Мишелл Росснер родилась в Сан-Франциско и росла на Восточном побережье, на Западном побережье и в Юго-Восточной Азии. Она получила художественное образование, достигнув степени бакалавра изящных искусств по керамике и магистра изящных искусств по живописи; Мишелл поддерживает себя в форме, изготовляя маски для многожанровых представлений. Ее первый роман «Прогуливающаяся женщина», сильная и трогательная история о похожей на сны жизни аборигенов, получила премию Уильяма Кроуфорда за первый роман в жанре фэнтези. Она также лауреат премии Джона У. Кэмпбелла, присуждаемой лучшему новому писателю, за 1987/88 год. Действие ее последнего романа происходит в Сан-Хосе, штат Калифорния. «Слои картины», единственное стихотворение в этом сборнике, описывает через посредство воображения и воспоминания взаиморазрушительную связь между человеком и чужаком.
Дверь — словно рама вокруг картины:
Посреди комнаты, слегка наклонившись,
Стоит она.
Он лижет ее языком вдоль хребта,
Мокрой лаской окутывая каждый из позвонков.
Продвигаясь все выше, он достигает зачатков крыльев,
Лижет их с силой.
Она стенает от наслаждения.
После этого, стиснув ее покрепче в объятьях,
Он откусывает зачатки
И она начинает рычать от боли.
Он поглаживает ее спереди, вдоль двух длинных рядов сосков, Стремится утешить,
Сам себе говоря, что теперь она не сможет его покинуть.
Солнце ярко светит в окно,
Согревает ей спину,
По которой стекают две струйки крови
Сверху, от ее плеч,
Вниз, к его паху.
Он влезает на нее сзади.
Дверь снова открыта.
Композиция изменилась.
Она уже трижды рожала
Ярко раскрашенные геометрические фигуры.
Теперь они кучей лежат в углу
И пылятся.
Он сидит в кресле —
Больше мебели в комнате нет —
И смотрит, как стоит она у окна.
Протягивая скрещенные руки к солнцу,
Она напевает.
Он призывает ее к себе.
Она подходит и встает перед ним.
Он проводит рукой вдоль ее бедра,
Заставляя раздвинуть ноги.
Он готов
И без дальнейших приготовлений
Втаскивает ее на себя.
Оказавшись внутри,
Он начинает заискивать,
Тычется мордой в лицо ей и в уши,
Покуда, смягчившись,
Она снова не начинает петь,
Как будто он тоже солнце,
Жидкое и горячее, у нее внутри.
Она поглаживает его волосы,
Он же тем временем движется под нею и извивается,
Но стоит ей прийти в возбужденье,
И он не отваживается уже подпускать
Ее рот слишком близко к своему горлу.
Закрывается дверь нескоро.
Она выпрашивает у него одежду,
Надеясь спрятать остроконечные почки,
Набухшие на запястьях и на лодыжках.
Она досталась ему еще молодой
И теперь растет.
Она уже выросла вровень с ним.
Ему надо бы бросить ее,
Но он не в силах.
Наконец однажды,
Когда он поглаживает и щиплет ее за признак пола,
Она быстро сгибает ноги
И пытается распороть ему брюхо.
В следующий раз он к ней приходит с ножом.
Прижав ее к полу,
Он отрезает ее недавно проросшие шпоры.
Она делается бесстрастной
И теперь он может усаживать ее на себя без страха.
Наконец-то,
Обвившись вокруг нее,
Он трется о ее светлую гладкую кожу,
Изливает в нее содержимое своих бедер,
Медленно или быстро,
Как пожелает.
Комната залита солнечным светом,
Лишь в разбитом окне
Видно между краями осколков вечную ночь,
Что на самом деле царит снаружи.
Изломанное, под окном лежит ее тело,
Покрытие пола ее уже поглощает.
И вынужден он признаться себе,
Что знал всегда —
Она отыщет какой-нибудь способ бежать.
Этот гнусный стишок зародился довольно невинным путем — из мысленного образа, напоминающего картины Вермеера: вид сквозь дверной проем на комнату, залитую масляно-золотистым, кремовым светом. Никто сильнее, чем я сама, не был удивлен тем, во что это вылилось.