Сборник статей

Свое. Собственное. Статья В. В. Бибихина в журнале «Эксперт»[55]

Принцип свободы собственности осуществляет себя явочным порядком. Подспудная работа свободы собственности дает о себе знать в легкости расставания с ней, имеющей вкус к интеллектуальному чтению публике, в книжных магазинах не пропускающей раздел «Философия», представлять этого автора не нужно: филолог, писатель и эссеист Владимир Бибихин, кроме того, — один из самых интересных современных философов. Как ученик и личный секретарь Алексея Лосева он может считаться одним из хранителей национальной философской традиции. Ему же читатель обязан считающимися лучшими переводами Мартина Хайдеггера и других западных мыслителей. Бибихин — автор ряда книг: «Узнай себя», «Язык философии», «Новый Ренессанс», последняя из которых удостоена премии Малый Букер. Публикуемое здесь эссе — глава из его новой книги «Другое начало», еще не вышедшей из печати. Впечатления от проходящего в России процесса приватизации заставили автора взглянуть на феномен собственности как на философскую категорию.

Текст публикуется в авторской пунктуации.

Приватизацию, которая идет или прошла в России, называют преступной, мафиозной, безнравственной, угрозой миру. Реже слышны ее положительные оценки. Нет надобности спешить присоединяться к тем или другим. Спешка суда здесь только упрочивает главную и в конечном счете решающую черту ситуации: то, что реформы проводятся вслепую. Здесь нет двух мнений. Видный или ведущий деятель приватизации, отошедший от ее дел, выразил пожелание, чтобы она велась более продуманно. Запоздалость пожелания говорит о том, что сам размах непродуманности тоже не продуман. Понятным образом кажется, что обстоятельное планирование помогло бы успеху. Но возможно, что десять лет назад процесс пошел на уровне, которого план, проект достигнуть в принципе не может. Не случайно предыдущий, социалистический поворот в России тоже проходил непродуманно. Государствовед и историк Николай Николаевич Алексеев констатировал в 1928 году: «Как это ни удивительно, но большинство современных социалистов, предлагая реформу собственности и призывая к ее отмене, бродят в совершенных потемках и не знают точно, к чему они стремятся».

Задев собственность, мы попадаем в темноту.

В Марксовой идее отмены государства слышен плохо усвоенный гегелевский урок. Учитель оказался радикальнее ученика. Гегель не требовал отмены и отмирания государства потому, что уже пошел дальше порога, у которого остановился потом Маркс. Спокойное принятие Гегелем государства, притом конкретно существующего, имело оборотной стороной снятие его. Наоборот, критика всякого института, вкладывая в него внимание, силы и средства, служит его реставрации. Для Гегеля единственный путь, достойный усилий, ведет к осмыслению свободы. Мысль у Гегеля есть вступление во все как свое.

«Внутренняя собственность духа» есть «владение телом и духом, достигаемое образованием, учебой, привыканием и т. д.» Мое тело делается моим через волю; не освоенное ею, оно останется чужим. Углублению в свое противостоит отчуждение. Российский опыт социалистического семидесятилетия следовал Марксовой программе снятия отчуждения через обобществление собственности. Оптимизм Маркса питался мыслью Гегеля, что разумная воля возвращает всякую вещь ее собственной самости. Права свободной разумной воли велики. Она лучше вещей знает в чем их назначение.

Свобода исключает уравнивание собственности как в сторону лишения ее, так и в сторону обязательного наделения ею. Вручение собственности тому, кто от нее отказался, означает стеснение свободы. Социалистическое обобществление в России было откатом даже от марксистской теории. Оно навязывало всем такие виды собственности, как гарантированное рабочее место. Лагерь, жестко обязывая иметь собственность — кружку, ватник, работоспособное тело — по существу под угрозой смерти, стеснял этой обязательной собственностью едва ли меньше чем лишением традиционных форм владения. Навязывание приватизационных чеков каждому жителю страны представляло такое вторжение в личное право, какого Маркс не допустил бы.

