Семнадцатая

Глава 10

Выйдя из спальни и едва не прищемив дверной створкой край покосившегося на мне халата, я с тоской глянул вдоль полутемного коридора, прикидывая количество шагов до ближайшего поворота. За ним, если повезет обогнуть его без приключений, можно будет увидеть освещенный вход в гостиную, а если и до гостиной доведет меня милосердная фортуна, то там уже и до дивана рукой подать… Я решительно выдохнул и толкнулся в соседнюю дверь, за которой располагалась ванная комната, не так давно оставленная юной приятельницей Алены… юной наперсницей Алены… в общем, во всех отношениях юной и несколько чудаковатой Викой, чей навязчивый образ никак не выходил у меня из головы. Мне постоянно вспоминались мгновения, проведенные ею на моих коленях: пряный запах, исходящий от ее свежевымытой шевелюры, частый стук ее сердца, жаркое дыхание на моей шее, крепкое бедро под моей ладонью с его удивительно горячей кожей…

На сушилке для полотенец были развешаны ее вещи: не только знаменитые штаны, но, судя по ассортименту, все, в чем она пришла в мой дом, за исключением спортивной кофты — толстовки, худи или как там она у них, девочек, называется… Рядом помещалось зеркало с цветной подсветкой, перед которым, по словам моей дорогой гостьи… Алениной дорогой гостьи, она вертелась нагишом, забавляясь с лампочками и изображая из себя хамелеона. Интересно, какого рода хамелеон отражался в этом зеркале: все еще сонный, только что вылезший из-под теплого бока Алены, или мокрый после купания, покрытый мерцающими капельками влаги? …Холодный душ — вот, что мне сейчас нужно! Я скинул одежду, повернул кран и, едва ступив под моросящую струю воды, понял, что именно этого мне и не хватало: ледяного душа, который для пущего благотворного эффекта должен быть чуточку потеплее. Желательно совсем горячим… Несколько минут, проведенных под согревающим дождем, в пелене клубящегося вокруг пара, принесли некоторое облегчение ногам и отозва́лись живительной силой во всем моем теле. То есть, буквально во всем, без каких-либо исключений и оговорок. Я подумал даже, что мудрому мужу стоило бы что-нибудь предпринять по этому случаю, однако не смог припомнить никаких рекомендаций, оставленных на сей счет древними китайскими мыслителями. «Мудрый муж радуется водам, человечный муж радуется горам, — сообщил я своей воспрянувшей плоти и выключил воду. — Так когда-то сказал Конфуций. Хороший человек. Поразмысли над этим…»

Вытираясь единственным оставшимся полотенцем, копией того, в котором давеча передо мной предстала Вика, я внезапно разглядел рисунок, проступивший на запотевшем зеркале и выполненный чьим-то тонким, вероятно, намыленным пальцем. Рисунку недоставало четкости, он весь изошел потеками, однако я без труда опознал в нем дубовый лист с четырьмя окатистыми волнами с каждой стороны и старательно выписанными прожилками. Столь же нечеткое, как и эта затуманенная картинка, в моей памяти всплыло мимолетное обещание, данное мной Вике: показать ей листок, упавший с того самого дуба, под которым укрывался легендарный Робин Гуд со своими не менее легендарными друзьями. Такой сувенир я действительно привез в прошлом году прямиком из Шервудского леса, заложив его, помнится, в какую-то книжку из разряда тех, что покупают в Ноттингемском книжном магазинчике как повод поболтать с хорошенькой продавщицей. У продавщицы очень мило морщился нос, когда она смеялась, а вот что это была за книжка… Нужно будет поискать ее в моем кабинете, — ответственно решил я. Или в спальне… Или на кухне… Я снял с крючка свой новый халат, задумался, повертел в руках, снова задумался… и надел его поверх того, что, по мнению Вики, было почти самостоятельным существом: скорее попутчиком в жизни, чем моей собственностью.

