Семь престолов

ПРОЛОГ

Миланское герцогство, замок Бинаско

Он твердо решил забраться на самый верх башни. Конечно, для этого требовалась целая вечность, но он поклялся себе, что справится. Один из солдат попытался предложить помощь, однако был испепелен на месте яростным взглядом.

Он преодолевал ступеньку за ступенькой, опираясь на костыли, как делал уже много раз. Медленно, с трудом продвигался он вперед на тонких, слабых ногах и с каждым неуверенным шагом ругался сквозь зубы, проклиная самого себя, а еще пуще — родителей, повинных в том, что он с рождения заточен в своем теле, в этой темнице боли и уродства.

Когда наконец была преодолена последняя ступенька, пот градом катился у него по лицу. Руки дрожали от нечеловеческих усилий. Он облокотился на зубцы крепостной стены, прижавшись к ним. Костыли упали на землю.

Высокая и мощная башня устремлялась в небо. Она стояла на углу замка, и с вершины открывался вид на все окрестности. На горизонте начинала проступать алая полоса зари. Пронизывающий зимний ветер взметнул в воздух его плащ. Тяжелая ткань быстро опустилась, но лишь до следующего порыва, который вновь задрал ее. Филиппо Мария запахнулся плотнее, и воротник, отороченный волчьим мехом, ласково скользнул по щекам, будто тепло льстивых речей.

Бинаско. Почти на полпути между Миланом и Павией. Чем не идеальное место для финальной части его плана? Не зря же он посвятил всю свою жизнь этим двум городам?

Филиппо Мария посмотрел вниз. Прямо под ним простирался глубокий ров. Дальше торчали голые деревья с кривыми ветками, закоченевшими от мороза. За ними виднелись ветхие домишки и земли крестьян. Филиппо Мария повернулся, направив взгляд в сторону двора замка, где уже поджидал свою жертву эшафот. Огни факелов мерцали в розоватой утренней дымке.

Он ненавидел Беатриче всем своим существом. Ему пришлось жениться на ней, потому что его заставил Фачино Кане. Тот хотел обеспечить Беатриче безопасность, защиту. Именно об этом он бормотал, захлебываясь мокротой и кровью на смертном одре. О Беатриче. Чтобы минули ее любые беды. Конечно же! И ему пришлось терпеть эту женщину целых семь лет. Семь нескончаемых лет! Он смирился с тем, что она держала его за прислугу, за недостойного, за сопливого мальчишку — его, единственного законного наследника герцога Милана, пусть и моложе ее на двадцать лет! Филиппо Мария исполнял ее приказы, терпел капризы и многочисленные унижения, которым она его подвергала. Он терпеливо, с улыбкой принимал указания жены, подпитывая при этом свою ярость, которая постепенно росла внутри него, словно детеныш дикого зверя. Придворные крючкотворы благосклонно взирали на его поведение, уверенные, что он смирился ради сохранения мира, из любви к родине и уважения к умершим. На самом деле Беатриче продали ему, будто породистую суку, в соответствии с ее собачьей фамилией[5]: ее приданое включало четыреста тысяч дукатов, а также возможность править Алессандрией, Тортоной, Казале, Новарой, Виджевано, Биандрате, Варезе и всеми землями Брианцы. Расчет и стремление к выгоде решили дело. Благодаря женитьбе Филиппо Мария разом получил для герцогства — своего герцогства — новые земли, людей, богатства.

При этом он ни на миг не допускал мысли о том, чтобы на самом деле жить с ней. Конечно, Беатриче была еще красива, несмотря на свои сорок лет, и знала, как доставить удовольствие мужчине. Даже слишком! Но не он был предметом ее внимания. Вовсе не он. Филиппо Мария доподлинно знал, что она изменяет ему, но ни разу не сумел заполучить доказательства ее неверности. Она была хитра, эта потаскуха. Словом, он ненавидел Беатриче. Но, оставаясь в тени, считая день за днем, накапливая злобу, ждал, пока придет его время.

За шесть лет Филиппо Мария повзрослел. И пусть физически он не стал сильнее, пусть его бесполезные ноги так и не научились нормально двигаться, пусть он отрастил живот и окончательно понял, что обречен жить уродом и калекой, однако ему удалось добиться главного, мгновенно сделав неважными все увечья, которыми наградила его природа: Филиппо Мария стал герцогом Милана. Теперь он не просто носил это имя, но правил на самом деле. Он изучил своих врагов, как явных, так и тайных — гораздо более опасных, тех, что плели против него интриги, улыбаясь и расточая любезности, — и понял, что доверять нельзя никому. До поры до времени Филиппо Мария затаил обиды в душе, являя себя рассудительным и миролюбивым юношей, благосклонно принимающим решения Совета двенадцати. Будто послушный ученик, он старательно следовал наставлениям придворных политиков, словно крупицам истинной мудрости. Тем временем подозрительность и ожесточение все прочнее пускали корни в его черном сердце, твердом, как скала.

Вот так постепенно в течение шести лет, пока к нему относились с обидной снисходительностью, поглядывая свысока и не подозревая о глубине его ярости, Филиппо Мария заточил клинок своей мести.

А потом все изменилось вновь: он познакомился с фрейлиной своей супруги, намного красивее самой Беатриче. Звали даму Аньезе дель Майно. У нее были длинные светлые волосы и голубые глаза — совсем как небо, которое теперь уже сменило цвет, избавившись от последних всполохов зари. Как же он мог не желать Аньезе — создание, полное огня и страсти? Стоило ему лишь взглянуть на нее, как кровь закипала в жилах. Как только герцог понял, что Аньезе умеет видеть больше, чем доступно взгляду, что она почувствовала его стремление к власти и готова стать частью его жизни, чтобы однажды взойти на вершину вместе с ним, он предложил ей все, чем располагал. Она же крепко держала его меж своих упругих сильных бедер и любила до безумия. Ночами, полными страсти и неистовства, блаженства и исступления, когда он овладевал ею, наконец-то чувствуя себя мужчиной, она нашептывала ему на ухо коварные слова, и постепенно они сложились в изобретательный план.

А затем с помощью Аньезе Филиппо Мария претворил его в жизнь. Он обвинил Беатриче в том, что та нарушила обет супружеской верности, изменив ему со своим слугой по имени Микеле Оромбелли. Она все отрицала. Он назвал ее клятвопреступницей и прелюбодейкой, которая не заботится о законном продолжении рода своего герцога. И без малейших сомнений вынес ей приговор. Сначала Филиппо Мария заточил в темницу Оромбелли. После короткого разбирательства, представлявшего собой лишь видимость, солдаты герцога казнили слугу на глазах у Беатриче и отправили на корм собакам. Неверную супругу отправили в замок Бинаско и оставили там в ожидании казни.

И вот этот день настал.

Филиппо Мария посмотрел вдаль. Затем, с ненавистью взглянув на множество ступеней, решился сойти вниз. С огромным трудом герцог наклонился и поднял костыли, после чего злобно сплюнул и с невероятными усилиями начал долгий спуск.

Когда Беатриче вывели на улицу, ее встретила тишина. Здесь не было жаждущей крови толпы — только пустой двор, покрытый смесью снега и грязи. Солдаты герцога возвели небольшой деревянный помост, на который установили плаху. Палач с огромным топором в руках уже поджидал приговоренную. Франческо Буссоне по прозвищу Карманьола, капитан миланского войска, следил, чтобы все шло без задержек. Этот высокий мужчина с длинными каштановыми волосами и тонкими усиками был тверд духом, верен престолу и готов на все, чтобы отвоевать утраченные земли герцогства.

Филиппо Мария увидел Беатриче такой же, как всегда: даже на пороге смерти она держалась высокомерно; ее надменный, гордый взор был тверд, будто лезвие ножа. Герцог посмотрел ей прямо в глаза и почувствовал удовлетворение оттого, что смог выдержать ее взгляд. Он улыбнулся. Беатриче не удостоила его ни единым словом. Она не пыталась освободиться и не оказала ни малейшего сопротивления, когда солдаты схватили ее за руки и швырнули под ноги палачу.

Тот грубо толкнул женщину, заставил положить голову на плаху и крепко привязал несколькими оборотами веревки.

Солнце пронзило пелену облаков.

Молочный свет слабых зимних лучей рассеялся по двору. Беатриче продолжала смотреть прямо на своего мужа: она не произнесла ни слова, но вместе с тем и не отворачивалась, будто сковав невидимой цепью свои и его глаза.

Палач поднял огромный топор у нее над головой.

Даже в чести умереть от меча ей было отказано. Филиппо Мария приказал палачу взять именно топор — орудие, подходящее для свиней и таких потаскух, как Беатриче.

Герцог Милана навалился на деревянные костыли с такой силой, что их основания вошли в землю. Он с наслаждением смотрел на происходящее. Ему пришлось слишком долго ждать, и сейчас он не собирался упускать ни единого мгновения казни.

Палач резко обрушил громадный топор на жертву. Лезвие разрубило шею с первого удара. Фонтан темной крови хлынул алым потоком. Отделенная от тела голова отлетела в сторону, прокатилась по доскам эшафота и свалилась на землю, перемешанную с грязным снегом.

Филиппо Мария приблизился к голове Беатриче. Он увидел выпученные глаза и открытый рот с посиневшим языком. Герцог бросил на землю один из костылей, свободной рукой подхватил за волосы отрубленную голову, из которой еще сочилась кровь, и медленно пошел прочь, оставляя на снегу алый след.

Филиппо Мария направлялся к свинарнику.

ГЛАВА 1 ШМЕЛИНОЕ ГНЕЗДО

Миланское герцогство, Макюдио

— Не согласен. — В глазах Анджело делла Перголы сверкнула молния. — Мне кажется, Карманьола не станет атаковать нас в ближайшее время.

— Почему же вы так считаете? — спросил Франческо Сфорца. В его холодном взгляде невозможно было прочесть никаких эмоций. В тоне вопроса, однако, слышалось любопытство, как будто его и в самом деле интересовало мнение старого кондотьера.

— Судите сами: он одержал победу в Соммо, но потом отступил на этот берег Ольо, хотя мог бы продолжить наступление, — с готовностью пояснил Анджело.

Молодой Сфорца разочарованно покачал головой, словно ответ не оправдал его ожиданий.

Делла Пергола терпеть не мог Франческо Сфорцу. Кондотьеру пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не разразиться гневной отповедью. Этот зеленый ка-питанишка вел себя совершенно непозволительным образом. Юношеское нахальство сочеталось в нем с завидным самообладанием, что позволяло Сфорце сохранять спокойствие в любых обстоятельствах. С помощью этих качеств он ловко управлял решениями Карло II Малацесты, недавно поставленного во главе миланской армии. Малатеста тоже был здесь: слушал их пререкания и посмеивался.

Но Анджело не для того сражался асе эти годы в смету и грязи, чтобы теперь стать игрушкой в руках двух мальчишек, думающих лишь о том, как поскорее отхватить свой куш.

— Неужели вы не видите, что мы находимся в самых ужасных условиях, какие только можно себе представить? — обратился он к обоим юнцам. — Мы на равнине, покрытой болотами и лужами с ледяной водой, и на этой отвратительной местности нам придется сражаться с таким опытным военачальником, как Карманьола! Причем у нашего противника, если вспомнить его прошлое, есть все причины избегать столкновения с нами.

— А я думаю, это как раз повод разгромить его. Наш враг колеблется — ну и прекрасно! Мы уничтожим его вместе со всем его войском и завоюем легкую победу во имя Филиппо Марии Висконти! — воскликнул Малатеста. — Чего еще вы собираетесь дожидаться? — с негодованием спросил он.

Анджело делла Пергола не верил своим ушам. Только посмотрите на них: два сопляка, совершенно не способных хоть немного подумать головой. И он — весь в увечьях и шрамах, с вечной болью от скверно зашитых ран и старых переломов. Он-то всякого повидал за свои пятьдесят два года! И знает, что сейчас стороны находятся в классическом выжидательном положении, когда никто не решается атаковать. Тот, кто нападет первым, сам себе выроет могилу. Случаев, которые это подтверждают, хватило бы на целую книгу, если бы Анджело умел писать. Но сейчас он ничего не мог поделать: все доводы разбивались о стену недоверия и упрямства, воздвигнутую двумя молодыми военачальниками.

— Похоже, вы боитесь, Анджело? — с издевкой спросил Карло Малатеста. — Если дело в этом, я могу вас понять.

Конечно, вы устали, в вашем возрасте никому не хочется ввязываться в очередное сражение…

Глаза Анджело делла Перголы вспыхнули яростью, и в следующее мгновение он выдернул из-за пояса кинжал и молниеносным движением воткнул его в центр разделявшего их стола. Все произошло так быстро, что Малатеста едва успел потянуться к рукоятке меча.

Франческо Сфорца в ходе стычки сохранил свое обычное спокойствие. Карло Малатеста ненавидел его за это. Всегда такой самоуверенный, холодный, отстраненный; всегда знает, что и в какой момент сказать. Еще и одевается с иголочки, а мягкие волосы идеально причесаны. Настоящий фигляр! Карло с удовольствием стер бы улыбочку с лица Франческо парой крепких ударов. Однако сейчас Сфорца, по крайней мере, разделял его точку зрения.

— Я никого и ничего не боюсь! — вскричал старый вояка. — Я лишь призываю вас хоть раз взглянуть дальше собственного носа!

— Ага, теперь вы еще и голос повышаете?

— Не пытайтесь напугать меня, Малатеста. Если герцог поставил вас командовать войсками, это еще не дает вам никакого права оскорблять меня! — раздраженно бросил делла Пергола. — Неужели вы и правда полагаете, будто я боюсь? Полная ерунда! Но я считаю, что надо как следует все обдумать, вместо того чтобы играть на руку Карманьоле. Он мог окончательно разгромить нас после битвы при Соммо, но не сделал этого. Он злится, поскольку герцог, которому он посвятил свою жизнь, отвернулся от него. Еще он наверняка чувствует разочарование. И усталость. Сами подумайте; Карманьола десять лет сражался под знаменами с лазурным змеем[6], он отвоевал земли и города для Филиппо Марии Висконти, получил от герцога назначение синьором[7] Генуи… А потом его вдруг в одночасье прогнали со двора. Неприятный сюрприз, не правда ли? Однако, несмотря на обиды, у Карманьолы не получается возненавидеть Милан. Да, венецианцы осыпали его золотом, но он все равно сомневается. Я думаю, с ним можно заключить соглашение и обойтись без ненужного кровопролития.

— А мне по-прежнему кажется, что вам просто страшно. Я выслушал все ваши красноречивые умозаключения, но остался при своем мнении: вы так отчаянно пытаетесь отговорить нас от сражения только потому, что боитесь сойтись с Карманьолой на поле боя. Ну что же, а вот я не вижу никаких препятствий! Я не ведаю страха, наше войско сильнее и лучше вооружено, у нас целых восемь бомбард. Если не хотите сражаться, так оставайтесь здесь. Никто не просит вас рисковать своей драгоценной старой шкурой! — в гневе закончил Малатеста, тыча пальцем в делла Перголу.

— Ну-ну, не стоит, капитан, — вмешался Сфорца, — давайте сохранять…

— Не советуйте мне сохранять спокойствие! — перебил его Малатеста. — Мы что, в самом деле возьмем и подарим победу жалкой горстке венецианцев?!

Карло еще продолжал распинаться, горячо отстаивая свою точку зрения, когда пола палатки поднялась, впустив Гвидо Торелли.

— Капитан, — сказал тот, обращаясь к Малатесте, — войско Карманьолы наступает.

— Где? В какой части поля?

Торелли явно замялся с ответом.

— Вот это как раз и непонятно. Он послал кавалерию прямо в сторону дороги на Ураго. Возглавляет венецианцев Никколо да Толентино. Пиччинино как раз находится там и готов выступать. Он ждет только вашего приказа.

— Господа, жребий брошен, — заявил Карло Малатеста. — Спешите к своим отрядам, займите дорогу на Орчи-Нови. Я же выдвинусь на помощь Пиччинино. Пора поставить точку в нашем бессмысленном споре.

ГЛАВА 2 МАКЛОДИО

Миланское герцогство, Маклодио

По обеим сторонам от дороги простирались болота. Полоса раскисшей от дождя земли тянулась мокрой лентой среди топкой грязи и огромных луж. С неба падали капли — крупные, тяжелые, будто серебряные монеты. Никколо Пиччини-но с конными рыцарями и пехотой расположился по всей ширине дороги. Дождь стучал по стальным шлемам и знаменам с гербом герцога Висконти. Попоны лошадей давно намокли, а земля под ногами с каждой минутой становилась все более скользкой и ненадежной.

Вдалеке Пиччинино разглядел приближающийся отряд венецианских рыцарей. Яркие флаги противника развевались на фоне свинцового неба, а изображенный на них крылатый лев, казалось, готовился издать воинственный рык.

В это мгновение за спиной Никколо раздался топот копыт. Обернувшись, он увидел рыцаря, который лихо несся по дороге во главе своего отряда. Огромный конь всадника был угольно-черным, а на попоне полосы в красно-золотую клетку чередовались с серебристыми: цвета рода Малатеста. Главнокомандующий миланской армии держал забрало поднятым, капли дождя стекали по гладко выбритому лицу с тяжелым волевым подбородком.

Карло Малатеста поднял руку в железной перчатке:

— Ну что же, Никколо, пора атаковать. Мы ведь не позволим кучке венецианцев напасть первыми?

— Как раз это меня и настораживает, капитан, — возразил Пиччинино. — Почему Венеция с Флоренцией выставили против нас столь малые силы? Шпионы говорят, что у наших врагов нет недостатка ни в кавалерии, ни в пехоте.

— И вы хотите ждать, Никколо? Но зачем? Это удел трусов! Вот мой приказ: основная часть кавалерии остается на дороге, пехота образует фланги по бокам. Наступаем, пересекая болото, и нападаем на противника с двух сторон. Так мы возьмем их в клещи и наконец разделаемся с этим болваном Карманьолой, с Никколо да Толентино и всем их войском.

— Но…

— Никаких «но»! — отрезал Карло II Малатеста.

Приказ передали по рядам, пехотинцы и оруженосцы выстроились по обеим сторонам от дороги и тихим шагом двинулись вперед через лужи и трясину.

— А теперь в атаку! — воскликнул капитан.

Не медля больше ни секунды, он опустил забрало и послал коня в галоп, раскручивая над головой тяжелый боевой цеп. Вдохновленные командиром, готовым бесстрашно бросить вызов смерти, остальные рыцари ринулись следом за ним навстречу приближающемуся врагу.

Пехотинцы и оруженосцы с трудом пробирались по зыбкой трясине по бокам от колонны всадников, кое-как лавируя между лужами и особо топкими участками земли.

Франческо Буссоне, прозванный Карманьолой, улыбался. С высоты холма, на котором он расположился, было хорошо видно, что Карло II Малатеста попался на крючок. Все шло по плану. Карманьола усмехнулся, предвкушая победоносное завершение этого дождливого дня, и заметил:

— Никому не нравятся сюрпризы на поле боя, правда, Джованни?

Юный помощник, личный оруженосец Карманьолы, кивнул. В его светлых глазах мелькнули искорки веселья.

— Малагеста кинется на горстку всадников, которых я послал ему навстречу, — продолжал Буссоне, — но он и не представляет, что произойдет потом. Ох, Джованни, как мне больно наносить такой коварный удар моему любимому Милану! Но Филиппо Мария Висконти сам виноват. Этот молодой калека не знает благодарности. Он позавидовал победам, которые я для него и одерживал, а потому сначала отдалил меня, а потом и вовсе прогнал, представляешь? Прогнать меня! Лучшего кондотьера всех времен!

Джованни снова кивнул. Он ловил каждое слово своего господина, графа Кастельнуово-Скривии. В глазах юноши светилось обожание.

— Я для него завоевал Брешию, Орчи-Нови, Кремону, Палаццоло, а потом и Беллинцону с Альтдольфом, оттеснив швейцарцев, которых все так боятся! И как он отплатил мне? Выслал прочь. Вот болван! — не унимался Карманьола.

— Капитан! — раздался вдруг голос, прервав монолог, в котором Франческо Буссоне, по-видимому, намеревался излить все обиды на Филиппо Марию Висконти.

— Кто там еще? — раздраженно спросил Карманьола. — Я рассказывал Джованни свою историю, и он слушал с большим интересом. Впрочем, как и всегда.

На вершине холма, с которого граф следил за битвой, показался рыцарь весьма воинственного вида. Его роскошные доспехи сияли, будто дождь и грязь обходили их стороной.

— И откуда вы это знаете? — с усмешкой поинтересовался он. — Ведь ваш оруженосец немой!

Карманьолу так возмутила подобная дерзость, что он зашелся в приступе кашля.

— Вы, Гонзага, следите лучше за собой! — рявкнул он, переведя дух. — Джованни одним взглядом может сказать больше, чем те, кто только и знает, что пустословить. Доложите лучше, солдаты расставлены? Знаете дальнейший план?

— Конечно. Арбалетчики на позициях, они спрягались в болотной грязи и готовы стрелять по флангам противника.

— Замечательно! Тогда хватит тратить время на болтовню. Спускайтесь обратно к дороге и дайте сигнал стрелять. После того как арбалетчики нанесут урон пехоте и ослабят кавалерию Малатесты, пусть наши основные силы идут в наступление и прорвут строй противника. Если удастся заставить миланцев отойти вправо, мы отрежем их от второй части войска, которая стоит на дороге к Орчи-Нови и которой командует Сфорца. А потом мы легко разгромим оба отряда по отдельности. Все понятно?

— Абсолютно.

— Тогда поскорее выполняйте приказ.

— Конечно, капитан!

Не говоря больше ни слова, Джанфранческо Гонзага развернул лошадь и начал спускаться с холма.

Карманьола покачал головой.

— Тьфу ты, вечно приходится за всем следить самому! — посетовал он. — Хорошо хоть, ты со мной, Джованни.

Приблизившись к войску противника, Карло II Малатеста взметнул боевой цеп и через секунду обрушил его на щит ближайшего венецианца. Раздался оглушительный лязг. Удар был настолько сильным, что враг потерял равновесие, и Карло молниеносным движением поразил его во второй раз. Всадник не сумел защититься, и железный шар, усеянный шипами, проткнул его наплечник, вонзившись в плоть. Венецианец издал нечеловеческий вопль; по доспехам потекли ручьи алой крови.

Малатеста рванул на себя цеп, содрав с противника остатки наплечника вместе с кожаным рукавом и обнажив плечо. Взору предстала окровавленная плоть с воткнувшимися в нее железными обломками. Самый подходящий момент для удара милосердия. Карло раскрутил цеп над головой и в третий раз ударил врага, теперь уже в бок.

Железные шипы вновь проткнули доспехи, и венецианец рухнул с лошади.

Карло выпустил цеп: шипы вонзились так глубоко, что не стоило и пытаться их выдернуть. Это орудие, смертоносное в бою, требовало умелого обращения. Малатеста не раз попадал в сложные ситуации из-за своего цепа, но все равно не хотел отказываться от него: он позволял добиться невероятной скорости атаки, особенно при первом столкновении, что обычно приводило противника в ужас.

Пока поверженный венецианец захлебывался болотной жижей вперемешку с кровью, Карло обнажил меч и потянул за поводья. Конь поднялся на дыбы. Малатеста грозно осмотрелся, надеясь, что страх распространится по рядам неприятеля, словно проказа. Однако не успел жеребец вновь опустить копыта на скользкую землю, как капитан увидел зрелище, приведшее в ужас его самого.

ГЛАВА 3 СЛАБОСТИ ГЕРЦОГА

Миланское герцогство, замок Порта-Джовна

— Значит, я должна молча, без малейших возражений принять ваше решение? После того, как провела столько дней в страхе за вас! Я защищала вас, словно фурия, не жалея себя! Я помогла придумать и воплотить в жизнь план, освободивший вас от Беатриче! Я подарила вам самую прекрасную в мире дочь! И потеряла еще одного ребенка в прошлом году! Все это я вынесла ради вас, ваша светлость, потому что люблю вас больше жизни! — кричала Аньезе, а глаза ее метали молнии.

Боже, как она была прекрасна! Нежная и одновременно гордая, невероятно обворожительная. Аньезе дель Майно сорвала с головы чепец из белоснежного кружева, и длинные волосы золотистыми локонами рассыпались по плечам. Жемчужные бусины, оторвавшиеся от чепца, покатились по полу и затерялись между ножками бархатных кресел и резного столика.

Он с радостью овладел бы ею прямо сейчас, но Филиппо Мария Висконти прекрасно знал: когда Аньезе в ярости, прикасаться к ней опасно для жизни. Нужно ее успокоить и рассказать, что именно он придумал.

— Любимая, не будьте так суровы со мной, — начал он примирительно. — Я безмерно ценю перечисленные вами заслуги и многие другие ваши достоинства, но все же поймите, что этот брак очень важен для герцогства. Союз с Амадеем Восьмым Савойским совершенно необходим, особенно сейчас, когда против меня выступил Карманьола.

Вот почему я женюсь на Марии. Но не бойтесь: ничто не разлучит нас, ведь я люблю вас одну.

Герцог говорил со всей искренностью, на какую только был способен. Однако Аньезе не успокаивалась:

— Конечно, это сейчас вы так говорите! Но пройдет несколько месяцев, молодая супруга окажется в ваших объятиях, и вы обо всем позабудете. Что тогда будет с Бьянкой? Как я объясню дочери, почему вы нас бросили?

Филиппо Мария, сидевший в своем любимом кресле, покачал головой и сделал глубокий вдох. Терпение, мысленно проговорил он. Затем тяжело поднялся, опираясь на костыли, с огромным трудом пересек комнату и приблизился к пламени, горевшему в камине. Проклятые ноги, подумал Филиппо Мария. Если бы только у него было здоровое тело! Герцог еле сдержал возглас негодования. Ухватившись одной рукой за массивный каминный портал, он поднес вторую к огню, надеясь, что тепло подскажет нужные слова. Костыли упали на пол.

Так или иначе, он заметил, что тон Аньезе изменился: поначалу в ее голосе звенела сталь, а сейчас проступила нежность. Взгляд, еще недавно огненный и воинственный, тоже смягчился. Плавные движения ресниц подчеркивали неожиданную перемену.

Воспользовавшись молчанием герцога, женщина продолжила:

— Я не глупа и понимаю, что толкает вас на подобный шаг. Но и вы должны понять мое беспокойство. Бьянка почитает вас как Бога, да и я тоже. Но враги только и ждут возможности отдалить нас друг от друга, любимый мой. Хоть сегодня Амадей Савойский и провозглашает себя вашим союзником и другом, он уже строит козни и наверняка собирается в будущем выступить против вас. Он ведь не дает за невестой ни гроша приданого, что уже вызывает определенные подозрения. — Аньезе хватило хитрости произнести последние слова чувственно, с легким придыханием.

Филиппо Мария это заметил. Кажется, молчанием ему удалось добиться большего, чем самыми разумными доводами. Он хорошо знал характер любовницы и понимал, что в такие моменты ей совершенно необходимо выплеснуть эмоции. Это помогало Аньезе быстрее справиться с ними. С другой стороны, вечно молчать тоже нельзя, иначе не избежать новой вспышки гнева.

— Аньезе, — сказал Филиппо Мария, повернувшись к ней, — я прекрасно понимаю ваши опасения; более того, я разделяю их. Но все же прошу, доверьтесь мне. Хоть раз я предавал вас с тех пор, как мы вместе? Хоть раз дал повод усомниться во мне? — Взгляд его стал суровым, решительным.

— Нет, любимый.

— Тогда успокойтесь! — твердо, но не повышая голоса продолжил герцог. — Если я сделаю этот шаг, то лишь с одной-единственной целью: обеспечить нам могущественного союзника. После заключения брака Амадей Восьмой Савойский предоставит войска, солдат и оружие для защиты Милана. Война мне обходится в сорок девять тысяч флоринов ежемесячно! А доходы, даже если выжать из народа налоги до последней капли, не превышают сорока пяти тысяч, так что сами видите, как скудны наши ресурсы. Поэтому, Аньезе, пожалуйста, постарайтесь понять. Этот брак — плата Амадею Восьмому за безопасность наших владений. Ведь против меня и Венеция, и Флоренция!

— Филиппо, я понимаю вас, — ответила Аньезе, подходя к герцогу и беря его за руки. — Разве может быть иначе? Я ведь тоже видела, как завистливые венецианцы хитростью заполучили вашего лучшего кондотьера, пообещав ему золотые горы. И все же не поймите меня неправильно: разве не вы сами прогнали Карманьолу? Сначала призвали его ко двору, а потом оставили ждать на улице и не пожелали с ним разговаривать. Я знаю, почему вы так поступили. Но и вы должны понимать: если втоптать в грязь того, кто был тебе верен, это породит в нем гнев и жажду мести, что намного опаснее жадности, из-за которой вы изначально ополчились на него. — Она крепче сжала ладони герцога.

— Я знаю, но что еще мне оставалось?! — раздраженно воскликнул Филиппо Мария. — Я сделал его правителем Генуи, рассчитывая дать ему богатство и почести, но при этом держать на расстоянии. А он чем отплатил?! По-моему, я, наоборот, чересчур щедр с наемниками. Вы ведь помните, что именно они — не знать, а обычные вояки, привыкшие к жестокости и насилию, — в свое время захватили Милан и до последнего пытались не пускать меня к власти! Только смерть смогла умерить пыл Фачино Кане! Теперь у нас есть Франческо Сфорца, хоть и совсем молодой, но подающий большие надежды. Однако и ему непросто: пока мы разговариваем, он бьется на Ольо с выродками Кармальолы не на жизнь, а на смерть! И кто знает, чем все закончится.

— Не теряйте веру, Филиппо!

— Веру?! — воскликнул герцог. — Вовсе не вера поможет мне выиграть эту бесконечную войну, а только точный расчет и хитрость. И умение быть безжалостнее врагов. Вот почему мне нужен союз с Амадеем Восьмым. Я практически разорен. Каждый день я спрашиваю у Дечембрио и Риччо, сколько денег осталось в казне. Миланская знать потребовала созвать городской совет. Мы в огромной опасности, Аньезе. Поэтому, прошу вас, не требуйте от меня невозможного. Я женюсь на Марии Савойской, но только чтобы спасти нас.

Последнее заявление оказало желаемое воздействие. Взгляд молодой женщины стал томным, красивые белые руки нежно погладили усталое лицо герцога. Она помогла ему сесть напротив камина и произнесла:

— Хорошо, любовь моя. Я больше не буду мучить вас. Позвольте мне лишь отметить, что у ваших врагов в этой истории есть одно слабое место.

— Какое же? — спросил заинтригованный Филиппо Мария.

— Согласитесь, что до сих пор Карманьола не нанес вам решающего удара, хотя возможность для этого у него была. После победы при Соммо он практически остановился, словно, несмотря на обиду, еще чувствует привязанность к вам и к Милану. Не все можно купить за деньги, правда? Он выдающийся военачальник, а потому, я уверена, ему гораздо больше нравилось сражаться под вашими знаменами. Именно те битвы принесли ему вечную славу. А что для кондотьера дороже славы? В конце концов, если Венеция приняла его с распростертыми объятиями, так только благодаря признанию, которое он заслужил в сражениях за вас.

— Вне всякого сомнения, но я не понимаю, как это может…

— Сейчас я все объясню, любовь моя, — перебила Аньезе и прижала указательный палец к своим чувственным губам, выбрав самый действенный способ заставить герцога выслушать ее. — Если отправить к Карманьоле гонцов с просьбой несколько придержать военный пыл в отношении Милана, но так, чтобы венецианцы ничего не заметили… Возможно, тогда вы хитростью добьетесь большего, чем ваши люди — оружием.

Герцог улыбнулся. Внезапно ему показалось, что в конце туннеля брезжит свет.

Ну конечно! — воскликнул он. — Денег у меня нет, но я пообещаю Карманьоле земли и владения и уговорю поддержать нас.

— Тогда, с одной стороны, вы получите союз с Савойей, а с другой — сможете сдерживать Венецию и, если повезет, отобрать у нее лучшего кондотьера.

— Именно, — согласился герцог. — Все равно ничего другого я сделать не могу.

— Неправда, — возразила Аньезе хриплым от страсти голосом. — Вы столько всего можете сделать! — заговорщически зашептала она ему на ухо. — Поверьте, я жду не дождусь, когда сегодня ночью вы наконец придете ко мне в спальню.

Эти слова мгновенно заставили Филиппо Марию задрожать от удовольствия. Он каждый раз поражался, как ловко Аньезе удаются столь откровенные, совершенно прозрачные намеки. Прямота и решительность делали ее еще желаннее.

Герцог запустил пальцы в золотистые локоны любимой и внимательно посмотрел в прекрасное лицо, утонув во взгляде голубых глаз. Аньезе прижалась алыми губами к его губам. Ее язык проскользнул глубже, ища язык герцога. Филиппо Мария почувствовал, как в груди нарастает желание, постепенно опускаясь все ниже.

Он уже был готов сорвать с себя одежду, когда раздался настойчивый стук в дверь.

— Простите, ваша светлость, — проскрипел резкий, неприятный голос, — у меня новости с поля сражения.

— Черт побери! — прорычал себе под нос Филиппо Мария, уже предвкушавший нежные ласки любимой женщины.

Он откашлялся, сделал глубокий вдох и, как только Аньезе привела себя в порядок, велел посетителю войти.

В комнате появился Пьер Кандидо Дечембрио, придворный советник и доверенное лицо Филиппо Марии Висконти. После бесконечно долгого поклона, которым он приветствовал своего герцога и его фаворитку — хоть и с ноткой презрения в отношении последней, — Дечембрио поднял взгляд.

— Ваша светлость, мой долг сообщить вам, что миланское войско сошлось в битве с венецианцами в окрестностях Маклодио. В этот самый момент там, по всей видимости, разворачивается жестокая, кровавая схватка.

ГЛАВА 4 ЖЕЛЕЗНЫЙ ДОЖДЬ

Миланское герцогство, Маклодио

С неба обрушился железный дождь.

Арбалетные болты взмывали в небо, с резким свистом рассекали воздух и поражали миланских солдат. Пехотинцы с трудом продвигались вперед, пытаясь удержаться на ногах, но сохранять равновесие на болотистой равнине было непросто. Первый залп неожиданно ударил сбоку, и многие солдаты замертво повалились на землю.

Начался кромешный ад.

Венецианцы на основной дороге внезапно развернулись и стали отступать. Ничего не понимая, Карло II Малатеста на мгновение замер: время как будто остановилось, и вокруг воцарилась невыносимая тишина.

Секунду спустя капитан очнулся и наконец-то осознал происходящее. Впрочем, было уже слишком поздно.

Войска Карманьолы не собирались атаковать: они лишь заманили его в ловушку, совсем простую, но смертельную. Малатеста отправил своих людей захватить противника в клещи, и выйти живыми из этого маневра им уже было не суждено. Об этом явно говорили ряды арбалетчиков, которых Малатеста разглядел только сейчас: они окружили миланскую пехоту на значительном расстоянии и теперь то и дело выглядывали из-за камышей и стреляли в солдат Малатесты, поражая их одного за другим.

Вокруг раздавались ужасные вопли. Карло увидел, как его воин схватился за горло, когда арбалетный болт пронзил ему шею навылет. Другой боец, получив сразу несколько ран, захлебнулся в грязной воде болота. Третий широко раскинул руки, а в грудь ему дьявольскими иглами впивались стрелы.

Пехотинцы падали один за другим, а следом за ними оказались на земле и многие всадники. Раненые лошади громко ржали и застревали в болотной жиже, путаясь в рваных попонах и разбитых доспехах, о которые продолжали стучать железные наконечники арбалетных болтов.

Один из всадников пытался успокоить перепуганного коня: тот поднялся на дыбы и месил копытами воздух, тряся гривой, насквозь мокрой от дождя. Не добившись успеха, рыцарь хотел было остановить животное силой, резко дернув за поводья, но потерял равновесие и вывалился из седла в грязь, где его тут же затоптал другой гнедой жеребец, оставшийся без всадника и пытавшийся сбежать из бесконечного кошмара битвы.

