Семнадцатая

Глава 8

Викуля пожаловала практически сразу. Дверь тоненько проверещала каким-то не своим голосом, и я двинулся открывать. Как выяснилось, не в одиночку: не сделав и шага, я столкнулся с Аленой, которая чувствительно впечаталась в меня плечом.

— Хочешь открыть сама? — предупредительно отступил я.

— Нет, давай ты…

На Алену стоило полюбоваться. Такого огненного румянца на щеках своей Белоснежки я, пожалуй, не мог и представить, а ее синие фары сияли так ярко, что впору было призадуматься. Выходит, это все-таки случилось. Моя сестренка втрескалась по самую маковку. То есть, целиком потеряла голову от избытка переживаний, прихлынувших к ее сердцу — достаточно изощренному, но не слишком опытному по части подлинно сильных чувств. Хорошо ли это, девочки? Справитесь ли вы с вашей любовью, если она уже захватила вас хлеще тех мимолетных романов, век которых недолог, зато все отпущенное время измеряется сладкими часами уединения? Знаете ли вы, где окажетесь, единожды взмахнув теми крыльями, что подарены вам судьбой? Примет ли вас в итоге скромная каморка счастья, не тесная лишь для пары избранных друг другом? Что ж, посмотрим…

Посмотрев, я испытал сильнейшее потрясение, к которому меня никто не подготовил. Вика стояла на пороге в совершенном спокойствии и, едва отворилась дверь, с любопытством оглядела меня с головы до ног, уделив при этом больше внимания разноцветным носкам, чем застывшему от удивления лицу. Впрочем, к нему ее пытливый взор вернулся уже через мгновение, наполненный свежими и, кажется, довольно приятными впечатлениями. Я узнал ее с первого взгляда. Вернее, узнал, конечно, не ее. Тем самым оригиналом эта девочка быть никак не могла, а значит, устремив на меня наивные карие глаза, передо мной стояла копия — диковинный новодел, под чьими чарами моя искушенная сестра таяла сейчас, как та Снегурочка в лучах Ярилы. Внешнее сходство с Вайноной, какой она сохранилась для мира в своих ранних фильмах, было и впрямь поразительным. Даже приметная умышленность, проглядывавшая в некоторых чертах этого иллюзорного образа, не умеряла исходящего от него очарования. Однако отнюдь не это ошеломило меня в моей гостье. Неожиданность заключалась в другом. Поднятому ко мне личику впору было глядеть со школьной скамьи, классе этак в восьмом-девятом, лениво щурясь на доску и чавкая противной розовой жвачкой, которой, разумеется, юное создание как раз с упоением и чавкало. Сколько же лет этому бедствию? Четырнадцать? Вряд ли пятнадцать… Что за черт? Алена совсем рехнулась?

Нет, в наши дни бывает всякое. Под своим мешковатым спортивным костюмом Вика могла скрывать какие угодно сюрпризы. Алене, которая и сама созрела раньше срока, сие уж точно известно, а, зная ее вкусы, легко можно представить, что Вике в данном отношении есть чем похвалиться. Только что это меняет? Ранние похождения сестры меня ничуть не волновали (в конце концов, Алена уже тогда была Аленой), но замутить с такой же акселераткой, как она, в свои полные двадцать — это чем же нужно было думать? Если малышке уже пора, так на то есть легион озабоченных сверстников. Ну, или уйма сверстниц, если ей такое больше нравится…

— Привет! — сказало мне бедствие. — Я — Вика. По-моему, вы мне не рады…

— Устами младенца, а? — в дальнем конце холла, у дверей, ведущих на лестницу, расположился Степан, взиравший на нас с нескрываемым ехидством. По официальной легенде эта пигалица пришла ко мне. По гораздо менее убедительной легенде — якобы в качестве массажистки, которой, должно быть, негде больше переночевать, кроме как у случайного клиента. Так что Степану было что припомнить своему недавнему обидчику. Типичная «семнадцатая», как тут ни крути. Классика жанра…

— Пошел прочь! — утомленно скомандовал я. — А вы проходите, Виктория. Порадуемся внутри. По правде говоря, мы очень вас ждали.

— Тот парень проверил мой пакет, — не двигаясь с места наябедничала девчонка, тряхнув огромным черным мешком с логотипом центрального универмага. — Он правда имел на это право?

— Просто ни на что другое он не годен, — успокоил я Вику. — А кормиться как-то нужно. Заходите в дом, и больше мы его не увидим.

И здесь она совершила то, за что мне захотелось ее… ну, я не знаю… поставить «отлично» в ее дневник, если вдруг он находился при ней, втиснутый, к примеру, за пояс необъятных спортивных штанов. Вика воровато оглянулась назад, вытянула изо рта гигантский розовый комок жевательной резинки и бестрепетной рукой прилепила его к стене.

— Вот, посторожите пока, дяденька, — обратилась она к Степану. — Займитесь полезным делом. Буду уходить — обязательно заберу.

И прошла мимо меня в прихожую.

Встреча у девушек получилась немного сумбурной. Алена шагнула вперед и, не решив, очевидно, как ей лучше приветствовать подругу в моем присутствии, обозначила в воздухе какое-то робкое объятие, подкрепленное, впрочем, самой счастливой улыбкой из тех, что я у нее видел.

— Привет! — сказала она. — Бог мой, как же я соскучилась!

Вика поступила иначе. Она поставила на пол свой странный пакет, запросто подошла к Алене и, преспокойно запустив пятерню в волосы на затылке, мягко прижалась к ее губам. Сестренка обескуражено стрельнула глазами в мою сторону, но тут же опустила ресницы и увлеченно ответила на поцелуй, с нежностью проведя ладонью по Викиной щеке. Конечно, я не впервые наблюдал, как целуется моя сестра, однако на этот раз у меня в прямом смысле перехватило дыхание. Снова я начал дышать, лишь когда влюбленные наконец-то отцепились друг от дружки и повернули ко мне свои лучезарные физиономии.

— Знакомьтесь, — предложила Алена. — Димочка, это моя подруга Вика. Я тебе про нее рассказывала: немного, но, если честно, чуть ли не все, о чем сама пока что знаю. Она чудесная, и я очень хочу узнать ее получше… Викуль, а это мой старший брат Дмитрий. Самый любимый человек на земле и единственный, кому я полностью доверяю. Возможно, он тебе понравится, хотя обычно у него это не сразу выходит…

«Надо же, — подумал я, почти растрогавшись. — Откуда что берется. И ведь ни единого раздражающего словечка за целую речь… Только что же ты делаешь, сестрица? С каких пор вместо того, чтобы трепаться и флиртовать, ты выкладываешь, прости господи, все, что за душой имеется?»

— Рад нашему знакомству, — сказал я вслух. — Алена действительно кое-что рассказала, но, боюсь, гораздо меньше того, о чем хотелось бы знать лично мне… прежде чем лично она узнает вас получше.

— Это загадка, да? — предположила Вика.

— Вы так думаете?

— А по мне, какая-то дичь, — выдала свою версию Алена, почуяв что-то неладное. — Димуль, здесь все свои: хватит интересничать.

— Да нет же, — вступилась за меня Вика. — Тут как у Бильбо, помнишь? «Половину из вас я знаю меньше, чем мне хотелось бы, а другую половину люблю вдвое меньше, чем она того заслуживает». Это точно загадка! И, кажется, я нашла ответ…

— Значит, так! — я послал сестре один из экстренных семейных сигналов, призывавших к немедленным действиям. — Алена, можно тебя на пару слов? Нужно кое о чем посоветоваться в столовой… По поводу ужина…

— Мне шестнадцать! — ни с того ни с сего объявила Вика, зачем-то хлопнув себя при этом по мягкому месту. — А будет ужин?

Алена озадаченно посмотрела на подругу, а затем точно такой же взгляд достался мне, но уже приправленный известной долей перца, которая обещала стократ умножиться, если сестренке срочно все не растолкуют.

— Вот как? — признаться, я тоже кое-чего не понимал в этой сценке. — Это крайне любопытный факт, Виктория. Но почему вы решили огласить его именно сейчас?

— Дмитрий, а вам не трудно будет звать меня Викой? Можно — Витой… Не знаю, как вы, а я не выношу своего полного имени. Понимаете, в нем есть такой неприятный сверлящий звук… Будто дрель за стенкой включилась.

— Проще простого, — невольно усмехнулся я. — В таком случае, вы можете называть меня Димой. Примерно по тем же причинам… Но вопрос остается прежним, Вика. Почему шестнадцать?

— Потому, что это и есть ответ на вашу загадку. Разве нет? Шестнадцать. Возраст согласия. Вы же из-за этого беспокоитесь… Если что, я и паспорт с собой захватила, — она снова хлопнула себя по заднему карману штанов. — Показать?

— Дима, это правда? — Алена ласково приобняла меня за талию в поисках какой-нибудь складки на моем теле, подходящей для тайной экзекуции. — Ты что, реально из-за возраста паришься? А паспорту поверишь? Или, может, давай распилим Вику пополам и посчитаем кольца?

— Алена, он волнуется, — опять встала на мою защиту Вика, хотя и в манере, несколько игнорирующей мое присутствие. — Ведь мы с тобой переспим этой ночью, если все сложится. По мне не скажешь, однако со мной все будет очень по-взрослому. Вот увидишь. А у Димы насчет меня сомнения…

— Ох, мать… — столь выпуклый образ ее будущего заставил сестренку задохнуться, и она временно выбыла из игры.

— Понимаю, вам еще рано такое слышать, мадемуазель, — сказал я Вике, — но вы определенно выглядите моложе своих лет. Когда-нибудь это станет поводом для пошлых комплиментов. А пока я должен был убедиться, что никому здесь не придется зубрить природоведение в перерывах между прочими занятиями.

— Природоведение! — кажется, мне впервые удалось насмешить нашу гостью. — Дима, а почему вы прямо не спросили?

— Хороший вопрос… Вероятно, потому, что после моего собственного шестнадцатилетия минуло еще лет двенадцать, и, сказать по правде, ничему сугубо прямому эти годы меня научить не могли.

