1
Целые сутки по корабельному времени Родригес провёл вместе с экипажем в кают-компании — что называется, безвылазно.
За это время изменилось не так уж и много. Подуставшего в рубке Алонсо коммодор ещё вечером заменил другим пилотом — Эстебаном. И теперь именно Эстебану, хотел он того, или не очень, предстояло проявить чудеса космопилотажа, подведя крейсер как можно ближе к тому из модулей станции, где томились Трентон и Гаррис. А третьему пилоту — то ли Кастелло, то ли Мадейросу — грозила с грубой издевкой улыбнуться флотская судьба: кому-то ведь придётся пилотировать и спасательную капсулу. Которую брутальные людишки майора Домби всяко попытаются сбить на обратном пути — как истинные фанаты противоэпидемической зачистки.
Сложность задаче добавлял тот факт, что «Антарес», при всей выдающейся для его класса маневренности, всё же не планетолёт. Стыковочные двигатели для броска к третьему облаку модулей «Карантина», применять неразумно. Вынужденные покрыть почти всю разность между первой и второй космическими скоростями, они бы слишком быстро выработали ресурс без гарантии добраться до цели. Зато на маршевых становилась более чем вероятной угроза её проскочить.
Учитывая же, что космогатор Альварес, будто издеваясь, предложил целых три гипотезы местоположения чудом выживших, оттягивание момента спасательного броска становилось по-человечески понятным даже стажёру. «Кому из пилотов / имперского космофлота / бывала охота / при всех сесть в болото?» — пусть и детский стишок, а справедливый.
Дополнительную роль в откладывании спасательной операции в своё время сыграли дискуссии об инфекции, душою каковых выступил инженер Монарро. Ныне Монарро образумлен, однако… Что, если сторонников эпидемической концепции событий больше, чем отважилось выступить?
А их наверное больше: Родригес мог судить по своим братцам-стажёрам. Казалось бы, им-то что? Но и Флорес, и Лопес инфекцией озаботились — ему ли не заметить, как сосредоточенно споласкивали они перед ужином свои чистые с виду ладони?
По правде говоря, самих концепций объяснения происходящего вокруг «Антареса» — если отсеять совсем уж экзотичные и тупо-эклектичные до разрывов логики — остаётся не более двух.
В первой концепции Галактический Альянс благороден до святости, его недруги сплошь подлы и вероломны, а планету Эр-Мангали действительно посетила жуткая инфекция. Чтобы локализовать её и спасти от беды человечество, Альянс начинает строительство грандиозной системы «Карантин». Но враги Альянса препятствуют запуску станции, поскольку: а) с самого начала хотели, как хуже; б) из вредности заразились инфекцией сами. Но Альянс находит в себе силы зачистить врагов и запустить систему. Тут бы и счастье для человечества наступило, но вероломный имперский крейсер вступается за носителей инфекции с целью дальнейшего её распространения. Особенно опасна здесь злая воля седовласого коммодора Гуттиэреса, у него же перед Альянсом ни стыда и ни совести!
Кстати, эта концепция оптимистична в плане надежды вернуться с миссии. Главное, надо помнить, что ни Альянс, ни майор Домби лично с милыми его обезьянками — тебе не враги. А вот о Гаррисе с Трентоном такого наверняка не скажешь (они ведь могут быть инфицированы). И о коммодоре не скажешь — он из пустой гордости подверг опасности жизнь хороших парней, которые честно выполнили свой долг. Чтобы счастливо вернуться и им, и тебе самому, что надо делать? Главное — не доводить до смертоубийства. Тогда тебя, может быть, пощадит даже имперский трибунал по возвращении. Ну, а кому совесть его имперская сейчас дороже, чем долгая жизнь потом — тот может просто так улететь, о героях-десантниках не позаботясь; главное — всё получится! Если ты не инфицирован, система «Карантин» тебя ни капли не тронет.
Зато другая концепция мрачна донельзя, так и брызжет в глаза пессимизмом. По ней, так система «Карантин» выстроена ради охраны путей побега людей с каторжной планеты Эр-Мангали, а эпидемия, вспыхнувшая на каторге, выступила лишь поводом. Не будь его, стоило бы его выдумать! Ну, чтобы всей галактике объяснить, почему рабский труд на тебя должен ассоциироваться с гуманизмом.
В этой второй концепции «Карантин» инфекций не различает. Да и зачем бы, если его задача — не выпускать с каторги людей? В этой же версии становится по-человечески понятным побуждение ныне уничтоженной смены оттянуть пуск системы: коли запустишь, так уже не сбежишь! А вот солдатам Альянса нет оправдания: чтобы выполнить глупый приказ, они истребили целую смену на станции. Они опасны для людей-носителей свободной воли, искреннего чувства и светлого разума, посему разумнее всего их самих вовремя уничтожить. Правда, «разумнее» не значит «легче»!
Раз инфекции никакой нет, подобрать Гарриса с Трентоном становится безопасным. Однако, по большому секрету говоря, это не радует. Включена система «Карантин», настроенная на человека, а не на какую-то там инфекцию. Это значит — всё бесполезно. Ни крейсеру, ни бывшим его пассажирам отсюда уже не уйти. Стараться подойти к рубежу победителем — как-то примитивно и мелко, вроде яростной возни малышей в песочнице, крытой тяжёлой тенью из-под ширящегося по небу грибовидного облака ядерного взрыва.
Вторая концепция более правдива. Но неприемлема для деятельных натур, так как полностью исключает всякую надежду. Чтобы не опускались руки, люди на «Антаресе» до конца её не додумывают, даже много повидавший на своем веку седовласый коммодор. А уж гориллы — те об её существовании вообще не знают. Что и позволило им в бодром сознании своей альянсовой правоты истреблять станционных людей — и зачем? Чтоб идиотским пуском системы приблизить час собственного пленения навеки.
2
Всякий конфликт с Альянсом — это так называемая «война крепких нервов». Таиться в состоянии оперативной готовности, показывая наружу расслабленность и беспечность. Провоцировать противника на ошибки — он ведь раскрывается, делая каждый ход. Правда, провоцируя его деланным расслаблением, провоцируешь и себя расслабиться не понарошку.
