Так, применительно к осуществимости на практике "доктрины" Бухарина, можно утверждать следующее: ее успех объективно нуждался в коренном изменении политического и экономического механизмов управления, при котором все крестьянские хозяйства могли реально "обогащаться", причем, не в форме накопления натуральных запасов сельскохозяйственной продукции (как получилось на практике), а в форме их коммерческого, делового употребления. Для этого недоставало совсем "немногого", а именно: чтобы высшее партийное руководство сочло более недопустимым строить политику в деревне в свете категорий "гражданской войны". А между тем в своем выступлении на упомянутом уже заседании Политбюро 3 января 1925 г. И. В. Сталин отчетливо сказал: "...Мы до полной ликвидации гражданской войны далеко еще не дошли, и не скоро, должно быть, дойдем".

Чем быстрее приближалось народное хозяйство СССР к довоенному уровню производства, тем больше давали о себе знать присущие исторически его структуре диспро

порции и противоречия: между промышленностью и сельским хозяйством, между тяжелой и легкой промышленностью и т. д, России не хватило 2--3-х десятилетий для того, чтобы одновременно с завершением процесса капиталистической индустриализации (превращения машинного способа производства в доминирующий) преобразовать патриархально-общинное крестьянское сельское хозяйство в фермерское. Первая мировая война, а затем революция заблокировали этот процесс целым рядом негативных явлений: прогрессирующим выбытием основных фондов в крупной промышленности, в железнодорожном и водном транспорте, резким сокращением объемов внешней торговли, измельчанием крестьянских хозяйств и разрушением высокопродуктивных капиталистических земледельческих хозяйств. Невосполнимый экономический ущерб имела гибель миллионов людей в годы мировой и гражданской войны, а также вынужденная эмиграция десятков тысяч представителей научной и технической интеллигенции, деятелей культуры и народного образования.

Бурный восстановительный процесс 20-х гг. тем не менее свидетельствовал о гигантских материальных, интеллектуальных и людских резервах, накопленных старой Россией и далеко ею еще не исчерпанных, несмотря на постигшие ее социально-политические катаклизмы. Использование этих резервов, конечно, было не беспредельно. Народное хозяйство СССР, конечно, объективно нуждалось в немалых капитальных вложениях как в производство средств производства, так и в науку, культуру, народное образование, жилищное строительство, коммунальное хозяйство и т. д. и т. д. Но создавать эти резервы на будущее приходилось уже на более ограниченной, чем до революции, материально-технической и культурной основе и при более чем скромном уровне жизни и потребления.

Накопление -- прямой вычет из текущего потребления нации, а в условиях его ограниченных возможностей -- прямой вычет вдвойне, предполагающий определенный хозяйственный механизм, в котором свободная игра экономических сил и законов нуждается в их определенном административном ограничении, в особой предусмотрительности и планомерности. Если отбросить словесную, идеологическую шелуху с воззрений сторонников Л. Д. Троцкого по оппозиции 1923 года на ведущую роль крупной промышленности в хозяйственном развитии

СССР, то рациональное их зерно не подлежит сомнению: распределение фонда накопления между крупными хозяйственными единицами экономически более эффективно, чем его распыление между множеством мелких и мельчайших хозяйственных единиц. Если к тому же эти мелкие хозяйственные единицы, например, крестьянские хозяйства предпочитают вести полунатуральное хозяйство, то проблема накопления в общенациональном масштабе неимоверно усложняется. Рыночный механизм распределения национального дохода блокируется постоянно обостряющимися диспропорциями между производством, накоплением и потреблением, при которых крупные хозяйственные единицы, способные в больших масштабах удовлетворять интересы общественного потребления, оказываются под угрозой технико-экономической деградации. Недаром крупная промышленность дореволюционной России вынуждена была подпитываться государственными субсидиями и инвестициями иностранного капитала, чтобы успешнее отвоевывать у патриархально-крестьянской среды рынок для расширения производства и накопления, год от года стимулируя увеличение товарности крестьянского сельского хозяйства.

К середине 20-х гг. пропорции обмена между крупной промышленностью и крестьянским сельским хозяйством выглядели таким образом, что ни промышленность, ни сельское хозяйство не создавали друг для друга рынков для расширенного воспроизводства: промышленность не удовлетворяла потребностей сельского хозяйства в промышленных изделиях, сельское хозяйство не удовлетворяло потребностей промышленности в сырье, продовольствии и оборудовании, которое можно было закупить за границей в обмен на экспорт сельскохозяйственной продукции. Кризис хлебозаготовок осенью 1925 г. был поэтому не стечением случайных обстоятельств, а выражением вполне определенной тенденции исчерпания резервов расширенного воспроизводства, которое до известной степени компенсировала эмиссия червонца, а затем его непрерывная инфляция.

Ощущая, с одной стороны, дороговизну промышленных изделий, а с другой -- их хронический дефицит, крестьянское сельское хозяйство законсервировало свой полунатуральный характер, в то время как государственная крупная промышленность попала в объятия финансового кризиса. Выступая 25 февраля 1926 г. на заседании Политбюро ЦК ВКП (б), Л. Д. Троцкий снова напомнил об акту

альности выдвинутого им на XII съезде РКП (б) лозунга "диктатуры промышленности". "Для социалистического государства, бедного капиталами, --указывал он, -- надежнейший путь подъема сельского хозяйства лежит через максимальное вкладывание накоплений в промышленность". На состоявшемся 6--9 апреля 1926 г. Пленуме ЦК ВКП (б) его впервые в этом вопросе активно поддержал Л. Б. Каменев: "Я несу полную ответственность вместе со всеми вами за ту политику, которую мы вели в 1923--24 году и считаю, что эта политика была правильна. Тогда я говорил "не забегай вперед", "равняйся по крестьянскому бессилию", но наступил момент, когда мы должны были сказать, что надо повернуть и равняться не по "крестьянскому бессилию", а по несколько возросшей "крестьянской силе".

На апрельском (1926 г.) Пленуме ЦК ВКП (б) точки зрения "старой" и "новой" оппозиции на причины переживаемых страной экономических затруднений и методы их преодоления практически совпали, что дало повод их противникам из послушного сталинскому аппарату большинства Центрального Комитета говорить о сколачивании объединенного оппозиционного блока. "В тех речах, с которыми здесь выступали тт. Каменев и Троцкий, -- заявил Ф. Э. Дзержинский, -- совершенно ясно и определенно нащупывается почва для создания новой платформы, которая приближалась бы к замене не так давно выдвинутого лозунга "лицом к деревне" лозунгом "кулаком к деревне"".

Коренных изменений в принципы распределения национального дохода между промышленностью и сельским хозяйством резолюция апрельского (1926 г.) Пленума ЦК ВКП (б) "О хозяйственном положении и хозяйственной политике" не внесла, по-прежнему рекомендуя государственным органам проводить линию на снижение оптовых и розничных цен на промышленные изделия и облегчение налогового бремени для "маломощных слоев крестьянства". Равнению Коммунистической партии на экономические нужны деревни соответствовало равнение на политические интересы крепкого середняка, что выразилось в определенной либерализации избирательной инструкции по выборам в Советы. Проведенные в 1926 г. перевыборы в Советы ознаменовались общим повышением политической активности беспартийных крестьян и служащих, которым в ряде районов страны удалось несколько потеснить в исполнительных комитетах членов ВКП (б) и проходящих вместе с ними по спискам кандидатов в депутаты городских и сельских пролетариев. Итоги избирательной

кампании подвел июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК, приняв по данному вопросу в общем-то достаточно оптимистическую резолюцию, против которой резко выступили Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Н. К. Крупская, Л. Д. Троцкий и др. По мнению Зиновьева, "оживление Советов" на практике вылилось в "оживление мелкобуржуазных групп, верхушки служащих и "прочих", что, в свою очередь, обернулось "засорением всей советской системы элементами новой буржуазии и бюрократии".

Оппозиционеры попытались связать итоги перевыборов в Советы, давшие увеличение в них независимых беспартийных депутатов, с ростом социально-имущественной дифференциации деревни и с отставанием промышленности "от развития народного хозяйства в целом". Из данной связки они вытащили понятие "правый уклон", с которым, по словам Троцкого, "партии вскоре придется вести борьбу". Из лидеров Коммунистической партии, по мнению оппозиционеров, "правыми уклонистами" являлись Н. И. Бухарин, А. И. Рыков, М. И. Калинин и М. П. Томский. Что касается И. В. Сталина, В. М. Молотова и В. В. Куйбышева, то в глазах оппозиции их деятельность выглядела "аппаратно-центристской", построенной на бюрократическом извращении партийной линии и партийного режима. Сами же себя оппозиционеры именовали "большевиками-ленинцами", предназначение которых -- борьба с оппортунизмом и бюрократизмом. Во время работы июльского (1926 г.) Пленума ЦК и ЦКК представители "старой" и "новой" оппозиции взаимно амнистировали друг друга по части прошлых взаимных обвинений, подписав первое совместное заявление в адрес ЦК и ЦКК, в котором они, в частности, отмечали: "Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года... правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима".

За время, прошедшее после XIV съезда ВКП(б), партийный аппарат еще раз наглядно продемонстрировал, кто в партии хозяин. Ленинградская парторганизация, осмелившаяся на XIV партийном съезде заявить о своем особом мнении по отчету Центрального Комитета, была подвергнута настоящему разгрому. Протестующие против аппаратного режима члены ВКП(б) приступили к стихийной самоорганизации, устраивая нелегальные собрания и перепечатывая и рассылая документы о внутрипартийном положении. Одно из таких нелегальных собраний устроил в

лесу, близ Москвы, работник Исполкома Коминтерна гр. Беленький. С докладом перед собравшимися выступил кандидат в члены ЦК ВКП (б) М. М. Лашевич. По его словам, "внутрипартийная демократия выражается ныне в казенном инструктировании и таком же информировании партячеек. Процветает назначенство в скрытой и открытой формах сверху донизу, подбор "верных" людей -- верных интересам только данной руководящей группы, -- грозящий подменить мнение партии только мнением "проверенных" лиц. Система "подмачивания" заслуженных партийных работников, но не угодных руководящему большинству, опорочивание, ссылки, смещения, запугивания, -- все это стало будничными явлениями в нашей партии. Отсюда -- прислужничество, чинопочитание, дутые "вожди", беззастенчивая ложь. "Молчать", а если хочешь говорить, то только по шпаргалке", -- вот лозунг, который красной нитью проходит через жизнь партии!".

Созданная по факту данного нелегального собрания следственная комиссия ЦКК усмотрела в действиях Беленького, Лашевича и других оппозиционеров проявление фракционности, нити которой, по ее мнению, идут в Исполком Коминтерна к Г. Е. Зиновьеву. Последнего июльский (1926 г.) Пленум ЦК и ЦКК вывел из состава Политбюро ЦК ВКП (б), предупредив одновременно "всех оппозиционеров, независимо от их положения в партии, что продолжение ими работы по созданию фракции, противопоставленной партии, вынудит ЦК и ЦКК ради защиты единства партии сделать и по отношению к ним соответствующие организационные выводы". По мнению представителей партийного аппарата демократии в ВКП (б) было более чем достаточно. "Политбюро ЦК,-- говорил в этой связи на июльском Объединенном Пленуме А. А. Андреев, -- превратилось в дискуссионный клуб. Такое положение нетерпимо. Руководящее большинство чересчур либеральничало, ибо оно чересчур разводило демократию и передемократило, забыв о том, как Ильич руководил Политбюро ЦК, когда он давал две минуты для выступления и смотрел на часы, чтобы лишнего не наговорили. А тут полчаса, час, речи стенографируются и т. п. и т. д. Такая обстановка может привести дальше к разложению...".

То, что А. А. Андреев выдавал за "нетерпимую" обстановку, в действительности представляло собою определенный механизм согласования спорных политических вопросов и проверки исполнения принятых высшими

партийными органами (Политбюро, Оргбюро, Пленум ЦК, конференция, съезд) решений. При отсутствии единства взглядов по принципиальным вопросам внутренней и внешней политики такой механизм согласования неизбежно должен был приобретать черты фракционного раскола, идущего сверху вниз -- от высших партийных органов до местных партийных организаций, что для деятельности политических партий представляет собою нормальное явление, -- вспомнить хотя бы существование в российской социал-демократии фракций "большевиков" и "меньшевиков". Однако при свободе фракционной организации роль партийного аппарата заключается в проведении в жизнь решений большинства партии, с полным уважением мнения меньшинства и с сохранением за ним права апеллировать к партийной массе. Рано или поздно, жизнь снимает спорные вопросы, порождая новую политическую действительность, при которой ранее спорившие стороны могут поменяться местами: "меньшинство" способно превратиться в "большинство" и, наоборот. Партийный аппарат ВКП (б) вырос в 20-е годы в такую политическую силу, которая в существовании элементов фракционного раскола уже усматривала покушение на ее жизненно-важные политические интересы, заключавшиеся в сохранении и упрочении подобранной его (аппарата) руководителями "связки" должностных лиц -- своего рода особой "политической мафии", желавшей властвовать бессменно и бесконтрольно.

