сопровождать ее назойливая компаньонка -- политика. Слишком тесно вопросы военного коммунизма увязаны с современными общественно-политическими интересами. Вместе с тем, история военного коммунизма дает бесценный материал к пониманию основ всего последующего периода советской истории, главным образом по причине своей некоторой "первобытной" наивности и неприкрытости, которая впоследствии уже была

замутнена и затянута наслоениями нэпа, позднейших социальных компромиссов, а также демагогией и цинизмом всего, более чем семидесятилетнего, периода истории страны.

Разногласия по проблемам военного коммунизма начинаются с самого "порога", с вопроса о хронологических рамках периода. Это обусловлено непосредственно тем, что исследователи берут за основу различные признаки военно-коммунистической системы. Некоторые ведут отсчет с начала 1920 года, когда, по выражению М. Н. Покровского, экономика "должна была плясать под дудку политики". Другие склонны напрямую связывать хронологию военного коммунизма со знаменитой продразверсткой и полагают его начало с принятием 11 января 1919 года декрета Совнаркома о разверстке зерновых хлебов и фуража. Наиболее популярная дата у советских историков -- май 1918 года, время провозглашения продовольственной диктатуры. Однако среди них имеются и такие, которые решительно разрывают календарь между 24 и 25 октября 1917 года.

Но в противоположность исследователям, отыскивающим начало военного коммунизма после Октября, историк-меньшевик Н. Н. Суханов считал, что военный коммунизм был провозглашен сразу после Февральской революции, с введением государственной хлебной монополии.

Можно привести еще ряд других точек зрения на начало военного коммунизма. Однако цепочка, выписанная представителями различных исторических школ и политических течений, как нельзя лучше показывает некий процесс и подтверждает мысль диалектика Энгельса о том, что "hard and fast lines (абсолютно резкие разграничительные линии. -- ред.) несовместимы с теорией развития". Поэтому не будем абсолютизировать какую-либо точку на хронологической ленте, а обратимся к характеристике самого процесса, которая скажет гораздо более по существу, нежели та или иная дата.

Целесообразнее всего будет начать с лета 1914 года и вспомнить тот патриотический энтузиазм, который охватил Россию после объявления войны с Германией.

К тому времени экономика страны переживала подъем, Россия была основным мировым экспортером хлеба. "Шапками закидаем!" -- шумела патриотическая пресса. А если не раздавим немца в пять месяцев в бою, то победим их нашим изобилием. У нас не только не может быть

голода и дороговизны, у нас ввиду прекращения экспорта хлеба будет колоссальный излишек и дешевизна продовольствия.

Однако все это оказалось поверхностным бодрячеством. За пять месяцев немец не поддался, а русская армия, напротив, стала переживать серьезные затруднения в снабжении продовольствием и чем дальше тем сильнее. Патриотизма помещиков и прочих крупных держателей хлеба хватило ненадолго. Придерживая запасы и искусственно взвинчивая цены, они с успехом попытались сорвать солидный куш. Но по мере втягивания экономики России в войну, трудности со снабжением принимали все более основательный характер, нежели стремление истинных патриотов извлечь выгоду из условий военного времени.

В силу общественного разделения труда, стоимость сельскохозяйственной продукции непосредственным образом зависела от уровня развития и структуры отечественной промышленности. В цене пуда хлеба, вывезенного на рынок, была сфокусирована вся система социально-экономических связей страны.

Длительная война самым губительным образом отразилась на балансе народного хозяйства, в котором значительная его часть, вынужденная работать исключительно на нужды войны, фактически была выключена из процесса общественного воспроизводства, но в то же время оставаясь крупным потребителем продовольствия, сырья и изделий легкой промышленности. При сокращении выпуска сельскохозяйственной техники и инвентаря и соответствующем росте рыночных цен на них, соответственно возросла трудоемкость и себестоимость крестьянской продукции. Закономерно цены на потребительские товары, сырье, подхлестываемые сознательной спекуляцией, транспортными затруднениями и т. п. бедами военного времени, быстро поползли вверх.