Отчего до сих пор не найдены Гаррис и Трентон? Родригес думал сперва: пилоты медлят, инженер противостоит, стрелки втихаря не согласны. Но нет: решает-то коммодор. Если Гуттиэрес не даёт отмашку, значит, вопрос поиска людей увязан с другими вопросами противостояния с космодесантом Альянса. Словно в шахматной позиции, где любая поспешность игрока наказуема очень даже наглядно.
Итак, какова нынче расстановка возможностей? В руках у белых (то есть у Альянса, он ведь всегда начинает, и притом всегда, словно в белых одеждах) — так вот, у них в руках нет космокрейсера, зато есть несколько модулей станции, расположенных вокруг него: своего рода шах.
Правда, из этих модулей лишь парочка сумеет гарантированно уничтожить крейсер — та, что несёт гравитационные пушки.
Станет ли майор Домби применять эти пушки? Естественно, лишь как последний довод. Майор-то думает про себя, что он не самоубийца. Крейсер он всё ещё надеется захватить, а не расколошматить с визгом: «Не доставайся же ты никому!».
А вот коммодор постарается эти пушки нейтрализовать первыми. Чуть что — велит орудийцам долбануть именно по ним. Система «Карантин» без подобных пушек — куда более дружественная система, ведь так? А имперский флот во всех передрягах стремится единственно к дружелюбию.
А что майор? Знает ли он, что модули с гравитационными пушками под угрозой? Наверное. Только спрятать он их никуда не может, так что, поди, заранее смирился с их скорой потерей. Поставил на них тех из своих людей, которых ценил всего меньше. Мысленно с ними простился, как с фигурами, годными лишь для шахматного гамбита. Приготовился по ним демонстративно горевать, памятовать во всяком будущем торге.
Что майор Домби имеет ещё? Несколько боевых модулей, способных нанести крейсеру вполне ощутимый урон — только не одномоментно, не так, чтобы размазать одним залпом. Имеет модули-ангары с парочкой боевых катеров — и другие модули, начинённые целыми штабелями маломестных спасательных капсул.
Капсул у майора много, даже больше, чем людей, вот и будет их тратить почём зря. Крейсеру они всё равно не противники — какое на них вооружение? А вот катера — ударная сила нынешнего войска Домби. Бросить её в первый же бой майор поостережётся. Прибережёт для верного выигрыша. При поддержке статичных модулей эти маневренные машинки будут жалить неповоротливый «Антарес» наподобие пчёл, подбираясь к уязвимым местам — сочленениям защитных экранов.
Но ведь отобьёмся, да?
— Внимание на голоэкран внешнего вида! — призвал из рубки пилот Эстебан. — Противник выводит из ангаров капсулы. Десяток летит к нам, ещё пять — удаляются, видимо, с поисковой целью.
Родригес взглянул на экран, когда-то демонстрировавший станцию «Карантин» в целом, а теперь — центральное облако её модулей, разлетевшихся после запуска системы.
Да, повсюду тускло поблескивали треугольные борта остроносых капсул — точно рой бабочек моли разом выпустили из гардероба. Не подслушал ли Домби его собственные недавние мысли?
Отвлекающий манёвр — к крейсеру, а главное направление — на зачистку. Бедные Гаррис и Трентон вряд ли когда попадут на «Антарес», если только… Если только пилотирование этих капсул и простейшая космогация значится в числе умений альянсовой десантуры.
А вот в последнем возникают сомнения, особенно когда замечаешь неуверенные движения судёнышек. Большинство пилотов капсул — впервые за штурвалом, или очень уж артистически притворяются.
— Душераздирающее зрелище! — буркнул пилот Кастелло, глядя на явные трудности, возникающие у рассаженных по капсулам горилл.
— Они ещё пытаются держать строй! — хохотнул Мадейрос. — Как бы не столкнулись между собой без особенной нашей помощи…
В этот миг пилот Эстебан объявил из рубки: майор Домби желает поговорить с крейсером. И охота снова сотрясать воздух?
Но коммодор Гуттиэрес молча кивнул. Эстебан вывел в кают-компанию майорский крикливый недобаритон.
— Именем Галактического Альянса мы требуем пропустить наши капсулы на крейсер «Антарес», незаконно выведенный из поля действий совместной миссии… — начал Домби крайне велеречиво.
— Слишком долго говорит, — вполголоса бросил коммодор, — скорее всего, просто заговаривает зубы. Внимание на его боевые модули и ангары, Эстебан!
Почти сразу же пилот Эстебан доложил:
— Он выводит из ангара боевой катер. Боевые модули находятся в прежнем положении, но лучевые турели медленно нацеливаются на нас.
— Гравипушки?
— Изменений не видно.
— Рамирес, Ферабундо!
— Слушаем!
— Держать жерла гравипушек в прицеле главных орудий.
— Будет исполнено!
А майор всё ещё что-то говорил, кажется, напирая на то, что спасательные капсулы идут с миром и гуманитарный долг всякого имперского флотского офицера состоит в том, чтобы принять на борт подразделение Альянса, терпящее бедствие далеко не по собственной воле.
— Ага, — нервно хохотнул комендант Мартинес, — этих бедственных десантников на борт только пусти — там уж они окажутся в своей стихии и мигом наведут свой порядок…
— Молчать!!! — с какой-то весёлой злостью рявкнул Гуттиэрес.
Мартинес осёкся, так как подумал, что коммодор осерчал лично на него. Но командирский голос прошёл в переговорное устройство, то есть адресовался в первую очередь майору Домби.
— Как? — ошарашенный предводитель зверья не понял, что случилось.
— Отвести боевой катер обратно в ангар! В противном случае ваши действия будут расценены как нападение на имперский крейсер!
— Вы смеете на меня кричать? — Домби завопил тоже неслабо.
— Орудия, залп! — это Гуттиэрес произнёс в другое переговорное устройство, ведущее к изготовившимся для удара собственным стрелкам и орудийцам.
Это что, бой? Вот так, внезапно, с полуоборота? И что, так оно и бывает? Родригесу показалось, что чего-то в этом понять он так и не успевает, хотя упорно пытается.
