Семнадцатая

Глава 2

С Аленой мы не виделись две недели: с того дня, как она заехала ко мне отпраздновать завершение сессии. Праздник вышел невеселым: у сестрицы наклевывалась депрессия, а меня одолевали воспоминания о неприятном утреннем инциденте. С утра мне нанесла визит Кристина — лично уведомить о том, что между нами все кончено, и положить на стол алмазное колечко… Кристина считалась моей невестой. В границах настоящей истории о ней достаточно сказать всего несколько слов. Милая девушка. Нет, правда — милая. Шестью годами меня моложе. Из хорошей фамилии. Помышляла обвенчаться с добрым молодцем, пока тот внезапно не ударился оземь и не обернулся неведомо чем: джокером, темной лошадкой, на которую требовалось поставить собственную молодость и чаяния своего почтенного семейства. В надежде на обратную метаморфозу своего суженого, она, наравне с ее семейством, вытерпела без малого два года, прежде чем решиться поставить точку в нашем романе. Однако вспять мое превращение не сработало. Завершая прощальную сцену, Кристина всплакнула — я мужественно ее утешил. Она обняла меня напоследок — я ею воспользовался. Она приняла душ — я напоил ее кофе и проводил до машины. Вот и все…

Алена выслушала краткий пересказ нашей драмы и, помолчав, со значением изрекла, что Кристинка, по ее разумению, не зачахнет. Дескать, ходят такие пересуды. Видели ее уже пару раз с новым кавалером — таскается за ней еще с весны. Серьезный птенчик. Из деловой семьи, по нефтянке. Поговаривают, что между семьями давно все слажено — и года не пройдет, как свадебку сыграют. Так-то, братец… Она бы мне и раньше на Кристинку донесла, только зря расстраивать не хотела. Болтают-то разное, а сама Алена свечку им не держала. Не то придумала бы, конечно, куда эту свечку приладить… «С другой стороны, Тину тоже можно понять, — рассудила тогда сестренка. — Она же не бешенная в свои двадцать два и с «пятерочкой» в лифчике на твою бурлацкую лямку подписываться. Или кто ты там у нас? Люмпен? Хиппи? Дауншифтер? По любому, тот еще отец семейства… Тине гнездоваться пора, ну а ты-то куда ее из-под венца приведешь, тетерев? Сюда, что ли? Здесь же существовать нереально: из столовой унитаз слышно, и повсюду эти… прохожие». «Соседи», — поправил я Алену.

Сразу после этого сестра ненадолго слетала в Европу, как всегда, осталась ею недовольна и вернулась домой раньше положенного срока. Мы созванивались практически ежедневно: обменивались новостями, сплетничали, болтали о том о сем — среди прочего и о Кристине. Вернее, о ее отсутствии в моей одинокой жизни — дескать, три года встречались, терлись друг о дружку: склеились так, что, поди, нелегко разлепить теперь одним махом. Муторно, наверное? Алену крайне занимало мое душевное самочувствие после свершившегося разрыва: она подозревала худшее и места себе не находила, стараясь выведать, не преследуют ли меня, часом, зловещие мысли. А может, мне уже приглянулся кто-нибудь? Нет? Даже на троечку? Даже поматросить не с кем? А так-то я вообще из дому выхожу, по сторонам оглядываюсь? Ну, разумеется: куда мне, пеньку бездельному… Ладно, но хоть девочку по вызову я могу себе заказать? Есть у нее, Алены, правильный телефончик — зверски дорого и по высшему разряду, скинуть? Я отнекивался и клялся Алене в том, что со мной все в порядке. Она на время успокаивалась, но в следующий раз все начиналось сызнова.

