Семь Оттенков Зла (ЛП)

Глава 1

Август 1702 года.

— Я вот что скажу: если это называется музыкой, — проворчал Хадсон Грейтхауз, не утруждая себя тем, чтобы приглушить голос, — то я, пожалуй, сожру свои ботинки!

Его заявленное недовольство и необычные вкусовые пристрастия были встречены слабым шипением, будто своими словами он потревожил змеиное гнездо. На деле шипение исходило, разумеется, не от представителей чешуйчатого сообщества, а от женщин, сидевших в зале и разодетых во всё, что они только могли на себя нацепить: высокие парики, обтягивающие талию корсажи и тяжелые юбки платьев с массивными кружевами. В таких нарядах они больше походили на ярко оперенных птиц в разгар брачного сезона, нежели на тех дам, которых Хадсон Грейтхауз и Мэтью Корбетт привыкли ежедневно видеть в магазинах и на улицах Нью-Йорка.

— А ты что скажешь? — подтолкнул раздраженный критик, сидящий рядом с Мэтью. Нахмуренные брови красочно дополняли его словесное негодование. — По-твоему это музыка?

— Потише! — скомандовали ему. Подумать только! Шепот и вправду может звучать как приказ, если прорывается сквозь плотно стиснутые зубы. Исходил он от женщины по имени Сара Гуднелл, сидевшей по другую сторону от Грейтхауза. В первую очередь она была бродячей гитаристкой, нередко выступавшей в таверне Салли Алмонд на Нассау-Стрит, а во вторую — нынешним любовным интересом Хадсона.

В ответ на замечание Грейтхауз обиженно насупился, и над его романтическими настроениями, судя по всему, нависла угроза. Однако следующее замечание насчет музыки он все же решил попридержать, посему и Мэтью предпочел разговору тишину.

По правде говоря, тишина сегодня не была здесь желанной гостьей. В этот августовский день Хадсон и Мэтью сидели среди четырех десятков горожан — в основном, женщин, — в концертном зале гостиницы «Док-Хауз-Инн» на скамьях из лучшего местного дуба, покрытых тканью цвета алой страсти. Цвет выбирал лично хозяин гостиницы Гиллиам Винсент. На высокой сцене концертного зала играла четверка музыкантов, чьи таланты сегодня так раздражали Хадсона, а на лице Мэтью Корбетта вызывали сдержанную веселую полуулыбку.

Выступающий квартет называл себя «Четырьмя Фонарщиками». Не возникало ни малейших сомнений в том, чьи именно фитили они сегодня намеревались зажечь. По тому, как повизгивали от восторга, задорно хихикали и неловко ерзали на своих местах женщины, Мэтью сделал вывод, что «Фонарщики» знают свое дело. Первая песня в их сегодняшнем выступлении называлась «Ловля красавиц в преддверии лета». После нескольких заявлений о том, насколько крепки и тверды шесты Фонарщиков, музыканты начали петь о том, что вызывало возбуждение в самых южных и жарких районах женских тел.

Мэтью приходилось признать, что «Фонарщики» представляли собой поистине впечатляющее зрелище. Главный певец и гитарист по имени Лоуренс Лав потрудился назвать имена и остальных участников своей странствующей труппы: на второй гитаре играл Ролли Делл, скрипача звали Адриан Фоксглав, а за странной конструкцией, состоящей не только из двух барабанов, но и из пары скрепленных тарелок, которыми нужно было управлять с помощью ножной педали, сидел Бен Довер. Впрочем, вовсе не имена и не набор музыкальных инструментов делали «Четырех Фонарщиков» впечатляющим зрелищем, а их манера одеваться. На фоне огненно-красного Лоуренса Лава, ослепительно синего Ролли Делла, Адриана Фоксглава, с ног до головы в одеждах цвета морской волны, и Бена Довера в сияющем фиолетовом костюме алые портьеры и ткань, укрывающая скамьи зала, выглядели жалкими и тусклыми.

А еще на музыкантах были парики.

И, Боже правый, что это были за парики! Будто безумный лондонский пекарь испек их в своей печи и возвысил до небывалых размеров! Над Лоуренсом Лавом будто пылал настоящий костер, сочетавшийся с его пламенным образом. Парик Ролли Делла был кричаще синим, Адриан Фоксглав будто находился под волной, накатывающей на гавань Нью-Йорка, а на голове Бена Довера темнели искусственные волосы цвета заживающих синяков и ушибов, какими пестрило все тело Мэтью после сражения со зловещим фехтовальщиком графом Дальгреном в школе для юных преступников Саймона Чепелла[1].

Можно сказать, что именно из-за последней стычки, едва не закончившейся фатально, Мэтью и сидел сегодня в этом зале. Видимо, таким образом Грейтхауз решил его приободрить. Накануне он явился на порог небольшого молочного домика Григсби, где жил Мэтью. Как ни странно, Грейтхауз пришел не для того, чтобы напомнить новому работнику агентства «Герральд», какой размазней его считает, и даже не для того, чтобы выгнать его практиковаться в фехтовании. Нет, он явился и потребовал сопроводить его и леди Гуднелл на «эту музыкальную мешанину».

— Лично я в гробу видал этот концерт, — с жаром заявил Грейтхауз. — Но Сара полна решимости его посетить, поэтому будет разумно пойти с ней. Если я не явлюсь туда, что это скажет о моем интересе к ее музыке?

— Правду? — предположил Мэтью. — Вас ведь она действительно не интересует…

— Но я не могу признать это вслух! — воскликнул Грейтхауз. — Сара прекрасная кухарка, и мне очень нравится ее жареная курица. К тому же благодаря Саре в таверне Салли Алмонд я обедаю со скидкой… [2]

— Должно быть, вы это весьма цените.

— Да, ценю! И мне не нравится твой тон, Корбетт! Так что подбери сопли и готовься завтра посетить «Док-Хауз-Инн» в нашей компании в два часа пополудни. Я вовсе не хочу в одиночестве встречаться лицом к лицу с этой отвратительной постановкой. Твой билет уже куплен, возражения не принимаются.

Несчастью нужна компания, — подумал Мэтью.

Спорить было бесполезно. Он решил, что лучше не злить эту ходячую гору мышц, поскольку именно она будет продолжать делать из новичка агентства «Герральд» достойного фехтовальщика. Учитывая это, Грейтхаузу стоило угодить во имя собственного благоприятного будущего.

Впрочем, была и иная причина, по которой Мэтью сегодня обретался среди этой публики. Она была связана со странным финалом дела одной пожилой дамы, которую прозвали Королевой Бедлама. Кровавая карточка, присланная Мэтью в качестве смертного приговора от таинственного Профессора Фэлла, тяготила его ежечасно, лишая его как дневной непринужденности, так и ночного сна. Оттого Мэтью и предпочитал общество Грейтхауза. Да, тот казался ему задиристым мужланом, обладающим весьма скудным умом. Однако это был скудоумный мужлан, на которого можно положиться, ведь он был вполне способен отразить дубинку, клинок, пулю и или удавку (одно из излюбленных приспособлений наемников Профессора Фэлла). Стало быть, пока опасность витает в воздухе, следует находиться в обществе Грейтхауза каждый раз, когда представляется такая возможность.

Тем временем «Фонарщики» разошлись в полный голос, ведущую партию Лава подхватывали и дополняли Делл и Фоксглав. Что поражало Мэтью — и остальную аудиторию, — так это подвижность музыкантов. Во время своего выступления «Фонарщики» не сидели, а стояли и перемещались по сцене туда-сюда. Им нравилось трясти своими яркими париками, и, как ни странно, это приводило в экстаз не только их самих, но и сидящих в зале дам. Женщины трепетали от восторга, в то время как мужчины в большинстве своем угрюмо покуривали трубки, погружая зал в табачный туман. Все «Фонарщики» были почти что юношами лет двадцати с небольшим — такими же, как Мэтью. И каждого из них вполне можно было назвать красавчиком. Кроме, разве что, Довера, чей монструозный нос вполне мог послужить крючком для треуголки — а то и для нескольких.

Музыканты, покачивая своими цветными париками, перешли к новой песне под аккомпанемент барабанного боя:

— Тоска смертная, — простонал Грейтхауз, после чего недовольно фыркнул, потому что Сара ткнула его локтем под ребра.

Зазвучала следующая мелодия:

— Рот ты свой прикрой! Как тебе такое? — воскликнул Грейтхауз достаточно громко, чтобы вызвать смешки сидящих рядом мужчин. Не обошлось, правда, без ворчливых замечаний женщин и злых взглядов самих «Фонарщиков».

— Господи, помилуй! — мученически протянул Грейтхауз. Губы покривились в гримасе отвращения, а слова вырвались из горла противным гортанным клекотом.

— Благодарим всех прекрасных дам и всех джентльменов с хорошими манерами. Вы — прекрасная публика! — провозгласил Лоуренс Лав, когда песня закончилась, а последние женские аплодисменты отзвучали. — Сейчас мы хотели бы сыграть особую песню. Она была важной частью наших выступлений с тех самых пор, как мы стали играть квартетом в Ливерпуле три года назад! С того дня мы выступали на самых величественных сценах Англии…

— Я не знал, что в конюшнях есть сцены, — шепнул Грейтхауз на ухо Мэтью. На этот раз он постарался говорить достаточно тихо, чтобы не заработать очередной тычок в ребра.

— … и сегодня мы выступаем в этих славных колониях! — продолжал Лав. — Буквально недавно мы вернулись с потрясающего концерта в великом городе Бостоне. Но довольно разговоров! Я не буду вас томить. Рады исполнить перед вами песню, которая, можно сказать, направила «Четырех Фонарщиков» на путь славы и дала нам возможность познакомиться с такой замечательной, благородной и… о, да… обворожительной публикой! Итак… «Баллада о вожделеющем баране»!

— Храни нас, Боже, — проворчал Грейтхауз так, чтобы его слышал только Мэтью. Мэтью, в свою очередь, подумал, что, если б Хадсон умел петь и играть на гитаре, его творения носили бы примерно такие названия.

Встряхивая париком и бренча на гитаре под аккомпанемент второй гитары, скрипки и барабанного ритма, Лоуренс Лав, чьи широко расставленные ноги, похоже, приводили женскую часть публики в неописуемый восторг, запел:

— Немедленно остановить эту непристойность! — раздался крик из задней части зала, заставивший почти всех, включая Мэтью и Грейтхауза, подпрыгнуть от неожиданности. Следом прозвучал грохот, похожий на удар чем-то деревянным о дубовый корпус шестидесятипушечного военного корабля. Этот шум заставил всех притихнуть. Даже «Фонарщики» замолчали. Зрители чуть не свернули шеи, пытаясь разглядеть, что за представление началось в дальней части зала.

В «Док-Хауз-Инн» ворвался главный констебль Гарднер Лиллехорн, великолепный в своем небесно-голубом костюме с облаками оборок на шее и манжетах и в голубой треуголке, увенчанной солнечно-желтым пером. Правда, сам он не излучал ни намека на солнечный свет. Наоборот, его узкое бледное лицо с черной козлиной бородкой выражало глубочайшее отвращение, а негодующее постукивание тростью по ближайшей скамье напоминало летние громовые раскаты.

Однако куда громче звучали удары черной дубинки приземистого рыжеволосого коренастого так называемого констебля Диппена Нэка, чей рот, редко пустеющий от рома, сейчас открывался, чтобы кричать в такт голосу своего наставника:

— Непристойность! Непристойность! Непристойность!