3
Ах, вот что показалось Родригесу необычным: судя по наблюдаемому в кают-компании голографическому экрану, никакого боя так и не случилось. Где удары пушек, где разрушения боевых модулей, где капсулы врассыпную и перепуганный катер назад в ангар? События на экране развивались как ни в чём не бывало, так, будто воля майора Домби на них влияла, воля же коммодора Гуттиэреса — ни в малейшей степени.
Десантники Альянса… Может, они даже не знают, что мы с ними воюем? Плывут на капсулах к шлюзовым тамбурам, в нахальстве своём твёрдо уверенные, что кто-то им эти шлюзы откроет…
А что, если и правда — откроет?
Ведь команды Гуттиэреса стрелкам и орудийцам — как становится уже ясно и самому коммодору — не проходят. Измена?
— Эстебан? — спросил Гуттиэрес.
— Да, мой коммодор.
— Что происходит с внутрикорабельной связью?
Вот-вот, пока в рубке сидел Алонсо, всё со связью было благополучно, а как Алонсо сменился и занесло туда Эстебана…
— Связь работает.
— И с орудийными отсеками?
— Так точно.
— Почему же оттуда нет ответа о выполнении?
— Вероятно, потому что выполнения нет! — неожиданно для себя ляпнул стажёр Родригес, ибо пилот Эстебан отвечать не решался.
В кают-компании воцарилась тишина.
Все смотрели на тот экран, что когда-то показывал станцию, а теперь подконтрольное Домби центральное облако автономной мультиорбитальной системы «Карантин» — испускающее вокруг себя ещё одно облако, динамично меняющее очертания: спасательные капсулы, вышедший-таки из ангара боевой катер. Кстати, катер, в отличие от капсул, пилотировался довольно-таки сносно. А уж стрелки на его бортовых орудиях своё дело тем более знают: всё-таки Альянс — не какая-то там империя…
— Момент истины, — хмуро произнёс коммодор, — экспликация той измены, о которой я подозревал вот уже несколько лет. Повода не находилось проверить… Эстебан!
— Слушаю, мой коммодор!
— Все ли орудийцы и стрелки на своих местах?
— Так точно.
— Задрай орудийные отсеки!
— Выполняю… — Эстебан ответил сдавленным голосом, явно соображая на перспективу: следующим-то шагом по уставу должно быть переключение контура управления всеми орудиями на рубку. Стало быть, ему, дежурному пилоту, и залп давать вместо забастовщиков…
— Итак, — Гуттиэрес объявил в переговорное устройство, припечатывая невидимых глазу ослушников, словно могильными плитами, — под арестом объявляются пятеро: орудийцы Рамирес и Ферабундо, стрелки Маркес, Чинчес, Неринья…
Бабах!!!
Запоздало грохнуло орудие. Крейсер содрогнулся. На экране — в том с великим трудом удерживаемом ряду спасательных капсул, которые шли на мирный захват «Антареса» — хаос и неразбериха скачкообразно усилилась.
А на месте жерла гравитационной пушки, давно и нагло торчавшего из веретеновидного модуля справа от Пускового — расцветал огненный цветок.
— Неринья, — коммодор сообщил экипажу словно бы по секрету, — это орудие с его турели. Можно поздравить стрелка: отличный выстрел. Альянс окажется в ярости! — он счастливо засмеялся, следя за циклом развития огненного цветка, достойного голографической кисти величайших арт-ботаников современности.
Вряд ли кто выжил в том изначально обречённом модуле, которому не повезло нести на себе столь опасную для крейсера гравипушку.
Но ведь осталась ещё одна? На другом, очень похожем модуле.
— Коммодор, глядите, она поворачивается!
Толстощёкое жерло гравитационной пушки явственно поменяло угол наклона, отыскивая прицелом «Антарес» — не маленькую мишень.
Бабах!!!
И гравипушка рассыпалась дождём блестящих осколков.
— Первое орудие, за него отвечает Рамирес, — констатировал коммодор. — Что ж, меткие выстрелы парням непременно зачтутся на трибунале.
Он знает, что кому зачтётся? Может быть, коммодор — Господь Бог? На корабле — да, можно согласиться, но после?..
Тут крейсер сотрясся, стажёр Родригес шлёпнулся на пол вместе с ранее жёстко закреплённым креслом, да и вокруг, куда глазом не кинь, экипаж повалился на пол. Никто, даже Гуттиэрес, не удержался на ногах, чтобы бравировать потом флотской несгибаемостью.
Борт-инженер Монарро сообщил со вздохом:
— А это попадание — уже в нас.
4
Сребробородый Альфонсо Энрике Гуттиэрес вчистую выиграл спор со своими собственными стрелками. Стрелки не хотели гневить Альянс, надеялись отсидеться, так ни в кого ни разу не выстрелив. Были готовы даже слегка наплевать на прямой приказ коммодора.
Получилось ли наплевать? Нет же, не получилось. Хитрец коммодор их вынудил вступить в бой, а там уж для пацифизма места и времени у них не нашлось. Огневых точек у противника отыскалось порядочно. Некоторые — размещённые на маневренном катере — к тому же, быстро перемещались. Стрелкам было явно не до тех мер жёсткого воздержания от убийства солдат Альянса, которые, как они, верно, надеялись, зачтутся им на флотском трибунале по возвращении.
Ведь если позволишь воинам света всея галактики насмерть в тебя попасть из летального их оружия, то, пожалуй, на трибунале слово в твою защиту прозвучит разве что в самом грустном, посмертном режиме — охраняющем от нападок отнюдь не тебя самого, а только лишь светлую-пресветлую твою память.
Бой шёл несколько минут, затем неуклюжие тускло-золотистые молевидные капсулы развернулись обратно в свои гардеробы-космоангары.
Ни одна из безобидных молей от огня с «Антареса» не пострадала. Только две из них бездарнейшим образом столкнулись по вине дилетантов-пилотов.
Что касается малоподвижных боевых модулей, так среди них орудийцы со стрелками, даром что предатели, а исхитрились, выцелили, вывели прочь из строя целых четыре штуки.
Но и пропустили три попадания, в основном — от орудий планетолёта. По-настоящему больно ужалить «Антарес» боевой катер майора не сумел, но три неслабых пробоины во внешней обшивке, один уничтоженный дотла технический отсек — достаточное напоминание, что могло быть и хуже.
