Семерка

3. Люцифер

«Ныса». Вычищенная до блеска. Тюнингованная. Под зеркалом приклена надпись из блестящих, стильных букв: NYSA LUCYFER 2.0.

«Я ебу, — подумал ты, — это же когда я ныску в последний раз видел?».

Окно нысы открылось. Ты увидел парня, похожего на Мачея Штура[113], но подстриженного под солдата вермахта.

«И что в этой Польше, — размышлял ты, — происходит с этими прическами „под вермахт“. Все хипстеры выглядят, словно молодые нацисты. Нигде такого нет в таком количестве, ни в Лондоне, ни в Берлине. Все-таки, — думал ты, — это какой-то комплекс, „нацисты были плохими, зато красиво одевались“, все те истории о блестящих германских сапогах, весь тот сексуально-нацистский демонизм — тем не менее, поляков вся эта эстетика подначивает, впрочем, не одних только поляков, если какой-нибудь актер играет в кино нациста, он тут же становится демоном в квадрате; а уж если имеется какая-нибудь сцена, в которой несколько нацистов пребывает в одном помещении, то, курва, уровень демонизма рвет крышу. Каждый из них снимает кожаные перчатки ме-е-едленно, с пиететом, палец за пальцем, а потом держит эти перчатки в руке, у каждого один и тот же холодно-аристократический взгляд из-под полуприкрытых век, сатана на сатане, у каждого из них дома коллекция спизженных из оккупированных стран произведений искусства высшего класса, каждый из них ужасный ценитель классической музыки, который на концертах бывает тронут до глубины души, и который на расстрелах запускает уже не Вагнера — ибо Вагнер это для деревенщины, а — к примеру — Мусоргского. Но, — снова подумалось тебе, — столько подобных причесок, как в Польше, ты нигде не видел».

— Не знаешь, случаем, где находится Старопольский Укрепленный Замок? — спросил «Штур». — В этом, как его, Ксёнжу Вельким?

— Знаю, — ответил ты, хотя и несколько удивленно. — Понятное дело, что знаю, ведь это же Второе Чудо Семерки. Могу вам показать, так как, в принципе, это в мою сторону.

— Джамп ин, земеля, — сообщил Вермахт и открыл дверь.

Ах, Старопольский Укрепленный Замчище — великан, это и правда чудо. И ты знал, знал, где это чудо находится.

А выглядела ситуация так: в Ксёнжу Вельким стоит себе старый замок, а чуть подальше некий бизнесмен с громадным самомнением поставил его копию и устроил там свадебный дворец и ресторан, который называется, ну да, ну да, «Рыцарский». Замок из гипса и хрен знает чего еще, из камня, то есть — камни намалеваны красками на фасаде приблизительно в том же стиле, в котором был намалеван сармат на вывеске бара «Сарматия». Весь этот фасад пришпандорили к какому-то лишенному красоты и прелести кубообразному дому, складу или черт знает чему. На флангах поставили магазинные манекены, на которые напялили пластиковые доспехи; паркинг вымостили плиткой Баума и окружили оградой из выгнутых в стиле рококо черных железных прутьев, завершенными сверху бутончиками.

Добавим, что Старопольский Укрепленный Замчище недавно стал лауреатом награды «МакаБрыла»[114] года.

Ты сидел в ныске, которая уносила тебя все дальше и дальше от горящей вектры; впрочем, хипстеры, что ехали в том же микроавтобусе, тут же рассказали тебе о том, что по дороге видели горящий на обочине автомобиль, рядом с ним полицию и скорую помощь с выключенным сигналом, из чего они сделали вывод, что водитель, скорее всего, не выжил. Впрочем, задумчиво заявляли они, чего-то такое пережить невозможно, а как еще.

Ты осматривался по салону. К потолку был приклеен плакат книги Филиппа Спрингера[115] Ванна с колоннадой. На одном из сидений лежал ящик, а в нем — карабины для пейнтбола и маски.

— О, — сказал ты, — вы пейнтбол любите?

Хипстеров было четверо. Или пятеро, если учитывать и ныску.

За рулем силела полноватая девушка в берете, с выглядывающими из-под него дредами и огромными черепушками в ушах, с колечком в носу и татуировками, как тебе казалось, по всему телу. То есть: тела ты не видел, но татуировки вылезали из-за воротника рубашки на шее, из рукавов на ладони. На ней были вещи, которые, как тебе казалось, ну никак не соответствовали всем этим дредам, колечку и татуировкам, так как выглядела она, словно участница французского движения сопротивления: берет, плащик, юбочка, высоко зашнурованные ботинки на толстом каблуке. Звали ее Швитеж[116]. Тот парень, который спрашивал у тебя дорогу, Адриан (сам он просил называть себя Ардианом), тоже выглядел весьма винтажно: на нем был пуловер, надетый на белую сорочку, и, внимание, довоенного покроя бриджи, к которым он надел шотландские чулки.

«Ну вот где он в XXI веке, — ломал голову ты, — купил себе шотландские чулки?» Выглядел он словно Мачей Штур, переодевшийся Виткацием[117]. Двое остальных были близнецами, которые — несмотря на свои, на глаз, лет двадцать пять — одевались одинаково, то есть, в оранжевые футболки «найк» с низким вырезом, старая модель, в узкие брюки и кардиганы. Волосы, как и у Ардиана, у них были подстрижены под вермахт. Звали их Удай и Кусай[118].

А вообще-то, банда походила на отряд хиппи, направляющийся принять участие в Варшавском восстании.

Когда ты спросил их про пейнтбол, все рассмеялись.

— Любим, — за всех ответила Швитеж. — А ты, Павел, чем занимаешься?

— Я журналист.

— О! — возбудились они. — Это просто отлично складывается. А где?

— Портал Швятополь-дот-пээл. Знаете? Есть такая реклама: «Просматривай Швятополь-дот-пээл: смешит, морочит голову, пугает». А что?

— О-о!!! Знаем, знаем. Оно и лучше, радиус действия побольше.

— Так в чем дело?

— Видел на нашей ныске надпись Cleaners? — спросил Ардиан.

— Нет, — ответил ты, потому что и не видел.

— Надпись сзади, — мрачным голосом заметила Швитез. — Так как он мог видеть?

— Ну ладно, — продолжил Ардиан. — Короче, на нашей нысе есть надпись «Клинерз».

— Клинерз? В смысле: clean? В смысле: чистильщики?

— И-мен-но, — Ардиан повернулся в твою сторону, словно актер в голливудском фильме. — И-мен-но так!

— Да перестань ты уже вести себя как клоун, — заявила Швитез. — Расскажи только коллеге журналисту Павлу, что мы чистим.

— Действительно, а что вы чистите?

— Польшу, — одновременно ответили Удай с Кусаем, после чего поглядели друг на друга и захихикали, словно пара кроликов в мультике.

— Понял. И как идут у вас дела?

Как раз в этот момент вы пересекли административную границу города Сломники. Закат все так же не желал кончаться, так что небо над крышами из поддельной черепицы, металлочерепицы, просто черепицы или просто жести и из всего, чем только можно было крыть крышу, то розовело, то оранжевело. Ты не был уверен, действие ли это эликсиров или нет, но чувствовал себя, следует признаться, все страньше и страньше. Чувствовал ты себя каким-то очень даже легким. Иногда тебе даже казалось, что прямо сейчас влетишь под крышу микроавтобуса. Ныска тем временем карабкалась под горку, ехала мимо домов, обложенных утеплителем; мимо щитов, рекламирующих вилы и повидла, и постепенно приближалась к рынку.