Казалось, он даже не знал, что означает это слово.

Зрители стали один за другим подниматься со своих мест, начался хаос. Некоторые женщины оправились от шока и разразились возмущенными криками. Мужчины же продолжали молча покуривать свои трубки.

Вслед за Лиллехорном и Нэком появились еще три крепких джентльмена, в которых Мэтью узнал местных констеблей. Похоже, это была тщательно спланированная атака на музыкальные таланты «Фонарщиков», которые сейчас хранили столь нехарактерное для них молчание. Только Довер осмелился последний раз нажать на педаль своих тарелок, будто бы давая отзвучать последней ноте.

Однако кое-кто вовсе не собирался оставаться немым. Из первого ряда скамей выскочил похожий на чертенка мужчина ростом не более пяти футов. Ему было около шестидесяти, на макушке стояла торчком единственная прядь седых волос. Чем-то эта прядь напоминала бороду, только растущую вверх тормашками. Низко опущенные косматые брови бросали на глаза грозную тень, сходясь над переносицей, словно две армии, бьющиеся за холм его носа.

— Это еще что такое?! — закричал чертенок с жаром, ничем не уступающим Лиллехорну. — Как понимать это безобразие? — И, прежде чем он высказал свой довольно ненужный вопрос, он успел почти что вскарабкаться на высокого констебля. Вид у него был такой, будто он собирается прокусить Лиллехорну его безупречные колени в синих чулках.

— Непристойность! — невпопад ответил ему Диппен Нэк, толкнув маленького человечка дубинкой в грудь, а затем с гордой ухмылкой оглядел всех присутствующих, убеждаясь, что никто не ставит под сомнение его умение остудить чужой пыл.

— Джентльмены, джентльмены, — встревожился Гиллиам Винсент, который носился по залу со скоростью лопастей ветряной мельницы.

Вопли разъяренных женщин к этому моменту достигли своего апогея, и Мэтью заметил парочку крепко сложенных дам из заведения Полли Блоссом. Они выглядели так, будто собираются засучить свои кружевные рукава и хорошенько раскрасить лица констеблей в цвета Бена Довера.

— Тишина! Тихо, я сказал!

Но приказ Лиллехорна остался без внимания. Мэтью от души позабавило выражение растерянности и страха перед воительницами в юбках на лицах высокопоставленного констебля и его жестокого прихвостня.

Вдруг через распахнутые двойные двери в зал проникла еще одна фигура в юбке, высокая и нескладная. Она подняла обе руки в зеленых перчатках и прокричала глубоким мужским голосом:

— По моему приказу это ужасное представление завершается прямо сейчас! Любой, кто воспротивится, может провести ночь за решеткой вместе с этими четырьмя зверями!

Не стоило этого говорить, и губернатор Эдвард Хайд, Лорд Корнбери, сразу осознал свою ошибку, потому что перед ним возникла стена из женщин, готовых ринуться в бой. Их незадачливые мужчины делали робкие попытки удержать дам, но не очень в этом преуспевали.

— Я хотел сказать, под домашним арестом! — исправился Лорд Корнбери. Будучи политиком, он умел поджарить яйцо до того, как оно будет брошено ему в лицо. А также он был чрезвычайно моден в своем пышном бледно-зеленом платье, высоком белом парике с локонами и с безупречным макияжем. — Однако для этих четырех распространителей непристойности тюремная камера — самое место!

— Будьте вы прокляты, леди! — крикнул старый чертенок и тут же прикрыл рот рукой. — То есть… не леди… сэр… Вы прервали выступление музыкантов! Они вовсе не…

— Мне прекрасно известно, что они делают, сэр! — перебил его губернатор. — Я так понимаю, вы их управляющий? Сидни Содд, кажется?

— Мое имя известно на весь мир, как звезда, сияющая на небесах! И это — самое вопиющее безобразие из всех, что мне доводилось видеть!

— Да неужели? Вы хотите сказать, что уже забыли, как четыре дня тому назад вас и всю вашу шайку посадили за решетку в Бостоне именно за эту развратность? К нам прибыл пакетбот[3] из Бостона, чтобы предупредить нас о том, какое нас ждет… — он наморщил нос, подбирая слова, — событие.

— Если он хочет увидеть развратность, — шепнул Грейтхауз на ухо Мэтью, — ему лучше отправиться со мной на ночную экскурсию по тавернам.

— Протестую против такого обращения! — упорствовал Содд. — В Лондоне этих молодых людей считают артистами высочайшего достоинства! Бостонские пуритане начисто лишены чувства прекрасного!

— У меня нет мнения на этот счет, сэр, но я точно знаю одно: это Нью-Йорк, а не Новый Лондон, и непристойность никогда не будет встречена с радостью в этой прекрасной гавани! Лиллехорн, исполняйте свой долг и забирайте этих преступников! Ночь в тюрьме должна охладить их пыл!

— Нам нужно быть в Филадельфии через два дня! Вы не можете нас задержать!

— Только послушайте, что он болтает, Лиллехорн! Да, я видел те буклеты, что вы раздавали, и знаю ваше расписание. Филадельфия, затем Чарльз-Таун. Я уверен, что местные власти оценят по достоинству нашу приверженность нравственности! Увести их!

— Я не позволю арестовать себя, как какого-нибудь преступника! И мои компаньоны тоже не позволят с собой так…

Содд осекся на полуслове. Двое мужчин, которых Мэтью не узнал, вошли в зал и остановились позади констеблей. Один был по-медвежьи крепким, второй худым, с треугольным лицом и хищным носом, напоминавшим ястребиный клюв. Они ничего не делали, только стояли и смотрели на Содда. Однако даже этим они вызвали у коротышки заметное беспокойство.

— Что ж, х-хорошо! — с запинкой воскликнул Содд. — М-мы пойдем с вами мирно. Да… да, мы не будем сопротивляться. Забирайте инструменты, ребята! Ночь в тюрьме будет не такой уж ужасной, правда? — И хотя этот вопрос был формально адресован Лорду Корнбери, задавая его, Содд неотрывно смотрел на вновь прибывших мужчин.

— Все удобства, которые мы предоставляем мастерам извращений, будут вашими. Лиллехорн, уводите их! И осторожнее с этой дубинкой, Нэк. Мы же не хотим причинить вред нашим посетителям.

Ухмылка на лице Нэка потускнела.

Когда всех пятерых вывели из зала, Мэтью заметил, что мужчины, столь встревожившие Содда, следуют за конвоем на некотором расстоянии и тихо о чем-то переговариваются.

Лорд Корнбери не спешил уходить — его представление еще не закончилось.

— Расходитесь, леди и джентльмены! Имейте в виду, что я, как ваш губернатор, всегда готов обеспечить вашу безопасность, это мой священный долг. Эти так называемые музыканты уедут из нашего города завтра же, и скатертью им дорога! — Его глаза заблестели. — А теперь… позвольте откланяться.

Мэтью шел по Бродвею, согретому жарким летним солнцем, в компании Грейтхауза и Сары. Воздух был горячим и влажным. Сара высказывала Грейтхаузу свое недовольство насчет произошедшего, не сдерживая пламенных реплик. За такие непристойные речи ее и саму могли запросто упрятать в тюрьму. Грейтхауз не говорил ничего, ввиду чего его умственные способности показались Мэтью уже не такими скудными.

Бродя взглядом по окрестностям, Мэтью вновь наткнулся на двух мужчин, напугавших Содда. Они так и продолжали двигаться вслед за процессией, держась на некотором расстоянии. Пусть они и делали вид, что вяло и неторопливо прогуливаются, Мэтью был уверен, что они двигаются именно в сторону тюрьмы. Добравшись туда, они понаблюдали, как Содда и «Фонарщиков» уводят, а затем развернулись и побрели в другом направлении.

Это завело часы любопытства Мэтью и заставило их тикать.

Глава 2

— Это странно, Вы так не думаете? — спросил Мэтью.

— Нет.

— Имеете в виду, что это не кажется вам странным? Или что вы не думаете?

Грейтхауз оторвал взгляд от бумаг на столе. Он записывал подробности дела мужчины, который подозревал свою жену в романтических отношениях со странствующим проповедником, с коим ее несколько раз видели на улицах. Выяснилось, что на самом деле она встречалась с проповедником, чтобы тот помог нагнать страх Божий на ее мужа и пресечь его регулярные визиты в заведение Полли Блоссом, обладающее весьма дурной репутацией. Мэтью позабавило то, что Полли Блоссом никогда не получала обвинений в «непристойности», ведь ее регулярные пожертвования в «фонд обслуживания» пополняли роскошный гардероб Лорда Корнбери. «Фонарщики» же таких пожертвований не делали, посему их ждала иная судьба, а именно стать лишь небольшой сноской в истории Нью-Йорка и вскоре кануть в забвение.

— Послушай, Корбетт, — сказал Грейтхауз тоном, которым запросто можно было пугать маленьких детей… или диких быков, — я понимаю, ты наверняка горд собой после того инцидента у Чепелла. Наряжаешься в костюмы, которые шьет для тебя Ефрем Оуэлс, читаешь про себя восхваления в «Уховертке». Но на деле ты как был слюнтяем, так им и остался, и стоит мне разок отвесить тебе оплеуху, и всему этому до боли скучному эксперименту с твоей работой в агентстве «Герральд» придет конец. Иными словами, заткнись.

— К слову о скуке, — не унимался Мэтью. Разум подсказывал ему, что не следует идти дальше в этой беседе. Но, может быть… еще шажок? — Полагаю, вам сейчас больше нечего делать?

— Отчего же? Как раз подумываю дать тебе по морде.

Из дальнего угла офиса на верхнем этаже дома номер семь по Стоун-Стрит послышался стук и грохот. Следом прозвучало нечто, напоминавшее приглушенное стариковское ворчание.

— Видишь, что ты натворил? — спросил Грейтхауз, занеся перо над чернильницей. — Ты их разозлил.

— А я думаю, их всполошили ваши угрозы, — парировал Мэтью.

Два призрака, обитавшие в этом доме наряду с агентством «Герральд», постоянно дрались из-за подгоревших кофейных зерен. Земной драки, окончившейся тем, что оба ее участника свернули себе шеи, упав с лестницы и вывалившись на улицу, не хватило, чтобы унять их беспокойные души.

— Я все же продолжу мысль, — вновь заговорил Мэтью, когда Грейтхауз вернулся к своим записям. — Не кажется ли вам странным то, что Сидни Содд с пеной у рта протестовал против ночи в тюрьме ровно до того момента, пока в зале не появились двое мужчин? Сразу после этого он будто захотел, чтобы и его, и «Фонарщиков» посадили в камеру.

Прежде чем ответить, Грейтхауз написал еще несколько строк.

— Полагаю, ты грыз этот камень всю ночь?

— Не всю ночь. Всего несколько часов.

— Значит, ты впустую потратил несколько часов. Мне плевать на Содда, «Фонарщиков» и тех двух мужиков. Дело закрыто.

Мэтью откинулся на спинку кресла. В помещении были открыты все окна, но летняя жара на верхнем этаже все равно была угнетающей. С улицы доносился шум телег, карет и повозок, проезжавших мимо по Бродвею. Также из окна тянуло зловонием скота, который эти телеги, кареты и повозки тянул. Да и в офисе витали запахи пота. Поделать с этим ничего было нельзя: в такую жару потели даже те, кто просто лежал на спине. Не вспотеть можно было, разве что, сидя неподвижно и размышляя о чем-то бессмысленном.