— Монарро, оцените ущерб и запрограммируйте роботов на восстановление, — велел Гуттиэрес.
— Слушаюсь, мой коммодор, — инженер вышел, прихватив переносную техаптечку, с которой не расставался во всех перемещениях по крейсеру.
— Эстебан!
— Да, мой коммодор.
— Что там слышно от майора Домби?
— Ругается, — с улыбкой в голосе сообщил Эстебан. — Я до сих пор не соединял с вами, чтобы не отвлекать от более серьёзных дел. Хотите его послушать, мой коммодор?
— Пожалуй, теперь можно и послушать, — в тон ему откликнулся Гуттиэрес.
Раздосадованный майор Альянса был, как всегда, многословен. Грозил имперскому экипажу карами на имперском же трибунале, указывал на новое обстоятельство: со стороны солдат Альянса появились жертвы; это многое меняет; меняет почти всё! Знаете, что бывает за содеянное? О, многое…
Коммодор попробовал что-то ответить, но майор его словно не слышал. Продолжал свой поток угроз, адресованный, наверное, не Гуттиэресу, а другим.
— Отключи его, Эстебан, — холодно сказал коммодор, — безумец разговаривает сам с собой.
Кстати, кому выгодны эти жертвы среди горилл? Неужели всем? Ясно, весьма выгодны коммодору: чтобы привести в чувство свой экипаж. Майору? Ему выгодны тоже: чтобы нависать над головами преступных имперцев грозным дамокловым бластером. Саму-то операцию по зачистке станции Домби провёл без жертв, это ему зачтётся. Жертвы от внезапного нападения имперского экипажа на него никто не повесит. Повесят на коммодора, ведь Альянсу такое на руку. Повесят когда? На имперском трибунале.
И снова Родригеса поразило расхождение двух правд. Имперский трибунал, что там будет? По версии Гуттиэреса, там будут судить стрелков из его экипажа — за то, что молчаливым промедлением обозначили свой отказ выполнять приказ коммодора. По версии Домби, там будут судить Гуттиэреса, а также всех, кто с ропотом или без ропота выполнял его приказы, направленные против Альянса и его верных солдат.
А кто прав? Если смотреть по тому, как должно бы быть — прав Гуттиэрес. Если смотреть на то, как в нынешнем едва ли не бедственном положении империи быть единственно может — прав Домби. Альянс додавит империю — не на уровне коммодора, так на уровне адмирала, начальника космофлота, военного министра, наконец.
А как будет на самом деле? Здесь Родригесу чуется, что не сбудутся обе версии: ни невероятная коммодорская, ни вероятная майорова. Почему не сбудутся? Потому что до каждого из трибуналов надо ещё дожить и вернуться с миссии.
5
По итогам боя Гуттиэрес очень быстро принял решение о том коротком прыжке на маршевых двигателях с круговой орбиты на предельную эллиптическую, который приблизил бы спасение связиста Гарриса и специалиста Трентона, затерявшихся на одном из дальних модулей системы «Карантин».
Пилот Эстебан требуемую операцию выполнил безукоризненно, в полном соответствии с подготовленной космогатором Альваресом картой местонахождения модулей станции. Когда Антарес зафиксировался в новом своём положении, в поле зрения крейсера, выведенном на кают-компанейский экран, оказался лишь один из модулей системы «Карантин» — тот, который Альварес определил в наиболее вероятные.
— Кастелло, ваш выход, — сказал коммодор.
Темнокожий пилот согласно поднялся с кресла и направился в отсек спасательных капсул.
— Может, лучше вывести катер? — будто ради очистки совести возвращаясь к давнему обсуждению, предложил Мадейрос.
— Нет, — покачал головой коммодор, — катер всегда в резерве. К тому же, ведь он — далеко не катер Альянса; его защита и вооружение не многим превосходит те, какими располагают обычные капсулы.
И здесь — скороговорка. Гуттиэрес воспроизводил старые аргументы, к которым сам давно утратил интерес. Разговор, начатый при обсуждении одного из прошлых боёв? Видимо, есть различные тактики применения катеров: классическая, к которой привержен коммодор, и более свободная, принятая новым поколением.
— А если они не здесь? — кивнул Мадейрос на модуль в центре экрана, формой напоминающий усечённую призму с нелепым скруглением некоторых углов.
— Тогда Эстебан прыгнет снова, — пояснил Альварес.
— И так двадцать раз?
— Нет, — возразил Альварес, заново что-то прикидывая, — максимум восемь. Остальные конфигурации не соответствуют описаниям потерпевших. Есть, правда, некая вероятность, что они нас зачем-то вводили в заблуждение…
— И другая вероятность, что каратели Домби отыщут их раньше нас, — напомнил доктор Гонсалес.
На экран медлительно вплыла спасательная капсула, худо-бедно прикрываемая дальним силовым коконом «Антареса». Затем, резко прибавив ходу, она покинула защищённую область и подошла к висящей в пустом пространстве ксенотехнологичной штуковине.
Опасный момент — этот выход из-под защиты. Пусть в обозримом поле ни боевых модулей, ни катеров противника не наблюдается, но возможностей слежения у системы «Карантин» — разумеется куда больше, чем у крейсера. Система ведь под слежение и заточена! Потому и прилететь от неё может что угодно и во всякий момент. Во всякий неподходящий.
— Мой коммодор, они здесь! — раздался торжествующий голос Кастелло.
На экране в ровной, словно бластером срезанной полированной поверхности усекновения бесформенного модуля отворилась такая же бесформенная дверца. Две фигурки в гермокостюмах ухватились за выпущенный со спасательной капсулы присосчатый фал.
— Надо же, что за редкое везение! — прокомментировал Мадейрос.
— Не везение. Точный расчёт, — поправил Альварес.
— Один чёрт, — усмехнулся тот.
Фигурки в гермокостюмах выбрались из тесного модуля и, стараясь ни на миг не выпустить фал, полезли к распахнутому перед ними боковому люку капсулы.
— А точно ли это Гаррис и Трентон? — усомнился Мартинес.
— Что ты имеешь в виду? — обернулся к нему коммодор.
— Мало ли… Вдруг каратели их уже обнаружили и подменили?