По чести, я и сам не имел понятия, все ли со мной в порядке… Острее всего ощущаешь потерю в те черные дни, когда рассеивается и исчезает туман, которым так мудро, но так ненадолго окутывает надежда, и ты с потрясающей ясностью сознаешь, что с этого момента уже никогда не вернуть того, кого ты лишился. Расстаться и продолжать любить — худшее, что можно придумать по отношению к своему рассудку, который напрасно убеждает в том, что жизнь продолжается, что смысл ее — в нас самих, что ни один человек на земле не должен становиться залогом этого смысла. Ну да, ну да, ну да… И ты сидишь в тишине, кивая в такт увещеваниям рассудка, соглашаясь, что жизнь — распрекрасная штука, а сам между тем сладострастно грезишь о смерти. О том, как славно было бы умереть: не теперь, но как-нибудь впоследствии, например, через пару недель, когда легкокрылый самолет будет мчать тебя над облаками — и тут, допустим, у самолета отвалится мотор или, допустим, кончится горючее… И вот, воображение с готовностью рисует тебе твое бездыханное тело, что лежит себе кротко и неприхотливо где-нибудь на самом краю света, среди каких-нибудь васильков или, еще лучше, маков, начисто лишенное воли, сознания, чувств, пульса и даже эрекции… Можно ли устоять перед этой картиной и не рвануть на первый же авиарейс до маковой благодати, когда такая беззубая, такая убийственно не смертельная боль гложет тебя изнутри?

Что до вопроса — каждый отвечает на него самостоятельно. Тут важно другое: самое свежее, самое, что ли, «кровавое» переживание потери — по сути таковой еще не является. Когда любимый, по-настоящему любимый человек: тот, на ком долгое время была сосредоточена большая часть мыслей, желаний и чувств, уходит из нашей жизни, то место, которое он занимал в душе, пустеет и чаще всего воспринимается нами как рана. Однако самая эта пустота, самая боль сохраняет форму ушедшего, как скрипичный футляр хранит в себе не ничто, а точную копию извлеченного из него страдивария, состоящую из полного его отсутствия…

Пока ты помнишь, нет — пока ты носишь в себе отчетливый образ того, с кем довелось расстаться, твой человек для тебя еще не потерян. И лишь с течением времени, когда рана начинает затягиваться, боль утихает, а мысли и чувства все чаще и все охотнее обращаются на посторонние предметы, вроде работы, быта или плетения макраме, тогда и только тогда ты действительно теряешь все, что было для тебя тем самым «утраченным» человеком и о чем ты, собственно, не успеваешь даже пожалеть, так как в том-то и заключается механика настоящей потери: она совершается исподволь, нечувствительно и навсегда…

Приблизительно такими размышлениями полнились мои дни. Покойные, вялотекущие дни правоверного лодыря, усердно сохраняющего свои руки и голову от всего, что могло бы, не ровен час, оставить след в этом мире и привнести в него твой собственный отпечаток: вероятно, улучшив что-то в одной его части, но с неизбежностью сломав и расстроив в дюжине других… Пусть и не ко времени, но поясню данный пассаж: нет, я не о тщете всего сущего и, вообще, никакому сущему не стараюсь дать здесь оценку, за исключением самого себя и горстки вещей, непосредственно ко мне прилегающих. Проблема не в мире, а в том, кем сам ты привык в нем являться. И, если все, чему ты обучен, это быть лисою в курятнике или, в лучшем случае, козлом в огороде, правильнее для начала сделаться чем-то вроде человека, насколько это в принципе тебе еще доступно, и лишь после этого пытаться применить себя к делу. Иначе твоя козлиная сущность обязательно вылезет наружу и взамен звезд, к которым ты устремлялся, вновь неминуемо приведет тебя к капусте. И я сейчас не в теории это утверждаю… У Алены, к примеру, похожие переживания, но иная тактика. «Я все лучше различаю зверя внутри себя, — говорит мне она. — Он пугает и отвращает меня, но нельзя от него отворачиваться. Нужно всматриваться в его черты все дольше и внимательнее, покуда я не обнаружу себя — внутри зверя…» Интересно, это вообще что-нибудь значит? Что до меня, я пока не слишком далеко продвинулся в своем перевоплощении. Не дальше медведя в посудной лавке, если опираться на улики…