Миланская армия терпела поражение. Застигнутые врасплох неожиданной атакой, вязнущие в грязи, потерявшие немало людей в арбалетном штурме, солдаты уже были готовы разорвать строй и обратиться в беспорядочное бегство, что принесло бы противнику безоговорочную победу.

Пытаться атаковать в такой ситуации было бы чистым безумием. Впрочем, когда Карло повернул назад, он понял, что отступать тоже некуда. Дорогу полностью перекрыло: упавшие лошади, кричащие от боли раненые, трупы, брошенные знамена, рваные конские попоны — все это, смешавшись в кучу, не давало вернуться на линию обороны. Да и существовала ли она еще? Карло сильно сомневался в этом, а вокруг продолжали свистеть арбалетные болты. Пара стрел, должно быть, попала в коня, потому что ноги у животного подкосились, и Малатеста свалился прямо в заболоченную канаву справа от дороги.

Липкая грязь захлестнула его с головой. С огромным трудом Карло поднялся на четвереньки, глядя, как вокруг продолжают падать раненые и убитые солдаты. Теперь место арбалетчиков заняли вражеские пехотинцы, и они атаковали его людей, нанося удары булавами и топорами.

Вскоре миланское войско было разбито. Карло почувствовал, как его схватили руки в железных перчатках, и очнулся. Он выдернул меч и не глядя рубанул им что есть силы. Раздался нечеловеческий вопль, перекрывший даже лязг железа. Малатеста увидел венецианского пехотинца с обрубком руки, откуда фонтаном била кровь. Похоже, Карло удалось отразить нападение, но задумываться было некогда. Он толкнул вражеского солдата в грязь и поспешил дальше. Выбраться из этого светопреставления было непросто, но он решил попытаться. Сзади раздался еще один вопль. Малатеста обернулся. Рыцарь из миланцев, получив смертельный удар, рухнул в трясину вместе с конем. Смрад железа и крови сгустился в воздухе, крики молотом стучали в ушах, солдаты ползали по земле, точно черви, в безнадежной попытке вырваться из царящего вокруг ада.

Тут что-то ударило Карло в бок, снова опрокинув на землю.

Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, попытался встать, но не смог. Его будто пригвоздило к земле. С невероятным усилием Малатеста предпринял новую попытку, но очередной удар вновь толкнул его в трясину. С головы поверженного командира сорвали шлем. Волосы у Малатесты слиплись от пота и крови. Ледяной дождь принес ему бессмысленное чувство облегчения, но лишь на мгновение.

Франческо Сфорца беспокоился все сильнее. Он со своим отрядом должен был удерживать дорогу на Орчи-Нови, но время шло, а никто так и не появился. Бомбарды, заряженные камнями и гвоздями, привели в боевую готовность, солдаты жаждали обрушить град смертоносных снарядов на врага, но атаковать было некого. Один лишь дождь нарушал странную тишину. Капли отбивали по шлемам печальную литургию, не предвещавшую ничего хорошего.

Вдруг с правой стороны появился солдат, весь в крови и грязи. Сфорца хотел было дать команду стрелять, но вовремя понял, что человек в доспехах свой, из миланского войска.

Он вскинул руку, чтобы никто не вздумал убить раненого.

— Помогите ему! — прогремел капитан, поднимаясь в стременах во весь рост. — Разве не видите, что он из наших?!

Повинуясь приказу, пара арбалетчиков выбежали из строя и кинулись к солдату, который еле держался на ногах. Они подхватили раненого с двух сторон и потащили к капитану, стараясь двигаться как можно быстрее. Наконец троица приблизилась к Франческо Сфорце, который по-прежнему возвышался над своим гнедым скакуном, приподнявшись в стременах.

Раненый рухнул на колени перед капитаном. Стянув шлем, который, казалось, не давал ему дышать, солдат отшвырнул его прочь в бессильной злости.

— Говори, — поторопил его Франческо Сфорца, — что произошло?

— Все пропало… — прохрипел солдат. — Пиччинино и его войско разбиты.

— Что?! — воскликнул Сфорца, не веря собственным ушам. Его конь принялся ходить по кругу, будто чувствуя холодную тихую ярость, нарастающую в груди хозяина.

Солдат не смел поднять взгляд. Его слова звучали словно приговор.

— Карманьола подготовил коварную ловушку, — пробормотал он. — Я чудом остался в живых.

Не медля больше ни секунды, Франческо Сфорца развернул коня к войску, забыв о несчастном, который бессильно рухнул на землю.

— Солдаты! — крикнул Сфорца. — За мной! Поспешим на помощь Малатесте и Пиччинино!

Воинственные крики слились в оглушительный рев. В то же мгновение Сфорца пустил скакуна в галоп, надеясь успеть прийти на выручку миланскому войску.

ГЛАВА 5 ВОДЫ ЛАГУНЫ

Венецианская республика, палаццо Барбо

Увидев брата, которого она любила больше жизни, Поднесена вскочила с кресла, обитого коралловым бархатом, и побежала к Габриэле, который уже спешил ей навстречу, раскрыв руки для объятия. Он только что вернулся из Рима и был одет в кардинальскую сутану насыщенного пурпурного цвета.

Помимо них в библиотеке находились Никколо, супруг Поднесены, и ее двоюродный брат Антонио Коррер, тоже кардинал.

Полиссена явственно ощущала беспокойство брата: тот приехал навестить ее, а оказался в самом центре запутанного клубка политических интриг.

— Совет десяти поддерживает наш план, — подтвердил Никколо. — Как раз сегодня я обсудил этот вопрос с Венье-ром и Морозини. Дож ждет, что вы примете Святой престол. Дни семьи Колонна сочтены.

— Ну да, как же! Похоже, вы заранее все решили? — запротестовал Габриэле, хоть и не особенно рьяно. Скорее было похоже, что он готов принять свой удел, причем даже не без удовольствия. — Я только не понимаю, почему вы думаете, что у меня получится? И почему тогда не выбрали Антонио?

— Мы уже говорили об этом, кузен, — вступил в разговор сам Коррер. — Потому что мой дядя Анджело уже был папой римским. И прежде чем вы скажете, что он и ваш дядя тоже, я хочу напомнить, что у нас с ним одна фамилия. А у вас она другая. Вот почему мои шансы гораздо ниже. Вы же знаете, что не стоит подогревать слухи, будто мы хотим основать династию понтификов.

— Именно так, — поддержал его Никколо, поглаживая жидкую бороду. — А вот вы, Габриэле, просто идеальный кандидат. Вы обладаете высоким положением, но ваша семья, пусть и весьма состоятельная, избежала дурной славы. Никто в римских гостиных не станет болтать, будто вы жаждете богатства и власти. Вы отлично подходите на роль папы. И хотя нынешний понтифик еще пребывает в добром здравии, нам следует подготовиться.

— Вне всяких сомнений, — подтвердил Антонио Коррер. — Венеция сейчас на вершине успеха. Если Карманьола и правда победит Филиппо Марию Висконти, наша сфера влияния наверняка расширится. Однако, чтобы укрепить положение на материке, Венеции нужен дружественный папа, а если судить по недавним событиям, сейчас такого преимущества у нас нет.

— Вы намекаете на визит Мартина Пятого к герцогу Миланскому? — уточнил Габриэле.

— Именно, — отозвался Антонио, присаживаясь напротив Полиссены. Он провел рукой по черным волосам, гладким, будто шелк. — С другой стороны, Конгрегация каноников Святого Георгия в Альге постепенно начинает приносить плоды. По нашему примеру собираются и другие религиозные братства: Святого Иакова в Монзеличе, Иоанна Крестителя в Падуе, Святого Августина в Виченце, Святого Георгия в Вероне. Это довольно неожиданный, но несомненный успех.

— Объединяясь в конгрегации, люди с благородными помыслами способны лучше понять истинное значение веры, — с искренним убеждением заявил Габриэле.

— Безусловно, дорогой брат, — согласилась Полиссена. — Но надо помнить и о том, что распространение таких обществ увеличивает политическое влияние нашей республики.

— Значит, и вы с ними заодно, сестрица? — Габриэле вопросительно поднял бровь, но не удержался от улыбки.

Полиссена хотела ответить, однако Антонио ее опередил:

— Дорогой кузен, я чувствую, вас что-то беспокоит. Откройтесь нам, поделитесь своими тревогами.

Габриэле не стал искать обходных путей. Он привык высказываться прямо. Подобный характер мог сослужить ему дурную службу, но, по мнению Полиссены и Антонио, именно это делало Габриэле прекрасным главой для Римской церкви.

— Честно говоря, я чувствую себя пешкой в чужой игре. И я даже готов принять правила — в конце концов, какой смысл противиться судьбе, — но пусть меня хотя бы ставят в известность о происходящем.

Никколо Барбо едва удержался от резкого ответа.

— Хорошо, Габриэле, все понятно. Вот сейчас мы, ничего не скрывая, ставим вас в известность о том, что Венеция будет всячески способствовать вашему назначению следующим папой римским. Я понимаю, что это не ваш выбор, но мы все надеемся, что вы не откажетесь выполнить свой долг перед республикой, для которой каждый из нас готов принести любую жертву, какая только потребуется.

Полиссена метнула на мужа яростный взгляд. Она разделяла его точку зрения, но такая постановка вопроса могла оттолкнуть Габриэле. Ее брат упрям, и если он почувствует, что его загнали в угол, то может и порушить все их планы.

— Простите резкость моего супруга, дорогой брат, — поспешила вставить она. — Никколо высказался слишком прямолинейно, хотя при этом абсолютно честно.

— Я знаю, Полиссена, и полностью согласен с его словами. Теперь, когда мне ясно, чего вы ждете от меня, позвольте уверить, что я не имею ни малейшего намерения уклоняться от своих обязательств перед республикой. Я прекрасно осознаю стратегическое значение Рима для Венеции.

— Подумайте и о Болонье, Габриэле, — добавил Антонио. — Семействам Феррара и д’Эсте придется умерить спесь, когда они окажутся зажаты между нашей материковой армией с одной стороны и силами понтифика с другой. И это лишь первое из множества преимуществ, которые сулит ваше избрание папой.

— А если учесть, что вы как раз кардинал Болоньи… — усмехнулась Полиссена.

— Верно. Словом, все решено? Как только Мартин Пятый отойдет в лучший мир, нужно будет всего лишь убедить конклав избрать меня, правильно? Но это тоже не так просто, — заметил Габриэле, однако его поведение неуловимым образом изменилось. Если поначалу его сомнения звучали искренне, то теперь чувствовалось, что он возражает скорее из суеверия, не желая заранее праздновать победу.

— Возможно. Однако мы точно знаем, что Орсини выступят против Колонны. Они не настолько сильны, чтобы выставить собственного кандидата, поэтому Джордано Орсини поддержит вас. То же самое можно сказать и об Антонио Пан-чьере. Ну и обо мне… Видите, уже три голоса.

— Но их нужно намного больше.

— Не волнуйтесь на этот счет, я позабочусь о том, чтобы обеспечить вам необходимую поддержку. Вы будете папой, Габриэле, верите вы в это или нет, — торжественно подытожил Антонио Коррер.

Никколо по очереди посмотрел всем собеседникам в глаза. То же самое сделала Полиссена. Затем, будто скрепляя тайный договор между ними, она произнесла:

— Провал недопустим.

В ее словах было столько решимости, что кровь на миг застыла в жилах Габриэле.

ГЛАВА 6 ПОРАЖЕНИЕ

Миланское герцогство, Маклодио

Не раздумывая ни секунды, Сфорца развернул коня и помчался в сторону Ураго. Его люди понеслись следом, словно подгоняемые тысячей чертей. Возиться с бомбардами было некогда, поэтому капитан поручил небольшой группе разобрать их и перетащить на другой берег Адды, ближе к Милану.

За Франческо Сфорцей следовали его лучшие рыцари, в общей сложности шестьсот человек. Он не знал, что их ждет, но отчаянно спешил, всей душой надеясь успеть вовремя.

Карманьола с умом разыграл карты. Он направил большую часть своего войска против солдат Малатесты и Пиччинино — основных сил миланской армии — и атаковал центральный отряд, разбив армию врага надвое. В результате Сфорца со своими людьми оказался полностью отрезан от сражения.

На полпути от Маклодио до Ураго капитан наконец понял, что его ожидает. Дорога превратилась в полотно липкой грязи, а с обеих сторон тянулись нескончаемые болота. Разглядел он и какое-то движение, издалека напоминавшее копошение муравьев.

Подъехав ближе, Сфорца увидел останки миланского войска: растерзанные, изуродованные тела, искаженные болью лица, раскрытые в последнем крике рты. Ехать по дороге тем временем становилось все сложнее — мешали горы трупов. Повсюду валялись обломки доспехов, раздавленные и покореженные шлемы, смятые щиты и брошенные мечи.

Франческо Сфорца осенил себя крестным знамением. Зрелище действительно ужасало. Внезапно он что-то услышал: вдалеке, в стороне Ураго, раздавался лязг мечей. Похоже, кто-то еще пытался сражаться, несмотря на кошмарный исход битвы.

Сфорца пришпорил коня, пересек усеянное телами поле боя и во весь опор помчался по направлению к Ураго, откуда доносились звуки схватки. Его рыцари вновь поспешили следом, но если раньше они подбадривали друг друга воинственными криками, то после увиденного рассекали холодный вечерний воздух в тяжелом молчании.

Небо налилось свинцом. Поднимался влажный туман, будто саваном окутывая болотистую равнину. Копыта отбивали зловещую мелодию смерти. Безжалостный лязг мечей приближался. Вскоре Франческо Сфорца разглядел жалкую горстку миланцев, которая отчаянно отбивалась от венецианских рыцарей, заметно превосходящих их числом. Капитан поднял меч, а затем резко опустил его, давая приказ атаковать. Миланские воины кинулись на неприятеля.

Сфорца изо всех сил ударил первого всадника, попавшегося ему на пути. Венецианец уставился на собственную руку, внезапно вывернутую под неестественным углом, заорал и свалился с седла. Вид раненого противника усилил ярость капитана, и он тут же снова рубанул мечом, отправив другого не успевшего защититься рыцаря прямо в грязную жижу. Едва тот свалился в трясину, подбежал пехотинец из миланского войска и воткнул пику в грудь врага. Сфорца продолжил биться и двумя мощными рубящими ударами поразил еще одного воина. Очень скоро его люди окончательно разгромили венецианцев, а немногие выжившие обратились в бегство.

— Капитан, впереди! — крикнул миланский солдат, показывая в сторону Ураго левой рукой. Из правой он ни на секунду не выпускал древко флага, словно от этого зависела его жизнь. Знамена с лазурным змеем и черным орлом покрылись брызгами крови и грязи. — За тем поворотом Никколо Пиччинино!

Франческо Сфорца молча кивнул и что есть силы пришпорил коня. Может, так он хоть вернется не с пустыми руками. Пиччинино отличный капитан; пусть он недооценил Карманьолу, его шкуру все же стоит спасти. С мечом в руке Сфорца поскакал через кровавое месиво и густой туман к указанному повороту. Он чувствовал, как конь под ним дрожит от ярости и прибавляет ходу; из ноздрей животного валил пар, мускулы напряглись от бешеной скачки.

За поворотом Франческо увидел, как по правую сторону от дороги остатки солдат и пеших рыцарей из последних сил пытались лишить друг друга жизни. Изнуренные воины бились медленно и неохотно, обе стороны будто исполняли неприятную обязанность, дожидаясь возможности бросить это занятие.

Не медля ни секунды, но осторожно, чтобы конь не сломал ногу, Сфорца спустился с дороги в болотную жижу. Копыта лошади вязли в топкой земле, размытой водой, но кое-как капитан сумел добраться до места, где разворачивалась схватка. Здесь почва, хоть и по-прежнему покрытая лужами, была немного тверже. Поднимая фонтаны грязи, Сфорца и его рыцари поспешили к еще довольно многочисленной, но совершенно обессиленной группе венецианцев.

Против них бился раненый Никколо Пиччинино вместе с несколькими верными боевыми товарищами. Кондотьер еле держался на ногах, но все же отражал удары противников. Его кирасу заливала кровь. Похоже, его ранили в плечо: на правой руке не осталось ни наруча, ни наплечника.

Увидев спешащих ему на помощь рыцарей, Пиччинино утроил усилия.

— Держитесь, солдаты! Капитан Франческо Сфорца с нами! — выкрикнул он, со всей силы рубанув мечом противника и повалив его на землю. Затем в отчаянном стремлении спастись Пиччинино мгновенно, словно кошка, запрыгнул на коня, которого подвели к нему люди Сфорцы, а сам Франческо и его рыцари продолжили сражаться.

Пиччинино увидел, как один из венецианцев раскинул руки и запрокинул голову, когда миланец пронзил его мечом со спины. Другой солдат неприятеля рухнул под ударом боевого цепа. Третьего соратники Сфорцы разрубили пополам.

Это была настоящая бойня. Пока венецианцы падали один за другим, Никколо Пиччинино обратился к капитану, пытаясь перекричать лязг железа:

— А дальше что будем делать?

Франческо Сфорца поднял забрало, посмотрел прямо в глаза Никколо своим холодным спокойным взглядом и спросил:

— Что стало с вашей армией и с войском Карло Малатесты?

— Всех разбил Карманьола.

— Вы смогли нанести урон венецианцам?

— Небольшой. Если мы двинемся в сторону Ураго, то подставимся под удар основных венецианских сил. Мы чудом остались в живых.

— А остальные? — спросил Сфорца, похоже не до конца веря собственным глазам.

— Убиты или взяты в плен.

— Малатеста?

— Одно из двух.

Франческо Сфорца еще раз взглянул на Пиччинино и покачал головой.

— Отступаем! — крикнул он своим бойцам. — Я и так потерял слишком много людей, а сейчас у нас каждый человек на счету.

Не говоря больше ни слова, капитан развернул лошадь и вместе с Пиччинино и оставшимися солдатами поспешил в сторону Орчи-Нови. Нужно было скрыться, пока Карманьола и его отряды не кинулись вслед за ними, словно темные ангелы смерти.

ГЛАВА 7 САН-НИКОЛО-ДЕИ-МЕНДИКОЛИ

Венецианская республика, церковь Сан-Николо-деи-Мендиколи

Полиссена добралась до церкви Сан-Николо-деи-Мендиколи с первыми проблесками зари. Бледное осеннее солнце поднималось из-за горизонта, и его лучи пробивались сквозь тонкое покрывало облаков, окрашивая зеркальную гладь лагуны в изумрудный цвет. Женщина отлично знала, что находится в одной из самых опасных контрад[8] Венеции, населенной рыбаками и разбойниками. После бедности и грязи узких переулков особенно поражала внезапно открывающаяся взгляду живописная церковь из красного обожженного кирпича со вставками из белоснежного камня, простая и вместе с тем завораживающая. Небольшая площадь, на которой высилась церковь, выдавалась мысом в сторону Фузины. С трех сторон его окружало зеленоватое зеркало воды, которое покрывалось рябью, когда по нему плавно скользили неторопливые гондолы или нагруженные товаром лодки рыбаков.

Легкий ветер постепенно усиливался. Полиссена поправила локон, спускавшийся к уголку алых губ. Казалось, будто он случайно выскользнул из тугой косы, переплетенной нитями жемчуга, но на самом деле Полиссена позволила себе небольшую хитрость, чтобы стать еще желаннее в глазах того, с кем собиралась встретиться. Эту женщину уже нельзя было назвать юной, но ее красота по-прежнему блистала. Платье из расшитого бархата, плотно облегающее грудь и расширяющееся книзу, невероятно стройнило ее. Сияние огромных голубых глаз оттеняла алебастровая кожа. В соответствии с правилами приличия женщина надела длинную накидку, отороченную мехом и застегнутую роскошной золотой брошью с драгоценными камнями. Накидка защищала от утреннего холода и при этом надежно скрывала прелести хозяйки от посторонних глаз.

Но Полиссена вполне была готова продемонстрировать всю свою красоту тому, кто ждал ее в церкви: пусть он и священнослужитель, но, как ей известно, отнюдь не равнодушен к женскому очарованию. По крайней мере, так утверждал ее кузен Антонио. Предстоящая беседа была настолько важна для будущего семьи, что Полиссена никак не могла позволить себе потерпеть неудачу. Вот почему Антонио и настоял на том, чтобы именно она встретилась с патриархом Аквилеи. Надо испробовать все пути, сказал кузен, заговорщически блеснув глазами.

Полиссена согласилась. Теперь она шла к церкви с замирающим сердцем, безумно боясь наткнуться на каких-нибудь проходимцев, которые вечно слоняются по улицам в этой части города, например на николотти — жителей квартала близ Сан-Николо, состоящих в кровной вражде с кастеллани, кланом из района Кастелло.

Естественно, Полиссена Кондульмер не имела никакого отношения к воюющим кланам, но она, несомненно, подвергалась серьезному риску, придя сюда. Не случайно ее муж и брат поначалу воспротивились плану Антонио. Однако она твердо стояла на своем, и мужчинам пришлось согласиться, правда с условием, что ее сопроводит слуга из дома Барбо — мускулистый широкоплечий парень, сильный, как бык. Рядом с ним Полиссена чувствовала себя в безопасности, однако в церковь ей предстояло войти одной, чтобы не навлечь лишних подозрений, и страх скользнул у женщины по спине неприятным холодком.

Она прошла несколько шагов между гладких колонн правого нефа и увидела, как в полумраке одной из ниш шевельнулся человек — по всей видимости, именно тот, с кем ей предстояло встретиться. Полиссена решительно двинулась вперед, повторяя про себя, что все обязательно пройдет наилучшим образом. Ее шаги гулким эхом отдавались в пустой церкви. Она надеялась, что святой Николай, в честь которого воздвигли церковь, и сами стены храма Божьего защитят ее, но все же на всякий случай спрятала острый кинжал во внутренний карман накидки.

Полиссена приблизилась к ожидавшему ее человеку, и тот вышел из полумрака. Его лицо избороздили морщины, но магнетический взгляд голубых глаз, похожих на капли воды, проникал в самое сердце. Женщине показалось, будто она видит в них отражение своей души. В остальном кардинал Антонио Панчьера казался вполне заурядным: около семидесяти лет, не слишком высокого роста, с широким лбом и редкими пучками седых волос, торчавшими из-за ушей. Большой нос и широкий подбородок тоже не добавляли ему красоты, однако Полиссена была вынуждена признать, что его лицо приковывало внимание и странным образом завораживало.

На кардинале было монашеское одеяние — тяжелая черная ряса с капюшоном, которая лишь ярче подчеркивала сияние его глаз. Показная скромность наряда говорила о том, что служитель церкви намерен проявить максимальную осторожность.

Полиссена подошла ближе, и Антонио Панчьера протянул ей руку. Женщина поднесла ее к губам, опустившись в еле заметном поклоне, чтобы не выказывать слишком открытое почтение кардиналу, пожелавшему сохранить инкогнито.

— Итак, мадонна[9], вот мы и встретились в одной из самых старинных церквей Венеции, — спокойно произнес Панчьера.

— Мы одни, ваше высокопреосвященство? — прошептала Полиссена Кондульмер.

Кардинал кивнул и пояснил:

— Бедные здешние монахи переживают не лучшие времена, как вы можете заметить по голым стенам и колоннам церкви. Братья с радостью приняли мое скромное пожертвование и пообещали, что никто нас не побеспокоит. Так что вам нечего бояться, можете говорить свободно. Если не ошибаюсь, ваш кузен Антонио проявил изрядную настойчивость, добиваясь этой встречи.

Полиссена знала, что подходить к делу нужно осторожно. Излишняя откровенность недопустима, однако нужно объяснить кардиналу, в чем состоит просьба. Она решила начать издалека:

— Ваше высокопреосвященство, конечно же, вы спрашиваете себя, зачем я здесь. При этом для вас, безусловно, не секрет, что я принадлежу к роду, который уже много лет проявляет особую чуткость и истинную преданность вере и духовной жизни.

— Кто же не знает вашего дядю Анджело Коррера! Он был выдающимся папой римским и великим служителем церкви.

— Безусловно, ваше высокопреосвященство. Кроме того, ему удалось сплотить вокруг себя знатных людей, чтобы тем самым способствовать обновлению ценностей и идеалов христианской морали.

— Я так понимаю, вы говорите о Конгрегации каноников Святого Георгия в Альге?

— Именно.

— Я хорошо осведомлен о деятельности ордена и безмерно благодарен вашим дяде и брату за ту самоотверженность, с которой они основали эту более чем достойную организацию, а также за усилия, неустанно прилагаемые вашей семьей для поддержания ее деятельности. Однако, признаться, я никогда и не скрывал искреннего восхищения перед делами семьи Коррер, а потому вынужден спросить: зачем вы завели об этом речь? Возможно, таким образом вы хотите подойти к вопросу, который по-настоящему тревожит ваше сердце? — Кардинал слегка наклонил голову, украдкой разглядывая обворожительную собеседницу.

Полиссена сразу поняла, что Антонио Панчьера предлагает ей говорить прямо, и с благодарностью воспользовалась этой возможностью:

— Ваше высокопреосвященство хорошо знает, что наша любимая Венеция ежедневно подвергается опасности со стороны множества беспощадных врагов. Только недавно Милан развязал новую войну с нашей республикой. Флоренция колеблется, Ферраре распри только на руку, да и Мантуе тоже, а понтифик — безусловно, по более чем уважительным причинам — занят совсем иными хлопотами. Восстановление Рима — его святая обязанность, однако, простите мне подобную дерзость, при этом папа, похоже, не забывает облагодетельствовать и собственную семью.

Кардинал Панчьера молча кивнул, подтверждая справедливость слов Полиссены.

Она продолжила:

— Это еще не все. Вспомните об освящении Миланского собора. Нет ничего странного в том, что папа сделал остановку в Милане, возвращаясь из Костанцы в Рим. Но, согласившись освятить собор, понтифик сблизился с заклятым врагом Венеции. И заметьте, во время своего путешествия он не посетил ни одного города нашей дорогой республики. Всего два года назад папа нанял Франческо Сфорцу, чтобы победить Браччо да Монтоне в сражении при Аквиле, а теперь тот же самый Франческо Сфорца воюет против нас под знаменами герцога Миланского. Почему я напоминаю вам об этом? Потому что, желая нашему папе долгой, плодотворной и счастливой жизни, я не могу не задаваться вопросом о том, что произойдет, когда Мартин Пятый завершит свое пребывание на высоком посту.

Панчьера улыбнулся:

— Теперь мне все понятно. Ваш вопрос вполне закономерен.

— Его задают себе все те, от чьего имени я говорю.

— Это значит, что вы представляете дожа? — с легкой усмешкой поинтересовался кардинал.

— Я представляю богатые и влиятельные семьи Венеции, которые, как известно, при помощи сложной системы выборов назначают дожа. Сегодня все мы не без опасений смотрим в будущее, ваше высокопреосвященство, спрашивая себя, что нас ждет, если семейство Колонна вновь приведет на Святой престол своего родственника.

Желая поддержать собеседницу, кардинал Панчьера сжал ее руки:

— Моя дорогая, не нужно бояться. Даю вам слово истинного сына Венеции сделать все возможное, чтобы такого не произошло.

Именно этого и добивалась Полиссена. Чтобы закрепить успех, она притворилась, что поправляет брошь, скрепляющую накидку, и на мгновение предоставила взгляду его высокопреосвященства пышные прелести, виднеющиеся в вырезе платья. И даже сделала глубокий вдох, усиливая эффект.

При виде ее трепещущей груди в глазах служителя церкви мелькнула искра удовольствия.

Полиссена поправила накидку и продолжила разговор, уже не сомневаясь, что кардинал у нее на крючке.

— Значит, по-вашему, это возможно? Однажды — безусловно, в далеком-далеком будущем, ведь мы желаем папе долгих лет жизни, — когда состоится следующий конклав… вы отдадите свой голос за моего брата?

— Обещаю вам. Надеюсь, моя поддержка встретит вашу благосклонность?

— Не сомневайтесь в этом.

— Если позволите, мадонна…

— Конечно, ваше высокопреосвященство.

— Думаю, кардинал Джордано Орсини тоже мог бы нас поддержать.

— Вы совершенно правы: мой кузен, кардинал Антонио Коррер, уже работает в этом направлении.

— Замечательно. Вот увидите, в нужный момент мы сможем обеспечить большинство голосов.

— Ваше высокопреосвященство, конечно, вы понимаете, что это не я прошу вас о помощи, а…

— Венеция. Безусловно, мадонна, я понимаю. А теперь, пожалуй, нам стоит попрощаться. Кто-то идет. — И Антонио Панчьера кивнул на задние ряды церковных скамеек.

ГЛАВА 8 КАСТОР И ПОЛИДЕВК

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Этот замок возвели на месте древних ворот, носивших имя Юпитера. Построить его приказал Галеаццо II Висконти шестьдесят лет тому назад. Мрачная громада здания, казалось, стала воплощением темной силы рода, который подчинил своей власти Милан и водрузил здесь свое знамя с лазурным змеем. В углах квадрата, образованного исполинскими каменными стенами, стояли четыре башни: две более крупные были обращены в сторону города, две другие — к необъятным охотничьим угодьям. Галеаццо II и его потомки очень любили проводить здесь время.

Филиппо Мария пошел дальше: он видел в замке Порта-Джовиа не просто одну из надежных крепостей, а настоящий герцогский дворец. Именно здесь он жил и держал свой двор. В окружении неприступных стен замка Висконти чувствовал себя защищенным, непобедимым.

Войти в ворота Порта-Джовиа означало сдаться на милость Филиппо Марии.

Отдавая лошадь на попечение конюха, гонец истекал холодным потом от страха. Звали парня Анджело Барбьери, но, как принято у солдат, все знали его по прозвищу Герольд, полученному за необычный дар: своеобразную неуязвимость, помогавшую Анджело выходить целым и невредимым из самых опасных схваток. Не то чтобы Барбьери был особенно смел или ловок в бою. Конечно, он умел обращаться с оружием, но именно удача — или умение вовремя отступить — помогали ему избегать опасностей. Этим Анджело и напоминал герольдов: знатоков гербов, истории дворянских родов, парадного оружия — словом, тех, кто изучает форму, а не содержание. По мнению многих, причина его необыкновенной удачливости крылась в том, что он тщательно остерегался опрометчивых поступков. Герольд любил прихвастнуть военными подвигами, но как раз знание гербов, цветов и символов различных войск помогало ему предугадать развитие событий и всегда оказаться в нужном месте поля боя — там, где опасность была наименьшей. Словом, настоящий герольд!

Однако во время битвы при Маклодио, обернувшейся разгромом для миланского войска герцога Висконти, знаток дворянских родов рисковал навеки распроститься со своей удачей.

Отряд Пиччинино, в котором он служил, стоял на дороге к Ураго, и когда венецианцы разбили миланцев, Анжело решил, что в этот раз ему уже не спастись. Однако тут подоспел Франческо Сфорца и отбил небольшую группу солдат, включая Герольда. Вечером, когда выжившим удалось укрыться в Орчи-Нови, Сфорца попросил у Никколо Пиччинино надежного рыцаря, которого можно отправить с новостями к герцогу, и тот не раздумывая указал на Анджело Барбьери. Да и прозвище у него было подходящее: кто лучше Герольда исполнит роль гонца? Словом, Франческо Сфорца поручил Анджело известить Филиппо Марию Висконти о понесенном поражении и лично усадил в седло.

Герольд стрелой понесся сквозь сгущавшиеся сумерки и преодолел расстояние от Орчи-Нови до Милана невероятно быстро. Он подъехал к замку, когда прозрачное небо над массивными башнями озарилось опаловым светом первых лучей солнца.

А теперь двое стражников вели его в покои герцога.

Филиппо Мария нервничал. Как обычно. После того как Дечембрио сообщил ему о битве, разразившейся в Макло-дио, герцог почти не спал в ожидании вестей об итоге сражения. Он не сомкнул глаз до зари, равно как и все следующие сутки. Зная, что в ожидании новостей с фронта уснуть не удастся, Филиппо Мария остался за столом: пил вино и развлекался, кидая кости двум любимым псам мастифам, носящим клички Кастор и Полидевк. Собаки никогда не предавали хозяина, не то что люди. Они не осуждали его и всегда оставались верны, что бы он ни делал. Герцог обожал своих псов.

Как нередко бывало, Филиппо Мария расположился в Голубином зале, получившем свое название из-за огромного гобелена во всю стену: белая птица в центре золотистого солнечного диска, распростершего лучи по небу цвета крови. В центре зала стоял массивный стол, заставленный подносами с почти не тронутыми пирогами и жареной дичью, вазами с фруктами и кувшинами вина. Филиппо Мария кинул очередную кость черному как смоль Кастору и ждал, пока тот принесет ее обратно. Полидевк — второй мастиф, серого цвета, — смотрел на хозяина маленькими полуприкрытыми глазками, высунув язык. Умильное выражение его морды составляло забавную противоположность мощному телу.

— Ну же, Кастор, — поторопил герцог, отпивая вино из кубка, — давай, неси сюда кость.

Пес тут же побежал к хозяину, неуклюже переставляя лапы, и положил к его ногам свиную голень, обглоданную добела.

Филиппо Мария опустился на пол, поднял кость и почесал мастифа за ухом. Пес довольно взвизгнул.

— Полидевк, иди сюда! — с нежностью позвал герцог вторую собаку.

Серый мастиф тут же вскочил и подбежал к хозяину. Филиппо Мария рассеянно швырнул кость, и Кастор кинулся следом, скользя лапами по гладкому полу в отчаянной попытке схватить кость, пока она еще в воздухе. Это ему не удалось.

Герцог расхохотался.

— Вот ты и попался, парень! — радостно воскликнул он и погладил по голове подбежавшего Полидевка, который тихо зарычал от удовольствия.

Как и все хорошее, время отдыха внезапно закончилось. Раздался стук в дверь. Филиппо Мария дал приказ войти и увидел двух гвардейцев. Они вели незнакомца, перемазанного грязью и совершенно измотанного: похоже, он провел много часов в пути. Тем не менее герцог не слишком-то обрадовался непрошеному гостю, нарушившему его покой ранним утром.

— Какого черта вам надо? И кто это такой? Как вы смеете беспокоить вашего герцога в такой час? — со злобной гримасой рявкнул Филиппо Мария. — Разве вы не видите, что я занят? — Ему нравилось проверять выдержку гвардейцев, осыпая их всевозможными оскорблениями.

— Ваша светлость, — ответил один из стражников, — мы привели человека, который прибыл прямо с поля битвы в Ма-клодио.

Услышав слово «битва», Филиппо Мария раздраженно скривился и бросил:

— Так говори же! Что застыл столбом? Тебе письменное приглашение нужно?

Чувствуя нарастающий гнев хозяина, Кастор угрожающе зарычал. Полидевк поднял морду и присоединился к нему.

— Ваша светлость, меня зовут Анджело Барбьери, — поспешно произнес гонец. — Я солдат из отряда Никколо Пиччинино. Но все знают меня под именем Герольд.

— Герольд… — повторил Филиппо Мария Висконти, изогнув бровь. — Ну, если уж тебе надо было выбрать имя, то Это подходит прекрасно! Но мы здесь не для того, чтобы обсуждать такие глупости! — взревел он с неожиданной яростью, подтверждая легенды о своей необыкновенной вспыльчивости. — Судя по твоим пустым разглагольствованиям, ты тянешь время. И это плохой знак. Или я не прав?

Анджело смотрел на него, не зная, что ответить.

— Ну же! Расскажи мне о битве!

Герольд покачал головой:

— К сожалению, я принес дурные вести.

— Это я уже понял, Герольд! — Филиппо Мария Висконти выплюнул его прозвище как худшее из проклятий. — Говори яснее! — потребовал он, тяжело опираясь за край стола, чтобы подняться на ноги. Когда ему наконец удалось встать, герцог ударил по столу кулаком со всей злостью и раздражением, на какие только был способен. Кубки, наполненные вином, зашатались, оставляя на скатерти красные брызги.

— Карманьола заманил нас в ловушку. Малатеста решил пойти в прямую атаку, но… — Герольд замялся.

— Но?! — заорал Филиппо Мария Висконти вне себя от ярости.