— Все равно твой косяк, Димочка, — обрела голос Алена. — После моего шестнадцатилетия прошло четыре года, а никакого доверия я у тебя так и не заслужила. Нельзя было хоть разок на меня положиться?

— Девчонки, не взыщите! — потребовал я снисхождения. — У вас, скаженных, мысли уже явно к иным планетам воспарили, так что кто-то должен был сохранять трезвость в этом доме. Кстати, по части трезвости на меня больше не рассчитывайте: моя полицейская миссия выполнена и мне точно пора пропустить пару стаканчиков… В общем, прошу к столу!

— Отлично! То, что надо! Пока я сюда поднималась, вспоминала — что я ела в последний раз. Так и не вспомнила… В общем, я жутко голодная, — порадовала меня Вика и, не наклоняясь, а только переступив с ноги на ногу, каким-то неуловимым движением оставила свои кеды стоять на полу прихожей — один подле другого. Под кедами у нее не оказалось ничего, кроме маленьких босых стоп, которые она с удовольствием размяла, несколько раз приподнявшись на носочках.

— Викуль, да ты бы не разувалась, — запоздало спохватилась Алена. — Мы же не японцы. Пол тут не сказать, что чистый, а в комнатах так и вовсе натуральный хламовник. Там на такое можно наступить, что лучше уж на гадюку, чтобы не долго мучиться… Я только кроссовками и спасаюсь.

— Дома положено ходить босиком, — авторитетно заявила Вика. — Для ног нет ничего вреднее обуви. Ножки должны дышать и радоваться жизни. А у тебя, Ален, считай, два гробика на них надеты. Хотя бы ради меня — не хорони их раньше времени.

— Ах, вон что, — растерянно пролепетала сестрица, в ужасе воззрившись на свои белые мажорские котурны, которые с легкостью добавляли к ней добрых десять сантиметров роста. — Ну, я тогда сниму, наверное…

— Давай помогу, — здесь Вика по-дружески пихнула Алену в плечо, так что та потеряла равновесие и с совершенно потрясенным видом приземлилась задом на банкетку. — Сейчас мы твои ноженьки вызволим, и ты сама почувствуешь… Что тут у нас? Луи Виттон? Ну, знаю… А почему не Найк? Они удобнее… Хочешь, мы вместе в один магазинчик сгоняем? На следующей неделе там скидки будут…

— Чего там будет? — не расслышала Алена.

— Носки тоже долой, — продолжала Вика. — Ну, вот, что я говорила: ножки у тебя полумертвые. Такие славные ножки и в таком состоянии. Куда это годится? А если мы вот так сделаем? Что скажешь?

— Ы-ыы! — сказала моя сестра. В ту же самую секунду с ее лица слетели остатки человеческого рассудка, и она тихонько куда-то поплыла. — Господи, какой кайф…

Тонкие, но крепкие пальцы подруги завладели Алениной ступней и, перемещаясь от одного кусочка к другому, проделывали с ней нечто такое, от чего Алена прогнулась назад, прижмурила веки, разинула варежку и застыла в положении, в котором мне доводилось видеть ее лишь по утрам, дрыхнущей в своей постели после какой-нибудь особенно впечатляющей попойки. Оставалось только пустить слюну изо рта, и дело в шляпе… Не так давно я и сам прикладывал руку к этим неблагодарным лапам, согревая их и разгоняя по ним родную кровь, текущую и в моих жилах, и сейчас, наблюдая, как кто-то другой принуждает сестренку буквально терять сознание от восторга, я испытал внезапный укол ревности. Абсурдность данного чувства была очевидна: разумеется, к большинству удовольствий моей сестры, достающихся ей от проживания в этом мире, мне не нужно было иметь никакого касательства, но я так мало радовал ее последнее время и так много принес горя, что хотелось сохранить за собой хотя бы один простой способ вызвать на ее лице такую же блаженную улыбку, с какой она принимала сейчас ласки постороннего человека. Человека, к которому у меня все еще оставались вопросы…

— Лёся, — позвала Вика, потрепав Алену по щеке. — Возвращайся!

— Охереть, — сказала сестрица, безуспешно пытаясь проморгаться. — Что это было?

— Не ругайся, — Вика прижала палец к ее губам. — Сейчас не нужно. Ночью покажу кое-что, тогда и послушаем, какие в тебе черти сидят.

— Боже, я тебя люблю! — очертя голову выпалила Алена.

А Вика сделала следующее: она соединилась лбами с Аленой и, устремив на нее свой темный детский взор, зашептала ей нечто, что я скорее наполовину домыслил, чем услышал от слова до слова.

— Куда ты так торопишься, синеглазка? У нас еще целый ужин впереди. А после — целая ночь. Сегодня я твоя, можешь не сомневаться. Полностью. До донышка. От этих глаз, что ты видишь, до всего, что пожелаешь. И мне от этого хорошо. Радостно. И эту мою радость ты скоро ох как почувствуешь, обещаю. Мало не будет… А любить меня не спеши. Сначала пойми, кто я. Пойми, кто ты. Ощути, каково это, когда мы вместе. Ладно, красавица моя? А сейчас давай поедим чего-нибудь? У меня в животе бурчит. Хочешь послушать?

«Крайне самоуверенная особа», — решил я, частично дослушав, частично досочинив эту речь до конца.

— Димочка, покорми нас, — попросила Алена.

В столовую я вошел первым, так как по дороге сюда девочки выразили похвальное желание вымыть руки. Не знаю, что за руки они там мыли, но, дожидаясь их за столом, я успел вдоволь насладиться если не хлебом, то зрелищем этого хлеба, который помещался тут повсюду и в самых разных обличьях. Чем дольше я осматривался вокруг, тем больше мучных изделий попадалось мне на глаза. В центре стола располагалось исполинское блюдо, доверху наполненное хлебной нарезкой всех сортов и расцветок. Белый хлеб соседствовал с черным; круглый, как колесо, смешивался с квадратным, как плитка в общественном месте; ровный и плотный прилегал к воздушному и пористому, сплошь состоявшему из дырок, вынуждавших меня изо всех сил обуздывать инфантильные позывы своих пальцев. Такое же ассорти, но размером поменьше, прилагалось к каждому из трех кувертов, выстроенных старшей менеджеркой Полиной в полном согласии с моими заповедями. Тут и там были расставлены плошки, названия которых я не знал, но в которых хватало всевозможных галет, крендельков, сухариков и чего-то макаронистого: то ли соломки, то ли палочек, то ли того и другого вместе. Справа от меня стояла корзинка, битком набитая крошечными круассанами, какими, очевидно, на правах хозяина дома я должен был потчевать гостей, не насытившихся всем перечисленным. А на случай, если бы всего этого оказалось недостаточно для двух моих питомиц, настолько субтильных, что на поверхности земли их удерживало не столько тяготение, сколько страсть к хождению по магазинам, рядом, на сервировочном столике были разложены еще какие-то ковриги, калачи, батоны и целая стопка мацы, представлявшей, по-видимому, жемчужину европейской кухни.

Впрочем, к основному меню я отнесся благосклонно. Пять разных салатов, среди которых не были забыты ни «Цезарь», ни «Мимоза», ни вечный, как бой курантов, «Оливье», выглядели свежими и аппетитными. Закуски могли бы являть больше разнообразия и не состоять наполовину из мясных деликатностей и сыра, которыми и так был завален мой холодильник, однако они были так мило украшены всякими затейными выдумками: то живительным листом петрушки, то блестящей оливкой, то розочкой из вареной моркови, как у меня самого ни за что бы не получилось. Не было недостатка и в бутербродах: с паштетом, с икрой, с ветчиной и грудинкой, с гламурной семгой и золотистыми шпротами, а также с прочей лакомой кровлей, несколько маскировавшей их злачную подоплеку. Три желтые розы, которым мы с Полиной так и не нашли должного применения, были бескорыстно оставлены ею для моих личных надобностей, на что я не мог не обратить внимания, когда беспечно присел на сиденье своего стула. Данное приключение слегка отвлекло меня от начинающейся головной боли, пробудившейся во мне некоторое время назад, приблизительно в момент нашествия Вики, и нуждавшейся, с медицинской точки зрения, в хорошем стаканчике целительного средства из моей богатой домашней аптечки.

О скором появлении девочек меня оповестили сначала их оживленные голоса, а затем предупредительный залп смеха, прогремевший в коридоре, вслед за чем жизнерадостная парочка лихо ввалилась в столовую, шлепая по полу босыми ногами и создавая массу другого необязательного шума. Вика уже рассталась со своей просторной спортивной кофтой, и вполне выдающиеся приметы ее фигуры, преданно обтянутые старенькой футболкой, весьма кстати напомнили мне о правилах этикета. Я вскочил со стула и поприветствовал вошедших дам русским поясным поклоном. Первоначальный замысел был не таков, но мне пришлось поднимать салфетку, машинально положенную мной на колени и слетевшую на пол, как только я встал на ноги. В руках у Вики обнаружился давешний черный пакет, с которым она направилась прямиком в мою сторону.

— Дима, — сказала она, — а у меня для вас подарок.

— Вот уж не ожидал, — подобные жесты, когда они совершались людьми посторонними, всегда вызывали во мне раздражение, хотя моя прошлая жизнь и приучила меня ничем его внешне не проявлять: в моем прежнем доме такого рода подношениям была отведена особая комната, посещаемая лишь прислугой для поддержания в ней подобающей чистоты. — Право же, не стоило, Вика.

— Почему все так говорят? — она недоуменно приподняла и опустила плечи, как бы намеренно заставляя меня признать, что не одна Алена предпочитает расхаживать без лифчика. — Понимаю, что так принято, но очень уж странно… Разве не мне решать, стоит ли человек моего подарка?

— Ну, можно ведь взглянуть на вопрос иначе: нельзя исключать, что ваш человек и сам сознает свою цену, — философски заметил я.