В гостиной меня поджидал сюрприз. Прохладное синее свечение с мертвенным аметистовым отливом, ранее наколдованное Викой, сменилось отрадными желтыми тонами со спелым персиковым аккордом в центре комнаты: ровно там, где стоял мой диван, при виде которого у меня едва не подкосились колени. Мне почудилось, что он сломан. Сокрушен какими-то дьявольскими силами в мое отсутствие. Я попытался сообразить, как можно было покалечить такую махину, начисто лишив замечательно высокой и удобной спинки, и внезапно осознал, что диван попросту разложен… Или расстелен. Или разостлан… В общем, я плохо представляю, что именно делают с диванами. Да и «попросту» — не совсем подходящее слово для данного случая. Раньше я и понятия не имел, что такое возможно. Не знал, что знакомый мне до мельчайшего пятнышка диван может быть превращен в широченное плоское ложе, на котором в настоящий момент было аккуратно расстелено сиреневое полотенце. Другое полотенце, свернутое вчетверо, лежало поверх первого. В изголовье дивана располагалась маленькая подушка, принесенная, по-видимому, откуда-то из кладовки, каковой подушкой это самое изголовье и обозначалось. Вика стояла подле дивана в неизменной, как бы я уже выразился, футболке и усердно разминала руки.

— Что тут происходит? — задал я немного киношный, но вполне уместный вопрос.

— А на что похоже? — совершенно в той же манере поинтересовалась Вика. — Попробуем подлечить твои ноги. Конечно, с крепатурой лучше бороться сразу, но еще не поздно смягчить последствия.

— И как же мы будем их смягчать?

— Расслабим мышцы, ускорим кровоток, разгоним лактат по твоему телу…

— Дружок, ты меня пугаешь. Какой еще лактат?

— Обычный, — Вика слегка усмехнулась. — Если что, к лактации он никакого отношения не имеет. Кормить грудью я тебя не собираюсь. Могу приготовить детскую смесь, если не перестанешь хныкать… А лактат — это соль молочной кислоты. Образуется в мышцах при анаэробных нагрузках.

— Кажется, я уже слышал нечто подобное, — вспомнил я. — Из-за этого у меня болят ноги?

— Короткий ответ — нет. Болят они не из-за этого. Но от лишней «молочки» в твоих бедрах лучше избавиться… Снимай халат и ложись на полотенце. Сделаем это здесь. Диван достаточно жесткий, я проверила.

— Похоже на очередной способ уложить меня в постель…

— Дима, я все-таки профессионал, — девушка подошла ко мне вплотную и ободряюще взяла за руку. — Ну, почти профессионал… начинающий… Поэтому начну я с того, что должно улучшить твое физическое состояние. И эмоциональное состояние. И гормональное состояние… Что случится после этого, уже не мне решать…

С полминуты я задумчиво перебирал в руке костяшки ее тонких сильных пальцев, как перебирают четки во время молитвы, и, не нащупав ни креста, ни хотя бы буддийской черной кисти, я обреченно о́бнял Вику за талию:

— Решать не тебе… Но, видимо, ты абсолютно убеждена, что после непременно что-то случится…

— А ты — нет? — колено Вики невзначай проехалось по моему бедру. — Тебе помочь с халатом?

— Я принял душ, — веско уведомил я.

— Я слышала.

— И надел халат прямо на голое тело. Согласно инструкции…

— Дима, я знаю.

— И несмотря ни на что ты намерена мне помочь?

— А как же! Хотя, если честно, не смотреть ни на что в мои планы не входит. Совсем наоборот… Кстати, я принесла сезамовое масло с кухни. Оно отлично подойдет для нашего сеанса.

— Сезамовое масло?

— Ну, да. Удачно получилось, правда? Сезам, откройся!

С этими самыми словами Вика сноровисто распустила пояс моего халата и, отступив на полшага, распахнула его с таким выражением лица, с каким, наверное, растворяют занавеси на окошке, желая полюбоваться утренним солнышком.

— Ну, вот, — удовлетворенно изрекла девушка. — Все как я и ожидала. Сказать, что я вижу?

— По-моему, никакой загадки тут нет, — пошутил я, свыкаясь с новой тональностью наших отношений. — Все на поверхности, малыш…

— А я не о том, что на поверхности, Дима, — Вика озоровато подмигнула. — Там как раз все в полном порядке. Можешь начинать гордиться: я очарована… А вот мышцы у тебя в гипертонусе. Напряжение, скованность — простым глазом видно. С этим мы и разберемся в первую очередь…

— Мне так нравится запах твоих волос, — невпопад проговорил я, охватив ее локоть и мягко потянув к себе. — Он такой… разный. Можно познакомиться с ним поближе?