В обычное время безделье представляется мне достойным занятием, но, когда судьба подкидывает столь жирный повод для самоедства, каким рисуется расставание с девушкой (с девушкой, к присутствию которой ты, если честно, привык, и которой, по-хорошему, должен быть признателен за трудное решение, принятое ею за вас двоих), — тогда праздная голова оказывается сущим проклятием. Подобный кусок экзистенции выглядит чересчур лакомым для твоих нравственных челюстей, давно стосковавшихся по излюбленной жвачке… Я твердо решил заняться делом — все равно каким. Соскоблив с лица лишнюю щетину, я второй раз в жизни пересек порог принадлежавшей мне фирмы, где полдня вгонял в дрожь генерального, пытаясь уразуметь, чем занимаются люди, которых я во множестве повстречал в коридорах и офисах своего заведения. Кое-что усовершенствовал сразу: научил его зеленоглазую помощницу подливать в эспрессо бренди, изготавливая для нас каталонский карахильо, а также просветил, сколько пуговиц у нее должно быть расстегнуто на блузке. Потом велел созвать заседание местной верхушки и выслушал каждого, кому нашлось что сказать по вопросу: «Ну, что ж… И как вы здесь, вообще?» Потом порекомендовал всем присутствующим попробовать карахильо — непременно с лимонной цедрой и корицей. Потом подоспел мой партнер, и меня с почетом вернули из зала заседаний в кабинет руководства, чтобы обсудить со мной бесконечные колонки цифр, которые, помнится, я одобрил все до единой, а некоторые даже подписал. Последние свои наставления я выразил молчаливому шоферу, который отвозил меня домой, с уважением посматривая на меня в салонное зеркало. Наутро я припомнил все эти детали и рассудил, что вряд ли способен чем-то еще содействовать процветанию своего бизнеса…

После очередного звонка Алены, преисполненного искренней заботы и наводненного известными уже рецептами счастья, ближайший вечер я решил посвятить телу. В девятом часу я принял душ, с гордостью воздержался от акта самоудовлетворения и отправился в один из тех клубов, с которыми свел знакомство в последние годы. Бар встретил меня взвешенным в воздухе запахом алкоголя, затрапезного парфюма и пота, исходящего от разгоряченных созданий, завернувших сюда прямиком с танцпола. Большей частью создания кучились и клубились вместе, четными группками «мальчик-девочка» от одной до трех пар, хотя попадались и одинокие, непарные экземпляры, среди которых в первые полчаса мой глаз выделил двух представительниц приемлемого пола (возраста, внешности и степени подпития), нуждающихся в моем специальном внимании. Не чувствуя по адресу намеченных целей ни вдохновения, ни азарта, я положился на аппетит, долженствующий прийти во время еды, и последовательно подкатил к каждой из них, с самого начала постаравшись открыто обозначить свои аморальные намерения, с коими, впрочем, сам пока испытывал серьезные трудности. Двойное зеро! Ставка в размере двух коктейлей, заказанных мной для очаровательных незнакомок, отошла в пользу заведения. Незнакомка в красном с милой улыбкой выслушала мои откровения и, ничуть не надувшись по поводу излишней прямолинейности, посетовала на то, что вечер только начался и, как знать, чего ожидать от его продолжения. «Мелкая рыбешка первой клюет, — заявила она, обнаруживая недюжинные познания в рыболовстве. — Найдешь меня здесь часа через два, напомни об этом разговоре…» У незнакомки в сиреневом, напротив, соотношение алкоголя в крови и уровня самооценки сложилось в мою пользу, так что уже через десять минут она вовсю фехтовала передо мной хорошеньким плечиком, а еще через десять — предложила пройти в «отсек» (есть там одна комнатка для тех, кто в курсе). В ответ я рассказал ей о мелкой рыбешке и посоветовал найти меня часа через два… Право, не знаю, что мне в ней не приглянулось. Нормальная была девчонка, по всем статьям нормальная: симпатичная, даже смышленая, судя по нашей трепотне; вероятнее всего, студентка — вырвалась потусить и развлечься, пока молодость не миновала и жизнь не заела до оцепенения. Вот только с кавалером ей на этот раз повезло не слишком…