— Вы же еще не знаете, что там. Это очень хороший подарок. И дорогой. Я нарочно за ним проехалась в центр: такого нигде больше не продают. Да и у них этот — последний. Я думаю, он обязательно вам подойдет, Дима. Раньше немного сомневалась, а теперь просто уверена.

— Что ж, вот кое-что о вашем подарке мы уже и узнали… — я подозрительно покосился на Алену.

— Не имею к этому ни малейшего отношения, — тут же открестилась сестренка. — Викуль, а что там? Доставай — не томи!

Очень хорошим и дорогим подарком, обещавшим обязательно мне подойти, оказался шелковый синий халат полосатой породы. Нет, я внимательно его осмотрел и даже ощупал: никакого подвоха — это был настоящий мужской халат с длинным поясом и тремя накладными карманами… По чести сказать, я плохо представлял, как мне следует на это реагировать. Ситуация походила на розыгрыш. Я в жизни не нашивал ни халатов, ни пижам, — как-то не видел в них проку, — и менять своих привычек не собирался. Вика, разумеется, о моих обычаях понятия иметь не могла, но в том-то и соль. Дарить такое незнакомцу, о котором тебе заведомо не известно, что вещь придется ко двору, не только неуместно, но отчасти и нескромно. Перво-наперво нескромно. Все равно что моей сестре преподнести феерический набор для русской бани — ну, знаете: с кедровым запарником, с шайками да ушатами, с фетровым колпаком и прочими вениками. Даже в шутку такого не делайте. С другой стороны, развернув свой гостинец, я без труда определил знаменитую марку, которую хоть сейчас можно было сличить с ее близкой родней, если бы приличия дозволяли расстегивать штаны возле накрытого стола. Если я что-то и знал о своем нижнем белье, так это то, что оно до последнего стежка английское, не наводит аллергии на разные нежные части и обходится в копеечку не только мне, но и Джеку Николсону с Расселом Кроу. Или же мне стоило уволить своего поставщика, посвятившего меня в эти детали. Халат принадлежал тому же бренду, и, хотя я не мог сказать этого с уверенностью, меня посетила мысль, что для шестнадцатилетней Вики его стоимость, скорее всего, должна измеряться не количеством денег, а количеством зарплат в ее жалком салоне. При условии, что юной подручной там в принципе платят чистой монетой, а не какой-нибудь залежалой косметикой и огарками ароматических свечек… Что все это могло означать? Вика уже не казалась мне наивной дурехой, но в любом случае с ней определенно что-то было не в порядке. С ней и с вероятными мотивами ее поступков. Быть может, девочка себе на уме? Конечно, сестренка и сама отличалась отменным нюхом на всякого рода ловкачей, жаждущих проникнуть в ее позлащенный круг, а чуткий, настороженно вздернутый нос недаром занимал столь почетное место на ее лице. Однако сейчас от него было мало толку: его кончик, как стрелка компаса, повсюду следовал за Викой, в каждом горящем глазу отражалось по Вике, а значит, мне предстояло держать ухо востро за нас обоих. Впрочем, поспешных выводов делать тоже не стоило: на ловкачку Вика ничуть не походила — их лисье племя я как раз преотлично понимал, а вот Вику — пока не особенно… Итак, теперь у меня есть халат. И что я о нем думаю?

— Потрясная вещица! — подсказала мне Алена, сильно повысив свои шансы на обзаведение банными принадлежностями. — Натуральный шелк, мне отсюда видно. И цвет такой породистый. Королевский синий. Димочка, золотце, примерь обновку!

— Не нужно сейчас примерять, если не хочется, — неожиданно возразила Вика. — По размеру он в самый раз. Вы можете носить халат вместе с одеждой, тоже полезно, но у меня есть совет. Согласны услышать?

— Давно не встречал человека, которому требовалось бы на это согласие, — с удивлением признал я. — А ведь будь моя воля, без специальной лицензии господа советчики и рта бы не смели открыть. Что ж, в качестве поощрения — валяйте…

— Попробуйте как-нибудь надеть его на голое тело. Особенно, если у вас на душе неспокойно. Очень скоро вы почувствуете себя лучше.

— В самом деле? Боюсь, что раньше я почувствую себя эксгибиционистом.

— Дима, а это плохо?

— Вопрос с изюминкой. Допускаю, что имеются разные мнения на сей счет… А сами вы как считаете, Вика?

— Я просто не знаю, кто это…

— О, — я немного смутился. — В таком случае, пожалуйста: пусть я не буду тем самым парнем, который вам это объяснит.

— Я могу объяснить, — прилежно подняла руку Алена.

— В другой раз, — попросил я. — Прошу прощения, Вика! Не придавайте значения: всего лишь неудачная шутка с моей стороны… Благодарю вас за ценный подарок и в особенности — за ваши инструкции к нему. Мне они пригодятся. Если не ошибаюсь, это первый обломовский шлафрок в моем гардеробе. Когда-нибудь такое должно было случиться…

— Халат, — поправила меня Вика, — это халат. А почему «обломовский»? Вам не нравится?

Я смутился пуще прежнего.

— Викуль, он в восторге, — компетентно пояснила Алена. — Обломов — это один крендель из допотопного фильма. С некоторых пор — Димочкин идеал. Он такую фигню целыми днями смотрит и меня заставляет.

— А у меня идеал — Шерлок, — сообщила Вика. — Вернее, Сара Артур — его стилист и дизайнер по костюмам. Вы знали, что в молодости она начинала с педикюра? Хотя не важно… Но у самого Шерлока халат точно такой же, как этот.

— Ну, разумеется, — утомленно сказал я. — Как бы то ни было, такая штуковина у меня впервые.

— Так я и подумала, — Вика никак не унималась. — Алена показывала мне ваши фотки, и я решила, что вам нужен халат. Именно такой. Дима, вам пока в это не верится, но вы к нему привыкнете. Вы не привязываетесь к своим вещам, а к этой привяжетесь.

— Вы всегда все знаете наперед? — меня несколько возмущала ее категоричность.

— Сердитесь? — она склонила голову набок и зачем-то дважды провела рукой по моему предплечью, будто ребенка погладила. — Нет, я почти ничего наперед не знаю. Но если в чем-то уверена — говорю. С вами не нужно так делать?

— Совсем напротив, — то ли ее слова, то ли легкое прикосновение ее пальцев настроили меня на мирный лад, — в моем доме делайте все, что чувствуете для себя естественным. Кажется, мне это пойдет на пользу… Но, похоже, к вам тоже потребуется сначала привыкнуть, Вика, примерно, как к этому халату.

— Хорошо, — согласилась она. — А давайте теперь поедим. От запахов слюнки текут. Можно мне «Оливье»?

Девушки расселись по своим местам, друг против друга, и, перекидываясь не вполне вразумительными репликами, продолжавшими, как видно, затеянный недавно спор (в нем часто упоминались уши и все, что можно в них воткнуть), собственноручно занялись своими тарелками. Вика навалила себе горку салата, подкинула в него несколько приглянувшихся ей закусок и тут же принялась все это уплетать, действуя в основном десертной ложкой и пальцами. Единственным прибором, что ей понадобился помимо этого, оказался ее собственный язык, которым она зачерпнула на пробу немного бешамели прямо из соусника. Судя по всему, бешамель выдержала испытание, поскольку без остатка перекочевала в ее салат, сделав его, таким образом, если не вдвойне вкуснее, то уж точно вдвойне французистее. Алена выдержала аристократическую паузу, но, заметив, что на ее тарелке так ничего и не появилось, подложила себе туда пару кусочков сыра и, после кратких раздумий, бутерброд с паштетом, понравившийся ей за то, что он оказался ближе всего. Я же, так и не успев присесть, принял на себя обязанности сомелье, поинтересовавшись у девушек, что именно они хотели бы выпить в этот прекрасный вечер.

— Сегодня хочу вишенку, — сделала выбор Алена и, заполучив в лапы стопку эльзасского кирша, пристально рассмотрела ее на свет. — Неплохой, но слишком холодный. Бутылку оставь…

— Семь градусов. Нагреется, будешь ныть, что сивухой разит, — сварливо проворчал я и без особых надежд обратился к ее подруге. — Вам что подать, сударыня?

— Алкоголь? — осмотрительно уточнила Вика.

— Если пожелаете.

— Так-то я пью алкоголь, — покаялась юная грешница, — только по правилам мне еще нельзя. Сама я постоянно делаю то, что нельзя, но пойму, если в вашем доме такое не одобряется.

— Любопытно, — сказал я, жестом заградив рот собравшейся было высказаться Алене. — Вика, а разве можно делать то, что по правилам делать нельзя?

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете, — откровенно призналась Вика. — По правилам много чего нельзя. А без правил все можно. Если знаешь правила и не хочешь их исполнять, делай, как хочешь, но будь готов к неприятностям. А если не знаешь правил, но хочешь обойтись без неприятностей, то лучше о них спросить. У вас какие правила насчет алкоголя?

Алена преподло хихикнула.

— За этим столом правило одно, но крайне строгое, — торжественно заявил я. — Ноги до пола достают?

— Достают, — подкупающе улыбнулась девочка, припрятав за щекой комок недожеванного салата. — По всем параметрам у меня очень длинные ноги.

— Докажите, — с удовольствием потребовал я.

— Помните, мы с вами рядом стояли? — пустилась доказывать Вика. — Вы выше моего сантиметров на двадцать, а линия паха у нас почти на одном ярусе. Не обратили внимания? Еще бы вот столечко, и считай — вровень, ноздря в ноздрю. Значит, от пятки до бедренной кости у вас примерно восемьдесят семь сантиметров. Для вашего роста это коротковато. А для моего — ого-го.

— Все это косвенные доказательства, — не успокоился я, слегка покоробленный ее сравнительной анатомией, особенно что касается ноздрей на линии моего паха.

— Он хочет, чтобы ты потопала, — соскучилась за своим киршем Алена. — Топни ножкой и он успокоится. Ничего не поделаешь — семейная традиция, Викуль…

— Правда? Тогда это гораздо веселее, чем я думала, — из-под стола раздался дробный босоногий топоток.