— От Альянса подобной каверзы можно ждать, — понимающе кивнул Гуттиэрес, — но от майора Домби — всё-таки нет. Его стиль — это не дать нашим людям добраться до крейсера. Если узнает и сможет — ещё воспрепятствует.
Капсула с Кастелло, Гаррисом и Трентоном на борту вошла уже под защиту силового кокона «Антареса», когда невесть откуда в её направлении прилетела космоторпеда. Самонаводясь, торпеда старательно приближалась к несчастной капсуле, и если бы не кокон, поразила бы её. Отброшенная силовым полем, торпеда быстро среагировала на препятствие, сделавшее цель недоступной — и там же, у границы кокона с яркой вспышкой самоуничтожилась.
Кто её знает, какой из новейших боеголовок зловредного действия та торпеда была начинена, но взорвалась она неслабо. Корпус подлетевшей к «Антаресу» капсулы тепловым излучением так оплавило, что страшно было смотреть. Люди, как обнаружилось после, всё же успели выскочить и укатиться от дикого жара вглубь принимающего отсека, но отсчёт их жизней шёл на миллисекунды. Опоздай кто-то из них — был бы заживо сожжён огнём дезинфекции. Именно под таким названием ныне и существует огонь инквизиции — на современном этапе фанатичной охоты на ведьм.
6
Сказать, что явившихся в кают-компанию Гарриса с Трентоном экипаж встретил аплодисментами, исполненными искренней радости — было бы преувеличением. Хотя в ладоши кто-то и хлопнул, не без того.
Но стоило бы учесть недоверчивый кинжально-быстрый взгляд коменданта Мартинеса, как бы сличавший лица вновь прибывших с недавно выбывшими пассажирами. Нет? Вроде, успокоился.
А ещё посмотреть на встревоженную мину Монарро, который всматривался в две фигуры со станции, словно в посланцев с того света — и, наверное (может, неосознанно) искал на тех же многострадальных лицах доступные взору следы ужасной болезни.
Хотя теперь-то что за смысл их искать? Гости крейсера уже всех инфицировали, как только могли: они ведь сняли гермокостюмы.
Выглядели, кстати, очень помято, неряшливо. В спешке убегали, спешно прятались, пережили немалый стресс — и перед выходом в кают-компанию не догадались привести себя в порядок, удалить со щёк двухсуточный слой щетины… А имперские офицеры всё подмечают.
Стажёр Родригес и сам представлял этих двоих несколько иначе. Во-первых, думал, что они моложе — по крайней мере на десяток лет. У сорокалетнего Тома Трентона был голос молодого парня. Связист Джой Гаррис звучал солиднее — но тоже не на свои пятьдесят. Эти люди служили Альянсу, выполняя сугубо технические функции — такая работа, говорят, здорово инфантилизирует. Во-вторых…
— Старший не выглядит здоровым, мой коммодор, — спустя минуту после явления спасённых решился высказаться Монарро.
— Я не здоров, — признал Гаррис, — думаю, заработал сотрясение — только что, покидая капсулу. И плечо, кажется, вывихнул — неслабо так приложился. Нас ведь там чуть не поджарило…
— С вашего позволения, мой коммодор, я займусь прибывшими? — подал голос доктор Гонсалес. — Окажу первую помощь, заодно проведу анализы. Ну, насколько хватит моих препаратов.
— «Эпидемическая инфекция»? — безошибочно определил Трентон. — Поищите, почему бы и нет. Но прежде чем мы с Гаррисом ляжем на обследование, с вашего разрешения, коммодор, — он поклонился, — хотелось бы получить представления о ваших дальнейших действиях.
— Что вас интересует? — сухо спросил Гуттиэрес.
— Лишь одно, — с миной изрядной мрачности вздохнул Трентон, — собираетесь ли вы прорываться через систему «Карантин»?
— Конечно, да, — сказал коммодор.
— Благодарю за ответ, — вздохнул Трентон. — Жаль. Этого я и боялся.
7
Есть люди с талантом портить всем настроение. Кажется, Трентон из них. Он напомнил о том, о чём экипаж «Антареса» и без него слышал, но рад бы хорошенько забыть и не слушать снова.
— К несчастью, — сказал он, — система «Карантин» Альянсом запущена. Это значит, воздвигнут барьер односторонней проницаемости вокруг планеты Эр-Мангали. Это значит, никто, кто находился в пределах действия системы в момент запуска, отсюда не уйдёт. Ни майор Домби с его гориллами, ни лёгкий крейсер «Антарес». Никто.
— Майор об этом, верно, не в курсе, — с кривоватой ухмылкой промолвил пилот Мадейрос.
Уж ему бы, чем над врагами зубоскалить, вовремя бы вспомнить о том, о чём не в курсе он сам. Ведь не майора же ему спасать, правда?
— Именно потому, что майор был не в курсе, а точнее, его намеренно ввели в заблуждение, — терпеливо пояснил Трентон, — он и наших поубивал, и систему включил. А догадайся он, что ему эта система сулит — трижды бы задумался, стоит ли подключать?
Слушая человека с нелёгкой судьбой, Родригес по своему обыкновению отмечал фактические ошибки, пробелы в аргументации — всё, что только можно найти. И вот ведь незадача: Трентон звучал в целом убедительно. Что до отдельных якобы ошибок, они на поверку оказались мнениями, натянутыми на гулкие барабаны реальности, да ещё столь туго, что впору им лопнуть.
Взять хоть бы тезис, что майор Домби — ограниченная скотина, которая вряд ли о чём-нибудь взялась трижды подумать. Факт? Нет, просто мнение. Трентон думает о майоре, что тот малость сложнее. И действительность с ним вовсе не спорит — и нам бы не надо, если отставить тенденциозность.
Надо признать: Домби мог действовать не в плену глупого самообмана; мог понимать, что к чему, ничего бы в его действиях от этого понимания не изменилось. Допустим, майор понимает, что пуск станции приводит его к невозможности вернуться, которую ловко подстроило начальство. Но: может ли Домби ослушаться, чтобы вернуться? Разумеется, нет. Если ослушается, ему бы куда разумнее не возвращаться. А если вернуться по-всякому не придётся, то почему бы не проявить послушание? На всякий-то случай…
— Вы предлагаете имперскому коммодору опустить руки? — Гуттиэрес умел говорить с тонкой насмешкой.