Дисбаланс экономики и связанные с ним негативные явления были присущи всем странам, втянутым в империалистическую войну. Правительства воюющих держав пытались эмиссионными инъекциями направить экономический обмен по нужным каналам, однако увеличение денежной массы грозило в кратчайший срок развалить всю финансово-денежную систему государств, поэтому основным инструментом борьбы с экономическим развалом стало государственное принудительное регулирование хозяйственных отношений.

В России это регулирование в первую очередь коснулось сельского хозяйства. Уже 17 февраля 1915 года вышел указ, предоставлявший право командующим военных округов запрещать вывоз продовольственных продуктов из производящих местностей, утверждать обязательные цены на эти продукты и применять реквизицию. Но означенные меры лишь подстегнули спекуляцию и рост дороговизны, поэтому в течение 1915--1916 годов последовал еще ряд мероприятий по ограничению рынка и организации планового снабжения, которые также не принесли желаемых результатов.

Эти годы представляли собой целую эпопею топтания помещичье-буржуазного правительства перед необходимостью радикального урезания прав помещиков-хлебовла-дельцев на распоряжение своим товаром. Наконец, последним жестом царского правительства в этом направлении стало назначение осенью 1916 года на пост министра земледелия ставленника промышленных кругов Риттиха, который вводит обязательную поставку хлеба в казну согласно погубернской, поуездной и волостной разверстке.

Временное правительство ознаменовало начало своей деятельности изданием 25 марта 1917 года постановления о государственной торговой монополии на хлеб, согласно которому все количество хлеба за вычетом запаса, необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца, поступало в распоряжение государства.

Однако и этот, казалось бы весьма энергичный, шаг по ограничению прав сельских собственников не дал заметных результатов, поскольку сохранившийся в нетронутом виде свободный рынок промышленных товаров обладал для хлеба более притягательной силой, нежели государственный продовольственный аппарат. Ситуация требовала последовательного подчинения государственному регулированию рынка промышленных товаров, но на этот раз подошла очередь топтания на месте буржуазному правительству. 16 мая меньшевистско-эсеровский Исполком Петросовета принял резолюцию, содержавшую программу "регулирующего участия государства" почти для всех отраслей промышленности в распределении сырья, готовой продукции, фиксации цен и т. д., которая, однако, не была принята Временным правительством, главным образом вследствие нажима промышленных кругов.

Временное правительство оказалось также неспособным возвысить национальный интерес над интересами от

дельных классов и собственников и повести активную политику социально-экономического регулирования. Поэтому для проведения очередного этапа объективно назревших мероприятий, история приготовляла новую политическую силу, не связанную, по выражению В. И. Ленина, "уважением" к "священной частной собственности". В головокружительно короткий срок, к осени 1917 года, народное недовольство превратило партию большевиков из малочисленной, гонимой организации в силу, пользовавшуюся значительным влиянием в широких рабочих и солдатских массах.

Сами социал-демократы и большевики в частности давно с интересом наблюдали за теми изменениями, которые происходили в социально-экономической организации воюющих держав. Россия здесь не служила примером. Наиболее последовательно и жестко политика государственной централизации и регулирования экономики во время и некоторое время после войны проводилась в Германии. Немцы еще 25 января 1915 года приняли закон о хлебной монополии. За время войны Германия ввела у себя "принудительное хозяйство" почти во всех отраслях производства, контролировало обмен, устанавливало твердые цены, отбирало весь продукт и нормировало распределение не только промышленного сырья, но и непосредственное потребление людей путем карточек и пайков. Введены были даже трудовая повинность и учет товаров. Свободная торговля на большинство изделий была отменена. Таким образом государство глубоко вторглось в сферу капиталистических интересов, ограничило частную собственность и заменило рынок централизованным обменом между отраслями экономики.