— …Но отряд Карманьолы отступил, как только войска Пиччинино и Малатесты вышли на дорогу к Ураго, а потом на нашу пехоту и кавалерию с двух сторон посыпался град арбалетных болтов. Мы оказались окружены.

— Вы оказались окружены? — повторил герцог.

— Мы угодили в кошмарное болото, не могли двинуться, и венецианцы разгромили нас, — продолжал Герольд. — Если бы не Франческо Сфорца, я не добрался бы сюда, чтобы рассказать вам об исходе сражения.

— Ах, в самом деле? — издевательски воскликнул герцог. — Да знаешь ли ты, что мне плевать на тебя? И на Сфорцу тоже плевать! Все вы шайка бездарей! — прогремел Филиппо Мария Висконти. Не глядя он махнул рукой и сшиб со стола несколько стеклянных кубков, которые упали на пол, разлетевшись на тысячи осколков.

Взбудораженные суматохой, грозно зарычали мастифы.

ГЛАВА 9 ПОБЕГ

Венецианская республика, церковь Сан-Никало-деи-Мендиколи

Полиссена обернулась и увидела, что в церковь вошел ее слуга. Она хотела было возмутиться и грозно спросить, как он посмел помешать им, но паренек, которого звали Барнабо, приблизился и с тревогой произнес вполголоса:

— Госпожа, простите мою дерзость, но нам лучше уйти, пока еще не слишком поздно.

Недоумевая, Полиссена обожгла слугу яростным взглядом:

— О чем ты?

— Группа николотти собирается в соседних переулках и скоро двинется к церкви…

— С какой целью? — перебила его дама.

— Ограбить и убить вас. По той простой причине, что вы богаты, а они нет.

У Поднесены перехватило дыхание.

— Думаешь, они осмелятся ворваться в храм Божий? — спросил кардинал у Барнабо.

— Не сомневаюсь. И едва ли добрые монахи смогут помешать бандитам.

— Значит, нужно спасаться на моей лодке, — с поразительным спокойствием заявил Панчьера. — Она совсем рядом, уже спущена на воду и готова к отплытию.

Ваше высокопреосвященство, — обратилась к нему Полиссена, которой с трудом, но все же удалось взять себя в руки, я вынуждена просить вас о помощи.

— О чем речь, я буду счастлив помочь вам. Но сейчас, моя дорогая, нам стоит последовать совету вашего слуги.

Не говоря больше ни слова, все трое поспешили к выходу из церкви.

На улице Барнабо ощутил порыв холодного утреннего ветра, а затем увидел именно то, чего так опасался: из переулка напротив появилась группа оборванцев и решительно зашагала к церкви. Николотти сжимали в руках палки и ножи, и, судя по выражениям лиц, намерения у налетчиков были самые кровожадные.

— Скорее, госпожа, скорее! Бегите к лодке! — воскликнул слуга.

— Барнабо… — прошептала Полиссена.

— Бегите! — решительно повторил он.

— А как же ты?

— Я попытаюсь их задержать.

— Ваш слуга прав, мадонна, надо поторопиться. — Не тратя больше слов, старый кардинал подхватил Полиссену под руку и почти поволок к лодке, которая стояла на приколе неподалеку. — Никколо, скорее! — крикнул он капитану. — Отплываем, иначе нас убьют!

Пока рука Панчьеры уверенно тащила ее вперед, Полиссена успела разглядеть людей из банды николотти. Грязные и изголодавшиеся, оборванцы спешили к ним. Некоторые уже начали швырять камни.

Снаряды еще не достигали цели, но постепенно падали все ближе к Барнабо, который тем временем вытащил из-за пояса кинжал.

Полиссена и кардинал подбежали к причалу.

Моряки уже отвязывали тросы. Пока двое из них помогали знатной даме подняться на борт, кардинал раздраженно бросил остальным членам экипажа:

— Чего вы ждете?! Не собираетесь же вы бросить этого бедолагу одного? Он под моей защитой, и если с ним что-то случится, виновата будет моя гвардия. Скорее, помогите ему!

Услышав приказ, трое мужчин с арбалетами сошли с лодки. Раздались первые выстрелы, и арбалетные болты пронзили холодный воздух. Легкие порывы морозного ветра не могли им помешать: стрелы обрушились на оборванцев. Две из них пролетели мимо цели, но третья ранила одного из разбойников в руку, и тот громко закричал.

Остальные остановились в нерешительности; некоторые николотти уже пятились, побросав камни, которые сжимали в руках.

Тем временем Барнабо, воспользовавшись замешательством в стане налетчиков, со всех ног кинулся к лодке кардинала.

Арбалетчики неторопливо отступили, держа на виду свое смертоносное оружие.

Бандиты не решались преследовать их. То, что казалось легким грабежом, грозило обернуться кровавой схваткой, а никто из николотти не спешил мериться силами с профессиональными гвардейцами.

Пока оборванцы топтались на берегу, лодка отчалила и заскользила по каналу, оставив церковь Сан-Николо-деи-Мендиколи позади.

Облокотившись о борт, Полиссена еще некоторое время разглядывала налетчиков: их перепачканные углем лица с редкими почерневшими зубами приводили ее в дрожь. Свидание с кардиналом оказалось намного опаснее, чем она ожидала.

Будто прочитав беспокойные мысли спутницы, Антонио Панчьера положил руку ей на плечо:

— Не бойтесь, мадонна, вот увидите: наша первая встреча станет началом пути, который принесет всем нам удачу.

Полиссена надеялась на это всем сердцем.

ГЛАВА 10 ГЕРОЛЬД

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Значит, это правда, подумал Филиппо Мария. Его войско в Маклодио разбито. И ни один из командиров не решился сообщить об этом лично. Они отправили вместо себя Герольда, и Филиппо Марии пришлось выслушивать дурацкие оправдания этого ничтожества — настоящее оскорбление для герцога Висконти.

Мастифы рычали все громче.

Вдруг Филиппо Мария отчетливо понял, как нужно поступить. Он отпустил гвардейцев и приказал им закрыть двери, а затем окинул Герольда оценивающим взглядом.

Анджело Барбьери с ужасом догадался, что задумал герцог. Чего-то подобного он и опасался с той самой минуты, когда сел на проклятого коня и отправился в Порта-Джовиа с вестью о поражении.

Об изощренной жестокости Филиппо Марии Висконти слагали легенды. Не менее известна была и его мания преследования. Именно поэтому герцог все время сидел взаперти в своем замке, держа под рукой верных мастифов. Он не решался покидать крепостные стены, одержимый страхом, что на него нападут тайные враги. В Милане шептались, что Висконти совсем потерял рассудок и превзошел в безумстве собственных предков. Его поведение порождало страх, а от страха один шаг до враждебности. Жители города впитывали ненависть к герцогу с молоком матери; она переходила из поколения в поколение и обладала такой мощью, что в ее пучине меркли любые другие чувства. В те дни, полные боли и смерти, Милан бурлил, как кипящий котел, а Филиппо Мария плел свои пагубные сети, скрывшись за надежными стенами замка Порта-Джовиа. Словно паук, герцог день за днем копил в себе холодную злость, подпитывая постоянно растущую шпионскую сеть. Многочисленные соглядатаи старательно доводили до его ушей каждую мелочь, даже самую незначительную, и разум правителя, отравленный подозрительностью и страхом, тут же находил признаки очередного заговора, зачастую не имевшие под собой никаких оснований.

Герольд горько усмехнулся: как жестоко судьба посмеялась над ним! Франческо Сфорца спас его в битве, где полегли почти все его товарищи, но потом отправил на растерзание жестокому тирану.

Филиппо Мария Висконти подал знак, неторопливо, будто неохотно махнув рукой. Он знал, что любимые мастифы не замедлят исполнить его волю.

Все произошло в считаные секунды.

Кастор и Полидевк оскалились, обнажая фиолетовые десны с острыми клыками. Их рычание заполнило все пространство зала.

Анджело Барбьери еще издавал предсмертные хрипы, когда герцог потянулся к серебряному колокольчику, скривившись от усилия. Наконец Голубиный зал наполнился громким звоном.

Гвардейцы появились буквально через мгновение: хорошо зная привычки своего господина, они ждали неподалеку.

— Позовите кого-нибудь. Пусть уберут этот свинарник, — приказал герцог, кивком указывая на тело гонца, растерзанное собаками. Потом он взял костыли, прислоненные к столу, и заявил: — Я пойду в свои покои. Вымойте псов как следует. Через пару дней я поеду на охоту и возьму их с собой. После всяких остолопов Кастору и Полидевку обычно хочется свежей дичи.

Гвардейцы молча кивнули.

Герцог направился к двери, медленно переставляя ноги. Костыли, казалось, отстукивали по полу погребальный марш.

Висконти уже миновал гвардейцев, но вдруг остановился:

— И последнее. Я сегодня буду отдыхать, раз уж всю ночь не сомкнул глаз. Но разбудите меня перед ужином. Поняли?

— Да, ваша светлость, — поспешно ответил один из стражей.

— Хорошо. В общем, приберите тут! — повторил герцог, указывая костылем на труп Анджело Барбьери. — Может, его и звали Герольдом, но никакой неприкосновенностью он не обладал, по крайней мере для меня, — добавил он с притворным сожалением, будто совершил злодейство неохотно, лишь подчиняясь воле рока.

Затем, не говоря больше ни слова, Филиппо Мария отправился в свои покои, оставив в зале остолбеневших от страха гвардейцев.

ГЛАВА 11 СМЕРТЬ ПАПЫ

Папская область, палаццо Колонна

Мартин V почил в бозе. Как и следовало ожидать, Рим охватило оцепенение. Едва не стало понтифика, город замер, а все его жители, независимо от дохода и убеждений, словно затаили дыхание. Богатые и бедные — все оказались в одной лодке. Ведь папа римский был не просто главой церкви, а полновластным правителем города.

А если бы кто-то сумел взлететь над площадями и домами, над церквями и дворцами и приземлиться на фигурных зубцах каменной стены внушительного палаццо, расположенного между виа Бибератика и базиликой Двенадцати Святых Апостолов Христа, он сразу понял бы, что для одной семьи смерть понтифика обернулась настоящим бедствием. Концом эпохи.

Антонио и Одоардо Колонна из ветви Дженаццано получили немало привилегий, земель и владений, пока их дядя Од-доне руководил Святым престолом. Теперь же братья сидели в одной из множества парадных комнат своего палаццо, растерянно смотрели друг на друга и не знали, что делать дальше. Антонио, старшего из них, казалось, охватила покорность року. Он рассеянно поигрывал кинжалом, то и дело проверяя остроту лезвия, будто собирался проткнуть грудь невидимого врага.

Младший брат и вовсе не представлял, что ждет их в будущем. Он много лез копил деньги, звания и титулы, совершенно не заслуживая их, и теперь боялся в одночасье потерять все. В темных глазах Одоардо читались неуверенность и беспокойство.

— Что же теперь, брат? Что нам делать? Ждать конца? Как вы думаете, есть надежда продвинуть в Святой престол кого-нибудь из нашего рода? — Голос у него дрогнул: Одоардо и сам понимал, насколько мала подобная вероятность.

Подтверждая его худшие опасения, Антонио покачал головой, и длинные темные с проседью волосы упали ему на лицо. Антонио только что вернулся из Салерно: именно там он предпочитал проводить холодные и короткие зимние дни, наслаждаясь теплым морским бризом, румянившим его щеки. Сейчас же на лбу старшего Колонны выступили капли пота. Он убрал кинжал в ножны и откинул назад непослушные волосы.

— Это абсолютно исключено, — сказал Антонио, и его лицо внезапно исказила судорога. — Дядя так хорошо заботился о нашем благополучии, что это разозлило не только знатные дома Рима, но и влиятельных людей из других герцогств и республик. Милан, Венеция, Флоренция готовы драться за возможность стереть с лица земли имя Колонна, лишив нас всех владений и территорий, которые до сих пор служили залогом нашей власти. Даже не надейтесь, брат мой, что кто-нибудь из рода Колонна вернется к Святому престолу.

— Но как же нам защищаться от ненависти и жестокости наших врагов? — растерянно спросил Одоардо.

В глазах Антонио сверкнули молнии.

— Мы должны держаться вместе против всего и всех. К сожалению, — добавил он со вздохом, — это будет непросто. Даже внутри семьи царит разлад. Готов поклясться, что наши кузены — Стефано с одной стороны, Лоренцо и Сальваторе с другой — только и ждут возможности прибрать к рукам наши богатства.

— То есть, по-вашему, у Просперо не получится собрать достаточно сторонников на конклаве? Даже чтобы не дать выбрать папу, открыто выступающего против нас? — взволнованно настаивал Одоардо.

Антонио расхохотался, но смех вышел невеселый.

— Боюсь, вы переоцениваете брата, Одоардо. Он пока всего лишь молодой кардинал-дьякон, и этот пост, кстати говоря, ему тоже обеспечил наш дядя, причем на секретной консистории. Как вы помните, Оддоне только в прошлом году собрался с духом открыто объявить об этом назначении. Нет, Одоардо, тут ничего не поделаешь. Скажу больше: я теперь переживаю за нашу безопасность. Не секрет, что Стефано, Лоренцо и Сальваторе все эти годы чувствовали себя обманутыми. Так что помимо венецианских, миланских, флорентийских и генуэзских кардиналов против нас настроены еще и собственные кузены. Вот почему первое, что я собираюсь сделать, — обратиться к нашим союзникам с просьбой о помощи.

— Вы шутите?

— Вовсе нет! Конти, Каэтани и Савелли верны нам, а крепости, которые я построил за эти годы, обеспечат нам безопасность. Честно говоря, наибольший страх мне внушает Стефано.

— Почему?

— Потому что он взял себе жену из семьи Орсини, наших заклятых врагов! — не в силах совладать с эмоциями, закричал Антонио. — Неужели вы не понимаете?

— Вы правда думаете, что он выступит на их стороне, вместо того чтобы поддержать нас? — Одоардо совсем растерялся.

— Я не уверен, но исключать такую опасность нельзя.

Младший Колонна сел, а точнее, рухнул на деревянный стул с изящной резной спинкой и в отчаянии закрыл лицо руками.

— Все пропало, — пробормотал он еле слышно.

— Это еще неизвестно… — приободрил его Антонио.

— Вы что-то придумали? — воскликнул Одоардо, и в глазах у него затеплился огонек надежды.

Старший брат пристально посмотрел на него, будто намеренно медля с ответом. Он знал, что его затея рискованна. Но какие еще варианты остаются? Не сдаваться же на милость врагов. Ясное дело, те не проявят ни малейшей жалости.

Антонио долго ломал голову, отчаянно выискивая путь к спасению, и наконец вдалеке забрезжил слабый свет. Конечно, решение не идеальное, но за неимением другого придется поставить на карту все разом.

Он вздохнул.

— Говорите… — умоляюще протянул Одоардо.

Антонио снова достал из ножен кинжал и принялся поигрывать острым лезвием. А потом неожиданно произнес, направив оружие в сторону брата:

— Я ошибаюсь или казна Святого престола находится в нашем палаццо? Это, случайно, не наводит вас на мысли?

ГЛАВА 12 ОПАСНЫЙ РАЗГОВОР

Милетское герцогство, замок Порта-Джовиа

— Неужели вы не понимаете? Вот уже четыре года вы держите меня взаперти в этой каменной темнице, которую упорно называете замком, и до сих пор не удостоили ни единым взглядом! Каждую ночь я молю Бога, чтобы он побудил вас прийти ко мне, но наутро моя постель по-прежнему холодна, словно здешняя бесконечная зима! Зачем вы взяли меня в жены, если и дотронуться до меня не желаете? — На глазах у Марии Савойской выступили слезы. Она сдержала их, призвав на помощь всю свою ярость. — Сколько раз я умоляла вас поговорить со мной, дать мне почувствовать, что и в этой каменной могиле можно жить! Неужели вы не понимаете, что я готова умереть, лишь бы услышать от вас доброе слово и добиться простой ласки? Как вы можете быть таким жестоким?

Филиппо Мария Висконти смотрел на свою молодую супругу с безжалостным равнодушием. Он не понимал, на что надеялась эта женщина: она не отличалась ни красотой, ни даже очарованием. Герцога уверили, что Мария невероятно набожна, и этого ему было достаточно. Вот уже четыре года она обитала в замке Порта-Джовиа, но привычки Филиппо Марии оставались неизменными. Висконти держал супругу взаперти в одной из башен, лишь изредка заглядывая проверить, жива ли она еще. В глубине души он надеялся, что рано или поздно она умрет от тоски и одиночества. Филиппо Мария женился исключительно по расчету, и хотя тесть постоянно спрашивал о здоровье и благополучии своей дочери, герцог не чувствовал себя чем-то обязанным старику. Приданное которое тот дал за жалкой девицей, не принесло ни богатства, ни земель. А что до союза с Амадеем Савойским, то и от него толку оказалось немного: одни разговоры и никакой существенной помощи за четыре года, если не считать пары мелких схваток, на которые Амадей отправил в поддержку Нисконти слабенькие, наспех собранные отряды.

— Я ничего не должен вам объяснять, мадонна. — холодно бросил герцог. — Приходить в вашу постель или нет мое решение. Если я этого не делаю, значит, у меня есть на то причины, а больше вам знать не следует.

— Да как вы смеете говорить со мной в таком тоне?! — возмутилась Мария. — Я из рода герцогов Савойских! Мой отец — король! Во время венчания вы перед лицом Господа поклялись сделать меня своей женой. Вы же знаете, что отсутствие супружеских отношений — законное основание для признания брака недействительным. Если я расскажу об этом…

Герцог неожиданно ринулся к Марии, опираясь на костыли, и через мгновение уже был рядом. Он схватил ее за плечо, уронив на землю одну из своих палок, и резко ударил супругу по щеке. Женщина упала на кровать, и герцог навалился на нее сверху, тяжело дыша.

— Что же вы никак не успокоитесь? Хотите, чтобы я совокуплялся с вами? Думаете, я на это не способен? — придавив бедняжку всем своим весом, прохрипел Филиппо Мария и рванул на ней платье.

Мария пыталась отбиваться, но герцог уже обнажил ее грудь. Герцогиня вскрикнула, и супруг, красный от злости, зажал ей рот рукой:

— Тихо, замолчите! Если осмелитесь разговаривать или, хуже того, снова угрожать мне, то. Богом клянусь, отведаете моего кнута. Я уже отрубил голову своей первой жене, легко разделаюсь и с вами! Так что, мадонна, постарайтесь не расстраивать меня, понятно?

Будто желая навеки вбить в голову непослушной супруги эти слова, герцог навалился на нее еще сильнее, и лицо Марии начало приобретать синеватый оттенок. Поняв, что женщина вот-вот лишится чувств, Филиппо Мария остановился. С невероятным усилием он сполз с нее, прокатился по постели, точно бочонок, и растянулся на спине. Постепенно герцог сумел придвинуться к краю кровати и дотянуться до костыля.

Вцепившись в него правой рукой и уперев основание в пол, Филиппо Мария подтянул вторую руку и кое-как поднялся на ноги, тяжело переводя дух. Почувствовав в себе достаточно сил, герцог захромал ко второму костылю, который валялся на полу. Что до Марии, то она не двигалась и не произносила ни слова. Герцог слышал лишь ее тяжелое дыхание, которое будто вторило его собственному, пока он пытался поднять костыль с пола. Висконти выругался про себя, проклиная страдания, которые ему приходилось терпеть, выполняя самые простые действия. Чертовы ноги! Будь его воля, он давно переломал бы их! Он отчаянно ненавидел себя за врожденные увечья: не настолько тяжелые, чтобы приковать его к постели, но и не настолько легкие, чтобы счесть их обычным недостатком внешности.

Филиппо Мария издал звериный рык.

От этого сразу стало легче. Злость выплеснулась наружу, будто фонтан крови из открытой раны. Герцог засмеялся и снова взглянул на несчастную женщину, которая смотрела на него растерянно, но в то же время со жгучей ненавистью.

— Ни слова! — рявкнул Филиппо Мария, теперь уже твердо стоявший на ногах благодаря костылям. — Если не хотите оказаться на дне Навильо-Гранде с перерезанным горлом!

Аньезе смотрела на Бьянку Марию и не могла нарадоваться очарованию собственной дочки. Одетая в теплое шерстяное платьице, девочка радостно носилась по двору замка Аббья-те. За плечами у нее развевалась меховая накидка, придающая девочке вид крошечной великосветской дамы. Бьянка Мария обладала бледной алебастровой кожей, румяными щечками и умными живыми глазами, которые сверкали так, словно хотели вобрать в себя весь зимний свет, лившийся с перламутрового неба. На улице стоял мороз, устилавшие двор камни покрылись слоем снега, но Бьянка Мария, невероятно довольная, продолжала кружиться под падающими снежинками. Она поймала несколько белых звездочек и побежала показать их матери, но когда маленький кулачок раскрылся, внутри оказались только капли воды.

— Мама! Куда же делись снежинки? — воскликнула девочка, широко распахнув огромные зеленые глаза, которые были выразительнее слов.

Аньезе обняла дочь:

— Они растаяли, Бьянка. Тепло твоих пальчиков превратило их в воду. — Мать взяла девочку за руки и закружилась вместе с ней, приговаривая: — Ты красавица, малышка моя.

— А когда придет папа? — спросила та с лукавой улыбкой.

— Скоро. Но сейчас мы поднимемся наверх и попьем чего-нибудь горячего, хорошо?

— Да! — закричала девочка.

Аньезе повела дочь через арку внутреннего двора, а потом по ступенькам на второй этаж.

Наконец они оказались в просторной гостиной, освещенной теплым светом десятков свечей в кованых люстрах. В центре зала уже ждал накрытый стол. На белой кружевной скатерти возвышались разноцветные пудинги, имбирное печенье, башни из блинчиков, бисквиты, а посередине стоял поднос, полный засахаренного миндаля и звездчатого аниса. Кубки с пряным вином и горячими отварами из трав и лепестков роз распространяли чудесный аромат.

Виночерпий и стольник стояли рядом, готовые прислуживать во время трапезы. Бьянка Мария со всех ног кинулась к столу и забралась на стул.

Аньезе было приятно видеть дочь такой довольной и проголодавшейся, но все же она мягко заметила:

— Бьянка Мария, что за поведение, дорогая? Неужели тебя воспитывали варвары?

— Вы хотите сказать, гельветы[10]? Или германцы? Или те народы, которые победил Гай Юлий Цезарь и потом написал об этом в «Записках о Галльской войне»?

— Святые угодники, Бьянка Мария! Не надо, пожалуйста, сейчас хвастаться познаниями в истории, — строго заметила Аньезе. — Я хочу сказать, что сначала, прежде чем нестись к сладостям как угорелая, следовало дождаться матери. Разве я слишком многого прошу?

Девочка соскользнула со стула, подбежала к Аньезе, раскинув в стороны маленькие ручки, и обхватила ее колени. Женщину растрогало это внезапное проявление любви. Ее всегда поражали доброта и непосредственность Бьянки Марии.

— Ну-ну, — сказала она, поднимая личико девочки за подбородок. — Давай хотя бы снимем накидку и повесим сушиться. — Аньезе расстегнула золотую брошь, усыпанную драгоценными камнями, и сняла с дочери накидку из волчьего меха. — Давай сюда шапочку, — продолжила она, стягивая с малышки головной убор, и копна рыжевато-каштановых волос рассыпалась по плечам девочки, сверкая, будто расплавленная медь.

Тем временем Лукреция Алипранди, самая преданная камеристка из ближайшего окружения Аньезе, подошла помочь с одеждой Бьянки Марии.

— Позвольте мне, ваша светлость, — сказала Лукреция.

— Благодарю вас, моя милая, вы всегда так добры и внимательны, — ответила хозяйка, протягивая ей вещи дочери. Ведя девочку за руку к накрытому столу, она добавила: — Напомните мне позже поговорить с вами.

— Как прикажете, ваша светлость, — отозвалась Лукреция.

— Есть одно деликатное дело, которое я хочу поручить вам, — загадочно сообщила Аньезе.

Камеристка поклонилась и исчезла так же незаметно, как и появилась.

Аньезе опустилась на стул и, рассеянно следя, как стольник накладывает сладости на тарелку Бьянки Марии, продолжила думать о миссии, которую собиралась поручить Лукреции. Женщина понимала, что наверняка беспокоится зря. Однако равновесие, на котором покоилось благополучие самой Аньезе и ее дочери, было слишком шатким.

ГЛАВА 13 КОНКЛАВ

Папская область, базилика Святой Марии над Минервой

Кардинал Габриэле Кондульмер чувствовал, что происходит нечто странное. Многих не хватало на этом конклаве. Он не видел в церкви Святой Марии над Минервой ни Луи Алемана, ни Генри Бофорта. И отсутствовали явно не только они.

Папа внезапно умер, и Рим осиротел. Ощущение потерянности охватило город. Возможно, дело было в том, что именно Мартин V положил конец Великому расколу, а может, все помнили, с каким великодушием он принял в лоно церкви последних антипап. Ну и кроме того, почивший папа, хоть и обогатил всех своих родственников без зазрения совести, терпеливо и самоотверженно трудился над восстановлением города.

Словом, без понтифика Риму приходилось трудно, а значит, кардиналам следовало поторопиться, невзирая на сложность задачи. Интересно, сыграет это ему на руку или нет, размышлял Габриэле Кондульмер. Ответа он не знал, но не сомневался, что его двоюродный брат хорошо потрудился за прошедшие три года. Как, впрочем, и сестра, да и вся Венеция. Из собравшихся на конклав кардиналов не меньше половины намеревались отдать свой голос за Габриэле.

Антонио подошел к кузену и коротко шепнул:

— Мы уже очень близки к цели.

Однако поверить в это было непросто. Прокручивая в голове события последнего времени, кардинал не слишком высоко оценивал свои шансы стать папой. Конечно, кузен не зря плел свои бесконечные интриги: значительная часть участников конклава перешла на сторону Габриэле. Некоторые согласились отдать свой голос Кондульмеру ради Венеции, другие просто считали его меньшим из зол. В числе последних был и декан Коллегии кардиналов Джордано Орсини. Антонио Панчьера заявил о своей верности Венеции еще четыре года назад, когда Полиссена встретилась с ним в церкви Сан-Николо-деи-Мендиколи, и с тех пор его отношения с окружением Габриэле становились лишь крепче. Поддерживал Кондульмера и Альфонсо Каррильо де Аль-борнос, да и некоторые другие. По подсчетам Габриэле, он мог рассчитывать на голоса почти половины кардиналов: шести из тринадцати. Значит, хотя бы в список кандидатов его имя попадет.

Несомненно, рассуждал Кондульмер, Просперо Колонна тоже пытается привлечь кардиналов на свою сторону. Однако его положение довольно шаткое: Просперо — племянник предыдущего папы, а потому против него настроены все знатные семьи Рима. И заодно — некоторые из родственников, полагающих, что Мартин V незаслуженно их обделил. Кроме того, вне зависимости от подсчетов, Колонна едва ли обладает достаточной духовной целостностью и опытом, чтобы рассчитывать на Святой престол. Он еще слишком юн, так что для него будет удачей получить папу, который хотя бы не будет слишком враждебно настроен по отношению к нему и его родне. Так что же? Получается, Просперо тоже может поддержать Габриэле? Несмотря на то, что все считают их противниками?

Кондульмер покачал головой, глядя, как кардиналы в пурпурных мантиях обмениваются цепкими подозрительными взглядами.

Все собравшиеся хорошо знали, что, согласно апостольской конституции Ubi periculum, учрежденной Григорием X, останутся взаперти в церкви до тех пор, пока не выберут нового папу большинством голосов. На протяжении долгого времени голосования домом для каждого из них станет тесная келья, куда еду будут подавать через окошко. Конечно, Констанцский собор немного смягчил правила проведения конклава, но не слишком. По прошествии трех дней кардиналам полагалось перейти на один прием пищи, а через пять дней им будут давать только хлеб и воду. Подобная перспектива никому не казалась особенно привлекательной.

В ризнице поставили стол с урной, куда каждый должен был опустить листок со своим решением.

Габриэле прогуливался по галерее, окружающей внутренний двор церкви, и уже хотел удалиться в келью, чтобы спокойно поразмыслить, как вдруг к нему подошел Антонио.

— Колонна проголосует за вас, — сообщил кузен, глядя ему прямо в глаза. — Завтра утром вы станете папой.

Габриэле утратил дар речи.

— В самом деле? — недоверчиво пробормотал он наконец.

— Вне всяких сомнений. Пойдемте подписывать обязательства.

Они вернулись из церковного двора в ризницу. Габриэле увидел кардиналов, бродивших там, будто привидения. Ярко-красные сутаны пламенели в отблесках расставленных повсюду свечей. В полутьме мелькнула улыбка Антонио Панчьеры, торжественное лицо Джордано Орсини, злобные огоньки в испуганных глазах Лучидо Конти.

Габриэле направился к столу, чтобы поставить свою подпись под теми обязательствами, которые он обещал взять на себя в случае избрания папой, но тут к нему подошел кардинал Чезарини — человек выдающегося ума, ярый защитник папства во время Великого раскола, утонченный богослов, выпускник Падуанского университета. Этот крупный статный мужчина обладал на удивление высоким и вкрадчивым голосом. Впрочем, Кондульмера поразило не это, а его слова.

— Кардинал, — прошептал Чезарини, — получены сведения, что братья Колонна намерены захватить казну Святого престола.

— Что?! — переспросил Габриэле, не веря собственным ушам.

ГЛАВА 14 ШАНТАЖ

Папская область, базилика Святой Марии над Минервой

— Информация верна, — подтвердил кардинал Чезари-ни. — Братья Колонна из ветви Дженаццано боятся, что новый понтифик отберет земли и титулы, которые им даровал Мартин Пятый.

— Но это безумие! — воскликнул Габриэле намного громче, чем намеревался.

Джулиано Чезарини прижал палец к губам, но не смог сдержать невольный смешок.

— Будьте сдержаннее, кардинал, мы же все-таки в церкви.

Габриэле перешел на шепот:

— Но как они собираются это сделать?

— Пойдемте со мной, — тихо ответил кардинал. — Здесь слишком много глаз. И ушей. — Он подхватил Кондульмера под руку и практически потащил за собой.

Два кардинала вышли в галерею, обрамляющую внутренний двор. Вечерние сумерки затягивали небо, лишь последние всполохи заката еще дарили слабый свет. Чезарини подошел к двери, которая вела в кельи, и открыл ее.

— Куда вы меня ведете? — спросил Габриэле, не понимая, каковы намерения старого кардинала.

— Туда, где нас никто не услышит. Все остальные сейчас в ризнице. — Чезарини открыл дверь отведенной ему кельи. — Заходите, — пригласил он.

— Но я не могу, — возразил Габриэле. — Правила апостольской конституции строго воспрещают беседы в кулуарах!

— Заходите! — повторил Чезарини тоном, не терпящим возражений. — По-вашему, свод Ubi periculum предусматривает кражу казны Святого престола? — Не говоря больше ни слова, он втащил Кондульмера в свою келью.

Габриэле присел на узкую скамью, служившую кроватью, а Чезарини плотно прикрыл дверь.

— Вы не представляете, что сейчас творится!

— Допустим, — согласился Кондульмер. — Однако это не отменяет того, что мы с вами совершаем ужасное преступление.

Чезарини сделал глубокий вдох.

— Далеко не столь ужасное, как захват казны.

— Неужели они на это решились! — вскричал Габриэле, не в силах осознать услышанное.

Чезарини рассмеялся:

— Ну, верите вы или нет, но так и есть, мой дорогой друг. Подумайте сами. Папа Оддоне Колонна, царствие ему небесное, как все мы знаем, жил в семейном палаццо и по этой причине перенес туда казну Святого престола. А что надежнее для обеспечения собственного будущего, чем шантаж нового понтифика? Племянники Мартина Пятого хорошо придумали, нечего сказать! Кардинал Просперо Колонна утверждает, что глубоко поражен произошедшим, но я уверен, что на самом деле он радуется как ребенок. Случившееся послужит нам всем хорошим уроком.

— Может, они вернут казну, когда мы выберем нового папу?

— Честно говоря, не похоже. Колонна позаботились о том, чтобы поставить нас в известность, сообщив все кардиналу-протодьякону еще до начала конклава.

— Вы имеете в виду монсеньора Лучидо Конти?

— А у нас есть другой кардинал-протодьякон?

Вот почему у него был такой сердитый вид, подумал Габриэле Кондульмер.

— В любом случае, — продолжил кардинал Чезарини, — не похоже, что их действия навредят вам.

— Что вы хотите сказать?

— Что ваши шансы быть избранным необыкновенно высоки.

— Откуда вы знаете? — спросил Габриэле. Вся эта канитель ужасно надоела Кондульмеру: похоже, все вокруг осведомлены лучше него.

— Право, кардинал, не считайте меня глупцом. Колонна вне игры, у Орсини не хватает сторонников, а ваш кузен носит фамилию Григория Двенадцатого, который был папой до Мартина Пятого, поэтому никто не выберет его понтификом. Особенно в свете недавних событий. Три папы, помните?

— Но мой дядя отрекся! Во благо Римской церкви!

— И Господь, несомненно, воздал ему за это. Так или иначе, что сказать об остальных? Антонио Панчьера, Бранда Кастильоне и Альфонсо Каррильо де Альборнос слишком пожилые; уже чудо, что они смогли прибыть сюда. Конечно, им совершенно не с руки тянуть время. Жан де ла Рошталье был назначен патриархом Константинополя антипапой Иоанном Двадцать Третьим, а это все равно что первородный грех. Лучидо Конти внушает всем страх из-за своего инквизиторского прошлого, а Антонио Казини тоже был слишком близок к антипапе.

— Хорошо, — согласился Кондульмер. — Но почему тогда не кардинал Альбергати? Или, что еще лучше, не вы?

— У Альбергати нет сторонников, а я, сказать по чести, совершенно не желаю становиться папой. Одна мысль о возможном избрании приводит меня в ужас. Так что уверяю вас, и готов дать письменное обязательство: завтра утром я первым делом проголосую за вас.

Кондульмер был поражен. Значит, это правда. Прежде он не воспринимал всерьез идею возглавить Святой престол. Конечно, в Венеции все только об этом и говорили, да и сам он трудился над заключением всевозможных союзов, а шпионы и послы из его родного города давно подкупили всех, кого можно было подкупить. Подготовка к завоеванию Рима велась несколько лет, но при жизни Мартина V пост папы казался невероятно далеким. Теперь же кардинал Кондульмер находился в одном шаге от победы на самых почетных выборах в мире.

Габриэле кивнул в ответ на слова Чезарини. Что еще ему оставалось?

— Мне нужно идти, — сказал он. — Если кто-то застанет нас здесь, весь конклав могут объявить недействительным.

Кардинал Чезарини вновь не сдержал улыбки и беспечно возразил:

— Вряд ли. Кого вы боитесь? Думаете, кому-то хочется оставаться здесь дольше необходимого? Завтра утром вы будете папой! — твердо заявил он. — И да поможет вам Господь!

Кондульмер пребывал в смятении. Теперь он понял, что имел в виду кардинал. Роль понтифика дает неограниченную власть, но сможет ли взошедший на престол воспользоваться ею? Если Чезарини говорил правду, то братья Колонна действительно перешли все границы.

— Я должен идти! — снова воскликнул Габриэле. Он поднялся и подошел к двери. — Не вздумайте следовать за мной!

Прежде чем выйти из кельи, Кондульмер убедился, что коридор пуст. Затем осторожно закрыл за собой дверь, а кардинал Чезарини тем временем вновь разразился смехом.

Еле дыша, Габриэле пересек узкий коридор, по обеим сторонам которого располагались ряды келий с тонкими перегородками. Он снова оказался во внутреннем дворе, а оттуда прошел в ризницу. Когда кардинал приблизился к столу, где разложили листы с текстом обязательств будущего папы, сердце у него бешено колотилось. Габриэле знал документ наизусть, а потому обмакнул гусиное перо в чернила и без колебаний поставил подпись. Затем он отправился в свою келью и растянулся на койке.