К удивлению Мэтью, Грейтхауз вдруг возобновил разговор:

— Если бы Корнбери захотел найти настоящую непристойность, ему следовало бы прогуляться по докам в любое время дня. Особенно в августовскую жару. Я полагаю, он решил остановить концерт только из-за письма пуритан[4] из Бостона. Они воззвали к его морали, он должен был отреагировать. Уверяю тебя, из Филадельфии и Чарльз-Тауна «Фонарщиков» теперь выгонят таким же пинком под зад, если не хуже. И правильно сделают. Не стоит поднимать такие темы в присутствии дам.

— А мне показалось, что дамам очень понравилось выступление. Разве вы станете спорить с тем, какую значимую роль играют сексуальные темы в искусстве на протяжении всей его истории?

— Спорить не стану, потому что ни черта в этом не смыслю. Но я знаю, что дам следует оберегать от такого…

— В самом деле? — Мэтью приподнял брови. — В скольких тавернах, где вы побывали, сексуальность в буквальном смысле капала со стен, а дамы использовали ее в качестве клея?

— Это совсем другое дело, — фыркнул Грейтхауз. — Женщин, работающих в тавернах, я не называю дамами.

— Надеюсь, Сара никогда не услышит от вас подобного. Иначе ваша курица окажется пережарена.

— Ты понял, что я хотел сказать.

— Вовсе нет. И раз уж вы начали затягивать эту петлю, вам следует затянуть ее потуже.

Грейтхауз шлепнул перо на стол, испачкав бумагу кляксами чернил, что свидетельствовало о его нарастающем гневе. Однако он проглотил то, что собиралось вот-вот сорваться у него с языка. Вместо этого он предпочел нанести ответный удар:

— А ты сам давно видел ту девушку?

— Какую девушку? — Мэтью всеми силами попытался не показать смущения, но голос все равно предательски дрогнул.

— О, да ладно! — Рот Грейтхауза растянулся в волчьей ухмылке. — Внучка Григсби! Та, которую чуть не укокошили на пару с тобой!

— Нет, я не видел ее в последнее время.

— Верится с трудом. Ты же буквально живешь у них на заднем дворе! Я думал, ты обедаешь с ними.

— В последнее время я обедаю в тавернах.

— Тогда ты тратишь впустую не только свое время, но и свои деньги. Что изменилось?

— Прошу прощения? — Мэтью изобразил непонимание, хотя прекрасно знал, к чему клонит его собеседник.

— Что изменилось, — медленно, будто обращаясь к слабоумному, повторил Грейтхауз, — в твоих отношениях с Григсби? Особенно с этой девушкой?

— У нас нет никаких отношений. Я просто снимаю у них жилье.

— Хм. Знаешь, а она ведь хорошенькая. Настоящая красавица, если подумать. Если ты спас ее от смерти, ты вполне можешь потребовать взамен какую-нибудь награду.

— Берил Григсби, — отчеканил Мэтью со всей высокомерностью, на которую только был способен, — приносит несчастья всем, к кому прикасается. Посему я предпочитаю не прикасаться к ней и не желаю, чтобы она прикасалась ко мне. — Его и без того хмурое выражение лица помрачнело сильнее. — Награду? Поверьте мне, лучшей наградой для меня будет никогда больше не встречаться с этой девушкой.

— Знаешь, что я тебе скажу, думатель ты великий? Что-то уж больно много ты жалуешься, — злорадно заключил Грейтхауз. — Кстати, как тебе это прозвище? «Думатель». Я его в «Уховертке» вычитал. Так Григсби восхвалял твои таланты «решателя проблем». Слово корявое, но он тобой восхищается, знаешь ли. Если уж ты его смог вокруг пальца обвести, сможешь проделать то же самое и с его внучкой.

Мэтью не видел смысла как-либо реагировать на подобные провокации, поэтому просто промолчал и повернул кресло так, чтобы не видеть лицо Грейтхауза. Вместо того он предпочитал рассматривать далекие зеленые холмы Нью-Джерси, мерцающие в летнем зное.

По правде говоря, Берри Григсби почти не разговаривала с ним и, казалось, нарочито избегала его в течение двух недель, что миновали с тех пор, как он спас ее жизнь в поместье Чепелл, заставив обильно нанести на лицо конский навоз, чтобы не стать жертвой хищных ястребов. А недавно она пришла к нему в молочный домик с совсем другим настроением и пригласила его на вечеринку к Салли Алмонд, однако он отказался.

Теперь между ними снова наросла корка льда.

Пусть в «Уховертке» Мэтью называли героем, в присутствии Берри Григсби он вовсе не чувствовал себя таковым. Он винил себя за то, что девушка чуть не погибла, потому что угодила вместе с ним в тот переплет. Мой защитник, так она его назвала. Мэтью же рассудил, что лучшей защитой для Берри будет держаться от него подальше. Не стоит втягивать ее глубже в те проблемы, которые могут выпадать на долю решателя проблем.

Мэтью размышлял об этом, когда вдруг услышал, как дверь открывается, а на лестнице звучат чьи-то приближающиеся шаги.

Грейтхауз убрал перо и сказал:

— Надеюсь, ситуация стоящая. — Он явно подразумевал, что хочет заполучить набор поинтереснее, чем обиженная жена, безвинный фанатичный проповедник и блудливый муж.

И кто еще мог войти в этот офис, если не Сидни Содд, который выглядел ничуть не хуже после ночного отдыха в тюрьме? На нем красовался коричневый костюм с темно-синим кантом. Войдя, он тут же снял треуголку, обнажив единственную прядь волос, торчащую у него из макушки на манер восклицательного знака.

— Джентльмены, — поздоровался он со всеми присутствующими. — Я Сидни Содд, и мне сообщили, что вы решаете проблемы.

— Верно, — сказал Мэтью, вставший в знак уважения. Грейтхауз не стал следовать его примеру. — Я Мэтью Корбетт, а это мой партнер…

— Хадсон Грейтхауз, — рявкнула гора мышц, перебивая его. — А мистер Корбетт — мой коллега. Чего вы хотите?

— Кажется… у меня проблема.

— Догадываюсь, — хмыкнул Грейтхауз. — Но мы не умеем возвращать слух глухим. Сожалею.

Содд несколько секунд ошеломленно таращился на него, а затем его губы вдруг расплылись в улыбке, а из груди вырвался тихий смешок.

— О, так вы шутите! Ах, да… я же помню вас на вчерашнем концерте. Вы ведь были там?

— Вы называете это концертом? А мне показалось, что две армии сошлись в бою, а моя голова оказалась прямо посередине.

Улыбка на лице Содда сохранилась, хотя ее края слегка опустились.

— Простите мистера Грейтхауза, сэр, — вмешался Мэтью. — Поскольку в настоящее время он описывает дело, которое утомило его мозг и не давало ему покоя в течение почти сорока минут, он не может быть достаточно вежливым. Не желаете ли присесть? — Он указал на дополнительное кресло, стоявшее напротив стола. Как только Содд сел, Мэтью сделал то же самое. Грейтхауз потянулся за пером, однако пальцы его не послушались, и он бросил попытки закончить с делом.

— Ну хорошо, — тяжело вздохнул Грейтхауз. Отерев жаркий пот со лба тыльной стороной ладони, он мрачно посмотрел на Содда. — В чем ваша проблема? — И продолжил, не дав клиенту ответить: — Я думал, вы и ваша группа сегодня отбыли в Филадельфию.

— Да, что ж… Мы с «Четырьмя Фонарщиками» забронировали билеты на пакетбот, который отправляется в три часа. Мне сказали, что при попутном ветре мы доберемся до города завтра вечером, и на эту же ночь запланирован наш первый концерт. Так что, по сути, наше расписание не изменилось.

— Я сомневаюсь, что вам позволят закончить хотя бы один концерт так, как вы задумывали. Вам не кажется, что «Фонарщики» слишком пикантные для смешанной публики? — едко заметил Грейтхауз.

— Пикантные, сэр?

— Да! Пикантные, Содд. И это еще мягко сказано!

— Пикантные, — повторил чертенок, будто смакуя это слово на языке. На его щеках вспыхнул румянец, он наклонился к Грейтхаузу с обольстительной улыбочкой. — Да, сэр! Вы попали прямо в цель! В самое сердце, в легкие, в мозг! Пикантные! И сам Господь вот-вот добавит «Фонарщикам» перчинки, чтобы они смогли разжечь настоящее пламя!

— А мы было подумали, что у нас появился клиент, — сказал Грейтхауз, обратившись к Мэтью. — Но нет, этого джентльмена следует немедленно доставить в бедлам и привязать к койке.

— Я думаю, вам следует объясниться, сэр, — настоял Мэтью, и Содд кивнул с лихорадочным рвением.

— То, что сегодня кажется пикантным, — начал он, — завтра будет в порядке вещей! Это и есть сердце, легкие и мозг музыки, джентльмены! Не только музыки, но и представления. Искусства. Настоящий художник должен продолжать двигаться вперед! Всегда, всегда только вперед! И мои подопечные — они всегда идут только вперед! О, я видел в них величие, джентльмены! Знаете, что я видел?

— Величие? — повторил Грейтхауз без намека на энтузиазм.

— Я видел то, чего никогда не видел прежде! И в этом вся суть! Всем и всегда нужно увидеть то, что никто никогда не видел прежде! То, что никогда прежде не звучало, должно быть услышано! Их песни, их внешний вид, их владение сценой и публикой… и да, джентльмены, их пикантность! Вы знаете, они ведь сами решили, что по сцене надо двигаться! И, уверяю вас, я видел, как десятки женщин теряли рассудок и бросались вперед, чтобы только поцеловать рукава их костюмов! Я видел слезы в их глазах, я видел…

— Пробки в их ушах? — предположил Грейтхауз.

— Ладно. Согласен, их музыка не для всех. Конечно же, не для людей в возрасте. Она для молодых, потому что именно через молодых искусство берет новый виток на своем пути через человечество. У молодых нет затвердевшего ума и закостеневших чувств, которые мешают свободе мышления и смелым действиям! Если бы не молодежь, весь мир затвердел бы и рассыпался на куски, ибо только молодые сохраняют его свежим и бодрым! Так что да, музыка «Четырех Фонарщиков» предназначена для молодежи, и я славлю свою судьбу, которая свела меня с ними и позволила вести их вперед.

— Вы эту речь перед зеркалом практикуете? — спросил Грейтхауз.

— Если хотите, смейтесь, сэр. Но то, что можно назвать непристойностью, Шекспир вовсю использовал как в своих комедиях, так и в трагедиях. Даже в Библии вы можете найти то, что некоторые назовут извращением. Например, Песнь Песней Соломона[5]. Соломон владел гаремом из ста сорока женщин, а позже расширил его до тысячи. Ваш Лорд Корнбери посадил бы великого царя за решетку за его буйные страсти?

— Вероятно, — пожал плечами Грейтхауз.

— Я лишь хочу сказать, что «Четыре Фонарщика» олицетворяют собой будущее музыки. Смесь песни и исполнения, способную вызвать эмоции у публики, завоевать их сердца. За ними будущее, нравится это вам или нет. И их путь переймут другие артисты и будут идти по нему дальше, даже после того, как мы с вами сгнием в могиле.