Поскольку партийному аппарату кроме политики упрочения собственной власти надо проводить и реальную политику, учитывающую особенности внутри- и внешнеполитического положения СССР, постольку для него имеет особое значение наличие в его руках всей полноты политической инициативы, которая бы включала в себя и идейно-теоретическую проработку нового актуального политического вопроса, и его агитационно-пропагандистское сопровождение, и определенное перемещение кадров, и всякого рода аппаратные реорганизации. Для партийного аппарата недостаточно было того, чтобы тот или иной новый вопрос политики партии появился в поле зрения, -- надо было, чтобы он "созрел", какими бы потерями во времени и в темпах необходимых преобразований это не обернулось. Аппаратные принципы формирования политики партии, в отличие от "консенсусных", не терпят ни суеты живого обмена мнений, ни стремительных оперативных действий по заранее согласованному и сос

тавленному плану, может быть кроме случаев, когда от этого напрямую зависит сохранение и удержание власти. Тогда аппарат выбирает самый прямой путь к решению искомой задачи, "навалом" набрасываясь на самое узкое, по его мнению место, мало заботясь при этом обо всей совокупности последствий собственных действий. К такому выводу можно прийти, анализируя, например, действия сталинского аппарата по выводу экономики страны из кризиса 1923 г., когда проблема сбыта продукции государственных трестов была одним махом решена волевым давлением на механизм ценообразования (по приказу ЦК все тресты на 30 % понизили оптовые цены, хотя явно не во всех случаях эти цены расходились с ценами производства). Дорого обошлись стране аппаратные импровизации в процессе осуществления денежной реформы, в деле реформы единого сельскохозяйственного налога и т. д.

Наивно было бы полагать, что верхушка партаппарата не осознавала опасности нарастания диспропорций между промышленностью и сельским хозяйством, усугубляемых чрезмерной для реальной емкости рынка "раздвижкой" рамок нэпа в деревне. Кризис хлебозаготовок 1925 г. был достаточно серьезным предупреждением о неустойчивости чисто рыночной формы экономических отношений между городом и деревней. Произведенная ЦСУ проверка хлебофуражного баланса СССР в 1925/ 26 хозяйственном году показала, что валовый сбор зерна оказался не ниже, а аж на 300 млн. пудов выше ожидавшегося! Т. е. он составил не 3 млрд. 950 млн. пуд., а 4 млрд. 300 млн. пуд. Свыше 400 млн. пуд. хлеба, способного быть вывезенным на продажу, причем без всякого ущерба для личного потребления, осталось в крестьянских амбарах. В то же время денежные накопления деревни возросли до 300 млн. руб. Кто мог гарантировать, что в следующем году, если он вновь будет урожайным, крестьяне, имея на руках, определенные накопления, обнаружат стремление к продаже хлеба государству? Таких гарантий никто дать не мог, тем более что государственная промышленность увеличила в течение 1926 г. свое отставание от покупательной способности населения почти на 600 млн. руб. Т. е. "товарный голод" на промышленные изделия продолжал увеличиваться, в то время как государство продолжало требовать от промышленности дальнейшего снижения оптовых цен, которое никоим образом уже не отвечало характеру

рыночной конъюнктуры. Снижение оптовых цен не доходило до крестьянства, так как розничные цены росли и, таким образом, обогащали частную торговлю, чистый доход которой в 1926 г. составил 400 млн. руб. Не трудно в этой связи догадаться, что процесс накопления в стране пошел в обход действительных нужд и потребностей госпромышленности и государственного бюджета.

Почему же верхушка партаппарата не меняла своего курса экономической политики? Часть ответа на этот вопрос дают соображения об инициативе его постановки объединенной оппозицией Зиновьева, Каменева и Троцкого. Другая часть ответа содержится в очевидной инерционности механизма пропаганды и агитации: едва идеи целесообразности внесения нэпа в деревню дошли до партийных низов, как от них уже требовалось отречься, что никак не прибавляло верхушке партаппарата авторитета. Третью часть ответа можно отнести к разряду тех "случайностей", которые могли возникнуть в результате публичного признания Сталиным ошибочности курса "лицом к деревне". Его авторитет еще не вырос до такого уровня, когда признание партийным вождем своей ошибки возводится в заслугу, освобождающую его от какой-либо ответственности и делающую ее (ошибку) как бы несуществующей.

После XIV съезда ВКП (б) верхушка партаппарата пытается найти среднюю равнодействующую между продолжением (на словах) курса на "раздвижку" нэпа и отказом от него (на деле), прочерчивая в своей социально-экономической политике причудливые зигзаги. На словах провозглашается нерушимый союз рабочего класса и крестьянства, а на деле отменяется избирательная инструкция по выборам в советы, принятая всего год назад с целью расширения гражданских прав для зажиточных крестьян. Обещание кредитов сельскохозяйственной кооперации сменяется их сокращением, а взятый в конце 1924 г. курс на превращение необоснованных административно-правовых ограничений по отношению к частному капиталу оборачивается угрозами принудительного снижения цен и отказом от кредитования. Пересматривается решение XIV съезда партии о развитии промышленности "в строгом соответствии как с емкостью рынка, так и с финансовыми возможностями государства". Угасшая было вера руководства ВСНХ в силу печатного станка (т. е. в денежную эмиссию) после смерти Ф. Э. Дзержинского и прихода на его пост (председателя ВСНХ) В. В. Куй

бышева вспыхнула с новой силой, что выразилось в увеличении суммы капитальных вложений на 1926/27 хозяйственный год сверх их реального фондообеспечения.

Не афишируя своего "полевения", верхушка партаппарата в то же самое время ведет пропагандистское наступление на реальные "левые" силы Коммунистической партии, консолидирующиеся вокруг Зиновьева и Троцкого, с целью опорочить их и, набрав достаточного политического "криминала" в их действиях и словах, отсечь от руководящих партийных органов, а следовательно -- от "аппаратной" связи с рядовой партийной массой (ибо никакой другой связи между "верхами" и "низами" партии уже не существовало). Важным этапом подготовки "отсечения левых" и собственной своей эволюции в сторону ограничения нэпа и отречения от его принципов стала для верхушки партаппарата состоявшаяся в октябре -- ноябре 1926 г. 15-я конференция ВКП (б). Последняя не только осудила троцкистско-зиновьевскую оппозицию, определив ее в соответствии с установками доклада И. В. Сталина в качестве "социал-демократического уклона в нашей партии", но и утвердила в своей главной резолюции "О хозяйственном положении страны и задачах партии" несколько принципиальных поправок, внесенных в ее первоначальный проект все тем же Сталиным. Дело в том, что в написанный А. И. Рыковым проект резолюции по вопросам экономической политики И. В. Сталин собственноручно внес такие фразы, как "трудные условия мирового капиталистического окружения", "более высокий темп развития, чем в условиях капиталистического государства", "решительная борьба за ограничение эксплоататорских стремлений кулачества", "форсировать постановку в нашей стране орудий производства" и т. д. Эти и другие фразы ввели в указанную резолюцию дух конфронтацион-ности и, поскольку Сталин решительно вычеркивал из ее проекта указания на наличие серьезных недостатков в управлении экономикой, то и -- изрядного хвастовства.

Конференция утвердила решение состоявшегося накануне ее созыва Объединенного Пленума ЦК и ЦКК об освобождении Л. Д. Троцкого от обязанностей члена Политбюро, а Л. Б. Каменева -- от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Большего Сталину добиться не удалось. В свою очередь и оппозиция не сумела добиться того, чтобы вместо конференции, являвшейся по Уставу всего лишь расширенным Пленумом Центрального Комитета, созвать партийный съезд. В обращении к своим сто

ронникам, распространявшемся по каналам секретной партийной информации, оппозиция следующим образом характеризовала внутрипартийное положение: "ЦК захватывает роль высшего органа партии и, тем самым, освобождается от контроля партии в лице съезда. Партийные чиновники освобождаются от всякой ответственности перед партийными массами, и тем самым попадают в полное подчинение верхушки господствующей фракции. ЦК перестает быть органом партии, напротив, партию он превращает в орудие проведения своей политики, которую он определяет самостоятельно и независимо от нее. Эта система проводится сверху донизу..." Обращение заканчивалось словами: "Если успешно начавшаяся ликвидация партии будет доведена до конца, то теперешний ЦК во главе со Сталиным превратится в своеобразный тип Бонапартистского правительства".

Анализируя зигзаги политической линии сталинского ЦК, лидеры оппозиции были всерьез обеспокоены тем, что, став полновластным диктатором, Сталин резко поправеет и поведет страну к реставрации капитализма. Поэтому кроме демократизации партийного режима они ставили перед собой задачу подталкивать партийно-государственное руководство страны к более высоким темпам развития государственной промышленности ценою жесткой централизации амортизационного фонда и сокращения размеров негосударственного накопления.

Итоги 1926/27 хозяйственного года дали в руки оппозиции серьезные аргументы в пользу целесообразности более высокого налогообложения зажиточных слоев крестьянства, которые вновь, несмотря на хороший урожай, воздерживались от продажи хлеба на рынке. Товарного хлеба было даже меньше, чем в предыдущем году, хотя хозяйственные органы и кооперация, казалось, до предела централизовали свои усилия по экономическому стимулированию продажи хлеба государству, в том числе: планы завоза промышленной продукции в районы с наибольшей урожайностью зерновых, единые заготовительные цены, финансовый нажим на местные центры кооперации. Натуральные запасы хлеба превысили довоенный уровень, приблизившись к одному миллиарду пудов (160 млн. тонн). Тем временем государственная промышленность просто задыхалась от сверхнапряженности устаревшего и изношенного оборудования. Себестоимость продукции увеличивалась, ее качество падало, а способные быть пущенными для обмена на импортное оборудование запасы

хлеба лежали без экономического их употребления. Ситуация с хлебозаготовками осложнилась накануне следующего, 1927/28 хозяйственного года, однако партийно-государственное руководство страны не торопилось приступать к реализации высказывавшегося оппозицией предложения изъять не менее 150 млн. пудов хлеба в порядке дополнительного налога на наиболее зажиточные слои крестьянства, составлявшие, по их подсчетам, всего 10 % единоличных крестьянских хозяйств (остальных эта мера бы не коснулась).

В летние месяцы 1927 г. и без того сильное напряжение на потребительском рынке, вызванное ростом инфляции, сменяется катастрофическим для его (рынка) функционирования сверхажиотажным спросом, на который повлияли слухи о неизбежности военного столкновения СССР с окружающими его капиталистическими странами. Осложнение дипломатических отношений с Великобританией (в связи с антибританской кампанией Коминтерна в Китае и попытками превратить забастовку английских шахтеров из экономической в политическую) дало повод к нагнетанию в советской прессе милитаристской истерии. Оппозиция и сталинское большинство Центрального Комитета обменялись взаимными намеками на пораженческие настроения, которые (намеки) неожиданно для Сталина обернулись появлением заявлений старых большевиков в пользу примирения правящего большинства и оппозиционного меньшинства ЦК в связи с ростом военной опасности. В одном из них было сказано: "Заставить оппозицию подчиниться решениям партии нельзя иначе, как путем свободного коллективного, но отнюдь не фракционного обсуждения, и не путем репрессий, отсечений, отколов...".

Преследуя свою главную цель -- проведение "левой" политики ограничения нэпа без участия в нем лидеров "левой" оппозиции -- верхушка партаппарата пока вынуждена была маневрировать. Июльско-августовский (1927 г.) Пленум ЦК и ЦКК ограничился объявлением Зиновьеву и Троцкому "строгого выговора с предупреждением" за их "дезорганизаторские выступления" о "термидорианском" перерождении ЦК, о "национально-консервативном курсе" внешней политики и о "кулацко-устряловской линии партии". При подготовке документов к предстоящему XV съезду ВКП(б) сталинский аппарат ЦК, прибегая ко все большим заимствованиям идей "левой" оппозиции, продолжает еще дистанцироваться от них путем чрезмер

ного их преувеличения. Однако наибольшая гиперболизация разногласий с "левой" оппозицией достигается сталинским большинством ЦК в вопросе подрыва единства партии "фракционной" деятельностью оппозиционеров. Именно это обвинение в конце концов срабатывает на октябрьском (1927 г.) Пленуме ЦК и ЦКК, принявшем решение исключить Г. Е. Зиновьева и Л. Д. Троцкого из состава ЦК. Маневры сталинского аппарата между "левой" практикой и "правой" фразой продолжаются на XV съезде ВКП (б) в декабре 1927 г., где был утвержден достаточно умеренный пятилетний план развития народного хозяйства СССР, вскоре после съезда скорректированный в сторону резкого повышения всех его показателей.

Вот так, постепенно, "альтернатива Троцкого" превращается в "альтернативу Сталина", однако без предполагавшегося Л. Д. Троцким демократического обновления партийного режима и без той административной "чрезвычайщины", которая, вместо сужения рамок нэпа в деревне ради неотложных мер по технической реконструкции промышленности, обернулась для страны тотальной коллективизацией сельского хозяйства и расточительнейшей сверхиндустриализацией. Исключенные из партии на XV съезде ВКП (б) "левые" оппозиционеры вскоре "идейно разоружаются" и практически все, кроме Троцкого, возвращаются в нее, чтобы участвовать в строительстве сталинского социализма.

