Секс, магия и психоделия

Интерлюдия. Тайны пригорода: история Джорджа и Марты

Джордж — инженер в одной из крупнейших инженерно-консультационных фирм в Соединённых Штатах. Он лысеет, ему около пятидесяти, придерживается консервативного стиля в одежде. Он живёт со своей женой Мартой в пригороде Филадельфии, у которого репутация настолько консервативного места, что радикалы иногда в шутку употребляют его название как синоним всего старомодного, зашуганного, скучного и гнетущего.

Каждое утро Джордж просыпается, чистит зубы, тщательно бреется (несмотря на то, что бороды у полных мужчин его возраста потихоньку перестают считаться чем-то возмутительным, он не собирается даже выказывать никаких внешних признаков умеренного индивидуализма) и едет на машине в Филадельфию. Весь день он корпит над техническими подробностями производства новых смертоносных игрушек для Пентагона, с помощью которых тот будет пугать своих конкурентов и убивать врагов. Марта занимается домашним хозяйством, иногда отправляется сыграть партию в бридж с соседками, иногда пишет стихотворения о природе, которые часто публикуют в миленьких женских журналах-предшественниках «Космо».

Они выглядят как идеальные «средние американцы», и все их соседи считают их таковыми.

Естественно, с Джорджем и Мартой не всё так просто, как кажется (иначе их бы не было в этой книге). Они курят анашу дольше, чем любые другие знакомые мне люди. Марту приобщил бывший кавалер, а она приобщила Джорджа вскоре после того, как они поженились.

«Он был музыкант, играл джаз», — сказала Марта, когда рассказывала мне об этой практически допотопной инициации. «Я тогда была такая модница. Это было так давно, что не было даже слова «бит-поколение». Мы себя называли попросту богемой».

Как бы ни боялся травы Джордж поначалу, со временем он превратился в её преданного сторонника.

По большей части Джордж и Марта курят вдвоём, в своей спальне поздно вечером. «И я опрыскиваю там всё после этого тремя разными освежителями воздуха», — с улыбкой добавляет Марта.

До шестидесятых Джордж и Марта никогда особо не боялись, что их застукают. Никто в этом пригородном гнезде республиканцев и грешников и не подумал бы, что их соседи предаются столь экзотическому, нехарактерному для белых людей пороку — в эпоху Трумэна и Эйзенхауэра уж точно. «Славные были деньки», — говорит Марта. «Это была наша маленькая тайна, и пока окна были наглухо закрыты, бояться нам было нечего».

Всё поменялось с наступлением шестидесятых. «Вокруг нас постоянно загребали молодёжь», — говорит Джордж. «Копы даже купили собаку, которая вынюхивала анашу. Они ходили по улицам ночью, а пёс лаял, когда чуял запах. Тогда они вламывались в дом. Это нарушало Конституцию, конечно, но тут любого, кто заговорит про Конституцию, считают коммунистом.[48] Мы помалкивали, и я накупил всяких хитрых замков, а кое-какие штучки сконструировал сам». Джордж, насколько мне известно, может считаться изобретателем ящичка для хранения запасов травы с возможностью уничтожать содержимое; он как минимум сконструировал один экземпляр. Никто из тех, кто вломался бы к ним в дом, с предупреждением или без предупреждения, никогда не нашёл бы вещественных доказательств.

Некоторые беспечные планокуры, с которыми я знаком, посчитали бы Джорджа параноиком — но они не боятся потерять такую работу, как у него.

Вот скажем, Джордж и Марта всегда открывают бутылку виски и делают по небольшому глотку перед тем, как накуриться. Если когда-нибудь к ним вломятся копы, то, арестуют ли Джорджа и Марту, будет зависеть от того, насколько «накуренными» они будут выглядеть, так как никаких материальных улик, выдающих наличие марихуаны, не будет. Они, таким образом, собираются пролить на пол виски и притвориться пьяными, чтобы скрыть, что действительно вызвало их румянец.

Джордж также пожертвовал крупную сумму, когда местная полиция собирала деньги с граждан, чтобы напечатать брошюру о вреде наркотиков, которую предполагалось раздавать в местной средней школе. «Я как-то херово себя чувствую из-за этого», — признаётся он. «В брошюре была уйма самых идиотских мифов из тридцатых годов — детишки, должно быть, смеялись над этим — но это по меньшей мере дало мне возможность встретиться с местными наркополицейскими и произвести на них впечатление по-настоящему законопослушного гражданина». Джордж знает, насколько ценная вещь имидж, и ожидает, что произведённое на них впечатление замедлит их настолько же, насколько его хитрые замки — если они вообще решат когда-нибудь ворваться к нему в дом.