Сон не шел, и Кондульмер провел всю ночь в мучительном волнении, ожидая восхода солнца. То, о чем он так долго мечтал, вот-вот должно было стать реальностью. В его воображении происходящее принимало форму угрожающей черной волны, которая могла смыть любые его стремления. От мыслей о том, что принесет с собой избрание папой, об известиях, полученных от Чезарини, о краже казны Святого престола, о многочисленных врагах, которые не замедлят начать жестокую борьбу против него, Габриэле едва не лишился чувств.

Впервые в глубине души он осознал, что восхождение на престол понтифика может стать худшим событием в его жизни.

Кондульмер в очередной раз заворочался на узком ложе в темной келье, освещенной лишь огарком свечи. Стирая капли пота со лба, он ждал наступления утра.

ГЛАВА 15 КОНДОТЬЕР

Венецианская республика, Тревизо, замок Карманьолы

Пьер Кандидо Дечембрио добрался до цели своего путешествия. Карета без гербов с опущенными шторами въехала в ворота замка Карманьолы в Тревизо. Пройти проверку на въезде в город оказалось совсем несложно. Дечембрио предъявил фальшивые бумаги, добытые для него герцогом, согласно которым он был мелким аббатом. Длинная ряса и угрюмое выражение лица довершили дело.

Он вылез из кареты и продолжил путь в сопровождении двух гвардейцев. Пройдя по узким коридорам, едва освещенным тусклыми огнями факелов, Пьер Кандидо оказался в скудно, по-спартански меблированном зале: грубо сколоченный стол; несколько стульев, кое-как расставленные вокруг; одна-единственная кованая люстра с огоньками свечей. Высокие своды и мощные каменные стены оставались холодными, несмотря на кроваво-алый огонь, потрескивающий в камине.

Ожидая Карманьолу — по всей видимости, занятого очень важными делами, — Дечембрио размышлял, не слишком ли сильно он рискует, вновь приехав сюда. Прошло уже немало времени с тех пор, как герцог приказал ему вести переговоры с венецианским кондотьером с целью замедлить его наступление. Ситуация сложилась довольно странная: хотя Филиппо Мария Висконти и выгнал своего верного военачальника самым унизительным образом, но все же не забыл о нем. Карманьола же, в свою очередь, выплеснув злость на поле боя, пока одерживал над миланцами одну победу за другой и укреплял положение Венеции, теперь, похоже, чувствовал ту же странную смесь привязанности и ностальгии. Именно поэтому он не спешил продолжить наступление, чем навлек на себя подозрения дожа и Совета десяти. Зная обо всем этом, Дечембрио в последние месяцы дрожал от страха всякий раз, когда ехал на встречу с Карманьолой. Советника герцога вообще нельзя было назвать отчаянным смельчаком. Поэт, словесник и правовед, отличный знаток древнегреческого и латыни, выпускник Павийского университета, он смог добиться самого высокого положения при дворе Висконти. Писатель и философ, невероятно преуспевший в хитроумном искусстве компромисса и дипломатии, он как нельзя лучше подходил для непростых переговоров вроде тех, что герцог вел с Карманьолой, пытаясь добиться передышки в изматывающей войне с Венецией. Суть просьбы Филиппо Марии состояла в следующем: создавать видимость военных действий между двумя городами, но на самом деле не вести их вовсе или хотя бы не наносить серьезного урона Милану. Добиться подобного результата было сложно, и ресурсов для этого требовалось немало.

Дечембрио тяжело вздохнул. Монашеское одеяние ужасно раздражало его, но выбора не было. Заявиться сюда в качестве советника герцога было равносильно смерти, так что маскарад представлялся неизбежным. Все еще ожидая Карманьолу, Дечембрио почесал широкий подбородок. Ему давно пора было побриться и очень хотелось принять горячую ванну. Но, глядя на крайнюю скромность обстановки замка, он сомневался, что встретит теплый прием в этих негостеприимных стенах.

Размышления Дечембрио прервало появление Карманьолы, одетого со всей возможной элегантностью: дублет цвета обожженной глины, темно-зеленая куртка-колет, узкие двухцветные штаны-чулки. Капитан был тщательно выбрит: кожа выглядела идеально гладкой, а круглое лицо походило на полную луну — явный признак того, что в последнее время он не терпел лишений на поле боя. Тело его также было отнюдь не худощавым: мягкая тучность выдавала приверженность к обильным пирам и расслабленному времяпрепровождению.

Словом, если Франческо Буссоне по прозвищу Карманьола и мучила совесть по поводу его двойственного положения, то внешне он этого никак не проявлял.

— Дечембрио, признаюсь, видеть вас в монашеском одеянии невероятно забавно! — весело произнес кондотьер. — Эта радость привнесла луч света в череду моих горьких дней.

— Ваша светлость, надеюсь, вы поделитесь со мной своими печалями и я смогу облегчить ваши страдания от имени герцога, — слащаво произнес советник.

Он знал, что Карманьола отличается довольно переменчивым нравом и показная веселость может в один миг обернуться приступом ярости, стоит вояке разозлиться из-за какой-нибудь мелочи. Дечембрио надеялся, что до этого не дойдет.

— Сомневаюсь, что слова отменного лгуна Филиппо Марии Висконти могут обрадовать меня, но слушаю вас. Только хочу напомнить, что у Венеции есть подозрения: у Совета десяти повсюду шпионы, а дож каждый день спрашивает меня через своих посланцев, почему я никак не нанесу противнику решающий удар, — сообщил Карманьола, изогнув губы в горькой усмешке.

— Его светлость герцог Миланский уверяет, что вы можете рассчитывать на любую поддержку с его стороны…

— Да плевать мне на его уверения, Дечембрио! — перебил Карманьола, ударив кулаком по столу. — Знаете, чем мне помогут бесконечные обещания, когда мою голову сунут в петлю? Да ничем! Так что говорите по делу, или, Бог свидетель, я прикажу гнать вас пинками отсюда до самого замка Порта-Джовиа.

Советник герцога с видимым трудом сглотнул. От неожиданной вспышки гнева Карманьолы у него перехватило дыхание. Затем он осторожно продолжил:

— Как я уже сказал, Филиппо Мария Висконти намерен щедро отплатить вам за выжидательную тактику. Именно поэтому он отправил меня передать вот это. — Дечембрио извлек из-под рясы тяжелый кожаный мешочек и со звоном бросил его на стол. — И еще вот это, — добавил он, протягивая Карманьоле пакет с печатью герцога.

Франческо Буссоне глубоко вздохнул. Потом усталым жестом поднял мешочек и взвесил его на ладони.

— Сколько? — коротко спросил он.

— Пятьсот дукатов.

— И я должен радоваться?

Дечембрио начинал терять терпение, но твердо знал, что этого ни в коем случае нельзя показывать. Сохраняя невозмутимое выражение, он произнес самым примирительным тоном, на какой только был способен:

— Ну, большинство обрадовалось бы.

— Но не я! — презрительно бросил Карманьола. — Вы знаете, как ваш герцог поступил со мной, не правда ли?

— Я слышал об этой истории… — осторожно ответил Дечембрио.

— Ну раз вы слышали, то отлично понимаете, что пятьсот дукатов следует расценивать лишь как задаток в счет гораздо больших сумм в будущем.

— Безусловно.

— В любом случае, — продолжил Карманьола уже более спокойным тоном, — я не могу сказать, что эти деньги совсем не доставили мне удовольствия. А здесь что? — спросил он, срывая печать и доставая пачку сложенных листов.

— Если соблаговолите прочитать… — начал Дечембрио.

— И не подумаю! Сами читайте! — С этими словами капитан швырнул письмо собеседнику, а сам повернулся к нему спиной и направился к камину.

Листы разлетелись в холодном воздухе зала и упали на пол. Дечембрио нагнулся, подбирая их один за другим. Воспользовавшись тем, что Карманьола не видит его, он позволил себе осуждающе покачать головой. Конечно, лишь на мгновение. Собрав страницы письма, советник герцога принялся воодушевленно читать:

— Его светлости Франческо Буссоне…

— Пропустите любезности и переходите к делу! — оборвал его Карманьола.

Дечембрио в очередной раз сдержал раздражение и продолжил читать:

— Я пишу вам этим морозным зимним утром, зная, что у вас немало причин таить на меня обиду, но все же верю, что вы не забыли, какой важный вклад я привнес в получение вами богатства и славы. Безусловно, военная доблесть — исключительно ваша заслуга, однако средства, на которые вы вели эти битвы, а также дарованные вам титулы, земли и богатства, включая деньги, что я передаю вам сегодня через верного советника, — все это обеспечил я. Позвольте также напомнить о взаимопонимании, что царило между нами, пока досадные недоразумения не отдалили нас друг от друга. Таким образом, я обращаюсь к вам с просьбой еще немного потянуть время и воздержаться от наступления на Милан. Пусть вы и злитесь на меня, но по-прежнему любите город, который принял вас с распростертыми объятиями и в который вы, возможно, захотите вернуться, чему я был бы несказанно рад. Поскольку мы оба не любим пустых разговоров, помимо пятисот дукатов я прилагаю официальный акт передачи собственности, составленный моими нотариусами. Согласно этому документу вы становитесь владельцем всех земель в окрестностях Паулло — городка удивительной красоты, — и это, несомненно, смягчит ваш воинственный нрав. Итак, я надеюсь, вы не станете продолжать наступление и найдете способ продлить бездействие, а также по возможности отказывать в содействии венецианскому флоту и войскам Кавалькабо, которые готовят поход на Кремону. Уповая на ваше давнее благорасположение, шлю вам мои наилучшие пожелания… И так далее, — быстро закончил Дечембрио, помня, что Карманьола не любит витиеватых любезностей.

— Однако! Каким стратегом стал наш герцог Миланский, не правда ли? — насмешливо протянул Карманьола. Он стоял спиной к Дечембрио и смотрел на пламя в камине. — Значит, он меня покупает. Деньгами и землями. Знает мои слабости, нечего сказать. Всегда знал. И мне остается только рукоплескать его беспринципной хитрости. Сначала он гонит меня из Милана, потому что я будто бы получил слишком большую власть, а теперь держит меня на привязи, точно собаку, подкидывая вкусные косточки.

После этого военачальник надолго замолчал.

Советник герцога не знал, как себя вести, но рассудил, что лучше пока сидеть тихо. Опыт подсказывал, что в такие моменты никакие увещевания не помогут, а то и навредят. Поэтому он сохранял молчание. Советник герцога смотрел на широкую спину кондотьера и мысленно молил, чтобы тот скорее принял решение.

Дечембрио прекрасно знал, что от этого зависит судьба всего герцогства.

ГЛАВА 16 СОМНЕНИЯ И СТРАХИ

Папская область, базилика Святой Марии над Минервой

Всю ночь Габриэле не сомкнул глаз. Ужасно болела спина, но мучительнее всего было ожидание. Время текло невыносимо медленно. Казалось, рассвет никогда не наступит. Неизвестность мучила кардинала.

Посреди ночи Кондульмер решил зажечь свечу, встал на скамейку для коленопреклонения и начал молиться. Размеренный шелест знакомых слов, выстраивающихся в привычный, раз и навсегда заданный ритм, принес ему облегчение, отдалив беспокойные мысли, которые в последнее время не покидали его. С первыми лучами зари, когда бледный солнечный свет наконец проник в окошко под потолком кельи, Габриэле поднялся с колен. Он снял ночную холщовую рубаху, взял кувшин с водой и наполнил железный таз для умывания. Окунув лицо в ледяную жидкость, он надолго замер, хотя в кожу, казалось, впились тысячи иголок. Кондульмер вымыл руки и ноги, вытерся куском ветоши и оделся. Облачение составляли алая сутана из шелкового муара, туфли с золотыми пряжками и красный берет.

Наконец Габриэле покинул келью.

Пройдя по коридору, он открыл дверь и вышел в галерею, окружающую внутренний двор. Холодный утренний воздух обжег, будто пощечина, но Кондульмер все равно с удовольствием вдохнул его после замкнутого пространства узкой кельи. В ризнице Габриэле поприветствовал своего кузена и вместе с ним стал ждать остальных кардиналов, которые постепенно появлялись один за другим. Лица у них были усталыми, но спокойными. Если собравшиеся и переживали, то лишь из-за отсутствия привычного комфорта и скромности жилища. Всем своим видом кардиналы давали понять, что такая обстановка абсолютно не соответствует их положению, однако ответственный выбор, который предстояло сделать, похоже, никого особенно не беспокоил. Кондульмер позавидовал спокойствию конклава.

Утренняя служба прошла для Габриэле будто в тумане. Он слушал молитвы, подпевал гимнам, но в церкви находилось только его тело, а разум словно впал в небытие, отказываясь осмыслить сведения, полученные накануне. Взгляд Кондульмера застыл на деревянных сводах потолка, обоняние сосредоточилось на резком запахе ладана; кардинал отрешенно потирал руки, следуя размеренному ритму богослужения.

Все это помогло ненадолго забыть о происходящем. Бесконечное ожидание, надежды и подсчеты, советы и интриги ужасно вымотали Габриэле.

Если хорошо подумать, он не мог расслабиться с того самого дня, когда узнал в доме сестры от Антонио, Полиссены и Никколо, что именно ему предстоит стать следующим венецианцем во главе Святого престола.

По окончании мессы кардиналам предложили вновь разойтись по кельям, чтобы иметь возможность предаться размышлениям, прежде чем сделать окончательный выбор.

Всем раздали бюллетени.

Примерно через два часа кардиналы опять собрались в ризнице церкви Святой Марии над Минервой, и каждый бросил свой листок в урну. Как только голоса были собраны, старший из кардиналов-дьяконов подошел к столу и начал вынимать бюллетени, читая вслух написанные на них имена. Каждое из них звучало предвестником будущего, гулко отдаваясь в висках.

Дальнейшие события окончательно лишили Кондульмера дара речи. Он встретился взглядом с кардиналами, стоявшими вокруг него, но по-прежнему ничего не понимал. Габриэле не мог ошибиться даже при желании, однако что-то было не так.

Каждый из присутствующих сделал выбор. И каков итог?

ГЛАВА 17 ЛУКРЕЦИЯ

Миланское герцогство, замок Аббьяте

Лукреция сомневалась, что это хорошая идея. Но раз Аньезе дала приказ, его надлежало выполнить. В общем-то, камеристке уже не раз доводилось слышать подобные просьбы. Лукреция снова и снова пыталась убедить госпожу, что, по ее скромному мнению, герцог безумно влюблен в Аньезе и ей совершенно не стоит беспокоиться из-за Марии Савойской. Несчастная герцогиня из Пьемонта томилась в башне замка Порта-Джовиа без малейшей надежды на спасение, умерщвляя плоть и душу молитвой. Но Аньезе, похоже, по-настоящему страдала.

Так что Лукреция, следуя указаниям госпожи, занялась приготовлением имбирного отвара. Она хорошо знала, что этот напиток возбуждает чувственность. В свое время Лукреция изучала свойства различных трав и теперь могла приготовить любые снадобья и настои. Ей было известно, как получить средство, успокаивающее нрав, придающее силы или вызывающее недомогание, а то и смерть, если необходимо.

Все эти секреты она с самых юных лет узнала от матери. Лукреция хорошо помнила пересуды, будо Лаура Алипранди ведьма. Однако, несмотря на глупые разговоры, никто не решался и пальцем тронуть мать Лукреции, ведь та была камеристкой и жила в замке. Тем не менее ореол мрачной тайны неизменно окружал Лауру, и она, не стремясь сохранить свое древнее искусство, поспешила передать все секреты маленькой дочке.

С годами девочка превратилась в очаровательную женщину, высокую и стройную. Длинные темные волосы, которые Лукреция собирала в высокую прическу, украшенную нитями жемчуга и сверкающими камнями, составляли яркий контраст с ее белоснежной кожей. Черные глаза, похожие на бездонные колодцы, делали лицо невероятно притягательным. Картину дополняли длинные ресницы, будто подкрашенные чернилами, и высокие, ярко выраженные скулы.

Лукреция знала, что перед визитами Филиппо Марии Висконти нужно готовить спальню Аньезе с особой тщательностью, выполняя мельчайшие пожелания госпожи.

Она хорошо понимала: чувства герцога к Аньезе необходимо подпитывать всякий раз, когда он приезжает в замок Аб-бьяте.

Филиппо Мария всегда желал ее. Он не мог найти объяснения своим чувствам даже по прошествии стольких лет. Однако отрицать бесконечную притягательность любовницы было бессмысленно. Возможно, однажды она соблазнила его колдовским зельем или ароматом специй, подброшенных в огонь камина. Но до сих пор герцог постоянно ощущал невероятное физическое влечение к Аньезе.

Он находился в полной власти этого чувства.

Поначалу его очаровали ее длинные светлые волосы, небесно-голубые глаза и роскошное тело. С годами ее привлекательность не померкла, а переродилась в нечто новое. Конечно, Аньезе превратилась из юной девушки в зрелую женщину, но эта перемена не лишила ее красоты, а, напротив, сделала еще обворожительнее.

Всякий раз, навещая возлюбленную, Филиппо Мария Висконти готовился к чему-то особенному. Визит в покои Аньезе был сродни проникновению в запретное королевство, в которое допускался только он один. Здесь герцога ждали наслаждения, о которых прежде он не мог даже мечтать.

Способность разжигать в мужчине страсть, как он считал, таится в каждой женщине. Однако лишь немногие умеют превратить ее в сокрушительное оружие, при помощи которого могут прочно держать своего любовника в сладком плену. Какой бы красивой ни была женщина, даже самым привлекательным приходится рано или поздно смириться с непостоянством мужчин, по своей природе не способных хранить верность и раз за разом возвращаться к единственной возлюбленной.

Филиппо Мария не был исключением. Но в то же время он понимал, что женская притягательность заключается именно в этой загадочной способности постепенно раскрывать свою тайну, прятаться за напускным равнодушием, чтобы потом отдаться со всем пылом, исподволь превращая покорность во власть и воплощая самые смелые желания, постоянно видоизменяясь наподобие моря, где прилив приходит на смену отливу. Именно в этом и состояла таинственная, необъяснимая сила, при помощи которой женщина подчиняет мужчину своей воле.

Встретив герцога почти холодно, Аньезе пригласила его за стол, где ни на минуту не прекращала соблазнительную игру. Она бросала на него откровенные взгляды и касалась своих губ с таким явным намеком, что вскоре Филиппо Мария уже изнемогал от желания.

Когда его нетерпение почти достигло предела, Аньезе заставила его выпить бодрящий травяной настой, растягивая предвкушение вплоть до момента, пока герцог, не в силах далее противостоять искусительным уловкам любовницы, не встал из-за стола, тяжело опираясь на деревянные костыли. Он преодолел расстояние в несколько шагов, разделявшее их, и сорвал с нее одежду.

Аньезе тут же уступила его напору без малейшего стеснения, со всей горячностью, распластавшись на деревянном столе. Филиппо Мария ласкал ее грудь, посасывая затвердевшие соски, пока ожидание не стало совершенно невыносимым.

Теперь уже она сама подталкивала его к продолжению. Герцог почувствовал, как руки Аньезе ведут свою игру, возбуждая его еще сильнее, а затем она направила его к самому сладкому из удовольствий.

Филиппо Мария в изнеможении лежал на ковре посреди комнаты. Он любовался красотой Аньезе, сверкающей сейчас во всем своем великолепии: отдаваясь любви и страсти, она становилась еще прекраснее, еще желаннее. Герцог вдохнул аромат пышной копны золотистых волос. «Как же мне повезло», — подумал он. Аньезе поцеловала его в шею и запустила свои белоснежные тонкие пальцы в гущу каштановых волос у него на груди, спускаясь ниже, к животу.

Герцог ни за что не позволил бы кому-либо другому дотрагиваться до себя. Он ненавидел свой огромный бесформенный живот, надувающийся все больше день ото дня из-за больных ног, не позволяющих ему свободно двигаться и поддерживать себя в форме. Но Аньезе принимала любовника со всеми недостатками. Ее прикосновения не раздражали и не оскорбляли. Ласки этой женщины были естественным выражением любви, хотя любой другой, осмелясь лишь взглянуть на герцога, тут же остался бы без глаз.

— Любимая, как я соскучился, — нежно произнес Филиппо Мария.

— В самом деле, ваша светлость? — откликнулась она.

— Вы даже представить себе не можете насколько.

Аньезе поцеловала его.

— Спасибо за эти слова. Ради них я и живу.

Висконти мягко обхватил ладонями ее лицо.

— Никто не может сравниться с вами, Аньезе, поверьте мне.

— Верю.

— Я не мог даже представить, что мне выпадет такое невероятное счастье.

— Вы мне льстите.

— Ничуть. Я говорю вам то, что думаю. Любить такого, как я, непросто. И тем не менее ключ от моего сердца в ваших руках.

— Ав ваших — от моего.

— Как поживает малышка Бьянка?

— Она прекрасна. Растет доброй и сильной.

— Прямо как вы.

— Вы так думаете?

— Конечно.

Аньезе улыбнулась:

— Вы добрый человек, Филиппо Мария.

— Не уверен.

— И зря. Вам достаточно лишь разрешить себе быть таким.

Герцог вздохнул:

— Возможно, вы правы. Но мир не позволяет мне быть добрым.

— Понимаю, мессер.

— Я думаю лишь о том, как защитить вас, — прошептал он.

— Знаю. И благодарна вам за это.

Филиппо Мария коснулся губ Аньезе поцелуем.

— Скоро вам придется помочь мне встать.

— Все, что пожелаете, возлюбленный мой, — ответила она, нежно погладив его по щеке.

ГЛАВА 18 ПОДОЗРЕНИЯ

Венецианская республика, дворец дожей

— Вы так считаете? — переспросил дож Франческо Фоскари, не сумев скрыть раздражения.

Он не мог не верить Совету десяти и в то же время очень надеялся, что советники ошибаются. Дож восседал на деревянном троне с высокой спинкой и слушал Никколо Барбо, который горячился все больше.

— Неужели вы не видите, что Карманьола постоянно медлит? — воскликнул Никколо. — Он не только не поддержал атаку Бартоломео Коллеони и Гульельмо Кавалькабо в Кремоне, но бездействует и теперь, когда правитель Падуи Паоло Корнер просит его взять двести рыцарей и тысячу пехотинцев, покинуть Ломбардию и прибыть во Фриули, чтобы дать отпор венграм императора Сигизмунда.

— За его странным поведением чувствуется рука Висконти, — добавил Пьетро Ландо. — Слухи о тайном сговоре Карманьолы с герцогом Миланским приходят со всех сторон. Это объяснило бы, с чего он вдруг разучился сражаться. Наши шпионы неоднократно видели, как Пьер Кандидо Дечембрио приезжает в замок Карманьолы в Тревизо на карете без гербов. И не так уж сложно догадаться, какие именно просьбы передает советник Филиппо Марии Висконти.

— Именно! — вмешался Лоренцо Донато. — Уклоняясь от боя, Карманьола придумывает такие нелепые оправдания, что начинают возмущаться даже его командиры! Нет никаких сомнений в его сговоре с герцогом Милана. Нам нужно действовать, и как можно скорее!

Слова обрушивались на дожа будто стрелы. Франческо Фоскари очень не хотел принимать решение, но сидеть сложа руки и дальше, увы, не мог.

Этого ему никогда не позволят! Члены Совета десяти жаждут крови. Их глаза горят яростью из-за поведения Карманьолы. Если хотя бы половина из предъявленных обвинений окажется правдой, глава материковой армии Венеции заслуживает не одной, а десятка смертных казней. В зале Совета десяти Франческо Буссоне обвиняли не в чем ином, как в государственной измене. Такое преступление нельзя оставлять безнаказанным. С другой стороны, потворствовать нарастающему гневу тоже не стоит: ярость может вмиг распространиться, словно лихорадка, наполняя огнем и без того беспокойные сердца. Нужно призвать всех сохранять спокойствие, а главное, удостовериться в неопровержимости высказанных обвинений, прежде чем объявить смертный приговор герою битвы при Маклодио. Если советники заблуждаются, ошибка обернется непоправимой трагедией.

— Господа, успокойтесь, — сказал дож, поднимая руку. — Я прекрасно понимаю вашу тревогу. Безусловно, ваши заявления имеют под собой основания, которые я не собираюсь подвергать сомнению. Однако, согласитесь, нельзя вынести смертный приговор, опираясь на одни подозрения, пусть и крайне убедительные. Нужны доказательства. Я не отрицаю, что в последний год наш главнокомандующий проявляет странную медлительность, часто атакует с опозданием или же и вовсе совершает ошибки, ведущие к поражению. Но нельзя забывать и о том, что именно Карманьола смог перейти на другой берег Адды, загнав герцога Милана в угол.

— Если позволите, ваша светлость, вы совершенно правы, но в то же время нельзя упускать из виду, что мы наконец переживаем момент, невероятно благоприятный для Венеции, — возразил Никколо Барбо. — Вспомните хотя бы о недавнем избрании Габриэле Кондульмера понтификом. Именно сейчас наша республика сильна и могла бы нанести Милану, так сказать, смертельный удар. Когда еще представится возможность уничтожить заклятого врага?

— Ваша светлость, я согласен с Барбо, — поддержал Марко Веньер. — Текущая политическая обстановка сложилась в нашу пользу. Флоренция жаждет видеть нас союзниками. В Риме избрали папой венецианца, к тому же представителя одной из самых богатых и знатных семей города. Габриэле Кондульмер — человек твердых принципов, тонко чувствующий политическую ситуацию. Мы не смогли бы найти лучшего главы Святого престола. Будет непростительной ошибкой не воспользоваться его поддержкой, чтобы избавиться от миланского герцога. И совершенно очевидно, что Карманьола не хочет ничего делать. По-моему, не так уж важно, предатель Буссоне или нет, вступил ли он в сговор с Филиппо Марией Висконти и получает ли от него какие-то блага: я бы обратил внимание исключительно на его бездействие, когда необходимо воспользоваться ослаблением Милана. Этого более чем достаточно! Давайте заменим Карманьолу, раз он не выполняет свои обязанности. Есть и другие военачальники, еще лучше, которые только и ждут возможности занять его место.

— В самом деле? — спросил дож. — Кто, например?

— Ну, Бартоломео Коллеони, безусловно, достойнее всех, хотя и Джанфранческо Гонзага не хуже. Да и Гульельмо Ка-валькабо проявил настоящий воинский дух, которого Карманьола, похоже, совсем лишился.

— Ясно, — отозвался дож. — Однако вы просите меня сместить человека, который оттеснил швейцарцев в Беллинцоне, занял Альтдорф и победил в Маклодио! Вы осознаете это? Я понимаю ваше беспокойство, и, конечно же, у вас есть для него все основания, и тем не менее предлагаю подождать и посмотреть на развитие ситуации во Фриули. Если Карманьола и туда прибудет с опозданием и ограничится подсчетом потерь, то я всерьез подумаю над тем, чтобы заменить, а то и казнить его. Если тем временем вы предъявите мне доказательства, а не одни лишь подозрения, я соглашусь пересмотреть свое нынешнее решение. Все понятно? — Франческо Фоскари поднялся и с вызовом оглядел членов Совета десяти.

Мужчины в черных и алых мантиях молча кивнули, поскольку дож дал ясно понять, что не потерпит возражений.

Никколо Барбо, однако, не забывал о тузе, припрятанном в рукаве. Советник не собирался его использовать, надеясь, что в этом не будет нужды, однако теперь выбора не осталось: пора дать четкие указания человеку, который может легко изменить расстановку сил.

Барбо улыбнулся. У него по-прежнему есть шанс добиться своего.

ГЛАВА 19 ПЕРЕГОВОРЫ

Папская область, палаццо Колонна

— Они избрали его единогласно! — воскликнул Стефано. Новость о том, что Габриэле Кондульмер стал понтификом под именем Евгения IV, мгновенно достигла семьи Колонна. — Что вы намерены делать? Собираетесь упорствовать и держать у себя казну Святого престола? Вы понимаете, что это безумие? Чего вы надеетесь добиться, если не полного краха нашей семьи?

Стефано Колонна, вне себя от злости, выкрикивал эти вопросы своему кузену, но тот лишь смотрел на него неподвижным взглядом.

— А еще хуже то, — продолжил Стефано, — что своим недостойным поведением вы порочите не только ветвь Дже-наццано, которая уже мало меня волнует, но и мою ветвь Палестрина! И я не намерен с этим мириться! Конечно, вам же надо защищать владения, полученные благодаря дяде! Сколько земель он отписал в вашу пользу и в пользу Одоардо и Про-сперо! А вы знаете, что Просперо сам же и голосовал за папу, которому вы теперь объявили войну?

Антонио пребывал в смятении. Как же быть? Все вернуть?

— Неужели вы не понимаете, что эта казна — наша единственная возможность остаться в живых? — отозвался он. — Пока она находится здесь, под моим присмотром, папа нас не тронет. Вы, похоже, не знаете, что понтифик уже вовсю отнимает земли, которые нам совершенно законно передал наш ДЯДЯ.

Стефано мрачно взглянул на кузена:

— А чего вы ожидали? Именно поэтому я и молю вас вернуть украденное. Только в этом случае вы еще можете спастись. А вот если продолжите упорствовать в своем преступном намерении, то лишь навлечете на себя и братьев гнев папы, на которого сами же и напали первым. И я не стал бы волноваться, если бы эта история не затрагивала меня и моих близких!

Антонио злобно усмехнулся:

— Позвольте мне усомниться. Совершенно ясно, что вы ворвались в мой дом лишь потому, что отчаянно хотите выслужиться перед новым папой, как верная собачонка. А ведь проклятый венецианец нападает на нашу семью. На вашу семью! Пока вы спорите со мной, капитан войск понтифика уже ведет солдат к моим владениям, чтобы силой вернуть их папе.

Стефано опечаленно покачал головой:

— Да вы слышите себя? Вы хоть сами понимаете, что говорите? Ничего подобного не случилось бы, если бы вы не захватили казну, которой по праву должен распоряжаться понтифик! Несмотря на ваши смехотворные заявления, эти богатства вам не принадлежат. И если вы сейчас прислушаетесь ко мне, то еще сумеете предотвратить полный крах, который неминуемо последует в случае вашего упорства. Повторяю, я пришел сюда умолять вас одуматься лишь для того, чтобы вы не утащили с собой в бездну всю нашу семью! Где же Одо-ардо? А Просперо? Вдруг хотя бы они поймут, о чем я говорю?! — уже почти в отчаянии воскликнул он.

Терпение Антонио иссякло. Ослепленный гневом, он ударил кулаком по столу.

— Вот уж вряд ли! Одоардо с оружием в руках встал на защиту наших владений. А Просперо пытается смягчить папу.

Стефано закрыл лицо руками. Ничего не выйдет. Антонио не слушает никаких доводов. Алчность так разъела его душу, что теперь он уже считает своими все богатства, которые обманным путем раздобыл для него дядя, включая папскую казну. Еще Стефано сообразил, что ничего не добьется, продолжая открытую конфронтацию. Нала, по всей видимости, считал так же, ведь не случайно он попросил Стефано найти мирное решение. Так что, справившись с замешательством от высокомерия кузена и неожиданно резкого отказа от самой идеи возвращения казны, он решил обсудить варианты обмена.

Стефано сделал глубокий вдох. Он понимал, что сейчас семья переживает такой сильный раскол, какого не было еще никогда. Антонио смог быстро привлечь на свою сторону часть младшей ветви Риофреддо, объединив братьев, готовых поддерживать его линию поведения. А вот ветвь Палестрина разделилась надвое. Если Стефано, руководствуясь чувством ответственности, надеялся избежать открытого конфликта с понтификом, нельзя было сказать того же о младшей линии Джакомо, возглавляемой братьями Лоренцо и Сальваторе. Последний, горячая голова, всегда был готов ввязаться в любую драку. Раньше он открыто бахвалился, что, если бы не близость папы к семье Колонна, он придушил бы его собственными руками. Ну-ну! Теперь, когда конклав единогласно проголосовал за Габриэле Кондульмера, не хватало только, чтобы Сальваторе и впрямь решил осуществить свой кровожадный план. Стефано не находил себе места. Он выступал совсем один против собственных родственников.

Вот почему поиск компромисса представлялся единственным возможным решением.

— А если папа сохранит за вами хотя бы часть владений и земель? Тогда вы согласитесь вернуть казну? — спросил Стефано.

Антонио скептически поднял бровь:

— Ладно, если понтифик даст нам гарантии, что не тронет наших владений, оставив за мной и братьями полное право собственности, тогда — и только тогда — мы отдадим ему казну. И вы будете настоящим героем, если сумеете разрешить наш спор, — добавил он с ухмылкой. — Разумеется, папа будет вам безмерно благодарен.

— Значит, я могу передать это предложение от вашего имени? И от имени Одоардо и Просперо?

— Я отвечаю за всех троих, братья полностью согласны со мной. Естественно, папа должен приказать своему кондотьеру вывести войска из наших владений.

Стефано Колонна вздохнул.

— Он так и сделает, уверяю вас. Надеюсь, мы нашли решение.

Однако Антонио, все еще неудовлетворенный степенью мучений своего кузена, решил подлить масла в огонь:

— Если я не ошибаюсь, у понтифика еще и разногласия с концилиаристами?

— Не ошибаетесь.

— Так вот почему ему так срочно понадобилась казна!

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что его руководство Святым престолом обещает быть трудным и полным опасностей. Констанцский собор постановил примат власти Всемирных соборов над решениями одного слуги Божьего. Теперь же, когда папа столь спешно получил назначение — пусть решение и приняли единогласно, но без присутствия представителей пяти государств, — надо еще посмотреть, насколько прочным окажется его положение. И это не считая того, что скоро ему придется созывать Базельский собор, так как о нем успел официально заявить еще наш дядя. Поняли, к чему я клоню?

— Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Я лишь советую вам хорошо подумать, выбирая сторону, дорогой кузен, — сказал Антонио, и в его глазах сверкнули молнии.

— Вы угрожаете мне?

— Ни в коем случае. Я делаю вам одолжение.

— В таком случае, если вы и правда хотите сделать мне одолжение, сдержите, пожалуйста, свое слово, если понтифик примет ваши условия, — ответил Стефано, повысив голос. — Вы поняли?

— Не сомневайтесь. Но подумайте над тем, что я сказал. Теперь же, если позволите, у меня много дел, — заявил Антонио, завершая разговор.

Уставший от затянувшегося спора, Стефано кивком попрощался с кузеном и вышел из зала, громко хлопнув дверью.

Его терзало предчувствие, что слова, которые он бросил в лицо Антонио, рано или поздно дорого ему обойдутся.

ГЛАВА 20 КРОВАВОЕ ПАПСТВО

Папская область, замок Святого Ангела

Такого Габриэле Кондульмер даже представить не мог.

Узнав, что его выбрали единогласно, in plena et perfecta concordia[11], он не поверил собственным ушам.

Голосование кардиналов, целование туфли, руки и губ, папское облачение и регалии, исполнение гимна Те Deum[12], открытие дверей церкви Святой Марии над Минервой и объявление Habemus Рарат[13], торжественное шествие по улицам Рима до собора и первое благословение — все это вызывало в нем одновременно восторг и тревогу. Габриэле оказался не готов к такому повороту событий: несмотря на настойчивые уверения своего двоюродного брата Антонио, он совершенно не ожидал настолько благоприятного исхода конклава. В любом случае радостные картины избрания, которые пролетели перед ним ярким сном, словно он был не их главным героем, а обычным зрителем, быстро померкли, едва новый папа столкнулся с ненавистью семьи Колонна.

Племянники Мартина V не только оставили без внимания его требования вернуть земли, полученные незаконным путем, но и вступили в открытое противостояние, заявив, что не намерены отдавать казну Святого престола. Они упорно продолжали удерживать сокровища в своем палаццо.

А потом Колонна атаковали Апостольский дворец, официальную резиденцию папы. Габриэле удалось сбежать: под защитой швейцарской гвардии через тайный ход он вместе с личными слугами и самыми верными приближенными покинул папские покои и добрался до замка Святого Ангела.

Грохотали выстрелы из бомбард. Поднявшись на мощную стену неприступной крепости, Габриэле наблюдал, как рыцари со знаменами рода Колонна падают, выбитые из седла, и тонут в бушующем море покореженных доспехов и разбитых голов. Кровь и покалеченные тела заполнили улицы Рима, а нового папу тут же сочли истинным виновником бойни.