Марксисты разного толка были сконфужены, буржуазно-юнкерское государство железной рукой выполняло их стратегические мечты по реорганизации экономических отношений. Это дало повод некоторым немецким социал-демократам окрестить такую систему "военным социа-лизмом". Однако слева брали круче. В. И. Ленин отрицал за такой системой право называться социализмом, хотя бы и военным. В семнадцатом году он характеризу-ет ее как "военно-государственный монополистический капитализм или, говоря проще и яснее, военная каторга для рабочих". Но вместе с тем, считал Ленин, государственно-монополистический капитализм полностью обеспечивает материальную подготовку социализма и "есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы,

между которой (ступенькой) и ступенькой называемой социализмом никаких промежуточных ступеней нет".

Лидер большевиков, как всегда, был мастером прямой наводки, используя теорию в качестве прицела в голову последнего буржуазного министра, заслонявшую партии прямую дорогу к власти. А попробуйте-ка подставить вместо помещичье-капиталистического государства, государство революционно-демократическое, -- намекал он рабочим и солдатам в сентябре семнадцатого. Получалось, что для перехода к социализму необходима была смена на "военной каторге для рабочих" правительства буржуазного правительством революционно-демократическим. Но обратить государственную монополию, т. е. "военную каторгу", на обслуживание интересов рабочих и крестьян, о чем писал Ленин в "Грозящей катастрофе и как с ней бороться" было более чем проблематичным. Одним из первых, кто указал на это, был давний теоретический соперник Ленина А. Богданов. Почти сразу после октябрьских событий он предупреждал, что Ленин "став во главе правительства, провозглашает "социалистическую" революцию и пытается на деле провести военно-коммунистическую".

Весной 1918 года, после периода напряженной борьбы за власть, Ленин, намереваясь вплотную приступить к организационной работе, вновь обращается к понятию госкапитализма. В полемике с "левыми коммунистами" он призывает "Учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства".

Так оно впоследствии и случилось. В России добиться хлебной монополии в рамках контроля за предпринимателями, как в Германии, не удалось. Система монополии, напоминающая германскую, была достигнута только в условиях полного огосударствления промышленности и продовольственной диктатуры, сопровождавшейся ожесточенной классовой борьбой с соответствующей идеологической подоплекой.

Всемирный революционер Троцкий некогда в восторге писал: "Наша революция убила нашу "самобытность". Она показала, что история не создала для нас исключительных законов". Напротив, думается, что революция как раз рельефно подчеркнула эту "самобытность".

Она подтвердила специфику российской истории развиваться путем крайнего обострения противоречий. Уместно вспомнить одного русского философа П. Чаадаева, который в XIX веке больше понимал в "военном коммунизме", чем иные теоретики в XX. В своем знаменитом первом "Философическом письме" Чаадаев, размышляя о драматическом характере исторического пути России, замечал: "Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, то нам приходится вбивать ударами молота... Мы так странно движемся во времени, что с каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно...".

В этих отвлеченных рассуждениях философа отразилось главное объективное обстоятельство, присущее всему историческому опыту России: крайняя мучительность осуществления назревших преобразований, их затягивание, и в силу этого их проведение самыми радикальными силами и способами, при которых отрицание предыдущего исторического этапа достигает апогея. Со времен ленинских теорий периода нэпа у нас обычно принято противопоставлять военный коммунизм и госкапитализм как нечто противоположное, но, на наш взгляд, военный коммунизм есть не что иное, как российская модель немецкого военного социализма или госкапитализма. В определенном смысле военный коммунизм был "западничеством", как система экономических отношений он был аналогичен немецкому госкапитализму, лишь с той существенной разницей, что большевикам удалось провести его железом и кровью, при этом плотно окутав пеленой коммунистической идеологии.

Общая парадигма России и Германии ярко подтверждается событиями 1921 года. Отказ от военного коммунизма в России и от военного социализма в Германии произошел почти синхронно. X съезд РКП (б) принял решение о замене разверстки налогом в начале марта, а 14 апреля германский министр земледелия внес в рейхстаг законопроект о регулировании сделок с зерном, который вскоре был принят. В нем предусматривался переход от политики изъятия всего урожая, за вычетом потребностей земледельцев -- к продовольственному налогу.

Сравнительный анализ исторического опыта двух стран подтверждает общую закономерность возникновения системы военного коммунизма. Но история никогда не бывает однообразна и прямолинейна в достижении своих

целей. В каждом отдельном случае всегда происходит своеобразное и специфическое проявление закономерностей.