Потерпев неудачу в баре, я затесался в чилаут, притулился за столиком у стены и сквозь третий по счету хайбол принялся лорнировать немногочисленную по этому времени публику. Мне сразу же бросилась в глаза брюнетка, сидящая неподалеку в компании двух молодых людей. Один из них, белоголовый крепыш, явно претендовал на роль ее парня: ничем другим я не могу объяснить язык его тела — широченная рука блондинчика не отлипала от ляжки интересующей меня особы. В девушке имелось одно замечательное свойство: она все больше напоминала мне Ирину Губанову — времен «Первого троллейбуса» и «Снегурочки», старых советских фильмов, из числа тех, что скрашивали в последние дни избыток моего досуга. Другим замечательным ее свойством я счел стоическую выдержку, с какой она позволяла своей стройной ляжке, обтянутой черным спандексом, преть под десницей бойфренда — могучей, мясистой и наверняка жаркой, как сковорода. Любопытно, на что еще она способна… Я подхватил бокал и переместился за соседний столик, приземлившись на плюшевое сиденье — лицом к лицу с этой парочкой и бок о бок с их ничем не примечательным дружком.

— Вы просто обязаны сняться в моей новой кинокартине, — начал я без предисловий, обращаясь исключительно к брюнетке и тщательно игнорируя насупленные брови ее Дольфа Лундгрена.

— Простите, вы кто? — вежливо поинтересовалась девушка, окинув меня взглядом и по достоинству, как мне показалось, оценив совокупную стоимость моего клубного прикида.

— Продюсер, — отрекомендовался я. — А также инвестор и режиссер. Дмитрий Неверов, к вашим услугам.

— Диана, — машинально представилась брюнетка. — Вы серьезно? Что за картина?

— Даже не знаю, чему отдать предпочтение… Возможно, самое время переснять «Снегурочку». Был такой отечественный фильм в семидесятых. Смотрели? Сколько раз?

— Ни разу не приходилось, — с некоторым разочарованием ответила Диана, хладнокровно накрывая ладошкой стиснутый кулак своего соседа. — Если это прикол, то очень странный… По-вашему, я смахиваю на Снегурочку?

— Бог с вами, ничего похожего! С такой пламенной внешностью вы должны сыграть Купаву. Я что, не сказал? Купава — подруга Снегурочки и невеста Мизгиря. Впоследствии — невеста Леля, который поначалу нравится Снегурочке. В которую позже влюбляется Мизгирь. Там сложно, знаете ли…

— Как всегда, — окончательно разуверилась в кастинге брюнетка. — Благодарю, не интересует. Еще что-то или вам уже пора?

— А порно вы смотрите?

— Миша, не напрягайся! — мягко одернула девушка своего спутника, опустившего было челюсть для оглашения какой-то назревшей у него мысли. — Хотите предложить мне сняться в обнаженке?

— Нет, просто поддерживаю разговор. Я, например, обожаю смотреть порно — знаете, там такие лица…

— Не сомневаюсь, — обронила Диана. — Еще что-то?

— Не хочется никого торопить, но у меня не так много времени. Настал момент скинуть туфельку и начать ласкать меня под столом ножкой. А то я могу подумать, что совсем вас не привлекаю.

— Проваливай, приятель! — произнес наконец Миша с неожиданной теплотой. — По-хорошему тебе советую: в первый и единственный раз…

— Как же я могу? — я развел руками, выплеснув часть своего напитка на колени сидевшего рядом парнишки. — У меня тут пикап в самом разгаре…

— Ну, тогда, считай, сам напросился…

Не успел я сфокусировать взгляд, как Миша и его безымянный товарищ бережно, но прочно подхватили меня под локти и, лавируя между столиками, повлекли к занавешенной арке, ведущей в оживленную часть клуба. Споткнувшись о ковролин, я с последней надеждой оглянулся на свою Купаву, великолепную владелицу черной копны волос и тефлоновых ляжек. Она сидела нога за ногу и салютовала мне вскинутым над головой, сверкающим стразами смартфоном, увековечивая заключительную сцену нашего свидания. На выходе из зала мы столкнулись с парой мужчин, один из которых внезапно остановил наше шествие, несильно ткнув указательным пальцем в широкую Мишину грудь, и бесцветным тоном, но так, что Миша сразу ему поверил, произнес: «Дальше мы сами». «Дамочка, позвольте вашу технику», — подал голос второй. Едва ощутимо подпирая меня плечами, мужчины выбрались за мной на воздух и некоторое время безмолвно стояли рядом, позволяя мне проникнуться зрелищем немноголюдной набережной, освещенной желтоватыми фонарями, и темнеющей за ней реки. «Вас подвезти, Дмитрий Андреевич?» — негромко осведомился кто-то из двоих, черствым нечувствительным ногтем ковыряя устланную стразами крышку смартфона, накрепко зажатого в жилистых пальцах. Мне пришлось помотать головой — желтые фонари мельницей закружились перед глазами. «Игрушку верните ребенку», — с отвращением попросил я, обращаясь к порожнему пространству между моими провожатыми. «Обязательно…»

