Семёновы

12

Ехать было скучно и неудобно. Осеннее утро кое-как светлело, меняя темно-синий цвет на водянисто-голубой. Оранжевые фонари там и тут гасли. Настя во всю зевала. Если бы вызвали такси, можно было бы поспать лишние полчаса. Но Некрасов настоял на общественном транспорте. Ощущение было такое, что он взял ее жизнь под контроль. А иначе как понять, что каждое утро он приходил к ним как к себе домой, включал чайник и будил всех троих. Чтобы не вставать в такую рань, решено было сделать Некрасову дубликат ключей.

На передней площадке сидели сплошь пожилые и матери с детьми, поэтому стоял гомон, производимый неспешным журчанием беседующих совершенно незнакомых друг с другом старушек и взвизгиванием детей, периодически прерываемый кондукторшей, заныривающей в человеческий лес с отработанной скороговоркой "У кого еще нет билетиков – приобретаем!", произнося слово "приобретаем" с растяжкой и ударением на "и". Сидящая у двери бабуля вышла на ближайшей остановке, на освободившееся место никто не торопился уложить уставшее седалище, и Некрасов тихонько подтолкнул Настю. Она оглянулась через плечо и помотала головой – какой толк садиться если тут же придется вставать, предлагая место очередной пенсионерке. Тем более, что ехать оставалось всего две остановки. Почти полгода они оба, по инициативе Насти, работали в одном из родильных домов города. Внезапный сдвиг подруги на акушерстве Некрасов понимал, особенно после холодящих душу рассказов о рождении Никитки. Некрасов пихнул Настю еще раз, и она просто упала на дерматиновую подушку. Сидеть было хорошо. Можно было осмотреться, не боясь оторваться от ременной петли в проходе. Кондуктор прошлась еще раз, предлагая приобрести билет. Женщина она была крупная, но на удивление юркая, уверенно проскальзывающая между пассажирами. И очень наблюдательная, выискивающая безбилетников почти по волшебству, как бы они не отворачивались и не прятали глаза. В глубине автобуса послышался разговор на повышенных тонах, и Настя вытянула шею посмотреть. Из хвоста автобуса, расталкивая людей, в их сторону двигалось нечто. Очевидно нечто было женщиной, потому что обладало визгливым голосом и ходило в юбке, надетой поверх синих трико с лампасами. Нечто, кроме этого, ужасно пахло, смесью алкогольного перегара, грязного белья и чего-то еще, очень устойчивого. Особо чистоплотные граждане старались убраться с дороги, предпочитая прижаться к соседям почище. Женщина держала небольшую почтовую коробку, которой помогала себе расталкивать стоящих. За ней по пятам шла билетерша, требуя купить билет.

– Да куплю, куплю, вот привязалась! – огрызалась бомжиха.

– Или выметайся на остановке или плати! – требовала кондукторша.

Маргиналка толкнула коробкой Некрасова, стоящего к ней спиной.

– Эй, парень!

Некрасов обернулся.

– На-ка, подержи, – она сунула свою поклажу растерянному парню, – сумку оставила сзади, щас приду! – и пошла в обратном направлении, так же переругиваясь с кондуктором.

Некрасов стоял с помятой коробкой и чувствовал себя идиотом. Хотелось запихать ее под сидение, желательно ногами, но заложенная с молоком матери культура не позволила этого сделать сразу. Настя тихо подхихикивала над ним, от чего Некрасов еще больше смущался. Коробка была нетяжелой. В шуме автобуса Некрасову послышался писк и он прислушался. Щенок что ли? Открывать чужую коробку ему претило, но любопытство взяло верх, и он отвернул половинку крышки. И тут же по позвоночнику пробежал холодок. Молодой человек, испугавшись, чуть не выронил коробку.

– Настя, там ребенок! – голос парня дрожал. Настя, продолжая улыбаться, с первого раза не поняла, что он там бормочет.

– Да ребенок же! Ребенок!

Окружающие начали с любопытством посматривать. Настя вскочила, они поставили коробку на сидение и медленно, словно там лежала бомба, открыли ее. Внутри, завернутый в засаленные вонючие тряпки, действительно лежал ребенок. Он был настолько мал, что казался игрушечным. Голубоватые ручки слабо шевелились, а прикрытые веки просвечивали тонкими венками. Малыш не плакал, а постанывал.

