Щука

5

Зимой, когда по воде хлестал студёный дождь, а вдоль берега чёрными скелетами стояли голые деревья, Беконный пруд выглядел довольно уныло. Но сейчас, в конце лета, когда над ним склонялись плакучие ивы, у берегов шелестели камыш и тростник, а ласточки гонялись за мошкарой так низко, что иногда кончиком крыла задевали воду, находиться на пруду было приятно.

Во всяком случае, Тина думала именно так. Она носилась взад-вперёд вдоль кромки воды, тявкая и огрызаясь на невидимых врагов.

— Собаку свою дурную уберите! — раздался голос откуда-то сбоку.

Он был негромким, но достаточно угрожающим, чтобы к нему прислушаться. Я повернулся. У воды стоял человек с удочкой — одной из тех длиннющих, у которых, кажется, и конца разглядеть невозможно. Лица человека я не видел, потому что его скрывал капюшон зелёного анорака. Он даже не посмотрел в нашу сторону, а так и пялился в даль Беконного пруда.

— Идём на ту сторону, — сказал я Кенни, взял Тину на поводок, и мы пошли по тропинке вдоль берега.

Минут через десять мы были на месте. По субботам на пруду болталась куча народу, но сегодня не было никого, кроме нас с Кенни и человека в капюшоне.

К нашей удочке уже была прилажена катушка, а леска пропущена в несколько закреплённых на ней колечек. Мне оставалось прицепить к леске поплавок и грузила, привязать крючок и насадить наживку. По ходу я объяснял Кенни, что и зачем делаю:

— Поплавок нужен для того, чтобы крючок не опускался до самого дна, потому что так ничего не поймаешь. Теперь вот эти маленькие грузила. Их надо прикрепить под поплавком, чтобы леска с крючком свисала в воде точно вниз. На конец лески привязываем крючок. Это делается с помощью специального узла, потому что, если привязать неправильно, крючок оторвётся.

Я уже довольно долго провозился с крючком, когда услышал, что Кенни как-то странно покряхтывает. Я поднял глаза. Оказывается, он передразнивал меня: высунул сбоку рта кончик языка, как делаю я, когда сосредоточенно чем-нибудь занимаюсь. В первый момент я на него разозлился. Кенни хорошо умел изображать чужие гримасы и мою изобразил прекрасно. Но тут он рассмеялся, и я рассмеялся следом, а Тина залилась отчаянным лаем — как всегда, когда при ней смеялись или дрались.