Конечное обоснование собственности по Гегелю происходит через возвращение вещи ее своему, собственному существу. Растрачивание вещи плохо не само по себе, а потому что противно ее назначению. Только осуществление вещи дает бесспорные права на нее. Поле есть поле постольку, поскольку его возделывают. Кто правильно обращается с ним, тот его собственник. Пустой абстракцией будет голое юридическое владение им. Если вся полнота применения вещи моя, то вещь проникнута моей разумной волей. После этого пуста заявка, что в каком–то другом смысле по документам принадлежит другому. Собственность, всегда и полностью отделенная от пользования, была бы не только бесполезна, но уже и не была бы собственностью.

Широко понимая допущение старого юстиниановского имущественного права, что практическое пользование может превращаться в юридическое владение, Гегель решительно вводит свободу собственности, Freiheit des Eigentums, как норму. Когда Маркс объявил, что орудия производства принадлежат своим пользователям, завод рабочему, поле крестьянину, то было попыткой реализации гегелевского пророчества из . 62 гегелевской «Философии права»: около полутора тысяч лет назад благодаря христианству начала утверждаться свобода лица и сделалась, хотя и у незначительной части человеческого рода, всеобщим принципом. Что же касается свободы собственности, то она, можно сказать, лишь со вчерашнего дня получила кое–какое признание в качестве принципа. Это может служить примером из всемирной истории, который свидетельствует о том, какой долгий срок нужен духу, чтобы продвинуться в своем самосознании, и который может быть противопоставлен нетерпению мнения.

Юридический владелец без освоения вещи пустой господин, leerer Herr, а настоящий по праву свободы собственности тот, кто возвращает ее ей.

У Маркса принцип свободы собственности затемнен и спутан введением общественной собственности, т. е. нового правового и властного аппарата. Не отягощенный механизмами внедрения в жизнь, гегелевский принцип готов ждать, когда настроение людей проникнется привычкой видеть собственника только в том, кто помогает вещи вернуться к себе. Марксисты России не осмелились настаивать на тщательном прочтении социалистическим правительством и народом даже Маркса, не говоря уже о Гегеле. Из–за несостоятельности однобокого марксизма страна метнулась сейчас в обратную сторону от направления, предсказанного Гегелем и осуществляющегося сейчас в социально–рыночном хозяйстве Запада.

Гегель советовал набраться терпения и пройти мимо шатания мнений. Можно быть уверенным, что перед лицом свободы ничто не имеет значения. В мире нет ничего выше права, основа его — пребывание божественного у самого себя, свобода; все, что есть, есть самосознание духа у себя.

Ключевым в гегелевской «Философии права» надо считать . 65, где вводится тема отчуждения, овнешнения. Мы готовы к тому, что в вопросе о собственности будут осложнения. Мы легко понимаем, что высокое, «священное» право собственности остается «очень подчиненным, оно может и должно нарушаться», уступая правам народа и государства. И все же мы вздрагиваем от неожиданности, когда вслед за определением «настоящего отчуждения» — оно есть «объявление воли, что я уже не буду больше рассматривать вещь как мою», — читаем следующее: «Отчуждение есть истинный захват владения».

Отказ от владения однако следует из принципа свободы собственности. Вещь принадлежит тому, кто возвращает ей ее саму, обращаясь с ней по ее истине. Истина вещи может включать и ее свободу от меня. Тогда я делаю ее своей тем, что уважаю ее самостоятельность.

Когда вещи превращаются в товар, все их разнообразие оценивается одной мерой, деньгами. В способности свести вещь к универсальной ценности дух празднует свое огромное достижение. Деньги «самое осмысленное владение, достойное идеи человека». «Чтобы у какого–то народа были деньги, он должен достичь высокого уровня образования». Деньги более умная форма собственности чем товар; они отпирают целый мир вещей. Такое расставание с натурой более разумно чем мануальный захват.

Следующим шагом на этом пути я отчуждаюсь от денег! Отлепляюсь от них, как я отцепился от вещественной натуры. Какая собственность остается моей после нового отчуждения? Я возвращаюсь к интимной собственности духа. Критерий этой новой собственности — недействие срока давности. Если я очень долго, десятилетиями не мог говорить свободно, потому что другие отняли у меня право сказать себя, то это не значит что по давности лет то право ушло от меня навсегда. Речь собственное из собственного; в таких вещах, говорит Гегель, отчуждение невозможно.