Настя закричала так, что стоящие рядом люди шарахнулись в разные стороны. Некрасов содрал с себя куртку, снял свитер и тонкую трикотажную футболку. Вдвоем они вынули человеческое существо из коробки, и завернули в теплую еще футболку, закутав сверху свитером. Младенец оказался девочкой. Настя держала ее, крепко прижав к себе и не замечала, что она трясется как от озноба и плачет.

Люди переговаривались между собой, обсуждая произошедшее. Некрасов, надевший куртку на голое тело, пробился к водителю и что-то говорил ему. Водитель согласно кивал. Автобус рванул, пропуская остановку. Кто-то зароптал, но остальные одернули недовольного. Все понимали, медлить нельзя.

– А где эта…? – Некрасов указал кондуктору на коробку.

– Так вышла она, – развела руками женщина, – на первой остановке и вышла.

Впереди показалось белое с серыми вставками здание – третий городской роддом. Водитель подогнал автобус вплотную к проходному пункту, Настя выскочила и помчалась ко входу. Охранник, вечно сонный парень в серой форменной робе, хотел было перегородить дорогу, спрашивая пропуск, но неожиданно для себя отлетел от неслабого толчка в грудь от худенькой студенточки, к которой, было дело, присматривался. Некрасов еле поспевал, на ходу застегивая куртку, волоча Настину сумку и пытаясь объяснить ситуацию охраннику. В приемном покое на удивление было спокойно. Две беременные сидели на скамеечке, одинаково скрестив руки на животах и тихо беседовали, оперируя словами "предлежание", "Брекстон-Хикс" и "гинипрал". Сидящая за столом медсестра, услышав шум, вскинула голову, а в следующий момент увидела вбегающую со свертком, растрепанную и зареванную Настю. И все закружилось. Забегали врачи и сестры, ребенка забрали и унесли. Настя обессилено упала на стул. Кто-то подошел и протянул пластиковый стаканчик. Она подняла голову – рядом стояла одна из беременных и участливо смотрела.

– Все будет хорошо, – сказала она тихо.

– Да, спасибо, – Настя поблагодарила, то ли за кофе, то ли за добрые слова. Она прерывисто вздохнула и отхлебнула горячий суррогат. Ей показалось, что жидкость расклеила слипшиеся стенки горла. Из внутренних дверей вышел Некрасов, оказывается все это время он сопровождал малышку.

– Ну ты как? – он подошел, и Настя уткнулась ему в бок. Он чуть замер, а потом начал поглаживать ее по растрепанным волосам, с утра так красиво причесанным.

– Нельзя, Вить, – Настя опять заплакала, размазывая остатки туши по лицу, – нельзя бросать детей! Нельзя с ними так!

– Ну, ну… – он прижал ее к себе, – все будет хорошо! Анна Владимировна сказала, что девочка сильная, выкарабкается.

Настя еще долго хлюпала носом, сморкалась в салфетку и пыталась восстановить душевное равновесие.

Ну, пойдем, – Некрасов улыбнулся и помог Насте подняться, – а то старшая уже волнуется наверно, почему нас нет.

Она накинула сумку на плечо и, поддерживаемая другом, побрела к лифтам. В дверях обернулась и махнула рукой девушке, что принесла ей кофе. Та улыбнулась в ответ. Отделение встретило их аплодисментами. Все-таки новости распространяются быстро. Но у Насти не было сил изображать суперженщину, поэтому она просто вошла в раздевалку и закрыла дверь, оставив Некрасова на растерзание любопытным медсестричкам.

Полдня прошло как в тумане. Ей накапали валерьянки и предлагали уйти домой, но она только мотала головой. Девушка что-то делала, механически выполняя свою работу, приносила, подавала, помогала, а в голове еще стоял образ маленькой девочки в грязной тряпке. Она задыхалась при мысли о том, что только Великий Случай подтолкнул Некрасова открыть злополучный ящик. А еще ей казалось, что это она, Настя, лежала в той коробке, голая, слабая, еле дышащая. Это она отчаянно хотела выжить, но даже не умела плакать.

– Семенова! Семенова! Настя!!!

Настя не сразу поняла, что ее зовут. Старшая медсестра, немолодая и тучная Наталья Дмитриевна, которую все звали попросту Дмитриевна, шла, переваливаясь, по длинному коридору, и махала Насте рукой, подзывая к себе.

– Ну что ты киснешь, а? – она потрепала пухлой рукой Настю по плечу.

Настя неопределенно пожала печами, сказать было нечего.