— Уж если решил спросить, то лучше не сейчас, — скромно заметила девушка. — Эдак мы, чего доброго, угробим всю процедуру. Прости за спойлер, но с того момента, как ты окунешься носом в мои волосы, дальнейшее будет похоже на лавину. Куда ее понесет — другой вопрос. У меня в уме куча вариантов, но ни один из них не пойдет на пользу твоим ногам. Потерпи, мой хороший…

— Думаю, ты права… — с сожалением подтвердил я, в то время как Вика, очутившись у меня за спиной, стянула, как говорится, с плеч мое единственное одеяние. — И что теперь?

— Теперь ложись на стол… В смысле, не на стол, конечно, а на диван. Головой на подушку… Ох, Димочка… Позволишь мне так тебя называть? Не на спину ложись — на живот. Я уже убедилась, что ты мальчик.

— На живот? — удивился я. — Но ведь ноги…

— Начнем с задней поверхности бедра, — пояснила Вика, усаживаясь рядом. — Руки клади, как тебе удобно: вдоль туловища или возле головы. Одну секундочку… — я почувствовал, как мой зад деликатно накрывают свернутым полотенцем. — С глаз долой — из сердца вон… Ножки слегка врозь… Еще чуть-чуть, не скромничай… В пояснице нет напряжения? Дай проверю… Чудесно! А теперь успокойся и расслабься… Стой! Как включить музыку?

— Передай мне пульт, — попросил я. — Какого рода музыку?

— Любую, какая тебе нравится. Но только музыку, а не песни. Лишние слова нам без надобности. Мы сами будем разговаривать…

Я подумал и запустил свой старинный джазовый плейлист. Заиграл Джон Колтрейн.

— Сойдет, — похвалила Вика. — Все, милый, отдыхай. Сейчас будет хорошо… Не по твоему хорошо, а по моему. Наслаждайся…

И мне стало хорошо — почти сразу, как только ее руки заскользили по моему правому бедру: снизу вверх, из-под колена к ягодице. И снова, и снова, и снова. Все было так, как она обещала. Удивительно, но с того момента, как эта мелкая зазнайка появилась на моем пороге, все складывалось именно так, как обещала она, какими бы детскими и завиральными ни казались ее обещания.

— Выполняем поглаживания, — приговаривала Вика, комментируя каждое свое действие. — Успокаиваем и разогреваем… Превосходное масло, первый раз такое вижу: не люкс, конечно, но на каждый день — просто находка. Расскажешь потом, где купил… Знаешь, не такие уж и косматые у тебя бедра, как я думала: вверху почти ничего нет. Все в икры ушло. А ягодицы так и вовсе голые — прямо укусить хочется… Не напрягайся, трусишка: я после укушу. Это же нормально, что мне твоя задница нравится, правда? Тебе — моя, мне — твоя. По этой части у нас с тобой полное согласие… Переходим к растиранию. Тонизируем и улучшаем кровоток… Дима, ты растягиваешься после тренировки? По-моему, нет… Ладонями до пола достаешь?

— Достаю, — пробормотал я. — Исключительно из положения мордой в пол…

— Я тебя научу, — обнадежила меня Вика. — Ты не представляешь, какая у меня растяжка. Полезно для профессии и для секса невредно… Я вовсе не к тому, что это сильно важно. Секс — не акробатика. Секс — это очень много чувства и еще больше понимания. Но иногда, когда все это есть, можно ведь и пошалить друг с другом. Разве что начинать с этого не стоит… Однако с ногами тебе повезло. Привлекательные мужские ноги — еще большая редкость, чем женские. Я все налюбоваться не могу — от красивого тела у меня всегда мурашки по коже. Вот посмотри, даже на коленках мурашки… Девчонки, наверное, часто тебе такое говорят, верно?

— Как-то до сих пор ничего похожего не слышал… Особенно от девчонок.

— Дуры, — огорчилась Вика. — Прости, мой хороший, но с твоими девчонками что-то не так. Парню, с которым спишь, нужно указывать на его достоинства — это честно и даже в радость. О недостатках рассказывать не обязательно, но достоинства замалчивать нельзя. От твоего доброго слова он к другой не уйдет, а если уйдет, то и ладно. Чему быть, того не миновать…

— Ну, не все мои достоинства остались незамеченными, — рискнул пошутить я.