— Вот теперь доказательств достаточно, — постановил я. — Так что вам налить, мисс?

— Мартини, если можно, — и Вика пододвинула ко мне свой стакан для воды. — Я люблю мартини.

— Мартини, — вдумчиво повторил я. — Тот, что «взболтать, но не смешивать», или тот, у которого отвинчивается крышка?

— Мартини — это такое итальянское вино, — просветила меня Вика. — Вкусное. Вон же у вас наверху стоит зеленая бутылка. Мне ту, которая правее, но белая… А крышка почти у всего отвинчивается — так не угадаешь.

Вика получила свой заказ, вместе с утопленной в нем оливкой, налитым в матовый хрустальный конус на длинной ножке. После этого я плеснул себе скотча и, плюхнувшись наконец на пустующее место во главе стола, с удовлетворением посмотрел на своих сотрапезниц. Алена, воспользовавшись паузой, наскоро отвечала на какие-то послания, заполонившие ее телефон. Вика занималась неведомо чем: сосредоточенно размешивала свой мартини посредством указательного пальца, вынуждая испуганную оливку шарахаться от него из стороны в сторону. Посолила она его, что ли? С нее станется… Девушка облизнула измоченный в вермуте палец, после чего пригубила напиток и легонько поморщилась.

— Еще одно правило для нашего застолья, — устало объявил я, — тостов никто не произносит и каждый делает все, что захочет. Всем все можно. Вы меня слышали, ягнятки. Нарушители сего и подстрекатели к порядку будут строго наказаны…

Между девочками тут же завязалось какое-то яростное перешептывание, сопровождаемое голубыми и карими посверкиваниями в моем направлении, во имя чего Алена даже привстала со стула и улеглась животом на столешницу, элегантно отклячив свой персиковый зад.

— Плетете заговор? — благодушно осведомился я, совершая первый глоток. — Умнички, одобряю! Мое соучастие не требуется?

— Алена подбивает меня выпить с вами на брудершафт, — мгновенно раскололась Вика. — Для того, чтобы перейти на «ты» и все такое. А я говорю, что вы не захотите со мной целоваться.

Невольно взглянув на ее чувственные, влажные от сладкого вермута губы, совсем недавно и с таким откровенным удовольствием целовавшие мою сестру, я внутренне напрягся.

— Если предстоит голосование, — непринужденно отшутился я, — то я решительно против того, чтобы смешивать мой виски и ваш мартини. Такой коктейль мне неизвестен.

— Ты на что это намекаешь, братец? — коварно проворковала Алена. — Приглашаешь меня к вам присоединиться? У меня тут вишневый бренди. Вместе с виски и мартини выходит — «Кровь и песок». Классика, как ты любишь. Одного ингредиента не хватает… Вика, лапушка, передай мне апельсинку…

Не знаю, сколько из всего сказанного усвоила Вика, но, скользнув по моему лицу внимательным взглядом, она убежденно помотала короткими вороными космами:

— Ничего не выйдет…

— Рано спалились, — согласилась с ней Алена. — Только погляди на него. Интеллект на мордасах так и играет, вместе со всеми комплексами, что к нему прилагаются. Нужно было хотя бы до второго стакана дотянуть.

— Какая жалость, что у людей нет иного способа начать говорить друг другу «ты», — посетовал я, пропустив еще один глоток скотча. — Вот если бы он существовал! Без алкоголя и, с позволения сказать, без безе…

— Без безе! — ужасно обрадовалась Вика моему нехитрому каламбуру и тут же разрушила его и без того сомнительный шарм. — Это значит — без поцелуя… «Безе» по-французски — «поцелуй».

— Везде, только не во Франции, детка, — томно заметила Алена. — Захочешь поцеловаться с француженкой, лучше воздержись от этого слова. Скажи ей, к примеру: «Амбрас муа, ма пюс». А заикнешься про «безе» — можешь получить больше, чем ожидала…

— А что я получу? — полюбопытствовала Вика.

Сестренка показала на пальцах, а точнее, соорудила некую композицию из пальцев и языка, которую лучше бы я не видел.

— А-аа, — сказала Вика. — Интересно… Но я другое хотела сказать. В общем, я знаю иной способ.

— Кроме этого? — удивилась Алена, снова задрав вверх два пальца. — Ну, еще бы! Я знаю около сотни…

— Да нет… — Вика прыснула. — Иной способ начать говорить друг другу «ты».

— Ну, для этой цели моя сотня тоже годится… — махнула рукой Алена.

— Возможно, стоит просто взять и начать? — предположил я.

— Нет, так мне самой будет неудобно. Перед этим нужен какой-то контакт… Дима, если это не покажется вам странным… вы должны будете принять пищу из моих рук. А я приму из ваших. Это очень хорошая древняя традиция.

— Секси! — восхитилась Алена. — А чья это традиция?

— Древнего человека, — внесла определенность Вика.

— Мне подходит, — с важностью подтвердил я, позабавленный таким занятным поворотом. — Чем будем угощаться?

— Тем, что в руки попросится. Каждый сам выбирает еду, которой хочет наделить партнера. Вы получите мою оливку…

Вика погрузила свои длинные пальцы в бокал, выудила из него бледно-зеленого оскопленного заморыша, встряхнула пару раз и, ловко вспорхнув со стула, понесла ко мне, ни на секунду не сводя с меня темных проницательных глаз, мерцающих под стать ее ноше, как спелые маслины где-нибудь в тосканской роще после осеннего дождя. Поместив мне на плечо свободную руку, девушка медленно приблизила пряно пахнущую наживку к моим губам.

— Нужно открыть рот, — напомнила мне она, и, когда я повиновался, отважно вложила щепоть со своим подношением глубоко внутрь, чуть не ссадив пальцы о мои резцы. — Жуйте, — скомандовала Вика, конечно же, не преминув обсосать после расставания с оливкой сначала большой палец, а затем два соседних. — Не спешите глотать, почувствуйте вкус… Глотайте… У вас кадык красиво двигается, далеко не у всех так… Теперь ваша очередь — накормите меня…

Я пошарил глазами по столу и наткнулся взглядом на тарелку с фруктовым десертом:

— Персик? Апельсин? Виноград?

— Дима, это вам решать…

Я выбрал дольку инжира.

— Ого, — сказала девушка и порывисто сняла руку с моего плеча.

— Что такое, Вика? Не угадал ваших желаний?

— Да так… Сейчас не важно. Не о моих желаниях речь… Только если уж взялись, не оброните. Кладите мне прямо в рот: не волнуйтесь — не укушу, — и она степенно приняла из моих рук смятый кусочек, блеснув при этом белыми зубками с небольшими, но ярко выраженными верхними клыками. — М-мм, сладкий и нежный… А ведь я оказалась не права, такое со мной тоже бывает…

— Дело сделано? — я промочил горло, стараясь растворить странное послевкусие, оставшееся после ее оливки. — Замечательный ритуал, Вика. Не терпится опробовать его на моем новом тренере по фитнесу… И в чем же ты оказалась не права, если не секрет?

— Да тут и ежику понятно, — хмыкнула Алена, молодецки опрокинув прямо в глотку свой вишневый бренди.

— А ему — нет, — возразила Вика, в который раз выказывая склонность говорить обо мне в третьем лице. — Он мужчина, а мужчинам про самих себя далеко не все бывает понятно… Не беспокойся, Дима, это пустяк. Просто я ошиблась, а Алена говорила правду. Ты все-таки не отказался бы меня поцеловать…

И отправилась восвояси, Вайнона бутафорская.

Трапеза вернулась в свое русло. Обнаружив, что мой стакан опустел, я отмерил себе еще сорок капель, а заодно прислужился Алене с ее киршем и выяснил, что Вике мои услуги без надобности: она самостоятельно восстановила уровень жидкости в своем бокале, долив туда лимонного тоника.

— Теперь мы на «ты», — обратился я к девушке, усевшись на свое место, — а знаем друг о друге по-прежнему только то, что соизволила рассказать моя сестренка. Если никто не против, пока суд да дело, мне было бы интересно продолжить наше знакомство.

Алена откинулась на спинку стула и выразительно двинула подбородком, предоставляя мне полную свободу действий.

— Конечно, — сказала Вика. — Что ты хочешь обо мне узнать?

— Вообще-то, это работает в обе стороны, — решил пояснить я. — Ты тоже можешь спрашивать меня обо всем, что тебя интересует. В том, что касается моей скромной персоны…

— Дима, так я ведь первая и спросила. Просто то, что тебе хочется узнать обо мне, и есть сейчас для меня самое интересное.

— Туше, — провозгласил я. — Однако едва ли я буду здесь оригинален… Итак, тебе всего шестнадцать. Чем занимаешься?

— Всем понемногу. Учеба. Работа. Развлечения. Секс.

— Примечательная цепочка. Перечисляешь в порядке важности?

— О важности я не думала… По-моему, все это одинаково важно или одинаково не важно. Скорее я начинала с того, что мне нравится меньше, и закончила тем, что мне нравится больше всего. Но мне нравится все, чем я занимаюсь. Просто по-разному…

— То есть, в итоге секс на первом месте? — я снисходительно улыбнулся. — Что ж, для шестнадцати лет вполне естественно.

— До шестнадцати было так же, — не согласилась Вика. — Что будет после, мне точно не известно, однако не представляю, как что-то может поменяться… Дима, тебе самому сейчас сколько? Близко к тридцати?

— Да, если два скучнейших витка вокруг солнца — это близко…

— И что же на первом месте у тебя?

— Я не знаю, — честно сказал я. — Быть может, именно это с возрастом и меняется. Утрачиваешь способность с былой легкостью всему назначать свое место. Особенно по той шкале, которую мы с тобой обсуждаем.

— Хорошо, ты можешь не знать, — разрешила мне Вика. — Но тогда ты не можешь утверждать, что чем-то от меня отличаешься. Что отношения и секс не стоят в твоей жизни впереди всех других занятий. Ведь именно этого ты о себе и не знаешь.