– Ты вот что, – заговорщицким тоном сказала Дмитриевна, – иди-ка, сходи в патологию, узнай там, что да как. Если что, скажи я отпустила на полчаса.

Настя вскинулась радостно, обняла сердобольную Дмитриевну, но та оттолкнула ее со словами "иди, иди уже!", и понеслась по коридору к лифтам. Отделение патологии встречало прозрачными дверями, за которыми, как в научной лаборатории, была почти видимая стерильность. Надо было найти ординаторскую. В ординаторской сидели двое незнакомых врачей и пили чай вприкуску с крошащимся песочным печеньем.

– Простите, – Настя робко вошла, – а сегодня девочка поступила… неизвестная… недоношенная…

– Это в третьей реанимационной, – махнула рукой одна из женщин, послав в сторону Насти веер из крошек, – ты спроси у Рябцевой, она ее принимала.

Рябцеву Настя чуть-чуть знала, точнее видела, она была заведующей отделением. Постучавшись в дверь, она вошла и поздоровалась. Рябцева что-то писала, и подняла голову, ожидая, что скажет вошедшая.

– Анна Владимировна, сегодня девочка поступила, недоношенная… с улицы… – Настя мямлила, отчего-то не получалось сформулировать мысль, – в общем, нельзя ли ее увидеть?

– А вы ей кто? – удивленно спросила заведующая приятным меццо-сопрано, и вышла из-за стола.

– Ну… я, в общем… это я ее нашла. Ну не я, а мы с другом.

Собравшиеся было складочки на безупречном лбу Рябцевой разгладились, и она всплеснула руками.

– Господи! А мне говорили, что девушка какая-то, я и не подумала, что сотрудница наша! Ну, знаете, вас этому ребенку Бог послал! – она частила, а сама уже волокла Настю за предплечье к палате интенсивной терапии. Они вошли в палату, и Настя сразу же увидела огромный кувез, похожий на мини-космическую станцию. Внутри лежало крохотное существо, опутанное трубками и проводками. Ребенок спал, наконец-то попав туда, где о нем заботятся.

– Девочка очень недоношенная, – говорила Рябцева, – и, скорее всего, рождена вчера-позавчера. Мы присвоили ей вторую степень, по весу чуть больше полутора килограмм. Плохо дышит, но очень сильное сердечко, молодец, крепкая девочка! Я думаю, мы справимся.

Она еще что-то говорила, но Настя почти не слушала. Она смотрела на малышку в огромном для ее маленького тельца подгузнике, и ей хотелось плакать от жалости и умиления. Рябцева посмотрела на нее и лицо ее смягчилось.

– Я оставлю вас, – сказала она, погладив Настю между лопаток, – побудьте с ней, если хотите.

Заведующая вышла, а Настя приблизилась к кувезу.

– Привет! – прошептала она, – это я, Настя.

Она знала, что младенец не слышит, но ей хотелось что-то сказать ребенку.

– Ты такая молодец, что держишься! Скоро ты вырастешь и будешь самой большой и красивой девочкой в мире! – Настя понимала, что говорит какие-то глупости, и все равно, бормотала их.

– Тебе надо придумать имя, ты же не хомяк какой-то. Я назову тебя … Викторией! Это имя означает "победа", потому что ты всех победишь! А еще тебя спас классный парень по имени Виктор, так что будете с ним тезки.

Малышка пошевелилась, и Настя восприняла это как согласие. Она еще немножко постояла у кувеза, а потом, оглянувшись, чтобы никто не увидел, прижалась губами к прозрачному пластику.

– Я еще приду, не скучай!

Настя зашла к заведующей поблагодарить.

– Не за что, – Рябцева улыбнулась, – приходите в любое время! Вы же ее ангел, а ангелы должны быть рядом.

История с недоношенной девочкой мгновенно облетела город, затронула местное телевидение, которое, быстро среагировав, разыскало спасителей. Насте ужасно не хотелось мелькать в телевизоре, но их с Некрасовым лично попросил главный врач роддома, которому они не смогли отказать. К счастью, это был небольшой ролик в новостях. В институте ее даже начали узнавать, что, в общем, было довольно забавно, учитывая, что она училась там полгода. Студенты на потоке были все сплошь вчерашние школьники, еще не выкинувшие дурь из головы. Они казались Насте маленькими детьми, играющими в больничку. Поэтому особо близко, ни она, ни Некрасов, ни с кем не сошлись. Правда вначале находились смелые, желающие подкатить к красивой одногруппнице с весьма неожиданными, как им казалось, предложениями. Но, наткнувшись на язвительный отпор, стушевывались и отставали. Потом все решили, что они с Некрасовым пара, очень удивлялись, что она, красавица, нашла в этом сутулом дрище, но и это вскоре надоело обсуждать. Прошло еще немного времени, и они слились с общей массой. Было несколько человек, с кем у Насти (Некрасов так и не осилил прокачку дружелюбия) завязались приятельские отношения, но не более.