— Страшно подумать, — буркнул Грейтхауз. — Не о могиле, а о будущем музыки, если «Фонарщики» станут ее авангардом.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул Мэтью Содду. — Но, если завершить рассуждения о музыке и об искусстве, в чем ваша проблема?

— Проще говоря, — помедлил Содд, — нам нужен охранник. А лучше два. И в звонких монетах у нас недостатка нет.

— Охранник? От кого вас охранять? — подтолкнул Грейтхауз. Несмотря на демонстрируемый скепсис, его интерес в эту самую минуту возобновился.

Содд долго молчал, устремив взгляд в половицы, поэтому Мэтью решил подтолкнуть его:

— За вами вчера следовала пара мужчин. Кто они?

Взгляд Содда резко оторвался от пола и устремился к Мэтью.

— Пара мужчин?

— Вы знаете, о ком я говорю. Двое мужчин, чье присутствие вчера заставило вас чуть ли не напроситься в тюрьму. Туда, где вы и ваши подопечные будут в безопасности. Вы знаете имена ваших преследователей?

Содд снова помедлил с ответом. Лишь через несколько секунд он неуверенно начал:

— Того, кто покрупнее, зовут Гро. Худой — Спрейн. Отвечая на ваш следующий вопрос: они наемные убийцы.

— И кто их нанял? — Когда Содд не ответил, Мэтью подтолкнул его снова: — Сэр, нам нужно услышать всю историю, иначе я сомневаюсь, что мы сможем быть вам полезны. Кто нанял убийц, и кто является их целью?

— Ну, хорошо. Их нанял Эдгар Аллерби, а целью, как мне кажется, является Бен Довер, наш барабанщик и один из авторов наших песен.

— Продолжайте, — кивнул Мэтью.

Содд поерзал в кресле.

— Аллерби владеет несколькими кофейнями в Лондоне, а также в других городах Англии. С «Фонарщиками» был заключен контракт на проведение концертов в нескольких его заведениях. Вы должны знать, что Аллерби больше любит ром, чем кофе, и он баснословно богат. А еще он тучный бандит, женившийся на девушке, годящейся ему в дочери. И в этом проблема. Похоже, Бен и жена Аллерби… немного развлеклись. Ну… или все было чуть серьезнее. Бен пользуется огромной популярностью у женщин.

— Это тот парень с носом длиной в милю? — спросил Грейтхауз. — Тот самый?

— Вы знаете, что говорят про большие носы, сэр, — сказал Содд, и это не было вопросом. Грейтхауз инстинктивно потянулся к собственному носу, чтобы оценить его размер. Лишь на полпути он понял, что делает, и опустил руку.

— Итак, — продолжил Содд, — жена Аллерби Элис была настолько очарована Беном, что решила отказаться от своего брака и последовать за труппой, чем весьма сильно ранила своего ревнивого мужа, а мы стали объектами его вечной ненависти. К слову о могилах. Жена Аллерби исчезла без следа за две недели до того, как мы покинули Англию. Она собиралась отправиться в колонии одна, так как Бен… у Бена пылкий нрав, и он никогда не планировал остепеняться. И он ясно дал Элис это понять. Однако она вскоре прекратила посещать наши концерты, как и писать Бену довольно страстные письма, когда он сообщил ей, что мы оправляемся в этот тур.

— Так, может, она просто вернулась к мужу? — предположил Грейтхауз.

— Зная репутацию Аллерби, я сомневаюсь, что он с легкостью принял бы ее обратно. Для него она — порченый товар. Да, возможно, она попыталась вернуться к мужу, это не исключено. Однако дело в другом: на последних трех наших концертах вместо нее присутствовали те двое мужчин, которых заметил мистер Корбетт. Они следовали за нами до самой гостиницы. Незадолго до того, как мы сели на корабль в Бостон, однажды вечером, возвращаясь с выступления, мы услышали кошачий визг из переулка. Это дало нам понять, что там что-то происходит. А мгновение спустя пуля чуть не расколола Бену череп. В нас выстрелили бы снова, если б рядом не оказался констебль. Я навел справки у своих коллег, которые могли бы знать этих двоих — некоторые люди в нашем деле часто пачкают руки в грязи, если вы понимаете, о чем я. Так вот, в узких кругах ходили слухи, что Аллерби нанял убийц, чтобы отомстить Бену… ну и заодно убить остальных «Фонарщиков».

— А в Бостоне вы видели этих Гро и Спрейна? — спросил Мэтью.

— Нет. Должно быть, они сели на следующий корабль после нашего. Следить за нами не составляло труда, поскольку до того, как появились эти наемники, я подал объявление о нашем туре в Лондонскую «Газетт». Я думал, если мы на некоторое время покинем Англию, гнев Аллерби поутихнет. Я полагаю, что Гро и Спрейн отправились в Бостон, поняли, что упустили нас, но нашли один из наших буклетов. Там были указаны города, в которых мы собираемся выступать. Я был шокирован, увидев их здесь вчера, поэтому даже испытал облегчение, поняв, что мы можем провести ночь в тюрьме. Понимаете, джентльмены, зачем мне понадобились ваши услуги? Я прекрасно понимаю, что Гро и Спрейн следят за нашими перемещениями, однако мы далеко не всегда замечаем их. — Содд переводил взгляд с Мэтью на Грейтхауза и обратно, его лицо становилось все мрачнее с каждой минутой, а две косматые брови все ближе сходились к переносице. — Мне нужна ваша помощь, джентльмены, чтобы предотвратить расправу над моими мальчиками.

— Ясно, — сказал Мэтью. — Но почему бы не поехать в Филадельфию в экипаже? Я полагаю, так поездка пройдет гораздо быстрее, чем на пакетботе, который делает крюк через Делавэр и идет вверх по реке.

— Может, и нет, — возразил Грейтхауз. — Это зависит от паромов. Иногда приходится часами ждать, пока они разрешат свои проблемы, чтобы остальные могли продолжить путь. А иногда все проходит быстрее.

Содд кивнул.

— Есть и другая причина. Вы хоть представляете себе, какой вред можно нанести инструментам в экипаже? За сломанную гитару, скрипку или барабан придется чертовски дорого заплатить, а здесь, осмелюсь сказать, не так уж много приличных ремонтных мастерских. Нет-нет, нам подходит более плавное путешествие по воде.

— А почему тогда вы не отплыли на утренней лодке? — спросил Грейтхауз. — Она отходит в шесть.

— Нас освободили только в восемь, — ответил Содд. — И мне пришлось поторопиться, чтобы найти нужный пакетбот со свободными каютами. Так что ситуация обстоит… так, как она обстоит.

Мэтью и Грейтхауз некоторое время хранили молчание. Содд решился на последний вопрос:

— Каким будет ваше решение, джентльмены?

— Я ненавижу вашу музыку, если ее вообще можно так назвать, — сказал Грейтхауз, — но водное путешествие привлекает меня куда больше, чем нью-йоркский августовский зной. Вы говорите, сначала Филадельфия, потом Чарльз-Таун?

— И мы надеемся снова сыграть в Филадельфии, Нью-Йорке и Бостоне на обратном пути. Но… посмотрим.

— Мэтью? — обратился Грейтхауз, проверив свои карманные часы. — У нас четыре часа до отхода пакетбота. Собери то, что тебе понадобится для двухнедельного путешествия. Хотя… нет, лучше трехнедельного. На всякий случай. Почему бы тебе не пойти домой и не подготовиться? А я останусь с Соддом и «мальчиками» — Он едко выделил это слово. — Когда закончишь, разделим эту проблему пополам.

— Мы остановились в пансионе миссис Йоргенсон, — сказал Содд, поднявшийся с кресла и выпрямившийся во весь свой миниатюрный рост. При этом он выглядел так, будто у него с плеч свалился тяжелый груз. — Спасибо, джентльмены. Вы не пожалеете, что окажете нам эту услугу.

— Главное, хорошо оплачиваемую услугу. — Грейтхауз окончательно решил отложить описание своего невероятно скучного дела до лучших времен. — Мы делаем это ради денег.

Глава 3

— Добро пожаловать на борт! Добро пожаловать всем! — Таково было приветствие капитана Руфуса Гиденмейера, пока пассажиры переходили по трапу на девяностофутовую шхуну «Летний Бриз». Рыжебородый Гиденмейер — известный любитель поболтать и сборщик сплетен — переименовывал свой пакетбот несколько раз в год в зависимости от сезона: «Летний Бриз», «Осенний Ветер», «Зимнее Солнцестояние» и «Весенняя Радость».

Воодушевление Гиденмейера не передалось ни Мэтью, ни Хадсону. Каждый из них успел провести некоторое время в компании «Четырех Фонарщиков», пока собирался в это путешествие, и их лампы не зажглись, а скорее разбились. Без своих вычурных нарядов, ярких париков и сцены, на которой можно было кривляться всласть, молодые люди представляли собой апогей (или вернее будет сказать надир?[6]) плохих манер. Они были угрюмы, грубы, а характер их не отличался яркой индивидуальностью. Общаясь между собой, они говорили на языке аккордов и мелодий, добавляя к нему частое фырканье, плевки, ругательства, плоские шуточки и едкие замечания. Нельзя было определить, что им нравилось в этой жизни. Казалось, они были недовольны всем, в частности, своей музыкой. А также Сидни Соддом, друг другом и этим туром, в который они, по всей видимости, отправились не по собственному желанию, а лишь из страха быть убитыми.

По мнению Мэтью, местный «Ромео» был самым отвратительным из всей четверки. Бен Довер источал высокомерие буквально всей кожей. Оно сквозило во всем: в том, как смотрел вокруг, чуть опустив тяжелые веки; в том, как морщил свой огромный клюв, вблизи напоминавший мерзкую жабу, которую хотелось раздавить сапогом… За время, проведенное в обществе Мэтью и Грейтхауза, он произнес всего несколько слов, чем выдал свой смолистый акцент ливерпульской пристани. Единственное, что Мэтью сумел разобрать в его речах, это многократное использование слова «приятель», которое можно было интерпретировать как «друг», если таковые вообще водились в кругах Бена Довера. Возможно, «Фонарщики» и могли по праву называться его «приятелями», вот только их союз казался совершенно сухим и начисто лишенным дружеской симпатии. Казалось, это было исключительно деловым вопросом.

Итак, сегодня днем «Фонарщики» садились на борт «Бриза» со всем своим багажом, инструментами и управляющим, который, казалось, даже уменьшился в размерах от невыносимой жары. Вместе со всей этой компанией лодка с экипажем из шести человек, включая жену Гиденмейера, переправляла также других пассажиров: дельца Симмса Ричмонда с женой Джоанной, адвоката Томаса Бродина… в общем, довольно разношерстную публику.

Пока все стояли на палубе, ожидая окончания погрузки, Гиденмейер занимался распределением кают между теми, кто заплатил за перевозку высшего класса. Из четырех доступных кают Ричмонды получили первую, Бродин вторую, Фоксглав, Делл и Довер третью, а Лав и Содд четвертую, в результате чего Мэтью и Грейтхаузу достались гамаки в носовой части вместе с членами экипажа. Здесь, конечно, тоже царили жара и духота, однако обстановка была поприятнее, нежели на шестичасовой лодке капитана Фабера, на которой пассажиры медленно запекались до хрустящей корочки.