— Вот, к примеру, видишь ты этот город? — спросил Ардиан. — Сломники.

— Ну, вижу.

— Ну, и чего ты видишь?

Ты рассмеялся.

— То же самое, что и в любом другом польском городе: хаос, бардак, срач. И буквы. Дохуя букв. Дохуя и больше.

— Вот именно, — заметила Швитеж. — А как этот город выглядит по-настоящему?

— Боюсь, что именно так и выглядит, — ответил ты.

— Ты не понял. То есть, ну да, сейчас он выглядит именно так, но…

— Может и по-другому, — Ардиан снова повернулся к тебе, блеснув зубами. — Китайцы строят у себя европейские города. Если им хочется заиметь, к примеру, германский город, они едут куда-нибудь в Баварию, в Гарниш-скажем-Партенкирхен, и строят себе, понимаешь, именно такой.

— Что-то такое я слышал.

— А если хотят французский, тогда отправляются в Шатоваль-допустим-Пердеж, и тоже такой у себя строят. Если английский — тогда фотографируют, ну, не знаю, какой-то Ньюкастыл-апон-Срайн и выстраивают себе английский городишко с пабами на углу и всем таким, врубаешься.

— Угу, — сказал ты. — А если хотят польский? Что тогда?

— В том-то и оно, — еще сильнее блеснул зубами Ардиан. — В том-то и компот!

— Перестань валять дурака и скажи ему, в чем дело, — рявкнула Швитеж.

Рынок в Сломниках

— Тут как раз и дело, что была бы проблема. Ведь польские города так уже заросли всем этим дерьмом, этими рекламами, сайдингом, утеплителем, достройками, ну, ты врубаешься, что я имею в виду…

— Ой, понимаю…

— …что очертаний давней Польши уже и не видать. Той самой Польши, которую китайцы, если бы строили польский город, должны были бы скопировать. Вот до меня, к примеру, дошло, что этой страны я совершенно не знал, что я понятия не имею, как эта страна выглядит по-настоящему.

— А у нее имеется какая-то форма? У этой страны?

— Погляди, например, на этот городишко.

— Сломники.

— Вот, гляди, эти дома, этот рынок, эти улицы обладают своей характерной формой. Низкие, двухэтажные домики, крыши крутые, иногда характерный такой срез спереди, видишь? Например, вон там. Улочки, которые могли быть милыми и приятными, если бы все это осмысленно было охвачено. Все городки центральной Польши выглядят, приблизительно так же. И ведь это красивые городки, Павел. Действительно.

Ты фыркнул.

— Так это что же, Енджеюв — красивый город? — спросил ты. — Щекоцины? — Широким жестом провел по кругу. — Сломники?

— Да. И Енджеюв, и Щекоцины, и Сломники. Только тысячелетний польский народ по собственному желанию засрал их и зарыгал, и теперь должен ездить за границу, чтобы психически почувствовать себя хорошо.

Ты глядел на Сломники и, честное слово, увидел это. Улочки городка, которые ты всегда воспринимал в качестве последовательности случайных застроек, как пространство, сквозь которое нужно проскочить с закрытыми глазами, а чего иного можно в нем делать, теперь приняли некую форму. Очертания. — Ну, действительно…

— Как раз это Клинерзы и чистят, — сообщил Ардиан. — Мы желаем возвратить Польше ее очертания.

— Удачи, — буркнул ты. — Правда, придется немного попахать.

— Ах, — вмешалась Швитеж. — Так ведь известно, что сами же всего не уберем. Но мы хотим дать сигнал, начать, понимаешь, акцию.

— И что это означает?

— А означает это, что мы собираемся расхуяривать на мелкие хуйки самые крупные шиты[119] в Польше, — сообщил Кусай (или Удай, ты понятия не имел, кто из них кто). — Швебодзиньскего Иисуса[120], Лихень[121], э-э-э, чего там еще, ага, те же самые отели Голембевского[122].

— Ого! А как?

— Кусай с Удаем, если можно так выразиться, спецы по взрывам, — сообщил Ардиан. «Поваренную книгу анархиста» знают как свои пять пальцев.

Близнецы поклонились, сначала один, потом другой, после чего первый увидел, что второй поклонился после него, в связи с чем тоже поклонился, чтобы было смешнее, но тут второй тоже сделал так же, и так они несколько минут еще дурковали.

— Да перестаньте же вы дурака валять! — гаркнула на них Швитеж.

— Ну вот, сразу же и перестань, — обиделся то ли Удай, то ли Кусай. — Думаешь, раз тебе папаша ныску купил, так уже и командовать можно?

Памятник Иисусу в Швебодзин, 1941. Последнее фото перед разрушением (фейк).

Статуя после строительства, 2010 г. Высота статуи 36 м. Высота холма-постамента: 16 м.

— Вот именно, банальное желание первенства, — заметил Кусай или Удай и показал Швитежи язык. Девица увидала это в зеркале заднего вида и показала ему средний палец. Близнецы тут же показали «fuck» и ей.

Сломники уже закончились, но еще какое-то время тащили свою несчастную судьбину: тянулись какие-то ограждения, какие-то коробки из пустотелых блоков, какие-то плакаты на тряпках КУПИ ЖЕ ЗИМНЮЮ РЕЗИНУ — КУПИ, НЕ ЖАЛЕЙ — А ТО НА СКОЛЬЗОТЕ ЛЕТНИЕ НАПРАСНО ПОТРЕШЬ, ЭЙ!

— В общем, насколько я понимаю, лично я должен заинтересоваться всем делом в качестве журналиста?

— Да! — ответили одновременно Ардиан и Швитеж.

— А вы, случаем, не ебанулись? — спросил я. — Взрывы? Да вас же посадят, это как два пальца об асфальт. И компенсации всю жизнь будете выплачивать. Разве не должны вы действовать, скорее, как тайные партизанские отряды?

— А вот это как раз — и нет! — вскочил Ардиан. — Потому что мы желаем раздуть восстание!

— Жертвы просто обязательны, — довольно драматическим тоном прибавила Швитеж.

— Ты это… — заметил Удай или Кусай. — За тебя папаша-нотариус всегда залог уплатит или там компенсацию.

— И и чего вы пиздите! — разоралась Швитеж. — Мы для чего учредили фонд и профиль на Фейсе завели, чтобы туда платили фоловерсы и сапортеры[123]. На возмещения будем брать из добровольных взносов!

— Вот почему нам так важна шумиха, — улыбнулся Ардиан от самого чистого, какое у него только имелось, сердца. — У тебя аппарат есть?

— Нет.

— Так что ты за журналист?

— Потому что я, курва, off duty, — даже обиделся ты.

— Ничего страшного, — сообщил Ардиан. — У нас есть. Даже камера. Хочешь снять на видео нашу акцию по поджогу Старопольского Замка в Ксёнжу Вельким?

— Вы собираетесь его подпалить? — сделал ты большие глаза.

— Ага, — сказали одновременно Удай с Кусаем. — Коктейлями Молотова!

Ты был слегка разочарован слабым действием эликсиров, в связи с чем раскрыл веджминский ящичек и критично глянул на содержимое. Взял пузырек с зеленым содержимым, открутил пробочку и понюхал.

— Чего это у тебя там такое? — заинтересовался Ардиан.

— Энергетический напиток. Веджминский.

— Что, уже и такие производят? — без особого интереса бросил Ардиан. — Слушай, мы провели рисерч по делу того старопольского Замчища. Как журналиста, тебя ведь это должно заинтересовать, не так ли?