– Настюш, привет!

Настя кое-как разлепила глаза и подняла голову со сложенных рук. У нее было ночное дежурство, спать хотелось жутко. Еще, как назло, первой парой была латынь. Преподавал ее пожилой профессор со вставными зубами. Протез, очевидно, был сделан некачественно, потому что преподаватель время от времени громогласно присасывал отставшую было челюсть, а когда было совсем невмоготу, отворачивался к доске, вынимал ее, осматривал и вставлял обратно. Поэтому лекция была рваная, малоинтересная и всегда навевала сон, даже в обычные дни. Пару Настя кое-как продержалась. Но в перерыве все же умудрилась уснуть.

– Привет, Полин! – зевая в ладошку сказала Настя. Полина была одной из немногих, с кем приятно было пообщаться. Кроме того, что внешностью она напоминала маленькую куколку, девушка была еще очень умна и приятна в общении.

– Трудная ночь? – посочувствовала Полина.

– Да не то, чтобы… Как обычно.

Она была одна из немногих, кто уже подрабатывал в больнице, остальные молча восхищались такой самоотверженностью, но вступать в ряды не спешили, совершенно справедливо полагая, что еще успеется.

– Как твоя малышка?

Настя улыбнулась. Многие найденыша только так и называли "твоя малышка". Имя, придуманное Настей, к девочке прилипло сразу, и персонал, включая саму Рябцеву, между собой звали ребенка по имени. В палате стали появляться шарики и открыточки с милыми надписями и пожеланиями. Только что родившие мамочки отдавали сиротке маленькие одежки и распечатанные пачки подгузников. Сама же Виктория продолжала бороться за жизнь. Настя старалась каждый день хоть на пару минут забежать к ребенку. Она звала и Некрасова, но он, ссылаясь на разные причины, все отказывался.

– Спасибо, растет, – Настя кивнула, в подтверждение своих слов, – уже и с поддержки дыхания отключили.

Они еще поболтали до начала лекции, а когда в аудиторию вошел преподаватель, Настя, не сдержавшись, зевнула, чем заслужила укоризненный взгляд.

День, казалось, тянулся бесконечно. После пытки латынью следовали две пары анатомии. Насте, прошедшей школу жизни в колледже, было чуть проще. Но этот чуточный разрыв стремительно сокращался, и она чувствовала, что вскоре тоже начнет днями и ночами штудировать толстые анатомические справочники. Вообще, сейчас она смотрела на себя как будто со стороны. И иногда отстраненно думала, что очень хорошо, что у нее нет парня, иначе бы он ее бросил из-за тотальной загруженности. Нет, она время от времени знакомилась с молодыми людьми, но это были все какие-то одноразовые личности, которые спустя время сами отваливались, и она вздыхала с облегчением, либо Насте приходилось проводить акт расставания, и тогда она выслушивала (каждый раз одно и то же), какая она холодная, расчетливая стерва и вампирша. Эти стенания ее совсем не задевали, потому что ни на секундочку не были правдой.

Единственное, что сейчас занимало ум Насти по-настоящему, это была маленькая Виктория. Девочка быстро восстанавливалась, росла прямо на глазах. А это значило только одно – скоро ребенка переведут в дом малютки. Непутевая мамаша так и не нашлась, как ни старались телевизионщики и милиция. Зато Настя знала, что маленьких хорошеньких отказников расхватывают как горячие пирожки чуть ли не от порога роддомов. Если так получится и с Викторией, то она больше никогда в жизни ее не увидит. Настя думала об этом сутками напролет. Она пыталась поговорить с Ольгой, но та только успокаивала, приводя разумные доводы по поводу хорошего будущего ребенка. Мысль забрать девочку себе у Насти возникла неожиданно и обожгла мозг как вспышкой. То, что она самый неподходящий кандидат на усыновление, она понимала, но отказаться от идеи не могла. Тайком от всех она читала сайты органов опеки, ища нужную информацию. Но все сводилось к тому, что у нее нет ни квартиры, ни нормального дохода. Это был тупик.