— Мы отправимся, — объявил Гиденмейер, — как только закончится погрузка и прибудут два опоздавших пассажира. Если они, конечно, не передумали… а, нет, вот они идут!

И пассажиры действительно шли. Мэтью и Грейтхауз услышали взволнованный вздох Сидни Содда. «Фонарщики» остолбенели, будто разом проглотили все свои инструменты. По причалу с холщовыми сумками в руках брели те самые наемники — Гро и Спрейн.

Прежде чем эта парочка успела пересечь трап, путь им преградила массивная фигура Грейтхауза.

— Вы сегодня не сядете на эту лодку, джентльмены.

Наемники остановились, но не отступили. Массивный Гро почти не уступал в размерах Грейтхаузу, а его лоб по форме напоминал каменную плиту под дьявольским колтуном вьющихся черных волос, свисавших на плечи. Спрейн же вблизи казался значительно меньше. Он был румяным, напряженным, как кнут в полете, а на его черепе с хищным ястребиным клювом беспорядочно лежала пушистая грива песочного цвета. Мэтью поначалу и вправду принял это за странноватый парик, но, присмотревшись, понял, что так выглядели собственные волосы Спрейна.

Гро сделал шаг к Грейтхаузу и прорычал:

— С дороги! У нас куплены билеты.

— Выбросьте их в воду, они бесполезны.

— Слушай сюда ты, бычья башка! — Спрейн протиснулся мимо своего спутника и остановился, глядя на Грейтхауза снизу вверх. Казалось, он вот-вот вывихнет шею в этом зрительным поединке. Голос у него оказался настолько высоким, что ему вполне подошло бы петь сопрано в опере. — Мы плывем в Филадельфию, хочешь ты того или нет!

— Ну-ну, господа! — Гиденмейер приблизился и оказался рядом с Грейтхаузом. — Что за сыр-бор? Эти джентльмены и вправду заплатили за билеты.

— Я сказал, они никуда не поплывут. Могут сесть на следующую лодку утром, если им так не терпится в Филадельфию.

— Но это вздор! Они уже здесь, и на них хватает гамаков! А мы вот-вот отплывем.

— Мы плывем без этих двоих.

— Да что на вас нашло, Грейтхауз? — Гиденмейер нахмурился. — Вам голову напекло? Напоминаю вам, что я — хозяин этого судна, а не вы.

— Они еще не на борту, — ответил Грейтхауз. — И если они понимают, как для них будет лучше, то немедленно отступят.

— Да ты что? — рявкнул Гро.

— Именно так, — кивнул Грейтхауз.

— Да ну? — Настала очередь Спрейна выступить. Он воинственно вытянулся напротив Грейтхауза, но не дотягивал ему даже до подбородка.

— В чем проблема? — поинтересовался Томас Бродин, вышедший вперед. Это был моложавый мужчина, всего на несколько лет старше Мэтью. В своем кремовом костюме, синих чулках и синей рубашке с рюшами он представлял собой образец хладнокровного командира. — Джентльмены, я адвокат, — обратился он к вновь прибывшим. — Вам требуются мои услуги, чтобы доказать, что вы не зря потратили свои кровно заработанные деньги на эту поездку, которой вас так яростно пытаются лишить?

— Не лезьте не в свое дело! — рявкнул Грейтхауз. Незадолго до этого он говорил Мэтью, что Нью-Йорк буквально наводнен адвокатами, стекающимися сюда со всей Англии.

Если адвокатов станет больше, это разрушит город, — сокрушался он.

— Я хорошо знаю законы, сэр, — ответил Бродин.

— А я хорошо знаю, что эти двое… — начал Грейтхауз.

— Музыканты, — перебил его Спрейн, уперев руки в боки. — Да. Вот, кто мы, безмозглый ты кретин!

— Это наглая ложь! — Голос Содда почти сорвался на крик.

— Боже мой, я сейчас умру от жары! — простонала стройная и статная леди Ричмонд, повисшая на муже так, будто и впрямь собралась падать в обморок. — Что происходит, Симмс?

— Музыканты? Не смешите мои пятки! — Грейтхауз усмехнулся. — И на чем вы играете, позвольте спросить? На кожаных флейтах?

— Сэр! — возмущенно воскликнул Симмс Ричмонд. — Вы находитесь в присутствии дамы!

Мэтью решил, что это путешествие будет чертовски трудным. А ведь еще даже канаты не отвязали…

— Если быть точнее, — продолжил Спрейн, — мы пишем песни. Да! Не так ли, Гро? — Он взглянул на своего крепко сбитого спутника в поисках подтверждения его слов, но Гро продолжал хмуро смотреть прямо перед собой. — Мы пишем песни, — повторил Спрейн. — И некоторое время следим за этой группой и надеемся… ну… как сказать… остаться с ними наедине, чтобы исполнить им одну… или парочку наших песен, скажем так, в приватной обстановке.

— Хорошая попытка, лживые злодеи! — выпалил Содд.

— То есть, ты не собираешься убить меня, приятель? — неожиданно подал голос Довер.

— Убить тебя? Черт, нет! Я только хотел продать тебе… ну и остальным… несколько песен, если вы согласитесь их послушать.

— Мы сами пишем себе песни, — сказал Лоуренс Лав. Когда он не ревел на сцене, его голос звучал глухо, словно через перчатку.

— Ну… да… — пробормотал Содд. — Но мы всегда можем рассмотреть, так сказать, свежий материал. — Он покачал головой, словно сбрасывая с себя недавно накатившее оцепенение. — Боже, о чем я только думаю? Нет! Тысячу раз нет! И я согласен с мистером Грейтхаузом. Вам не следует садиться на борт этого судна.

— Джентльмены, я беру почасовую оплату, и мы подадим в суд на всех причастных! — В крике Бродина звучало если не торжество справедливости, то хотя бы радость от возможности обогатиться. — Дополнительный иск будет подан за причинение морального вреда миссис Ричмонд, которая вот-вот упадет в обморок!

— Ох, ради Бога! — Грейтхауз собрался плюнуть на начищенные до блеска туфли адвоката.

— У меня есть предложение, — сказал Мэтью, выступив вперед. Он вовсе не искал возможности самоутвердиться за счет нахождения в первых рядах этого конфликта, ему лишь хотелось поймать скудный кусочек тени, падающей от свернутого паруса. — Капитан Гиденмейер, если я не ошибаюсь, пассажирам перед отходом ко сну предлагается отужинать на камбузе?

— Все верно. Будут бисквиты и вяленая говядина, приготовленная моей Гретхен, и немного рома.

Мэтью кивнул.

— Возможно, именно во время ужина этим джентльменам стоит сыграть пару песен, чтобы не только доказать свои способности, но и обозначить свои намерения? — Он поднял руку, пресекая протесты Грейтхауза и Содда. — Я напомню всем, что мы с мистером Грейтхаузом получили место в гамаках вместе с членами экипажа и этими двумя джентльменами. Таким образом мы сможем приглядывать за ними, а господа «Фонарщики» будут находиться от них на безопасном расстоянии. Думаю, таким образом нам удастся избежать непоправимого сегодня вечером. Если мы хотим добраться до Филадельфии до первого снегопада, это единственный способ разрешить нашу ситуацию миром.

Воцарилась тишина, нарушаемая криками чаек, летающих над пристанью.

Грейтхауз буравил глазами Гро и Спрейна.

— Я согласен, — сказал он. — Но, если вы что-нибудь выкинете, я выброшу вас обоих за борт. Как насчет этого?

— Но позвольте! — протестующе воскликнул Содд. — Разве разумно пускать этих людей…

— У нас все под контролем, — перебил его Грейтхауз. — Ваши билеты ведь еще при вас?

После короткого (возможно, показного) колебания Спрейн произнес сквозь стиснутые зубы:

— При нас. — И добавил: — Понял, ты, чудовищный кочан капусты?!

Грейтхауз лениво отступил в сторону. Гро и Спрейн поднялись на борт со своими сумками, и Мэтью заметил, как Содд и «Фонарщики» дружно расступаются перед ними, как перед чумными. Что ж, если считать убийства чумой современного мира, оставалась вероятность, что Гро и Спрейн и вправду больны.

— Хвала Господу, мы сможем наконец отправиться! — страдальчески воскликнул капитан, указывая на люк посреди палубы. — Заносите свои сумки. Я покажу вам, где разместиться.

На пути к лестнице Грейтхауз остановился, преградив путь Мэтью. Лицо Хадсона запросто могло побудить Исхода Иерусалима[7] обратиться в истинную веру.

— Слушай, мальчик, у меня плохое предчувствие на этот счет, — сказал Грейтхауз. — Если сегодня вечером что-то пойдет не так, учти, что это будет на твоей совести.

Он подчеркнул это заявление легким ударом в грудь Мэтью. После этого тычка наверняка останется синяк…

Глава 4

К сожалению, даже после захода солнца ветерок не стал прохладным. Его было достаточно, чтобы наполнить паруса «Летнего Бриза» и позволить пакетботу двигаться со скоростью, которую при желании мог бы превзойти опытный пловец, однако температура ветра была сравнима с дыханием собаки, пробежавшей пару миль, а влажность воздуха наводила на мысли о бородавчатом мясе болотных жаб.

В восемь часов корабельный колокол созвал всех в освещенный фонарями камбуз, где на столе была разложена вечерняя трапеза из обещанных яств и рома. Люди, в эту минуту напоминавшие свору голодных зверей, уплетали угощения с аппетитом, а корабль шумел, как утроба огромного монстра. Гро и Спрейн, чьи манеры составляли серьезную конкуренцию свиньям у корыта, ели, не глядя ни на кого. У Мэтью их поведение за столом вызвало чувство легкого стыда. Впрочем, как и у Грейтхауза.

Пухлая румяная Гретхен Гиденмейер суетилась, предлагая пассажирам глоток лимонной воды из желтого кувшина, чтобы запить крепкий ром. Лимонная вода оказалась такой теплой, будто весь день стояла на солнце.

Людей на камбузе набилось немало. Содд явился в компании полного состава «Фонарщиков», а Лоуренс Лав даже принес с собой гитару.

— Леди и джентльмены, — обратился низкорослый импресарио, — прежде чем мы услышим то, что, я уверен, будет настоящим музыкальным подвигом этих двух наглых лжецов, и прежде чем мы все станем свидетелями того, как их вышвырнут за борт, где их наверняка сожрут акулы, крабы или моллюски, позвольте мне представить вам приятную мелодию!

— А мы обязаны сносить эту пытку? — спросил Грейтхауз, на губу которого налипли кусочки вяленого мяса и бисквита.

— Это нужно для сравнения, сэр. Чтобы показать всем присутствующим, какую музыку создают настоящие музыканты.

Грейтхауз закатил глаза, облизал губу, запил еду ромом и вновь сосредоточился на трапезе.

— Итак, — продолжал Содд, — мы представляем вашему вниманию новую песню, написанную талантливейшими музыкантами. И сегодня вечером ее сыграет для вас Лоуренс Лав. Спешу добавить для всех, с кем мы разделяем это путешествие, что «Четыре Фонарщика» будут выступать в «Лодже» на Шестой улице завтра в семь часов вечера. Я уверен, что билеты еще остались.

— Ага, и обязательно приходите пораньше, чтобы посмотреть, как их всех арестуют, — буркнул Грейтхауз, подняв чашку в сторону Мэтью, сидевшего напротив него. Произнеся этот тост во имя будущих трудностей квартета, он осушил чашку одним глотком.