— Ты же, видимо, не на свой грандиозный нос намекаешь? — девушка понимающе хмыкнула. — Какие же вы, мальчишки, смешные… Внимание, заяц! Сейчас будем разминать и выжимать. Может быть немножко неприятно. Если станет невмоготу — скажи, хотя я и так должна почувствовать… Теперь насчет не носа… Видишь ли, Дима, в этом смысле я не фанатка. Я о ваших мальчишеских игрушках. Играю я в них с удовольствием, чего уж там, но особого значения им не придаю. Однако оценить, конечно же, могу, тем более, если для моего парня это так важно. Вот, посмотри на меня…

Ощутив изрядное сотрясение поверхности, которую мы делили друг с другом, я поднял голову с подушки и посмотрел. Вика показывала мне два больших пальца на руках и столько же на ногах, для чего ей потребовалось высоко задрать последние в воздух и отыскать новую точку равновесия, что отнюдь не прибавило целомудрия ее деви́чьему облику. Впрочем, мне кажется, это ничуть ее не волновало: ни раньше, ни, тем паче, теперь. Стеснительности в ней было не больше, чем у мартышки, на которую она очень сейчас походила в своей немыслимой позе.

— Друг мой, ты прекрасен! — совершенно серьезно заявила девушка. — Никогда в этом не сомневайся. Повторю, я не фанатка, но я в восхищении! Сто очков твоему Гриффиндору! Красивое есть красивое, чем бы оно ни было… Ой! Кажется, я сейчас грохнусь… Димочка, ты доволен?

— Скажешь тоже… — неуклюже проворчал я, укладываясь обратно на подушку. — Но спасибо, конечно…

— Не стоит благодарности, — по-взрослому ответила Вика, вслед за чем ее болеутоляющие руки вновь вернулись к моей скорбной плоти. — А вот этот прием называется «кнедение». Так замешивают тесто или глину. Когда Господь создавал человека, он, наверняка, управлялся так же.

— И правда, в этом есть нечто божественное, — высказался я, истомно прогибая спину.

— А так делает кошечка. Ну, знаешь: когда садится и вот эдак переминается лапками о что-нибудь мягкое. Топчет, тормошит. Какой-нибудь коврик или одеяло. А бывает, что и твое собственное голое пузо или, еще хуже, задницу. Особенно с утра, если Федина бабушка в ночной смене и ее давно никто не гладил… Кошку, а не задницу… И мурчит при этом, зараза… Кошка, а не бабушка… Мур-мур-мур… Чувствуешь коготки?

— Чувствую, — поддакнул я.

— А не должен, — расстроилась девушка. — Не знаю, почему у меня не получается. Я свои ногти чуть не под корень спиливаю, и все равно они чувствуются.

— По правде сказать, мне очень приятно.

— Ты — другое дело, мой хороший. Тебе я отныне почти любовница. Позже ты у меня еще и не такое почувствуешь. А вот клиенту ногтей замечать не положено…

— Почти любовница? Милая моя, это как? Что это за статус?

— Это не статус, это состояние души… А сам ты разве ничего такого не ощущаешь?

— В данный момент я столько всего ощущаю, малыш, что могу запутаться… На что это должно быть похоже?

— Приготовься: сейчас будем рубить, поколачивать и похлопывать. Обожаю эту часть… Дима, я пока не в курсе, как глубоко ты переживаешь близость, но за последние часы в тебе точно многое изменилось… Ты молодец, если что. Твой типаж — рыцарь. Я знаю, как трудно бывает такому мужчине сбросить свою броню. А у тебя, по-моему, целый броневик с плеч свалился вместе с моим халатом. Неужели не заметил?

— Да уж свалился, как видно. И прямиком на ногу…

— А, не считая ног, у моего рыцаря еще что-нибудь есть? Какие-то другие средства, чтобы разобраться со своими переживаниями?

— Помимо ног, у меня есть еще Алена… А теперь, возможно, и ты, моя странная Дульцинея… Объясни, что, по-твоему, я сейчас чувствую? Вроде бы что-то хорошее, но названия этому я подыскать не в состоянии…

— Ладно уж, слушай. Все, что ты должен сейчас ощущать, это: внутренний покой, приятную легкость и естественное влечение к очень даже интересной девушке, что сидит рядом с тобой… Ты ведь понимаешь, что я — твоя девушка? Что нас уже ничто не разделяет, кроме каких-то ерундовых минут? Да и теми можно просто наслаждаться, зная, что каждая из них делает нас только ближе.

— Можно я подумаю над этим?

— Думай, Димочка, думай… А когда устанешь думать — так сразу и поймешь, о чем я говорю.