В Германии государственная диктатура проводилась в рамках компромисса с буржуазией, юнкерством, прочими собственниками и рабочим классом без абсолютизации ее значения, с полным пониманием вынужденности и временности этой меры. Но поскольку в России ее проводили иные политические силы, то там была предпринята попытка использовать ее более масштабно, как инструмент перехода к новому общественному строю.

В рассуждениях о том, что де, некая политическая сила, в данном случае большевики, действовала в русле исторической необходимости, нет большого смысла. Нельзя забывать, что понятия "необходимости" и "свободы" есть категории парные и неразлучные. Та степень свободы, которой обладает каждый субъект истории, и отличает красочный и неповторимый исторический процесс от уныло-однообразного процесса падения камней с Пизанской башни, в созерцании коего, по преданию, находил смысл и удовольствие Галилео Галилей.

Захват большевиками политической власти в октябре 1917 года был результатом потребности общества в радикальных государственных мероприятиях по решению вопросов о войне, снабжения населения продовольствием, урегулирования социально-экономических отношений и т. д. Об этом красноречиво говорят приведенные в книге М. Геллера и А. Некрича записи члена французской военной миссии в России Пьера Паскаля, который записал в свой дневник в сентябре: "Пажеский корпус голосовал за большевиков", в октябре: "Вчера г-н Путилов мне сказал, что он голосовал за большевиков".

Но большевики, помимо общепризнанных и неоднократно провозглашавшихся ими лозунгов о мире, хлебе, свободе и Учредительном собрании, имели и свои особенные цели в соответствии со своей природой как политической партии --захват власти с целью установления "диктатуры пролетариата" и осуществления "социалистической революции". Поэтому вся послеоктябрьская история становления и расцвета военного коммунизма стала историей борьбы "свободы", определяемой внутренней природой и целями господствующей партии, с общественной "необходимостью", историей активных попыток "свободы" пожрать и подчинить себе "необходимость".

Первым, наиболее знаменательным и определяющим

событием в этом пиршестве "свободы" стало пожирание Учредительного собрания. Того самого Собрания, о необходимости созыва которого в свое время большевики говорили не менее долго, чем о необходимости рабочей и крестьянской революции. Кто-то сравнил революцию с чудовищем, пожирающим собственных детей. Большевики в лице "Учредилки" пожирали нелюбимого пасынка.

Для выяснения причин разгона Учредительного собрания трудно отыскать более откровенный и красноречивый источник, чем высказывания самих большевистских лидеров, которые на волне октябрьского успеха не считали нужным скрывать своих истинных намерений. 6 января в проекте декрета о роспуске Учредительного собрания В. И. Ленин писал, "что старый буржуазный парламентаризм пережил себя, что он совершенно несовместим с задачами осуществления социализма, что не общенациональные, а только классовые учреждения (каковы Советы) в состоянии победить сопротивление имущих классов и заложить основы социалистического общества". Л. Д. Троцкий также откровенно отвечал газетчикам, что мы -- правительство не нации, а класса.

Такая постановка дела большевиками снимала вопрос о государственном регулировании как таковом, оставляя лишь путь подавления и принуждения в его самых крайних формах. В терминологии того времени это звучало как установление "диктатуры пролетариата" и гражданская война "против эксплуататоров". 11 января на III съезде Советов Ленин признавал: "На все обвинения в гражданской войне мы говорим: да, мы открыто провозгласили то, чего ни одно правительство провозгласить не могло... Да, мы начали и ведем войну против эксплуататоров".

Но каким образом все это соответствовало тому, ради чего и "пажеский корпус" и "г-н Путилов" и прежде всего простые солдаты и рабочие поддержали в октябре семнадцатого большевиков в борьбе за власть? Мира из речей Ленина совершенно однозначно не выходило. О свободе, после лозунга "диктатуры пролетариата", разгона Учредительного собрания и расстрела мирных манифестаций рабочих и служащих в его поддержку, организованного большевиками 5 января в Петрограде и Москве, говорить не приходится. Задача налаживания хозяйственной жизни и решение продовольственного вопроса также разбивались об утверждения новой власти, что "можно и должно разрушить до основания

прежний буржуазный строй и на его обломках начать строить совершенно новое социалистичеекое общество". Вместе с обломками добиваемого старого строя рушились и последние надежды армии и промышленных рабочих на скорейшее улучшение продовольственного снабжения.

