Считаю до трех!

Глава восемнадцатая Горшки и боги

Кусок мокрой глины звучно шлёпнулся на рокочущий круг. Мастер положил на него руки, и вдруг из них стал вырастать бледно-зелёный влажный цветок кринки.

Лёшка неотрывно следил за руками мастера и не мог постигнуть, как это он вытягивает из бесформенной глины тонкую и стройную фигуру кувшина.

«Цветок! — подумал Кусков. — Он ведь не лепит горшок, а как будто выращивает». Мастер тонкой проволокой срезал готовый кувшин с основания и поставил на полку сушиться.

— Мне ваш мотор не надобен! — сказал гончар скрипучим сварливым голосом. — Я не трактор!

— Так ведь эт-т-то же для об-об-легчения! Чтобы-б-бы ноги не уставали, — сказал, страшно заикаясь, молодой парень, директор мастерских народного промысла. Так торжественно назывались два подвала: в одном стояли верстаки и станки деда Клавдия, в другом лепил горшки этот сварливый старик.

— Ежели я ногами крутить не буду, — скрипел гончар, не вынимая изо рта самокрутки, — они у меня отсохнут!

— Ну-ну-ну в-в-вот договорись с вам-ми! — развёл руками директор. — В-в-вам все условия х-хочешь создать, а-а-а в-в-вы… То вам муфельные п-п-печи не нравятся, п-подавай для обжига другие! П-п-построили, т-так нет — опять плохо!

— Пойми ты, — сказал старик. — Я же неодинаково кручу, я когда быстрее, когда медленнее. Учёный, а такой простой вещи не понимаешь. Севолод! — закричал он в дальний угол, где мальчишки, Лёшкины ровесники, босыми ногами топтали глину. — Что ты скочешь как козёл, ты не прыгай, а ходи плотней, всей ступнёй отжимай, всей ступнёй… Надавали оболтусов! Тебе не гончарный материал давить, а, прости господи, дерьмо.

— В-в-вот всё время р-ругается! — огорчённо сказал Вадиму директор мастерских, которого, несмотря на возраст (было ему лет двадцать), все звали уважительно Андрей Маркелыч. — О-о-о-рёт на всех!

— Не я на всех! — горестно сказал старик. — А я от всех криком кричу! Вот!

Он поднял ногу с рокочущего круга на перекладину, и круг остановился.

— Жил-поживал. Нет! Схватили, перевезли в эти каменны гробы — обучай горшки лепить!

— В-в-вас п-п-преподавателем п-п-просили б-быть!

— Да я согласный! Тут трудов немного…

Старик потёр тыльной стороной испачканной глиной ладони небритую щёку.

— Горшки лепить — дело нехитрое, и обезьяна выучить можно. Ему, — он усмехнулся беззубым запавшим ртом, — обезьяну-то, и работать сподручней, у него руки четыре, а у меня только две…

Кусков посмотрел на Вадима.

Художник внимательно слушал.

— Не-не-не пойму я вас! — сказал Андрей Маркелыч.

— А что тут понимать! — закричал старик, шмякая на круг новый кусок глины. — Керамические классы открыли — название хорошее. Научное! А на шута они нужны?

— К-к-как… К-к-как! — даже подпрыгнул Андрей Маркелыч.

— Ну! Счас яйцо снесёшь! — Старик положил руки на комок зеленоватой скользкой глины и неуловимыми движениями потянул-потянул его вверх. И опять на гудящем кругу стал вырастать кувшин…

— Это искусство! — сказал вдруг неожиданно для себя Лёшка и осёкся, потому что к нему все обернулись.

— А кому оно нужно? — вздохнул гончар, выводя тонкие стенки кувшина.

— Как это? — не понял Кусков.

— Ты что? — обернулся и зло прищурился старик. — Ты что, глиняную макитру на газовую плиту поставишь? То-то! Не место ей в дому многоэтажном.

— Так ведь она же красивая!

— Во-во! Для баловства!

— В-в духовку можно, — сказал Андрей Маркелыч.

— Самого тебя в духовку. Ети вот дураки… — Старик кивнул на своих учеников, которые мяли глину и что-то лепили на кругах. — Явились не запылились! «Сколько горшок стоит?» — спрашивают первым делом. «Полтинник!..» — говорят. «Лучше на ювелира учиться!» Дубиноголовые! Ходи сюды! — сказал он Лёшке.

И не успел мальчишка опомниться, как мастер усадил его за станок.

— Давай лепи!

Кусков, стараясь повторить движения гончара, крутанул ногой нижний диск. Кусок глины вдруг сорвался и улетел в дальний угол мастерской.