Некоторое время я провел в блаженной немоте, тогда как Вика продолжила свои нескончаемые речи, из которых мне довелось почерпнуть немало поучительного: как на предмет расположения моих сухожилий, так и касаемо того, что кунжутное масло — штука, конечно, хорошая, но в качестве лубриканта его применять не рекомендуется. Покончив с правой ногой, девушка кратчайшим путем переправилась через меня на левую сторону, и райские двери распахнулись передо мной вторично. Проворные, уверенные руки моей почти любовницы поглаживали, растирали, разминали, скручивали и поколачивали, покуда ее неуемный язык молотил, молотил и молотил. Левая ипостась Вики оказалась резвее и развязнее предыдущей: мне пришлось узнать много нового о стеатопигии, более всего распространенной среди бушменов и зулусов, а также выслушать несколько не вполне приличных анекдотов, последний из которых был почему-то рассказан мне на ухо: вероятно, потому, что он почти целиком состоял из непечатных слов. А может, и потому, что девчонке вздумалось чмокнуть меня в висок, что она и проделала, когда я невольно рассмеялся в ответ на финальную непристойность, поведанную мне жарким, задыхающимся от воодушевления шепотом.

— Все, мой герой! — неожиданно объявила Вика. — Переворачивайся на спину…

— Дружок, — с какого-то момента я начал испытывать необычайную раскрепощенность, передавшуюся мне, по-видимому, через руки моей безбашенной компаньонки, но все же немного замешкался с исполнением ее последней команды, — я должен кое о чем тебя предупредить…

— А то я не знаю, о чем, — снисходительно обронила девушка, сдергивая с моего зада исчерпавшую свою ценность драпировку. — Поворачивайся, мой родной, не смущайся. Все идет как надо. А до времени мы тебя занавесим, чтобы не сглазил никто.

— Почему ты меня так называешь, малыш? — первое, что спросил я, оказавшись на лопатках и встретившись взглядом с ласково улыбнувшейся мне Викой.

— Как называю? Это родным, что ли?

Я кивнул.

— Не знаю, так получилось… Давеча от тебя услыхала. Мне понравилось…

— Правда? Я что, прямо так к тебе и обратился? Странно, не могу вспомнить…

— А что? Не нужно так делать? Тебе неприятно?

— Ну-ка, повтори еще раз.

— Родной мой… — девушка коснулась моего колена.

— Напротив, очень приятно. Приятно не то слово, — я сглотнул. — Это-то и удивительно… Может, прикроешь меня наконец? Самой глазеть не совестно?

— И не спрашивай. Чуть со стыда не сгорела, — невозмутимо сообщила Вика, милосердно заблюрив меня при помощи полотенца. — А теперь все по новой, но — с парадной стороны. Сначала маслице… Поглаживаем в направлении кровотока… Эта техника называется «эффлёра́ж». Что с французского переводится как «скольжение» или «легкое касание»… Хотя после Алениного «безе» я уже ни в чем не уверена… Ножки не напрягай, пожалуйста… Зажмурься и представь, что ты лежишь на пляже. Песок. Солнышко пригревает. Море плещется. Чайки кричат… Красотища… Ты же бывал на море?

— Бывал, — скупо отозвался я, решив не вдаваться в географические тонкости.

— Хорошо там? Купался? Нырял? Волны огромные? Вода сильно соленая? А рыбок видно?

— Смотря о каких рыбках мы говорим… Как раз в эту пору на острове Сен-Барт самый сезон. Есть там такой пляж: Гранд Сали́н. В моем авторском переводе с французского: «большая солонка». Чудное место. По утрам и ближе к вечеру от рыбок глаза девать некуда. На любой вкус… Это нудистский пляж, дружочек, — счел нужным пояснить я, почувствовав, как ладони девушки в недоумении застыли на моем бедре.

— А! Как в Серебряном Бору? — догадалась Вика.

— Не такой злачный, как в Серебряном Бору, но в целом похоже… Постой, малыш! Ты что, никогда не была на море?

— Нет, никогда… — Вика шмыгну́ла носом и возобновила свою возню. — Не получилось. В седьмом классе мне одной пятерки не хватило до моря… А в восьмом я из старого купальника выросла… хотя дело совсем не в купальнике… не только в купальнике… забудь, длинная история… Дима, хорошо там, на острове? Пальмы высокие? А обезьянки водятся?