С другой стороны, не мог же он отступить перед угрозами этих знатных выродков.

Кошмарное зрелище битвы ужаснуло Габриэле почти что до слез, и он, уступив мольбам командира гвардейцев, вернулся в замок.

Теперь он находился в Зале урн вместе с самыми верными кардиналами. Папа не опасался ни захвата укрепленного замка Святого Ангела, ни отступления своих солдат. Не боялся он, конечно, и потрепанных наемников, которым заплатили Колонна: швейцарская гвардия быстро организовала оборону, явив пример своей знаменитой выучки. Однако новость о том, что самое могущественное семейство Рима ополчилось против него, причем со всей своей жестокостью и яростью, не давала Габриэле покоя.

Кардиналы испуганно смотрели на своего нового предводителя. Среди них были его кузен Антонио, личный врач папы Лодовико Тревизан, Франческо даль Леньяме и Пьетро да Монца. Собравшись в святом месте, ради которого изначально и был построен замок, — в этом зале располагалась усыпальница императора Адриана и его потомков, последних представителей династии, — служители церкви, казалось, задавались вопросом, какая судьба ждет их самих. Глядя на них и надеясь, что гвардейцам удастся отразить наспех подготовленное нападение братьев Колонна, Габриэле почувствовал божественное присутствие в этих просторных нишах с урнами, где покоились останки бывших правителей Рима. Он поднял взгляд на высокий свод. Габриэле не смог бы выразить это словами, но явно ощущал веяние былого величия. Здесь будто сохранилась, впитавшись в мрамор, мощь грандиозной империи, и теперь она поддерживала ныне живущих и дарила им надежду.

— Мы не позволим запугать нас, братья, — заявил Габриэле.

Он сам не знал, почему произнес эту фразу, но она показалась необходимой. Ему посчастливилось быть избранным на роль понтифика, и теперь он должен подтвердить свое право на такую честь. Хотя бы тем, что поможет кардиналам сохранить спокойствие и присутствие духа. Габриэле не имел права разочаровать тех, кто поверил в него. Сам император Адриан, казалось, нашептывал ему слова Божьей воли через легкое движение воздуха и мистическое соприкосновение с высшими силами.

— Мы должны верить в Господа и его могущество. Гвардейцы защитят нас, и как только они разобьют наемников Колонны, порядок в Риме будет восстановлен. Мы не поддадимся произволу. Церковь и так слишком много вынесла за последние годы, и я намерен вернуть ей роль, которой она заслуживает, — произнес Габриэле под грохот бомбард снаружи.

В этот момент, будто воплощение темных сил, в Зал урн вошел Стефано Колонна.

— Как вы посмели переступить порог этой святыни?! Как вы сюда попали? — в ужасе вскричал кардинал Лодовико Тревизан.

Но папа успокоил его, воздев руки в знак примирения:

— Дражайшие братья, не бойтесь: Стефано Колонна единственный из своей семьи не обратился против нас. Более того, по моей просьбе он отправился к тем, кто послал войска, чтобы попытаться найти решение путем переговоров. — Ровным и уверенным тоном Кондульмер добавил: — Расскажите же, мессер, какие новости вы принесли.

Приблизившись под настороженными взглядами кардиналов, Колонна опустился на колени и поцеловал туфлю Габриэле Кондульмера. Затем, не вставая, поднял голову и обратился к понтифику со всем смирением, на какое был способен:

— Ваше святейшество, со скорбью в сердце я вынужден сообщить вам печальные вести. Но поверьте, надежда еще есть. Я поговорил со своим кузеном Антонио, как вы просили, однако он отказывается возвращать казну Святого престола, если только… — Стефано замолчал, будто подыскивая слова.

— Если только? — подбодрил его папа.

— Если только вы не подтвердите за ним и его братьями Одоардо и Просперо право собственности на владения, полученные при папе Мартине Пятом. В этом случае Антонио обязуется вернуть украденное и остановить атаку.

Услышав эти слова, Габриэле Кондульмер вздохнул:

— Значит, Антонио Колонна настолько дерзок, что пытается диктовать условия?

— Ваше святейшество, — продолжил Стефано, не поднимаясь с колен, — у вас есть все основания для отказа, однако…

— Однако, — перебил его папа, — лучше выполнить его требования. С чего-то же нужно начинать, — заметил он. — Помимо вражды с вашими кузенами, мне в скором времени придется столкнуться с Базельским собором, который настаивает на своем превосходстве, пытаясь пошатнуть мое положение.

Стефано Колонна печально кивнул.

— Встаньте же, — приказал ему понтифик. — Хоть вы и носите имя моих врагов, я бесконечно благодарен вам за помощь. Только вы один могли добиться успеха на этих переговорах. Какова ситуация в городе? Как вам удалось добраться сюда целым и невредимым?

— Именно благодаря моему имени, ваше святейшество, — ответил Колонна, поднимаясь. — Сейчас оно стало синонимом предательства и несчастий, а ведь когда-то считалось одним из самых благородных в Риме. Что же до нашего любимого города, то могу сказать: стойкость ваших людей быстро усмиряет пыл наемников, которым заплатили мои кузены. Думаю, налет вскоре захлебнется. Вас пытались застать врасплох, но здесь, в замке Святого Ангела, можно выдержать и гораздо более мощную атаку. Как только швейцарские гвардейцы дали отпор первым рядам, боевой дух резко упал.

— Рад это слышать, — заметил Габриэле.

— Значит, скоро мы сможем вернуться в Апостольский дворец? — с забрезжившей в голосе надеждой спросил Лодовико Тревизан.

— Этого я не знаю, ваше высокопреосвященство, — покачал головой Стефано. — Атака стихает, но опасность еще не миновала. Подождите, пока я передам кузену решение понтифика. До этого вам лучше не возвращаться в свои покои.

— Хорошо, не будем терять времени, — заключил папа. — Мессер Колонна, возвращайтесь к кузену и сообщите, что я принимаю его предложение, но при условии, что он сразу же отзовет войска и вернет казну Святого престола. Вот, — добавил он, доставая пакет с печатью Святого престола, изображением первоверховных апостолов Петра и Павла. — Я уже подготовил письмо.

Стефано в изумлении уставился на папу:

— Значит, вы, ваше святейшество…

— Предвидел исход переговоров, да. Вы также найдете мое официальное обязательство отозвать солдат из владений Антонио и Одоардо. Теперь прошу вас отнести пакет вашему кузену и положить конец этой ужасной истории.

Колонна без промедления направился к выходу, а Габриэле Кондульмер в душе пожелал себе, чтобы его враги хотя бы сдержали слово.

ГЛАВА 21 ВЕНГРЫ

Венецианская республика, Фриульская Полина

Он опоздал. Слишком долго медлил, прежде чем отправиться на защиту Фриульской долины, а теперь уже ничего не мог поделать.

Деревня превратилась в груду дымящихся развалин. Объятые пламенем дома казались черными жилищами призраков, корчащихся в предсмертных муках. Белизна только что выпавшего первого снега будто призывала проявить сострадание к ужасному зрелищу, к людям, чьи тела теперь лежали в застывших лужах крови, пронзенные венгерскими мечами.

Бродячие псы рыли замерзшую землю, лакали кровь и выискивали кости, которые можно обглодать. Карманьола увидел женщин, подвешенных за руки к деревянным балкам, Их одежда была изодрана в лохмотья, а тела покрыты следами насилия: красные рубцы и лиловые синяки, порезы, царапины, глубокие раны, Мелькнул труп девочки, привалившейся к стене дома: она все еще держала в руках тряпичную куклу, насквозь пропитанную кровью.

Запах дыма, снега и свежего мяса сделался невыносимым, Карманьола остановил лошадь и спешился.

Метель завывала в холодном вечернем воздухе. Мощные порывы ветра, развевающие плащ кондотьера, казалось, специально налетали со спины, силясь швырнуть его на землю.

Жители деревни ждали Карманьолу, Напрасно, Он почувствовал себя чудовищем.

Да. ОН обещал Филиппо Марии помедлить и просто сдержал слово. Но какой ценой? Эти люди не сделали ничего дурного, а венгры истребили их всех.

Кое-где раздавались тихие, едва слышные стоны — уже не просьбы о помощи, а лишь предсмертные хрипы.

К чему придела Карманьолу верность Милану? Что тто за война? Неужели мужество нынче забыто? А сострадание к сирым и убогим? Зачем венграм понадобилось сжигать и громить фриульские деревни, чтобы потом сбежать обратит» в змеиное гнездо, породившее их? Будь они прокляты! И будь проклят он сам, ведь он прекрасно знал нравы кровожадных варваров и все-паки сознательно решил выждать. Бросил беззащитных мужчин и женщин на съедение стае волков! Карманьола презирал сам себя. A euie он чувствовал ужасную усталость. Ему надоело постоянно врать самому себе, притворяясь прежним бравым воином Ведь всем давно ясно, что он превратился в труса. Насколько все было иначе в начале пути, много лет назад! В те времена Карманьола соблюдал кодекс чести, стремился к сладе. А потом, месяц за месяцем, год за годом, убеждения ржавели, а душа пропитывалась гнилью. Это произошло не сразу, не в одно мгновение; это был медленный, но неотвратимый процесс. Понемногу Карманьола становился чуть лживее, чуть лицемернее, чуть трусливее и, раз за разом отступаясь от своих убеждений, в конце концов потерял все: сначала гордость, затем честь, а потом и самоуважение.

Капитан поискал глазами Джованни, но сразу пожалел об этом, когда встретился взглядом с оруженосцем. Тот смотрел на господина вовсе не с сочувствием: в его глазах застыла немым обвинением холодная ярость.

В чем дело? Почему ты на меня так смотришь?! — закричал Карманьола, ужаснувшийся тому, что прочел во взгляде юноши. — Думаешь, ты справился бы лучше? — воскликнул он, отмахиваясь от оруженосца.

Но Джованни не испугался. Он продолжал неподвижно сидеть в седле, не отрывая взгляда от Франческо Буссоне. Лицо юноши застыло, словно маска.

— Иди отсюда! — продолжать орать граф. — Прочь, немой калека! — Именно безмолвие, царившее вокруг, вызывало наибольший ужас.

Карманьола видел, что и прочие солдаты осуждают его. Все они уставились на своего предводителя, не говоря ни слова. И чем пристальнее были их взгляды, тем громче слышался голос совести, вопрошавшей, стоило ли такой цены промедление в угоду герцогу Милана.

Зачем? Зачем Карманьола снова решил дать обет верности этому человеку? Он уже ничем не обязан Висконти, ведь тот прогнал его и унизил. Герцог сам отправил его в Геную, опасаясь, как бы слава Карманьолы не затмила его собственную. Филиппо Мария забыл, сколько для него сделал старый кондотьер, и вообразил, будто слава, власть и богатство могут вызвать у Карманьолы излишнюю алчность, превратив его в угрозу. Но, если хорошо подумать, герцог оказался прав. В конце концов Франческо Буссоне стал именно таким человеком, какого боялся правитель Милана: негодяем, ведущим двойную игру ради накопления богатств и власти. Такому сколько ни плати, ему все мало! Куда же делся солдат, которым он был раньше, отважный кондотьер, который побеждал врагов в любых обстоятельствах и в любую погоду? Франческо Буссоне не знал ответа на этот вопрос. Возможно, прежнего Карманьолу унесла метель, которая бушевала над деревней, сожженной и разрушенной венграми. А может, он остался в Тревизо, в замке, откуда хозяин выбирался весьма неохотно, предпочитая предаваться отдыху и плотским удовольствиям.

Венеция не простит подобной ошибки.

Ему конец.

Франческо Буссоне осознавал это, но ничего не мог поделать. Бесполезно противиться воле судьбы. Ведь он сам выбрал свой путь. С того момента, когда принял решение стать кондотьером и зарабатывать на жизнь, рубя головы и ломая ноги. Это грязная работа. Сберечь бы свою шкуру — вот единственное, о чем можно думать в бою. Остальное неважно. И если для спасения собственной жизни надо позволить врагу убивать женщин и детей… ну что же, он всегда на это соглашался.

Но не теперь.

Теперь он преступил черту.

И должен отвечать за последствия.

ГЛАВА 22 ДВА БАСТАРДА ВМЕСТО ОДНОГО

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти был ужасно раздражен. Перед ним стоял Пьер Кандидо Дечембрио — худой, спокойный, в скромном одеянии: длинной черной мантии с серебристыми лентами.

Герцог недовольно фыркнул. Сдержанностью и вечной услужливостью Дечембрио ужасно действовал ему на нервы. Висконти ценил умение советника вести тонкую политическую игру и почти всегда выходить победителем, но не мог отказать себе в удовольствии ставить его в неловкое положение и осыпать оскорблениями при любом удобном случае. Дечембрио никогда не показывал обиды: он принимал такое обращение как должное, потому что знал: это единственный способ сохранить высокое положение, которого он сумел добиться.

Он был верен герцогу. Конечно, по расчету, а не из искреннего расположения, но большего и не требовалось.

Сейчас, однако, Филиппо Мария разозлился не на шутку.

— Дечембрио, Дечембрио… — начал он и замолк, будто надеясь, что советник закончит фразу за него. Но затем продолжил: — Амадей докучает мне. Все спрашивает о своей дочери, о том, когда я собираюсь вступить с ней в супружеские отношения. Никак не оставит меня в покое.

— Что же, ваша светлость, его можно понять: он хотел бы увидеть вашего наследника.

— Наследника! Проклятье! С этой занудной и уродливой девицей, которая вечно пытается пищать о своих правах!

— Безусловно, нельзя отрицать, что у Амадея есть определенный интерес в этом вопросе…

— Определенный интерес? Дечембрио, да вы послушайте себя! Конечно, интерес у него есть, яснее ясного! Но, представьте себе, чтобы подстегнуть меня, он предложил назначить моим наследником ее брата! Чтобы защитить права будущих детей Марии! А на самом деле Амадей хочет заполучить Миланское герцогство. Это же очевидно! Вы осознаете всю глубину его бесчинства?!

Дечембрио кашлянул. Он поступал так всякий раз, когда не мог больше сохранять спокойствие. Или, по крайней мере, сохранять его полностью. Тогда советник вкладывал подавленные эмоции в сухой нервный кашель, который неизменно вызывал ярость герцога. Так вышло и теперь.

— Вы кашляете? Кашляете?! — повторил Филиппо Мария, повысив голос почти до крика. — А мне-то что делать, по-вашему? Рубить головы? Ломать ноги? Если у кого и есть право терять терпение в этой истории, так только у меня, поняли?! — рявкнул он, уставившись на Дечембрио горящим взглядом.

— Безусловно, ваша светлость, вы совершенно правы. Но с другой стороны, я не могу не задумываться, есть ли выход из сей досадной ситуации. В этой связи у меня возникла одна мысль, которая, вероятно, покажется вам полезной.

— Не ходите вокруг да около, говорите.

Побуждаемый герцогом, Дечембрио изложил свой план:

— Итак, как вы и сказали, Амадей Восьмой Савойский спрашивает, почему вы не хотите зачать наследника. Если позволите, ваша светлость, думаю, что причина мне известна…

Герцог вопросительно поднял бровь.

— Думаю, причин на самом деле две, — поспешил объяснить советник. — С одной стороны, вы не намерены пускать в свой дом членов семьи герцога Савойского, а с другой — хотели бы видеть наследницей дочь женщины, которую любите. Или я ошибаюсь?

— Нет-нет, продолжайте, — бросил Филиппо Мария.

— По моему мнению, ваши желания более чем справедливы. Значит, остается придумать, как сделать Бьянку Марию вашей законной наследницей. Стоит помнить, что ввиду отсутствия у вас других детей ее будущий супруг со временем получит бразды правления герцогством. И это тоже весьма щекотливый вопрос. Безусловно, все миланцы надеются, что момент передачи власти наступит еще очень и очень нескоро…

— Нечего разводить любезности и церемонии, Дечембрио, переходите к сути! — перебил его Филиппо Мария.

— Хорошо, ваша светлость. Итак, раз уж вам нужно выбрать мужа для Бьянки Марии, я позволю себе предложить на эту роль человека, который нагляднее всех доказал свою преданность герцогству, равно как и свои выдающиеся таланты. В нынешние непростые времена он выстоял против натиска Карманьолы, который тогда еще не сдерживал свою мощь, как сейчас, а ожесточенно нападал на вас.

— Неужели существует такой человек? — засомневался герцог Милана. — Честно говоря, мне никто не приходит в голову.

— Однако такой человек есть.

— Так кто же он?

— Ваша светлость, я предлагаю очень простое решение. Мы оба прекрасно знаем, что, как ни крути, остается препятствие в виде отсутствия законности наследования: кого бы я сейчас ни назвал, он в любом случае не сможет быть вашим преемником по крови. Однако человек, которого я имею в виду, олицетворяет собой наивысшую и, как ни странно, самую почитаемую форму незаконности нашего времени. Он кондотьер. Тем не менее, где бы он ни оказывался, у него всегда получается завоевать всеобщее восхищение. Этот человек, пусть и незаконнорожденный, происходит из рода настоящих воинов. Его отец превратил всех своих родичей в солдат, собрав настоящий гвардейский корпус. Он постоянно участвовал в каких-нибудь междоусобицах, и все представители его рода с малых лет дышат воздухом мести, сражений и крови. Это настоящая династия воителей.

— Назовите имя.

— Франческо Сфорца, — торжественно произнес Пьер Кандидо Дечембрио.

Герцог выпучил глаза:

— Но ему же тридцать лет! А Бьянке Марии еще и семи не исполнилось!

Советник радостно кивнул, словно приветствуя верную догадку:

— Именно так!

— Именно так, говорите вы?! Да вы понимаете, что за чудовищный план предлагаете? Неужели я должен отдать мою дочь, малютку Бьянку Марию, рожденную женщиной, которую я люблю больше всего на свете, грубому вояке, который ей в отцы годится? Вы сошли с ума?

Дечембрио попытался улыбнуться:

— Ваша светлость… Простите, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что в ожидании момента, пока Бьянка Мария достигнет брачного возраста, вы могли бы пообещать ее руку Сфорце, принимая во внимание, что он не только невероятно популярен среди своих людей, но и наводит ужас на ваших врагов. Кроме того, мне кажется, он единственный из ваших наемников, к которому вы, положа руку на сердце, испытываете достаточно уважения, чтобы представить его на своем месте — безусловно, в далеком будущем. А Бьянка Мария таким образом станет герцогиней Милана.

Слова Дечембрио повисли в воздухе. Филиппо Мария всерьез задумался.

План, предложенный советником, похоже, был вовсе не так глуп, как казалось поначалу. Дечембрио прав: благодаря этому маневру его девочка, дочка любимой Аньезе, станет правительницей Милана. Конечно, придется назначить преемником бастарда Сфорцу, но ведь и Бьянка Мария — дочь его любовницы. Разве не ужаснее во сто крат, если однажды на миланский престол взойдет ребенок Марии Савойской? От одной мысли об этом герцогу стало нехорошо. А так он будет знать, что любимая дочь продолжит его дело. Да и Сфорца, пусть и бастард, отнюдь не глуп! Хотя бы в одном Дечембрио прав: отец Франческо, Джакомо Аттендоло, получивший прозвище Сфорца[14], никогда не позволял себе алчности и распущенности, как другие военачальники, и научил тому же сына. Поговаривали, что, уже будучи при смерти, отец позвал Франческо к себе, чтобы завещать три главных жизненных правила: никогда не заводить отношений с чужой женой, никогда не бить своих людей и никогда не ездить на слишком норовистой лошади. Этими принципами и руководствовался Сфорца-младший, неизменно достигая успеха и пользуясь всеобщим уважением как серьезный человек, знающий свое дело. Тут герцог был вынужден согласиться. Конечно, Франческо следовал отцовским правилам не так строго, как хотелось бы: например, если верить слухам, в любовных приключениях он не слишком-то себя ограничивал. Но в целом идея выглядела многообещающей.

— Должен признать, ваше предложение не лишено смысла. Вы удивили меня, Дечембрио. Может, на самом деле вы не такой глупец, каким хотите казаться. — Губы герцога изогнулись в гримасе, отдаленно напоминающей улыбку. — Значит, вы предлагаете пообещать руку моей дочери Сфорце?

— Ваша светлость, если позволите… — Дечембрио на мгновение запнулся. — Я бы на вашем месте решился пойти дальше. Можно заключить брак по договору с расчетом повторить церемонию официально, когда малютка Бьянка Мария достигнет нужного возраста. Тогда обе стороны уже сейчас возьмут на себя определенные обязательства. В настоящий момент, конечно, Бьянка Мария не может присутствовать на свадьбе, ведь она слишком мала…

— Да и Франческо Сфорца тоже, поскольку я позабочусь о том, чтобы немедленно отправить его на войну. Замечательно, Дечембрио, просто замечательно. Таким образом я сделаю дочь своей наследницей.

— Именно, ваша светлость.

— Что же, я последую вашему совету. Так я одним махом осчастливлю Аньезе и избавлюсь от герцогов Савойских. — Затем Филиппо Мария Висконти внимательно посмотрел в глаза своему советнику: — Но если план провалится, вы лично будете в ответе.

От этой плохо скрытой угрозы Пьера Кандидо Дечембрио пробрала дрожь, но, веря в путеводную звезду, которая всегда направляла его и ловко меняла курс в соответствии с политической обстановкой, советник кивнул, надеясь, что судьба тем или иным образом проявит к нему благосклонность.

ГЛАВА 23 КОНЦИЛИАРИЗМ

Папская область. Апостольский дворец

Габриэле Кондульмер встретился взглядом со Стефано Колонной. Им удалось найти решение. Обстановка в Риме, по крайней мере на нынешний момент, снова была спокойной. Казна вернулась на свое законное место, и папа наконец-то смог заняться текущими делами, которые, кстати говоря, тоже были не самыми простыми: на горизонте все отчетливее маячил Базельский собор. Одним из первых шагов, которые предпринял Габриэле в новой роли, стало объявление об отмене собрания, однако епископы к тому времени уже съехались в Базель в соответствии с декретом, принятым во время предыдущего, Костанцского собора.

Император Сигизмунд, приложивший немало усилий для проведения церковного съезда, не особенно обрадовался решению папы. Еще больше разозлились епископы-концилиаристы, тем более что вскоре новый понтифик объявил о созвании альтернативного собрания — Кардинальской коллегии в Болонье. Цель этого шага была очевидна: лишить вемирные соборы высшей власти и вернуть их под непосредственное влияние папы. На это концилиаристы, решившие отстаивать свою позицию, ответили приглашением Евгения IV в Базель, то есть начали открытое противостояние.

Вот почему сейчас папа был весьма обеспокоен.

Помимо него и Стефано Колонны в комнате находились кардинал Антонио Коррер, кузен Евгения IV, а также Лодовико Тревизан.

— Ваше святейшество, — произнес Тревизан, — положение дел с концилиаристами крайне непростое.

— Я знаю, кардинал, — лаконично отозвался понтифик.

В последние дни к папе тянулся нескончаемый поток послов и гонцов со всех концов Апеннинского полуострова и других стран. Ему приходилось принимать множество посетителей, приезжавших под разными предлогами, но с единой истинной целью: обеспечить себе расположение папы. Среди них были не только представители ненавистных Висконти или Медичи, д’Эсте или Гонзага, короля Франции или Испании — благоволения Евгения IV добивались и правитель Сербии, и королева Кипра. Каждый из просителей, желая впечатлить понтифика, вез с собой огромную свиту, составляя такие внушительные приветственные процессии, что к вечеру папа обычно был совершенно разбит, и этот день не стал исключением. Тем не менее Габриэле собрался с силами и постарался ответить Треви-зану, сохранив хоть немного уверенности в голосе:

— Концилиаристы уповают на исполнение воли моего предшественника и ждут, что я прибуду в Базель, чтобы засвидетельствовать им свое почтение. Но не дождутся. Мне, в отличие от Мартина Пятого, не понадобилась их помощь в избрании, а потому я не намерен содействовать лишению правомерности власти папы, которого они хотят добиться, опираясь на некие несуществующие правила и положения.

— Дорогой кузен, такие слова, безусловно, делают вам честь, — заметил Антонио, — но нам нужно очень внимательно относиться к требованиям, в которых провозглашается превосходство власти соборов над вашей. Рим только что вновь обрел собственного духовного главу после долгого отсутствия оного, и хотя ставить под сомнение примат папы крайне опасно, не менее опасно и отвергать возможность диалога.

— Я что же, должен согласиться с ними? — раздраженно спросил Габриэле. — Так будет еще хуже, вам не кажется?

— О согласии речь не идет. Но нам нужно выработать стратегию.

— Да, кстати, — вмешался Колонна, — мы с его святейшеством как раз беседовали об этом, когда вы пришли.

— А вы, мессер, осведомлены о церковных постулатах и примате власти понтифика? — с плохо скрываемым сомнением поинтересовался кардинал Тревизан.

— Совершенно не осведомлен. Однако могу сообщить, что мои кузены из ветви Дженаццано, которые, как сейчас кажется, оставили свои притязания на власть в Риме, готовятся выступить против позиции его святейшества на Базельском соборе. Вот почему я здесь, и как раз об этом мы и говорили. Вы наверняка заметили, что среди представителей духовенства есть люди, находящиеся под прямым влиянием моих кузенов, и, боюсь, я знаю, чего они добиваются…

— Выражайтесь яснее, — поторопил его Антонио.

— Мне кажется, они объединились с самым непримиримым и при этом самым крупным течением среди концилиари-стов и работают над тем, чтобы отобрать налоги, уплачиваемые папе, в пользу курии, которую они организуют в Базеле.

— Что?! — растерянно вскричал Антонио Коррер.

— Они не посмеют… — уверенно начал Тревизан, но запнулся.

— Я боюсь, мессер Колонна прав, друзья мои, — печально отозвался Евгений IV и глубоко вздохнул. — Даже кардинал Чезарини, приложивший столько усилий для выборов понтифика, похоже, поддерживает идею превосходства соборов.

— Но зачем ему это? — растерянно спросил Тревизан.

— Он считает, что только через Базельский собор можно получить поддержку императора Сигизмунда и окончательно истребить гуситскую ересь.

— Снова эта проклятая мания! — простонал Коррер.

— И это еще не считая того, что Антонио и Одоардо намерены при первой возможности нанести удар в наше слабое место, — вмешался Стефано. — Я знаю их и потому уверен, что перемирие будет недолгим.

— Что же нам делать? — спросил кардинал Тревизан.

— Собраться с силами и бороться, — ответил папа. — Мы испробуем все пути, чтобы доказать незаконность собора, а мессер Колонна тем временем постарается, насколько возможно, держать под наблюдением Антонио и Одоардо. Я знаю, это не так уж и много, но нам остается только верить в лучшее.

— А если наших усилий будет недостаточно? — Слова кузена явно не убедили Антонио. — Если мы не сумеем доказать незаконность собора? Если не получится сдержать братьев Колонна?

— Должно получиться. У нас нет другого выхода! — отозвался папа. — Иначе придет конец. И нам, и Риму.

ГЛАВА 24 РОКОВАЯ ПЕЧАТЬ СУДЬБЫ

Папская область, Рим, район Монти

Решение было принято. Нельзя и дальше позволять этому человеку путаться у них под ногами. Один раз он уже расстроил их планы, и чем дальше, тем противнее было смотреть, как он заискивает перед папой.

В Риме дул порывистый холодный ветер, Тибр покрылся сероватой коркой льда. Узкие улицы района Монти, где едва могла проехать повозка или пройти жалкая кучка овец, казалось, сплелись в один запутанный клубок. Расположенный между укрепленных палаццо самых влиятельных семей города, этот район представлял собой мрачное и довольно опасное место, особенно в такую ночь. Изобилие колоннад, портиков, декоративных ниш и балконов создавало множество укромных уголков, и местные головорезы мгновенно заполняли их, как сорняки заполняют сад. Любая прогулка по этим улицам после заката могла стать последней.

Сальваторе Колонна незаметно следовал за своим кузеном. Он всю жизнь недолюбливал Стефано, а с тех пор, как тот вступил в переговоры с понтификом и заставил Антонио вернуть папскую казну, и вовсе не выносил. Вот Антонио — совсем другой, настоящий герой. Он вызывал у Сальваторе восхищение: заботится о своей семье, нашел способ сохранить богатства братьев из ветви Дженаццано. Не то что этот трус Стефано, который радостно подбирает жалкие подачки, бросаемые ему проклятым папой-венецианцем, пока родичи из ветви Палестрина прозябают в нищете.

Сальваторе откинул длинные волосы и сжал рукоять кинжала под шерстяным плащом. На голову он набросил капюшон, защищавший от холодных капель дождя. Кроме того, если что-то пойдет не так, узнать его будет сложнее.

За спиной у Сальваторе остался Колизей, в темноте похожий на огромное сказочное чудовище. Сейчас оно мирно дышало во сне, но, казалось, в любой момент могло проснуться и уничтожить весь город.

Сальваторе прошел мимо Санта-Мария-ин-Монастеро, пробежавшись взглядом по мощным стенам монастыря. Слева от него остался вход в форме арки. За решеткой ворот мелькали огни факелов, скользившие кровавыми языками по высокой колокольне. Ее громада нависала над улицей, создавая в ночной мгле пугающую картину, достойную Страшного суда.

Дойдя до конца улицы, Колонна повернул направо и оказался на площади Сан-Пьетро-ин-Винколи. Но Стефано уверенно шагал дальше, к площади Субура, где располагались самые низкопробные харчевни и притоны, а уличные девки торговали своим телом, готовые удовлетворить самые грязные тайные желания.

Нужно было закончить дело до того, как Стефано доберется до площади. Там слишком много глаз, а миссия Сальваторе не предполагала свидетелей.

Стефано надеялся достичь цели как можно быстрее. Он, конечно, предпочел бы избежать прогулок в такое время, тем более по самому бедному и опасному району Рима, но у него не было выбора. Прийти сюда попросил, а точнее, приказал его кузен Одоардо, грозясь в противном случае устроить настоящий скандал. Пришлось выполнить его волю. Обстановка в семье и так была, мягко говоря, напряженной: братья из ветви Дженаццано только и ждали удобного момента, чтобы высказаться по поводу чрезмерного потакания новому папе, так что угроза Одоардо прозвучала с внушительностью выстрела из бомбарды.

Стефано уже шел по виа делле-Сетте-Сале, когда услышал за спиной торопливые шаги по брусчатке. Он даже не успел обернуться, когда на него налетели сзади, швырнув к кирпичной стене. Стефано ударился плечом, почувствовал невыносимо острую боль и рухнул на землю. Придя в себя, он оперся руками о землю, пытаясь встать, но нападавший схватил его за волосы, поднял Стефано голову и одним взмахом перерезал ему горло.

Стефано увидел брызнувший фонтан алой крови и почувствовал, как ему в бок со свистом вонзается лезвие кинжала: один раз, другой, третий. Но тут силы оставили его, в глазах потемнело. Черная мгла поглотила Стефано, и он понял, что умирает.

При свете фонаря Сальваторе осмотрел тело кузена. Тот неподвижно лежал в темной луже крови со следами от шести ударов кинжалом. Сальваторе вытер холодный пот, выступивший на лбу, и огляделся. Вокруг никого не было.

Он бросил Стефано с перерезанным горлом прямо посреди улицы.

Если повезет, сам он как раз успеет скрыться.

Сальваторе спрятал перепачканный кровью кинжал под плащ и побежал в обратную сторону. Вернувшись на площадь Сан-Пьетро-ин-Винколи, он перешел на шаг. В душе у него царили спокойствие и уверенность: скоро Колонна вновь станут самой могущественной династией города.

ГЛАВА 25 НАЗНАЧЕНИЕ ПРЕЕМНИКА

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Все прошло как нельзя лучше. Залы убрали шелком и бархатом, столы украсили лентами и сладостями, на больших серебряных подносах разложили всевозможные яства. Аньезе была бесподобна, ее окружало соцветие знатных дам и господ в великолепных одеждах.

Бьянка Мария отсутствовала, равно как и Франческо Сфорца, тем не менее гости праздновали их свадьбу Пьер Кандидо Дечембрио улыбался. Герцог Милана выглядел счастливым: он сумел позаботиться о преемнике и о наилучшей защите для двух женщин, которых любил. В глазах Аньезе светилась такая благодарность, о какой Филиппо Мария и мечтать не мог. Ну что же, он и правда совершил невозможное.

Мария Савойская осталась взаперти в башне. Герцог и не подумал портить праздник видом вытянутого лица женщины, женитьба на которой обернулась огромной ошибкой. Амадей Савойский за все эти годы смог сделать лишь одно: показать себя бесполезным и, даже хуже того, ненадежным союзником.

Филиппо Мария отлично знал, что друзей у него нет, а потому намеревался действовать исключительно в собственных интересах. Считаться с другими совершенно необязательно. Многие клялись ему в верности, но на самом деле единственным человеком, на которого он мог положиться, была Аньезе дель Майно. Вот в ней герцог не сомневался и не задумываясь доверил бы ей собственную жизнь.

Фаворитка сидела рядом. Филиппо Мария взял ее за руку и нежно погладил тонкое запястье. Кожа у Аньезе была словно бархат. Герцог переплел пальцы с пальцами любимой и с удовольствием оглядел огромные перстни с пылающими рубинами и сияющими сапфирам, украшающие ее руку, — его подарки. Аньезе улыбнулась. Ее зубы мерцали жемчужным блеском, а губы были яркими, словно кораллы. Филиппо Мария чувствовал себя на седьмом небе.

Стольники разрезали жареного кабана, виночерпий открыл лучшее местное вино. Башни из имбирных цукатов и сахарные фигуры украшали стол.

Все было великолепно. В этот вечер герцог чувствовал себя по-настоящему счастливым. Значит, это возможно? Он смог наконец-то обрести радость и душевный покой? Такого с ним никогда не случалось, и сейчас, возможно впервые в жизни, Филиппо Мария позволил себе насладиться нежданной безмятежностью.

Дикие и жестокие времена научили его, что ощущение безопасности дает только любовь близких; Что же до остальных, всех этих бесчисленных придворных льстецов, то они изо дня в день пытаются заслужить его благосклонность лишь для того, чтобы укрепить собственное положение. Мужчины и женщины такого склада особенно опасны, потому что всегда думают только о собственной выгоде. Это единственное знамя, которому они хранят верность. Вот почему они гораздо страшнее врагов, открыто нападающих на поле боя.

По этой причине герцог завидовал Франческо Сфор-це. Тот хотя бы знал, что ему предстоит сражаться, скажем, с Карманьолой или с Джанфранческо Гонзагой и в честном бою они определят, кто из них сильнее. А вот такие враги, как Венеция и Флоренция, гораздо более коварны и двуличны.

То же самое можно сказать и об Амадее Савойском, который обещал Милану свою поддержку, а на деле вел переговоры с дожем. А папа римский? Венеция и тут ухитрилась поставить своего человека, а значит, Папская область внезапно превратилась во врага. Наглядное подтверждение того, что даже в Риме, Вечном городе, власть — это нечто неустойчивое, колеблющееся и опасное.

Филиппо Мария Висконти понимал, что он не вечен, и этой помолвкой выбрал своего преемника. Герцог решил поставить на Франческо Сфорцу. Возможно, однажды ему придется опасаться растущей власти зятя, но малышка Бьянка Мария поможет отцу. Девочка отличалась умом и сильным характером, и Филиппо Мария ни капли не сомневался, что она вырастет женщиной выдающихся достоинств. Уже сейчас в Бьянке Марии проявлялись лидерские качества и глубокая преданность отцу, невероятно трогавшая его сердце. Конечно, ей исполнилось всего семь лет, но герцог хорошо знал, что бойцовский характер проявляется еще в детстве и при должном воспитании его можно укрепить и развить. Так в свое время произошло с ним самим, а теперь Филиппо Мария видел в дочери отражение собственной настойчивости, выдержки, железной воли и силы духа. Достаточно было понаблюдать, как Бьянка Мария атакует преподавателя во время уроков фехтования.

Словом, герцог с удовольствием отмечал в девочке все свои лучшие черты и даже нечто большее.

Никто не посмеет обидеть ее, герцог всегда сможет ее защитить. А однажды наступит день, когда уже дочь защитит своего отца.