Все это оказалось на втором плане по сравнению с задачей упрочения политической власти в стране через Советы. Советам, независимо от их деловых качеств, Лениным еще до Октября был выдан огромный аванс. "При переходе политической власти к пролетариату, остальное приложится само собою", --полагал он. "Я" рассчитываю "только на то, исключительно на то, что рабочие, солдаты и крестьяне лучше чем чиновники, лучше, чем полицейские, справятся с практическими трудными вопросами об усилении производства хлеба, о лучшем распределении его, о лучшем обеспечении солдат и пр. и т. п.".

Признаемся, что такого "авось" было явно недостаточно для решения сложнейшей задачи, на которой сломали себе шею и царское и Временное правительства. Переход политической власти в городах от представительных Дум к Советам, организациям узкоклассовым, влекло за собой необходимость последовательного подчинения Советам функций административного и хозяйственного управления. Из исполнительных органов уходили специалисты и приходили люди неподготовленные и малосведущие в том деле, которое им предстояло фактически заново налаживать. Подобные перемены никоим образом не могли способствовать немедленной постановке снабжения городов, как того требовала ситуация.

В это же время стены административных корпусов промышленных предприятий сотрясались от громового "ура"! так называемой "красногвардейской атаки на капитал". Проходила широкая, поддерживаемая из центра, кампания по конфискации и национализации предприятий у непокорной буржуазии. Эта кампания имела два источника. С одной стороны, рабочие требовали немедленного улучшения своего положения, увеличения зарплаты для покупки хлеба у спекулянтов, поскольку плановое государственное снабжение разрушилось. Но в условиях падающего производства сиюминутным и недальновидным способом улучшения положения могла быть только экспроприация. "Экспроприация экспроприаторов" -- популярный лозунг первого полугодия власти большевиков, которым со своей стороны необходимо было сломить

экономическую мощь политического соперника. Как вспоминал Луначарский: "Нам надо было буржуазию раздробить, уничтожить в ее руках всякую собственность, поскольку всякую собственность она обращала в оружие против нас". И большевики пользовались стихией, поощряя и подбивая ее все делать "снизу". Ленин впоследствии признавался: "Мы наглупили достаточно в период Смольного и около Смольного".

Кампания национализации сверх всяких организационных возможностей имела очень важное, одно из решающих значений в смысле предопределения дальнейшего хода событий. Производство было развалено, национализация привела к тому, что предприятия оказались на государственной дотации. Само же государство, не имея доходов, увеличило эмиссию, рубль упал в цене, взвилась инфляция, пошла безработица. Красногвардейская атака на капитал закончилась такой же красногвардейской атакой на советскую администрацию. Вооруженные отряды Красной гвардии, выполнившие свою историческую миссию, стали представлять угрозу новой власти и вскоре были распущены.

В условиях поглотившего страну экономического хаоса, из-под обломков старой хозяйственной системы, раздавались уже отчаянные призывы нового руководства: "Хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть". Ленин обвинял питерских рабочих в "чудовищной бездеятельности" и требовал террора, более того -- по свидетельству Цюрупы -- уже в феврале 1918 года расстрела на месте крестьян, не сдавших продовольственной дани в срок.

Экономические связи города и деревни в первое полугодие советской власти представляли собой крайне пеструю картину, созданную стихией свободной торговли и товарообмена наряду с усиливающимися элементами принудительного изъятия продуктов у крестьян, прообразами будущих продовольственных отрядов. Она объективно содержала в себе основу для разных вариантов последующего развития продовольственной политики. Как справедливо считал в то время Н. Суханов, проблема извлечения хлеба из деревни есть не что иное, как проблема организации товарообмена. Весной 1918 года идею товарообмена разделяли почти все, но на практике она получала различное толкование и применение. В концепцию товарообмена, которую разрабатывало Советское правительство, явно примешивались элементы классовых и идеологических установок новой власти.