— Обезьянок не встречал, но есть черепахи. И пеликаны… Не хочешь сама посмотреть?

— На фотках?

— Нет, живьем и в натуральную величину. Интересуешься? Махнешь со мной на Карибы где-нибудь в январе?

— Конечно, Димочка. С тобой хоть на край света. А на Карибах мы сделаемся пиратами. Будем грабить богатые корабли, продавать сокровища, а на вырученные деньги покупать корм — для китов, дельфинов и толстолобиков.

— Вика, я серьезно. А если не туда, то хотя бы в Испанию. Есть там пара годных местечек на побережье… К дьяволу январь, давай прямо завтра! Купальник мы тебе справим уже на месте. Два купальника: один по размеру, а второй — на вырост.

— Ты правда хочешь взять меня на море? — Вика снова замерла, и сквозь прикрытые веки я разглядел искреннее удивление на ее лице. — Без шуток? Поедешь со мной в другие края? Вдвоем? Но… завтра я не могу…

— Завтра, послезавтра, через неделю — когда пожелаешь. После всего, что было между тобой и моими ногами, как честный человек, я обязан окунуть тебя в самые прекрасные и соленые волны, что есть на земле. И в самом роскошном купальнике, который только можно найти… Но, если подумать, хорошо бы совсем без купальника… Ну, знаешь…

«И встала девочка, бела, влажна,

как юный лист, когда он обнажает

свое нутро, — так раскрывалось тело

ее на раннем свежем ветерке…»

— Надо же, как тебя торкнуло, мой славный! — девушка ласково похлопала меня по колену. — Дима, это про меня? А еще можешь?

— «И в чаше бедер розовел живот,

как свежеспелый плод в руке младенца.

А в узкой чарке нежного пупка

была вся темень этой светлой жизни.

Под ним плескались маленькие волны,

по бедрам поднимаясь вверх, откуда

порой струилось тихое журчанье.

Насквозь просвеченный и без теней,

как рощица берез в апреле, срам

был теплым, нетаимым и пустым…»

— Знаешь, нам было бы очень хорошо вдвоем, — сказала вдруг Вика. — Ну, на море… Искупавшись, ты бы возвращался на берег и закуривал свою сигарету. А я бы тайком слизывала соленые капельки с твоего тела. Вечерами мы бы гуляли по щиколотку в воде и собирали красивые ракушки. Из них я бы сделала браслет себе на ногу. А тебе смастерила бы бусы. А по ночам мы бы любили друг друга… В Испании ведь растут пальмы? Представь, какая красота: ночь, звезды, шум моря невдалеке, а на всей земле — только ты, я и пальма…

— Иди ко мне, — попросил я.

— Я еще здесь не закончила…

— К черту! Иди ко мне. Пожалуйста, малыш…

— Ладно, солнышко… Уже иду… Только руки оботру…

Вика ничтоже сумняшеся реквизировала бесполезное уже полотенце, кое-как отерлась от масла и уже через мгновение оседлала мой живот, оперши́сь ладонями о плечи и склонив ко мне голову. Ее колдовские, доныне непроницаемые глаза с любопытством обшарили мое лицо, и я впервые различил зрачки, привольно распустившиеся в темно-кофейном цвете ее радужки и почти слившиеся с ней в отблесках застывшего вокруг нас янтарного полусвета.

— Привет! Вот и я, — поприветствовала меня девушка. — Соскучился, мой хороший? Можно я немножко тебя рассмотрю? Ты тоже приглядись ко мне получше — вдруг я не та, кого ты ждал. Вдруг что-то не так или что-то не там, где нужно… Хотя ерунда, конечно: ведь я идеальна… Вот, значит, как ты у меня зарос. По самые уши. Экое дурнолесье! Щетинке сколько дней? Три? Четыре? Уже мягкая — и на том спасибо… Нос у тебя суперский. Могучий носище. С таким носом у нас быстро все сладится: раз, два и в дамках. Дай поцелую… М-мм… А мой носик нравится? Прелесть, правда? Ну? А чего тогда не целуешь? Ждешь, пока медом намажут? На-на, не тянись, шею надорвешь… Вот! Теперь у меня есть поцелованный нос: лиха беда начало… Это почему у тебя такие губы? О-хо-хо… Ну-ка, расслабь… Расслабь, говорю, — меня тихонько постучали по губам. — А теперь облизнись… Димочка, я серьезно: посмотри на меня, какая я секси, и облизнись… Видишь, как я на тебя облизываюсь? Как лисичка на курочку. Могу еще раз… И еще… И еще… А сейчас — ты… Твоя очередь… Вот, молодец! А помедленней? Совсем другое дело… Ну, а теперь попробуй меня, солнышко… Я коснусь тебя губами, и ты почувствуешь мой вкус. Он особенный, как и у всякой девушки, которая могла быть на моем месте. Важно, чтобы мой вкус оказался тебе в радость. Я в этом ни чуточки не сомневаюсь, но должен увериться и ты… Вот — мое дыхание… Офигенно, да? Вот — мое тепло… Вот — мягкость моей кожи… Губы немножко шершавые, заметил? Это от ветра… А дальше знаешь, что будет? Дальше будет горячо и влажно. Может закружиться голова… Предупреждаю: у меня чумовой язык и острые зубки… Только, родной мой. Это наш первый поцелуй. Не съешь меня, ладно?