— Ну ты даешь. — Весь этот Ардиан уже начинал действовать тебе на нервы. Ты выдул зеленый эликсир. Гадость редкостная.

Ардиан же вытащил из бардачка несколько сложенных страниц с напечатанным на принтере текстом.

— Значит так, мужика зовут Лыцор Иероним. Ну и он, понимаешь, такой очень даже раскрученный бизнесмен. У него дохрена фирм, сеть бензозаправок «Хробры»…

— А, вспоминаю… Так это его? Хм!

— …сеть продовольственных магазинов «Мешко», и вообще. Еще какие-то склады, какие-то автомобильные салоны…

— А его автомобильные салоны не называются, случаем, «Пяст Колодзей»? — стрельнул ты наугад.

Ардиан просмотрел листки.

— Да. А ты откуда знал? Выходит, чего-то как журналист ты волочешь[124]. Это тебе в плюс. Во всяком случае, говоря в общем, вредитель ужасный, если говорить о публичном пространстве. Ага, он больше всех дал денег на Голгофу возле костела в той деревне, из которой он родом. Да и с самой деревней история тоже веселая.

— Ну?

— Ну, деревня называлась просто Волей, а у этого мужика какой-то бзик, то есть — он считает, будто бы сам он из древнего рыцарского рода, который когда-то давно опростился, во всяком случае, он именно так рассказывал в интервью для «Подмеховского Голоса», до которого я добрался через Нэт («Как же, как же, — подумал ты, — с трудом добрался, вписав в Гугль имя и фамилию мужика, самый, блин, инвестигейтив джёрналист), ну и, вроде как, сейчас он заработал, вот и возвращает роду величие и так далее. И чтобы как-то, даже и не знаю, облагородить свою фамилию»…

— Он, что, хотел сменить фамилию на Вольский?

— Вообще-то даже и нет. Он подкупил солтыса[125] и кого еще нужно, людям отсыпал бабла, чтобы не цеплялись, и сделал так, что поменяли название всей деревне. Теперь она стала зваться Лыцоры.

— О, точняк. Семерка проходит[126] через Лыцоры! Вот, хохма!

— Ага, — покачал головой Ардиан. — Но вредитель ужасный. Вешает такие вот огромные тряпки, вот, гляди, к примеру, рекламы тех самых автомобильных салонов, вот, я здесь распечатал фотку. Глянь, тряпка на весь фасад в центре самого этого Ксёнжа. Старопольский Укрепленный Замчище — это крупнейшее его чудо, но ты погляди, как выглядят остальные его предприятия, одни только логотипы его магазинов «Мешко», ну вот, глянь…

Да, ты просто обязан был согласиться с тем, что выглядело все не самым лучшим образом, буквы были взяты чуть ли не из детских раскрасок, а сам Мешко походил на усатого медведя. Фирменным цветом фирмы «Мешко» был вырвиглазный розовый, следовательно, фасады домов, где располагались «Мешки», красились исключительно этой краской. То есть — не все фасады, а только те их фрагменты, в которых размещался магазин. Какого черта Лыцору красить другим, пущай сами красятся, капитализм у нас или нет?

— А помимо того, что любопытно, у мужика имеется, гы-гы, отряд збуйцержов[127].

— Кого? Збуйцержов?

— Збуйцержов.

— Каких еще збуйцержов?

— Кайко и Кокоша[128] читал?

— Ясен перец!

— Так вот у него тоже есть збуйцержы.

— Погоди, погоди, как это — у него есть отряд збуйцержов, — весь этот Адриан в бриджах и шотландских чулках начинал тебя доставать все сильнее и сильнее. — Как Гегемон?

— Ну да, — меланхолично ответил тот, пересматривая распечатанные листки. — Вот, — вручил он тебе один из них.

Эта была распечатка с официальной Интернет-страницы Старопольского Укрепленного Замчища, с закладки под наименованием «збуйцерже» staroposkiezamczyskowarowne.pl/zbojcerze. На фотографии стоял тип, который просто обязан был быть Иеронимом Лыцаром: усатый, это понятно, но благородной усатостью, голова подбрита, взявшийся руками под бока, в прилично скроенном костюме, и вообще, как-то очень даже похожий, даже удивительно похожий на актера Цезария Жака. А вокруг него стояли, чего уж тут поделать, збуйцержи: несколько рослых мужиков в блестящих, рогатых шлемах на головах и в чем-то вроде туник с черной вертикальной полосой, проходящей по туловищу. К черным, широким поясам с круглыми пряжками были прикреплены дубинки, точно такие, что были у милиции времен ПНР.

Считаю, что раз похожий на Цезария Жака пан Иероним Лыцор занимает столько места в книге, необходимо поместить его портрет (в роли из телефильма «Ранчо Вильковые»). А вот фотки с «сарматскими» усами не нашлось — Прим. перевод.

Внизу была подпись:

«Мои деды были раубриттерами, — со смехом говорит Пан Ирек, — вот и у меня имеются свои раубриттеры, только намного сильнее внедренные в польской культуре и традиции. Но вам, господа, нечего беспокоиться, мои збуйцержи вас не ограбят, всего лишь окружат опекой официантов в моем ресторане. Ну разве что у некоторых прекрасных дам украдут сердца, ха-ха-ха».

— Так эти збуйцержи — это всего лишь официанты.

— Тогда на кой ляд им эти дубинки? — спросил то ли Удай, то ли Кусай.

— Так, — объявила Швитеж, — подъезжаем. Надевайте маски и берите пейнтболы. Так, Павел, бери камеру, все снимай, о'кей?

— О'кей. Давайте камеру.

Ты почувствовал какой-то странный прилив энтузиазма и энергии. Зеленый эликсир, — подумал ты, — веджминский энерджайзер. Нужно запомнить.

Короче, в Ксёнж Вельки Швитеж ворвалась на сотне километров в час. Окна микроавтобуса были раскрыты. Из закрепленного на крыше динамика орала музыка: Die, Die, My Darling группы The Misfits[129].

— Die, die, die, my darling, — вопил из громкоговорителя Гленн Данциг, упакованный гном. — Just shoot your pretty eyes! I'll be seeing you again! I'll be seeing you — in hell!

Удай, Кусай и Ардиан, с пейнтбольными карабинами в руках, стреляли, не переставая. В вывески и в рекламы, рекламные растяжки, в дома с сайдингом, в штукатурку канареечного цвета, во всю ту теоретическую красоту, в будки из волнистой жести. Не всегда, правда, попадали, хотя Швитеж крепко и притормозила, хотя все так же ехала агрессивно, по тротуару, объезжая медлительных водителей. Сила революции не в точности, лес рубят — щепки летят; нельзя сделать яичницы, не разбив яиц. Алонз анфан[130]! Перепуганные и взбешенные водилы врубили свои клаксоны.

— Come cryin' to me now, babe, your future is an oblong box! Come crying to me, oh babe! — рычал Данциг.

Люди на улице застыли в онемении, некоторые прижимались к стенам домов, подняв руки над головой. Никто просто понятия не имел, что творится. Дрожащими руками вытаскивали они сотовые телефоны.

— Ииииийаааах! — орал Ардиан.

— Не валяй дурака! — вопила Швитеж, резко нажав на тормоз. — Глядите! Магазин «Мешко»!