Лав сел на отодвинутый от стола стул и начал бренчать на гитаре. Еще через несколько секунд Довер принялся удивительно тихо отстукивать ритм прямо по столу.

После нескольких аккордов Лав запел, но не в той кричащей манере, какую демонстрировал на недавнем выступлении, а в более величественной, сдержанной и даже проникновенной:

Когда отзвучала последняя нота, Содд первым начал аплодировать. Его поддержали Томас Бродин, затем леди Ричмонд и все, кто сидел за столом, за исключением Грейтхауза, который, как заметил Мэтью, просто пожал плечами, как будто всеобщие аплодисменты его лишь позабавили. На деле Мэтью понимал, что они его раздражали. Однако ему самому и музыка, и слова показались весьма недурными. Возможно, у «Фонарщиков» все же есть будущее… если, конечно, они переживут этот тур, и по пути их не застрелят и не вздернут.

— А теперь, — Содд выпрямился во весь свой невнушительный рост и упер руки в боки, — послушаем, что нам покажут наши многообещающие авторы песен. — Он произнес последние слова так едко, что Мэтью показалось, будто с губ Содда упало несколько капель яда.

С четверть минуты на камбузе звенела тишина, нарушаемая лишь треском деревянного «Бриза» и скрипом фонарей, отбрасывающих таинственные тени.

Наконец Гро встал.

— Дай мне эту гитару, — произнес он тоном могильщика, стоявшего в шестифутовой яме.

— Я никому не даю прикасаться к моей гитаре! — ревностно запротестовал Лав, и на его лице отразилась вполне искренняя эмоция, что было для него редкостью. Содд утешающе положил руку ему на плечо.

— Ну же, Лоуренс, — мягко попросил он. — Это ведь ради благого дела. Давай выведем этих двоих на чистую воду.

Лав пробормотал едва слышное ругательство, но инструмент все же отдал.

Гро сделал несколько пробных аккордов.

— Плохо настроена, — пробасил он и принялся крутить колышки[8] под аккомпанемент возобновившихся протестов Лава.

— Соболезную, Лави, — прогнусавил Ролли Делл. — И правда расстроена.

Когда Гро удовлетворился настройкой инструмента, он начал не только бренчать, но и перебирать пальцами одну струну за другой, создавая весьма приятную мелодию, на вкус Мэтью. Затем Спрейн встал рядом с ним, и они запели вместе — один грубым басом, а второй высоким, почти женоподобным тенором:

Прозвучало еще два куплета, в которых раскрылся счастливый финал: отец дал свое согласие на свадьбу. На последней ноте Гретхен Гиденмейер тихо вдохнула:

— Как это прекрасно!

Она разразилась аплодисментами, а ее лицо раскраснелось от слез. Мэтью даже испугался, что она вот-вот рухнет без чувств. Свое одобрение выразили также капитан, Бродин и чета Ричмонд. Мэтью присоединился к аплодирующим и поймал на себе взгляд Грейтхауза, от которого прекрасная клумба могла вмиг обратиться в терновый куст.

— Что ж! — воскликнул Содд, лицо которого тоже заметно раскраснелось. — Что ж, — повторил он, будто не зная, что сказать. Наконец он нашелся: — Это пение… в два голоса… таких контрастных… Должен признать… единственное описание, которое я могу дать этой песне, это то, что она… очень праведная.

— Вы так пытаетесь сказать, что вам понравилось? — спросил Спрейн, когда Лав ревностно выхватил свою гитару у Гро.

— Понравилось! Это весьма… отличается от того, что пишут мальчики, и вы меня поразили. Вы прежде выступали вместе?

— Иногда в выходные в «Отбросах» и «Старой Конской Голове», — ответил Спрейн. — Это две лучшие музыкальные таверны в Лондоне!

Содд взглянул на Мэтью так, словно только что вместо вяленого мяса пожевал ухо Бродина, настолько смущенным он выглядел.

— Ох… минуту… дайте мне минуту! Я так ошеломлен… То есть, вы хотите сказать, что вы двое — в самом деле музыканты? Ну, то есть, конечно, вы музыканты, я же сам все слышал! И вы хороши, вы чертовски хороши! Я хочу сказать… а другие песни у вас есть?

— Целый сундук, — буркнул Спрейн.

— Господи, я не могу поверить! Хотите сказать, вы не работаете на Эдгара Аллерби?

— На кого? — переспросил Спрейн.

— Я просто думал, что… я думал, вы наемные убийцы, которых наняли из-за выходки Бена с… Впрочем, неважно. — Содд повернулся к Мэтью и Грейтхаузу. — Джентльмены, я даже не знаю, что сказать. Произошла ужасная ошибка!

— Не торопитесь с выводами. — Грейтхауз встал со своего места и, покачиваясь, подошел к Гро. — «Фонарщики» объявили о своем туре в лондонской «Газетт». Вы двое должны были знать, что они не пробудут в колониях очень долго. Зачем же вы бросились вслед за ними через Атлантику? Не проще было подождать, пока они вернутся?

— А мы так решили, дурья твоя башка! — вскинулся Спрейн, стоявший к нему достаточно близко. Грейтхаузу даже показалось, что он вот-вот бросится на него с кулаками или, по крайней мере, плюнет ему в лицо. — Откуда нам было знать, когда они вернутся? Они могли проработать здесь несколько месяцев! Или даже лет!

— Этому не бывать, — мрачно ответил Грейтхауз.

— Так запросто могло случиться! И вообще, пытаться подобраться к ним в Лондоне — все равно что идти против целой армии! А когда эта армия состоит из визжащих женщин, дело может дойти до драки, в которой тебе всунут шпильку в задницу!

— И еще кое-что, — пробасил почти безмолвный Гро, чей голос создал в воздухе низкую вибрацию, — в Лондоне слишком много музыкантов! Почему там должны были заметить именно нас? Там у нас и шанса не было что-то продать.

— Верно подмечено, — согласился Спрейн, вновь с вызовом посмотрев на Грейтхауза. — Тебя это устраивает, ты, большая поганка?

— Нет, — рявкнул тот.

— Так, я понятия не имею, что тут происходит, — вмешался Бродин, — но кому-то тут однозначно нужен адвокат.

— Похоже у них образовался опасный водоворот, — философски рассудил Гиденмейер, откинувшись на стуле и пожав плечами. — Но лично мне все понятно. Музыка хорошая, мне она понравилась. С вашего позволения, я отправлюсь наверх, поговорю с рулевым. А потом мы с Гретхен ляжем в койку.

Его жена взялась за предложенную ей руку, и они направились в коридор в счастливом предвкушении того, чем собирались заняться ночью.

Остальные тоже начали понемногу расходиться, однако Содд ухватил Спрейна за плечо и заставил его повернуться к нему лицом.

— Пока вы не ушли спать, я хотел бы кое-что сказать. Вы двое… как бы это лучше выразить… не того возраста, как те артисты, с которыми я обычно работаю. Однако я вижу в вас обоих большой потенциал.

— Вы обезумели? — спросил Грейтхауз. Мэтью в это время просто стоял в стороне, с интересом наблюдая за тем, как «опасный водоворот» продолжает вращаться. — Вы не знаете этих людей! А еще вы сказали, что ваше доверенное лицо в Лондоне назвало их убийцами!

— Мы никогда в жизни никого не убивали! — возопил Спрейн. — Кто бы про нас это ни сказал, он солгал!

— Эм… да… что ж… думаю, меня дезинформировали, — сказал Содд Грейтхаузу. Он посмотрел мимо Хадсона на своих подопечных. — Мальчики, идите в свои каюты. Я скоро приду, чтобы…

— Подоткнуть им одеяло? — фыркнул Грейтхауз.

— Проследить, что все в порядке, — хмуро ответил Содд. — Идите, я приду через несколько минут.

Прежде чем группа покинула камбуз, Фоксглав остановился и спросил:

— А можно нам раздобыть еще рома? Ну, знаешь, чтобы спалось лучше.

— Я узнаю у капитана.

Когда четверка ушла, Содд вздохнул и тихо сказал:

— Видит Бог, я стараюсь уберечь их от чрезмерного употребления спиртного. У них есть досадная склонность выбрасывать мебель из окон, когда они выпивают слишком много… и они даже не открывают перед этим ставни.

— Какая же у вас непростая судьба! — картинно усмехнулся Грейтхауз. — Что ж, вернемся к разговору. Я искренне советую вам не делать того, что вы собираетесь…

— Слушай, ты, рулет-переросток! — снова взвился Спрейн. — Никому не интересно твое мнение! Ты тут ничего не решаешь! Решает этот коротышка!

— Вот именно. — Содд отрывисто кивнул, ничуть не смутившись от замечания Спрейна. — Итак, как вы смотрите на то, что я… помогу вам в продвижении вашей музыкальной карьеры?

Мэтью решил, что пришло время вставить свои два пенса.

— Такие ответы лучше давать утром на свежую и трезвую голову, господа. К тому же утром мы могли бы послушать очередную музыкальную жемчужину от наших талантливых попутчиков. С радикальными решениями лучше повременить до утра. На всякий случай.

— На какой еще случай? — прорычал Спрейн.

— Не случай непредвиденных обстоятельств. Просто предосторожность. Помните, как вы рассказывали про выстрел, который чуть не убил Бена или других «Фонарщиков» в переулке, мистер Содд?

— Послушайте, я не вижу необходимости вновь поднимать эту тему. Я же говорю, произошла ошибка, — запротестовал Содд, однако осекся. — Хотя… да, я, конечно, помню, что рассказывал вам об этом. Кто-то явно затаил на нас обиду, так что…

— Бьюсь об заклад, это был какой-нибудь музыкальный критик, — пренебрежительно подметил Грейтхауз.

— Что ж… ладно. Мы вернемся к нашему разговору утром. Думаю, мистер Корбетт прав. Вас это устроит, господа?

Гро пожал плечами. Спрейн высказался за двоих:

— Сойдет. Тогда до встречи утром.

— Мы не спустим с вас глаз всю ночь, — напомнил Грейтхауз. — Поскольку наши гамаки очень близко к вашим, это не составит труда.

— Как тебе будет угодно, здоровяк. — Спрейн насмешливо поклонился. По выражению лица Грейтхауза Мэтью решил, что насилия не избежать. — Идем, Гро! — позвал Спрейн. — Надо проветриться, а то тут воняет.

По пути к отсеку экипажа, где располагались гамаки, Грейтхауз сказал Мэтью:

— Дельце попахивает тухлой рыбой.

— Что ж… мы в воде. Рыба тут водится.

— Остроумие свое можешь засунуть себе в зад, я с тобой не шучу, — предупредил Грейтхауз. Пройдя еще несколько шагов, он остановился в коридоре, где темноту рассеивал единственный фонарь, лениво покачивающийся на крюке. — Вот! — Он отдал Мэтью карманные часы. — Когда эти двое займут свои гамаки, я хочу, чтобы ты стоял на страже. Вернее… после того, как они лягут спать, выходи сюда и дежурь. Я хочу, чтобы ты сел на пол рядом с отсеком экипажа. Разбуди меня в два часа. И заклинаю тебя: только попробуй уснуть! Ты все понял?

— Я понял.