ЛИТЕРАТУРА

Валентинов В. (Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Станфорд, 1971.

Далин Д. После войн и революций. Берлин, 1922.

Дмитренко В. П. Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. Проблемы регулирования рыночных отношений. М., 1986.

Загорский С. О. К социализму или к капитализму? Прага, 1927.

Зимин А. У истоков сталинизма. 1918--1923. Париж, 1984.

Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики. М., 1972.

К а р р Э. История Советской России. М., 1989.

Коэн С. Переосмысливая советский опыт (Политика и история с 1917 года) Chalidze Publication, 1986.

Коэн С. Бухарин. Политическая биография. М., 1988.

Новая экономическая политика. Вопросы теории и истории. М., 1974.

Преображенский А. П. Новая экономическая политика. Опыт

теоретического анализа. М., 1926. Сарабьянов В. Основные проблемы нэпа. План, регулирование,

стихия. М. --Л., 1926.

Троцкий Л. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М., 1991. Юровский Л. Н. Денежная политика Советской власти (1917-

1927). М., 1928. Саrr Е. Н., D a v i e s R. W. Foundation of a Planned Economy, 1926

29. Macmillan, 1969.

N о v e A. An Economic History of the U.S.S.R. London, 1990. Daniels R. V. The Conscience of the Revolution. Cambridge, 1960. Deutscher I. The Prophet Unarmed, Trotsky 1921 -- 1929. Oxford,

1970. Erlich A. The Soviet Industrialization Debate 1924--1928. Cambridge,

1960. Lewin M. Russian Peasants and Soviet Power. London, 1968.

ГЛАВА 6

ПОЛИТИКА БОЛЬШОГО СКАЧКА (1928--1941)

"Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять".

И. Сталин

"Технически может и нельзя, а по-большевистски мы сделаем".

С. Киров

Почему 1928 г. стал рубежным. -- Размышления о "похоронщике" революции. -- Кому нужны были чрезвычайные меры. -- "Правый уклон": мифы и реальность. -- "Наступление социализма по всему фронту". -- Новое издание крепостного права. -- Цена промышленного рывка. -- Главный итог "большого скачка".

Это случилось в начале 1928 г., вернее сказать произошло, ибо речь пойдет не о случайном, а о продуманном и подготовленном событии. 15 января Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) выехал в Сибирь (как в последствии будет сказано в его биографической хронике, "в связи с неудовлетворительным ходом хлебозаготовок в крае"). В ту пору об этом знали немногие. Сталин вообще не любил выезжать из Москвы, а тем более в служебные командировки. И уж если афишировал свои поездки, то будучи твердо уверенным в их значимости для укрепления своего авторитета. В этот раз он был особо осторожен и не разрешил в биографических очерках и справках, которые увидели свет в 30--40-е годы, сообщать о посещении Сибири. Лишь в 1949 г., т. е. через двадцать с лишним лет после поездки, такое упоминание появилось. Более того, 70-летний вождь счел, наконец, возможным опубликовать "краткую запись" отдельных фрагментов своих выступлений в Сибири. Называлась она так: "О хлебозаготовках и перспективах развития сельского хозяйства".

Советские люди впервые узнали о давней встрече Сталина с партийным активом Новосибирской, Барнаульской, Бийской, Рубцовской и Омской окружных организаций.

Оказывается, он приезжал к ним, чтобы "помочь" выполнить план сдачи зерна государству. На деле это был жесткий, даже жестокий разговор, точнее -- монолог. Упреки и угрозы сыпались как из рога изобилия. Брань объяснялась просто: при хорошем урожае продажа зерна отставала от плана. Это было оценено, как сознательный саботаж со стороны кулаков, надеявшихся на значительное повышение цен. От местной власти потребовали принять против кулаков "чрезвычайные меры", конфисковать у них хлеб. Судей и прокуроров, не готовых к таким действиям, генсек назвал господами, коих надо "вычистить" и заменить, ибо их связь с кулаками очевидна. В поисках опоры для такой политики предлагалось 25 % конфискованного хлеба продать по низкой цене (или отдать в кредит) малоимущим.

Не менее важным был и другой тезис: "Пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок". Отсюда следовал командный приказ "развернуть вовсю, не жалея сил и средств, строительство колхозов и совхозов". Предлагалось уже в течение 3--4 лет оттеснить кулака так, чтобы колхозы и совхозы могли самостоятельно обеспечить государство хотя бы третьей частью потребного хлеба. Вслед за частичной коллективизацией ставилась задача "покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами)".

Речи Сталина б Сибири кардинально отличались от его доклада на XV съезде ВКП(б), состоявшегося месяцем раньше. Там нет и намеков на возможный отход от принципов нэпа; ничего не говорилось и о конкретных темпах коллективизации; сама коллективизация трактовалась как процесс развития всех форм кооперации, в том числе (а не исключительно!) колхозов и совхозов. Допускалось даже абсолютное увеличение численности капиталистических элементов, хотя и при относительном уменьшении их удельного веса. Лозунг принудительной ликвидации кулачества не выдвигался.

Партийная общественность хорошо знала и выступление Генерального секретаря на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в октябре 1927 г. Огонь критики был направлен против Троцкого и его сторонников. Когда дело дошло до Зиновьева и Каменева, Сталин напомнил, как несколько раньше они ратовали за раскулачивание и восстановление комитетов бедноты (комбедов). "Это была, по сути дела, политика восстановления гражданской войны в деревне". Партия, продолжал он, отбила атаку

оппозиции и добилась умиротворения деревни. "А что такое умиротворение деревни? Это есть одно из основных условий для строительства социализма".

Было бы наивно полагать, будто Сталин в октябре или декабре 1927 г. не знал о трудностях выполнения плана хлебозаготовок. Разумеется, знал. Понимал и другое: страна не впервые сталкивается с такой ситуацией. В памяти каждого еще жили, например, просчеты, обнаружившиеся в плане, рассчитанном на 1925/26 хозяйственный год. Успехи быстрого восстановления экономики кружили голову. Правительство наметило очень большой экспорт зерна (ради средств для закупки иностранного оборудования). Однако объем заготовок надежд не оправдал. Сказались не только капризы природы, но и негибкая, непоследовательная практика кредитования хлебозаготовок. Деревня с новой силой ощутила нехватку промышленных товаров. Столь же необоснованным оказался быстрый рост платежеспособности городского населения, вызванный увеличением зарплаты и расширением капитального строительства. Обстановка складывалась кризисная, но к чрезвычайным мерам не перешли, даже предложений подобных не было.

Чтобы ослабить товарный голод, правительство пошло на сокращение вложений в индустрию, уменьшение импорта и увеличение сельскохозяйственного налога (средства изымались главным образом у кулаков). Принципы нэпа сохранились, и осенью 1926 г. удалось собрать хороший урожай, позволивший преодолеть кризисные моменты.

Ретроспективная оценка минувших лет в целом свидетельствовала, что именно на путях нэпа, вопреки разного рода трудностям, многочисленным пережиткам "военного коммунизма" (о чем говорилось даже в декабре 1927 г. на XV съезде партии) народное хозяйство было успешно восстановлено. С помощью внутренних источников накопления оно переходило на расширенное воспроизводство и в деревне, и в городе. Современников не надо было убеждать в том, о чем историки пишут мимоходом даже в учебниках, а то и вовсе обходят стороной, -- о быстром преодолении последствий голода. Статистика свидетельствовала: в 1927 г. по уровню потребления пищевых продуктов высшие рубежи дореволюционной России остались позади. Горожане, например, потребляли в среднем свыше 41 килограмма мяса (жители деревни -- около 23). Население было обеспечено хлебом (приблизительно 180

килограммов зерна на одного человека в городе и 220 килограммов в деревне), крупой, молоком, растительным маслом...

Важнейшим показателем происходившего подъема был общий рост фабрично-заводской промышленности; ее продукция и в 1927 г. превысила плановые наметки, причем подъем неуклонно нарастал. Шло снижение себестоимости продукции, увеличивались прибыли. Государство с помощью разветвленной финансовой системы свое-временно собирало налоги, аккумулируя в своих руках все более значительные доходы. Внутренние ресурсы государственной промышленности покрывали капитальные затраты. Чистая прибыль отраслей, планируемых ВСНХ СССР, росла. С 631 млн. рублей в 1925/26 она поднялась до 825 млн. рублей в 1927/28 гг. Суммируя данные о чистой прибыли и амортизации за трехлетие, предшествовавшее первой пятилетке, мы получим величину в 3275 млн. руб.

Анализируя подобного рода материалы, работники Госплана СССР самокритично признавались, что в проекте пятилетки, рассчитанной на 1926/27--1930/31 гг., они с опаской намечали рост промышленной продукции на 77 %. Через год, опираясь на новый опыт, Госплан довел показатель прироста до 108 %, имея в виду пятилетку с 1927/28 г. по 1931/32 г.

В то время советская индустрия заметно превышала уровень дореволюционной России по выработке электроэнергии, добыче нефти, угля, выпуску металлорежущих станков и т. д. Начиналось производство отечественных автомобилей, тракторов, радиоприемников... (Таким европейским странам, как Германия, Франция, Англия, завершить восстановление хозяйства тогда еще не удалось).

Нельзя было сбрасывать со счетов и потенциал советской деревни. В мировом сельском хозяйстве Россия занимала в 1913 г. первое место по сбору пшеницы, ржи, ячменя, льноволокна; второе -- по поголовью рогатого скота. По выработке хлопчатобумажных тканей страна была третьей в мире. Так что быстрое возвращение к довоенным рубежам уже само по себе свидетельствовало о возможностях нэпа.

Казалось бы сама жизнь предуказывает выбор дальнейшего пути. Поездка в Сибирь в январе 1928 г. полностью перечеркивала подобные предположения.

Позднее обществоведы не раз будут пытаться кратко сформулировать суть курса, начало которому было поло

жено уже в первые недели 1928 г. Долгие годы будет жить тезис о развернутом наступлении социализма по всему фронту. Потом заговорят о перерастании нэпа в политику победившего социализма. По мере освобождения от догматического осмысления прошлого сначала появится нарочито нейтральное обобщение -- развитие советского общества в годы довоенных пятилеток. Гласность конца 80-х годов вызовет к жизни понятие "административно-командная система". Палитра мнений очевидна.

Тем примечательнее предоставить слово по этому вопросу тому, кто по праву считается главным архитектором, организатором, вдохновителем стратегической линии, проводившейся в 1928 г.

Так что же сказал Сталин? В 1946 г., характеризуя причины победы советского народа в Великой Отечественной войне, он особо отметил экономические успехи, обеспечившие подготовку страны к обороне. Сопоставление цифр, характеризующих материальные возможности царской России 1913 г. и Советского Союза 1940 г., привело его к выводу: "Такой небывалый рост производства нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной -- в индустриальную". Данное историческое превращение, продолжал он, произошло в невероятно короткий срок. Оно потребовало около 13 лет, начиная с 1928 года".

Для раскрытия темы, которой посвящен настоящий раздел работы, не меньший интерес представляют и рассуждения о том, с помощью каких мер Коммунистической партии удалось совершить столь грандиозный скачок, да еще в такой короткий срок. Сталин высказал два положения. "Прежде всего при помощи советской политики индустриализации страны... Во-вторых, при помощи политики коллективизации сельского хозяйства".

Через некоторое время идею скачка (даже большого скачка) возьмут на вооружение Мао Цзэдун в Китае, В. Ульбрихт в ГДР и т. д. Пошли они, как известно, проторенной дорогой. К чему пришли -- тоже известно. А вот об уроках советской политики промышленного преобразования страны в 1928--1941 гг. до сих пор идут споры. Одни восхваляют опыт тех лет, видят в нем пример для подражания. Другие оценивают его как период сталинщины, порой отождествляют с фашизмом. Третьи предлагают оценивать по принципу: с одной стороны -- про

гресс, с другой стороны -- деформации, ошибки, перво-проходческие трудности. Попробуем и мы изложить свои представления.

Итак, политика скачка, борьба за ускоренное превращение страны в индустриальную державу, действительно, имеет точкой отсчета 1928 г. А как же рассматривать тогда XIV съезд ВКП(б), который Сталин сам назвал съездом индустриализации? А строительство заводов, фабрик, нефтепромыслов, проходившее в 1926--1927 гг.? С высот победы, одержанной в 1945 г., вождь уже спокойно оценивал прошлое. По его мнению, до 1928 г. пришлось заниматься восстановлением разрушенной промышленности, залечиванием ран, полученных в результате первой мировой войны и гражданской. Довод, на наш взгляд, верный, ибо во многих отраслях и регионах страны восстановительные процессы продолжались и после 1925 г.

И все же о главном Сталин со свойственной ему хитростью умолчал. Он не счел нужным вспомнить про катаклизмы, которые сотрясали партию в 20-е годы, про безнравственную борьбу за единоличное лидерство, про удушение демократических начал и методов коллегиального руководства.

А мы должны вспомнить, иначе нельзя должным образом понять, что собой представляла политика скачка, проводившаяся в период довоенных пятилеток, и почему ее начало, действительно, связано с 1928 г.