Кусай (а может и Удай) открыл сдвижные двери ныски. Вы выскочили из машины и заскочили в магазин «Мешко». И действительно, красивым он не был, впрочем, это и так был один из тех, что ты видел на снимке. Тебе показалось, что Швитеж останется в микроавтобусе, чтобы, в случае чего, сразу и смыться, только где там! Ей тоже хотелось пострелять. Ардиан в своих бриджах выглядел так, будто бы снимался во «Времени чести»[131]. Несколько пулек пошло в вывеску, остальные в оконное стекло. Ардиан с ходу врезал ногой по стоящей перед входом мусорной корзине в форме медведя, держащего бочку меда. Вторым ударом ноги он хотел открыть входную дверь, но стекло в ней треснуло. Тогда он еще раз влепил ногой по широкой раме, закрашенной в серый цвет. На застывших потеках краски отпечаталась фактура подошвы. А у тебя, Павел, зрение сделалось необычно резким, все чувства возбудились, словно в замедленном кино ты видел, как Ардиан с криком залетает в магазин, как вопит: «еврибади даун»[132], и как пуляет из пейнтбольного карабина по консервным банкам, по рекламным плакатам чипсов, по календарю пожарников, как краска разбрызгивается по кофейно-голубым стенам, как шарики с краской бьют в пленку упаковки тетрапака туалетной бумаги, как они бьют в пластик емкости с жидкостью для мытья посуды, как разлетаются во все стороны любовно уложенные губочки и тряпочки, как они рвут бумагу и заливают краской экземпляры «Газеты Выборчей», «Недзельнего Гоща», «Ржечпосполиты» и «Нашего Дзенника» на стойках с прессой, как сбивают с полок бигус в банках, фасоль по-бретонски, фасоль без колбасы, фрикадельки в соусе из шампиньонов, как летают по магазину пластиковые упаковочки паштета из домашней птицы, как перепуганная продавщица молитвенно складывает руки, а потом исчезает за стойкой, как будто бы кто-то подрезал ей ноги.

А потом Удай с Кусаем вытащили из-под-пуловеров пистолеты, реконструкции довоенных «висов»[133] и стали хренячить в то, что еще оставалось на полках, оставляя дымящиеся дыры в стенках.

— Это что еще такое?! — пыталась переорать грохот Швитеж. — Мы не договаривалась, что будет серьезное оружие!

— А бросать коктейли Молотова в дом — разве это не серьезно? — повернулся к ней кто-то из близнецов, после чего схватил второго близнеца за плечо. — Ну да ладно, хватит! Пошли уже!

Вы выскочили из магазина, вскочили в микроавтобус, Швитеж рванула с места.

— Что вы, курва, с дуба съехали!? — орал Ардиан на Кусая с Удаем. — Должны были быть только пейнтбольные шарики, никаких настоящих пуль!

— А мы на «тигры» с висами ходили, — запел, допустим, Удай.

— Мы, варшавяне, парни удалые, — допел, скажем, Кусай.

— Будь настороже и бей фрица по роже, — запели они уже вместе.

— Die, die, die, my darling, — запел Гленн Данциг.

— Ебаньки, — констатировала Швитеж. — Вы оба, курва, ебаньки, и из за вас мы все попадем за решетку! Павел, где там этот Замчище? Подпаливаем и линяем, я все это должна спокойно, курва, обдумать.

— Прямо, — ответил ты. — Все время прямо.

Тебе и самому очень хотелось чего-нибудь расхуярить. Веджминский эликсир, ты это чувствовал, особо ровно не срабатывал, но внутри тебя чего-то начинало действовать.

Die, die, die, my darling была закольцована, так что, едва закончившись, тут же началась сначала.

А через пару минут вы его увидели. Замчище: громадный, гадкий, гипсовый, с манекенами, изображающими рыцарей в доспехах на крыше, с какой-то будкой, перекрашенной, курва, в башню, с крыльями, сляпанными, ты не знал из чего, но походило оно на папье-маше.

— Чуууудо! — заметил Адриан. — Маленькое такое чуд-цо!

Швитеж вытащила смартфон, запустила Инстаграм, щелкнула снимочек, минутку думала над тем, какой применить фильтр, в конце концов, выбрала RISE, запомнила и забросила на «фейсбук» на профиль группы «Клинерз». Ты глядел ей через плечо и видел, как она подписывает, что находится в местности Ксёнж Вельки возле одного из чудес Семерки, вот, пожалуйста, Старопольском Укрепленном Замчище.

Ресторан был закрыт. В конце концов, сегодня был праздник, а пан Ирек Лыцор, учредитель Голгофы у костела в Лыцорах, наверняка был глубоко верующим человеком.

Удай с Кусаем выбежали из ныски. Ардиан выскочил с карабином для пейнтбола. Он обежал машину со стороны капота и прибежал к Швитежи.

— Как думаешь, сколько времени пройдет до прибытия полиции?

— Откуда мне, курва, знать, — мрачно ответила та.

Тот пожал плечами, отвернулся, приложил карабин к щеке и начал стрелять. На фасаде Замчища — флоп, флоп, флоп — начали расцветать багровые пятна краски.

Ты взял один из карабинов близнецов, поглядел на свой рюкзак, хмм, подумал, может оставить здесь, хотя, с другой стороны — почесал ты голову — все ведь там, ноутбук, документы, а вдруг уедут без тебя, — и протянул руку за рюкзаком, — ну а с третьей стороны, — бормотало что-то внутри головы, — ведь совсем по-дурацки будет выглядеть, если ты выскочишь с рюкзаком, сразу же подумают, что ты им не веришь и рюкзак не оставляешь, а вообще, почему это ты должен был им верить, но всегда такая явная манифестация подобного поведения выглядит вульгарно, так что ты, Павел, отвел руку, но потом подумал, что протягивать, а потом сразу отводить руку — это уже истинный идиотизм, что нужно действовать уверенно и последовательно, тем более, что Швитеж все время глядела на тебя, как на придурка, так что ты подумал: «А, курва!», схватил рюкзак, закинул его себе на спину — и тоже выскочил из ныски. Ты присоединился к Ардиану, обстреливающему фасад. Ты целился в окна. А сила удара шарика была очень даже ничего. Некоторые стекла трескались. Ты поднял ствол повыше и начал целиться в манекены в доспехах, выставленные на крыльях «здания». К рыку «Мисфитов» прибавился вой сигнализации в Замчище.

Нет, это не Старопольский Укрепленный Замчище, это его оригинал — замок в Ксёнжу Вельким.

— Павел! — рявкнул тебе Ардиан. — Ты снимаешь? Почему не снимаешь? Ты должен бы, курва, снимать! Ты для чего, курва, тут?!

Ты повернулся в его сторону и пальнул пейнтбольный шарик ему прямо в лоб.

Тот не носил очков, так что багровая краска залила ему глаза.

— Аааааа!!! — вопил он, бросив карабин на землю и охватив пальцами лицо. — Куууурваааа! Кууурваааа! Я тебя уебууууу!!!

Ты только вздохнул и выстрелил в него еще несколько раз. Собственно говоря, без причины. Ардиан подскакивал при каждом попадании и выл, словно его живьем резали. В конце концов, он упал на колени.

— Да перестаньте же вы, курва, дурака валять! — взвизгнула Швитеж.

Краем глаза ты заметил, что на другой стороне улицы собираются люди, а другим краем — как из-за Замка выползает дракон.

По какой-то причине ты был свято уверен, что это Вавельский Дракон[134]. Впрочем, даже и не по какой-то. Ну да, он полз, был громадный, покрытый чешуей, тащил по земле брюхо и топтал лапами припаркованные на стоянке автомобили, но вот на голове у него была характерная фуражка в клетку. Ты ожидал, когда из-за его спины выскочат Бартломей Бартолини и Профессор Губка[135], — но ничего такого не происходило.