Празднование продолжалось. Кованые люстры освещали зал огоньками сотен свечей. Приглашенные предавались веселью, а Франческо Сфорца был далеко, на поле боя.

Но однажды он вернется и потребует то, что ему принадлежит, — девочку, которую так любит герцог.

Эта мысль немного поколебала решимость Филиппо Марии. Он встретился взглядом с Аньезе и улыбнулся.

Нет, герцог не будет портить такой вечер печальными мыслями.

Он позаботится обо всем, когда придет время.

ГЛАВА 26 В ОЖИДАНИИ ПРИЕМА

Венецианская республика, дворец дожей

Его вызвали с особой срочностью. Джованни де Импе-риис прибыл к нему в Брешию с верительными грамотами, не вызывавшими ни малейших сомнений, и передал приказ немедленно явиться в Венецию. Франческо Буссоне тут же отправился в путь. По дороге ему постоянно расточали похвалы и восторги, и это немного настораживало.

Кондотьер никак не мог отделаться от дурного предчувствия. Возможно, свою роль сыграла и погода: в заливе Сан-Марко его встретили проливной дождь и безжалостный ветер. Несмотря на тяжелую накидку с меховым воротником, который Франческо поднял, пытаясь закрыть лицо, холод пронизывал до костей. Темные воды лагуны беспокойно колыхались под струями дождя, стоявшие на приколе гондолы танцевали на волнах.

Как всегда, его сопровождал верный Джованни. Оруженосец оделся совсем легко: на нем даже не было накидки, только дублет с высоким воротом на пуговицах и манжетами на завязках, а сверху — короткий плащ из черной ткани. Карманьола закашлялся. Вот уже несколько дней у него болело горло. Впрочем, он сразу забыл про собачью погоду и проливной дождь, едва увидел невероятной красоты фасад дворца дожей. Франческо замер, зачарованно глядя на элегантную арочную галерею, ряды колонн и великолепный балкон зала Большого совета.

Укрывшись от дождя под крышей портика, Карманьола назвал гвардейцам, стоявшим на входе, свое имя, предъявил бумаги и вошел внутрь. Пройдя через Пшеничные ворота, кондотьер в сопровождении Джованни пересек внутренний двор, после чего гвардейцы провели их по внутренней лестнице на второй этаж.

Там, в библиотеке, им велели подождать, пояснив, что дож Франческо Фоскари не очень хорошо себя чувствует и подойдет через некоторое время.

Карманьола кивнул. Он с благодарностью взглянул на огонь, который потрескивал в камине в центре комнаты, повесил мокрую накидку на спинку деревянного стула и подошел к очагу. Тепло наполнило тело кондотьера, а на лицо вернулась улыбка. В ожидании дожа Франческо Буссоне пробежался глазами по многочисленным книгам библиотеки. Стеллажи, набитые тяжелыми фолиантами, поднимались до самого потолка.

— Ну наконец-то, Джованни, хоть обсохнем немного! Если уж приходится ждать, лучше делать это в тепле, — заметил Карманьола. Этими словами он скорее пытался подбодрить самого себя, поскольку в душе шевелился червячок сомнения, шептавший, что его загнали в ловушку. Впрочем, Франческо тут же решил, что это лишь пустые домыслы и бояться ему нечего.

Оруженосец кивнул.

Потолок покрывала роспись невероятной красоты. Некоторое время Карманьола восхищенно разглядывал фреску.

— Видишь, Джованни, — сказал он с гордостью, — зря всех военачальников считают неотесанными невеждами. Я вот умею оценить красоту, например, этой чудесной фрески у нас над головой. Правда же рыцари в доспехах на ней совершенно великолепны? А их мощные кони в расшитых попонах, а городские башни на заднем плане! От этой картины захватывает дух, не находишь?

Молодой оруженосец снова кивнул. Карманьоле показалось, что во взгляде Джованни промелькнуло странное выражение, но он не понял, какое именно. Конечно, юноша изменился после трагедии во Фриули. Кондотьер не смог бы найти точного определения, но чувствовал: что-то в Джованни сломалось навсегда. Особенно больно было осознавать, что именно он принес юноше такое разочарование.

Любуясь фреской на потолке, Франческо Буссоне снова почувствовал тот же холодок, что пробежал у него по спине, когда гвардейцы оставили его одного в этой восхитительной комнате. Минута за минутой ощущение беспокойства все росло и вызывало воспоминания о прошлых днях, когда он в очень похожей ситуации впустую ждал Филиппо Марию Висконти в замке Порта-Джовиа.

Теперь же Буссоне находился во дворце дожей, главном символе власти Венеции, и страх только возрастал. Конечно, Карманьола ничем не выдал тревоги, однако время шло, дож не появлялся, и Франческо Буссоне задавался пугающими вопросами, на которые ему совсем не хотелось искать ответы.

Значит ли это, что Венеция раскрыла его двойную игру? Они знают, как он тянул время по просьбе герцога Миланского?

Карманьола тяжело вздохнул. Он вновь взглянул на фреску на потолке, но теперь ему показалось, что рыцари в сверкающих доспехах, изображенные на ней, готовятся напасть на него. Военачальника охватило ощущение, что они вот-вот сойдут с картины и проткнут его своими острыми мечами.

Франческо Буссоне тяжело опустился на стул, вытянул ноги и стал разглядывать библиотеку из-под полуприкрытых век. Карманьола предпочел бы заснуть, чтобы не думать об унижении, которое он однажды уже пережил и которое грозило повториться вновь. Беспокойство все сильнее сжимало грудь.

Его пробрал холод, будто пламя в камине вдруг превратилось в глыбу льда. Франческо не знал, кто выдал его, но чем дольше тянулось время, тем отчетливее он понимал, что дож не придет на встречу с ним.

Надежда выйти сухим из воды таяла как дым. Казалось, тишина обвиняет его громче тысячи слов.

По прошествии нескольких часов — дождь прекратился, и в окно лился яркий дневной свет — Франческо наконец, решил уйти.

Он встал и снял со стула свою накидку.

— Джованни, идем отсюда, — сказал он оруженосцу. — Мы прождали достаточно. — Карманьола открыл дверь и обнаружил там гвардейца. — Проводите меня на улицу! — рявкнул он.

Солдат молча кивнул и повел гостей по коридору к крутой лестнице.

Слушая собственные шаги, гулко отдающиеся от мрамора ступеней, Франческо Буссоне понял, что его конец близок. Они вошли в галерею, которая вела к темницам, и встретили там еще две группы гвардейцев. Один солдат подошел к ним и указал на вход в Поцци — так называлась тюрьма дворца дожей.

Франческо Буссоне внимательно посмотрел на венецианцев.

— Видимо, я пропал, — пробормотал он.

Двое гвардейцев подхватили кондотьера под руки, но Джованни остался там, где стоял.

Тут Карманьола понял, кто его предал, но не произнес ни слова, потому что открытие разбило ему сердце. Он отвел взгляд от оруженосца и двинулся навстречу своей судьбе.

ГЛАВА 27 НЕОПРОВЕРЖИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

Венецианская республика, дворец дожей

Никколо Барбо влетел в зал Совета десяти, будто его гнал ураганный ветер. Девять его коллег тут же поняли, что он собирается сообщить им нечто важное: у Барбо был вид победителя, на губах играла подозрительно довольная улыбка. Дож, уже знавший, о чем пойдет речь, был, напротив, угрюм и печален. Кивком он пригласил вошедшего занять свое место и заговорил:

— Мессер Барбо, насколько я понимаю, вы принесли важные новости. Поэтому прошу, говорите без промедления. Мы вас слушаем. — Дож еще раз кивнул, будто призывая члена совета как можно скорее изложить сведения, уже известные им обоим.

Впрочем, Никколо Барбо не нужно было ни подбадривать, ни торопить: он давно предвкушал этот момент. Подойдя к своему стулу, он оглядел остальных членов Совета десяти и, не теряя времени, начал подробный рассказ о том, что ему не терпелось поведать.

— Многоуважаемые члены Совета! — провозгласил Барбо, торжественно выговаривая слова, будто зачитывал смертный приговор. — Выполняя указания нашего дожа, в последние несколько месяцев я предпринял все возможные усилия, чтобы провести тщательное расследование относительно Франческо Буссоне, известного под прозвищем Карманьола. Моей целью было превратить подозрения, которые уже давно возникли у нас по поводу его действий, в уверенность, подтвержденную неопровержимыми доказательствами. И теперь позвольте сообщить, что мои старания увенчались успехом. — Мессер Барбо выдержал долгую паузу, желая усилить эффект своей речи. — Вот уже несколько лет мой человек постоянно находился рядом с Франческо Буссоне. До недавнего времени ему не удавалось раздобыть документы или заявления, подтверждающие предательство Карманьолы, но несколько дней назад мое терпение было вознаграждено. Я не могу раскрыть имя своего осведомителя, но в любом случае важно лишь то, что он передал мне следующие документы. — С этими словами Никколо Барбо резко поднял руку, предъявив членам Совета десяти пачку листов бумаги. Он сделал это так демонстративно и неожиданно, что большинство советников с открытыми ртами уставились на страницы, словно те были вырваны из священной книги. — Здесь вы найдете доказательства измены Франческо Буссоне. Это письмо, подписанное герцогом Милана, в котором он обращается к нашему военачальнику с просьбой повременить с атакой, а где возможно, и вовсе отказаться от нападения на его армию. Более того: Филиппо Мария Висконти просит Карманьолу не спешить на помощь Кавалькабо в Кремоне. И вы отлично знаете, к чему привело промедление! — горячо воскликнул Барбо, потрясая листами бумаги. — И это еще не все, — тут же добавил он.

— В самом деле? — недоверчиво переспросил Пьетро Ландо. — Неужели есть предательство ужаснее?

Вопрос, казалось, повис в воздухе. И хотя в ожидании ответа прошло всего несколько мгновений, они показались нескончаемыми.

— Слова мессера Барбо — истинная правда, но есть и еще кое-что, — отозвался вместо Никколо дож. — Филиппо Мария Висконти не просто попросил нашего кондотьера воздержаться от сражений: он подкупил его, предложив деньги в обмен на бездействие.

Поднявшийся гул голосов ясно дал понять, насколько поразило собравшихся по ужасное известие.

— Если говорить точнее, герцог предложил ему пятьсот дукатов и земли, относящие к городу Паулло, — продолжал дож. — Как вы сами сможете увидеть, среди бумаг, предъявленных мессером Барбо, есть акт передачи собственности вышеупомянутых владений, составленный нотариусами его светлости герцога Миланского. Естественно, Карманьола принял его условия.

— Предатель! — прогремел Пьетро Ландо.

— Смерть ему! — воскликнул Лоренцо Донато.

К ним присоединились и остальные члены Совета, выкрикивая разнообразные ругательства и угрозы.

Франческо Фоскари, ожидавший подобной реакции, поднялся, чтобы привлечь всеобщее внимание:

— Господа, пожалуйста!.. Я понимаю, что новости вызвали у вас возмущение и даже ярость, но знайте, что я уже принял решение касательно дальнейших действий. — Будто желая подчеркнуть, что его распоряжения окончательны и не подлежат обсуждению, дож поднял руки. — Я приказал доставить Карманьолу во дворец. И чтобы дать ему понять, что я не такой глупец, как ему кажется, оставил томиться, словно рагу в печи. Надеюсь, он успел сообразить, что мы все знаем. Что Венеция все знает! Затем я дал приказ арестовать Франческо Буссоне и бросить его в венецианскую тюрьму, чтобы он уже никогда оттуда не вышел и гнил в подвале вплоть до суда и объявления приговора. Конечно, мы подождем окончания процесса, но хочу признаться, что намерен отрубить ему голову за государственную измену.

Последняя фраза пронзила воздух будто лезвие ножа и вызвала всеобщее молчание. В словах дожа остро чувствовалась неотвратимость, словно приговор провозглашал не только смерть Карманьолы, но и ненадежность будущего, страх перед развитием событий после казни командующего материковой армией Венеции. Невероятная хрупкость власти правителей города была совершенно очевидна. Да, они раскрыли двойную игру Карманьолы, но разве можно твердо рассчитывать, что и следующий военачальник не поведет себя подобным образом?

Призвав на помощь все свое влияние, Франческо Фоска-ри попытался успокоить остальных. Продолжая стоять перед членами Совета десяти, он искал ободряющие слова:

— Я понимаю, что тревожит вас, друзья мои. Сегодня мы раскрыли козни двуличного Карманьолы, но кто может гарантировать, что в будущем не найдутся новые предатели, желающие навредить Венеции? Я не хочу лгать вам, а потому дам единственно возможный честный ответ: никто. Тем не менее есть человек, который уже давно всей душой жаждет стать новым предводителем нашей армии, и его зовут Джанфранче-ско Гонзага. Он единственный все эти годы хранил верность знаменам с крылатым львом. Гонзага воевал за герцога Миланского, но согласился на это лишь потому, что в то время Висконти были нашими союзниками. В остальном он всегда знал, на чьей он стороне. Знал лучше Коллеони! Лучше Кавалькабо! Так что, надеюсь, сенат в ближайшее время окажет ему честь, назначив капитаном венецианской армии.

После этих слов в зале что-то изменилось. Нельзя сказать, что члены Совета десяти полностью успокоились, однако ровный тон дожа и предложенное им решение значительно улучшили обстановку.

Представители знатных родов Венеции проводили взглядом своего главу, покидающего зал, а затем потянулись к выходу один за другим, думая, что, возможно, еще не все потеряно.

ГЛАВА 28 МАЭСТРО МИКЕЛЕ

Миланское герцогство, замок Аббьяте

Художник неторопливо ходил по комнате, слегка покачиваясь при каждом шаге. Длинные черные волосы падали ему на лицо непослушными прядями и, казалось, отливали синевой, словно перья ворона. По крайней мере, это точно были не пятна краски, в этом Аньезе не сомневалась. Что-то в госте внушало ей беспокойство, словно его тень, распластавшаяся по деревянному полу, могла вдруг обратиться в существо из плоти и крови, вскочить и наброситься на нее.

Микеле да Безоццо кутался в длинный темный плащ с тонкой серебристой отделкой; из-под объемных складок виднелись его руки, бледные и худые. На пальцах посверкивали золотые перстни с красными, голубыми и зелеными драгоценными камнями, в которых отражались десятки огоньков, горевшие в массивных люстрах: Аньезе очень любила теплый свет свечей и всегда просила зажечь их как можно больше.

С того момента, как художник вошел в кабинет, где она обычно в одиночестве предавалась чтению и наукам, Аньезе не могла отвести от него глаз. Что-то необычное было в этом живописце, создававшем свои работы по образцам северных школ. Говорили, что он много путешествовал по Италии и другим странам, что ему открылись тайны и секреты, недоступные большинству людей. Глядя на его высокую и слегка нескладную фигуру, закутанную в черный плащ, на его унизанные кольцами пальцы с отполированными до блеска миндалевидными ногтями, Аньезе была совершенно очарована, особенно после того, как Микеле посмотрел прямо на нее темными глазами, похожими на бездонные колодцы.

— Ваша светлость, — произнес художник, сделав изящный поклон.

В нем чувствовалась некая врожденная утонченность: худое тело под широкой накидкой казалось не плотью, а переплетением извилистых ветвей, но при этом каждое движение было проникнуто удивительной гармонией. Да Безоццо словно прибыл из далеких чудесных краев, а может, даже из иных миров.

— Маэстро Микеле, благодарю вас, что так быстро откликнулись на мою просьбу, — сказала Аньезе. В ее голосе сквозило естественное восхищение этим человеком, так непохожим на остальных и вызывавшим в ней любопытство и необъяснимый душевный трепет. Аньезе не смогла бы объяснить это чувство, но она испытывала к художнику странное влечение — не физическое, но охватившее ее разум и лишившее силы воли.

— Мадонна, любое ваше желание — закон для меня.

Звучание глубокого мелодичного голоса Микеле невероятно нравилось Аньезе. Гораздо больше, чем она могла вообразить. Женщина заставила себя успокоиться. Вовсе не для того она позвала живописца, чтобы он соблазнял ее своими плутовскими уловками. И все же от него исходила некая сила, которой было очень сложно противостоять.

— Маэстро Микеле, я пригласила вас, потому что хочу попросить изготовить для меня кое-что особенное.

Художник кивнул.

— Прошу вас, присядьте. — Аньезе указала Микеле да Безоццо на стул по другую сторону стола. — Надеюсь, вы принесли мне посмотреть что-нибудь из своих работ, потому что, поверьте, о вас рассказывают самые невероятные вещи.

Какие же? — поинтересовался гость довольно самоуверенным тоном.

— Говорят, вы объехали весь мир и в первую очередь — северные государства, чтобы изучить секреты таких живописцев, как мастер Франке: цвет, освещение, покрытие золотом, самые невероятные приемы для создания миниатюр. Прошу вас, покажите мне что-нибудь и поведайте о ваших приключениях. А я расскажу вам об идее, которую хотела бы осуществить с вашей помощью для герцога Миланского. Это будет нечто необычное и в некотором смысле волшебное, очень личное и драгоценное, и только вам под силу воплотить в жизнь мою мечту.

Микеле сел напротив Аньезе, но перед этим извлек из-под плаща кожаную сумку и положил ее на стол. В ней оказались книги и маленькие цилиндры, которые, как выяснилось вскоре, представляли собой свернутые в трубочку холсты.

— Вы правы, — кивнул художник, — я много путешествовал в последние годы. Я жил при дворе Жана Беррийского, где имел счастье увидеть шедевр братьев Лимбург «Великолепный часослов герцога Беррийского» — книгу с изображениями, посвященными двенадцати месяцам, которая принесла своим авторам вечную славу. Меня ослепила яркость красок и роскошь позолоты, не говоря уже о великолепной композиции, где каждая миниатюра является частью общего рисунка, несущего в себе множество значений. Бархатные одежды и знамя из красного шелка в январе; окутанная белым снегом деревня в феврале; пахота и посев зерна в марте, а дальше апрель, май — все время новые идеи и художественные приемы, как, например, синяя черепица на крыше замка Пуатье. — Маэстро Микеле издал вздох восхищения, будто от одного воспоминания о чудесной книге у него перехватило дыхание. — В мире столько красоты, мадонна, но мужчины не умеют ее ценить. Вот почему я предпочитаю доверять женщинам: они более внимательны, тоньше чувствуют, несут в себе грациозность и страсть, а потому, безусловно, лучше понимают язык искусства, повествующий о мирах, которые многие просто не способны видеть. Да, я странствовал, под дождем и снегопадом, под палящим летним солнцем и среди равнин, покрытых льдом. Побывал в Праге, в Богемии, и лицезрел три невероятные доски Тршебоньского алтаря: «Моление о чаше», «Положение во гроб» и «Воскрешение». Я буквально замер от восторга, не в силах отвести от них глаз. Любой, увидев алый цвет одежд, золото нимбов, восторженно-печальные выражения лиц, лишился бы дара речи. Затем я покинул Прагу и отправился в ганзейские города: Бремен, Любек, Гданьск, Ригу. До глубины души поразил меня «Алтарь святой Варвары» мастера Франке. — С этими словами Микеле раскрыл книги и развернул один из холстов, и глазам Аньезе предстало настоящее чудо.

Там были изображения одновременно волнующие и мистические: красные драконы и таинственные проповедники, прорицательницы, маги и астрономы, пастухи и святые, мореплаватели, гидры с семью головами, грифоны с распростертыми крыльями, рыцари с длинными копьями, черноволосые дамы и распятые королевы. Аньезе увидела змей, вылезающих из черепов, реки расплавленной меди и чертей с козлиными ногами. Были здесь и лучники, готовые выпустить горящие стрелы, серебряные башни и пламенеющие розы, голубые лилии, талисманы и эшафоты, покрытые пеплом, а затем снова свинцовое небо, и алые реки крови, и дворцы, отделанные золотом и драгоценными камнями, и замки цвета слоновой кости. От такого изобилия образов Аньезе хотелось одновременно смеяться и плакать, настолько сильное впечатление вызывали чудесные картины.

Ей пришлось отвести взгляд, потому что в глазах рябило от калейдоскопа ярких красок.

Женщина перевела дух и резко встала, далеко отодвинув стул от стола.

— Мне нужно выйти на воздух, — сказал она и кинулась к двери. — Подождите меня здесь, маэстро Микеле, — добавила Аньезе, после чего выскочила в коридор и поспешила на улицу, желая как можно скорее вновь увидеть свет луны и реальный мир.

ГЛАВА 29 ПРЕСТУПНЫЙ СГОВОР

Папская область, трактир «Слепой гвардеец»

— Неужели это правда? Кровожадный безумец совершил убийство?

Одоардо посмотрел на Антонио. Его брат не хотел верить в произошедшее, но ведь Сальваторе уже давно грозился расправиться со Стефано. То, что Антонио не воспринял его угрозы всерьез, ничего не меняло. Однако старший из братьев Колонна все продолжал трясти головой, будто надеясь превратить гибель Стефано в выдумку.

— Нельзя спускать ему такое с рук, — наконец сказал он. — Если мы закроем глаза на подобное преступление, то можем стать следующими.

— Не говоря о том, что у папы римского есть все основания обвинить нас в смерти единственного человека, который пытался установить мир между ним и семейством Колонна.

Антонио кивнул:

— Да, вы совершенно правы.

— Что же нам теперь делать? — спросил Одоардо, пока хозяйка трактира ставила на стол поднос с жареным гусем.

Его брат отрезал себе ножку птицы, налил в кружку вина и принялся за еду. Ему нужно было подумать, и Одоардо знал, что в такие моменты лучше помалкивать. Он сам задал вопрос, так что теперь придется ждать ответа. Как обычно. Одоардо немного завидовал старшему брату: ему самому столь блестящие идеи в голову не приходили. Да и никакие не приходили, если честно. Младший Колонна был человеком действия. Конечно, таковым был и Антонио, но тот также умел строить планы и плести интриги. А вот Одоардо, не склонному к долгим размышлениям, было не под силу разработать даже самую простую стратегию.

— Нужно убить Сальваторе. Другого выхода нет. Но все должно выглядеть как несчастный случай.

— И только-то? — Неужели это и есть коварный план, над которым Антонио размышлял столько времени?

— Вовсе нет! Подумайте: с одной стороны, нам нужно дать понять, что мы стоим во главе семьи и не потерпим разногласий, а уж тем более душегубства, а с другой — отвести от себя подозрения, чтобы никто не мог обвинить нас в убийстве из мести.

— И что же?

— А то, что мы попросим жену Стефано Звеву и его мать Кьярину ходатайствовать за нас перед папой.

— Его жену и мать?!

— Именно.

— Но…

— Таким образом, — перебил Антонио, — мы убедим понтифика сразу в двух важных пунктах: во-первых, что мы пытались мирно, без оружия, договориться со своими родственниками, а во-вторых, что мы на его стороне.

— А на самом деле?

— На самом деле мы избавимся от Габриэле, как только сможем.

— Вы шутите?

— Вовсе нет.

— Вы хотите убить папу римского?

Антонио ударил кулаком по столу.

— Не кричите, глупец! Хотите, чтобы нас услышали в замке Святого Ангела? — процедил он сквозь зубы.

— Вы правда решитесь на такое? — снова спросил Одоардо, понизив голос.

— Конечно. Подумайте головой хоть раз, если, конечно, вы на это способны. Мы отправим к венецианцу Звеву и Кья-рину и обеспечим себе перемирие.

— Хорошо, но я не понимаю, как мы заставим их идти к пане.

Антонио закатил глаза. Одоардо ужасно злился. Если бы он только мог, то всадил бы брату нож прямо в брюхо, но приходилось сохранять спокойствие и рассыпаться в благодарностях. Потому что без помощи Антонио головоломку не решить.

Старший Колонна вздохнул:

— Мы пообещаем женщинам отомстить за Стефано, причем так, чтобы на них не упало ни малейшего подозрения. Они получат удовлетворение без всякого риска. Мы обо всем позаботимся. Теперь понятно? — раздраженно спросил он и с ожесточением принялся отрезать кусок гусиной грудки, после чего продолжил трапезу, разрывая мясо зубами, будто дикий зверь.

Зрелище было достаточно отвратительным, чтобы отбить у Одоардо охоту к дальнейшим расспросам.

Он поднялся:

— Тогда сами с ними поговорите.

Антонио кивнул.

Одоардо жестом попрощался с братом и отодвинул бархатную штору, закрывавшую вход в отдельную комнату, которую хозяйка, как обычно, придержала лично для них.

— А, еще кое-что… — окликнул его Антонио.

Младший из братьев остановился.

— Никому ни слова.

Одоардо обернулся. Его брат продолжал с аппетитом поглощать жареного гуся: он снова оторвал зубами большой кусок и принялся неторопливо пережевывать его. Наставив на Одоардо указательный палец, перепачканный подливкой. Антонио рявкнул:

— Вы поняли?!

Младший Колонна почувствовал, что его сейчас стошнит.

— Вы поняли? — повторил старший.

Одоардо кивнул и вышел из комнаты, чтобы поскорее закончить неприятную встречу. Он оказался в основном зале трактира. Здесь шумели завсегдатаи, запивая мясные пироги красным вином. Несколько пышнотелых служанок переходили от стола к столу с глиняными кувшинами.

Одоардо направился к выходу, а слова брата продолжали звучать в голове. Ему было хорошо известно, что угрозы Антонио — не просто слова. Одоардо ненавидел его, но в то же время не мог обойтись без старшего брата. И знал, что убить Антонио у него никогда не хватит духу. Ведь тот намного сильнее и совершенно не знает жалости.

ГЛАВА 30 КАРТЫ ТАРО

Миланское герцогство, замок Аббьяте

Аньезе довольно быстро пришла в себя. Она поправила прическу и решила, что пора вернуться к художнику. Свежий воздух весенней ночи помог ей успокоиться. Женщина вошла в замок. Она понимала, что не сможет оставаться равнодушной к таинственному очарованию этого мужчины и его картин, но теперь чувствовала в себе силы справиться с наваждением.

Вернувшись в кабинет, Аньезе обнаружила, что маэстро Микеле не двинулся с места. Все здесь выглядело точно так же, как в тот момент, когда она вскочила и бросилась к двери.

Но теперь она была готова изложить ему свою просьбу.

— Все хорошо, ваша светлость? — спросил художник. Он загадочно улыбался: то ли пытался поддержать заказчицу, то ли самодовольно посмеивался.

— Да, мне просто понадобилось подышать свежим воздухом, — ответила Аньезе.

Микеле да Безоццо кивнул.

— Вы очень тонко чувствуете, я вижу. Немногих так сильно трогает очарование красок.

— Вы так думаете?

— Это искусство не для всех. В нем есть нечто бесовское — такое, что не раскрывается никому до конца, но способно разжечь в душе настоящий огонь. Речь о совсем тонкой линии, непрочной и неуловимой грани, обладающей, однако, достаточной силой, чтобы поразить любого, кто позволит себе поддаться ее волшебству.

— Да, именно так.

— Я понимаю.

— Именно поэтому я и попросила вас прибыть сюда и теперь хочу наконец изложить свою просьбу.

— О чем же речь, мадонна?

— Доводилось ли вам во время ваших странствий видеть игральные карты? Во Флоренции, если не ошибаюсь, они носят название карты мамлюков и находятся под запретом, но я уверена, что в Испании и других краях они очень популярны.

— Конечно, ваша светлость. Путешествуя из одного королевства в другое, я видел множество видов карт, а больше всего меня, пожалуй, поразила так называемая Штутгартская колода. Но позвольте поинтересоваться: в чем состоит дело, которое вы намерены мне поручить?

— Я хочу, чтобы вы создали особенную колоду для герцога Милана Филиппо Марии Висконти. Он питает страсть к тайным знаниям, а потому ему наверняка понравится играть подобными картами, рассматривать и изучать их.

— Думаю, я понял, что вы имеете в виду, мадонна, — отозвался Микеле и неуловимым движением извлек откуда-то колоду карт. Листы были довольно крупные, больше ладони, и богато украшенные позолотой, а потому весьма тяжелые. — Эти карты я получил от воина-мамлюка во время пребывания в Венеции. Как видите, колода поделена на четыре масти: мечи, жезлы, кубки и пентакли. Каждая масть включает в себя десять карт с цифрами от одного до десяти и еще три с изображением различных фигур. Всего листов пятьдесят два. Здесь, в отличие от Штутгартской колоды, на фигурных картах нет изображений персонажей, а только их названия золотыми буквами, потому что ислам запрещает рисовать людей.

Аньезе с восхищением разглядывала яркие цвета и тонкие узоры. Она взяла в руки туза пентаклей, и ей показалось, что от него исходит тепло. Рассматривая карту, Аньезе поймала себя на необычном ощущении: она словно прикоснулась к настоящему сокровищу. Получив от возлюбленной подобный подарок, Филиппо Мария навсегда останется с ней.

— Знаете, Микеле, — продолжила она, — я хотела бы попросить вас сделать еще кое-что.

— Слушаю вас.

— Я подумала… А если добавить новые фигуры? Самое прекрасное, что дает умение работать с красками, позолотой, украшениями, цветом и тенью, — это как раз создание изображений людей и сказочных мест, как те, которые вы показали мне ранее. Возможно, удастся использовать сюжеты миниатюр, которые вдохновили вас и которые вы научились воспроизводить в собственных работах. Что скажете, сумеете вы изготовить для меня такую колоду?

— С превеликим удовольствием, мадонна. Если таково ваше желание, то я с радостью добавлю изображения людей на карты мамлюков и создам для герцога нечто поистине уникальное.

— Это было бы чудесно, маэстро Микеле, особенно если у вас получится сделать миниатюры многоплановыми, символичными, с тайными смыслами и скрытыми загадками. В тех изображениях, что вы показали мне, больше всего поражает именно множество значений, которые они воплощают в себе. Тогда каждый игрок — или, лучше сказать, зритель — увидит их одинаково и в то же время по-разному. Если вам удастся соединить двенадцать месяцев братьев Лимбург, доски Трше-боиьского алтаря и откровения «Алтаря святой Варвары» мастера Франке, вероятно, получится воистину бесценное сокровище.

— Великолепная идея, ваша светлость. Признаюсь, я поражен до глубины души. Еще никто не просил меня выполнить подобную работу, это огромная честь. И я уверен, что его светлость герцог Миланский будет счастлив иметь единственную в своем роде колоду, придуманную лично для него. Теперь я понимаю, почему он так любит вас: вы женщина невероятных достоинств, мадонна.

— Вы льстите мне, маэстро Микеле.

— Ничуть. Я лишь говорю то, что думаю, — ответил художник.

Затем он с ловкостью фокусника спрятал карты в складках плаща. Тот же удел ждал книги и холсты: быстрыми отработанными движениями живописец вновь сложил их в кожаную сумку.

Теперь маэстро Микеле был готов покинуть замок. Аньезе разрешила ему удалиться, отметив:

— Итак, я жду от вас новостей о выполнении нашего замысла. Я хотела бы сохранить уговор в секрете, по крайней мере до окончания работы, так что обращайтесь, пожалуйста, всегда напрямую ко мне. И вот, — добавила Аньезе, вынимая из ящика кожаный кошелек и передавая его художнику. — Чтобы не отпускать вас с пустыми руками.

Маэстро Микеле услышал, как внутри позвякивают дукаты.

— Бесконечно благодарю вас, ваша светлость. Обещаю, что колода будет соответствовать всем вашим пожеланиям.

— Именно этого я и жду от такого талантливого живописца, как вы.

Художник кивнул.

— Можете идти, маэстро Микеле, — сказала Аньезе.

Гость не заставил себя упрашивать. Он поднялся и, взмахнув широким черным плащом, будто ворон крылом, зашагал к двери.

ГЛАВА 31 ЭШАФОТ

Венецианская республика, площадь Святого Марка

Площадь Святого Марка была полна народу. После нескольких дождливых дней утро выдалось чудесным. На небе сияло солнце, освещая лагуну, и воды залива переливались перламутром. Деревянную трибуну для представителей закона сделали простой, без каких-либо украшений, но выточили и отполировали безукоризненно, словно столяры стремились довести работу до совершенства. Дож сидел в изящном кресле посередине; по обеим сторонам от него находились члены Совета десяти, облаченные в красные и черные мантии. Вместе они являли собой истинное воплощение власти Венецианской республики, и трибуна торжественно и солидно возвышалась над толпой, собравшейся на площади по случаю публичной смертной казни.

Все было готово. Эшафот поставили между колоннами Святого Марка и Святого Теодора. Палач сжимал в руках наточенный топор со сверкающим лезвием. Подул приятный ветерок, принесший с собой солоновато-горький запах моря. Неплохой день, чтобы умереть.

Карманьола прибыл в повозке, запряженной усталым мулом. На нем были ярко-красный дублет, берет из бархата и бордовый пурпуэн[15]. Руки приговоренному связали за спиной, а рот заткнули кляпом, но даже невнятное мычание, издаваемое кондотьером, который пытался вырваться из рук гвардейцев по пути к эшафоту, заставило толпу замолчать.

Для вынесения приговора понадобилось меньше месяца. Вопреки ожидаемому, пытки не заняли много времени: сломленный заключением в темнице дворца дожей рыцарь почти сразу признался в том, что уже было известно из полученных бумаг. Почти все судьи признали его виновным, но один все же воздержался.

Пройдя сквозь расступившуюся толпу к эшафоту, мул остановился. Возчик спустился с козел. Гвардейцы подхватили Карманьолу и передали его в руки палача, который без лишних разговоров пнул приговоренного между ног. Буссоне рухнул, как мешок с мукой; колени с сухим стуком ударились о доски. Он издал стон, из-за кляпа показавшийся еще более мучительным, и повалился набок. Из уголка рта потекла струйка слюны.

Некоторые женщины, не в силах вынести кошмарное зрелище, прикрыли глаза руками. Поставив Карманьолу на колени, палач сорвал с него берет и потянул за волосы, заставив положить голову на деревянную плаху.

На трибуне поднялся один из советников, Никколо Барбо. Уверенным голосом он произнес обычные в таких случаях слова:

— Франческо Буссоне, граф Кастельнуово-Скривии, Кья-ри и Роккафранки, по прозвищу Карманьола! Именем дожа Франческо Фоскари и Венецианской республики я приговариваю вас к смертной казни за государственную измену.

Затем знатный венецианец вновь опустился на место.

Палач занес топор над головой приговоренного и через мгновение обрушил его со всей силой, на какую только был способен. Раздался одновременно глухой и хлюпающий звук. Палач поднял топор, и все увидели, что, хотя Карманьола несомненно мертв, голова пока не отделилась от тела. Палач занес свое орудие во второй раз.

Сверкающее лезвие вновь обрушилось на шею приговоренного, однако голова по-прежнему держалась.

Лишь третьим ударом, под пристальным взглядом задохнувшейся от ужаса толпы, палачу удалось довести дело до конца. Он наклонился, подхватил отлетевшую голову Карманьолы за волосы и поднял ее в воздух, показывая публике и в первую очередь дожу и Совету десяти.

На площади воцарилась могильная тишина. Даже криков чаек не было слышно. Некоторые в толпе осенили себя крестным знамением. Другие потихоньку, в полном молчании, потянулись прочь с места казни.

В этой странной атмосфере нереальности происходящего дож Франческо Фоскари поднялся и охрипшим от волнения голосом произнес:

— Вот что ждет каждого, кто предаст Венецианскую республику.

Затем он сел, бледный как полотно.

Побелели лица и у советников, и у всех, кто находился на площади. Вид головы Карманьолы, которая никак не хотела отделяться от тела, наполнил их сердца ужасом.

Народ начал медленно расходиться, а Никколо Барбо подумал, что случившееся очень похоже на дурное предзнаменование.

ГЛАВА 32 СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА

Папская область, палаццо Орсини

Звева с отвращением уставилась на Антонио. Всего несколько дней назад он и его братья враждовали со Стефано, а теперь надеялись навязать ей совершенно бесчестное соглашение. Антонио не постеснялся намекнуть на это прямо на похоронах. И все же в глубине души женщина понимала, что придется согласиться. Она хорошо представляла, что собирается предложить Антонио, но не видела другой возможности отомстить за смерть любимого мужа, которого безумец Сальваторе Колонна зарезал как собаку в ночных переулках Субуры. Городские стражники нашли исколотое ножом тело Стефано в луже крови. У Звевы не было доказательств, однако она точно знала, что убийца — кровожадный кузен мужа. Сколько раз тот грозился лишить его жизни и вот наконец действительно пошел на душегубство.