Назавтра случился еще один день: такой же очередной, такой же календарный, как и все предыдущие. Наскучив лежать пластом посреди гостиной (я опустился на пол, чтобы достать закатившуюся под диван сигарету, но затем с полчаса не мог найти повода подняться), я вдруг нехотя принялся за отжимания и после двадцати повторений ощутил беспримерный прилив энергии. Это вдохновило меня на сет упражнений для пресса, по завершении которого я совершенно самостоятельно встал на ноги, оделся в то, что попалось под руку, и, опасаясь растерять рвение, что есть духу помчался в здешний спортзал, располагавшийся на первом этаже дома. По укоренившейся привычке тренировкам я отдавал до шести часов в неделю. Однако в последние месяцы почти все мои привычки стали пошаливать (не исключая части дурных, как доказал вчерашний вечер), так что я не сразу отыскал свой шкафчик со спортивными принадлежностями, а отыскав, вынужден был обратиться к менеджеру за дубликатом ключа. Зато тренировка удалась на славу. После разминки я обошел по очереди все тренажеры, пошатал гантелями и, став на беговую дорожку напротив зеркальной стены, чесал и чесал, шпарил и шпарил по шелестящему полотну, силясь продвинуться вперед, словно вовсе не зеркало с несущимся мне навстречу двойником помещалось передо мной, а сам я наравне со своей двумерной копией стремился выскользнуть из зазеркалья. Еще долго, уже не в силах бежать, я сидел на какой-то скамье и всматривался в свое отражение: в изнуренную, взмыленную, испещренную пятнами пота фигуру, испытывая все возрастающую симпатию к тому, что я вижу, пока барышня в кремовых леггинсах и с золотистым хвостом на затылке не прошла мимо меня, не вспрыгнула на тренажер и не затеяла стричь воздух своими складными ножками. С минуту я еще старался удержать взор на своей выжатой, но исполненной воодушевления личности, однако, когда личность начала оплывать, стушевываться, эволюционировать, а затем нечаянно распалась на две кремовых, мерно скачущих вверх-вниз половинки, мне пришлось подняться со скамьи и на подрагивающих от усталости ногах отправиться в душ.

Одеваясь у шкафчика и едва стряхнув с бедер влажное полотенце, я случайно заглянул в телефон, где меня поджидало нечто непостижимое. Восемь или девять входящих звонков. С приватного номера Алены. И несколько коротких телеграмм с опечатками и душераздирающими рожицами в том ключе, что, оказывается, я куда-то вдруг пропал, все пропало и пропади все пропадом. Белый день на дворе, на секундочку! Три часа пополудни! Что опять на нее нашло? Я нажал кнопку соединения. На экране всплыла аватарка: сестра высаживается из авто в вечернем платье от Веры Вонг и демонстрирует фотографу средний палец. Алена ответила мне мгновенно: «Алло! Димочка, это ты? Это ты? Скажи что-нибудь!» Я сказал. «Ох, блядь… — могу ошибаться, но, кажется, сестренка чуть не разрыдалась. — Куда ты подевался, сукин сын? Чтоб тебе провалиться! Целый день названиваю. Пишу. Ноль внимания! Фух… А войсы мои слушал уже? Нет? Ну, если любишь меня, то лучше не слушай… Короче, я в дороге сейчас — скоро буду. Ты дома хоть? Нормально все у тебя?» Едва я приступил к успокоительной речи, как в раздевалку просочился мешковатый седенький атлет с толстыми окулярами на носу и стал ностальгически пялиться на мою моложавую конституцию. Мне вздумалось закруглить тему: «Ладно, алармистка: все живы и здоровы — можешь остыть. И приезжать ко мне не обязательно. Давай попозже созвонимся. Момент, мягко говоря, неподходящий — я тут, прости великодушно, в чем мать родила. Неудобно…» — «Ничего себе! — немедленно заинтересовалась Алена. — Звучит интимно. А кто там у тебя?» Я покосился на пожилого поклонника физкультуры: «Ну, мужчина один…» — «Как мужчина? Очумел, что ли? Прикалываешься или серьезно?» Пришлось кратко осветить ситуацию. После перенесенных волнений Алену прорвало, и мне довелось послушать, как она заходится в неуемном хохоте, попутно убеждая своего водителя, что с нею все в порядке. «Алло, братец! — вновь вышла на связь Алена. — Я ведь не успела сказать, зачем еду. Помимо спасательной миссии, конечно. Есть, о чем поговорить… Да и соскучилась — жуть просто: если не прогонишь, может, даже заночую у тебя. Ведь не прогонишь сестру?» Уловив знаменитые Аленины экивоки, я солидарным мычанием поощрил ее к дальнейшему развитию легенды. «В качестве компенсации, — продолжила она, — могу свести с потрясающей массажисткой. Алло, слышишь меня? С потрясающей! Сама только вчера познакомилась. Подруга сосватала заведение, захожу — а там она…» Здесь у Алены очень некстати перехватило дыхание (видимо, нахлынули воспоминания о дивной встрече), поэтому ей срочно понадобился еще один поощрительный возглас с моей стороны. «Молоденькая еще девчонка, подмастерье, но руки — золото. Буквально — юное дарование. Сам сможешь оценить…»