Ты лупал глазами по округе, но походило на то, что никто, кроме тебя, дракона не видит.

Ардиан валялся на земле и вопил. Люди на другом конце улицы визжали, но боялись подбежать — в конце концов, какой черт знает, что вам, придурки, в голову стукнет. Швитеж тоже визжала, но по какой-то причине из микроавтобуса не выходила. Динамики рычали и ревели. Тревожная сирена выла. Ты видел, как из-за открытых задних дверей нысы выбегают Кусай с Удаем; каждый из них держал в руках по три бутылки с черной жидкостью внутри. Вавельский Дракон рыкнул, но испугался один ты. Близнецы подбежали к фасаду и начали забрасывать его коктейлями Молотова. «Ой, бляаааа…», — вырвалось у тебя.

Бутылки взорвались на фасаде здания, по нему потек огонь. Двенадцать бросков, один за другим, методично, каждый в другую точку фасада. Горели башни, пылали крылья, горел тот самый паскудный гипс, плавились подвешенные к фасаду рекламы: РЕСТОРАН «РЫЦАРСКИЙ» ПРИГЛАШАЕТ: СВАДЬБЫ, ОБРУЧЕНИЯ, КРЕСТИНЫ, ПОХОРОНЫ.

Ардиану как-то удалось подняться на дрожащие колени.

— Ничего не вижу, — плакался он сам себе, — ты меня ослепил!

От нечего делать ты стрельнул ему в шотландский чулок.

— Уаааа! — разорался Ардиан-Адриан.

Швитеж бежала к нему с бутылкой минералки.

— Да не вопи же ты, как дурак! — завопила она на Ардиана. — Сейчас тебе промою глаза. А ты, курва, ты чего херней занимаешься?! — заорала она уже тебе, но ты не слушал, потому что дракон рыкнул еще раз. На се раз, очень даже четко в твой адрес, и направился в твою сторону, таща по земле свою тушу, а за ним пылал Старопольский Укрепленный Замок. Языки пламени гудели, небо же было оранжево-лилово-розовым, так как ночь все не желала прийти, потому что продолжало смеркаться, и этим светом было залито абсолютно все: ограда вокруг Замчища, толь крыш окружающих домов, изготовленная из дорожной будки башня, какой-то странный пост-апокалиптический цейхгауз социалистического универмага «Свой», что располагался рядом, и который социальная трансформация превратила в нечто вроде дикого торгового центра, который от простого базара отличался только тем, что торговые места размещались не на раскладушках, а на нескольких этажах, выложенных ПХВ-плиткой.

Близнецы универмаг тоже заметили. Они побежали к автобусу и через пару секунд вернулись; в их руках были новые бутылки. Потоим они побежали в сторону универмага «Свой».

— И его тоже нахуй спалить! — орал, скажем, Кусай.

Дракон присел на задние лапы и ждал, чего будет дальше.

А ты, удивляя самого себя, бросил на землю карабин для пейнтбола, вытащил из кармана свой маленький револьвер, свой сентениал, ну ладно, не собственный, а веджминский, и нацелил его в Кусая (или Удая).

— А ну брось это.

— Что, курва, брось! — взвизгнул Кусай. — Приблуда ёбаный! Чего, курва, брось!

— У нас, курва, тоже волыны имеются! — крикнул Удай (допустим).

И вы стояли вот так, не двигаясь, молча, меряясь злыми взглядами. Ты целился в близнецов, близнецы стояли с коктейлями Молотова в руках.

— Ку-у-урва! — возопила Швитеж, ведя матерящегося на чем свет стоит Ардиана к машине. — Пиздуем отсюда! Сейчас тут мусора будут! Оставьте этого уебка, возвращаемся домой!

Близнецы, глядя на тебя смурными минами, губы у них были стянуты, как иногда бывает у собак, открывая десны и клыки, отступили на пару шагов, после чего обернулись и побежали в сторону нысы. Ты провел их стволом револьвера. Уже очутившись возле микроавтобуса, Кусай с Удаем бросили бутылки, что были у них в руках, в сторону замка. Огонь загудел еще сильнее. Дым начал сползать ниже, к земле. Ныса тронулась.

Дракон тяжело воздвигся на четыре лапы, зевнул, широко раскрывая пасть, и медленно пошел в твою сторону.

«Ну, блядь», — подумал ты. «Вроде и эликсиры, вроде как и все известно, но эта скотина идет сюда».

И он все ближе.

Ты прицелил сентениал в точку между желтыми глазами чудища. Под козырек фуражки в клетку. И нажал курок.

— Стреляют! — раздались вопли на другой стороне улицы. — У них оружие есть! Террористическая атака! Исламисты! Куда смотрит полиция?!

Ну что же, Павел, браво, ты попал дракону прямо промеж глаз. Промеж его желтых глаз. Там расцвело алое пятнышко, дракон смешно покосился туда, как бы желая ее увидеть — и упал мордой в землю, а потом исчез, как исчезают трупы застреленных ботов в стрелялках. Он попросту расплылся в воздухе.

— Нуууу, — сказал ты сам себе. — Ты у нас драконоубийца. The dragon slayer. Вау! Одной пулей! Из приличного веджминского револьвера. «А пули, — подумалось, — наверняка ведь серебряные».

Возле твоего уха что-то свистнуло. Ты обернулся. Тебя атаковала ныса, а из ее окна высовывался Ардиан с уже промытыми минеральной водой глазами. Выглядел он довольно-таки смешно, потому что багровая краска размазалась по всему лицу и подстриженным под солдата Вермахта волосам. В любом случае — он целился в тебя из пейнтбольного карабина.

Но видеть было мало чего. Всю стоянку заволокло тяжелыми клубами черного дыма. Ардиан снова выстрелил — и снова промазал.

«Дым книзу тянет», — подумал ты. «К дождю».

Ты бросился в сторону горящего дома. Правая часть фасада не горела совсем, и как раз там находилась небольшая деревянная дверь. Такие двери в провинциальных пиццериях частенько ведут в сортиры. Они своей формой притворяются, что родом из какого-нибудь старого, приличного дома; размерами и качеством они соответствуют крупноблочным домам. Или там квартире в новом микрорайоне. Ты добежал, схватился за ручку, дернул — закрыто. В этом всем дыму ты практически ничего не видел. Какое-то время ты обдумывал, а не выстрелить ли в замок, как в кино, но перепугался того, что пуля отразится рикошетом и ударит тебя, к примеру, в руку. Паршивое дело! И что потом делать с такой пулей в руке. Ножом вытаскивать, словно Рембо какой-нибудь?

Флоп. Очередной шарик с краской разбился на стенке рядом, обрызгав тебя красными каплями.

«И-эх, — подумал ты, — а пошло все оно к чертовой матери».

Слегка разогнался и — слыша рокот двигателя нысы — впечатал плечо в дверь. А та лопнула, ну словно пластинка мацы, словно дешевая фанера, из которой, собственно, и была изготовлена. Ты влетел вовнутрь и грохнул об пол, словно колода, достаточно больно ударившись коленками. Но тут же вскочил на ноги и, спотыкаясь, побежал вглубь. Через мгновение снова споткнулся, теперь уже о ступени лестницы.

Ты шел все дальше, в глубину коридора. Идею идти вглубь горящего здания хорошей назвать было нельзя. Конечно, ты мог побежать за сам дом, вообще куда-нибудь побежать, в город Ксёнж, в Польшу, в Малопольшу[136], в леса, дубравы; в этих лесах и дубравах осесть, жить как партизан, жить, словно какой-нибудь проклятый солдат, жить по закону волка, но на все это у тебя совершенно не было охоты.