Так что нельзя даже сказать, что смерть Стефано стала неожиданностью.

Что за насмешка судьбы, подумалось Звеве. Женщине пришлось облачиться в траур. Длинные каштановые волосы были убраны под черный чепец, и темный наряд еще больше подчеркивал бледность лица, утратившего все краски от боли и страданий.

Едва завершились похоронные хлопоты, Антонио, не теряя времени, прибыл в дом, где Звева жила вместе с Кьяриной, матерью Стефано. Они уже некоторое время делили кров, а теперь остались вдвоем, две вдовы: следом за одной трагедией пришла другая. Звева не особенно ладила со свекровью, та вечно корила ее за чрезмерную красоту — по мнению Кьярины, слишком бросающуюся в глаза и ставившую ее сына в неловкое положение.

Какие глупости! Если кто и ценил ее привлекательность, то как раз только он, бедный Стефано. Но Кьярина по-прежнему сомневалась в добродетельности невестки. Даже сейчас, несмотря на строгость траурного наряда, в глазах старухи та выглядела слишком роскошно. Единственным созданием, дарившим отраду сердцу Звевы, была малышка Империале — ее дочь, смысл ее жизни. Эта девочка с каштановыми волосами, которая сейчас спала в дальней комнате палаццо под присмотром единственной оставшейся камеристки, воплощала в себе все то, за что вдова Стефано была готова бороться.

Антонио приложил немало усилий, чтобы сохранить свой визит в тайне. Он прибыл поздно вечером, стараясь не производить лишнего шума, что было на него не похоже, ведь обычно топот лошадей его свиты слышали за версту. Впрочем, он соблюдал осторожность не из уважения к смерти родственника, а чтобы избежать лишних пересудов.

Звева с ненавистью смотрела, как Антонио входит в ее дом: ползучий гад, питающийся чужими страданиями. Он обнял ее и поцеловал руку Кьярине, а потом принялся глазеть на молодую вдову, словно на аппетитный окорок в лавке мясника. Звева знала, что нравится ему, но скорее лишила бы себя жизни, чем подарила бы Антонио хоть одну улыбку.

— Мои дорогие, — обратился к женщинам Колонна, — я знаю, что сейчас совершенно неподходящий момент, но, всем сердцем скорбя о смерти Стефано, я все же прибыл сделать вам предложение и надеюсь, что оно встретит вашу благосклонность.

Он был ужасно взволнован и, чтобы сдержать обуревавшие его чувства, принялся большими шагами прохаживаться по гостиной.

— Слушаем вас, Антонио, — ледяным тоном отозвалась Звева.

— Итак, все мы отлично знаем, чья рука совершила чудовищное преступление, приведшее к смерти Стефано…

— Не смейте произносить имя этого мерзавца, убийцы моего сына! — раздался резкий голос Кьярины.

— Хорошо, — успокоил ее Антонио. — Так или иначе, злодеяние не может остаться безнаказанным.

— Что вы хотите сказать? — спросила мать Стефано, худая и хрупкая, словно неоперившийся птенец. На ее костлявом лице с резко очерченными скулами горели огромные карие глаза.

— Что смерть вашего сына должна быть отомщена.

— Уж будьте уверены! — неожиданно твердо отозвалась Кьярина.

Звева и Антонио удивленно взглянули на нее.

— Вот как! — только и произнес Колонна, застигнутый врасплох.

— Чего вы хотите взамен? — спросила его старуха, пока Звева все еще пыталась прийти в себя от неожиданности.

— Вижу, мадонна, вы предпочитаете говорить прямо, — вырвалось у Антонио.

— Ненавижу терять время, — бросила Кьярина.

— Ну что же, раз такова ваша воля, я изложу вам свое предложение. После того как я отомщу за вашего сына… и вашего супруга, — добавил Антонио, повернувшись к Звеве, — я попросил бы вас обеих договориться о встрече с папой Евгением Четвертым. Чтобы защитить нас всех, вы расскажете ему, что Колонна из ветви Дженаццано не имеют никакого отношения к смерти Стефано. Я вынужден обратиться с этой просьбой к вам, ибо мы с братьями не пользуемся доверием понтифика.

— Вы сами заслужили недоверие своим непростительным поведением, — отрезала Звева.

Она не могла забыть, что Антонио пошел против папы, чтобы сохранить привилегии, незаконно полученные благодаря Мартину V. Он даже осмелился захватить казну Святого престола и использовать ее для шантажа!

— Возможно, вы правы, мадонна. Знаю, я далеко не святой. Впрочем, если бы я им был, то вряд ли смог бы отомстить Сальваторе, не правда ли? — Тут Антонио Колонна позволил себе улыбнуться.

— Не беспокойтесь, лично я не разделяю сомнений своей невестки, поэтому считайте, что мы договорились, — отрезала Кьярина.

— Замечательно! — воскликнул Антонио. — Значит, так и поступим. Жизнь за жизнь. Я устрою, чтобы Сальваторе Колонна испустил дух, а вы позаботитесь о том, чтобы Евгений Четвертый оставил меня в покое и не вздумал подозревать в убийстве Стефано. Кстати говоря, я и в самом деле невиновен, поэтому вы лишь обеспечите торжество справедливости.

— Вы достойны презрения, Антонио! — не сдержалась Звева. — Это вы внесли раскол в нашу семью! Вы, с вашей жадностью и жестокостью! Если бы вы не поссорили ветви Дженаццано и Палестрина, нам бы не пришлось сейчас обсуждать, как отомстить за убийство моего мужа.

— Звева! — вскричала Кьярина.

— Тихо! — бросила та. — Я еще не закончила! Запомните мои слова: если я и помогу вам с этим кошмарным планом, даже не думайте, будто мы на одной стороне.

— Я так и не думаю. Но вижу, что, несмотря на все обвинения и возражения, которые вы расточаете, вы жаждете крови не меньше свекрови, а то и больше.

— Как вы смеете говорить со мной в таком тоне?

— Вашего мужа только что не стало, а я не вижу у вас ни слезинки.

— Я скорее руку себе отрежу, чем стану плакать при вас. А теперь прочь из моего дома, иначе, клянусь, я прикажу слугам изрубить вас на куски и скормить собакам.

Антонио поднял руки в знак того, что сдается:

— Ладно-ладно! К чему столько злости, святые угодники! Передайте хотя бы мои наилучшие пожелания малышке Империале.

Звева похолодела, а Колонна обратился к Кьярине:

— Значит, я могу рассчитывать на вас в отношении свидания с папой, мадонна?

— Мы дали вам слово. Теперь уходите, — холодно ответила та.

— Замечательно, — сказал Антонио.

Он бросил последний взгляд на Звеву, но она смотрела в сторону. Было видно, что ее переполняет ярость.

Колонна отвесил глубокий поклон и удалился.

ГЛАВА 33 НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

Папская область, район Парионе

Сальваторе вышел из трактира, мягко говоря, навеселе. Он весь вечер пил красное вино и играл в кости, причем выиграл неплохую сумму. Последние пару дней Колонна и так пребывал в приподнятом настроении, а от неожиданной удачи его охватила настоящая эйфория.

После убийства кузена у Сальваторе будто гора упала с плеч. За секунду до того, как пронзить Стефано кинжалом, он вдруг засомневался, хватит ли у него решимости. Однако вскоре обнаружилось, что он не только не испугался, но и получил от своего злодеяния удовольствие. Некая таинственная сила наполнила Колонну, открыв ему совершенно новый взгляд на вещи. Теперь Сальваторе мог с полным правом считать себя опасным человеком, настоящим убийцей, что повергало его в особенный трепет. Наконец-то Колонна понял, в чем его призвание. Он больше не будет подчиняться приказам кузенов Антонио и Одоардо; он возьмет то, что причитается ему по праву! Конечно, рассчитывать на помощь брата, слабака Лоренцо, не приходится, но сам-то Сальваторе точно не сдастся. Ни за что! Он шел домой на нетвердых ногах, но с ясной головой. Ночное небо напоминало темное одеяло с пуговками-звездами. Теплый весенний ветерок теребил длинный чуб, которым Сальваторе невероятно гордился.

Колонна пересек Кампо-деи-Фиори, прошел мимо двух церквушек на площади Навона. Уже чудо, что он добрался сюда. Однако впереди еще немалый путь. Сальваторе пересек площадь, повернул налево и разглядел на узкой улочке громаду старинной башни, совершенно заброшенной и в плачевном состоянии. Колонна двинулся дальше, и тут в нос ему ударил острый запах мочи. Район, по которому он шел, отличался весьма дурной славой, здесь царила полнейшая разруха. В слабом луче света от единственного факела, зажженного на крепостной стене, промелькнула вереница бегущих крыс.

На подходе к башне, там, где начинался особенно вонючий переулок, Сальваторе увидел нечто совершенно неожиданное: среди ночи здесь стояла повозка, груженная сеном. Она перегородила всю дорогу, и пройти вперед было нельзя — только свернуть в переулок.

Особо не раздумывая, Колонна направился туда, но через некоторое время уперся в кирпичную стену. Он обернулся и совершенно не обрадовался тому, что увидел.

Перед Сальваторе выстроились четыре человека в черных мантиях с капюшонами. В руках у них были факелы и мечи. Колонна не особенно удивился: район кишел бандитами и головорезами. Однако вскоре даже в слабом свете факелов он разглядел дорогие одежды, выглядывающие из-под мантий, а это явно указывало, что их обладатели — не просто банда грабителей.

Сальваторе понял, что они поджидали именно его. Заметил он и то, что повозка расположилась в аккурат рядом с поворотом в переулок. Все было продумано заранее, а он попался в простейшую ловушку, словно глупая мышь. Плохо дело.

Он потянулся было к короткому мечу, который всегда носил с собой, но не успел достать его из ножен: ледяное лезвие пронзило ему грудь. Сальваторе ударили в самое сердце. Он судорожно пытался вдохнуть; его оружие с тихим звоном упало на мостовую.

Через мгновение он рухнул, уже бездыханный. Нападающий ловко отскочил в сторону, так что тело повалилось на каменную брусчатку.

Один из убийц, по всей видимости главарь, приказал:

— Поднимите ублюдка, положите на повозку и прикройте сеном. Потом отправляйтесь к Тибру и скиньте тело в воду, но сначала привяжите камень на шею, чтобы он не вздумал всплыть и чтобы никто его никогда не нашел. Давайте скорее, а то прибежит стража.

Пока трое мужчин поднимали труп, тащили его по брусчатке и прятали под сеном на повозке, главарь скинул капюшон, который до этого держал надвинутым на глаза.

Черные с проседью волосы Антонио Колонны блеснули в кровавом свете факелов.

Он улыбнулся в полутьме.

Главное дело сделано, теперь очередь Звевы и Кьярины сдержать обещание.

ГЛАВА 34 АПОСТОЛЬСКИЙ ДВОРЕЦ

Папская область, Апостольский дворец

Апостольский дворец оказался настоящим лабиринтом. Звева Орсини знала, что добиться аудиенции папы — дело непростое. Однако ее имя было у всех на слуху, как и недавняя горькая потеря, а потому у его святейшества были все основания сделать исключение и принять двух женщин, не заставляя их слишком долго ждать. Так что теперь вдова и мать Стефано шли следом за усердным работником канцелярии по хитросплетению коридоров и комнат папской курии.

Кардинал Орсини, кузен Звевы, как-то рассказывал ей, что Апостольский дворец — настоящая Вавилонская башня. Курия состояла из огромного количества помещений разного назначения. Их иерархия определялась близостью к папе: от покоев непосредственного окружения понтифика до кабинетов последних канцелярских писцов.

Ближайший круг составляли друзья и родственники Евгения IV, то есть в основном представители его рода. Им было доверено управление личной собственностью папы, его владениями в качестве понтифика, казной, распределением средств, а также поддержанием состояния дворцов. Затем шла Апостольская палата, занимающаяся покупкой драгоценностей, тканей, мебели и различных предметов обстановки. Следом за ней — Папская капелла, в ведении которой находилась подготовка религиозных церемоний и процессий, включая все относящиеся к ним детали: убранство, флаги, реликварии, а также заказ и доставка всего, что только могло понадобиться. Евгений IV также потребовал отдельно собрать группу лекарей, а командовать ими поставил многоуважаемого Лодовико Тревизана.

По пути на встречу с его святейшеством Звева и Кьярина, помимо коридоров и всевозможных канцелярий, прошли погреб и пекарню, где бесчисленные слуги готовили еду для курии, канцелярию, ведающую перевозками и почтой, а также элемозинарий — место, где принимали нищих и страждущих. Там вечно толклась целая толпа оборванцев в надежде получить теплую одежду или немного хлеба.

При виде сонма бедняков глаза Звевы наполнились слезами, и она поспешила развязать тесемки сумки и раздать нуждающимся все, что взяла с собой: не только монеты, но и носовые платки, перчатки и даже серебряную ароматницу. Женщина из толпы, несчастное создание с грязной головой и гнилыми зубами, глазела на подарок с таким недоверчивым восхищением, будто ей явилась сама Богоматерь.

Писец из канцелярии чуть не расплакался, глядя на столь трогательное проявление щедрости, а вот свекровь, будучи женщиной совсем иного склада, лишь неодобрительно покачала головой.

Впрочем, Звеву не слишком интересовало мнение Кьяри-ны. За свекровью она признавала лишь одно достоинство: когда-то та родила сына, будущего мужа Звевы. Молодой вдове ужасно не хватало Стефано. Не хватало его смелости, заботы, нежных ласк, а также искренности его речей, убеждений и принципов, которые он готов был горячо отстаивать в любых обстоятельствах. Именно поэтому он единственный из рода Колонна не побоялся взяться за трудное дело — поиск мирного решения в конфликте с понтификом. А потом это похвальное начинание привело к тому, что Стефано стал изгоем в собственной могущественной семье. Звева тяжело вздохнула, но подумала о малютке Империале и собралась с силами.

Троица продолжила путь в молчании. Пока они шли по великолепным залам и широким лестницам, мысли молодой Орсини вернулись к недавним событиям. Она понимала, что рано или поздно исчезновение Сальваторе заметит его брат Лоренцо и начнет кричать об этом на весь свет, но будет поздно. К тому моменту они с Кьяриной уже убедят папу в невиновности ветви Дженаццано. Тогда отсутствие Сальваторе расценят как доказательство его вины: все решат, что он просто сбежал, зарезав ее мужа. Однако Звеве совсем не нравились условия сделки. Может, Антонио все-таки прав и она в самом деле холодна и бесчувственна? Но одна вещь не вызывала сомнений: Стефано заслуживал отмщения. Его убили жестоко и несправедливо, и хотя поначалу Звева возмутилась, услышав предложение Антонио, день ото дня она все сильнее желала смерти Сальваторе. «Око за око», — сказала она себе.

Вдова ни за что не призналась бы, но постепенно она стала думать точно так же, как Кьярина. Теперь Сальваторе убит, и нужно рассеять подозрения папы в том, что внутри семейства Колонна началась кровная месть.

Евгений IV чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Смерть Стефано Колонны стала настоящим ударом. Рим оказался в руках местной знати. Поначалу понтифик думал, что сумеет сдерживать безумную, вечно недовольную людскую массу, но теперь все яснее понимал, что это невозможно. Более того, это в любом случае было бы невозможно. Венецианское происхождение папы оказалось непреодолимым препятствием. Римляне видели в Евгении IV чужеземца, а потому ненавидели его. Ни союз с Флоренцией, ни мощная поддержка Венеции, ни многочисленные сторонники, которых с каждым днем становилось все больше, не могли гарантировать понтифику безопасность, потому что от варварской, первобытной жестокости нет защиты. Рим же все глубже увязал в кровной вражде между кланами. Великий западный раскол привел город в полнейший упадок, и предыдущий папа, Мартин V, так и не смог его преодолеть.

Хуже того: предшественник Евгения IV внес свою лепту, озолотив Антонио и его братьев. Когда Оддоне Колонна умер, в городе начался настоящий хаос, и надежды нового понтифика усмирить ежедневные мятежи и восстания оказались совершенно напрасными. Не помогало даже предание виновных анафеме. Ненадолго папе показалось, что ситуация налаживается, когда Стефано пообещал следить за своими кровожадными кузенами и предугадывать их действия. Но, увы, это было лишь затишье перед бурей.

Евгений IV искренне обрадовался, увидев на пороге жену Стефано, Звеву Орсини, и его мать, Кьярину Конти. Звева поражала своей красотой. Несмотря на траурный наряд и черный чепец, скрывающий роскошные волосы, ее женственность и очарование не вызывали сомнений. У молодой вдовы были пленительные умные глаза, лицо идеальных пропорций и нежная кожа. Тонкие губы красивой формы и чуть вздернутый нос придавали ее облику ноту благородной утонченности.

Мать Стефано, тоже облаченная в траур, оказалась миниатюрной женщиной с решительным взглядом и угловатыми чертами лица, которые обострились еще сильнее от боли и страданий последних дней.

Понтифик поднялся и пошел навстречу гостьям. Их горе было так очевидно, что мгновенно вызвало в нем сочувствие к обеим, особенно к молодой Орсини, которая тут же бросилась к ногам папы, намереваясь поцеловать туфлю. Евгений, однако, наклонился и помог ей встать.

Моя дорогая, вы даже не представляете, какую боль причинила мне гибель вашего мужа, — сказал он. — Стефано был достойным человеком и моим лучшим другом в этом городе!

Звева, заливаясь слезами, поцеловала перстень святого Петра на руке папы. Кьярина, до того неподвижно наблюдавшая за происходящим, тоже коснулась губами руки понтифика. Евгений IV кивнул, приглашая женщин сесть.

Как только все трое заняли свои места, Звева заговорила:

— Ваше святейшество, мы благодарим вас за столь быстрый и теплый прием.

— Не стоит благодарности, мадонна. Моя признательность вашей семье безгранична. Без помощи Стефано я не сидел бы сейчас здесь. Точнее говоря, меня бы уже просто не было в живых.

— Понимаю, — кивнула Звева. — Могу только представить, что вам довелось пережить. Мы тоже понесли потери в этой битве, как видите.

— В то же время, — встряла Кьярина, заговорив пронзительным и одновременно сильным голосом, — мы считаем, что следует верно определить виновных в этом ужасном преступлении. Хотя семья Колонна принесла немало горя вашему святейшеству, не думаю, что имеет смысл возлагать вину на тех, кто на самом деле первый раз в жизни попытался сделать доброе дело и не допустить кровной мести внутри рода Колонна.

Для Евгения IV эти слова прозвучали крайне загадочно.

— Что вы имеете в виду? — произнес он.

ГЛАВА 35 ВИСКОНТИ И СФОРЦА

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти пристально смотрел в глаза Франческо Сфорце. Кондотьер отличался высоким ростом — настоящая каланча. В тот день на нем были кожаные доспехи, туго перетянутые в талии. Решительное выражение лица отражало всю энергию подтянутого и крепкого тела солдата, закаленного железом и огнем на поле боя.

Как же он не походил на самого Филиппо Марию! Всем своим видом Сфорца являл полную противоположность калеке-герцогу с врожденным уродством, неспособному нормально передвигаться и вынужденному тяжело волочить больные ноги по каменному полу замка. Куда бы ни направлялся герцог, костыли безжалостно отстукивали медленный темп его шагов. С годами физическое состояние Висконти только ухудшалось. Впрочем, Филиппо Марию это не волновало: он все равно остается герцогом Милана, и никому не под силу лишить его титула. Не под силу это и Сфорце, пока Висконти жив. А когда его не станет… Ну, тогда кондотьер сможет занять его место, но лишь потому, что герцог сам так решил, отдав ему в жены свою дочь.

В любом случае, кажется, дела наконец налаживались.

— Значит, это правда? — спросил Филиппо Мария. — Венецианцы казнили Карманьолу?

Сфорца коротко кивнул:

— Ему отрубили голову на площади Святого Марка. Говорят, одного удара топора оказалось недостаточно.

— Он крепко держался за жизнь, старый вояка.

— Это точно, — сдержанно отозвался Франческо.

— Как жалко! — продолжал герцог. — Уже известно, кто теперь возглавит венецианскую армию?

— Джанфранческо Гонзага.

— Тьфу! — пренебрежительно сплюнул Филиппо Мария. — С этим фанфароном мы разделаемся без малейшего труда.

— Это еще неизвестно, ваша светлость.

Герцог уставился на Сфорцу:

— Я так считаю. А вы должны соглашаться со мной, если хотите и дальше быть моим военачальником!

Франческо Сфорца снова кивнул:

— Я прекрасно понимаю вашу позицию. Но все же Джанфранческо Гонзага — отважный и опытный боец, справиться с ним будет не так-то просто.

— Ну что же, значит, вам придется найти способ! — раздраженно фыркнул Филиппо Мария Висконти, теряя терпение. — Вы глава моего войска, я пообещал вам руку своей дочери. Вы не имеете права разочаровывать меня. А не то, поверьте, горько об этом пожалеете!

— Увы, ваша светлость, тут проще сказать, чем сделать.

Герцог пришел в ярость.

— Сфорца, говорю вам прямо, — процедил он, сжимая костыли, которые так и не выпустил из рук, — Гонзага должен быть разгромлен.

— Ваша светлость, я понимаю и, поверьте, намерен стараться изо всех сил, однако должен вам сказать, что мои солдаты совершенно вымотаны. У меня недостаточно людей, да и, как вы хорошо знаете, нет денег, чтобы им платить. Вот уже несколько месяцев они не получают ни гроша, а это точно не поднимает боевой дух. Так что если мы собираемся сражаться с Гонзагой, нужно как-то исправить ситуацию.

Франческо Сфорца говорил честно, это Филиппо Мария вынужден был признать. Однако прямота вояки граничила с нахальством, а такого герцог не собирался терпеть от своего наемника.

— Я объявил призыв среди крестьян. Знаете почему? Потому что ни у Амадея Савойского, ни у императора Сигизмунда, несмотря на все их обещания, нет ни солдат, ни денег. Последний вообще явился в Италию, чтобы выжать из меня последние гроши. Знаете ли вы, что сейчас я получаю в два раза меньше налогов, чем десять лет назад? И как, по-вашему, я должен защитить народ от голодной смерти? В каждом миланском доме все проклинают мое имя; подданные тихо ненавидят меня. Пока они еще не бунтуют в открытую, но это лишь вопрос времени. А вы просите у меня денег для ваших бойцов! Где я их возьму?

Сфорца уверенно выдержал взгляд герцога.

— Не знаю, ваша светлость. Я лишь сказал, что отсутствие жалованья не помогает поднятию боевого духа в моих войсках. Если ситуация такова, как вы описали, а я не сомневаюсь, что это правда, советую вам начать с Венецией переговоры о перемирии и подождать лучших времен. Я не вижу иного решения.

— Перемирие? По-вашему, я об этом не подумал? — Филиппо Мария вложил в реплику все свое презрение. — Я уже поручил надежному человеку все организовать. Но вы, Сфорца, разочаровываете меня. Я думаю не о нынешнем дне, а о будущем. Хорошо, сейчас мы заключим мир. Я уже выбрал двух возможных кандидатов для ведения переговоров: маркиза д’Эсте и маркиза Салуццо. Оба они столь ничтожны и так хорошо наловчились находить компромиссы, защищая границы своих смехотворных владений, что отлично подойдут для подобной цели. Но потом? Не навечно же мы собираемся сдаться на милость Венеции? Может, еще предложить дожу забрать себе Милан? Просто так, от щедрот наших? — Герцог окончательно вышел из себя. Спокойствие, которое он видел во взгляде Сфорцы, только подпитывало его гнев. — Скажите мне, что такого не случится! Поверьте, я никогда с этим не смирюсь.

— Такого не случится, ваша светлость, клянусь вам, но на сегодняшний момент, как вы сами отметили, у нас нет достаточных сил, чтобы пойти в наступление. Нам нужно перевести дух. Венеция жаждет крови с того момента, как стала известна двойная игра Карманьолы, и, вне всяких сомнений, попытается спровоцировать битву. Мы готовы защищаться, но никак не сможем пойти в атаку по направлению к Вероне, как вам того, полагаю, хотелось бы. Однако поверьте, ваш успех лишь отложен. Речь идет о том, чтобы подождать, пока ситуация не повернется в нашу пользу. Семейство Колонна и весь Рим ненавидят нового папу, и это уже неплохо для начала.

— Вы предлагаете мне поддержать восстание, которое готовят Колонна из ветви Дженаццано?

— Если потребуется.

— То есть мы сделаем вид, что согласны на перемирие, но в то же время нанесем Венеции удар, посодействовав свержению папы? Но на это нужно много времени.

— У нас нет выбора. К тому моменту, когда Колонна перейдут в открытое наступление на понтифика, мы тоже будем готовы атаковать.

— Так это случится не раньше следующего года, а то и позже. Антонио Колонна сейчас сам переживает большие трудности. Его семья погрязла в кровной мести и междоусобицах.

— Но это не продлится вечно.

Герцог внимательно посмотрел на Сфорцу и на мгновение увидел, как в глубине его глаз сверкнули молнии. Было в этом человеке нечто непостижимое и заслуживающее восхищения.

Филиппо Мария чувствовал бушующую энергию, наполнявшую мощное тело его будущего зятя.

— Хорошо, сделаем, как вы говорите, — заключил Висконти. — Будем тянуть время и выжидать в надежде на то, что Колонна изменят расстановку сил. Вот тогда мы перейдем в наступление без малейшей жалости к нашим врагам.

— Между тем я постараюсь успокоить своих солдат, а вы, ваша светлость, найдите деньги, чтобы заплатить им, умоляю.

— Ничего не обещаю, — раздраженно буркнул герцог, — но подумаю, что можно сделать.

ГЛАВА 36 ОБМАН

Папская область, Апостольский дворец

— Я имею в виду, ваше святейшество, что Антонио Колонна не имеет отношения к убийству моего сына. Одоардо также не причастен к преступлению, ну а Просперо и упоминать не стоит: он безобиден, как теленок.

Папа устремил на Кьярину Конти взгляд, в котором соединились удивление и подозрительность.

— Мадонна, я верю вам. Однако, честно говоря, всем известно, как ваши родственники из ветви Дженаццано ненавидели Стефано. К сожалению, я и сам содействовал усилению их вражды, а потому, признаюсь, чувствую на себе вину за произошедшее. Я бы очень хотел чем-то помочь.

— Если вы хотите помочь, то просто поверьте мне, ваше святейшество, — ответила Кьярина. — Хоть это и кажется невозможным, но я точно знаю: в нашей семье есть люди, которые питали к моему сыну еще большую ненависть, чем Антонио. И наша ошибка состояла в том, что мы недооценили опасность.

— Слушаю вас.

— Убийца Стефано — его кузен Сальваторе.

Евгений IV не смог скрыть удивления. Значит, внутри ветви Палестрина разгорелась своя братоубийственная война? Папа перевел взгляд на Звеву Орсини. В ее глазах он прочел молчаливое подтверждение слов свекрови, но ему хотелось услышать его из уст самой молодой женщины.

— Это правда, мадонна?

— Да, ваше святейшество! — поспешила ответить Звева, боясь, что Кьярину разозлит недоверие папы. Голос вдовы дрожал.

Понтифик продолжал внимательно смотреть ей в глаза, и через несколько мгновений Звева разрыдалась.

— Его убил Сальваторе! А теперь этот трус сбежал, потому что испугался гнева моих братьев — и вашего гнева, ведь вы были другом Стефано, — всхлипывая, проговорила она.

У Евгения IV сжалось сердце. Ему было невыносимо видеть слезы этой достойнейшей молодой женщины.

— Держитесь, — сказал он, — держитесь, моя дорогая. Мне понятна ваша боль, поверьте. Я знаю, вы потеряли того, кто наполнял вашу жизнь светом. Стефано был отважным человеком и всегда руководствовался твердыми понятиями о чести и верности. Подумайте о том, что, вне всяких сомнений, он сейчас в Царствии небесном, у Господа нашего Иисуса Христа. Конечно, это слабое утешение, но все же почтите светлую память Стефано молитвой. А я благодарю вас за этот визит, за предусмотрительность и смелость. — Папа извлек из кармана шелковой сутаны тончайший батистовый платок и протянул его Звеве.

Женщина вытерла слезы, лившиеся из ее прекрасных глаз. Понтифик с невероятной нежностью приподнял ее лицо за подбородок.

— Мужайтесь, — прошептал он ей мягко, словно разговаривая с ребенком. — Стефано не хотел бы видеть вас в таком отчаянии. — Затем он повернулся к Кьярине: — Благодарю вас, мадонна. Ваши слова помогли мне понять, что сейчас у нас есть только один враг. Я поручу своей личной гвардии найти виновного в смерти Стефано.

Кьярина, ранее стоявшая с каменным лицом, бросилась к ногам папы, твердя слова благодарности и молитвы.

— Ну-ну, не стоит, мадонна, — сказал понтифик. — Благородная дама ваших лет не должна опускаться передо мной на колени, я этого недостоин. — Евгений IV помог ей подняться.

Пока женщины приходили в себя, понтифик подошел к резному письменному столу, вставил миниатюрный железный ключ в замок одного из деревянных ящичков и повернул. Щелкнул, открываясь, скрытый механизм. Из ящика папа достал маленькую шкатулку, а из нее — два украшения невероятной красоты. Звеве досталось великолепное золотое кольцо с кроваво-красным рубином, а Кьярине — усыпанная жемчугом брошь.

— Прошу вас, возьмите эти скромные дары на память о нашей встрече. Я знаю, что они не смогут облегчить вашу боль, но, надеюсь, будут напоминать обо мне.

Звева взяла кольцо и вновь взглянула на папу:

— Ваше святейшество, Стефано был совершенно прав, когда рассказывал мне о вас. Вы действительно добрый и справедливый человек. Спасибо за ваши слова и за щедрость, проявленную к нам.

— Спасибо, ваше святейшество, — поддакнула Кьярина.

Понтифик внимательно посмотрел в глаза обеим женщинам. Ему очень хотелось верить, что с этого момента его отношения с семьей Колонна примут совершенно иное направление.

ГЛАВА 37 ЗОЛОТЫЕ ФЛОРИНЫ

Папская область, Орвието

В конце концов терпение герцога Миланского истекло, и он начал новый военный поход. Теперь Франческо Сфорца со своим войском стоял под стенами Орвието. Затянув пояс потуже, Филиппо Мария собрал немного денег, которых хватило, чтобы разжечь в солдатах искру энтузиазма.

Арбалетчики Сфорцы атаковали стены ливнем железных стрел. Угрожающе чернели силуэты пехотинцев, заполнявших равнину. Город еще держался, но рано или поздно ему предстояло пасть.

Настроение капитана войск, однако, было отнюдь не радужным: текущее положение дел его совершенно не устраивало. Да, он получил руку Бьянки Марии, но от этого герцог не начал платить ему больше, никаких титулов или земель ему тоже не досталось. Висконти думал лишь об одном: как разгромить Венецию. Этот поход, организованный столь скоро, что противника в самом деле удалось застать врасплох, имел целью нанести удар Папской области, а точнее говоря, наказать Евгения IV. Венецианского происхождения папы было вполне достаточно, чтобы Филиппо Мария счел его кровным врагом.

Сфорца не понимал, почему герцог так одержим ненавистью к Венеции. Срок его кондотты тем временем подходил к концу, так что волей-неволей пора было принимать решение. Оставаться и дальше на службе у Филиппо Марии, не получая ни гроша, Франческо не собирался. Вот сейчас его люди пытаются прорвать оборону Орвието. А имеет ли вообще смысл это сражение, спрашивал себя военачальник. Что оно ему принесет?

Тем временем небо окрасилось в цвет черного обсидиана, и на войско обрушился мощный ливень. Капли стучали по шлемам солдат, скатывались по лезвиям мечей и размягчали землю под ногами, превращая ее в грязное месиво.

Да к черту все! Как же он устал. Хотя именно безукоризненное поведение, сдержанность и точное выполнение приказов принесли Сфорце славу, в тот день кондотьер приказал отступить. Можно подождать до утра, когда выйдет солнце, а не мучиться под ледяным дождем, который проникает под доспехи и пробирает до самых костей.

Солдаты поспешили передать приказ, а Франческо Сфорца направился к своей палатке, возвышавшейся над всеми остальными. Он откинул полу шатра, вошел и почувствовал знакомый запах сырости и пота. Капитан снял шлем и швырнул его в угол, туда же полетел и меч. На грубо сколоченном деревянном столе стоял глиняный кувшин, который кто-то предусмотрительно наполнил вином. Сфорца налил стакан доверху, поднес его к губам и сделал несколько больших глотков, смакуя терпкий вкус. Тело наполнилось приятным ощущением тепла. Франческо опустился на деревянную скамью и принялся неторопливо допивать вино. Он с наслаждением прикрыл глаза, чувствуя, как постепенно отступает внутренний холод, но вдруг услышал:

— Ваша светлость?

Низкий голос Браччо Спеццато, его ближайшего помощника, еще никогда так не раздражал Сфорцу.

— Да? — только и выдавил он.

— У меня новости из Флоренции, как вы просили.

Капитан напряг память и вскоре сообразил, о чем говорит его верный солдат:

— Козимо де Медичи?

— Именно, ваша светлость.

— И что? — неохотно поинтересовался Сфорца.

— Я встретился с его людьми в окрестностях Муджелло. Хотя синьор Флоренции и находится в изгнании в Венеции, он просил передать вам следующее. Во-первых, он будет рад поддержать вас, как уже говорил раньше, в Лукке. Более того, Медичи считает, что принятое вами решение чрезвычайно важно для сохранения баланса сил на Апеннинском полуострове. Вот почему он просит вас обеспечить побег папы. Медичи уверен, что вы согласитесь с ним: хотя папа и венецианец, но он в первую очередь представляет высшую христианскую власть на земле, не говоря уже о том, что его свержение или, хуже того, убийство повергнет Рим в хаос, а подобная катастрофа никому не нужна.

Так и обстояли дела.

Сначала Великий западный раскол, а затем открытое противостояние Костанцскому собору сделали положение папской курии ужасающе шатким. Более того, высочайшие полномочия собора и его превосходство над властью папы стали отличным оправданием для любых действий противников Евгения IV. В Риме разгорелась настоящая война, чем умело пользовался в своих интересах Филиппо Мария Висконти вместе с братьями Колонна. Франческо когда-то сам посоветовал ему придерживаться подобной тактики, но со временем понял, что ослабление папы подставит всю Италию под удар французов или, еще хуже, Священной Римской империи.

Теперь уже слишком поздно. Изгнание Евгения IV из Рима — вопрос времени. Но, по крайней мере, можно попытаться спасти ему жизнь. Вот только каким образом?

— Что собирается делать Медичи?

— О, Козимо — человек великого ума, ваша светлость. У него уже готов невероятно хитрый план, который идет гораздо дальше спасения папы римского.

— Правда? — Сфорца вопросительно поднял бровь.

— Медичи намерен организовать бегство понтифика и предложить ему убежище во Флоренции.

— Хотя и сам он сослан в Венецию?

— Козимо уверен, что время его изгнания подходит к концу. До него дошли сведения, что Ринальдо дельи Альбицци, который выслал его из Флоренции несколько лет назад, теряет влияние и его дни у власти сочтены. Возвращение Медичи может случиться быстрее, чем мы думаем.

— Я вообще ничего не думаю, друг мой.

Браччо Спеццато кивнул.

— Значит, Козимо де Медичи просит меня подготовить побег папы, — продолжил военачальник.

— Именно. В связи с этим он просил меня передать вам два сундука, полных золотых флоринов.

— Ах вот как! — Сфорца не сдержал довольной улыбки.

Браччо снова кивнул.

— Но это не все, — добавил он.

— Что еще?

— Медичи дал мне понять, что намерен найти способ перенести Вселенский собор во Флоренцию. В Базеле слишком активно проявляют себя концилиаристы, подстрекаемые кардиналом Просперо Колонной при поддержке Филиппо Марии Висконти.