Сама мысль ускорить экономическое развитие страны не была изобретением большевиков. Еще в начале прошлого века такую задачу обсуждали будущие декабристы (один из них даже писал о пятилетних периодах роста). Общеизвестны и призывы Ленина догнать цивилизованный мир, превзойти капитализм по производительности труда. План ГОЭЛРО, составленный при его участии, стал первой советской программой первоочередного развития крупной промышленности и вытеснения ручного труда машинным во всех сферах народного хозяйства.

В середине двадцатых годов экономика, как уже отмечалось, приближалась к показателям 1913 г. На очередь вставала задача не столько переоснащения действующих заводов, шахт, нефтепромыслов, сколько строительства новых предприятий. Ведь страна по-прежнему оставалась преимущественно аграрной, крестьянской, основная масса работающих была занята ручным трудом; в городе росла безработица, деревня оказалась перенаселенной. "Если

исходить из имеющихся у нас заводов -- социализма нам никогда не создать, -- писал тогда председатель ВСНХ СССР Ф. Э. Дзержинский. -- И количественно, и качественно они для этой цели не годятся..."

Необходимость расширения масштабов индустриализации, поворота к новому строительству нашла отражение в решениях XIV партийной конференции, III съезда Советов, в документах Госплана, в газетных и журнальных публикациях 1925 г. Наиболее ревностным поборником концентрации сил в сфере государственной промышленности выступал Л. Д. Троцкий, в это время работавший в ВСНХ СССР. Успехи восстановления, считал он, подводят нашу страну к "старту", с которого начинается подлинное экономическое состязание с мировым капитализмом, а потому особое значение приобретает проблема темпов. По его подсчетам, совокупность преимуществ, которыми располагала Советская власть, позволяла вдвое-втрое, если не больше, ускорить промышленный рост по сравнению с дореволюционной Россией. Речь, следовательно, шла примерно о 18--20 процентах ежегодного увеличения продукции. Оппоненты Троцкого увидели в такой постановке вопроса яростный призыв к сверхиндустриализации, чреватый большим изъятием денег из деревни, отрывом промышленности от сельского хозяйства, разрушением союза рабочего класса и крестьянства.

Доклад "Об очередных вопросах хозяйственного строительства" по решению Политбюро к XIV съезду готовил Л. Б. Каменев. Им же написан проект тезисов, которые предварительно были опубликованы в печати. Тезисы получили одобрение Пленума Центрального Комитета, но доклад не состоялся, поскольку непосредственно на съезде Каменев голосовал против резолюции по отчету ЦК. Борьба за лидерство все более осложняла деятельность Политбюро, Центрального Комитета, партии в целом.

В результате, вопреки назревшим потребностям, съезд не обсуждал проблемы экономического развития страны; вопрос о ближайших перспективах народного хозяйства, о путях перехода к его реконструкции по существу не был проанализирован.

Каких-либо конкретных заданий на ближайшее время или длительную перспективу, указаний насчет источников накопления, темпов роста промышленности, соотношения отраслей, организации нового строительства, подготовки кадров и т. д. ни в отчетном докладе, ни в резолюциях

съезда нет. Более того, политический отчет съезду содержал ряд формулировок, которые плохо или даже совсем не согласовывались с определением курса на индустриализацию. Например, отмечая, что промышленность, завершив восстановление, не может развиваться прежними темпами, Сталин в то же время уверял, будто сельское хозяйство "может двигаться на известное время быстрым темпом и при нынешней технической базе" (эти слова -- из опубликованного доклада Сталина, им же собственноручно отредактированного. А на съезде он говорил, что сельское хозяйство "может двигаться семимильными шагами вперед"). Отсюда и его вывод: "Поэтому несоответствие баланса промышленности балансу сельского хозяйства в дальнейшем на ближайший ряд лет будет еще расти..."

Такое утверждение противоречило тезису, что страна уже вступила в период "прямой индустриализации", давало оппозиции повод в одних случаях говорить о продолжающейся аграризации, в других -- о недостаточном внимании к созданию промышленной базы.

Масло в огонь подлил Н. И. Бухарин. Остро и горячо критикуя Зиновьва и Каменева за их неверие в возможность построения социализма в нашей стране, он говорил, что "мы можем строить социализм даже на этой нищенской технической базе, что этот рост социализма будет во много раз медленнее, что мы будем плестись черепашьим шагом, но что все-таки мы социализм строим и что мы его построим". Фраза о "черепашьих темпах" вошла в арсенал тех, кто считал Бухарина идеологом зажиточного крестьянства, противником ускоренного роста промышленности.

Очевидно, к 1925 г. ни Сталин, ни Бухарин, ни их сторонники еще не имели сложившегося плана экономического преобразования страны, ясных представлений о темпах и методах индустриализации. Сталин, например, резко возражал против разработки проекта Днепростроя -- скорее всего, в пику Дзержинскому и Троцкому. Он высказался против прокладки нефтепровода в Закавказье и сооружения новых заводов и фабрик в Ленинграде и Ростове, где имелись квалифицированные кадры.. Однако считал целесообразным развернуть промышленное строительство, в частности, в Тамбове, Воронеже, Курске, Орле, где их тогда почти не было.

Мог ли кто-нибудь тогда говорить о каком-то "сталинском плане социалистической индустриализации"?! Дума

ется, сам Сталин это отлично сознавал. Поэтому и не было в послесъездовских выступлениях руководителей ни слова о курсе на индустриализацию. Для Сталина и его приверженцев в то время на первом плане была борьба за власть -- разгром группы Зиновьева--Каменева, их дискредитация, низведение до уровня второстепенных руководителей.

В архиве сохранилась утвержденная на Политбюро "Схема доклада" с обширным набором установок, предназначенных для пропаганды решений съезда. И там тема поражения оппозиции была основной, об индустриализации -- ни слова. И еще один характерный штрих. В начале 1926 г. Сталин выпустил в свет работу "К вопросам ленинизма". Заканчивал он словами: "Историческое значение XIV съезда ВКП(б) состоит в том, что он сумел вскрыть до корней ошибки "новой оппозиции", отбросил прочь ее неверие и хныканье, ясно и четко наметил путь дальнейшей борьбы за социализм, дал партии перспективу победы и вооружил тем самым пролетариат несокрушимой верой в победу социалистического строительства".

Сказанное не меняет того, что на XIV съезде партии Сталин впервые говорил о курсе на индустриализацию как о генеральной линии партии в противоположность той, согласно которой, по его же определению, "наша страна должна остаться еще долго страной аграрной". Тогда же была сформулирована главная задача индустриализации: превратить СССР из страны, ввозящей машины и оборудование, в страну, производящую машины и оборудование, чтобы в обстановке капиталистического окружения СССР представлял собой экономически самостоятельное государство, строящееся по-социалистически.

Речь шла таким образом о сознательно планируемой партией и государством деятельности трудящихся, призванной обеспечить самостоятельность и технико-экономическую независимость диктатуры пролетариата. Но вот что примечательно. Если в плане ГОЭЛРО говорилось о необходимости подведения машинной техники под все отрасли народного хозяйства, то на XIV съезде партии разговор касался исключительно сферы производства средств производства, точнее, лишь тяжелой промышленности. Как будет показано далее, такое представление об индустриализации возобладало не сразу, во всяком случае не ранее первой пятилетки. Поэтому не случайно в 1946 г., говоря о превращении страны из аграрной в индустри

альную, Сталин отмечал: это был скачок, по времени охвативший три довоенные пятилетки начиная с 1928 г.

Ограничив названный скачок периодом примерно в 13 лет, Сталин тем самым еще раз подтвердил, что на практике политика индустриализации была всецело связана с массовым строительством новых предприятий, предназначенных прежде всего и главным образом для выпуска средств производства. Реальное развертывание этого процесса он справедливо относил к 1928/29 хозяйственному году, а не ко времени XIV съезда. Остается добавить, что по отмеченным выше причинам вопрос о конкретном плане индустриализации, о путях и методах осуществления структурных перемен в народном хозяйстве, мобилизации средств, об организации массового соревнования и других подобных мероприятиях в 1925 году еще не рассматривался.

Но поворот в сторону разработки такого курса вскоре произошел. В апреле 1926 г. проблемы хозяйственной политики специально рассматривались на Пленуме ЦК ВКП(б). Основной доклад делал А. И. Рыков, который предварительно с помощью анкет опросил ряд видных экономистов, партийных работников, практиков. Оказалось, и теперь часть из них твердо высказывалась в пользу форсированного развития сельского хозяйства, считая, что такой путь требует наименьших затрат, сулит расширение хлебного экспорта и возможностей закупки за рубежом оборудования и сырья для подъема промышленности. Напротив, Е. А. Преображенский считал намеченное расширение индустрии недостаточным, обрекающим промышленность на отставание от запросов деревни и всего народного хозяйства. По его мнению, ассигнования из госбюджета на новое строительство были "позорно малы".

В пользу аграризации на Пленуме никто не высказывался. Более того, все единодушно подчеркивали прямую связь между курсом на социализм с борьбой за промышленное преобразование страны. Спор шел о темпах и масштабах индустриализации, о формах и методах получения средств для сооружения новых предприятий. О концессиях уже не говорили, весьма слабыми оказались надежды и на иностранные кредиты. Характерно и другое: все выступавшие отмечали важность смычки между рабочим классом и крестьянством. Однако выводы делались порой прямо противоположные.

Рыков подробно рассмотрел сложности предстоявшей

индустриализации в "наиболее аграрной и отсталой стране в Европе". Успех политики, отмечал он, зависит от размеров накоплений внутри самой промышленности и от помощи, оказываемой ей другими отраслями народного хозяйства, прежде всего деревней. Глава правительства признавал, что при эквивалентном обмене между промышленностью и земледелием индустриализация не получится; деревня -- главный источник, но нельзя брать с крестьян столько, сколько забирали до 1917 года. Одобряя расчеты Госплана СССР, Рыков считал приемлемым прирост выпуска валовой продукции промышленности на 23 процента в 1926/27 году, на 15,5 процента в 1928/29 году, на 14,7 процента в 1929/30 году. Такая перспектива трактовалась как быстрое, форсированное развитие индустрии.

Троцкий, который на XIV съезде не выступал, на апрельском Пленуме сделал, по существу, содоклад. Лейтмотив его рассуждений был однозначен: продолжается недооценка возможностей ускоренной индустриализации. В противовес "минималистским установкам" Госплана Троцкий предложил увеличить объем капитальных работ в предстоявшем году до суммы более 1 миллиарда рублей, а в ближайшее пятилетие до таких размеров, которые позволили бы уменьшить диспропорцию между сельским хозяйством и промышленностью до минимума. Солидаризируясь с Преображенским, он отмечал, что страна находится в периоде первоначального социалистического накопления и это предполагает высшее напряжение сил и средств для индустриализации. Как молодая буржуазия в соответствующий период первоначального накопления жилы из себя тянула, пуритански урезывала себя во всем, отказывая каждую копейку на промышленность, так должна действовать и Советская Россия. Это поможет преодолеть бедность и передвинуть средства на увеличение промышленных программ. Аналогичные суждения высказали Каменев, Зиновьев, Пятаков и ряд других участников Пленума.

Большинство, включая Сталина, Микояна, Калинина, Орджоникидзе, Дзержинского, Рудзутака, поддержало Рыкова и резко критиковало Троцкого. Наиболее полно это сделал Сталин. Его основной тезис был предельно ясен: "Индустрия должна базироваться на постепенном подъеме благосостояния деревни". Не считаться с наличными средствами, разъяснял он, значит, впадать в авантюризм. "Тов. Троцкий думает подхлестывать наши центральные

учреждения расширенными планами, преувеличенными планами промышленного строительства. Но преувеличенные планы промышленного строительства -- плохое средство для подхлестывания. Ибо, что такое преувеличенный промышленный план? Это есть план, составленный не по средствам, план, оторванный от наших финансовых и иных возможностей". Сталин несколько раз возвращался к мысли о "предельном минимальном темпе развития индустрии, который необходим для победы социалистического строительства".

Зная, как развернутся события в дальнейшем, когда Сталин будет настаивать на максимальных темпах индустриализации любой ценой, трудно поверить, что именно он в 1926 г. произносил такую речь. Впрочем, ни тогда, ни после войны, когда началось издание его сочинений, Сталин не счел нужным ее опубликовать.

Сейчас, по прошествии десятилетий, нельзя, однако, не заметить, что сторонники и тех и других подходов еще не имели достаточно ясной, глубоко, комплексно и до конца продуманной программы превращения страны в мощную индустриальную державу, создания индустрии, способной реорганизовать на социалистических началах жизнь советской деревни. Например, Микоян, критикуя позицию Троцкого, уверял, что в первые годы диктатуры пролетариата "нужно строить такие предприятия, которые дают ближайший, скорейший экономический и политический эффект". Поэтому, говорил он, не нужен Днепрострой, а лучше намечаемые средства выделить на сооружение в Украинской ССР сотни крупных заводов. Говорил, явно не зная, во что обойдется Днепрогэс, какова стоимость "сотни заводов"... Калинин в пылу полемики против Троцкого пошел еще дальше. Из его слов следовало, будто Ленин завещал: "Быстро не пересаживайтесь на пролетарского рысака, подольше задержитесь на крестьянской кляче". А посему, продолжал Калинин, "если мы лишний год отстанем в индустриализации, это еще не так страшно..."