Не было у тебя сил и выходить наружу — в тот дым, в тот Ксёнж… Впрочем, если бы ты только вышел, люди тут же сдали бы тебя полиции. Или збуйцержам. В любом случае — в лапы зла. В щупальца Ктулху[137]. Одна надежда — в огонь. Туда за тобой никто не полезет. Помимо того, ты вообще паршиво себя чувствовал, после пары минут гиперэнтузиазма пришло отупение.

«Так оно временами и бывает, — думал ты. — Веджмины после приема эликсиров тоже себя плохо чувствуют».

Помимо того — раз уж ты, Павел, перепил веджминских эликсиров, то сейчас был и.о. веджмина. Желаешь или не желаешь. Такова судьбина, даром ничего не дается. Назвался груздем, полезай в кузов. Теперь ты веджмин, так что и обязанности веджминские имеются. И, возможно, в этом доме имеются люди. Так что цель у тебя есть: спасать людей. Хорошая цель, размышлял ты. Ты стал веджмином и выполняешь веджминские обязанности.

Еще ты знал, не имея понятия, откуда, но знал, что здесь, в этом горящем доме — ты чего-то найдешь, то самое нечто, что тебя спасет. Какой-нибудь выход из этой ну совершенно же идиотской, согласись, ситуации, в которую сам ведь, придурок, и влип. Сюда ты входил, говоря по чести, словно в какой-то древний храм из книг Роберта Ирвина Говарда[138]. И не мог дождаться того, а что будет за углом.

— Эээй! — кричал ты, — есть тут кто-нибудь? Алло! Пожар! Гу-гу-гу!

Было темно, электричество не действовало. Ты вытащил смартфон, в котором имелось приложение «фонарик». «Вот, — подумал ты, — техника». Включил его, экран загорелся ярким светом. Слишком много света штуковина не давала, но все-таки…

Ты шел сквозь узкие, лишенные выходов коридоры, в которых не было дверей. Стены были обшиты деревянными панелями. Кое-где висели папоротники. Потом панели закончились, зато начались обои, изображающие из себя каменную стенку. Между папоротниками появились бра в форме факелов. Такие ты видел в «Кастораме»[139]. Коридоры все тянулись и тянулись. Лестницы и коридоры, повороты — и снова коридоры. Расходящиеся в разные стороны.

Ты постоянно шел в правую сторону. Правило правой руки. Именно так, как ты читал в приключенческих книжках первой половины ХХ века, согласен, той, что похуже, но в которой еще имелись какие-то тайны. Всегда, когда герой забредает в древний лабиринт, он применяет правило правой руки. В противном случае, заблудится к чертовой матери, и его пожрут древние демоны, гарпии, подземные жители или кто там еще имеется в стародавних коридорах. Древние боги, рожденные пред историей, предвечные и невообразимые.

— Эгей! — кричал ты. — Ы-ы, там пожар снаружи, нужно покинуть здание! Как Эдвис, ну, Элвис, который has left the building![140]

«Погоди, — подумал ты, какой еще, мать его за ногу, Элвис? Чего я пиздю? Чего это я нажрался? Что за shit все эти веджминские эликсиры. Ну, или, убийца драконов, дрегонслейер. Боже мой, вавельский дракон! А может, — подумалось тебе, — стоило бы как-то выйти из этого чертового дома? Из этого, курва, Старопольского Укрепленного Замка? Ведь он же, мать его ёб, горит», — дошло до тебя с чем-то вроде трезвого размышления.

Вот только сейчас ты абсолютно не имел понятия, где находишься. Какое-то время пытался возвращаться по своим же следам, но тут понял, что находишься в коридорах, в которых перед тем не был. Нет, здесь все так же было оклеено обоями под каменную стену, но теперь уже другими. Другой цвет, другой рисунок. Свет твоего фонарика вырывал их фрагменты из темноты. Сейчас ты ступал по длинной красной ковровой дорожке, протертой и выгоревшей.

«Вот правило правой руки и пошло к чертовой бабушке, — подумал ты. — Долбаный Хогварт[141]. И это в бывшем коммунистическом складе».

— Блин! — произнес ты вслух.

На стенах висели картины. Ты посветил. На всех был изображен, как и ты и подумал с самого начала, актер Цезарий Жак. И только потом до тебя дошло, что это, все же, должен быть Иероним Лыцор. Намалеванный неумелой рукой провинциального художника, по сравнению с которым ребята, торгующие картинами под Флорианскими Воротами[142], были, каждый по отдельности и все вместе, как минимум, Леонардо. И на каждой картине Лыцор был в костюме из иной эпохи.

На одной — он носил пястовские волосы, под пажа, соломенного цвета усы и крестьянский сукман; на висках у него блестела корона, точно такая же, которую носит орел с государственного герба.

На второй — он был в рыцарском островерхом шлеме, с грозной, нахмуренной миной. Усы у него были длиннючие и скрученные, словно у Мирмила из Кайко и Кокоша. На следующей — в сарматской меховой шапке, с драгоценным камнем и павлиньим пером. На какой-то еще — Лыцор носил баки и уланский мундир.

— Хмм, — сказал ты, услыхав какой-то шорох и поняв, что в коридоре уже не один.

Ты посветил фонариком в сторону этого шороха и чуть не вскрикнул.

Твой лучик смартфонного света освещал людскую фигуру, неподвижно стоящую перед тобой.

— Ать, — сказала фигура. — Ого. Рена. Ут.

Это лицо было тебе известно. И эта шапка. С банкноты в десять злотых!

— Не, не, я сдаюсь, — сказал ты громко, тоном, в котором не было желания драться. — Все эти эликсиры — это какая-то фигня полная. Это уже пересол! Мешко І? Я ебу.

— Новись! — зарычал тем временем Мешко. — Еги! — и бросился на тебя с вытащенным из ножен мечом.

Ты вынул револьвер, выстрелил и повалил одним выстрелом в лоб крестителя польской державы, князя полян. И даже не успел его спросить про тайну Dagome Iudex[143].

Но, совсем не так, как тело дракона, тело князя не исчезло, но только — очень даже как-то странно — распалось на кровавые куски. Ты переступил их с отвращением, сильнее сжимая рукоять револьвера. А вот сколько, задумался ты, осталось у тебя патронов? Так, начал ты размышлять, вначале у тебя имелось пять патронов в пяти камерах барабана плюс три обоймы по пять штук. Всего: 20. Первый выстреленный патрон был там, на склоне, возле автомобиля. Итого: 19. Второй — в дракона. 18. Теперь третий. 17. И тут же в правом верхнем углу твоего поля зрения появилось нечто вроде четырех иконок, изображающих четыре обоймы, и рядом с ними надпись АММО. В одной из обойм остались только два патрона. Три оставшиеся были полными.

Ты вздохнул и в очередной раз проклял долбаные эликсиры.

В коридоре перед тобой появился Болеслав Храбрый. Ну прямиком с банкноты в двадцать злотых.

Ты еще раз проклял всяческие эликсиры.

Не говоря ни слова, Храбрый бросился на тебя, только усы развевались; ты выстрелил (АММО: 16) и промах, потому что Храбрый был гораздо хитрее Мешко: он упал на землю, как только ты поднял руку и, завершая движение, сделал напряженной ногой полукруг, подсекая тебе ноги. Ты пошатнулся, но оперся о стенку и — едва-едва — равновесие удержал.