Или все–таки возможно? Забыто авторство эпоса. За давностью тысячелетий обезличились достижения архаической генетики. Забыто, кто и как создал мир. Похоже таким образом, что отчуждено может быть в конечном счете все. Разумная воля отдает себя родному, которое растет в ней через нее. Не имея права увести себя из жизни, она не спорит с правом государства брать ее себе.

Государство есть «действительная сила» личности, через преданность отчуждающая личность от нее самой. «Внутренняя собственность духа» в конечном счете не моя. Государство имеет на нее больше прав чем я. Собственность как принадлежность кому–то тает, остается только собственность как суть. Растет тяга к такой самоотдаче, «когда человек лучше унизит себя до раба и до полной зависимости, лишь бы только уйти от мучения пустоты и отрицательности», преследующих одинокого субъекта. Как вьющееся растение падает без опоры, так право должно «обвиваться вокруг некоего в себе и для себя прочного дерева». В предельном отчуждении о собственности бессмысленно спрашивать чья она. Она своя.

Государство есть действительность нравственной идеи, абсолютная недвижимая самоцель, в которой свобода приходит к своему высшему праву, так что эта конечная цель обладает высшим правом против одиночек, чей высший долг — быть членами государства.

Свободолюбивая личность не должна здесь спешить возмущаться. Гегель сейчас отдаст ей то, чего она требует: он скажет, что в гражданском обществе, в коллективе «интерес отдельных людей как таковых есть высшая цель». Именно так, только с подстановкой государства на место общества, сказано в нашей конституции. Создатели ее не успели подумать о разнице между коллективом и народом. Общество есть собрание людей, которые могут договориться между собой и выбрать себе руководство. Я обязан поставить себя выше этого собрания и этого руководства и не подчиниться ему, если оно не право. Эта моя обязанность основана на том, что и я и общество с его правительством в данном поколении, все мы принадлежим истории народа и замыслу государства. На беду законодателям, забывшим, что народом правит не обязательно что–то понятное каждому, об этом догадываются те, чье беззаконие конституция призвана остановить.

Никакому обществу, даже самому большому, не гарантирована верность своей правде. Это значит, что в начале политики стоит черновая работа разбора завалов. Ничего страшного. Всякую свалку можно со временем разобрать. Больше грязи всегда вокруг главного. Между своим и своим, собственным и собственным, родом–обобщением и родом родным, между толпой и государством различить в конечном счете удастся, тем более что для нас нет ничего важнее. «Государство в качестве духа народа, проникающий все его отношения закон», существует и заставит к себе прислушаться. Придется по–новому услышать эти слова: дух как воздух, народ как мир.

Принцип свободы собственности, признаваемый или нет, так или иначе осуществляет себя явочным порядком. Против юридической собственности в военное и революционное время допускаются жесткие меры. Долгосрочно более эффективны идеологические меры в виде признания захвата собственности безнравственным, нецивилизованным, некультурным, воровством (Прудон).

Подспудная работа свободы собственности дает о себе знать в легкости расставания с ней.

Если в России частная собственность так легко, почти без сопротивления, была сметена вихрем социалистических страстей, то только потому, что слишком слаба была вера в правду частной собственности, и сами ограбляемые собственники, негодуя на грабителей по личным мотивам, в глубине души не верили в свое право, не сознавали его священности, не чувствовали своей обязанности его защищать, более того, втайне были убеждены в нравственной справедливости последних целей социалистов. Требование, чтобы мое оставалось при мне, никоим образом не может претендовать именно на абсолютную нравственную авторитетность.

Нет причин, почему в третьем тысячелетии настроение здесь заметно изменится. Отказом признать нашей действительной историей то, что с нами произошло и происходит, мы готовим себя к новым переменам, которым будет трудно не стать такими же резкими как те, с какими мы согласились. Что на новом повороте мало что останется от того, что теперь называют приватизацией, не исключено. Как в случае с построением социализма в одной отдельно взятой стране выходом из тупика станет интеграция в мировую структуру. Как и в случае с марксизмом, эта интеграция примет в России формы самобытного изживания схем индустриального общества потребления.