Вика была восхитительной. Когда я вновь увидел ее глаза, мне показалось, что они медленно переливаются всеми цветами и оттенками, какие только есть между темно-каштановым и угольно-черным.

— Кто ты? — спросил я, невольно вздрогнув. — Откуда ты? Почему ты во всем права? Как тебе это удается?

— Ну, уж нет! — мгновенно ответила Вика. — Никакого пафоса! Даже не смей! Дима, я — обычная девчонка, которая мечтает с тобой переспать. Вот кто я такая. Самая что ни на есть обыкновенная и притом довольно бесстыжая. Если еще не понял, я сижу голым задом у тебя на животе и прекрасно себя ощущаю. И не только задом, между нами говоря. Ну, там «рощица берез в апреле» и так далее… Не воображай меня той, кем я не являюсь. Я гораздо проще, чем можно подумать. И я делаю простым все, к чему прикасаюсь. Простым, естественным и несущим только радость. А сейчас я прикасаюсь — к тебе… Слышишь? Чувствуешь? Ох, а я-то как чувствую! Мама дорогая, ну и монумент! Сокол мой небесный… Ненаглядный мой…

— Господи… — сказал я. — Я ведь не плачу, правда?

— Конечно нет, — девушка отерла мои щеки ладонями и поцеловала в уголок глаза. — Это всего лишь море. Огромное чудесное море в твоей душе…

— Вика, я хочу тебя!

— И правильно, — она стянула футболку и, приподнявшись на коленях, широко распростерла руки, как бы изображая из себя птицу. — Вот я какая! Грудь, живот, срам — все перед тобой. Ты смотришь на меня прямо и открыто, и я вижу, как сильно тебе нравлюсь. А я очень люблю нравиться — в этом моя жизнь… Хороший мой! Помни одно… Все можно!

Дальше все было именно так, как я хотел. Сам я, наверное, толком и не понимал, чего хочу от этого юного, еще неизведанного мной существа, но Вика знала это за нас двоих. Она поила меня своими поцелуями ровно тогда, когда во мне вспыхивала жажда и я сгорал от желания вновь насладиться тем опьяняющим вкусом, с каким всякий раз ко мне возвращались ее губы. Она сплеталась со мной так тесно, что я переставал различать, где кончается мое естество и начинаются крепкие, невероятно деятельные объятия моей любовницы, чьи руки не останавливались ни на мгновенье, исследуя каждый уголок моего тела и успевая подтолкнуть мои собственные пальцы туда, где им следовало быть в настоящую минуту. Вика не признавала границ: она хотела все рассмотреть, все ощутить, все попробовать — пытливым взглядом, горячими ладонями, чутким ртом. Она настойчиво направляла мои глаза и мое лицо к таким откровениям своей плоти, которые можно было бы счесть отталкивающими, если бы они не были столь великолепны и столь желанны. В какой-то миг, в продолжение какой-то шалости, ее стопа, охваченная памятным Алениным браслетом, опустилась на мой лоб и заслонила от меня все окружающее. Не знаю, какая магия заключалась в этой узкой подошве, в этих крохотных пальчиках, но я целовал их так долго и с таким упоением, что их владелица, развалившаяся на спине в стиле бодлеровской лошадки, стала заливаться тихим хохотом и обещать мне любую плату, на какую она только способна, если я помилую предмет ее профессиональной гордости и оставлю в живых хотя бы пару косточек. Я потребовал выкупа, который был на самом виду, и мне тут же его предоставили. Я немного взмок и временами начинал задыхаться, а она терпеливо пережидала такие моменты, прижавшись грудью к моей повлажневшей коже и шепча на ухо то наивные ласковые прозвища, то смешные непристойности. Когда мы соединились, девушка оказалась наверху, как в самом начале нашего свидания, и я замер, почувствовав, что вхожу — нет, уже вошел! — не в сокровенное женское лоно, но в ту бестревожную гавань, куда стремился долгие годы: туда, где зачинается новая жизнь и где может остаться все то, от чего я пожелаю освободиться. Странная, безумная и, вероятно, до крайности нелепая мысль, однако она завладела всем моим сознанием. Вика представилась мне прекрасным волшебным сосудом, способным принять, преодолеть и переродить в нечто светлое самый тяжкий и самый темный груз, который я готов был исторгнуть из своей души и из своего тела.