— Трудно поспорить, — я немного запутался в ее отрицательных конструкциях. — Кстати, о других занятиях. Где ты учишься, Вика?

— Я студентка, — в голосе девушки впервые прозвучали горделивые нотки. — Учусь в колледже, здесь в Москве. Окончила первый курс. Очень успешно — всего одна четверка. Моя специальность — «Технология эстетических услуг».

— Звучит серьезно… А что это? Макияж? Маникюр-педикюр?

— И это тоже. Вся косметика, какая есть. А еще тату, пирсинг, массаж и прочее. Но все это только техники и процедуры. Чтобы ими пользоваться, нужно изучать анатомию, физиологию, гигиену и многое другое. Ведь главное — здоровье. Где здоровье, там и красота.

— Горько слышать. А есть хорошая новость?

— Это она и была. Не всегда и не полностью, но наше здоровье нам подвластно. Здоровьем можно управлять. А сверх того, ему можно придавать разные формы, чем я и хочу заниматься.

— Викуль, а когда никакого здоровья нет? — не вытерпела Алена. — Когда годы берут тебя за задницу? Тогда что? Сливай воду? Прощай моя земная краса — увидимся уже на том свете, где Боженька дарует нам совершенство? Любопытно, какой станет моя задница на том свете…

«Поджаристой, сестренка», — хотел пошутить я, но не стал, так как авторство шутки, скорее всего, принадлежало не мне, а второму стакану скотча.

— Я знаю, как навести марафет на больного человека, — серьезно ответила Вика, — как скрасить недостатки, вызванные его недугами. Знаю, как освежить красоту человека увядающего и даже старика. Да что там, и мертвый заслуживает казаться красивым в свой последний день на земле — перед тем, как навсегда уйти в могилу. Ему можно в этом помочь, только средства будут радикальными… Ничего этого я еще не умею, но уже понимаю, что нужно делать в каждом таком случае. Однако еще лучше я понимаю другое: пока ты в ладу со своим телом, пока сохраняешь его здоровую основу, красота идет к ней в придачу. Никаких иных усилий прилагать не нужно, только раскрывать эту красоту так, как тебе хочется, шлифуя то одну, то другую ее грань.

«Ну, так мы о Викуле ничего не узнаем», — подумал я. — «Шпарит, как по учебнику. К концу летних каникул все эти неофитские прозрения должны выветриваться практически без остатка…»

— А еще я знаю, как за семьдесят дней превратить тебя в мумию, — заключила Вика, вызвав в Алене мимолетный шок.

— Буду иметь в виду, — сказала она наконец. — А мы можем с этим повременить? Думаю, еще успеется… Ведь я пока достаточно красива, чтобы провести с тобой ночь?

— Кое-что я упустила, — Вика вспомнила о своем мартини и сделала пару больших глотков. — Это не относится к моей профессии, но зато напрямую связано и с красотой и, как ни странно, с мумиями. Не в буквальном смысле, конечно. Кстати, мне это только что в голову пришло… Все дело в глазах… — и она указала пальцем на свои собственные, немигающе устремленные на Алену.

— И что в них? — сестра в свою очередь завороженно уставилась в глаза подруги.

— А сама как думаешь? В них — ты, милая моя Лёся. Такая, какой я вижу тебя прямо сейчас. Яркая, как попугайчик, и немного уставшая. С кусочком паштета под носом и со следами недавних слез… Но ты здесь не одна. Та беляночка, которую я встретила несколько дней назад, тоже ведь никуда не делась. Не могла никуда деться — как запала она в меня тогда, так теперь и сквозит в каждой твоей черточке.

— Это с полотенцем-то на заднице? — тихо пробормотала сестрица.

— Но это еще не все. В той же компании — та, кем ты, возможно, себя не считаешь, но кем рисуешься в моем воображении. Моя собственная Алена, с которой ты можешь быть совсем незнакома… Все вместе — очень красиво, можешь поверить. И если то, что я вижу, вскоре соединится с чувствами, которые я начинаю в себе узнавать, такой я буду видеть тебя всегда. Со мной уже бывало похожее. Не обидишься, если расскажу?

— Да ладно, о чем ты… — умилилась Алена. — Какие обиды? У каждой из нас свой багаж за плечами…

— Тогда слушай. В детстве у меня была собака. Очень красивая, добрая и умная собака. Рыжая, а в солнечном свете — золотистая. По породе почти спаниель. Я нашла ее на улице: грязную, но в хорошем кожаном ошейнике. И на следующее утро повесила несколько объявлений по соседству с тем местом, где она нашлась. А когда за ней никто не пришел, мой отчим мне ее подарил. Она жила со мной еще пять лет, и ее звали Лайза. Но уже на третий год она стала часто болеть: у нее испортилась шерсть, ослабели задние лапы, а под конец она почти ослепла. Отчим сказал, что собака была старой. Я очень ее любила, и сильнее всего в тот последний год, когда она умерла. Наверное, в это время Лайза взаправду подурнела, но я все равно считала ее красавицей. Красавицей-старушкой. Когда мой тогдашний парень назвал ее уродиной, я разбила ему нос. Вообще-то, дерусь я редко, но он сказал это при ней… Понимаешь, я уже не могла разлюбить свою собаку и видела ее красоту так, как никому было не под силу: потускневшую, хромающую, полуслепую, но красоту…

Здесь меня одолела неловкость, как если бы я стал невольным свидетелем при объяснении в любви, хотя, в чем именно пыталась объясниться Аленина визави, мне было не вполне понятно.

— Ты можешь меняться, но не для меня, — продолжила Вика. — В моих глазах твоя красота сохранится надолго — настолько, насколько хватит чувств. Она тоже не останется прежней, но от этого не перестанет быть красивой. Конечно, это касается только нас и никого больше. Ту Алену, по которой ты, возможно, когда-нибудь станешь тосковать, можно будет найти только здесь. Но она не будет потеряна. За ней ты сможешь приходить ко мне, время от времени… Кажется, кому-то из нас пора моргнуть. Мы с тобой, как две дуры, пялимся друг на друга, и тебе, наверное, уже неудобно.

— Ох, жесть, — сказала Алена, снова откидываясь на спинку стула и отирая салфеткой глаза. — Викуль, я даже не знаю, что я теперь чувствую. Пожалуй, мне нужно все это переварить… Конечно, с сукой меня сравнивают не впервые, но никогда еще не было такого, чтобы после этого мне хотелось и посмеяться, и повыть одновременно… Димуль, ты там заснул, что ли?

Я тоже не знал, что мне чувствовать, но, главное, не знал, что мне думать. Единственное, к чему я пришел, так это к тому, что, если в ближайшие пять лет у Алены отнимутся задние лапы и она лишится зрения, ей не придется беспокоиться о том, кто будет ее кормить и вычесывать блох из ее шелудивой шерсти… Подхватив нить беседы, я навел Вику на разговор о ее трудовых буднях и услышал примерно то, о чем мне уже успела рассказать сестрица. В своем модненьком салоне Вика была стажером, но, по ее словам, уже получила приглашение на постоянное место в качестве подмастерья. Занималась всем понемногу, однако коренное свое призвание открыла в массажном кабинете. «Оказывается, у меня огромный талант», — поделилась со мной девушка: как всегда, без лишней скромности и с той же непрошибаемой уверенностью в голосе, с какой ранее сообщала о выдающейся длине своих конечностей.

— Как удачно, — заметил я на это. — С талантом и алгебра не нужна. Некоторые, кому не так повезло, годами учатся, штудируют свое ремесло, а все равно всю свою жизнь вынуждены глотать пыль за прирожденными талантами… А ты у нас, выходит, что-то вроде Моцарта, только вместо клавира у тебя живые человеческие тела. И в чем твой конек? Слыхал, ты мастерски маршируешь по спинам. Что-нибудь еще?

— Я не марширую, — возразила Вика. — Там много различных приемов, и всем я дала свои названия. Всего их десять. Я переступаю, потаптываю, покачиваюсь, проглаживаю, разминаю, растираю, поддавливаю, закручиваю, перекатываю и потряхиваю. Это только самое основное. Вместо того, чтобы, например, разминать, можно приминать или же обминать, и делается это по-разному. А еще я могу торкнуть.

— Торкнуть? — заинтересовалась Алена. — Викуль, это как?

— Это сложно, но попробую объяснить… Есть такие участки на теле, а иногда сразу два, окольно связанные друг с другом, которые для нас что-то вроде ключа или вроде проводника к чему-то. На них можно воздействовать. Одни приходится поддавить, по другим достаточно едва пройтись или даже просто согреть под подошвой. Если все сделать правильно, с человеком что-нибудь произойдет: что-то приметное, что он почувствует сразу или уже через минуту. Но для этого мне нужно хорошо его изучить: обычно требуется два-три сеанса, а с некоторыми и больше.

— Божечки, какая прелесть! А что конкретно при этом происходит?

— Разное, — Вика неопределенно взмахнула рукой, подхватив при такой оказии самую длинную шпротину с лежавшего рядом бутерброда. — Прежде всего эффект зависит от точки, на которую ты воздействуешь. Но также следует брать в расчет качества отдельного человека. Мужчина он или женщина. Молод или уже в возрасте. Правша или левша…

«Вот тебе раз», — подумал я с неудовольствием. — «Похоже, как и у меня, у Полины имеется младшая сестра, и она сейчас перед нами. Теперь мы будем дружить семьями…»

— Ну, а все-таки? — настаивала Алена. — Что может случиться с человеком, если ты его торкнешь? Для примера? Память пропадет? Грудь увеличится?