Не опирались на точные расчеты и те, кто ратовал за укрепление плановых начал вообще, за усиление внимания к промышленности, за ужесточение режима экономии, совершенствование налоговой политики и т. п. Так, еще в конце 1925 г., когда обнаружились просчеты в хозяйственной политике, Каменев выдвинул по отношению к промышленности лозунг: "Реже шаг". Теперь же, в 1926 г., в рамках, по существу, прежней ситуации

он настаивал на решительном повороте к промышленности, главный резерв которого видел в крестьянском хозяйстве. Он предложил взять в деревне дополнительно 30--50 миллионов рублей, хотя обсуждался вопрос о развертывании политики, требующей миллиарды рублей капитальных вложений.

Нарком финансов Сокольников считал, что подъем промышленности зависит либо от получения заграничных займов, либо от экспортных операций, но ничего конструктивного не предложил. А Троцкий, который советовал брать пример с буржуазии, конечно, знал, какими путями шло первоначальное капиталистическое накопление. Повсеместно решающую роль играла эксплуатация трудящихся: из них тянула буржуазия жилы, а не из себя.

Объективно оценивая споры середины двадцатых годов, нельзя, как это делалось в течение десятилетий, воспринимать разные точки зрения упрощенно: одни, дескать, чуть ли не обладатели абсолютной истины, другие -- сугубо злонамеренные лица, противники социалистического строительства. При самых существенных различиях во взглядах все они были членами руководства правящей партии, участниками напряженных поисков, коллективных раздумий, выявления альтернатив и их тщательного обдумывания. И пока преобладал именно такой подход, удавалось принимать взвешенные решения, накапливать опыт, углубляя представления о путях и методах превращения СССР в индустриальную державу.

Если в первой половине двадцатых годов подъем народного хозяйства связывали главным образом с возрождением промышленности, улучшением работы действовавших предприятий, то во второй половине на первый план все более властно выходила задача массового строительства новых заводов, шахт, нефтепромыслов и т. д. Соответственно иное звучание приобретал вопрос о размерах накоплений, о роли госбюджета, о соотношении плана и рынка. Мнение о том, что главные трудности позади (оно исходило прежде всего от Сталина и Бухарина), становилось анахронизмом. Так же как и идея Троцкого и Пятакова, считавших возможным за пять лет ликвидировать товарный голод.

Осенью 1926 г. XV партконференция сочла возможным выдвинуть лозунг, призывающий советский народ в исторически кратчайший срок догнать и перегнать капиталистический мир. Значит, разговоры о "черепашьем шаге", о "предельно минимальных" темпах роста сдавались, как го

верится, в архив. Вложения в капитальное строительство, запланированные на 1926/27 год, были существенно увеличены -- до 1 миллиарда 50 миллионов рублей. Вопреки прежним разногласиям, конференция высказалась за сооружение Днепрогэса...

Позиция большинства ЦК выглядела в глазах основной массы членов ВКП (б) предпочтительнее. Его лидеры активно отстаивали принципы нерушимого единства большевиков, союза рабочего класса с крестьянством. Выдвигая лозунги решительного продвижения вперед, ликвидации эксплуататорских элементов, они в то же время неукоснительно предостерегали против "нетерпения", "сверхчеловеческих" прыжков в развитии народного хозяйства и даже против обострения классовой борьбы. И Сталин, и Бухарин, и Рыков призывали к индустриализации, но по средствам, в меру наличных ресурсов и при непременном улучшении благосостояния всех слоев трудящихся. Последнее расценивалось как одно из важнейших качеств социалистического метода индустриализации.

Упор на бескризисное развитие сделан к в резолюциях XV съезда партии (декабрь 1927 года). Принятые им директивы по составлению пятилетнего плана по сей день восхищают экономистов. В директивах торжествует принцип равновесия, провозглашено соблюдение пропорциональности между накоплением и потреблением, между промышленностью и сельским хозяйством, производством средств производства и предметов потребления.

Такая установка не означала отрицание курса на ускорение. Наоборот, она нацеливала на научное осмысление природы и возможностей такого курса, выявление его наибольшей эффективности. Новое общество нельзя было строить без преодоления разного рода внутренних противоречий. Точно так же нельзя было идти вперед, отвлекаясь от капиталистического окружения. Предстояло не просто догнать, как говорил Ленин, цивилизованные народы; надо было обеспечить технико-экономическую независимость завоеваний Октября. Со всех точек зрения проблема темпа развития была очень сложной и требовала мудрого решения. XV съезд предложил своего рода оптимальный вариант, поучительный и сегодня. "Здесь, -- говорилось в директивах, -- следует исходить не из максимума темпа накопления на ближайший год или несколько лет, а из такого соотношения элементов народного хозяйства, которое обеспечивало бы длительно наиболее быстрый темп развития".

Эмоции в устах историков считаются неуместными. Но как не порадоваться за тех, кто сформулировал такие положения, кто голосовал за их реализацию. И как не горевать, зная, что на практике совершилось иное, произошел отход от провозглашенных принципов руководства.

Причем из года в год ситуация ухудшалась. Поначалу лишь немногие коммунисты догадывались о существовании "тройки" (Зиновьев, Каменев, Сталин), фактически предрешавшей принятие важнейших решений в Политбюро. Куда более широкий круг членов партии был озадачен и обескуражен ходом XIII съезда РКП (б), на котором в 1924 г. ленинское "Завещание" ("Письмо к съезду") читали только по делегациям и практически не обсуждали. Через год, на следующем съезде Каменев и Сокольников открыто потребовали замены Сталина на посту Генерального секретаря. Но было уже поздно. Воля, энергия, организаторский талант помогли Генеральному секретарю сплотить вокруг себя надежных единомышленников, превратить Секретариат в своеобразный пульт управления аппаратом ЦК и сосредоточить в своих руках действительно необъятную власть.

Выборность секретарей, особенно в республиках, губернских центрах, в больших городах сплошь и рядом подменялась назначением, согласованным, чаще даже инициированным Москвой. Соответствующая селекция кадров становилась правилом и на местах. Стиль командного руководства, легко оправдываемый в период гражданской войны, не только сохранялся, но фактически поощрялся. Дух армейской дисциплины воспринимался как нечто само собой разумеющееся: ведь борьба продолжается, кулаки и нэпманы то и дело поднимают голову, рвутся к власти; рабочий класс еще очень малочисленен; крестьянин не только труженик, но и собственник. Тем более мало доверия внушали буржуазные специалисты, да и прослойка служащих в целом. И все это в условиях капиталистического окружения, постоянной военной угрозы... Фотографии тех лет углубляют представление о господствовавших тогда настроениях. Присмотритесь еще раз к одежде большинства членов Политбюро, Центрального Комитета, к внешнему виду партработников: гимнастерки, кожанки, шинели, френчи военного покроя, галифе, армейские сапо-ги, фуражки.

Не секрет, состав XIV съезда был сформирован аккуратно, умело. Яркое тому подтверждение, стенограм

ма заседаний. Из сохранившегося в архиве экземпляра видно, как нервничают стенографистки. Сталин говорил тихо, порой невнятно, и они не всегда могли вести запись. Делегаты, оказывается, слышали все. Хлопали дружно, долго. Ну, как по команде. Оппозиционеров встречали грубыми репликами, выкриками, общим шумом.

Поражение Зиновьева и Каменева заметно упрочило авторитет генсека. Впервые (да еще на съезде) он был назван главным "членом Политбюро" (это сделал Ворошилов, совсем недавно назначенный наркомом обороны СССР). Победа над оппозицией придала новые силы партаппарату, в рамках которого все более явно выделялся слой функционеров, хорошо понимавших свою роль в жизни партийных организаций, в борьбе Сталина за единоличную власть и превращение его взглядов в единственно правильные, директивные.

Влияние аппарата росло и по другим причинам. Отдельно нужно сказать о быстром увеличении численности коммунистов и переменах в составе партии. Еще в начале 1922 г. в рядах большевиков значилось около 528,4 тыс. человек, в том числе примерно 410,5 тыс. членов партии и 118 тыс. кандидатов. Через четыре года численность коммунистов превышала уже 1078 тыс. человек. Произошло удвоение, при этом прослойка кандидатов в члены ВКП (б) заметно превзошла численность членов партии, зафиксированных в 1922 г. Большим приемом ознаменовались и последующие годы. В официальных документах и периодической печати того времени восторженно отмечали тягу передовых рабочих в ряды большевиков, повышение боеспособности революционного авангарда страны.

Много меньше внимания уделялось анализу состава ВКП (б). Между тем Всесоюзная партийная перепись, проведенная в середине 1927 г., давала богатую пищу для размышлений. Судите сами. Согласно переписи, около 60 % коммунистов были приняты в партию после смерти В. И. Ленина, т. е. всего за три с половиной года. На долю принятых до перехода к нэпу приходилась лишь одна треть.

Еще более тревожно выглядели данные, характеризующие уровень образования. И дело не только в том, что несколько десятков тысяч коммунистов не умели даже читать и писать, т. е. оставались совсем неграмотными. На десятом году Советской власти свыше 26 % членов правящей партии были, как тогда говорили, самоучками

(или получали домашнюю подготовку) и около 63 % коммунистов (по их собственному признанию) имели низшее образование. Что касается закончивших высшие учебные заведения, то их (вместе с незакончившими) было 0,8 %, т. е. восемь на каждую тысячу членов ВКП (б). Характерна и такая деталь: удельный вес лиц, считавшихся самоучками, в 1927 г. вдвое превышал аналогичный показатель 1922 г.

Приведенные цифры говорят сами за себя. Они еще раз подтверждают мысль о том, что Сталин и его соратники нуждались для проведения своей политики в иной партии, нежели Ленин. Их вовсе не смущала политическая неопытность и теоретическая неподготовленность основной массы вступавших в ВКП (б). Ленин предостерегал от увлечения приемом новых пополнений, от искусственного разбухания. Главной заботой оставалась проблема качества, о чем он снова и снова напоминал в начале 20-х годов.

Партия, насчитывавшая 300--400 тыс. человек, представлялась ему излишне большой, перегруженной непролетарскими элементами. Тогда же он требовал, чтобы рабочим, вступающим в партию, считали лишь того, кто не менее 10 лет работал на крупных промышленных предприятиях (в качестве рабочего).

XIV съезд ВКП (б) упростил условия приема. Создалась обстановка, при которой новые пополнения стали быстро и в расширенном масштабе воспроизводить самих себя. Обычным делом являлись теперь юбилейные наборы. Прежний уровень требований упал. Основную массу коммунистов на исходе двадцатых годов составляли те, для кого Октябрь был уже легендарным прошлым, а споры о демократии -- излишней роскошью. Сама постановка вопроса о невозможности построить социализм в одной стране вызывала удивление, а то и раздражение. А для чего тогда брали власть в 1917 г., кровь проливали в гражданской?

Советские историки пока не показали в своих работах процесс формирования той партии, которая, можно сказать, не просто поддержала его политический курс, но и оказалась инструментом проведения сталинской политики.

К сожалению, нет трудов и о массовой социальной базе, без которой эта политика не стала бы реальностью. А жаль, ибо давно назрела необходимость изучить поведение, психологию, взгляды весьма значительных слоев населения, воспринимавших нэп как попытку возвращения к миру частной собственности и предприниматель

ства, капитала, социальной несправедливости, неравенства, национальных и религиозных распрей. Их пугали ставка на хозрасчет и развитие товарно-денежных отношений, узаконение прав нэпмана и кулака, опасность сохранения безработицы, частных предприятий и т. п. Таких людей было немало как в городе, так и в деревне, среди рабочих и крестьян. Но их удельный вес был куда значительнее в общей численности служащих госаппарата и партийных функционеров. Здесь приверженцев административно-командной системы управления было больше всего.

Разумеется, порождались соответствующие настроения и позиции разными, порой весьма отдаленными друг от друга причинами, нередко прямо противоположными. И все же самыми опасными противниками нэпа оказались те руководители, чьи воззрения и практическая деятельность базировалась не только на вере во всесилие административной власти, но и на убежденности в целесообразности ее каждодневного применения в интересах, как они утверждали, социалистического строительства. Это тем более важно подчеркнуть, что сам переход к нэпу и весь процесс осуществления новой экономической политики возглавляла и проводила в жизнь партия, основные кадры которой сложились в условиях "военного коммунизма" со свойственной ему жесткой централизацией, приказной системой управления, пренебрежением к экономическим стимулам. Они привыкли командовать, "нажимать", требовать быстрого неуклонного исполнения. Господствовал стиль, не оставлявший места для поиска альтернатив и хозяйственных вариантов. Для них нэп был временным отступлением, злом, затормозившим победный поход на буржуазию, на мир эксплуатации и угнетения. И чем труднее им было учиться торговать, конкурировать с частником, тем сильнее охватывала ностальгия по "героическому периоду революции", по кавалерийской атаке на капитал, т. е. по эпохе "военного коммунизма". С годами минувшие беды и трудности того периода забывались, а память о чрезвычайных мерах, позволивших выстоять, согревала душу. Сталин хорошо знал эти настроения; они импонировали ему, в частности, как человеку жесткому, заряженному не на речи и обсуждения, а на приказы, команды, на быстрое исполнение принятых решений. В свою очередь, опытные функционеры знали его привязанность к аппаратному

стилю работы, к подбору лично преданных людей. Для них не было секретом и сталинское понимание нэпа.