«Храбрый, Храбрый», — подумал ты. — «Мудак ты храбрый, неграмотный и отсталый бурачина, после папани державу унаследовал, а папаня земли собирал точно так же, как мафия захватывает бизнес за бизнесом под охрану, а потом страну окрестили, то есть легализовали в свете правящего тогда закона».

— А мог бы и помолчать! — крикнул Храбрый, все еще лежа на земле, но так же дергаясь и пытаясь тебя пнуть ногой. — Аз есмь король твой, хам!

— Сам ты есть хам. Как и все другие, просто ты, как и папашка твой, бандюга, предводитель хренов!

— Дык оно все так делали, — сказал Храбрый, вроде как примирительно, но из-за спины, ты же видел, доставал стилет. — Ну, цена такая была за защиту, и так оно во всем свете, похоже, было, лишь бы на кметя[144] кто иной не наехал.

— А какая кметю разница была, — спросил ты, — кто на него наехал?

— А никакой, — согласился Храбрый, пробуя кольнуть стилетом снизу, но не попал, потому что ты отскочил. — А мы, что, одни во всей Европе неорганизованными должны были оставаться? Ты чего — глупец? Судьбы не знаешь?

— Погоди, какие еще «мы»? — спросил ты, и даже без особенной злости, потому что, и правда, чего мне на Болеслава злиться? — Это «мы» — только случайность.

— Ну да, — кивнул и Храбрый, покачиваясь, словно вратарь в воротах, глядя, с какой бы стороны лучше тебе прихуярить. Стилет он отбросил, теперь у него в руке был Щербец[145], ты и не видел, когда он его вытащил. — Тебе чего, собственно, нужно, вот говори незамедлительно, какого ты ко мне приебался. — И провел очень гадкий выпад, и Щербцом тебе по лбу приложил, истинно по-королевски, тебе страшно повезло, что он ударил плашмя. Но у тебя прямо звезды перед глазами затанцевали.

В левом верхнем углу твоего поля зрения появилась красная черточка и надпись LIFE. И черточка тут же на кусочек сократилась.

Ты выругался.

— А потому как если бы не ты и твой папаша, — сказал ты, но как-то сильно неуверенно, — тогда может какая-нибудь более интересная организация нас бы под охрану взяла, а не та, которая потом Польшей стала.

— Вау, говоришь, как предать! — рявкнул Храбрый. — Нужно тебе яйца оторвать!

Ты выстрелил еще раз (АММО: 15), на сей раз прямо в голову, и та взорвалась кровавыми брызгами, и корона на мгновение зависла в пустоте после чего упала вместе с бессильным, порубленным на куски телом на землю. «Чапп, чапп» — еще падали отдельные куски.

— Предатель, изменник, — сказал ты. — Только лишь потому «изменник», что именно твое мафиозное владычество стало освященным и мифологизированным. Да иди ты… Опять же, это же ты мне прихуярил, а не я тебе.

Ты вытащил из кармана новую обойму и сменил патроны. В самый последний момент, потому что из коридора, грозно скаля зубы, вышел Мешко ІІ Ламберт[146].

Ты заскрежетал зубами.

«Блин, сколько же там было этих королей и более-менее важных князей?» — задумался ты над тем, хватит ли тебе патронов.

Да где там. Уже на одних только Пястов придется все потратить. В Ягеллонов придется уже из пальца пулять, не говоря о королях выборных. А там еще президенты и председатели Государственного Совета ПНР! Так, нужно отсюда как-то сматываться.

Но Мешко II Ламберт — бородатый, в той самой своей странной короне на голове, походящей на пляжную занавеску — уже вытаскивал меч. Ты вспомнил о том, как гадко его искалечили когда-то чехи, и тебе сделалось грустно.

— А кто после тебя будет? — спросил ты, считая про себя патроны. — Как там, Безприм за очередного повелителя считается[147], или сразу же пойдет Восстановитель[148]?

— Безприм-Хрезприм, — рявкнул тот, бросаясь на тебя. — Безморд после меня тут будет, поскольку я сейчас морду твою мечом отрублю!

Ты выстрелил. АММО? 14. И распался Мешко II Ламберт-Вялый на кусочки. А ты пошел дальше.

«Блин, — подумал ты, — может, следовало эти эликсиры чем-то запить, водкой хотя бы… Нет, дальше так уже не может быть». Ведь тебе необходимо доехать до Варшавы, ведь у тебя же завтра важная встреча…

Из-за угла вышел Казимир Восстановитель — все-таки не Безприм. Ты уже знал, что здесь, скорее всего, только те, которых нарисовал Матейко[149].

Выстрел: АММО: 13.

Ты пошел дальше, подсвечивая себе фонариком: везде то же самое, ковровая дорожка, притворяющиеся камнем обои, огонек твоего смартфона, слабо освещающий темноту. Ты осматривался? Откуда может выскочить Болеслав Смелый[150] — вот этот, думал ты, этот способен вреда наделать, как и сам Храбрый, а то и чего хуже, как вдруг — совершенно вдруг — узкий коридор закончился.

Ты попал в большой, огромный зал. Твой фонарик, который до сих пор извлекал из мрака красную дорожку и обе стены, теперь освещал лишь паркет. Ты застыл от испуга, поскольку предчувствовал, что произойдет через мгновение. Ты поднял смартфон кверху, осветив больший фрагмент помещения — и даже шумно сглотнул слюну. Здесь были все.

Они стояли вокруг тебя, держа в руках сабли, мечи, шпаги, булавы, топорики-обушки — и даже скипетры, ведь скипетром тоже можно хорошенько приложить. Ну, весь тебе сонм польских королей с князьями, и все ну прямо как из-под кисти Матейко вышли.

— Готовься, мил'с'дарь, готовься! — рявкнул Ян III Собеский[151], наиболее, похоже, вспыльчивый, и попер на тебя разъяренным зубром. Изо всех сил он рубанул своей августовкой[152] тебе по ключице, и его удар, говоря теоретически, должен был отрубить тебе плечо с рукой, но вместо того красная линия с надписью LIFE сократилась наполовину. Ты выстрелил практически вслепую (АММО: 12) и увидел, как твой выстрел сметает с ног не только Собеского, но и стоящего за ним Михала Корибута Вишневецкого[153], мужика с толстыми губами и налитой рожей.

«Так какого ляда, — подумал ты, — лезешь в это дело, раз неспособен».

Тем временем, короли, словно зомби, клубились вокруг тебя, тяжело дыша, хрипя и время от времени поплевывая тебе под ноги, но массоой не атакуя. Твой фонарик в смартфоне извлекал из мрака их злые морды: усатый Локетек[154], Казимирус Рекс[155] с лицом похотливого бородача, Станислав Понятовский[156] — паренек даже и ничего, но злобно на тебя глядящий исподлобья; Зигмунт Старый[157] — и вовсе не такой уж старый, зато с ножом в зубах, с мечом в одной руке и тяжелым скипетром в другой; а за ними и другие, где-то там мелькнул Валуа[158], еще где-то — Ян Казимир[159], Собеского ты уже не видел, в темноте, собака, укрылся, за пределами освещенного пятна, так что ты, беспокойно оглядываясь по сторонам, ожидал наступления.

— Ну, ваши королевские величества, и какого хрена вы ко мне все приебались? — громко спросил ты. — Я всего лишь желаю выйти из дома, в котором вы изволите работать привидениями. Как Элвис, который has left the building. А завтра у меня важная встреча в Варшаве.

— Нет, это пан к нам приебался! — крикнул Зигмунт III Ваза[160], мужик с дурацкой остроконечной бородкой, размахивающий кривой, совершенно не подходящей к этой бородки шаблюкой. — Не мы!