26 марта Совнаркомом был принят и начал ускоренно воплощаться в жизнь декрет об организации товарообмена. Однако вскоре стало очевидно, что он не приносит желаемых результатов и причина тому заключалась отнюдь не в отсутствии достаточного количества товаров, как иногда склонны считать историки. Товаров на периферию было двинуто огромное количество. М. И. Фрумкин, известный продовольственник, свидетельствовал, что в Сибири не успевали разгружать вагоны, в Омском узле образовалась пробка из товарных маршрутов. Также усиленно отправлялись товары в южные и поволжские губернии.

Фрумкин, который одно время в качестве члена Коллегии Наркомпрода непосредственно занимался вопросами товарообмена, впоследствии признавал, что по существу товарообмена не было. Специальная инструкция Наркомпрода к декрету 26 марта упраздняла его. Индивидуальный обмен с отдельными крестьянскими хозяйствами воспрещался. Не допускалась покупка хлеба у каких-либо организаций. Товары отпускались по волостям или районам для равномерного распределения среди всех граждан в случае сдачи хлеба всей волостью или районом. К делу должна была быть привлечена деревенская беднота, которая, само собой разумеется, хлеба не имела. Другими словами, товар служил не орудием обмена, а премией бедноте за содействие в выкачке хлеба от более крепких хозяйств.

"Вся постановка товарообмена исключала возможность проведения государством товарообменных операций,-- писал Фрумкин. -- Мы можем только установить попытку государства использовать снабжение товарами крестьянства в целом для усиления заготовок в принудительном порядке". Иначе говоря, правительство интересовало в первую очередь не развитие экономических отношений, а развитие социальной революции в деревне. Такая политика, разумеется, не могла накормить городское население. Товарообмен был брошен под ноги принципу классовой борьбы, что вскоре нашло четкое и недвусмысленное выражение в серии майских и июньских декретов о продовольственной диктатуре и комбедах.

3 марта 1918 года в Брест-Литовске был подписан мир с Германией, а вскоре с 10 на 11 марта произошло событие не менее значительное -- Советское правительство покинуло Петроград и переехало в Москву.

Внешне переезд этот оправдывался сохраняющейся

опасностью германской агрессии, но возможно существовали и другие не менее веские причины. С конца 1917 года партия большевиков начала постепенно утрачивать поддержку в "колыбели революции". Октябрьские революционные массы становились все более ненадежной средой для правительства. Весной восемнадцатого Ленин уже перестал доверять матросам. Питерские рабочие были потрясены расстрелом рабочих манифестаций в день открытия Учредительного собрания. После расправы с демонстрантами петроградские заводы охватило чрезвычайное возбуждение. На 8-тысячном митинге Обуховский завод постановил отозвать из Советов своих депутатов-большевиков и избрать других, красногвардейцев-обухов-цев вернуть к мирным занятиям. Аналогичные резолюции были вынесены на Семянниковском, Александровско-Паровозостроительном заводах, заводе Варгунина, Старый Леснер, Эриксон, Поля, Максвела, Николаевских ж.-д. мастерских и других предприятиях столицы.

Москва к этому времени представляла собой несравненно более спокойное место. Очень важно заметить, что в начале 1918 года т. н. Московская область, в которую входили губернии центральной России со своим фактическим правительством в Москве, была достаточно автономна от Петрограда и Совнаркома. Президиум Моссовета принимал постановления, в которых прямо указывал Совету Народных Комиссаров на "недопустимость вмешательства Петрограда в распоряжения Моссовета".