— Вовсе нет… — замотал головой Трентон. — Но я предлагаю не выходить из безвыходной ситуации путём суицида. Это значит — не спешить, повнимательней всё обдумать, а уж потом прорываться…
— Сколько времени нужно на обдумывание?
— Не знаю, — горестно вздохнул Трентон. — Учёные с нашей станции бились над этой проблемой где-то с полгода. Как вы знаете, времени, отведенного Альянсом, им не хватило.
Не хватило. А смена на станции была — под тысячу человек. Пусть там не все учёные, но всё-таки… Сколько же времени потребуется крейсеру «Антарес», чтобы его малочисленный экипаж произвёл сопоставимое количество человекомыслей?
— Вы считаете, силовой прорыв невозможен? — переспросил Гуттиэрес.
— Абсолютно самоубийственен.
— Но почему?
— Если бы я знал… Мы целой станцией так и не проникли в суть этой ксенотехнологии, но в чём имели печальные случаи убедиться: она работает. И даже малой коррекции со стороны землян-разработчиков — не очень-то поддаётся. Как результат, в пришедшем к нам образце мы ничего не меняли. Только дополнили — внешним образом. Против земных дополнений — какие-то шансы есть. Против системной ксеноосновы… — Трентон беспомощно вжал голову в плечи, демонстрируя меру своей обнадёженности.
— Любую системную ксенооснову можно разрушить, — убеждённо сказал коммодор. — Поэлементно. Начать хотя бы с того модуля, откуда мы вас только что сняли. Крепким этот призматический осколок …э непонятно чего — вовсе не выглядит…
— Заблуждение, — прошептал Трентон. — Многократно проверенное с негативным итогом. Ксено-модули неуничтожимы, так как строятся из ксеноматериалов, которые потенциально вечны. И при этом регистрируют малейшую попытку своего разрушения — как это достигается, не могу сказать. И, что совсем уж грустно, непременно наказывают за такие попытки любой объект, замеченный в разрушающей их активности.
Час от часу не легче.
— И ещё… — Трентон последнее проговорил уже на выходе, провожаемый доктором Гонсалесом в медицинский отсек. — Я молчал об этом, но вы должны знать. Чтобы забрать Гарриса и меня, ваш крейсер очень рисковал. Очень. Дело в том, что рубеж, за который система «Карантин» пилотируемые людьми объекты не выпускает — где-то уже совсем-совсем рядом. Извините, что говорю об этом только сейчас, но, сами понимаете — нам страшно не хотелось умирать совершенно одним, там, в тесноте…
— Ишь какие, — проворчал ему вслед Мартинес. — Не хотели умереть в одиночку. Вместе с нами им захотелось…
— Так значит, нам ещё повезло? — раздражённо хмыкнул Мадейрос. — А на маршевых-то двигателях могли проскочить только так. И…
— Надо поблагодарить Эстебана, — сделал вывод Альварес, — что провёл наш крейсер строго по моей карте без всякого дополнительного «и». Всегда говорил, что точность действий — первейшее качество пилота.
— Это что же, — толкнул и Родригеса локтем в бок настырный мерзавчик Флорес, — если бы наш прыжок на маршевых был чуточку подлиннее, он бы уже был последним нашим прыжком? До меня, что ли, правильно дошло?
— До кого правильно доходит, тот не безнадёжен, — буркнул Родригес и покосился на Лопеса. Тот преспокойно спал в позе мыслителя, подпирая ладонью широкий лоб. Что ему ловкие прыжки Эстебана, что ему шаги, в ложной уверенности предпринимаемые коммодором? Что ему пропасть, грозящая распахнуть свой зев после каждого неверного шага?
Увы, с каждым шагом «Антареса» дело его и судьба становятся только грустнее. Слабое утешение лишь в том, что застрять под планетой Эр-Мангали значит очень нескоро явиться на тот наливающийся багровым цветом трибунал, который, как это ни печально, будет имперским только по форме. А навсегда застрять — никогда не явиться.
8
Прошло несколько дней. Что это были за дни? Своего рода дни заточения, причём какого-то трагически многоступенчатого. В чём ступенчатость, в чём трагизм?
Начать можно с требования коммодора Гуттиэреса, чтобы экипаж находился в кают-компании. Что же, он там и находился — за исключением стрелков и орудийцев, арестованных на своих боевых местах. Представляя, каково там арестованным, имеешь повод порадоваться за свою относительную свободу. Но радость иссякает от одного сознания, что после полёта всех, кто вернётся, ожидает имперский трибунал. Выгородят там своих — ну хоть бы отчасти, или во всём покорятся мстительной воле раздосадованного Альянса? Ну а третья ступень несвободы представляет собой целую систему, зовётся которая «Карантин», и ограничила право движения радикальней иных ступеней — для всего крейсера.
Изнывать в заточении — гибель для дисциплины. Особенно, когда от твоего коммодора зависит совсем-пресовсем немного. Спасёт ли Гуттиэрес милый его, да и твоему сердцу крейсер? Убить — может запросто, но спасти?
Коммодор признал резонность сказанного Трентоном. Отказался от суицидального прорыва, как человек умный и трезвомыслящий. Для крейсера это даст хоть какой-то шанс, но для авторитета флотского офицера, согласившегося невесть чего ждать?
Каждый день в кают-компании происходили дискуссии. Выдвигались версии спасения корабля, подвергались критике, неизменно отвергались. Кажется, среди этих версий для Трентона ни одна не прозвучала впервые. На лице его — теперь уже тщательно выбритом, словно застыло выражение дежа вю, которое от случая к случаю только меняло свою интенсивность. Долгие совещания начальников его смены, на которые он был вхож, пока покойный Уотерфилд его не разжаловал. Что обсуждалось на тех совещаниях? Верно, всё то, что и ныне обсуждается — только уже в корабельном интерьере.