За минуту и сорок секунд (говорит он мне, так как засекал время) он может сжечь весь запас травы в ящичке, а Марта опрыскает всю комнату тремя видами освежителей воздуха. В спальне есть своя специальная задвижка, чтобы задержать копов после того, как они попадут в дом через парадную дверь. Выглядит круто.

Но всё же Джордж не удовлетворён. Он человек методичный, и любит ко всем задачам подходить с научной точки зрения. Некоторое время он экспериментировал с запеканием травы в шоколадные пирожные или брауни («никакого дыма, никаких запахов, которые могла бы вынюхать их проклятая собака»), но в ящичке, температура в котором достигает 500 градусов Цельсия за 30 секунд, всё-таки остаются следы, когда кладёшь туда пирожные или брауни. А ещё он прикупил «гарантированно не содержащую следов наркотиков мочу» где-то в Боулдере, и натренировал ловкость рук настолько, чтобы обхитрить Полицию Урины.

Джордж, что любопытно, не думает, что марихуану нужно легализовать. Если уж на то пошло, он не думает, что запреты на продажу спиртного нужно полностью отменить.

«Лучший подход ко всем наркотикам, — говорит он, — это то, как канадцы поступают со спиртным. Так злоупотребляющие ими не будут представлять опасности для всех остальных, а взрослым, ответственным людям это даст возможность самим принимать решения, а не ждать каких-то милостей от государства.

У канадцев алкоголь продаётся только в контролируемых государством магазинах, и для его приобретения нужна лицензия. Если вас арестуют на улице за нарушение общественного спокойствия в пьяном виде, или вы попадёте в автомобильную аварию в состоянии опьянения, лицензия временно становится недействительной. Если проступки повторяются, лицензии могут лишить насовсем.

«Это — разумный подход ко всем веществам», — говорит Джордж. «Если люди хотят накуриваться дома, это их дело, общество не имеет права вмешиваться. Если они вылезают на улицу и достают других или что-нибудь ломают, тогда пусть общество с ними разбирается. Это простое, удобное, продуманное разделение, которое сможет понять даже пятилетний ребёнок. Частное, безвредное употребление никого не касается. Посягающее на чьи-то права или разрушительное поведение в результате употребления касается всех. Что может быть яснее?»

Наше общество сейчас определяет употребившего наркотик человека как нарушителя закона, основываясь исключительно на том, какой наркотик он употребил, не считаясь с тем, нанёс ли он какой-либо вред другим. Джорджу приходится жить по тем законам, которые есть, и он принимает все меры предосторожности, чтобы не попасться.

«Неудивительно, что так много подростков злы и отчуждены», — говорит Марта. «Ты как будто живёшь в оккупированной стране. Я, честно, не чувствую, что кто-либо обладающий властью — копы, Конгресс, кто угодно — представляет мои интересы. Иногда мне кажется, будто я живу в одном из старинных фильмов про оккупированную Европу из сороковых годов».

Именно так чувствует себя большинство курильщиков анаши. Если их действительно 60 миллионов, как это предполагается по некоторым оценкам, они — самое многочисленное меньшинство в стране (для сравнения, чернокожих американцев только 20 миллионов), и всё же они живут в странном мире французского Сопротивления.

(Их разговоры по телефону могут быть потешными:

Марта и Джордж решили проблему снабжения в манере, типичной для их осторожного подхода к нарушению законов. Сейчас их дилер — студент, учащийся в колледже, который находится в городке за несколько километров от их пригорода. Таким образом, среди тучи юных курильщиков анаши в их городке нет ни одного, у которого они бы когда-либо что-то купили, и ни одного, которому было бы известно, что они дуют траву. Неважно, сколько облав будет в кварталах к северу, востоку, югу или западу от них, их имена не всплывут ни в чьих признательных показаниях.

Джордж, показывая этот список предосторожностей мне, был одновременно и горд, и стеснителен. Он гордился исключительным вниманием к мелочам, которое проявили они с Мартой, но стеснялся оттого, что боялся, что я посчитаю его параноиком.

Я не посчитал. По моим ощущениям, со времён Рузвельта федеральное правительство разрослось до таких левиафановских масштабов, что каждый, кто не параноит, видимо, должен сидеть на мощных транквилизаторах.

Джордж и Марта никогда не пробовали ЛСД или какие-либо психоделики. «Мне не особо интересен Бог и вся эта мистическая хрень», — резко ответил Джордж, когда я его спросил об этом. «Меня достаточно сильно уносит и от травы», — добавляет Марта и читает одно из своих стихотворений о природе, чтобы доказать это.

У Джорджа другие причины. «У торчка, — говорит Джордж, — нет выбора. Он на крючке. А если человек не торчок, у него есть свобода ответить «да» или «нет», то он должен быть психом, чтобы съесть таблетку или занюхать порошок заведомо нелегального производства. Тут просто нет способа узнать, что тебе всучили».