— Ну, давай я крутить буду! Ты хоть подобие слепи!

Кусков схватил ком глины и оторвал его от круга. Он быстро прилепил его на место, но ком скакал по доскам как живой!

— А говорят, не боги горшки обжигают! — засмеялся Вадим.

Лёшка встал из-за станка.

— Вы говорите — такие горшки не нужны, — сказал он. — Вон его как слепить трудно.

— А кто это понимает? А? — опять закипятился старик. — Привыкли всё машиной делать. Скоро на руках по одному пальцу останется — кнопки нажимать.

Лёшка вдруг вспомнил, как в городе, когда Вадим продал картину англичанам, он говорил о тех, кто ничего не понимает в искусстве, и у него было такое же злое и расстроенное лицо, как у этого гончара…

— Всё ругаисси! — услышали они голос деда Клавы.

— Во! — сказал гончар. — Етот всем довольный!

— Не всем! — засмеялся дед Клава. — Не люблю, когда без толку злобятся!

— Кабы без толку! Ты пойми, садовая твоя голова, искусство твоё плотницкое кончилось… И никому не нужно…

— И горшки?

— И горшки!

— Не нужно, говоришь, а сам лепишь…

— Да я по привычке остановиться не могу, а етим, — гончар показал на своих учеников, — транзистеры подавай! С музыкой!

— Нелепицу ты городишь! — спокойно сказал дед Клава. — Кабы не нужно было всё это, кто бы тебе мастерскую такую хорошую открыл!

— Так специалисты понимают, да ведь их — раз, два и обчёлся…

— А тебя на то и поставили, чтобы ты многих обучил!

— Вона! — закричал гончар, вскакивая из-за станка и шлёпая босыми ногами по половицам. — Вот гляди!

Он снял с полки кринку.

— Кто это из наших понять может? Такое в наших краях сто лет назад делали, а теперь только я один! И нигде больше в мире. А вот этот кувшин я на Украине видел, когда на фронте был, и делать обучился! А вот этот…

— Вы-вы-вы п-п-популярную лекцию п-прочитайте, — сказал Андрей Маркелыч. — В-в-в клубе!

— А! — махнул рукой гончар. — Кто придёт про горшки слушать!

— П-п-придут! В-в-вот т-т-товарищ художник в-выставку нам делает…

— Это верно, — подтвердил Вадим. — А вообще-то я с вами согласен, — сказал он гончару. — Большинство в искусстве ничего не смыслит, да им и не нужно оно…

— К-к-как! — закричал Андрей Маркелыч. — Вы-вы-вы что! Не нужно! Вы не понимаете?

— Чегой-то мы не понимаем? — усмехнулся гончар. — Кудахчет тут.

— Вы-вы не понимаете, что творится? Происходит стандартизация мира! — кричал начальник мастерских. Он так разволновался, что даже перестал заикаться. — Смотрите, всё становится одинаковым: одежда, дома, машины… Это неизбежно… т-т-так техника диктует. А люди-то все разные! Все народы разные! У них разная история, разное искусство… Сейчас все народы мира делятся тем, что накопили. Вот, мол, возьмите — пользуйтесь все. Вот наше искусство, вот наша душа! И человечество от этого богаче!

— Во! — засмеялся гончар. — Я горшки мои принесу — полтинник пара! Примите, человечество, в подарок! Да этого добра завались, а теперь ещё к тому же оно и не приставлено никуда, негоже для газовых плит!

— Да-да-д-да как вы не поймёте! — Андрей Маркелыч стучал себя в грудь. — Как вы не поймёте, что теперь таких вещей осталось мало и мастеров мало. Теперь каждый черепок, каждая щепка на вес золота. Теперь, когда эта кринка не в печи, её красота виднее! И это надо сберечь! И не в музее, а в руках! Живым ремеслом! Будущий человек придёт и откроет в этом то, что нам и не видно пока! Д-д-даже закон теперь принят об охране всего…

— Вона! — проскрипел гончар. — Закон вспомнил!

— А ты не смейся! — оборвал его дед Клавдий. — Он правильно вывел. Что на будущее, значит. Чтобы красота осталась! Горшки твои вид нынешний веками получали, от мастера к мастеру лучше делались, неужто это враз позабыть?

— Да на что они?