Роль, которую младший специалист Трентон сам собою занял в этих обсуждениях, не способствовала развитию доброго к нему отношения. То была роль критика, ниспровергателя надежд, эксперта по их малоадекватности. Собственных идей он почти не генерировал, а если какую всё-таки высказывал, то сам же её на ходу и разбивал. Невольно создавалось впечатление, будто он нарочно ведёт эмоциональную атмосферу крейсера в сторону пессимизма, безнадёжности, отчаяния. Если даже у Родригеса возникало, что и говорить о других собеседниках!
К счастью, по крайней мере один повод подозревать альянсного спеца в наихудшем — в первые же дни отпал. Доктор Гонсалес придирчиво изучил вирусную и бактериальную флору Трентона с Гаррисом, не заметил там никаких вопиющих аномалий. От нечего делать даже вылечил Гарриса от юрбургского стафилококка — возбудителя латентной формы космонасморка, способной активизироваться лишь в режиме длительного переохлаждения.
А вот и самый тревожный симптом: версии того, что надобно делать, чтобы увести «Антарес» из-под гиблой опеки «Карантина», стали заметно иссякать — а ведь недели не прошло. Некоторые из них повторялись — почти в той же формулировке, что была уже отклонена как несбыточная.
Несколько раз Альварес повторно вносил зарубленную идею о гиперпространственном прыжке. Увы, в наличных условиях — внутри звёздной системы, рядом с орбитой планеты — такой прыжок был ещё более верным шагом к самоубийству, чем попытка состязаться с ксеносистемой.
Монарро никак не мог оставить идею «экранирования» людей, защиты от сканирования системой «Карантин» всего живого на удаляющихся от планеты летательных аппаратах. Инженер требовал проверки экранирующих свойств новых и новых материалов, которые перед тем находил у себя же в подсобке. Трентон ему терпеливо отвечал, что, хотя и рано заявлять о принципиальной невозможности такого экранирования, но все варианты материалов, как-либо применяемых в земных звездолётах, Альянсом уже проверены. С оптимистичным вердиктом: экрана нет.
Когда Монарро настаивал, что все другие воздействия и поля, за исключением гравитационного, хоть чем-то да экранируются, надо лишь поискать подольше, Трентон в ответ указывал, что сканирование физического пространства вокруг планеты происходит словно бы извне, из точки, по отношению к которой всякий вещественный и полевой покров расположен как будто в профиль. Непонятно? Но, к сожалению, факт.
— «В профиль» — это как бы «в сагиттальном разрезе»? — допытывался Гонсалес, но медицинская терминология, непонятная здесь никому, кроме него самого, ещё верней всё запутывала.
— Нет, — утверждал Трентон, — «в профиль» значит «в профиль». И, кстати, уничтожение отсканированных объектов происходит из той же точки. Как именно происходит? Ну, как полное и безостаточное схлопывание населённых людьми объектов куда-нибудь внутрь себя. Вам непонятно? Не мудрено: мне тоже.
Гонсалес тогда подмечал, что идеи неуничтожимости модулей системы и невозможности спастись от их действия слишком напоминают внушённые самосбывающиеся мнения. Трентон же возражал, что решительно всё, о чём он заявляет, подтверждено экспериментально. И далеко не один раз.
Кастелло надеялся, что «неуничтожимые» модули системы «Карантин» всё-таки можно уничтожить. Невозможно? А если всё-таки попытаться? Трентон замечал, что такие попытки не только обречены, но и не останутся безответными. Слишком настойчивый в её уничтожении объект система в какой-то момент внезапно уничтожает сама. Как именно? Всё тем же неизвестным земной физике способом.
Эстебан считал, что раз «Карантин» фрагментирован, это стоит использовать. Фрагменты его и впрямь нельзя уничтожить? Ладно, зато можно попытаться столкнуть с орбиты, на которой они крутятся. Обстрелять каждый из них тяжёлыми торпедами с тем расчётом, чтобы удар был направлен в сторону планеты — они и попадают с орбиты. Ну, а если торпеды недостаточно тяжелы, тогда постараться правильно разогнать какие-нибудь метеоры… Трентон ему на то возражал, что фрагментированность системы лишь видима, но сия видимость обманчива. «Карантин» целостен, хоть и держится на непонятных науке связях. Нельзя сбить один «фрагмент» — некая сила связывает его со всеми другими. А все вместе слишком тяжелы, чтобы столкнуть их с орбиты. Даже если (чисто теоретически) применить в качестве тарана сам крейсер.
Мадейрос — тот просто тупо повторял: пора прорываться. В смысле, вдруг повезёт? А умереть не страшно, ведь имперский флот ничего не боится (ой ли?), и то, что коммодор до сих пор колеблется — только деморализует экипаж. Озвучивая сию храбрую тираду, пилот красовался. Родригес так и чувствовал распирающее его удовольствие говорить то, что коммодору придётся не по сердцу. Раньше, наверное, сильней опасался? Теперь же, когда крейсер заперт едва ли не навеки безучастной карантинной системой — можно ведь себя проявить, да? Самым-самым. И храбрым, и благородным, и сообразительным — настоящим коммодором. Благо, и ответственности никакой, ведь если Гуттиэрес на твою речь поведётся, гибель экипажа ляжет на его дряхлую совесть.
Алонсо полагал, что система «Карантин» должна иметь хоть какие-то слепые зоны, не всё пространство над Эр-Мангали равноценно перекрывать. Трентон отбросил и эту надежду. Перекрывает, твердил он. Да, полностью. Да, и над полюсами тоже. Испытания недвусмысленно показали. Да, Трентону известно, что земные аналоги оставляют слепые зоны над полюсами. Но это ксенотехнология, она не оставляет.
Коммодор Гуттиэрес, как показалось Родригесу, в наибольшей мере был склонен согласиться с версией Алонсо. Во всяком случае, выслушав её критику Трентоном, он заметно помрачнел. Возможно, до сих пор он держал её в уме, словно запасного туза в рукаве, позволявшего смелей рисковать судьбою «Антареса» ради спасения тех двоих, чьи показания по возвращении пригодятся на трибунале. Двоих-то спасли, но теперь уж не до стратегий судебной самозащиты: рукав оказался внезапно пуст.