Некоторые историки до сих пор пишут о том, как до XV съезда включительно генсек неукоснительно отстаивал принципы новой экономической политики. Ссылаются на опубликованные выступления. Но разве о политических деятелях нужно судить только по их словам? Здесь не место вести спор на эту тему, сопоставлять речи Сталина с его реальным поведением до поворота 1928 г. Выделим основное: чтобы не говорил и что бы не делал Генеральный секретарь в указанные годы -- все было подчинено борьбе за единоличную власть, за разгром инакомыслящих в партии, за превращение последней в "приводной ремень" своей диктатуры.

Ленин не зря боялся того, "чтобы конфликты небольших частей ЦК могли получить слишком непомерное значение для всех судеб партии". Произошло худшее. Не просто в борьбу, а в драку были искусно и искусственно вовлечены самые широкие массы коммунистов. Подготовка к съездам и сами заседания (будь то XIII, XIV или XV съезды) концентрировали внимание правящей партии (да и всей советской общественности) не столько на животрепещущих вопросах развития общества, сколько на внутрипартийных разногласиях, возведенных в абсолют. Под флагом высоких идей, под видом борьбы за ленинское единство большевиков, защиты классовых интересов победившего пролетариата в партии насаждались порядки и нравы, характерные для административно-командной системы.

Монополия политической власти, сращивание партийного и хозяйственного аппаратов уже сами по себе противоречили принципам нэпа, осложняли и срывали их осуществление. Коммунисты, действительно, становились бюрократами. Одни -- в партийном аппарате, другие -- в государственном. Нездоровая атмосфера затрудняла и без того небывало сложную деятельность ВСНХ, Госплана, Наркомфина.

Вспомним драматическую судьбу Ф. Э. Дзержинского. Пламенный чекист, он одновременно в начале двадцатых годов возглавлял Наркомат путей сообщения, а с февраля 1924 года -- ВСНХ СССР. При нем штаб советской индустрии стал ревностным поборником такого разверты-вания нэпа, которое обеспечивало смычку города и деревни, бескризисное возрастание роли промышленности в жизни страны. Невозможно представить, сколько энергии

потратил Дзержинский на осуществление политики снижения розничных цен, на борьбу за опережающий рост производительности труда по отношению к зарплате, на подготовку планов большого капитального строительства.

Увы, не меньше сил ушло на преодоление совсем иных препятствий. Сохранилось письмо Дзержинского Куйбышеву, датированное 3 июля 1926 года. Анализируя недостатки в управлении, он пишет: "Существующая система --пережиток. У нас сейчас уже есть люди, на которых можно возложить ответственность. Они сейчас утопают в согласованиях, отчетах, бумагах, комиссиях. У нас сейчас за все отвечает СТО, П/бюро. Так конкурировать с частником, и капитализмом, и с врагами нельзя. У нас не работа, а сплошная мука. Функциональные комиссариаты с их компетенцией -- это паралич жизни и жизнь чиновника-бюрократа. И мы из этого паралича не вырвемся без хирургии. Это будет то слово и дело, которого все ждут. И для нашего внутреннего, партийного положения это будет возрождение".

Особенно больно давалась ему полемика с теми членами ЦК и Политбюро, которые втянулись в соперничество и вопреки своему партийному положению занимались не столько политикой, сколько политиканством. Складывалась крайне противоречивая ситуация: критика руководства ЦК означала укрепление позиций Троцкого, Зиновьева, Пятакова, чего Дзержинский не хотел. "Как же мне, однако, быть? -- горестно вопрошал он своего старого товарища и со всей откровенностью выражал опасение, если не найдем правильной линии в управлении страной и темпа, "страна тогда найдет своего диктатора, похоронщика революции, -- какие бы красные перья ни были на его костюме..."

В том же месяце "железного Феликса" не стало. Он умер через несколько часов после взволнованного выступления на Пленуме ЦК ВКП (б), где, по сути дела, изложил те же мысли.

Согласитесь, мысль о "похоронщике революции" для 1926 г. не случайна. Но кого мог иметь в виду опытнейший чекист, преотлично знавший расстановку сил в верхних эшелонах власти? Троцкий, Зиновьев, Каменев уже сходили с политической арены. Руководящую роль играл, как позднее стали говорить, дуумвират -- Сталин и Бухарин. Дзержинский хорошо знал каждого и он не мог не видеть явное различие их "весовых категорий".

К исходу 1927 г. картина еще более прояснилась.

XV съезд партии дружно проголосовал за исключение из рядов ВКП(б) вчерашних сподвижников Ленина. Революционер номер два, каким Троцкий считался всего лишь несколько лет назад, был объявлен оппортунистом. Триумф Генерального секретаря был очевиден. Он держался непринужденно, шутил, вновь прославлял волю и единство большевиков, верность заветам Ильича. Манера общения внушала уверенность в лидере, и это во многом определяло настрой делегатов.

Положение Сталина было, действительно, прочным, как никогда. Вместе с ним, точнее в его фарватере, шла сплоченная группа соратников, занимавшая командные должности в партийно-государственном аппарате. Ворошилов был наркомом обороны, Молотов и Каганович возглавляли организационно-партийную работу. Руководителем ГПУ стал надежный и исполнительный Менжинский. Председателем ВСНХ СССР -- главного штаба промышленности -- работал теперь Куйбышев. Сослуживцы знали, что их спокойный, внимательный к людям начальник всегда идет за Сталиным. Таким же слыл и горячий Орджоникидзе, занявший в 1926 г. пост председателя ЦКК ВКП(б) и наркома рабоче-крестьянской инспекции (а заодно заместителя председателя Совнаркома СССР). С 1926 г. у руля внешней и внутренней торговли находился преданный Микоян. Всесоюзный староста Калинин (председатель ЦИК СССР) нередко слыл либералом, но и он, по собственному признанию, "всегда голосовал с товарищем Сталиным". Не было у генсека в ту пору и сколько-нибудь серьезных расхождений с Кировым, Постышевым, Косиором, Эйхе и другими секретарями ведущих губернских парторганизаций.

Сталин мог полностью рассчитывать и на поддержку Бухарина, Рыкова, Томского, будущих ответчиков за так называемый правый уклон. Но... после XV съезда ВКП(б) содружество с ними больше не было для генсека необходимостью. Во всяком случае есть все основания полагать, что в дуумвирате он, наконец, не нуждался. Прежняя коалиция зижделась, главным образом, на совместной борьбе с левой оппозицией. Когда же задача оказалась решенной, потаенные расхождения между Сталиным и Бухариным вышли на первый план. Пожалуй, лучше других эти коллизии политической истории большевизма и советского народа в целом раскрыл американский исследователь Р. Такер. В обширном труде, посвященном жизни Сталина, он убедительно показал суть принципиаль

ных расхождений между линией на медленное, эволюционное движение крестьянской России к аграрно-ксоператив-ному социализму и курсом на ускоренное преобразование страны, быстрое строительство, возможное лишь в случае революционного подхода и даже экстраординарных мероприятий. И когда в 1929 г. Сталин публично обвинит Бухарина в том, что тот "убегает от чрезвычайных мер, как черт от ладана", он тем самым с предельной ясностью обнажит корни неизбежного раскола между ними.

Примерно то же самое пишут многие авторы. Такер пошел дальше. Поездку генсека в Сибирь, его призыв к миниколлективизации он справедливо трактует как сознательные действия, призванные спровоцировать широкое неповиновение крестьян. Сопротивление деревни, в свою очередь, должно было стать оправданием и стимулом для принятия еще более радикальных мер, кульминацией которых задумывалась массовая кампания повсеместного насаждения колхозов и совхозов. Может, кому-то такая оценка событий покажется спорной. Но разве в жизни произошло что-либо другое?

Избрав столь авантюрный политический курс, его организатор намеревался выиграть и последний раунд в борьбе за единоличную власть. Стратегия борьбы не была ноной. Как всегда, Сталин, опираясь на соратников, на аппарат, надеялся вовлечь в борьбу всю партию. В данном случае намечалась политика, прямо противоположная общеизвестным взглядам Бухарина на перспективы и методы экономического развития страны, переустройства крестьянской жизни. Принятие партией курса на чрезвычайные меры автоматически ставило Бухарина и его единомышленников в положение оппозиционной группы.

Разделяя приведенные соображения, следует еще раз заметить, что начинавшийся в 1928 г. поворот в политике был не столько вызван осложнениями в хлебозаготовках, сколько спецификой внутрипартийной борьбы, неуемной страстью Сталина любой ценой упрочить свое положение, добиться безраздельной власти и править единолично. И отнюдь не кризисы нэпа толкали руководство на свертывание политики, провозглашенной "всерьез и надолго". Такое утверждение, исходящее от ряда историков, сеет иллюзии, будто в 20-е годы в ходе осуществления этой политики сложилась целостная система, сформировалось нечто цельное, охватываемое понятием "Россия нэповская".

В реальной жизни мероприятия, связанные с кооперированием, возникновением смешанной экономики, использованием частного капитала и рыночных отношений, с внедрением хозрасчета и самоокупаемости государственных предприятий, с соревнованием укладов между собой осуществлялись непоследовательно, без комплексного плана, без той энергии и целеустремленности, которая обычно характеризовала большевиков. Поэтому правильнее говорить не о кризисах нэпа, имевших место, например, в 1923 г., в 1925/26 гг., на рубеже 1927-- 1928 гг., а о просчетах главным образом субъективного свойства, вызванных в конечном счете противоборством сил, определявших действия руководства в центре и на местах.

Отмеченная непоследовательность нервировала аппарат управления, болезненно отражалась и на поведении широких слоев населения, поскольку ни в городе, ни в деревне не было должной стабильности, твердой уверенности в завтрашнем дне. Цены то и дело менялись; нехватка промышленных товаров приобрела хронический характер. Вопреки лозунгам Октября социальная напряженность не уменьшалась, что толкало рабочих, служащих, крестьян на неприятие нэпа, который они ассоциировали с неравенством, засилием спекулянтов, кулаков, нэпманов, совбуров, т. е. новой буржуазии.

Обещание в этих условиях быстрых перемен, постановка конкретных задач, требующих почти сиюминутных решений, гарантировали весьма массовую поддержку. Сталин сыграл и на этом. Воздадим ему должное. К повороту он подготовился серьезно.

Атака на правых началась задолго до того, как их вождями нарекли Бухарина, Рыкова, Томского. В газетах, на собраниях речь шла о людях, не понимающих важность быстрых темпов переустройства общества, роли тяжелой промышленности в этом деле, наличии хлебных резервов. Все сильнее звучала тема обострения классовой борьбы. Звучало убедительно: социализм набирает вес, его противники не хотят смириться, объединяются, их сопротивление растет: агонизирующий зверь особенно опасен. Но опасны и те, кто не понимает перемен или даже начинает их бояться. Маловерам и паникерам надо дать сокрушающий отпор, какие бы посты они не занимали.

Так, исподволь, вполне организованно массы подводили к тому часу, когда можно будет персонально назвать руководителей, уклонившихся от генеральной линии пар

тии, отступивших от Ленина, тормозящих движение масс к новой жизни. Механизм обработки общественного сознания действовал безотказно на всех уровнях. Поначалу даже Бухарин выступал с речами и статьями против опасности справа. Можно только дивиться тому, с каким опозданием он увидел направление удара.

Стратегическую суть поворота, масштабность замысла часто недооценивают и в наши дни. Если верить Р. Медведеву, то административный нажим в начале 1928 г. был вынужденней реакцией. "Несомненно, -- утверждает автор, --Сталин поначалу не собирался сделать чрезвычайные меры основой политики в деревне на длительное время. Своими директивами он хотел, по-видимому, лишь попугать кулачество и сделать его более уступчивым". Итак, в одном случае, "несомненно", в другом -- "по-видимому". А где же доводы? Фактически их нет, ибо нельзя же доказательство видеть в высказывании самого Сталина, сделанном несколько позднее, когда он говорил о нежелательности повторения подобных акций.

Большинство историков рассматривает ту же проблематику много более обстоятельно. И все же так называемый кризис хлебозаготовок чаще всего оценивается в отрыве от других важнейших событий того времени.

В самом деле, неужели случайно совместились начало чрезвычайщины в деревне с пересмотром планов развития промышленности, Шахтинским процессом, наконец, высылкой Троцкого и большой группы его сторонников?