— Ничего значительного и невероятного с ним, конечно, не случится: только самые примитивные вещи. Ведь это не волшебство, а всего лишь телесный отклик на мое вмешательство. Можно унять боль, но не всякую: от мигрени, например, я избавить в состоянии, а с зубами такого не получится. Можно заставить человека заснуть или, по крайней мере, почувствовать сильную сонливость. Можно, наоборот, вселить в него мгновенную бодрость, только продлится она очень недолго. Если это мужчина, можно вызвать у него возбуждение, точнее — невольный приток крови к пенису. Если женщина — отбить охоту тарахтеть во время сеанса: у нее просто язык не захочет ворочаться во рту…

— Офигеть! Про мужчину желаю знать все подробности! — заявила сестрица, послав в мою сторону один из своих неподражаемых взоров, в котором, казалось, участвовал только краешек хитрой ухмылки да повернутое ко мне ухо, что, однако, не мешало ему пронизывать вас до самого нутра.

— Нет, дамы вперед! Первым делом — про женщину! — поспешно потребовал я. — И непременно с демонстрацией фокуса на живой модели. Есть мнение, что кое у кого из присутствующих язык нуждается в передышке.

Вика по очереди осмотрела каждого из нас и загадочно заулыбалась:

— Я понемногу практикуюсь в разных техниках, где в ход идут и руки, и всевозможные предметы, но с ногами мне действительно повезло. Не знаю, что за ноги у вашего Моцарта, — не видала, — а в моих будто прячется отдельное сознание, которое иной раз поумнее меня. Я чувствую ими человека так, как он сам себя не чувствует: прямо через кожу и плоть. Особенно пальцами и той зоной, что под ними. А вот пятка у меня слепая. Она только для потаптывания и пригодна.

— Видела я твои пяточки, — мечтательно проговорила Алена. — Чистые зефирки. Если бы в кондитерских такими украшали торты, я бы уже тонну весила. Насчет их чуткости не в курсе, а вот к чему они пригодны, Викуш, позволь судить окружающим. Лично у меня на них грандиозные планы…

— Пожалуйста, — сказала Вика, — мне не жалко. Кстати, чуткость — это только половина истории. Похоже на хвастовство, но своими ногами я умею делать уйму всякого — и не обязательно в пределах профессии…

Здесь Алена внезапно подскочила на стуле, после чего в изумлении вытаращилась на подружку и спустя секунду преглупо захихикала. Вика же оскалилась во весь рот и, глядя на Алену, выразила на лице нечто шкодливое, чему я не смог подобрать названия. «И вдруг такое ресницами сотворила, — вспомнились мне невзначай недавние откровения сестренки. — Ох, мужик, тебе не понять все равно!» Их девичьих ресниц я, действительно, так и не понял, но о том, что сквозь зримый Аленин смех под столом творились какие-то невидимые миру нежности, догадаться было несложно. Что ж, здесь все было в порядке вещей — к этой черте нашей юной гостьи у меня никаких вопросов не имелось.

— По нынешним временам, — вновь обратился я к Вике, решив, что капелька стариковского занудства в данный момент не помешает, — ты довольно рано нашла свое поприще. Многие в твоем возрасте о карьере еще не помышляют или не вполне расстались с мечтой стать продавцом мороженого…

— Дима, постой: иногда ты так мудрено говоришь… «Поприще», «карьера» — это про что? Про мою практику в салоне?

— Да, пожалуй, речь идет о практике. Прошу прощения, хотелось как-нибудь приподнять ее статус… Скажи, ты уверена в сделанном выборе? Никакой рефлексии? Никаких сомнений? Так и собираешься до конца своих дней торкать людей за деньги?

— Про конец моих дней мне ничего не известно, — Вика беспомощно раскрыла ладони. — Я даже не уверена, можно ли их называть моими… В конце каждого дня я ложусь спать, а утром следующего — просыпаюсь. Так все выглядит, хотя, может статься, это не совсем верно и глаза по утрам открывает капельку другой человек, считающий, что он — это я. Ну, а мне проще всего считать, что я — это он: ведь в противном случае придется признать, что я не проснулась. Но все это не имеет значения, так как, кем меня ни считай, я встаю с кровати и отправляюсь делать вещи, которые мне нравятся. И так, наверное, будет продолжаться день за днем, пока они не кончатся…

— Откровенно говоря, не совсем понимаю, к чему ты клонишь… — я покосился на Алену, которая до сей поры терпеливо сносила затеянное мной интервью и даже с интересом прислушивалась к репликам, отпускаемым Викой. — Быть может, ты забыла вопрос?

— Извини, не предупредила. Я не отвечаю на твой вопрос, я объясняю, почему не смогу этого сделать… По-моему, меня касается только то, чем я занимаюсь сегодня. А что скажет какая-то старуха, которой придется доживать конец моих дней, это уже ее забота. Надеюсь, она меня не проклянет. А если даже проклянет, мне будет все равно… Вернее, мне уже все равно: иначе бы я сейчас этого не говорила.

— Тем не менее, все, чем ты занимаешься сегодня, направляет тебя к будущему. Другой дороги никому из нас не предначертано. Возьмем сиюминутное понимание этого будущего. Иными словами, как тебе думается прямо сейчас: станут ли нынешние увлечения делом всей твоей жизни?

— Проснулась я именно с этой мыслью. Не считая мыслей о том, что мне срочно нужно сходить по-маленькому, а потом состряпать себе омлет из одного яйца… Мне нравится знакомиться с людьми, нравится улучшать и украшать их тело, и, покуда все так, а не иначе, — да, ты прав: я представляю это своим настоящим делом.

— А нет тела, нет и дела, — автоматически выскочило из меня. — Однако ж, если тебе нравится работать с людьми, на свете есть масса других занятий, где люди ставятся во главу угла, а между тем пачкать о них руки не требуется. Ноги, собственно, тоже…

— Дима, это не про меня. Люди редко нравятся мне целиком. А вот человеческое тело, тело в отдельности — чаще всего внушает симпатию. Оно всегда немножко само по себе. Причем, когда я говорю «немножко», то единственно для того, чтобы ты сразу не отмахнулся и лучше меня понял. Сама я считаю тело почти самостоятельным существом: скорее попутчиком в жизни, чем нашей собственностью, но, если ты попросишь меня это доказать, я скорее всего не сумею.

— Тогда не стану и просить — лучше прокомментирую. Чем питается твое вдохновение, мы уже выяснили, однако не совсем понятна его всеядность. Или тебе необычайно везет на клиентов, или разгадка в чем-то другом. Неужели всякая туша, что плюхается на твой массажный стол в своем натуральном виде, настолько уж симпатична?

— Почему же нет? Не каждым, конечно, получится любоваться, однако абсолютно в каждом заключено что-то любопытное. Какие-то чудачества природы или особые черточки, нажитые человеком с момента рождения. Нас учат, как использовать общие законы человеческого устройства, и это действительно важно, но самой мне всего интереснее различия. Они меня реально заводят. А любой интерес, по сути, и есть симпатия.

— Я бы так не смогла, — поведала вдруг Алена, подозрительно разглядывая добытую с ближайшего блюда тарталетку, доверху заряженную на редкость черной по цвету икрой. — Я барышня брезгливая. К жирдяю, например, и пальцем не прикоснусь.

— И совершенно напрасно, — попеняла ей Вика. — В жирдяях нет ничего такого, чего ты сама не имеешь. Разденься как-нибудь догола и посмотри на себя в зеркало. Фигурка в полном порядке, но никаких костей, никакого рельефа там и в помине не будет. Все гладенькое и кругленькое. Именно жирок и делает тебя такой привлекательной. Ровно на четверть ты состоишь из жирка, и это чудесно.

— Двадцать процентов! — возмутилась сестренка, спешно вернув тарталетку на прежнее место. — Ну, ладно: последние три месяца — двадцать два, но это из-за экзаменов. Не могу сидеть за учебником и не грызть какую-нибудь гадость… Двадцать два процента и это предел. Уж ты мне поверь: я каждое утро взвешиваюсь, и весы мне все в точности докладывают. Кстати, они еще и хвалят меня за мою форму: говорят, что я молодец, только по-французски…

— Ты и правда молодец, — согласилась Вика. — Но весы твои врут. Я же видела тебя голышом, а у меня глаз наметанный. Двадцать пять процентов, самое малое — двадцать четыре, однако каждый из них на своем месте и заслуживает любви. А у какого-нибудь жирдяя их всего-навсего вдвое больше. Что такого? У меня сосед, друг детства, жирдяй: очень симпатичный парень — я на нем всегда практикуюсь с новыми приемами. Массаж тела, массаж лица, массаж против целлюлита. Он ростом с Диму, а весу в нем килограмм сто будет. Возможно, девяносто девять — если выдавить прыщи…

— Фу-уу! — Алена зажала рот и резко отодвинула от себя тарелку с остатками сыра. — Викуль, прости: я таких вещей не выношу, — с трудом пролепетала она из-под ладони, часто-часто мельтеша ресницами и сглатывая после каждого слова. — Ох, это пипец какой-то… Хочешь, чтобы меня при тебе стошнило?

— А тебя сейчас может стошнить? — кажется, Вика заинтересовалась. — Нет, не хочу: ты только что бутерброд доела, будет жалко, если он вернется. Делай, как я скажу. Отступи на три пальца ниже запястья и надави на точку между сухожилиями…

— Да ну тебя, — Алену уже отпустило. — На этот раз обошлось. Просто не делай так больше. Пожалуйста…

— Как не делать?

— Ну, так… Не рассказывай о противном.

— Ален, ты ведь тоже студентка? — неожиданно спросила Вика. — Я еще не успела узнать… На кого ты учишься?

— В каком смысле, на кого? А, ты про факультет… Ну, можно сказать, я учусь на историка.

— Здорово! — одобрила Вика. — История — интересная наука. Она тоже про людей. Правда, про тех, кого давно уже нет и о ком можно узнать только со слов другого человека, который их даже в глаза не видел.