Расстрелы Красной гвардией рабочих манифестации 5-го, а также 9 января в Москве несколько отрезвили руководство Моссовета, и в дальнейшем оно предпочитало проводить более мягкую политику в отношении оппозиционно настроенных рабочих и их партий. Моссовет не поощрял расстрелы красногвардейцами на месте воров и спекулянтов, отрицательно относился к практике повальных обысков и реквизиций продовольствия у обывателей и вообще как-то пытался сдержать волну анархии и беззакония. А. И. Рыков, стоявший во главе продовольственного ведомства в Москве, оказался способным руководителем и в феврале-марте сумел наладить товарообмен с Югом и так поставить снабжение Москвы продовольствием, что там уже всерьез подумывали о существенном увеличении пайка населению. Словом, Москва с ее Кремлем представлялась более удобным местом для передышки после Бреста и подготовки нового этапа социалистической революции.

После переезда В. И. Ленин начинает пересматривать направление главного удара. В апрельской работе "Очередные задачи Советской власти" он требует "приостановить" наступление на капитал и пойти на временный компромисс с буржуазией.

В серии последующих выступлений и публикаций Ленин продолжает развивать свою идею, вновь обращаясь к понятию "государственного капитализма", смысл которого он видит прежде всего как в способе борьбы с "чистым" капитализмом, частной собственностью и торговлей. "Да, мелкие хозяйчики, -- говорит Ленин на заседании ВЦИК 29 апреля, -- мелкие собственники готовы нам, пролетариям, помочь скинуть помещиков и капиталистов, но дальше пути у нас с ними разные. Они не любят организации, дисциплины, они -- враги ее. И тут нам с этими собственниками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, беспощадную борьбу". Мелкие хозяйчики -- это крестьяне.

Итак, задача поставлена -- беспощадная борьба с крестьянством и главным орудием этой борьбы является система госкапитализма. "Хлебная монополия, подконтрольные предприниматели и торговцы, буржуазные кооператоры", -- так Ленин обозначает круг этой системы в работе, опубликованной в мае, в дни, когда обсуждается и принимается декрет о продовольственной диктатуре.

Реакция на новую программу в Советах была неоднозначная. Некоторые эсеры даже приходили к выводу, что Ленин идет на союз с буржуазией против крестьянства. Но скорее всего, линия, выработанная весной 1918 года, заключалась в попытке некоего компромисса с буржуазией, обуздания стихии в городе и направления энергии изголодавшихся рабочих масс против мелких деревенских хозяйчиков. Серия майских и июньских декретов, положивших начало политике продовольственной диктатуры, по своему объективному значению далеко выходила за рамки продовольственного законодательства и имела определяющее, ключевое значение для всего последующего хода событий и становления всеобъемлющей системы военного коммунизма.

Декрет ВЦИК и СНК от 13 мая о чрезвычайных полномочиях Народного комиссара по продовольствию по сути дублировал уже известное по семнадцатому году постановление Временного правительства о государственной хлебной монополии, объявляя, "что ни один пуд хлеба не должен оставаться на руках держателей, за исключе

нием количества необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая". Однако советский декрет был более суров, предусматривая самые жесткие репрессивные меры во исполнение монополии вплоть до "применения вооруженной силы в случае оказания противодействия отбиранию хлеба и иных продовольственных продуктов".

Декрет 13 мая и последовавшие в его развитие ряд постановлений об организации вооруженных рабочих продотрядов и декрет от 11 июня о комитетах деревенской бедноты внесли качественно новый элемент в отношения центральной власти и деревни. Нарком Цюрупа 9 мая в докладе В ЦИКу откровенно заявлял, что "у нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии". Чтобы окончательно развеять сомнения аудитории, в заключительной речи он еще раз подчеркнул: "Я желаю с совершенной ответственностью заявить, что речь идет о войне, только с оружием в руках можно получить хлеб".

ЦК большевиков сделал окончательный выбор: "Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах... только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов" (? !), -- призывал Свердлов 20 мая во ВЦИКе в докладе по организации комбедов.

4 июня Троцкий со свойственной ему прямотой провозгласил: "Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб... Да здравствует гражданская война".

План вооруженного похода и разжигания гражданской войны в деревне вызвал ожесточенное сопротивление со стороны эсеро-меньшевистской оппозиции в Советах. Они предупреждали, что попытка решить продовольственный вопрос путем гражданской войны окончится таким же крахом, как окончилась катастрофой для промышленности уже испробованная гражданская война в городе. Нужна не война, а организация, говорили они и предлагали опереться на представительные крестьянские Советы, на восстановление демократического строя и в конечном счете настаивали на созыве Учредительного собрания.