— Во… как раз… — посветил ты на него. — В Варшаве у меня завтра встреча, я просто обязан туда ехать, поскольку именно туда ваша милость перенесла столицу. Если бы не перенесла, мне и ехать было бы не нужно.

— А въебите-ка ему, ваше королевское величество — отче! — подзуживал Зигмунта Ян Казимир. — Чего это он гадости на вас выдумывает! Еще и поучает!

Зигмунт III Ваза выскочил в первый ряд, раскручивая своей шаблюкой мельницу.

— А что, ваше величество, совсем по-дурацки вышло у вас с Варшавой. — Всю польскость в черную жопу мазовецкую перенесли, ваша милость. В пустоту!..

Король все-таки подскочил к тебе и рубанул от плеча. Не попал — ты отпрыгнул — а еще краем глаза заметил заходящего с тыла Собеского — и пальнул. АММО: 11. Сила пулевого удара бросила короля Яна на стену, только кровавые брызги полетели. Ты даже с изумлением глянул на своего малыша-сентенниала, вот какой герой! И снова взял Вазу на мушку.

— Будет оно еще, ледащее, мне уроки читать! — просопел король Зигмунт. И снова выскочил, чтобы рубануть. И снова не попал.

— Ведь там, ваше величество, в Варшаве, восток начинался, — назидательно сказал ты, — пустота восточная, маккиндеровский Хартленд[161], равнина, восточные степи, которые засасывают, и которым все проигрывают: поначалу с ней не справились литвины и растворились в ней; французы при Наполеоне этим востоком, этим Хартлендом были всосаны, им тоже не удалось с ним справиться, так что пришлось им возвращаться на четвереньках, чтобы зализывать раны на берегах Сены, и после того, как им так хорошенько впиндюрили, ни одной серьезной войны они уже не выигрывали…

— …А откуда мне в XVII веке, курва, было знать, что Наполеон под Москвой замерзнет, — стучал пальцем по лбу Зигмунт III. — Ты, мил'с'дарь, хотя бы головой бы подумал!

— …ба, — продолжал ты, как будто в трансе, — даже немцев восток сломал и расхуячил на шматки, ба, даже монголы ведь не справились с Хартлендом, хотя для них он даже не был востоком, и хотя на какой-то миг они его захватили. Только Хартленд не может быть завоеван человеком, он от человека ускользает, он человеку поначалу дает чувство силы и могущества, но, в конце концов, всегда его побеждает, поскольку Хартленд — это сатана, это дьявол, потому и монголы пали и теперь могут лишь вспоминать давнее, сомнительное величие, и утешаться, нажираясь в своей степи водкой «Чингиз-Хан» и строя отчаянно огромные правительственные кварталы в столицах, лежащих посреди травянистого «ничто».

— Восток, — разглагольствовал ты, — в конце концов расхуярит и русских, впрочем, несколько раз он их уже расхуяривал, но они собирались, так как народ это выносливый, что твои тараканы, но, Боже ж ты мой, ведь он, восток, разъедает их изнутри, ведь они понятия не имеют, что с ним делать, и они дрожат над этим их востоком, словно толкиновский дракон, что охраняет свои сокровища, и по причине тех же сокровищ, как тот самый дракон, они сошли с ума, съехали с катушек, тронулись умом, превратились в орков, и им все мало. Так и нам же, Польше, тот восток прикончил уже две Речи Посполиты[162]. А все потому, что мы тоже поперлись на восток.

— Так ведь на восток нельзя не идти, ежели только есть возможность идти, — вмешался басом Ягелло, входя в круг света. Литвин, приличных даже размеров, усатый, в литовском кожухе, в огромной и тяжелой короне. — Поскольку восток всасывает. Правду ты глаголешь, что Литва на востоке расплылась, только ведь не было у нее выхода, она должна была туда идти, точно так же, как висящее на дереве яблоко просто обязано, в конце концов, упасть на землю. Ибо там — пустота, а пустота всасывает, втягивает, воистину — как земля притягивает. Ибо natura abhorret vacuum[163].

Владислав II Ягелло[164] на польской банкноте

— Ну и, — покачал печально головой Станислав Август Понятовский, — раздулись мы на том востоке, что твой воздушный пузырь, поскольку в той пустоте можно распространяться, сколько желаешь, но слишком мало смысла имели мы в себе, чтобы ту пустоту заполнять. И та пустота нас пожрала.

— Тебя, Станислав, она, похоже, пожрала, — сказал Ягелло. — Меня в это не мешай. Такой же из тебя Август[165], как из козьей шкуры хоругвь пехотная…

— Ты ж, мил'с'дарь, на том востоке хотя бы потрахался, — прибавил в адрес Понятовского Август Саксонец[166], толстяк с подбородком как у Джаббы Хатта.

— А ты весь смысл не в Речь Посполиту, но в собственный капшук набивал, — отрезал ему Станислав Август. — Да и ты, Ёгайла, так не цепляйся.

— А то что? — буркнул Ягелло.

— Потому что ты дырявый карман. Раз уж тебе рыцарство случай грюнвальдский выиграло, не нужно было всей войны псу под хвост пускать.

Ягклло фыркнул.

— И это ты будешь мне совет военный давать, цирюльник пудреный…

— По крайней мере, лично я дядю своего на смерть не давил[167], дикарь, — буркнул Станислав Август.

— Ты чего вякнул, сучонок? — взбесился Ягелло. Август делал вид, будто не слышит.

— Ну и так что! — после долгого раздумья рявкнул король Зигмунт. — Раз уж Польша на тот восток пошла, так ладно, нужно было там управлять. Лично я перенес столицу из этой закостеневшей Средней Европы туда, где хоть немного сквознячком продувает, и откуда получше видно. Это не я на восток перся, а Ягелло!

— Так теперь еще и ты, твоя милость ко мне приёбываешься! — словно тур заревел Ягелло и грозно склонился над мизерным Вазой.

— Да ничего я не приёбываюсь, — начал оправдываться Ваза, но прими, мил'с'дарь, во внимание, что я после ваших ягеллонских уний с Литвой-Буряковией страну унаследовал, так что взял я ее уже на восток сориентированную. А раз «А» сказали, нужно было и «Б» говорить, так мне чего делать было?!

— Да что вы там, мил'с'дари-господа, всякую херню там перемалываете?! — крикнул Валуа. — Для того столицу перенес, ведь оттуда до Швеции ближе, чтобы туды смыться, ежели чего, а не чтобы восток Речи Посполитой развивать!

— А вот ты, макака французская, лучше бы заткнулась! Что за наглость, — заглушили его воплями остальные короли. — В побегах ты, шут, разбираешься! Такой ведь позор для Речи Посполитой, что король сбежал[168]…

— Интерес мой в том был! — взвизгнул Валуа. — Потому-то и сбежал! Уже вижу, как бы вы в моей ситуации поступили. Но я хотел вернуться…

Тут начался сплошной бардак, один король на другого начал наскакивать и орать. Ты посчитал, что это самый подходящий момент прорваться к двери, и начал стрелять вслепую: отстрелил голову Ягелле (АММО: 10), выяснил, что патронов в револьверчике уже нет, а заряжать времени не было, к счастью, на стенах висела куча сабель, щитов, пик, копий; так что схватил первое попавшееся под руку, то была карабеля[169], сделал несколько пробных замахов — и пошел рубить по всей честной монаршей компашке, сплеча — по башке Зигмунту Августу, по зигмунтовской роже, Станиславу Лещинскому в лоб, и трах, и хрясь, и ёб, и ба-бах, и…