— Понимаешь, Викуль, — на лицо Алены набежало легкое академическое облачко, — исторические источники бывают разные… э-ээ… письменные и устные… э-ээ… вещественные… также еще орудия труда и судовые журналы…

— У нас в колледже историю преподает Сергей Петрович, — прояснила вопрос Вика. — К концу курса, когда он отчитал свои лекции, — а там целых сорок часов, — я прекрасно понимала, кто такой Сергей Петрович, но при этом едва представляла, какими были те люди, чьи имена он велел нам записывать в тетрадку… В общем, с источником все было предельно ясно, а проку от этого источника что от козла молока… И все-таки по истории у меня «отлично».

— Молоток! — похвалила Алена. — Как правило, для экзамена больше и не нужно: достаточно разобраться, кто такой Сергей Петрович.

— Все так и есть, — не стала отрицать Вика. — А еще не будем забывать про длинные ноги. От коленки до трусов запросто можно уместить семьдесят исторических деятелей. Причем заодно с подсказкой, за какие великие заслуги они попали под мою юбку. Я бы справилась и без шпор, но возникли обстоятельства: у меня завалялось несколько конусов хны и руки чесались поупражняться в мехенди.

— Нет, здесь я пас! — Алена с нежностью погладила под столом свои бесценные окорочка. — Автограф Руби Роуз — еще куда ни шло, для него могу выделить местечко, а всяким Хаммурапи с Тутанхамонами тут делать нечего… И потом на мою университетскую программу никаких ног не хватит. История, Викуль, она ведь не столько про отдельных индивидов, сколько про целые народы. И про то, что они вытворяли, лишь бы оказаться в учебнике. Это называется событиями. Хотя всевозможных селебрити там тоже, конечно, чертова пропасть.

— Об этом я и хотела спросить. К разговору о наших жирдяях и о прочих людях, которые от нас с тобой чем-то отличаются… Взять хотя бы твою науку. Что люди, что события не похожи друг на друга и встречаются самые разные: черные и белые, прямые и кривые, яркие и заурядные. Ты же не отказываешься изучать какие-то из них из-за того, каковы они из себя и что собой представляют. Робин Гуд и Шериф Ноттингема уж на что несхожие личности, но одинаково достойны твоего внимания.

— А в чем вопрос?

— Ой, прости! Мой вопрос: не так ли?

— Вообще-то, история тут ни при чем, — сумничала Алена. — Робин Гуд и Шериф Ноттингема — вымышленные персонажи.

— Как же так? — Вика заметно огорчилась. — А это точно? Нет, в самом деле вымышленные?

— Викуль, отвечаю! Можешь у Димочки спросить, пока он еще в сознании…

— Дима, это все правда? — повернулась ко мне Вика. — Разве Робин Гуд не был английским графом? Разбойника еще можно выдумать — понимаю, но не графа же. Всем графам в Англии, наверное, ведут учет и записывают куда-нибудь: в какую-нибудь дворянскую книгу… Разве нет? И Шервудского леса не существует?

— Шервудский лес существует, — заверил я девушку. — Если покопаться в кабинете, могу найти для тебя листок с того самого дуба, где будто бы скрывался Робин Гуд. Но ни сам он, ни жестокий Шериф Ноттингема не имели удовольствия жить на этой земле. Что, впрочем, не мешает им на протяжении многих веков оставаться живыми в легендах, книгах, спектаклях, кино и даже мультфильмах.

— Очень жалко, — совсем приуныла Вика. — Лучше хоть немножко пожить на земле, чем вечно быть легендой или мультфильмом… Но листок ты поищешь? Тот, что с дуба?

Я пообещал.

— К слову о тех, кто достоин внимания, — вернулся я к прежней беседе. — Обратись Шериф Ноттингема за твоими услугами, согласилась бы ты их предоставить? Этакий, знаешь, расслабляющий массаж для нашего героя после многотрудного дня, проведенного за притеснениями простого люда и глумлением над горемыками вроде стариков, вдов и сирот…

— Если он придет в мою смену, — Вика поставила перед собой солонку, чтобы лучше представить себе неожиданного посетителя, — то, конечно, я соглашусь…

— Ой-вей! — сказал я. — Вот вам и вся история… А про вдов и сирот я упомянул? А про чахоточных младенцев? А про корзинку щенков, которых беспощадно лишили… э-ээ… корзинки? Щенки пушистые и с глазами… И во всем виноват Шериф Ноттингема.

— Дима, я не смогу этого объяснить…

— А ты попытайся.

— Ну, хорошо… И все равно я соглашусь. Мне будет интересно поговорить с его телом. Послушать, что оно расскажет. Тело может принадлежать Шерифу Ноттингема, но само по себе оно не Шериф Ноттингема. Быть может, его даже зовут иначе. Джеком, например. Или хотя бы Дороти…

— Не понимаю, о чем ты! — невовремя встряла Алена. — Мое тело — это еще, разумеется, не я целиком, но оно часть меня. Моя часть — это тоже я. Так же, как часть моего тела — нога, например, — есть мое тело и через это снова является мной. А мизинец на моей ноге, есть часть ноги… Ай!

Сестренка снова подскочила на стуле:

— Вот какашка! Да как же можно так щипаться? Ай-ай! Викуль, хватит! Синяки же останутся… Кстати, это только подтверждает мою мысль. Нападаешь на мою ногу — нападаешь на меня.

— Ладно, — Вика на секунду задумалась. — Скажи мне, кто ты?

— В каком смысле?

— Ни в каком. Говори первое, что приходит в голову. Кто ты?

— Чем бы мне это ни грозило… Я — Алена!

— Так я и знала. Сейчас ты отвечаешь заодно со своим телом, и тело с тобой соглашается. Но чуть позже, в постели, у нас может наступить момент, когда я задам тебе тот же вопрос, и ты ответишь иначе. Вернее, ответит только твое тело.

— И что же оно ответит? — сестрица затаила дыхание.

— Дай подумать… Вероятнее всего: «Ы-ыы».

Алена с Викой расхохотались, и на этом неоконченная тема с Шерифом Ноттингема благополучно канула в Лету. Проскочившая между девушками смешинка все никак не угасала и вскоре веселье разгорелось не на шутку. Цепляясь за край стола и глядя друг другу в глаза, подружки усердно ерзали на своих стульях и хихикали не переставая, время от времени дергая головами и громко стукая об пол голыми пятками. Судя по всему, под столом творилось нечто несусветное: то ли рыцарский поединок, то ли лютая схватка мангуста и кобры. Алена сбросила лет пять, и, закусив в азарте нижнюю губу, орудовала ногами как оглашенная. Малолетка, да и только. Вика, казалось, сдерживала свою прыть и не теряла присутствия духа: ее взгляд, обращенный на мою сестру, светился скорее насмешливой лаской, чем подлинным куражом сражения. В общем, каждый делал, что хотел, как и было предписано хозяином дома.

— А не податься ли нам в гостиную, юные леди? — справился я, дождавшись временного затишья. — Червячка, похоже, все уже заморили. Можно освежить бокалы и пойти, наконец, покурить в располагающей к умиротворению обстановке. Включим музыку, притушим свет…

— Ой, Димочка, поздновато уже для гостиной, — запыхавшимся голосом проговорила Алена. — Мы уж сразу под душ и в кроватку, не возражаешь? Тем паче, что в располагающей обстановке я за себя не ручаюсь. Боюсь, как бы тебе не пришлось краснеть за наше с Викулей поведение.

— Быть по сему, — понимающе проворчал я, заметив, как на последних словах язык сестренки красноречиво проехался по верхней губе. — Отправляйтесь-ка вы, младое племя, с глаз моих подальше — вместе со своим поведением. Не все же вам со стариком лясы точить, пора и на боковую.

— Дима, ты иди покури, — неожиданно распорядилась Вика, — а мы с Аленой все тут уберем. Чур я мою посуду!

Предложение вызвало всеобщее замешательство. Пока Алена постигала услышанное, я предпринял попытку непринужденно, в шутливом ключе устранить возникшее недоразумение и разубедить Вику в адекватности ее замысла, но, нужно сказать, потерпел постыдную неудачу. Улыбаясь и согласно кивая, Вика пропустила мимо ушей все мои доводы и принялась собирать тарелки еще до того, как я закончил свою речь. Когда же от имени хозяина дома я попробовал приструнить строптивицу, посоветовав заняться более сообразными ее возрасту и времени суток делами, меня сразу же поставили на место. Выяснилось, что, во-первых, эти дела никуда не денутся, — вон они довольно ровно сидят на своей прекрасной попе и хлопают голубыми глазами, — а во-вторых, мне, как хозяину, по части уборки никто права голоса не давал: я всех накормил, всех напоил и теперь могу спокойно почивать на лаврах, но, желательно, где-нибудь не здесь, чтобы не путаться под ногами. В общем, прозвучало все примерно так, однако настолько вежливо и добродушно, что придраться было не к чему. Вика оказалась крепким орешком. Забавно, что Алена, которая воздержалась от участия в прениях, но явно всей душой была на моей стороне, даже не попыталась подхватить выпавшее из моих рук знамя. Вместо этого она с покорным вздохом поднялась на ноги и тут же внесла свою лепту в происходящее: поправила грудь и горестно, с физиономией под стать Данаиде воззрилась на бескрайние просторы обеденного стола. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы бросить сестренку в когтях ее ужасающе трудолюбивой пассии. Поэтому я отложил в сторонку свои лавры и, с молчаливого одобрения Вики, самолично впрягся в этот стихийный субботник, хотя, по-хорошему, до настоящей субботы оставалось еще без малого полчаса.

Этого получаса нам вполне хватило на то, чтобы, повинуясь указаниям нашего лидера, перетаскать со стола на кухню все, что не требовало оттирания, и оттереть все, что нельзя было перенести. Оставшуюся еду Вика завернула в прозрачную пленку, добытую, кажется, прямо из воздуха, и запихнула в холодильник, сильно пошатнув при этом мои представления о пределах трехмерного пространства. Посудомоечная машина с кучей полочек, лампочек и кнопочек привела Вику в невероятное возбуждение и подверглась всестороннему изучению, так что понадобилось приложить некоторые усилия, чтобы девчонка не осталась внутри, когда пришло время пустить машину в ход. Здесь же, на кухне, мы с сестрицей в изнеможении опустились на стулья и закурили, а неугомонная Вика обосновалась возле Алены и, заручившись ее утомленным позволением, принялась заплетать ей сбоку некую замысловатую косичку. Одного этого занятия, по-видимому, не хватало для полного счастья, поскольку девушка еще и пританцовывала на месте, затейливо вышагивая босыми ступнями и ловко двигая бедрами в такт едва различимой мелодии, доносившейся с улицы через приоткрытое окно.