У Родригеса тоже была любимая идея, которую он, однако, продумывал в основном самостоятельно, а на общее слушание вынес лишь однажды. Планета Эр-Мангали, на дальней орбите которой вертится и крейсер, и сама карантинная система, создающая всем трудности. Не сыщется ли на планете какого-нибудь ресурса против системы? Ему резонно возразили, что саму систему потому и применили к планете, что нет у неё ресурса, позволяющего противостоять.
Так-то оно так, настаивал он, но всё же планета намного обширнее звездолёта. Находясь на ней, наверное, и думать-то легче. На это ему ответил Трентон, и вновь очень по делу. Сказал, будет с точностью до наоборот. Планета создаст новые заботы, отвлекающие от центральной задачи. Она потребует адаптации к тем порядкам, которые на ней заведены колониальной администрацией и простыми людьми — горняками, отнюдь не большими приверженцами интеллектуальных занятий.
Что до широких просторов планеты сравнительно с ограниченным объёмом кают-компании, то проку от них тем меньше, что они будут только мешать. Мешать концентрации мысли, подбрасывать замещающие задачи, способствовать уходу от вопроса. В общем, на корабле додуматься до чего-либо путного надежда гораздо выше. Правда, на станции, безвременно разгромленной солдатами майора Домби, эта надежда была ещё солиднее.
9
Когда пошла вторая неделя интенсивных поисков выхода, Родригес, будто встряхнувшись от спячки, стал замечать долгие паузы в обсуждениях. Паузы были дольше самих обсуждений. Определённо, дольше. Идеи же либо не приходили, либо с натугой являлись, но такие скучные, что их даже лень было критиковать. Что за безразличие к собственной судьбе одолевало экипаж «Антареса»? Что за унылое потакание ненавистническим планам Альянса? Всего верней, в эту нудь и ленивую апатию выливался спрятанный от себя жуткий животный страх.
А потом — к общему облегчению — паузы в обсуждениях стали заполняться. Пришло второе дыхание? Принесло имперскому экипажу новую веру в свои творческие силы? Увы, Родригес не успел как следует порадоваться. Быстро сообразил, чем заполняются паузы. Не новыми идеями, это точно. Внешними формами, где идеи могли бы быть, если бы вдруг говорящего ими осенило. Словами, предназначенными для того, чтобы больше столь тягостно не молчать.
Вопрос «что нам делать?» отныне всё чаще подменялся другим «что ещё может случиться?». Отвечать на этот второй вопрос оказалось легко и просто, ведь случается-то что угодно и с любыми последствиями, но, это важно, помимо воли самого экипажа!
Из множества версий развития ситуации, в которую попал экипаж «Антареса» большинство почему-то связывалось с активностью майора Домби. Отчего так, если коммодор Гуттиэрес майора, вроде, переиграл? Оказалось, не навсегда. Всякая победа имеет срок. Да, коммодор отбил дурацкую атаку на капсулах. Да, отбил у майора двоих человек — из тысячи приговорённых Альянсом к дезинфекции через расстрел.
Но дальше? Дальше Гуттиэрес утратил инициативу. Как это получилось? Из-за падения эффективности, активности, страсти. Из-за того, что старик себя повёл слишком по-умному, не желая предсказуемо попадаться в смертельные ловушки Альянса. В смертельные? Нет, не попался — до сих пор так и не угробил крейсер. Но именно из-за этого фиксированного полууспеха — попался-таки всё равно.
Пошла уже третья неделя пребывания крейсера на орбите Эр-Мангали, когда к Гуттиэресу пришло запоздалое решение. Что, если отменить бдения в кают-компании? Вместе с совещаниями о дальнейших действиях, сильно смахивающими на клоунаду.
Кажется, к этому решительному шагу коммодора подтолкнул стажёр Лопес. Дурачина, как уяснил, что в качестве версий для обсуждения можно нести всяческую пургу, так и не пожелал её облекать в формы, мало-мальски терпимые для здравого смысла.
— Вдруг система «Карантин» заглохнет сама собой? — предположил парень. — Нам к такому повороту надо же быть готовыми.
Монарро, Мартинес, Эстебан, Альварес и Финьес немного через силу заулыбались. Парня похвалили за неувядающий оптимизм и предложили подумать ещё; у него ведь здорово получается. Хвалили, улыбались, а сами напряжённо поглядывали вокруг: вызовется ли кто следующий?
Как же так получилось, что вместо того, чтобы всерьёз напряжённо решать мыслительную задачу, эти люди предпочитают имитировать внешние стороны неуловимо внутреннего процесса? Не рано ли они вошли в штопор отчаяния? К чему эта входящая в обыкновение ложь? Это ведь ложь себе!
Ну, что следующий? Ага, вот Монарро прокашлялся, чтобы повторить слово в слово свой зажигательный спич об экранирующих материалах, убеждая остальной экипаж, что жизнь продолжается…
Но заговорил коммодор. Да таким голосом, что все надолго притихли.
— Достаточно, — сказал он. — Благодарю всех за озвученные интересные версии. Если есть в мире истина, то она, наверное, здесь прозвучала. Либо — не прозвучит уже никогда. Человеку свойственно ошибаться. На этом, — он, чуть сутулясь, поднялся с места, — я объявляю сегодняшнее совещание закрытым. И не только сегодняшнее. Вы славно напрягли свои незаурядные умы, пора отдохнуть. Эй, Мадейрос! — позвал он пилота, в этот день дежурившего в рубке.
— Да, мой коммодор? — отозвался тот после долгой заминки.
— Отныне кают-компания перестаёт играть роль командного пункта. Уберите лишнюю информацию со здешних экранов, — Гуттиэрес отвернулся от гаснущего на экране образа Мадейроса к остальным. — Из экипажа более никого здесь не задерживаю. У вас свободное время.
— Но… как?.. — заблеял было перепуганный Трентон, видать, прямо на ходу прикидывая какие-то страхи с ужасами.
Коммодор искривил лицо в успокоительной гримасе:
— Размышлять о том, как уйти из-под контроля системы «Карантин», я никому не препятствую. Просто отныне я не неволю вас это делать. Кто хочет жить и вернуться, пусть думает. Остальным не обязательно. Можно прожить и здесь, сколько осталось… Да, — вспомнил он, — о появлении новых и ценных мыслей — докладывать лично мне. Я же сейчас возвращаюсь на свой уставной пост. В капитанскую рубку.