Ну, кажется, все ясно… Теперь — моя реплика. Я подыграл ей в том, примерно, смысле, что всей душой заинтересован в услугах хорошей массажистки. Дескать, чем скорее таковая сыщется, тем раньше я вычеркну этот пункт из числа своих ежевечерних молитв. Алена была удовлетворена моим сотрудничеством: «В общем, мы уже подъезжаем. Натягивай портки и иди встречать…» В действительности, подъехали они минут через пятнадцать: я как раз успел подняться в квартиру и вытряхнуть пепельницу в корзину для мусора. Вероятно, переменили маршрут… Сначала со мной связались снизу, осведомились о готовности принять гостей, а затем, как обычно, дважды прожурчал дверной зуммер и в распахнутую мной створку шагнул широкоплечий Эдик, бессменная Аленина дуэнья с тех пор, как сестре минуло шестнадцать. Второй ее спутник, с красной как кирпич рожей, коротко кивнул мне с порога и остался в сенях вместе с подопечной, предоставляя Эдику возможность скрупулезно исполнить свою часть рутинной процедуры. Сама Алена, с отрешенным лицом склонившая голову вправо, на сторону уха, в раковинке которого горбилась золотистая спинка гарнитуры, при виде меня просияла улыбкой и празднично помахала рукой. «Конечно, Вероника Сергеевна», — сказала она при этом. Я обрадованно улыбнулся Алене, вдруг осознав, как сильно стосковался по ней. Эдик же передернул кадыком и продекламировал две фразы, которые повторялись им при каждом посещении — слово в слово и с теми же мерзлыми нотками: «Здравствуйте, Дмитрий Андреевич» и «Вы позволите, Дмитрий Андреевич?» Я ему позволил, и служивый неторопливо направился в комнаты, чтобы совершить ритуальный променад по моему дому: заглянуть под диваны, исследовать холодильник, поправить подушки, опустить сиденье унитаза или чем он там еще занимался, не знаю…

«С этим нельзя не согласиться, — сахарным сопрано произнесла Алена, адресуясь к своему правому уху, и мученически закатила глаза. — Истинная правда, каждый год одно и то же… Ничего не имею против классики, однако, при всем уважении, есть классика, а есть вчерашний день… Ха-ха-ха! Совершенно верно… Золотые слова, Вероника Сергеевна… О, лучше и не скажешь… Вы не поверите, именно так я ему и ответила… А какие им еще нужны доводы? Все и так очевидно… Доказывать свою правоту — увольте меня от такой нелепости… Не может быть, вы шутите! Ха-ха! Что ж, у каждого свой стиль. Один проверит счет до копейки, другой — кинет взгляд и расплатится… Бедолага! Мне кажется, у него потом весь вечер в карманах что-то звенело: уж не мелочь ли… Да, если угодно… Разумеется, зовите и в следующий раз: это наш с вами крест, дорогая Вероника Сергеевна… О, нисколько не отвлекаете… Ах, подъехали уже? Вот так мужчины у вас! Молодцы: минута в минуту… Жаль, жаль… Хорошо, поняла вас… Хорошо, Максиму Федоровичу поклон… Сереженьке тоже… Ха-ха-ха! Тогда и я его целую… Ну нет, этого достаточно. Я девушка скромная, заступитесь там за меня… Ха-ха-ха! Всего наилучшего, Вероника Сергеевна! Берегите себя!»

