Под старыми черёмухами почти на самом речном обрыве стоит чёрная, прокопчённая кузница. Широкие двери в ней нараспашку. В дальнем углу пылает горн. Но от земляного пола, от сквознячка в раскрытых дверях, от густой над кровлею листвы в темноватой кузнице всегда прохладно.
Я захожу и вижу: мой приятель Михалыч, накинув брезентовый фартук, берёт клещи, выхватывает из горна алую железину, прижимает к наковальне, бьёт молотом.
Летят жёлтые искры, и я вместо приветствия говорю прибаутку:
Наш кузнец-удалец,
Как всегда, молодец!
Стукнет, звякнет молотом —
Железо станет золотом!
Михалыч вскидывает на меня весёлый взгляд, разворачивается к низенькому бочонку с водой и яркую от накала и боя поковку швыряет туда.
Пш-ш-ш!.. — раздаётся громко, на всю кузницу.
А Михалыч смеётся:
— Вот что вышло из твоего золота! Пшик! Но зато…
Он выуживает из бочонка голою рукой всё ещё сизую, всё ещё тёплую, испускающую влажный пар гайку, договаривает:
— Но зато осталась вещь! Хороша?
Я принимаю железную гайку на свою ладонь, смотрю на ровные грани, отвечаю:
— Хороша… Кто заказывал?
— Веня. Вот скоро прибежит, скажет «спасибо».
— Тебе все «спасибо» говорят. Всегда.
— Правильно! — ничуть не скромничает Михалыч. — Потому и стараюсь. Эти «спасиба» мне дороже всякого золота.