В марте 1928 г. Политбюро рассмотрело финансовый план на текущий хозяйственный год, начавшийся 1 октября 1927 г. Позади уже было 6 месяцев напряженной работы. Председатель Совнаркома, понимая ограниченность оставшегося времени, серьезных перемен не предлагал. Неожиданно он подвергся критике за невнимание к машиностроению и металлургии. Тут же была назначена комиссия в составе Орджоникидзе, Куйбышева и Кржижановского для изыскания дополнительных вложений в капитальное строительство. Рыков в нее уже не вошел. Комиссия поручение выполнила; центральное место в ее предложениях заняли строительство Сталинградского тракторного завода, Уральского завода тяжелого машиностроения, Кузнецкого металлургического комбината, Рост-сельмаша и ряда других больших предприятий. Удельный вес расходов на капитальное строительство в общих затратах на развитие промышленности только за один год удваивался, достигая почти 27 %. Первый практи

ческий шаг к сталинской индустриализации состоялся.

В том же месяце газеты сообщили о раскрытии в Шахтинском округе Донбасса вредительской организации, занимавшейся экономической контрреволюцией. Подробнее этот вопрос будет освещен в следующем разделе. Здесь же заметим следующее: суд над инженерно-техническими работниками завершится лишь в июле, однако с помощью газет, партсобраний, разных активов и совещаний уже обсуждается и осуждается деятельность диверсантов, связанных, конечно, с капиталистическим Западом. Нагнетается атмосфера страха и раздражения. В апреле 1928 г. пленум ЦК ВКП (б) рассмотрит итоги "Шахтинского дела" (уже итоги!). Генсек (как теперь установлено, он был главным режиссером этого судебного спектакля) наставлял партию и весь народ: "Шахтинское дело знаменует собой новое серьезное выступление международного капитала и его агентов в нашей стране против Советской власти. Это есть экономическая интервенция в наши внутренние дела". Так говорил руководитель партии, лучше кого-либо знавший абсурдность и фальшь обвинений в адрес невиновных работников, в корыстных целях посаженных на скамью подсудимых. Знал он и другое. В Донбасс выезжала комиссия ЦК ВКП (б) -- Каганович, Молотов, Томский, Ярославский. Только Томский, возглавлявший советские профсоюзы, постарался объективно взглянуть на положение вещей. Почти на каждом предприятии он увидел бесхозяйственность, техническую неграмотность, обычную небрежность и не отнес это "к злому умыслу руководителей". Впрочем, остальные члены комиссии отнесли. Украинские работники ОГПУ тоже правильно поняли Сталина. И хотя в Политбюро некоторые расхождения в оценках Шахтинского дела выявились, ни Бухарин, ни Рыков, ни Томский фактическую сторону дела сомнению не подвергли. Тем самым генсек одержал еще одну очень важную для себя победу. Американский историк С. Коэн правильно подметил суть выигрыша. Сталин дискредитировал бухаринскую политику гражданского мира и сотрудничества. Одновременно он ставил в неловкое положение Рыкова, под чьим началом в государственном аппарате работало большинство старых специалистов. Частично был задет и Томский, поскольку профсоюзы тоже отвечали за работу спецов.

По воздействию на политическую жизнь страны Шахтинское дело вряд ли уступало проблеме хлебозагото

вок. Оно действительно помогло выдвинуть кровавый тезис о том, что по мере продвижения к социализму сопротивление врагов Советской власти будет расти, классовая борьба будет обостряться. Значит, репрессии неизбежны. Взаимосвязь чрезвычайных мер в экономической сфере и политической жизни получала свое обоснование. Зерна падали на подготовленную почву.

Аппарат тонко улавливал характер перемен. Именно в 1928 г. заместитель наркома рабоче-крестьянской инспекции РСФСР Н. Янсон направил Генеральному секретарю письмо. В нем четко излагались предложения о массовом применении труда заключенных на земляных работах, на стройках, особенно в отдаленных районах. Центральное место занимала мысль об использовании осужденных на заготовках леса, экспорт которого давал столь необходимую валюту. Поистине зловещим выглядит в письме то место, где говорится о развертывании лагерей на 1 млн. человек. В тексте они названы "экспериментальной емкостью".

Что и говорить: документ страшный и симптоматичный. Посмотрите еще раз. Письмо составляет не работник судебных органов, ГПУ и т. п., а один из руководителей рабоче-крестьянской инспекции. Отправляет его не в Совнарком или ЦИК СССР, а Генеральному секретарю ЦК ВКП (б). Здесь все казалось перевернуто вверх ногами. Однако никакого театра абсурда нет, ибо все делалось по правилам того времени. Можете не сомневаться, Сталин одобрил действия Янсона (вскоре тот станет наркомом юстиции РСФСР); идея создания "экспериментальных емкостей" быстро получит достойное развитие. В частности, экспорт деловой древесины увеличится с 1 млн. кубометров в 1928 г. до 6 млн. кубометров ежегодно в первой половине 30-х годов.

Мы никогда не узнаем, подсчитывал ли Янсон экономическую эффективность своего предложения, родившегося одновременно с тезисом о неизбежности обострения классовой борьбы. А может, предложение было инспирировано. Случалось ведь и такое. Чего не делали ради светлого будущего... Судьба же самого Янсона известна. "Эксперимент" с "емкостями" коснулся и его. В 1938 г. старого большевика расстреляли. Разумеется, не за письмо десятилетней давности.

Возвращаясь к 1928 г., добавим: Сталин извлек выгоду даже из такой акции, какой была ссылка Троцкого в Алма-Ату и высылка группы его активных сторонников

(почти 30 человек). В контексте общего поворота к чрезвычайным мерам разгром левой оппозиции как бы подкреплял тезис о неизбежном обострении классовой борьбы, о переходе в стан противника тех, кто отрицает возможность строительства и победы социализма в одной стране, рушит единство партии, идет на ее раскол во имя личных амбиций.

Вскоре многие вчерашние фракционеры полностью признали свою неправоту и подали заявления с просьбой о восстановлении в ВКП (б); крах левой оппозиции как политической силы стал свершившимся фактом. Наибольший резонанс имело возвращение в партию Пятакова и назначение его торговым представителем СССР во Франции. Всем инакомыслящим предлагалась своего рода дилемма: Алма-Ата или Париж.

Нет, не случайно упомянутые акции проводились одновременно. И изучать их тоже следует комплексно. Переплетаясь между собой, усиливая друг друга, они качественно меняли общественно-политическую жизнь всех слоев населения в городе и деревне. В массовом сознании миллионов людей нарастало ощущение коренных перемен, начавшихся в обществе.

Если мы с учетом этих обстоятельств еще раз обратимся к литературе о хлебном кризисе (о нем пишут больше всего), то увидим излишне одностороннее увлечение темой. Превалирует рассказ о репрессивной политике не только по отношению к кулаку, но и к среднему крестьянству, суммируются сведения о массовых обысках, арестах, изъятиях даже семенного зерна, скота, инвентаря. Так было в Сибири, где побывал генсек, это же происходило на Урале (здесь пребывание Молотова обернулось отстранением от работы 1157 человек). На Северном Кавказе за период с января по март 1928 г. было осуждено по обвинению в сокрытии хлебных запасов и спекуляции 3424 работника, в Сибирском крае -- 1589 и т. д.

До конца 80-х годов подобные сведения лишь случайно могли появиться на страницах советской печати. Даже во времена хрущевской оттепели аграрники не успели выпустить обобщающие труды по истории коллективизации. Поэтому легко понять нынешнюю тягу исследователей к статистике, к выявлению цифровых показателей трагической судьбы отечественной деревни. Но не менее важно обратить внимание и на степень организованности тех мероприятий, которые обрушились тогда на деревню.

Перед нами подшивка газет, выходивших в Казахстане в те дни. Читаем одну из них: "Кулак и спекулянт самые злейшие и самые опасные враги. В борьбе с ними не может быть никаких церемоний... Мы не можем сейчас допустить, чтобы кучка отъявленных врагов Советской власти набивала себе карманы, играя на срыве хлебозаготовок". Сразу же оговоримся. Наше внимание привлекло не содержание заметки, а дата выхода газеты "Советская степь" --17 января 1928 г. Сталин еще не доехал до Сибири, Молотов -- до Урала, а зарницы поворота к чрезвычайщине уже полыхают, в частности, в далеком Казахстане. Значит, директивы из Москвы получены, в том числе датированная 6 января 1928 г. и подписанная Генеральным секретарем. Призыв к насилию подхвачен. Вот заголовки, типичные для газет: "Кулак вредит бедноте", "Кулак скрывает хлеб", "Шакалы Голодной степи" (начался суд над байско-кулацким товариществом "Земля и труд"); "Кулаков и баев выбросили вон"; "Удары по вредителям заготовок"...

Так изо дня в день печать, партийные организации формировали образ врага. Результат не замедлил сказаться. Вскоре та же "Советская степь" поведала о завершении конфискации в Актюбинском округе. Здесь "У 60 баев-полуфеодалов" кроме скота были изъяты "сельхозинвентарь и разное имущество, как-то: юрт 16, землянок 11, сенокосилок 6, конных грабель 4, лобогреек 7, ковров 26, кошм 26 и т. д." И не заметила редакция того, сколько "эксплуататоров" жили в землянках; лишь немногие из них имели... сенокосилки, конные грабли, ковры да кошмы. Зато секретарь крайкома Компартии Казахстана Ф. И. Голощекин писал в газету "Правда": "Вся кампания проводилась казахской частью нашей организации. Казахские коммунисты выдержали революционный экзамен, твердо стояли на революционном посту".

Через четыре года Голощекин доведет практику насильственных изъятий скота, имущества, продовольствия до "совершенства". В Казахстане начнется страшный голод, последствия которого сказываются поныне. Достаточно сказать, что в 1932--1933 гг. численность коренного населения сократилась примерно на 1,1 млн. человек, а всего умерло около 1,7 млн. жителей республики. Но это произойдет потом, а в 1928 г. еще только накапливается опыт, формируются кадры, складывается психология, без которых массовый произвол невозможен.

Причем на местах неизменно находились работники

аппарата, группы людей, склонные к забеганию вперед, к выдвижению задач, для решения коих не было ни сил, ни условий. Что, например, побудило руководителей Компартии Казахстана выдвигать требование конфискации 1500 хозяйств? ЦК ВКП (б) не поддержал. Как говорил Голощекин, "ограничил нас". Цифру снизили до 700. Но середняки уже были напуганы, продавали скот, готовились к откочевкам. Пришлось официально заверять население, что слухи распускают провокаторы, раскулачивания не будет, а конфискация коснется лишь крупнейших баев".

Не будем, однако, во всем винить местный аппарат.

Изучая документы тех лет, нельзя не увидеть, как сверху во всех республиках и областях вполне целенаправленно поддерживалась линия на скорейшую ликвидацию частного капитала и остатков эксплуататорских классов. Кулаки, нэпманы, баи, баи-полуфеодалы -- все они считались злейшими врагами социалистического строительства. Даже на партийных съездах и совещаниях звучали призывы бороться с ними не с помощью законов, а с учетом революционной целесообразности. Тезис об обострении классовой борьбы разжигал страсти, толкал к немедленным действиям, гарантировал поддержку государства. Было бы ошибкой не замечать и глубокой тяги значительной части крестьян к коллективному хозяйству. В итоге политика проведения чрезвычайных мер встречала в деревне не только сопротивление, но и определенную поддержку.

И все же решающую роль в проведении такой политики сыграла партийная дисциплина, скреплявшая собой действия сотен тысяч коммунистов города и деревни, прокуратуры и суда, местных советов, милиции и армии. Вот где проявлялась подлинная сила аппаратного режима, который охватывал собой в равной мере и номенклатуру, и всех, кто работал в крайкомах, губкомах, районных комитетах, непосредственно в первичных организациях.

С высоты 90-х годов несложно говорить о противоречиях такой системы, самого образа жизни правящей партии, об извращениях и прямом обмане, которые высшие органы ввели в повседневную практику задолго до конца 20-х годов. Но разве будущие лидеры так называемого правого уклона не знали в свое время о существовании "тройки" в составе Политбюро? Позднее все они были членами "семерки", тайно организованной для отсечения Троцкого. Или Бухарин забыл, как вместе с Преоб

раженским написал "Азбуку коммунизма"? То была популярнейшая книжка, излагавшая для многомиллионных масс суть и дух партийной программы, принятой в 1919 г. Пронизанная идеями военно-коммунистической идеологии, она ориентировала на быстрое строительство социализма, в котором нет рыночных отношений, налажен прямой продуктообмен, государство выступает единым собственником всего произведенного, главным субъектом революционных преобразований.

Введение нэпа потребовало переработки едва ли не всех глав. Сделать это не удалось, а с помощью небольших корректив изменить прежний настрой книжки было невозможно, и она продолжала воспитывать ярых сторонников административно-командной системы руководства как партией, так и страной. Хотел того Бухарин или нет, но вместе со всеми членами Политбюро он прививал партии те же манеры поведения, те же достоинства и недостатки, которые характеризовали все руководство.

Возможно поэтому "правые уклонисты", выступив против чрезвычайных мер в сельском хозяйстве и максимальных вложений в строительство тяжелой индустрии, поднявшись на публичный спор с Генеральным секретарем, открыто к партии не обратились, а в печати пользовались эзоповским языком. Спорили и ругались лишь на заседаниях Политбюро, на Пленумах ЦК, обменивались секретными письмами, т. е. сознательно скрывали свои разногласия даже от коммунистов. Неужто Бухарин, Рыков, Томский надеялись переубедить Сталина и его команду в личных контактах? Или надеялись на поддержку членов ЦК?