Короче говоря, Джордж и Марта — идеальная, уравновешенная пара из сказки… если не считать курения марихуаны.

И ещё одной тайны.

Я её обнаружил не сразу — так же как и об их тайном пристрастии к анаше я узнал после года дружеских отношений.

(До сих пор я пребываю в убеждении, что они рассказали мне об этом, потому что надеялись, что я, писатель с бородой, мог приторговывать травкой).

Как-то раз в прекрасный апрельский денёк, в субботу, на втором году нашего дружеского знакомства, я зашёл к ним в гости и выпил по паре пив с Джорджем. Через какое-то время, после того, как с пивом в уилсоновском брюхе произошло обычное химическое превращение, я извинился и пошёл наверх по лестнице в туалет. Возвращаясь, я повернулся и пошёл не в ту сторону. Я оказался в спальне Джорджа и Марты.

Там, увеличенный в два раза по сравнению с оригиналом, нарисованный самими яркими цветами, которые только можно себе представить, на меня уставился лик тогдашнего Папы. А ещё он смотрел вниз, как я заметил, прямо на кровать. У него было сердитое, неодобрительное выражение лица (такое, какое часто можно встретить у изображений католических святых), будто он в тысячный раз собирался объяснять миссис Мёрфи, что нет, противозачаточными средствами нельзя пользоваться, хоть вы уже и нарожали двенадцать детей. И — как я снова заметил — похоже, он пялился прямо на кровать.

«Ты католик?» — позднее в тот же день спросил я у Джорджа.

«Бывший католик», — сказал он. «Совсем бывший. Мне по барабану вся эта мистическая муть, вся эта болтовня. Я время от времени хожу в местную епископальную церковь, но только для вида. Атомизм отвечает на все философские вопросы, которые я когда-либо хотел задать».

Ну, он так утверждает. Если бы я насел на него с вопросами про портрет Папы, он, наверно, сказал бы, что купил его на барахолке или распродаже, что-нибудь такое, просто из-за того, что благодаря жутким цветам и ханжеской мине это казалось забавным или вульгарно-претенциозным. О, да, я уверен, что объяснение этому такое — по крайней мере сознательное объяснение.

Однако Папа пялится на кровать, и перед его благочестивым ликом разворачиваются все картины вдохновлённого анашой, акробатического секса, который может быть у Джорджа с Мартой. Я подумал о теме родителей, наблюдающих и одобряющих сексуальное сношение — частой теме в порнографии и сомнительных шутках. («Вы что там творите с Мари в гостиной, Бенито?» «Мам, ебёмся!» «Вот и славно, вы только не деритесь»). Фрейдисты заявляют, что эта тема настолько популярна из-за того, что желание заниматься сексом на виду у обладающих авторитетом персон на самом деле весьма широко распостранено, только существует на уровне подсознания.

А тут ещё и обвинения, раз за разом повторяющиеся в судебных процессах над ведьмами в средневековой Европе (и в романе Гюйс-манса о дьяволопоклонничестве в девятнадцатом веке «Бездна») — в том, что ведьмы в своих обрядах используют предметы христианского культа и во время своих оргий пользуются ими как подручными средствами для секса. Некоторые из этих признаний были получены под пытками, но некоторые из них, скорее всего, подлинные. Ведьмы также использовали наркотики (упомянутые ранее белену и белладонну), которые вытаскивают спрятанные в подсознании вещи в сознающий разум. Каждый маленький мальчик, писавший на заборе «хуй тебе», действовал из тех же побуждений — чтобы заставить высшую власть столкнуться лицом к лицу с тем, что она, как заявляет, ненавидит, с тем, чего (как мы втайне верим) она жаждет так же сильно, как и все мы.

И вот за дверями дома в пригороде Джордж и Марта проходятся по всему многообразию позиций Кама Сутры (по крайней мере так себе это представляет моё несомненно нескромное воображение), дым Шивы вьётся в комнате, а на всё это смотрит Папа, но никак не может заговорить или запротестовать. А затем, отыграв роль в своём бунте и разрядившись в момент катарсиса на следующие несколько дней или неделю, Джордж просыпается наутро, облачается в свою униформу гражданина из среднего класса, и ведёт свою машину в черепашью процессию, ползущую к большому городу, ежедневной работе с её присобленчеством и ответственностью.

Уберите анашу и портрет Папы и кто знает, какой ещё вид бунта (политический? культурный? психотический?) испробуют после этого Джордж и Марта, чтобы доказать себе, что они — обладающие свободной волей индивиды, а не просто актёры в пьеске про мещан авторства доктора Лауры Шлессинджер.[49]