— Похоже, Козимо де Медичи — мудрый и дальновидный человек.

— Это точно! Он готов заключить с вами кондотту от имени Евгения IV и сам оплатить ее, как только вы поможете понтифику покинуть Рим. Кроме того, папа признает за вами владение Маркой и наместничество на других завоеванных территориях.

Тем временем в палатку Франческо Сфорцы вошли двое солдат с сундучками в руках и поставили свою ношу на стол. Сфорца поднял крышку на одном из сундучков, и золотые флорины засияли в свете свечей.

Франческо сгреб горсть монет и медленно высыпал их обратно. От звона золота на лице у него расцвела улыбка. После стольких лишений он наконец-то получил вознаграждение. Решение принято: он свяжет свое будущее с Медичи, по крайней мере до тех пор, пока неожиданная щедрость Козимо не иссякнет.

— Хорошо, — объявил капитан своему помощнику. — Мы организуем побег понтифика. Вот ты этим и займешься, — заключил он, глядя в глаза Браччо Спеццато.

— С превеликим удовольствием, — отозвался тот. — Как вы намерены действовать?

— Сейчас я изложу тебе мой план, — пообещал Сфорца, и в глазах у него сверкнул злорадный огонек.

ГЛАВА 38 СЛЕЗЫ ПОЛИССЕНЫ

Венецианская республика, палаццо Барбо

Полиссена смотрела на гостя с нескрываемым любопытством. Перед ней стоял человек в скромном, но элегантном костюме из красной шерсти и берете в тон. Глубокий внимательный взгляд и короткие пряди черных волос, выбивающиеся из-под головного убора, придавали мужчине очарование, которое, однако, оставалось сдержанным, как его манера речи.

Мягкий, хорошо поставленный голос визитера будто слегка покачивался на каждом слове, и слушать его было очень приятно. Гость склонился перед Полиссеной в изящном поклоне.

— Мадонна Кондульмер, — произнес Козимо де Медичи, синьор Флоренции, — ваше гостеприимство делает невероятную честь моей скромной персоне. Вы приняли меня в этом великолепном дворце, хотя я всего лишь банкир в изгнании!

— Прошу вас, — отозвалась Полиссена с мягкой улыбкой, — не будьте так строги к себе. Мы оба прекрасно знаем, насколько могущественна ваша семья и как несправедливо вы были изгнаны из Флоренции. Мне также известны благородство и утонченность ваших вкусов, мессер Козимо. Вся Венеция только и говорит о том, какой прекрасный и щедрый дар вы преподнесли бенедиктинцам из Сан-Джорджо-Маджоре. Так что, прошу вас, оставьте ложную скромность и присаживайтесь, — заключила дама, указывая на изящный резной стул, обтянутый бархатом.

Козимо опустился на стул, Полиссена же осталась стоять.

— Этот монастырь — настоящий храм науки, миледи. Что же до моего дара, как вы его называете, пока я всего лишь поручил своему верному архитектору Микелоццо разработать план строительства библиотеки, которая могла бы пригодиться добрым монахам.

Не прерывая разговора, правитель Флоренции разглядывал убранство гостиной: корешки книг на полках высоких стеллажей, расставленных вдоль двух стен зала, огромные сверкающие зеркала из муранского стекла в ослепительной красоты рамах. На несколько мгновений он утонул в многоцветий ярких фресок, но затем сосредоточился на причине своего неожиданного визита.

— Мадонна Кондульмер, простите мою дерзость, я знаю, что явился к вам совершенно неожиданно и без приглашения. Мое неподобающее поведение объясняется лишь одной простой, но чрезвычайно важной причиной: речь о вашем брате Габриэле, папе римском. Прежде всего хочу уверить вас, что я с величайшим уважением отношусь к Евгению Четвертому и его деятельности. Мне хорошо известно, сколько усилий он приложил, чтобы вернуть Риму роль главного центра христианства, но я серьезно опасаюсь за его будущее. До недавнего времени я думал, что власть понтифика — надежная защита от жестокости его бесчестных противников, но теперь уже не уверен. Вот почему я пришел сегодня к вам, надеясь предложить свою помощь.

— Мессер Медичи, во-первых, я глубоко благодарна вам за эти слова. Никто даже здесь, в Венеции, не говорит со мной о Габриэле, так что, поверьте, я вам невероятно признательна. Ваши слова участия — лучшее, что я слышала за последнее время. Что же до остального, то дело обстоит следующим образом. Колонна — кровожадные варвары, они хотят смерти моего брата. Ваша поддержка — драгоценный подарок, на который я не смела и надеяться. В Риме царит полный произвол.

Только на днях я получила письмо от Габриэле: брат рассказывает, что Колонна спровоцировали неслыханной силы беспорядки и даже установили народное правительство, возглавив группу из семерых представителей местной знати, называющих себя поборниками свободы! И теперь они открыто требуют отставки понтифика, словно он жалкий служака канцелярии! Габриэле пришлось покинуть Апостольский дворец, он скрывается в заброшенной лачуге на западном берегу Тибра в надежде покинуть Рим, но не знает, как это сделать. Так что сами видите, насколько своевременен ваш визит. Я готова выслушать любые предложения и еще раз благодарю вас за проявленную доброту.

Козимо внимательно смотрел на Полиссену, и в его глубоких глазах читалась искренняя обеспокоенность услышанным.

— Мадонна, я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Как вам известно, я и сам был изгнан, причем из своего родного города. Признаюсь, на данный момент побег из Рима — единственный путь, который я вижу для вашего брата…

Полиссена хотела было возразить, но Козимо поднял руки, жестом прося ее позволить ему закончить:

— Я кое-что знаю о таких вещах, как вы могли заметить. Хотя, поверьте, обстановка во Флоренции меняется в мою пользу и скоро я сумею туда вернуться.

— Я рада за вас всей душой.

— Да, но сейчас речь о другом, мадонна. Я лишь хотел дать понять, что мне лучше всех известно, каково это — оказаться чужаком в городе, для которого ты так много сделал. А ваш брат, как я уже упоминал, сделал даже слишком много для этого логова неблагодарных глупцов, которое являет собой Рим. Но хочу обратить ваше внимание: иногда лучше не встать лицом к лицу с противником, а покинуть поле боя, выждать и вернуться победителем в более подходящий момент. Вот почему я позволил себе продумать некий план того, как осуществить побег вашего брата и обеспечить ему надежное пристанище до тех пор, пока он не сможет вернуться на свое законное место в Вечном городе.

— В самом деле? — Полиссена не верила своим ушам. — Вы готовы помочь Габриэле?

— Мадонна, — ответил Козимо, приблизившись к ней, — как я сказал ранее, я уже начал действовать в этом направлении, а цель моего визита — поставить вас в известность о том, что я планирую делать дальше. По моему мнению, ваш брат — человек великого ума, способный вести за собой не только римлян, но и всех нас. Итак, вот мой план.

— Прошу вас, расскажите мне о нем, дорогой друг, я вся внимание.

— Несколько дней назад мои самые надежные люди встретились в Муджелло с доверенным лицом Франческо Сфорцы.

— Кондотьера, который служит у Филиппо Марии Висконти?

— Именно. Понимаю ваше удивление, — кивнул Козимо. — Вы опасаетесь, что он может действовать по указанию вашего злейшего врага — герцога Миланского, который объединился с семейством Колонна и всеми способами пытается лишить власти законного папу. Ваши сомнения резонны, но могу уверить вас, что хорошо знаю Франческо Сфорцу. Два года назад, когда он осадил Лукку по приказу Милана, я попросил его не переходить дорогу Флоренции. Не буду утомлять вас скучными деталями переговоров, но с того дня началась наша искренняя взаимовыгодная дружба. Мой план заключается в том, чтобы попросить Сфорцу бросить все свои силы на Орвието, оставив на некоторое время без внимания Рим. Таким образом, хотя миланцы формально останутся союзниками семейства Колонна, помешать побегу понтифика будет просто некому. Глава войска герцога Висконти закроет на это глаза. Более того, параллельно Сфорца отправит своих лучших людей на помощь вашему брату. Они переправят Габриэле по Тибру в Остию, к морю, а дальше понтифик уже будет в безопасности, — заключил он. На лице у Медичи мелькнула довольная улыбка.

Полиссена не знала, что сказать. Этот человек сделал гораздо больше, чем ее супруг, дож и вся Венеция. Если брату удастся спастись, то лишь благодаря Медичи.

— Мессер Козимо, у меня нет слов. Я до глубины души поражена вашими мудростью и щедростью. Я совершенно не ожидала ничего подобного и даже не знаю, как отблагодарить вас, не говоря уже о том, что организация подобной операции наверняка стоила вам целое состояние! Да, позвольте мне заплатить вам от имени моей семьи…

Козимо подошел еще ближе и взял Полиссену за руки:

— Мадонна, прошу вас! О деньгах не может быть и речи. Я уже сказал: это мой моральный долг — не допустить, чтобы папа оказался в руках семейства Колонна. Сфорца поддержит нас, а кроме того, в ожидании моего возвращения — поверьте, уже скорого — ваш брат может оставаться во Флоренции. Он будет принят как почетный гость в церкви Санта-Мария-Новелла. Мне больше ничего не нужно, клянусь вам. В этот раз все, кто друзья мне, и даже те, кто вовсе мне не друзья, сошлись во мнении: они будут рады видеть папу во Флоренции. Даже Ринальдо дельи Альбицци сообщил, что не возражает против приезда понтифика.

Полиссена не верила своим ушам.

— Мессер Медичи, вы добрый и честный человек, а потому рассудили совершенно справедливо: никто не должен так обращаться с папой римским.

Козимо восхищенно посмотрел на нее. Полиссена вытерла выступившие слезы и направила на него гордый, полный достоинства и твердости взгляд.

— Мой дорогой, дражайший друг, — продолжила она, — я не просто благодарю вас за визит, но от всей души надеюсь, что вы сможете задержаться в нашем доме как можно дольше. И я в любом случае намерена найти способ выразить вам мою безграничную признательность.

— Мадонна, я лишь исполнил свой долг, — повторил Медичи. — Ваш брат Габриэле представляет собой главный оплот духовности в нашем несчастном мире, погрязшем в братоубийственных войнах, вместо того чтобы поверить в силу единения и верховенство власти папы.

— Мессер, даже не знаю, как ответить на ваши благодеяния. Вы подарили мне надежду, о которой я уже и не мечтала. Послушайте, если вы не позволяете вернуть вам потраченные деньги, прошу хотя бы принять скромный дар в знак моей безграничной признательности. — Полиссена подошла к одному из стеллажей и сняла с полки книгу в кожаном переплете: — Зная вашу страсть к литературе и древним наукам, хочу вручить вам этот фолиант и надеюсь, что он придется вам по вкусу.

Козимо удивленно посмотрел на знатную венецианку:

— Мадонна, вам удалось разжечь во мне любопытство, которое мне не так уж часто доводится испытывать.

Полиссена улыбнулась, в глубине души уверенная, что Козимо де Медичи оценит ее подарок по достоинству. Для правителя Флоренции эта книга, пожалуй, была гораздо более ценной наградой, чем мешки золота или сундуки с драгоценностями.

— Очень рада слышать. Книга, которую я намереваюсь подарить вам, — «Антология» Стобея.

Козимо был поражен.

— Мадонна, теперь уже я должен выразить вам свою безграничную признательность. Нельзя и представить подарка лучше! Верно говорят, что Венеция — кладезь чудес!

Полиссена протянула фолиант правителю Флоренции, и тот взял подарок осторожно, словно хрупкое сокровище.

— Каким чудом удалось сохранить эту книгу до наших дней? Мой добрый друг Марсилио Фичино поможет мне лучше понять содержание сего ценнейшего труда, поскольку в совершенстве знает древнегреческий язык и философию. Но откуда вам так хорошо известны мои вкусы, мадонна?

— Ваша любовь к классической литературе давно известна далеко за пределами Флоренции. Или я ошибаюсь? Ну и, как вы сами сказали, Венеция — это кладезь чудес.

Козимо покачал головой:

— Нет-нет, вы не ошиблись. И советую вам впредь ни о чем не беспокоиться. Что касается пределов Флоренции, то я совершенно уверен, что скоро смогу вернуться туда. Да, меня изгнали, и справиться с Ринальдо дельи Альбицци будет не так-то просто, но я знаю, что народ ждет моего возвращения. Как я уже говорил вам, надеюсь, это случится в ближайшее время. Видите ли, признание и успех похожи на жернова мельницы: если они раскрутятся, их не остановишь. Так что у меня есть основания верить, что и ваш брат однажды вернется в Рим победителем, но пока надо позаботиться о его спасении. В любом случае доверьтесь мне. Все уже подготовлено, и раньше, чем вы можете себе представить, ваш брат прибудет во Флоренцию целым и невредимым.

Полиссена улыбнулась. Слова Медичи действительно вернули ей надежду.

— Благодарю вас, — с чувством произнесла женщина. — Теперь, полагаю, вы хотите отдохнуть.

— На самом деле я собирался покинуть вас.

— Как же? — спросила Полиссена. — Вы не останетесь?

— Не сегодня. Но если вы не против, я буду счастлив навестить вас снова.

— В любой момент. Знайте, что двери нашего дома всегда открыты для вас.

— Вы слишком любезны, это огромная честь для меня.

— Это для меня честь видеть вас здесь, — ответила дама. Затем она хлопнула в ладоши, и в тот же миг появились двое нарядных пажей. — Проводите мессера Козимо, куда он прикажет.

Медичи поклонился и поцеловал руку Полиссены.

— Сейчас, мадонна, мы можем только ждать и молиться, — сказал он, — но вот увидите, все очень скоро разрешится.

Она испытующе посмотрела на Козимо. На миг излучаемое им спокойствие словно подернулось легкой рябью. Это длилось лишь мгновение, но не укрылось от взгляда Полиссены: в глубине души Медичи все-таки волновался.

На прощание гость кивнул, успокаивая ее, и направился к выходу.

Глядя ему вслед, Полиссена не могла совладать с тревогой: ей очень хотелось верить, что план Козимо осуществится, несмотря на неуверенность, которая мелькнула в его взгляде и теперь грозила преследовать по ночам и саму Полиссену.

Оба слишком хорошо знали: любой побег, даже продуманный до мельчайших деталей, всегда легче проходит в теории, чем на практике.

ГЛАВА 39 БЕГСТВО

Папская область, базилика Святой Марии в Трастевере

Как же низко он пал.

И каким далеким казался теперь тот день, когда он принимал у себя Звеву Орсини и Кьярину Конти! Тогда он поверил им и до сих пор не сомневался, что женщины действовали из лучших побуждений. Несмотря на случившееся, понтифик не мог себе представить, что они могли столь хладнокровно обмануть его. В общем-то, в их словах была правда: Сальваторе Колонна так и не объявился; по всей видимости, он сбежал из Рима. Или же кто-то избавился от него? Может, его прикончил настоящий убийца Стефано? А потом ловко использовал его вдову и мать в своих целях? Понтифику было совершенно ясно, какой именно злой гений мог стоять за подобной бесчестной игрой.

Тем не менее поначалу папа, поверив словам Звевы и Кья-рины, ослабил бдительность по отношению к семье Колонна, и это оказалось непростительной ошибкой.

Теперь он вынужден был скрываться в зловонных переулках района Трастевере, словно призрак. В платье простого дьякона, ежеминутно опасаясь за свою жизнь, Евгений IV прятался здесь вместе с горсткой людей, пребывающих в еще большем отчаянии, чем он сам. Впрочем, они повели себя как настоящие герои.

Рим.

Габриэле одновременно ненавидел и любил этот город. Наверное, только такие противоречивые чувства и можно было к нему испытывать. Сначала Рим возвел Кондульмера на престол, а потом сам же отобрал у него все. Как капризная возлюбленная. Или, скорее, корыстная уличная девка.

Папа сложил ладони, бормоча слова молитвы. Потом поднял взгляд к правому нефу церкви. Там в нише хранились пыточные инструменты, которые когда-то использовали против святых и мучеников: цепи, железные грузы, камни. Поговаривали, что там был и булыжник, который привязали на шею святому Калликсту, прежде чем утопить его в колодце у церкви неподалеку отсюда.

Габриэле с трудом сглотнул; в горле стоял ком, словно туда тоже засунули камень, стремясь задушить понтифика. Он до крови закусил губу. Нельзя поддаваться панике, нужно сохранять достоинство и мужество, как он всегда поступал в самых тяжелых ситуациях.

Папа по-прежнему пребывал в странном состоянии — страх сменялся воодушевлением, и наоборот, — когда кто-то легко тронул его за плечо.

Кондульмер повернулся и увидел своего кузена Антонио — одного из немногих, кто остался с папой даже в этот тяжелый момент, когда почти все от него отвернулись.

— Пора, Габриэле, они прибыли! Дальше наши пути расходятся. Я надеюсь, что мне удастся вновь увидеть и обнять вас и Полиссену. Я узнал, что на днях она встретилась с Козимо де Медичи.

— В самом деле?

— Ваша сестра — необыкновенная женщина, и правитель Флоренции оценил ее по достоинству. Медичи находится в изгнании в Венеции, но именно он подготовил план вашего побега. Официально, конечно, он не имеет к этому никакого отношения и собирается приписать все заслуги Флорентийской республике, чтобы вы могли спокойно прибыть в этот город, ведь сам Медичи пока не может там показаться. Впрочем, говорят, скоро он вернется в Тоскану триумфатором и сможет обнять вас, как и ваша сестра.

Слова кузена бальзамом легли на сердце Габриэле. Антонио отлично понимал его чувства, а потому улыбнулся. Драгоценный Антонио! Все эти годы он был его правой рукой и теперь жертвовал всем ради его спасения.

Габриэле крепко обнял кузена.

— Значит, кое-какие союзники у нас все-таки остались? — спросил он напоследок.

— Именно. А теперь идите, — поторопил кузен, не размыкая, однако, объятий.

Габриэле первым разжал руки и двинулся вперед, к центру церкви. Там его уже ждали несколько человек, одетых в форму городской стражи.

— Ваша светлость, — обратился к папе тот, кто казался главным в отряде, — меня зовут Лоренцо Маттеуччи, но все знают меня по армейскому прозвищу Браччо Спеццато. Я служу Франческо Сфорце, он поручил мне доставить вас в целости и сохранности во Флоренцию. Если будете беспрекословно меня слушаться, есть шанс, что дело увенчается успехом. Вы готовы? — спросил он, не желая терять времени.

Взгляд этого крепкого широкоплечего мужчины был острым, будто стальное лезвие.

— Жду ваших указаний, — ответил папа.

— Прежде всего попрошу вас надеть вот это, — сказал Браччо Спеццато, протягивая ему длинный серый балахон с капюшоном, белым воротником и колокольчиком, привязанным к поясу. — Одежда больного проказой отпугнет любопытных, — пояснил он. — Мы же постараемся остаться незамеченными благодаря форме гвардейцев, — добавил Браччо, указывая на своих людей. — Ну и темнота нам поможет, надеюсь.

Пока Габриэле переодевался, Браччо Спеццато давал инструкции солдатам:

— Сканнабуэ, ты пойдешь впереди и будешь проверять путь. Вы трое прикрываете нас сзади. А теперь, если его святейшество готов, я бы тотчас отправился к причалу.

Оказавшись на улице, Габриэле вздрогнул. Ночь выдалась холодная, а площадь, продуваемая ледяным ветром, казалась угольно-черной.

Браччо Спеццато шел рядом с понтификом. Солдат во главе отряда держал в руке фонарь и старался хоть как-то осветить дорогу. Остальные трое держались сзади.

Группа решительно двинулась вперед, пересекла площадь и, оставив за спиной церковь Святой Марии в Трастевере, отправилась в сторону моста Систо. Габриэле разглядел темную громаду базилики Святого Лаврентия.

В такт шагов маленького отряда раздавался звон колокольчика на веревке, обвязанной вокруг пояса Габриэле.

Они свернули в переулок Чинкуе, и тут человек, шедший впереди, подал знак. Браччо Спеццато жестом приказал всем остановиться.

— Дозорный отряд, — прошептал Сканнабуэ.

— Продолжаем идти, — решил Браччо. — Иначе вызовем подозрения.

Беглецы осторожно двинулись дальше. Но не успели они дойти до конца переулка, как нос к носу столкнулись с двумя городскими стражниками.

ГЛАВА 40 СФОРЦА, МЕДИЧИ И КОНДУЛЬМЕР

Папская область, район Трастевере

Гвардейцы заметили Габриэле и его сопровождающих.

— Боже ты мой, прокаженного ведете! — воскликнул один из них. — И куда это вы его в такое время?

— К госпитальерам Святого Духа, в Борго, — с готовностью ответил Браччо Спеццато, не останавливаясь.

Ему совершенно не хотелось продолжать опасный разговор, и он надеялся, что уверенный тон, которым он привык отдавать команды, избавит группу от дальнейших расспросов. Кроме того, он и сам родился в Риме, а потому его выговор не должен был насторожить стражников.

Однако один из патрульных явно хотел поболтать:

— А где вы его нашли?

— Да тут бродил, неподалеку, — ответил Браччо Спеццато.

Но теперь его ответ прозвучал менее уверенно. Поняв это, Спеццато приготовился к худшему.

Заметив, что странный отряд не собирается останавливаться и, по всей видимости, намерен избежать разговора, второй стражник, прежде хранивший молчание, грубо окликнул Браччо:

— Эй вы! Что-то не помню вашего имени, да и вообще ни разу не видел вас в гвардии.

Тем временем отряд уже подошел к стражникам почти вплотную. Браччо молча выхватил из-за пояса нож и так быстро воткнул его в горло гвардейцу, что тот даже не успел вскрикнуть. Замахав руками, стражник попытался дотянуться до нападавшего, но не смог и замертво рухнул на землю. Второй гвардеец выпучил глаза, начал было кричать и вытаскивать меч из ножен, но Сканнабуэ уже оказался у него за спиной. Зажав рукой рот солдату, он решительно воткнул жертве кинжал между лопаток.

Тем временем Браччо Спеццато подхватил под мышки первого гвардейца и оттащил в темный угол переулка. Сканнабуэ отволок туда же второго.

— Вы трое, — сказал Браччо, повернувшись к остальным своим людям, — займитесь трупами.

Габриэле Кондульмер потрясенно смотрел на происходящее из-под капюшона.

— Простите меня, ваше святейшество, это все делается для высшей цели, — пробормотал доверенный человек Франческо Сфорцы, но Евгений IV не мог вымолвить и слова в ответ.

— Нужно идти, — продолжил Браччо. — Лодка уже стоит на якоре в излучине Тибра. Надо поторопиться, иначе все пропало. — Он сорвал колокольчик с пояса понтифика. — Лучше его выбросить, а то это штука приведет нас прямиком на виселицу.

Затем Браччо подхватил папу под руку и быстрым шагом двинулся дальше. Сканнабуэ обогнал их и вновь возглавил отряд. Троица двинулись по темным ночным улицам.

Габриэле с удивлением замечал, как иногда в темноте мелькают огни, которые тут же удалялись, стоило путникам показаться в свете уличного фонаря. У Сканнабуэ в руке тоже был факел, и пламя плясало в ночном воздухе, словно блуждающий огонь, указывающий дорогу. Стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием и шагами Браччо Спеццато.

Кондульмер и сам начинал задыхаться. Он мечтал о минуте отдыха, но понимал, что это невозможно. Нужно идти до конца.

Троица уже шла по берегу Тибра. До них доносилось журчание воды. Габриэле показалось, что он разглядел какой-то силуэт впереди, но он не был уверен, пока в ночной тишине не раздался шепот:

— Кто идет?

Браччо Спеццато не растерялся.

— Скажите пароль! — приказал он.

— Сфорца, Медичи и Кондульмер, — тут же прозвучал ответ.

— Отлично! Подходите смело.

Раздались шаги, и вскоре в свете факела Сканнабуэ папа увидел огромного верзилу.

— Я Франческо Рифреди, лодочник, — пробасил тот.

— Значит, вы знаете, что нужно делать, — ответил Браччо Спеццато. Затем обратился к Габриэле: — Ваше святейшество, простите за все ужасы и странности этой ночи, но прошу вас, доверьтесь нам. Мы стараемся ради вашей безопасности. Лодочник понесет вас на плечах, чтобы вы не поскользнулись на причале, он-то знает эту дорогу как свои пять пальцев. Мы будем держаться сзади, чтобы дать отпор, если кто-то попытается помешать вам по пути к лодке.

Через секунду понтифика подхватили невероятно сильные руки, и он оказался за спиной у лодочника. С надвинутым на глаза капюшоном Габриэле почти ничего не видел в темноте. Он безвольно болтался в воздухе, а гигант тем временем быстро преодолел расстояние до причала и легко перешагнул через борт лодки.

Следом за ним, запыхавшись, подоспели двое сопровождающих.

— Отвяжите канаты, а я пока спрячу нашего пассажира, — сказал лодочник. — Ваше святейшество, сейчас я опущу вас вниз.

Папа вновь почувствовал под ногами твердую поверхность. Судя по качке, они находились в трюме лодки. Габриэле пошатнулся, но лодочник подхватил его железной рукой.

— Давайте я вам помогу. Ложитесь здесь, под палубой. Простите, но на всякий случай придется накрыть вас щитом. Может, это и лишнее, но лучше не рисковать: ваша жизнь слишком ценна.

Кондульмер испуганно кивнул.

Без возражений, помня об обещании, которое он дал Брач-чо Спеццато, папа растянулся на животе. Через мгновение он услышал, как лодочник прилаживает поверх огромный железный щит, а потом, судя по звуку шагов, гигант покинул трюм. Габриэле закрыл глаза и положился на волю Божью.

Время, которое он оставался недвижим, показалось вечностью. Напряжение и страх сдавили Габриэле грудь и не давали забыться сном.

Внезапно папа услышал громкие удары. Он не понял, что происходит, но на лодку будто обрушился град из камней. Пугающий стук не прекращался, а потом к нему присоединились нечеловеческие вопли, доносившиеся откуда-то издалека. По шее Габриэле скатилась капля холодного пота. Он дрожал как в лихорадке, а глухие звуки ударов раздавались снова и снова. Папа обратился с мольбами к Господу. Выдержит ли лодка?

Когда казалось, что деревянное судно вот-вот разлетится в щепки, удары прекратились так же внезапно, как начались. Кондульмер перевел дух, благодаря Бога. Он уже представлял себе, как вода наполнит лодку, а ему, запертому как мышь в мышеловке, останется лишь захлебнуться и умереть.

Но крепкое дерево выдержало, и вокруг снова воцарилась тишина.

Габриэле оставалось лишь надеяться, что на палубе остались выжившие.

Он закрыл глаза и стал молиться, чтобы Господь спас его из этого кошмара.

ГЛАВА 41 ПИРАТ

Средиземное море, неподалеку от порта Чивитавеккья

Он оказался в руках человека по имени Винчителло д’Искья, который, откровенно говоря, был обычным пиратом. Уже одна его внешность не обещала ничего хорошего: слипшиеся темные волосы, задубевшая от солнца кожа, поношенная одежда, перехваченная поясом, к которому крепилась пара здоровенных ножей, — словом, все в облике д’Искьи давало понять, что этот человек живет грабежом и разбоем. Впрочем, как и положено настоящему морскому волку, Винчителло особенно не старался скрыть свой род занятий — напротив, с удовольствием хвастался тем, сколько человек ограбил и убил, сопровождая свои жуткие рассказы громким хохотом, почти всегда переходившим в кашель.

От хриплого голоса и бешеного взгляда зеленых, как у ящерицы, глаз капитана судна Габриэле Кондульмера бросало в дрожь. Словно подтверждая его худшие подозрения, гребцы под палубой и моряки наверху обладали столь жестокими физиономиями, украшенными шрамами, что сразу становилось ясно: это самое низкопробное портовое отребье Средиземноморья. Папа от души надеялся, что Винчителло хотя бы хорошо заплатили. Браччо Спеццато пообещал, что корабль возьмет курс на Пизу, а оттуда они отправятся во Флоренцию, где его ждут с распростертыми объятьями благодаря союзу с Венецией и содействию Франческо Сфорцы. Однако понтифик сильно сомневался в успехе дела.

Корабль, на котором они плыли, был небольшим, с дюжиной скамей для гребцов, вытянутой палубой и двумя мачтами с прямыми парусами. Габриэле, конечно, не особенно разбирался в кораблях, но он вырос в Венеции, на море, а потому знал, как выглядит бригантина. По виду той, где он находился, сразу было понятно, что она способна развивать большую скорость, а это еще раз подтверждало, что Винчителло привык быстро перемещаться по морям. Несколькими часами ранее помощник капитана отвел понтифика в трюм и указал ему на койку, кишащую вшами, — видимо, самое роскошное ложе на судне. Впрочем, Габриэле с благодарностью принял предложение и растянулся на матрасе, набитом соломой. Некоторое время он проспал, а теперь снова вернулся на палубу и уставился на темно-синие волны с белыми гребнями пены.

Подошел Браччо Спеццато:

— Ну как, ваше святейшество, удалось немного отдохнуть?

— Мой дорогой друг, я вынужден признаться, что страх, пережитый две ночи назад, когда я прятался под щитом в трюме лодки, да и весь этот невероятный побег, который, как вы прекрасно знаете, еще не окончен, не дают мне забыться спокойным сном.

Браччо Спеццато кашлянул.

— Понимаю, ваше святейшество, но ситуация была крайне опасной.

— Я знаю.

— Вы слышали удары: это люди братьев Колонна принялись закидывать лодку камнями, когда мы приблизились к Остии.

— Ах, вот оно что.

— В любом случае, прошу вас, поверьте, опасность миновала. К девятому часу мы будем в Пизе, а там уже ждет отряд, который проводит нас до Флоренции.

— Наконец-то!

— И там вы будете в безопасности.

— Вы уверены?

— Конечно. Ваш добрый друг Джованни Мария Вителлески, епископ Реканати, уже подготовил жилье для вас и ваших верных соратников, которые присоединятся к вам через несколько недель.

— Где же?

— Вам выделят покои в церкви Санта-Мария-Новелла.

Эта новость невероятно понравилась папе.

— Флоренция и Венеция. И Франческо Сфорца. Все они на моей стороне. А как же герцог Миланский?

— Думаю, Филиппо Мария Висконти сейчас занят поддержкой Альфонсо Арагонского. Даже поняв, что Сфорца затеял собственную игру, он все равно не сможет отвлечься от решения вопроса престолонаследия в Неаполитанском королевстве. В некотором смысле у герцога связаны руки. Нам стоит воспользоваться моментом.

— Я обязательно вознагражу Франческо Сфорцу за его содействие. Хоть меня и выгнали из Рима, я все-таки папа и смогу наделить вашего военачальника владениями и титулами.

— Он будет вам благодарен, — кивнул Браччо.

— Конечно, если удастся добраться до Пизы.

— Боитесь, что Винчителло не сдержит слова?

— Вас это удивляет? Взгляните на него, — сказал понтифик, указав на капитана корабля.

Винчителло стоял на полубаке с весьма лихим видом. В руке у него была бутылка, а если судить по раскатам хохота кучки матросов, собравшихся вокруг него, капитан снова бахвалился своими приключениями.

Браччо Спеццато вздохнул.

— Понимаю, он вам не нравится, но старый пират соблюдает кодекс чести: раз ему заплатили, он сдержит обещание.

— Значит, ему заплатили? — спросил понтифик.

— И весьма щедро.

— Но кто? Моя семья? — поинтересовался Габриэле, всей душой надеясь вскоре вновь увидеть свою сестру Полиссену.

— Насколько я знаю, это тоже взял на себя Козимо де Медичи. Кстати говоря, он сейчас находится в Венеции.

— Тогда он наверняка виделся с моей сестрой!

— Весьма вероятно.

— Полиссена… — прошептал Габриэле, и его голос дрогнул от нахлынувших чувств.

Внезапно с мостика раздался крик впередсмотрящего:

— Земля! Земля!

Тут же зазвучали приказы, и моряки начали взбираться по вантам. Гребцы, должно быть, ускорили темп, потому что бригантина понеслась по волнам намного резвее.

— Пиза, — произнес Браччо Спеццато.

— Пиза… — не веря своим глазам, повторил папа.

ГЛАВА 42 НА ГОЛУБЯТНЕ

Миланское герцогство, замок Порта-Джовиа

Филиппо Мария Висконти был вне себя от ярости: он чувствовал, что теряет власть над Франческо Сфорцей, как в свое время и над Карманьолой. А ведь он пообещал кондотьеру руку собственной дочери! После долгого периода ожидания и жалоб на скудное жалованье будущий зять наконец решился и, следуя приказу герцога, отправился в военный поход. Капитан разгромил Анконскую марку и оказался под стенами Орвието. Однако там, на границе с Папской областью, Сфорца остановился. Герцог держал в руках письмо, подтверждающее худшие подозрения: один из его шпионов сообщал, что кондотьер, вместо того чтобы идти в атаку на Рим, медлит, обеспечивая тем самым благополучный побег Евгения IV.

Папа не только покинул Вечный город, уплыв на лодке по Тибру, но и добрался до Остии, оттуда — до Чивитавеккьи, а затем сел на корабль, идущий в Пизу. А Сфорца и пальцем не шевельнул, чтобы остановить беглого понтифика. Что же до братьев Колонна, то они в который раз показали себя ни на что не годными остолопами.

И вот теперь понтифик, вероятно, уже на всех парусах мчится к безопасному порту Пизы, где его поджидают флорентийцы — вечные враги герцога.

— Проклятье! — процедил Висконти, стирая ладонью выступивший на лбу пот.

Значит, и Сфорца решил отвернуться от него! И все из-за проклятого папы-венецианца, которого поддержали его неизменные друзья из Флоренции.

Наверняка тут не обошлось без Козимо де Медичи! Где еще, как не в его банке, можно найти столько денег, чтобы оплатить хитроумный побег? И у банка есть представительство в Риме! Как могли Колонна упустить из виду Медичи с его огромным состоянием? Неужели они верили, что изгнание в Венецию может остановить властолюбивого флорентийца? Если они и правда так считали, значит, они еще большие идиоты, чем он думал. Ведь Флоренция и Венеция — давние союзники!

Герцога мутило от злости. Он прислонился к каменной стене. Что же теперь делать? Конечно, Сфорца — не единственный его кондотьер. Никколо Пиччинино ничуть не хуже и к тому же рвется в бой, но дело-то не в этом! Сфорца должен жениться на дочери Висконти. Получается, вояка обманул герцога по всем фронтам? Когда Пьер Кандидо Дечембрио предложил Филиппо Марии выбрать кондотьера своим преемником, тот поверил, что это хорошая идея. Даже теперь — вот ведь насмешка судьбы — он продолжал так считать.

Однако в глубине души Висконти знал, что его провели, как последнего простака. Евгений IV в самом деле ускользал из его сетей, и помешать этому уже не представлялось возможным.

Жара стояла невыносимая, и герцог почувствовал, что задыхается. Он рванул ворот дублета, с трудом переводя дух. Грудь Филиппо Марии тяжело вздымалась.

Голубятник, передавший герцогу письмо, видел, как Висконти судорожно ловит ртом воздух, еле держась на ногах. Посланник остался неподалеку и наблюдал, как герцог злится, читая доставленные новости. Видно было, как его трясло от возмущения и ненависти к человеку, упомянутому в сообщении. Заметив, что Филиппо Мария стал падать, ломая ногти о каменную стену в попытке удержаться на ногах, голубятник сообразил, что дело плохо, и ловко подскочил, успев подхватить герцога в тот самый момент, когда усталые больные ноги властителя Милана окончательно подкосились и он потерял сознание.

Ужасная жара вкупе с плохими новостями сломили его.

— Гвардия! — заорал голубятник. — Гвардия! — повторил он, перекрикивая нарастающий шум, создаваемый перепуганными птицами. — Гвардия! — воскликнул он в третий раз и наконец услышал торопливые шаги по ступеням башни.

Через мгновение появились два запыхавшихся гвардейца. — Нужно спасать герцога! — вскричал голубятник. — Помогите мне отнести его вниз.

Он подхватил Филиппо Марию Висконти под руку, а один из гвардейцев — под другую.