— Солнышко мое, — черты склонившейся надо мной девушки слегка исказились от физического наслаждения, коего она совершенно не пыталась утаить и лишь подгоняла пылкими, но в то же время изумительно плавными и расчетливыми движениями своих бедер. Ее горящие глаза жадно ловили мельчайшие перемены, происходившие на моем собственном лице. — Мне так хорошо! Я так счастлива! Уф… А ведь я знала! Знала, что нам это нужно… Знала, какой ты на самом деле! Уф… Просто офигенный… Так ведь и я у тебя что надо… Кто здесь чудо? Я чудо! Фантастика, да? Как же здорово все получилось… Боже, как я тебе нравлюсь! Как же я тебе нравлюсь! Милый мой… Спасибо! Жаль, что так не может продолжаться… уф! …вечно… Смотри на меня… Смотри на меня… Я твоя! И это твое… И это… Все, что ты видишь — все твое… Солнышко, дай руки! Держи меня здесь… Ниже! Крепче! Помогай мне… Веди! Направляй! Ох! …Димочка, я чувствую! Родной мой, я тебя чувствую… Вот оно, мой чудесный… Вот же оно… Близко… Димочка, да! Все так! Все правильно! Ты можешь! Ты готов! Я разрешаю…

— Боже мой, Вика! — янтарный полумрак озарился первой слепящей вспышкой. — Вот сейчас… Господи боже, это сейчас! …Сейчас, слышишь?

— Да, любимый! Да! Сейчас…

— Так нельзя, родненькая… Нельзя… О, дьявол… Сделай что-нибудь…

— Можно, мой хороший! Все можно! Вот, смотри…

Напористые любовные толчки внезапно стихли. Вика упала на меня грудью, ухватилась за волосы и совершила одно последнее усилие. Вернее, не усилие даже, а некое молниеносное содрогание там, внизу, где в этот краткий миг мы с нею сочетались самыми прочными узами из тех, что были нам доступны. А сразу после этого все кругом пошатнулось. Осветилось. Вскипело ослепительным белым пламенем, полыхнуло и взорвалось… И в сгустке этого пламени, как в сияющем подвенечном платье, откуда ни возьмись мне предстала Кристина. Моя прежняя избранница. Моя бывшая невеста. С ее головы срывались жгучие языки огня. В глазницах колыхалась раскаленная лава. Сверкнувшее бриллиантами колечко вылетело из ее руки, промелькнуло в воздухе и рассадило мою бровь. Перспектива подернулась мутной багровой пеленой. Пламя померкло, и рядом тотчас появилась Алена. Совсем нагая, но с материнским крестиком по центру ухоженного бюста. Мой затылок оказался на ее коленях, а сестра, наклонив надо мной спутанные волосы, целовала раненное место алыми от крови губами и беззвучно плакала. Конечно, все это были только видения. Я сознавал это, но не различал вокруг ничего, кроме немых бесплотных образов. И лишь один живой якорь, с бешено колотящимся сердцем, удерживал меня в сокрытом от моих глаз, но все еще осязаемом мире, где мне вдруг страстно захотелось — жить, дышать и сделаться счастливым. Вика! Животворной тяжестью она покрывала меня сверху, упершись носом в плечо, и горячими ладонями заслоняла мои веки, оберегая и от пламени, и от видений, и от всего, чего я страшился в своем одиночестве. Я вцепился в нее изо всех сил, вслепую притиснув к своему телу, и поклялся не отпускать на за что на свете. Ведь она моя. Моя…