Внешне столкновение напоминало перетягивание каната. Сталин временами шел на уступки, давал заверения в верности принципам нэпа, а на практике масштабы начавшегося поворота разрастались. По мнению многих специалистов, в том числе С. Коэна, крупнейшего знатока биографии Бухарина, позиции последнего были достаточно сильны, и летом 1928 г. положение генсека было чуть ли не критическим. Но присмотритесь, с помощью каких источников делаются подобные умозаключения. По сути дела с помощью косвенных свидетельств, воспоминаний излишне субъективный характер которых очевиден, наконец, с помощью письменных записей Каменева, сделанных им в связи с их разговором с Бухариным. Встреча состоялась 11 июля 1928 г. Сам факт этой встречи убеждал, сколь растерян недавний обвинитель Камене

ва, ближайший соратник Сталина по борьбе с оппозицией в 1923--1927 гг.

Оценивая разговор вчерашних сторонников, едва ли не все историки воспроизводят мнение Бухарина о расстановке сил в руководстве, о наличии у него влиятельных сторонников, о колебании ряда членов Политбюро и т. п. Думается, куда более важным было суждение о стратегии Сталина. Лидер "правых" осознал дилемму: "Выступать в открытую или не выступать? Если выступим, нас срежут как отщепенцев. Если не выступим, нас срежут несколькими шахматными ходами и взвалят на нас вину, если в октябре не будет хлеба".

На наш взгляд, Бухарин, Рыков, Томский лучше знали свою партию и обстановку в стране, нежели это представляется многим нынешним авторам. Слов нет, положение Сталина и его окружения было очень сложным. Но главная трудность определялась не сопротивлением группы членов Политбюро. Трудным, более чем трудным оказался поворот к новой стратегической линии, призванной ускорить революционное преобразование общества. Требовалось время для переориентации самой партии, общественных организаций, для разъяснительной работы среди населения, в первую очередь в пролетарских центрах. Большое значение придавалось Коминтерну. Сталинцы со своими задачами справились. Маневрируя в Политбюро, в ЦК, рассылая документы, составленные в примирительном духе, они нейтрализовали лидеров "уклона", на время успокоили деревню. Мобилизация партаппарата позволила успешно провести в 1928 году очередные съезды комсомола, профсоюзов и Конгресс Коминтерна. Одновременно отстранялись от прежней работы и переводились на второстепенную многие руководители, близкие к Бухарину, Рыкову, Томскому. Имена последних (в качестве правых) еще не фигурировали в печати. Но весь ход VI Конгресса Коминтерна, закончившегося в сентябре 1928 г., нападки на председателя Исполкома, разговоры о нем в кулуарах сомнений не вызывали: Бухарин потерял доверие ВКП(б) и будет заменен (что и произошло весной 1929 г.). А на VI съезде профсоюзов в руководство ВЦСПС были кооптированы Каганович и еще несколько партийцев подобного настроя. Протесты Томского поддержки не получили. Его даже избрали председателем. Но, отлично понимая происходящее, он от работы самоустранился.

Ныне о причинах стремительного восхождения Стали

на к единовластию говорится и пишется как никогда много. Однако мало изучаются его самооценки. Между тем они поучительны. Прислушаемся к одной из них. В 1937 г. в узком кругу своих приближенных он сказал прямо: "Известно, что Троцкий после Ленина был самый популярный в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали, меня, Молотова, Ворошилова, Калинина. Тогда мы были практиками во времена Ленина, его сотрудниками. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания. Главное в этих средних кадрах. Генералы ничего не могут сделать без хорошего офицерства".

Так, не мудрствуя лукаво, вождь в редкую минуту откровения признал решающую роль аппарата в формировании режима личной власти. Посмотрите еще раз на перечень упомянутых "генералов". Первым идет Троцкий. Дело тут не в хронологии. Самый популярный после Ленина, он был и самым тяжелым противником Сталина. Таким оставался и после высылки в Алма-Ату, и после изгнания за границу в 1929 г. С Зиновьевым и Каменевым было уже проще. После крушения этих титанов ленинской гвардии группа Бухарина не представляла для Сталина тех трудностей, которые якобы выпали на него в заключительный час утверждения собственной диктатуры.

Можно спорить, кто из названных соперников был сильнее, у кого было в партии и стране больше сторонников, но бесспорно главное: Сталин на исходе 20-х годов намного превосходил генсека, избранного в 1922 г. Превосходил опытом, изощренностью, организационными возможностями, сознанием превосходства над окружением, разросшимся чувством безнаказанности. Не нужно забывать и о том, сколь стремительно и безостановочно восходила его звезда -- от одного из рядовых членов партийного руководства в 1917 г. до первого человека в партии и стране. Да только ли в стране? Его образ мыслей, действий пронизали собою и Коминтерн. В 1929 г. Клара Цеткин, оставаясь одним из ведущих деятелей германского революционного движения, с предельной откровенностью писала, что этот международный центр превратился "из живого политического организма в мертвый механизм, который, с одной стороны, проглатывает приказы на русском языке и, с другой, выдает их на различных языках, механизм, превративший огромное всемирно-историческое знание и содержание русской революции в правила Пиквикского клуба".

Не будем приписывать сию "заслугу" одному человеку, но не будем и умалять вклад Генерального секретаря ЦК ВКП (б), который уже в 1929 г. благосклонно разрешил приветствовать себя как вождя мирового пролетариата.

Невозможно поверить, будто окружение генсека, Центральный Комитет, партаппарат, вся партийная общественность не учитывали этих обстоятельств в пору шумной провокационной кампании против "правого уклона". А ведь мы не сказали еще об одном приводном ремне в политическом механизме Сталина. Уже в начале 20-х годов, едва став генсеком, он прочно связал работу некоторых звеньев ГПУ непосредственно с практикой собственной борьбы за власть. И задолго до Шахтинского процесса развернулась слежка за членами оппозиции. Потом их начали преследовать, незаконно высылать. Сфабрикованные таким образом материалы официально использовались для "разоблачения" сначала "левых", потом "правых". Шахтинский процесс развязал руки организаторам таких дел. Начались массовые аресты "вредителей", которых обнаруживали буквально во всех отраслях промышленности. И нужно откровенно признать, что при наличии определенной растерянности, разных форм пассивного сопротивления, массового протеста подобного рода беззакония не встречали. Наоборот, в печати, на собраниях действия чекистов получали одобрение, чаще всего отражавшее подлинное отношение к "спецам".

Между прочим, Бухарин числился членом коллегии ГПУ. Мог бы догадаться о последствиях своей встречи с опальным Каменевым. Видимо, растерялся, нервничал сверх меры, даже разрешил Каменеву делать записи по ходу беседы. Может, не стоит гадать, в силу каких причин содержание дошло до Сталина? Разразился неприличный скандал, усугубивший противостояние сторон и активно настроивший против "правых" все руководство.

Сегодняшнее обращение к архивным документам, прежде недоступным, помогает понять, почему на устранение Троцкого, Зиновьева, Каменева ушло не менее пяти лет, а разгром "правого уклона" потребовал год с небольшим. Высвечивается и стиль борьбы сталинской группы за свое упрочение, а потому и за радикальный отказ от нэпа, во имя чего (по старинке) создавался образ врага. В результате облегчалась мобилизация сил партии, рабочего класса, значительных слоев крестьянства на ликвидацию кулачества, последних эксплуататоров, противников индустриа

лизации, их идейных вдохновителей и организаторов. Иначе говоря, если бы "правого уклона" не было, его следовало придумать. В принципе так и произошло.

С тех пор в нашей литературе преобладает мнение, будто дальнейший подъем промышленности на рельсах нэпа не имел перспективы. Довод прост: начиналось новое строительство в таких масштабах, которые требовали иных способов изыскания средств и принципиально других методов управления. Идет этот довод от тех времен, когда было принято ссылаться только на Сталина и на его сподвижников. Цитаты наконец исчезли. А вывод остался. Мол, возможности нэпа были исчерпаны самим ходом восстановления народного хозяйства. Порой приводятся цифры, характеризующие износ оборудования, сравнительно невысокую эффективность производства, дороговизну нового строительства, нехватку квалифицированных специалистов и т. п. В отдельных случаях говорится даже о... развале промышленности, чуть ли не ее агонии. Непременно используется довод о военной угрозе, якобы ставшей реальностью в 1927 г. Выходит так, будто сама отсталость экономики и капиталистическое окружение делали неизбежной постановку вопроса о скачке, о сверхнапряжении сил народа, об использовании приемов и методов "военного коммунизма" во имя быстрейшего преодоления разрыва со странами развитого капитализма. На словах получается как бы объяснение причин, породивших административно-командную систему, а на деле (независимо от желания авторов) -- ее оправдание, разумеется, с тривиальными оговорками об отрицательном отношении к репрессиям, к массовому нарушению законности, к сталинизму в целом.

Приходится снова повторить: многие историки, экономисты, философы, публицисты словно не видят прямой связи между внутрипартийной борьбой и выбором пути хозяйственного и социально-политического развития страны. Схватка за единовластие, которая развернулась в 1923 г., когда главным врагом был объявлен Троцкий, и закончилась в 1929 г. поражением группы Бухарина, причинила невосполнимый урон практике начинавшегося движения на рельсах нэпа, делу индустриального преобразования страны. Свертывание внутрипартийной демократии быстро реанимировало привычки и методы десятилетней давности, стимулировало командное руководство, изживало сам дух состязательности, предприимчивости, плюрализма, поиска альтернатив.

Едва ли нужно объяснять, какие слои населения и аппарата чувствовали себя в этих условиях все более вольготно. Если Л. Б. Красин и Г. Я. Сокольников выступали против автаркии и предлагали плановую работу приспособить к рынку, то Г. М. Кржижановский и С. Г. Стру-милин жестко ратовали за противоположное. Экономисты В. А. Базаров и Н. Д. Кондратьев выдвигали идею оптимума, настойчиво показывали опасность чрезмерного отрыва тяжелой индустрии от легкой, писали о необходимости соблюдения пропорций между новым строительством и темпом роста сельского хозяйства. Тем временем А. М. Лежава, возглавлявший Госплан РСФСР, прямо говорил о нехватке средств, побуждающей форсировать подъем одних отраслей за счет остальных. "Это будет,-- подчеркивал он,-- систематическим диспропорциональным ведением нашего хозяйства. Мы сознательно будем вести наш корабль в различные диспропорции: сегодня одни, завтра другие". В 1927 г. Микоян хвастливо отмечал, что "крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находятся целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и повысить цены на хлеб, мы имеем все рычаги воздействия в своих руках..." Вскоре он публично заявил о достижении высот, "когда становится возможным сознательное регламентирование меновых норм. Мы уже сейчас практикуем государственное нормирование цен по ряду важнейших продуктов сельского хозяйства и промышленности".

Увы, нарком внутренней и внешней торговли выражал отнюдь не свою сугубо личную точку зрения. Фактически это была линия, которую упорно проводило большинство членов ЦК и Политбюро ЦК ВКП(б) того времени. Можно ли в таком случае изучать политику, игнорируя или сводя к минимуму роль субъективного фактора? Вспомним еще раз события 1928 г. Выступая весной с разъяснением положения на хлебном, как он говорил, фронте, Сталин предостерег от любых мыслей насчет замедления темпов развития индустрии. Наоборот, ставилась задача сохранить намеченные темпы и развивать их дальше. А ведь в крупной промышленности подошли вплотную к 25 % роста. Дальнейшее форсирование обостряло проблему накоплений. Выход был предложен Сталиным в речи на июльском (1928 г.) Пленуме ЦК ВКП(б), опубликованной впервые только после войны. В ней он не просто затронул вопрос о переплатах деревни за подъем индустрии, но заговорил о "дани", о "сверхналоге" с крестьян

и связал эту проблему с необходимостью "сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии". Одновременно в речи получил обоснование тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к социализму.

Куйбышев понял эту линию еще в 1928 г. и сразу стал ее энергичным проводником. Не случайно именно ВСНХ было поручено составление промышленной части пятилетнего плана. "Вопрос о темпах,-- говорил Куйбышев,-- является важнейшим вопросом нашей партийной политики. Это принципиальный вопрос, по которому наша партия большевиков не должна делать ни малейших уступок". В той же речи, которая была произнесена в Ленинграде 19 сентября 1928 г., он повторял вслед за генсеком: "Чем успешнее будет идти дело социалистического строительства, тем в большей степени будет нарастать сопротивление и противодействие со стороны враждебных нам сил как внутри, так и извне.

Отмирание классов -- конечный результат всего нашего развития -- должно и будет, конечно, протекать в обстановке обостряющейся борьбы классов".

Значит, линия намечалась единая и для города, и для деревни. Методы ее реализации тоже совпадали: административный нажим, директивное планирование, безусловное подчинение центру, применение, если требуется, экстраординарных мер. Что ж тут оставалось от нэпа?

Загрузка...