«Тарам-пам», — приговаривала Вика, когда под влиянием изменчивого ветра музыка почти совсем затихала и продолжала свое течение лишь в ее странно устроенной голове.

— У меня остался вопрос, — сообщил я Вике, поймав ее рассеянный взгляд. — Можно сказать, напоследок… Если человеческое тело, — допустим, тело нашей Алены, которым мы воочию здесь любуемся, — настолько само по себе, что ему можно давать собственное имя, то что же такое Алена? Кого мы так величаем?

— Понятия не имею, — с легкостью ответила Вика. — В жизни мне это не нужно, а думать просто так — голову сломаешь… Для того, чтобы общаться с человеком, важно не столько понимать, что он есть, сколько помнить, чем он не является. Человек — это не его тело, не его привычки, не его слова, не его эмоции, не его мысли. Все это только… м-мм… не знаю, как назвать…

— Его черты? Качества? Проявления?

— Нет, но пусть будут «качества»… В разное время ты сталкиваешься с каким-то одним или, по крайности, с несколькими качествами, но никогда — со всем человеком разом. Нужно держать это в уме и не принимать что-то одно за всего человека.

— Хочешь сказать, что Алена есть сумма вещей, ни одной из которых она, по сути, не является?

— Это как?

— То есть, что-то вроде паззла. Совокупность фрагментов, где каждый представляет часть картины, но не дает представления о всей картине.

— Дима, сейчас я ни словечка не поняла, поэтому навряд ли хотела это сказать… Повторю, я понятия не имею, кто такая Алена. Но она не паззл. В отличие от паззла, человек никогда не бывает полностью собран — даже внутри самого себя. А еще меньше мы видим снаружи…

— Однако, в какой-то момент ты выбрала Алену…

— Да, выбрала, — Вика закончила с косичкой и присваивающим жестом положила руки на плечи своей избранницы. — Вот эту…

— И что же ты в ней нашла? Какую ее черту или какое качество нужно благодарить за то, что нынешнюю ночь ты проводишь под этой крышей?

— А можно я не буду отвечать?

— Еще как можно! — вмешалась Алена, быстро поцеловав лежащую на ее плече руку. — Димочка у нас славный, но дай ему волю, влезет в такие закоулки, куда без мыла лучше бы не надо. Не хочешь — не рассказывай. И плевать на то обстоятельство, что мне тоже было бы до чертиков интересно…

— У тебя волосы табаком пропахли, — Вика прижалась носом к Алениной макушке. — И шампунь с утра еще не выветрился. Мне нравится… Не мой их на ночь, ладно?

— Мур! — сказала Алена. — Вот пойдешь со мной в душ, и сама за всем проследишь…

— Заметано, — Вика в задумчивости начала массировать Алене затылок и шею. — Ты кажешься мне очень красивой, Лёся, и обычно этого достаточно. Так я выбираю людей для секса. Ну, чтобы спать с ними, пока не надоест… Но тебя я выбрала не поэтому. В тебе есть кое-что другое, к чему меня ужасно тянет. Или даже не так: во мне самой имеется что-то, что тянется именно к тебе…

— Но что это такое, ты мне не скажешь. Так нужно понимать?

— Обязательно скажу, но попозже. Видишь ли, для этого понадобится много слов. А сначала мне хочется просто побыть твоей девушкой. Только ты и я, и можно делать все, что в голову взбредет. Ты ведь у меня не скромница, правда? О, да у тебя сердечко застучало! Жилка на шее так и лягается…

— Алло, девчонки! — я выпустил в их сторону здоровенное облако дыма. — Похоже, вам пора! Курить и выпивать вы можете где угодно, а вот стучать сердечками попрошу только в специально отведенных для этого местах. Марш отсюда, чтобы глаза мои вас здесь не видели!

— Пошли, Викуль, — Алена поднялась со стула и совершенно по-детски взяла подругу за руку. — Нас здесь не ценят. Димочка в основном через уши все впитывает: такая у него конституция. Ему, слепошарому, и невдомек, как отпадно мы смотримся вдвоем. Нормальные мужики глядели бы и таяли. А Димочка, он не любитель…

— Ты так думаешь? — Вика с сомнением уставилась на мои уши.

— Так-то он потаскун почище меня, только у него, я бы сказала, в своем роде эротическая дальнозоркость. Особенно с недавних пор. Ему бы все по горним ангелам вздыхать, а то, что прямо под носом и само в руки дается — на это он даже смотреть не станет. Не говоря уже о других способах познания.

— Блестящий анализ, док! — отметил я. — Спасибо, что нашла время для частной консультации. Могу даже еще раз повторить: нашла время… Приятно и весьма неожиданно…

— Он смутился, — доложила Вика в своей прямолинейной манере и тут же попыталась сгладить возникшую неловкость. — Не знаю, кто эти горные ангелы, но уверена, что дело не в них. На меня Дима сегодня очень даже смотрел.

— Фигасе! — возликовала Алена. — А как он смотрел? И куда?

— Ален, ну ты тоже как маленькая. Куда обычно смотрят? Вот сюда и сюда…

— Эй, а чего ты на мне-то показываешь? — заржала сестренка. — Во даешь! Может, тебе еще куклу принести?

— Большое спасибо вам обеим! — поблагодарил я. — Конечно, просто так уйти вы не могли. Непременно нужно было позубоскалить над человеком. От Алены я другого не ждал, но ты, Вика… Робин Гуд бы этого не одобрил.

— А что, не надо было говорить? — смешалась Вика. — Извини. Только что в этом плохого? Вот если бы я тебя не привлекала, тогда действительно было бы тревожно. На меня все мужчины заглядываются. На Алену, кстати, тоже.

— Я могу назвать пару журналов, которые никаких денег не пожалели бы, лишь бы тиснуть нас с тобой на обложку, — поддержала подругу сестренка. — Ну, знаешь, вдвоем. Красотки же, куда деваться! Бомбические фотки получились бы…

— Не хочу лить воду на твою мельницу, — сардонически отозвался я, — но, думается, таких журналов найдется во много раз больше, достопочтенная Алена Андреевна. «Желток» и блогеров я даже не считаю. А первейшая бомба заключалась бы в заголовках…

— Я вовсе не об этом, — Алена потускнела. — Ладно, Викуль, пойдем уже. Димочке спать пора: видишь, у него правый глаз в сторону уезжает — верный знак. А косточки мы ему еще перемоем…

— Стоп, это еще зачем? — подивился я такому обещанию. — Вам самих себя не хватает? Косточки! Кстати, что-то не припомню, чтобы я завещал свой скелет вашей парочке.

— Дима, ты довольно интересный человек, — уведомила меня Вика. — И не совсем понятный. Пожалуй, у меня есть несколько вопросов, на которые Алена могла бы ответить.

— А самому мне это не под силу?

— Только не обижайся, но ты слишком умный. Из того, что ты сам про себя знаешь, меня мало что может заинтересовать. Большей части я не пойму, а то, что смогу понять — мне, скорее всего, без надобности. Вот Алена — другое дело: она видит вещи так же, как я, и провела с тобой всю свою жизнь.

— А что, если не секрет, тебя во мне интересует?

— Ну, я же девчонка. То, как ты чувствуешь, разумеется. Что ты любишь, от чего страдаешь.

— Не все ли тебе равно, что чувствуют мужчины?

— Странный вопрос… Нет, мне не все равно. Мужчины меня крайне занимают. Я люблю мужчин. Я сплю с мужчинами. Ты не знал?

— Откровенно говоря, на сей счет у меня почему-то сложилось иное представление.

— Из-за Алены? Так ведь вы, мужчины, не единственные, кто есть на свете. Женщины мне тоже очень нравятся: возможно, даже сильнее. Они определенно красивее, и в сексе отлично угадывают, когда ты больше настроена брать, а когда — отдавать. Если у меня когда-нибудь появится муж, вполне вероятно, он будет женщиной.

— Вика, походу, «бишка», чего непонятного? — недовольно заговорила Алена. — Сразу не видно, что ли? Я же тебе, олуху, тысячу раз рассказывала, что к чему и на что полагается смотреть в первую очередь…

— Про «бишек» не помню, — соврал я, обидевшись на «олуха» и желая устроить маленькую провокацию, — помню по «сиповок».

— Во дурак! — опешила сестренка, в то время как Вика радостно рассмеялась. — Митюш, ты сколько вообще выпил? Это даже по моим меркам неприлично. В смысле, такое я тоже рассказывала, но всему же свое место… Викуль, делай, как я: строим чопорные лица и презрительно удаляемся… Зашибись! Это у тебя такое чопорное лицо?

— Алена, чего ты, — Вика явно развеселилась. — Смешная же шутка. Только я не «сиповка», я «ладушка».

— Серьезно? — невольно отвлеклась Алена. — Добро пожаловать в клуб, детка!

— Превосходно! — сказал я. — Вот теперь у меня точно возникло ощущение, что я слишком много знаю. Убейте меня кто-нибудь!

— Будем убивать? — кровожадно спросила сестрица, обращаясь к ухмыляющейся подружке. — Или оставим мучаться?

— У вас замечательная семья, — неожиданно поведала Вика. — И вы очень нужны друг другу… Ален, давай просто пойдем к тебе. На третий раз должно получиться. Покажи мне свою комнату… Дима, спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Вика! — ответил я с огромным облегчением.

— Споки-ноки, братец! — быстро попрощалась Алена. — Нет, дай сперва поцелую на счастье. Все! Спасибо тебе, Димуль! Сладких снов. Люблю, люблю, люблю…