Из восьми гамаков, висевших в душном носовом отсеке с низким потолком, три уже были заняты. Один из пассажиров храпел, как военный горн. Мэтью и Грейтхауз забрались в свои вечерние сетчатые насесты, а минут через десять в каюту вошли Гро и Спрейн, которые тоже расположились в гамаках. Мэтью подождал с четверть часа, затем тихо встал, держа в руке карманные часы, вышел в коридор и уселся на деревянный пол.

Через час он понял, что сильная жара и качка пакетбота начинают усыплять его. Эта задача будет труднее, чем он ожидал. Над ним мерно покачивался фонарь, погружая его в транс. Мэтью все время приходилось стряхивать с себя сон. Он попытался очистить разум от этой вторгающейся паутины с помощью шахматных задач. Перед его глазами оживала доска и фигуры, перемещающиеся по ней в зависимости от ходов, которые он им назначал.

Около полуночи его испугали двое мужчин, вышедшие из отсека экипажа, но это были лишь матросы. Они озадаченно взглянули на Мэтью, но ничего не сказали и просто прошли мимо. Похоже, они заступали на ночную службу. Через несколько минут пришли те, кого они сменяли. Матросы вошли в каюту, почти не обратив на Мэтью внимания, и коридор снова погрузился в тишину, которую тревожило лишь легкое покачивание фонаря на крюке.

Туда… сюда… туда… сюда…

Пакетбот качался, доски скрипели, тени скользили перед глазами Мэтью. И было жарко. Очень жарко. Удушающая тяжесть витала в каждом дюйме пространства. Мэтью вспотел, одежда промокла, жар застревал в легких и почти что душил его.

Резкий кашель заставил Мэтью вздрогнуть. Его тело дернулось, а глаза резко распахнулись. Пару мгновений он пытался понять, где находится, но быстро сориентировался и вспомнил про карманные часы. Они показывали без десяти час. А кашель, похоже, донесся из каюты экипажа.

Внезапно раздался еще один кашель, словно бы отвечавший первому. Можно ли сказать, что покашливал мужчина с крайне высоким, почти женским голосом, тогда как первый кашель звучал, как утробный рык чудовища? Возможно, это сигнал?

Мэтью прислушался, но кроме тихого храпа больше ничего не услышал.

Внутри него родилась злость. Мэтью ругал себя за то, что уснул, и за то, что взялся за это дурацкое поручение. Если Гро и Спрейн действительно были убийцами, зачем им убивать Довера на лодке, где куча свидетелей? Куда они потом сбегут, когда дело будет сделано? В царство рыб? Нет, сидеть здесь и караулить было просто смешно!

И все же…

Мэтью решил, что лучше ему встать и проверить гамаки. Не прошел ли кто-то мимо него, пока он ускользнул в царство Морфея? В тусклом свете фонаря он разглядел Гро и Спрейна. Они оставались на своих местах, хотя обе ноги Гро свисали по бокам, так что он находился на месте не целиком.

Мэтью вернулся на место своего караула. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как и дальше пытаться сопротивляться сну и смотреть, как медленно текут минуты на карманных часах.

Ровно в два — то есть, через четыре часа после того, как Мэтью задремал на посту, — он встал, подошел к гамаку Грейтхауза и осторожно потянул его за рукав. Он боялся, что этот зверь проснется и первым делом начнет махать кулаками, а уже после опознавать, кто перед ним.

— Да не сплю я, — сразу сказал Грейтхауз. Голос у него был тихим и на удивление бодрым. Он сел в гамаке и спустил ноги на пол. — Трудности были?

— Нет.

— Часы.

Мэтью послушно передал ему часы.

— Ложись спать, — приказал Грейтхауз, после чего направился на их обозначенный пост в коридоре.

Мэтью забрался в свой гамак. Ему показалось, что он не проспал и минуты — его буквально подбросило с перевернувшегося гамака. Он неуклюже шлепнулся на пол. Повсюду стоял ужасающий скрип, хруст… мимо проносились люди. Казалось, каждая доска пакетбота стонала в такт этой ужасающей какофонии.

Мэтью сидел, ошеломленный происходящим. Ему казалось, что пока он спал, начался конец света.

Затем послышались голоса откуда-то сверху. Кричал мужчина. Корабельный колокол заходился бешеным звоном, корабль продолжал стонать в агонии. Мэтью потребовалось несколько секунд, чтобы разобрать слова в этой мешанине звуков.

— Мель! Мы сели на мель!

А затем в одной из кают тоже завопили. Этот голос звучал ближе, и именно он заставил Мэтью вскочить на ноги. Кто-то в панике кричал:

— Убийство! На помощь! Произошло убийство!

Глава 5

Мэтью опрометью бросился в коридор. Хадсона Грейтхауза нигде не было видно, однако чуть дальше коридор уже наводнила небольшая толпа, и где-то там царила суматоха. Мэтью подошел к остальным, отметив, что почти все одеты в ночные сорочки. Голоса говоривших сливались в единую встревоженную, почти паническую какофонию. На этом языке говорит только страх. Ясный человеческий ум, не отравленный им, неспособен разобрать такую речь.

Вдруг посреди столпотворения показался Сидни Содд в желтой ночной сорочке и шапочке в тон. Его лицо раскраснелось и блестело от пота. В глазах застыл почти животный ужас.

— Корбетт! — воскликнул он. — Гро забрал мальчика!

— Что?

Адриан Фоксглав протиснулся мимо управляющего (хотя в этом неземном создании с лицом, вымазанным каким-то ужасающим зеленым кремом, сложно было опознать Фоксглава) и закричал:

— Он прицелился в Бена! Ворвался в каюту и сказал, что любой, кто шевельнется, получит пулю в лоб!

— Забрал мальчика! — повторил Содд, заламывая руки. — Я же говорил Грейтхаузу! О, господи, он, должно быть, уже убил его!

В следующее мгновение знакомая крупная фигура протолкнулась сквозь стенающую людскую массу и ухватила Мэтью за руку, отталкивая его обратно к отсеку экипажа. Грейтхауз перемещал Мэтью так же легко, как ураган колышет стебли кукурузы.

— Что произошло? — спросил Мэтью, понимая, насколько это глупый вопрос. — Гро и вправду забрал Довера?

— Нам нужно действовать быстро, — ответил Грейтхауз. Он отпустил Мэтью, поспешил в отсек и вернулся со своей дорожной сумкой, которую опустил на пол и развязал. Пока Содд продолжал свой печальный танец, сопровождаемый воплями отчаяния, а остальные вращались вокруг него, как бешеный кордебалет, Грейтхауз извлек два пистолета. Один он протянул Мэтью.

— Осторожно, он заряжен, — сказал он. — Смотри, не пальни ни в себя, ни в меня.

Мэтью взял оружие. Стрельбе его учили не так часто и усердно, как фехтованию, но ему удавалось поразить цель два раза из десяти.

— Ну давай же! — подталкивал его Грейтхауз, используя свои широкие плечи, чтобы протолкнуться к проходу, который теперь заполнился криками Бродина. Адвокат кричал, что он подаст в суд на всех, кто причастен к этому адскому путешествию, а леди Ричмонд пыталась утешить своего мужа, который также поддался приступу паники. Капитан Гиденмейер тщетно пытался успокоить всех, кого только мог. Оставшиеся «Фонарщики» выглядели тускло и почти болезненно.

Уже на палубе Мэтью увидел, что на горизонте маячит яркая красная линия. То есть, совсем скоро начнется рассвет. А «Бриз» тем временем угодил в нечто, напоминающее бескрайнее болото с зарослями и тростником, поднимающимся над водой на высоту человеческого роста. Мэтью решил, что корабль сел на мель на восточном берегу залива Делавэр, в нейтральных водах, все еще черных под небесной темнотой.

— Сюда! — скомандовал Грейтхауз. Веревочная лестница за бортом вела вниз, в мутную воду. — Береги пистолет, когда будешь спускаться!

Мэтью провалился в трясину по пояс, грязь вцепилась в его ботинки железными клещами. Загребая в обувь еще больше грязи, он последовал за Грейтхаузом по мелководью туда, где вода отступала.

— Так что произошло? — повторил Мэтью свой вопрос.

— Гро схватил Довера, а Спрейн поднялся на палубу, чтобы якобы покурить трубку. Он чем-то ударил рулевого по затылку, и, прежде чем ночная вахта успела понять, что к чему, Спрейн направил корабль на мель. Черт, как же тут тяжело идти! Впрочем, им тоже должно быть тяжело. Гляди! В грязи есть следы, а тростник кое-где оборван. Они не могли уйти далеко, так что держи пистолет наготове!

Идти было трудно, но Мэтью понимал, что грязь и впрямь никому не друг: она отлично выдавала следы похитителей Довера. Он мог различить отпечатки шести ботинок… точнее, четырех ботинок и двух босых ног.

— Впередсмотрящий сообщил, что парень пытался сопротивляться на палубе, — продолжил Грейтхауз. — Поэтому они просто вышвырнули его за борт, а уже потом спустили лестницу себе. И как тебе теперь эти двое? Хорошие музыканты?

Мэтью проигнорировал едкий вопрос. Сейчас его волновало другое.

— Как они прошли мимо вас?

Прошло мгновение. Хадсон сделал еще несколько шагов вперед, прежде чем дать ответ:

— Я закрыл глаза всего на минуту. Это все проклятая жара. Или, может быть, ром. А может, эти ублюдки просто подсыпали что-то в мою чашку. Ну, знаешь… чтобы заставить меня заснуть. — Он еще несколько секунд боролся с собой, затем нехотя признался: — Ладно, нет. Я просто пошел спать, вот и все.

Мэтью кивнул. Упрекать Грейтхауза было бесполезно, прошлого не воротишь. Теперь все нужно было исправить. Он решил, что Гро и Спрейн, должно быть, видели карту капитана Гиденмейера, которая висела на стене в его каюте. Они планировали начать действовать, как только «Бриз» свернет с Атлантики и начнет огибать мыс. В этот момент корабль должен был находиться всего в миле от болота, и у Спрейна было бы время перехватить управление, а у Гро выдался бы момент, чтобы взять в заложники Довера. Вероятно, у кого-то из них были карманные часы, и они выяснили, когда корабль окажется рядом с ближайшей илистой отмелью. Проще говоря, они были не только хорошими музыкантами, но и талантливыми стратегами. Мэтью весьма недооценил их интеллект. Теперь эти двое вызывали у него почти восхищение.

Высокие кусты в человеческий рост мешали обзору, хотя путь, которым прошли злоумышленники, был предельно ясен. Утренняя армия лягушек и птиц начала просыпаться в сырой жаре, и в раннем малиновом свете послышался щебет, кваканье и легкий топот. Заляпанные грязью ботинки Мэтью продолжали погружаться в ил по самые щиколотки.

— Сдавайтесь! — прокричал Грейтхауз. — Мы идем за вами по пятам! Если вы убьете парня, вам и самим не выжить. Слышите?

— На помощь! — Это был отчаянный крик Довера, доносящийся откуда-то слева. — Пожалуйста! На по… — Вероятнее всего, его заткнули, зажав ему рот рукой.

— Вы оба конченные идиоты! — снова попытался Грейтхауз. — Как вы думаете, куда ведет это болото? В никуда! Тут ничего нет!

Горячая линия, прочерченная по горизонту восходящим солнцем, обещала еще один мучительно жаркий день. Теперь помимо лягушек и птиц проснулись стаи жужжащих насекомых, обещая местной квакающей армии обильный пир. Однако крылатому гнусу было куда интереснее лететь в лица и глаза людей, нежели попадаться на цепкий лягушачий язык. Они забивались в нос, в волосы и в уши Мэтью и Грейтхауза. В общем, это был не самый удачный способ добраться до Филадельфии.