В самой большевистской партии многие также с сом

нением относились к идее войны как способу решения экономических задач.

Весной 1918 года Каменев, Рыков, бывший меньшевик Ларин и некоторые другие ответственные государственные работники выступили в Совнаркоме против введения продовольственной диктатуры. Рыков, будучи в то время помимо председателя Президиума ВСНХ еще и Московским областным продкомиссаром, как известно, имел личный опыт в организации товарообмена с хлебными губерниями, который позволял ему с полным основанием критически отнестись к проекту проддиктатуры. В свое время, отчитываясь в Моссовете, он утверждал, что "объяснять недостаток продовольствия гражданской войной на Юге... совершенно не приходится". "В Полтавской губернии при помощи крестьянских Советов, --рассказывал он, -- дело так наладилось, что мы в течение 10 дней отправили почти до 2000 вагонов, причем каждый день отправляли больше предыдущего". Рыков был сторонником централизации продовольственного дела, но считал, что вести экономическую политику штыком -- это безумие.

Но чисто экономические расчеты не имели решающего значения. Продовольственная политика весны 18-го была тесно увязана с социально-политическими задачами разрушения системы капитализма, основной базой которого теперь были признаны зажиточные крестьяне. Кроме того, вооруженный поход в деревню и разжигание гражданской войны было лишь первой целью. Вторым направлением удара законодательства о продовольственной диктатуре были сами Советы.

В этот период между центральной властью и губернскими Советами обострились противоречия. В марте -- мае Советы Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Казанской, Тамбовской и др. губерний, где подавляющее большинство делегатов представляло интересы крестьянства, приняли постановления об отмене твердых цен на хлеб и разрешении свободной торговли. Это был бунт против экономической политики большевиков. Реакция из Москвы последовала -- в виде декрета 13 мая о чрезвычайных полномочиях Народного комиссара по продовольствию и особенно декрета ВЦИК и СНК от 27 мая о реорганизации Наркомпрода и местных продовольственных органов. Последним устанавливалось подчинение всех губернских и уездных продорганов не местным Советам, а непосредственно Наркому продоволь

ствия, который также получал право в случае необходимости отменять постановления Совдепов и входить во ВЦИК с предложением о предании их суду.

Тем самым был сделан первый шаг по упразднению Советской власти на местах и концентрации властных функций в Центре. Вскоре по пути, проложенному Наркомпродом, двинулись ВСНХ, военное и другие ведомства, установившие свою вертикальную систему подчинения и ограничив роль органов советской власти к минимуму.

Оппоненты большевиков назвали декрет 27 мая "банкротством идеи Советов". При обсуждении его проекта во ВЦИКе меньшевик Абрамович произнес слова, которые заставляют задуматься: "Вам (большевикам) приходится возвращаться к старой, испытанной бюрократизации, вам приходится передать всю страну в руки центральной бюрократии, т. е. другими словами вы доказываете этим новым проектом только то, что Россия сейчас не способна управляться методом обыкновенной человеческой демократии, что она не способна управляться путем вашей советской демократии и, что, следовательно, она и может управляться только как встарь, бюрократическим аппаратом...".

После событий мая -- июня сосуществование большевиков и левых эсеров в органах государственной власти стало обоюдонетерпимым. Большевики, фактически оставившие идею власти Советов, последовательно шли по пути государственного централизма, им не нужны были малонадежные попутчики, им был нужен дисциплинированный исполнительный аппарат, подчиненный железной воле Центра. Пора заигрывания с крестьянством путем привлечения эсеров в правительство также закончилась, крестьянству была открыто объявлена война. В свою очередь левым эсерам после провозглашения вооруженного похода в деревню также не осталось места для очередного компромисса с большевиками. С обеих сторон началась активная подготовка к разрыву отношений, который произошел в форме известного мятежа левых эсеров 6--7 июля, во время V Всероссийского съезда Советов.