Алена ткнула пальцем в гарнитуру, отключая собеседницу, и тем же скупым мановением разом обесточила свой фирменный оскал, который так часто можно встретить на ее светских фото. Видели, наверное, этот ослепительный смайл во все зубы? Публика в восторге, а вот доберманы, нужно сказать, всякий раз почему-то пугаются. Затем сестренка увидела меня, просияла улыбкой и празднично помахала рукой… Да, знаю: меня тоже неприятно кольнуло это внезапное дежавю. Даже обожгло, если откровенно… Всего минуту назад она одарила меня ровно таким же знаком внимания, после чего мне стало как-то отраднее жить на этом свете или, по крайней мере, сподручнее переминаться на пороге своего дома, дожидаясь, пока молчаливый Эдик обнюхает все его углы. Но, повторившись «на бис», в точности до нюансов, ее приветливый жест по нечаянности едва не перечеркнул охватившую меня радость, затмив совсем иным переживанием… Каким? Ну, и как же мне это выразить? Случалось ли вам, обознавшись, положить руку на плечо близкого, как вы думали, человека и испытать смятение, когда обращенное к вам лицо оказывалось лицом незнакомца? Случалось ли ощутить мгновенную горечь, когда тот, кого вы так коротко коснулись, холодно отстраняется от вашей руки, превращая в ложь, в глупую ошибку то чувство, что оживилось в вашей груди и теперь отлетает прочь, доставшись призраку, фантому? Кажется, ерунда, сиюминутная неловкость… Так и есть, если речь идет о разных людях, если вам и впрямь посчастливилось обознаться… Простите, что так серьезно это разбираю… Видите ли, Алена… В общем, представить не могу, что будет, если моя сестра, если именно этот человек окажется такой же фальшью в моей судьбе, как и многое другое… Конечно, уже через секунду я нашел ответ и приказал себе поверить, что жест ее вовсе не фикция, не подделка, не то «улыбаемся и машем», что привили нам еще с младых ногтей и которым без участия души мы могли делиться с кем угодно — с безликим скопищем на официальном приеме, с банкетом, аплодирующим в нашу честь, с заведомым ничтожеством в ложе напротив. Конечно же, Алена отвлеклась, запамятовала обо мне на мгновение, а после, стоило ей вновь завидеть брата, совершенно заново, с чистого листа пережила то же чистосердечное чувство, что и минуту назад, и обнаружила это чувство ровно так, как подсказала ее натура…

«Все в порядке», — доложил Эдик, возникая за спиной и словно разрешая своим высказыванием все мои сомнения, из-за чего я насилу подавил в себе абсурдное желание с благодарностью пожать ему руку. Алена была иного мнения: «Какой же ты скучный, Эдичка, — капризно заявила она. — Косишь под Терминатора, а сам душка… Можешь хоть разок побыть человеком? Сказать: «все в ажуре» или «все ништяк»?» — «Когда будет «ништяк», — сухо уведомил Эдик, — я скажу «ништяк». А пока — все в порядке». Алена не стала с ним спорить: она уже проникла в квартиру и ей не терпелось остаться со мной наедине. Своим нянькам она велела подняться за ней ровно через два часа: «Сначала едем куда договаривались. Потом в салон завернем, за Викой. С нею — сюда, уже с ночевкой. Да, насчет ночи — порешайте там все, что надо… Эд, сделаешь?» Эдик подтвердил, что сделает. Когда он выходил за дверь, мне показалось, что мускулы на его лице дали слабину и где-то в районе тонкого, вытянутого в нитку рта проступила угрюмая озабоченность…