Внезапно невдалеке показалось искомое трио.

Довер, должно быть, упал, пытаясь позвать на помощь, потому что Спрейн и Гро усиленно тащили его из грязи, которая словно бы приклеила парня к земле. Один взгляд на Мэтью и Грейтхауза, чьи пистолеты уже были готовы к стрельбе — и Спрейн первым поднял обе руки, сдаваясь.

Пистолет Грейтхауза нацелился прямо в центр лба Гро.

— Не надо! — закричал Гро. Теперь его басовитый голос не звучал угрожающе, в нем слышалась почти мольба. — Помилуйте ради всего святого!

— Решай, кто первым окажется на земле: ты или твой пистолет, — спокойно произнес Грейтхауз.

— Он не заряжен! Клянусь Господом Богом, не заряжен! — Гро высоко поднял пистолет, из-за чего палец Грейтхауза на спусковом крючке едва не усилил давление на последнюю роковую йоту. — Пощадите, прошу!

— Не стреляйте в него, Хадсон! — с жаром попросил Мэтью, после чего обратился к Гро: — Нажмите на спусковой крючок и докажите, что пистолет не заряжен.

Пистолет щелкнул. Он был пуст.

Довер — мокрый грязный от мысков до огромного клюва, — вырвался, снова упал и принялся усердно ползти в сторону своих спасителей.

— Брось пистолет! — скомандовал Грейтхауз. Оружие шлепнулось вниз. — И что же вы, два идиота, планировали? Убить его здесь? И куда бы вы потом сбежали?

— Убить его? — Голос Спрейна превзошел все мыслимые и немыслимые высоты. — Убить его? Мы не собирались убивать этого парня! Мы просто должны были вернуть его, вот и все!

— Вернуть? Но куда? — спросил Мэтью.

— В Лондон. К Элис Аллерби.

Теперь уже Грейтхауз опустил пистолет.

— Что?

— Мы не убийцы, сэр. Мы разыскиваем людей. За вознаграждение. Мистер Эдгар Аллерби заплатил, чтобы мы вернули парня его жене.

Мэтью и Грейтхауз переглянулись. Довер продолжал изо всех сил перебирать руками в грязи, создавая себе собственное болото.

— Будь я проклят, если смогу уловить хоть крупицу смысла в этом безумстве, — сплюнул Грейтхауз. — Ладно. Объясните все на корабле. Идем!

Пятеро мужчин, вернувшиеся на «Бриз», когда солнце осветило болото своими жаркими лучами, походили на грязные чучела, искусанные комарами. Они поднялись по лестнице, и Гиденмейер с женой сразу начали осыпать Гро и Спрейна проклятьями. Причем Гретхен заходилась куда сильнее, чем ее муж.

— Такая грязь на нашей чистой палубе! — кричала она. — Вы негодяи! Оборванцы!

— Слава Богу, ты жив! — воскликнул Содд, обнимая Довера. Другие «Фонарщики» отступили, а Лоуренс Лав высокомерно произнес:

— А ты знатно вымазался в грязи, приятель.

Мэтью счел, что это что-то вроде душевного приветствия.

На камбузе вместе с другими пассажирами и командой Гро и Спрейн сидели, сжав в руках кружки с ромом. Вид у них был виноватый, как у нашкодивших детей.

— Так что все это, черт побери, значит? — требовательно спросил Грейтхауз. — Говорите, пока мы не выбросили вас за борт! И мы подумаем, доберетесь ли вы до Филадельфии живыми или нет.

— Все ровно так, как я сказал! — проскрежетал Содд. — Они убийцы! Пытались застрелить Бена в переулке! Это были они!

— Не-а, — протянул Гро. — Я тогда наступил на кошачий хвост в темноте. А когда кошка завизжала, я подпрыгнул аж на фут. Мой пистолет выстрелил случайно. Я не собирался никого убивать.

— Если это правда, зачем вам вообще понадобилось брать с собой заряженное оружие? — спросил Мэтью. Гро пожал плечами.

— Мы слышали, что в том районе полно бандитов.

— Но вы ведь следили за нами, не так ли? И собирались убить Бена! — настаивал Содд.

— Да что вы заладили про это убийство? — нахмурился Спрейн. — Мы уже сказали этому огромному хряку, что нам заплатил мистер Эдгар Аллерби, чтобы мы вернули мальчишку его жене.

— Боже, это интереснее, чем скачки! — встрепенулась леди Ричмонд.

— Вернуть мальчика Элис Аллерби? — Содд выглядел так, словно его только что ударили промеж глаз. — Что за бессмыслица?

— Всего лишь услуга, за которую хорошо заплатили, — ответил Спрейн. — Мы и правда музыканты. Но также мы люди, которые зарабатывают, как могут. Мистер Эдгар Аллерби нанял нас, чтобы мы привезли парня обратно в Лондон, к его жене.

— Хорошо, это мы поняли, — буркнул Грейтхауз. — Но какого черта мужчина может хотеть, чтобы жене доставили ее любовника?

— Дело в том, — кивнул Гро, — что мистер Эдгар Аллерби безумно любит ее. А она почти не ела, не спала, не улыбалась и ничего не делала с тех пор, как этот парень обмолвился о своем туре по колониям и отказался брать ее с собой. Мистер Аллерби говорил, что в доме стало темно, как в могиле, даже в полдень. А без света в ее глазах ему и самому тяжело жить.

— Она и правда очень веселая, приятель. Буквально светится, — сказал Довер.

— Заткни пасть! — скомандовал Грейтхауз. У него уже давненько чесались кулаки, и с каждой минутой ему все меньше хотелось их сдерживать. А еще он был убежден, что что-то в этой ситуации явно пошло наперекосяк. — Так вы говорите, что Аллерби на самом деле хочет, чтобы этот парень… я имею в виду, чтобы он…

— Да, я именно это и пытаюсь сказать. Вот вам настоящая любовь, а? Мужчина настолько любит свою жену — а она, надо сказать, совсем еще молоденькая, — что готов на все, лишь бы она снова стала самой собой. А чтобы сделать ее прежней, нужен этот парень. Суть сделки, как я понял, в том, что они разработают… как бы это назвать? Схему, по которой будут ее делить. Если, конечно, Довер согласится. И нас наняли, чтобы мы привезли его обратно и убедили его согласиться.

— Ни черта себе! — забывшись, воскликнул Ричмонд. — Я думал, такое возможно только в ужасных романах!

— А мне это кажется весьма интересным, — сказала его жена.

— Так ты согласен? — спросил Спрейн у Довера. Тот поднял на него измученные глаза. Трудно было сейчас вообразить его в роли дамского угодника.

Довер пожал плечами.

— Ну… я… как бы это сказать… не однолюб.

— И ты ясно дал это понять леди Элис, — кивнул Спрейн. — Черт, да она ж не просит тебя прожить с ней всю жизнь! Разве что по понедельникам и пятницам. Не знаю, как вы там сами решите. Все знают наверняка только одно: мистер Эдгар Аллерби крайне опечален горем своей жены, и единственный, кто способен вернуть ее к жизни, это ты.

Довер, казалось, крепко задумался.

— Хм… по понедельникам и пятницам? А это может сработать.

— Значит, вы именно поэтому не могли дождаться возвращения «Фонарщиков» в Лондон? — улыбнулся Мэтью.

— Мистер Эдгар Аллерби не мог ждать так долго, — кивнул Спрейн. — Мы сверились с картой мыса. В паре миль отсюда есть небольшое поседение. Я думаю, там мы могли бы арендовать лошадь и повозку… ну или украсть, если бы до этого дошло. Затем мы вернулись бы в Нью-Йорк и сели на ближайший корабль, чтобы вернуть парня туда, где ему место. Нам приказано было выполнить заказ, даже если для этого его пришлось бы связать и положить в мешок.

— Будь я проклят! — Голос Грейтхауза затих, вся его жажда насилия улетучилась.

— Я все еще намерен подать в суд, — напомнил о себе Бродин. — Я чуть не свернул себе шею, когда падал с койки.

— А мы все еще сидим на отмели, — сокрушенно сказал капитан. — Это значит, что каждому из нас нужно приложить усилия. Нам повезет, если мы поднимем флаг бедствия, и нас заметит какое-нибудь проплывающее мимо судно.

Содд упал на колени.

— Господи, я просто измучен! Я не могу даже думать, мой разум превратился в кашу! Но, по крайней мере, мы можем закончить тур, не боясь быть убитыми…

— А с этими двумя что делать? — спросил Грейтхауз. — Посадить их за решетку?

Содд задумался. Он постучал пальцем по подбородку и перевел взгляд с Гро на Спрейна и обратно.

— Нет, — сказал он несколько секунд спустя. — Нет, у меня есть идея. Вы двое… у вас действительно есть еще песни?

— Конечно есть. И много, — пробасил Гро. — Они хорошие.

Содд повернулся к «Фонарщикам».

— Молодые люди, не будет ли у вас проблем с тем, что эти два человека присоединятся к нашему туру? Платить буду не из вашего кармана, а из своего. Они немного старше, чем я привык, но у них есть свой шарм, а их голоса достойны восхищения. Я бы назвал их уникальным. Давайте назовем их… дайте подумать… разогревом. Да! Сочетание старшего с молодым! Молодые учат старших новым трюкам, а старшие укрепляют свое место в музыкальных залах! Если они будут работать с нами, мы будем знать, где они находятся каждую минуту. — Он замолчал, наскоро составляя свой план. — И, — сказал он, приподняв брови, — когда Бен вернется к Аллерби, можно будет утверждать, что своевременная доставка состоялась, потому что я нанял двух смертоносных охранников, которые стерегли нас денно и нощно! Все сходится воедино, понимаете? Кроме того, наши новые участники, скорее всего, обнаружат, что им нравится находиться на большой сцене перед благородной публикой, а не выступать в сомнительный тавернах! Я думаю, тур продлится всего несколько недель, так что для Аллерби это не будет проблемой.

— Мечтайте дальше, — буркнул Грейтхауз.

— Я уже вижу заголовки! — У Содда чуть слюна не потекла от восторга. — «Четыре Фонарщика» и… и… «Искатели Награды». Как вам такое?

Все вокруг пожали плечами. Довер ответил за всех:

— Полагаю, мы можем оставить прошлое в прошлом, приятели. Никаких обид, кроме небольшой боли в челюсти. В любом случае, мне полегчало, когда я понял, что меня не укокошат. Должен сказать, я буду с нетерпением ждать понедельников и пятниц. К тому же каждый свободный вечер недели я смогу проводить со всеми хорошенькими куколками Лондона. — Он вдруг подмигнул Мэтью и Грейтхаузу. Рука последнего снова поднялась, чтобы ощупать свой нос, и на этот раз он и впрямь до него дотронулся.

— «Искатели Награды», — нараспев сказал Содд. — Как вам название? Подходит?

— Не знаю, — ответил Гро. — Думаю, если вести себя профессионально, нам для начала стоит использовать свои настоящие имена. Питер и Гордон.

— Видите, что происходит, когда обходишься без насилия? — спросил Мэтью Грейтхауза с легкой улыбкой. — В конце концов все получается, как надо.

Грейтхауз искоса взглянул на Мэтью.

— Бывает и такое, — ответил он.