— Да у тебя в ушах смола, что ли? — рассердился дед. — Тебе человек дело говорит: ноне всё в мире фабричное, а у тебя рукомесло! Надо, чтобы оно среди людей жило! Уж навряд бы избы курные в музеи собирали, когда бы они людям не нужны были! На их не то что наши, а иностранцы из заморских краёв любоваться едут! А мы в таких жили! — Дед ляпнул стариковской ладонью по станку. — Что ты ногами сучишь! Ты слушай! Вот, к примеру, научатся через тыщу лет люди, доктора, значит, людей воскрешать! Слепят тебя обратно, как горшок разбитый! Явишься ты на свет, а твоего рукомесла нет и в помине! Да и русским духом не пахнет! Вот и стыд тебе! Тыщу лет от мастера к мастеру ниточка тянулась, а на тебе оборвалась. И добро бы на войне честью голову сложил, а то так, от гордыни своей дурацкой учеников не взял!

— Да где не взял! — закричал гончар. — Вон их целая команда матерьял месит, хоть на улицу беги!

— А ну тебя! — махнул на него рукой дед. — Пятьдесят лет тебя знаю, а ты всё ругаешься! А вы… — сказал он Вадиму строго. — Вы ему потакаете! Он нелепицу городит, а вы уши развесили!

— Убедили! — засмеялся Вадим. — Особенно убедительно было про ответственность перед будущим, про то, как нас воскрешать будут!

— Ну, это я примерно сказал… — смутился дед.

Лёшка слушал внимательно.

«Вот если вдруг, — думал он, — крепость на болоте провалится, как Атлантида! И никто её больше не увидит! Это было бы большое несчастье». Он представил, как Штифт и Колька станут его выспрашивать: что да как? А что тут выспрашивать? Тут увидеть надо! Как про эту крепость расскажешь, если там даже доски пахнут по-старинному! И горшки эти… вот представить, что их бы не стало. Это была бы большая беда!

— Да что тут толковать! — сказал дед Клавдий. — Айда ко мне в мастерскую. У меня теперь станки новенькие и снасть всякая.

Они вышли на улицу. Тощие, только что посаженные молодые деревца робко разворачивали хилые листочки.

Три десятка пятиэтажных домов стояли прямо в поле. На всех балконах, что выходили на улицу, было полным-полно всякого барахла: бочки, вёдра, ящики, велосипеды, вилы…

— А я вас повсюду ищу!

К ним подошёл директор совхоза. Лёшка узнал его. Он речь говорил, когда ломали деревню.

— Ну как? — спросил он, пожимая всем руки, и Лёшке в том числе. — Нравится?

Вадим криво улыбнулся.

— Вы не смотрите, что сейчас у нас голо! Дайте срок — будет и сад, и клуб такой отгрохаем, что хор Пятницкого можно будет приглашать.

— Улита едет. Когда-то будет, — услышали они ехидный голос из-под земли. Это старик гончар крикнул им в открытое окно своей мастерской.

— Вот вредный старик! — засмеялся Вадим.

— На таких стариках мир стоит! — сказал директор. — Лучший в нашей области умелец. Медали международных выставок имеет. В «Огоньке» про него громадная статья была… Ну как, уговорили вас?

— Уговорили, — сказал Вадим. — Выставка так выставка.

Они стали обсуждать, как будут выставлены работы Вадима в клубе, а Лёшка всё никак не мог отделаться от неотвязных мыслей, что появились у него после разговора с гончаром.

«А может, и правда всё это не нужно? Ни матрёшки деда Клавы, ни кувшины-цветы, что поднимались под рукой мастера».

Тёплый весенний ветерок гонял по асфальту пыль. Голой и неуютной была эта новая улица.

«Да я в таком же посёлке живу», — вспомнил Лёшка слова того мужика в зелёной шляпе, что выпросил самоварный кран. «Они все одинаковые, а деревня наша одна такая была на целом свете».

— Алик! — услышал мальчишка.

Кусков поднял голову. В двери балкона пятого этажа стоял Катин брат Васька.

— Привет! — ответил Лёшка. — А чего ты там стоишь?

— Мне тута лучше, — ответил мальчишка.

«Высоты боится, — понял Кусков. — Боится на балкон выходить».

— А где Катя? — спросил он.

— Она с Петей в райцентр поехала за батарейками. У нас приёмник разговаривать перестал.

«Вечно этот Петя сунется!» — подумал Лёшка.

— Вот к приезду экспедиции и приурочим открытие выставки, — сказал директор. — Они пятнадцатого июня приезжают. Предписано приготовить помещение. Ну, да у нас с этим просто. Вон два дома совсем готовые стоят. Мы людей туда осенью переселять будем, после того как они урожай с приусадебных участков снимут. А сейчас у нас там вроде гостиницы. Если хотите, переезжайте — предоставим вам хоть две квартиры. В одной живите, в другой работайте, что вам в лесу ютиться?

— Спасибо, — сказал Вадим рассеянно.