Семь престолов

ГЛАВА 99 ПОЛУМРАК

Миланское герцогство, дворец Бролетто-Веккьо

Бьянка Мария ужасно беспокоилась. Вот уже два дня Франческо был совсем плох, болезнь не отпускала его. Больше всего опасений вызывал даже не сильнейший отек ноги, которая к тому времени уже обрела цвет красного вина и размеры свиного окорока, а странная жидкость, сочившаяся из плоти. Врачи ничего не могли с этим поделать.

Герцог совсем ослабел, ужасная боль приковала его к постели, но гораздо сильнее Франческо мучило унизительное ощущение собственной беспомощности, и это подавленное состояние окончательно лишало его сил бороться.

Бьянка Мария знала, как тяжело ее супругу смириться со своим недугом. Осознание того, что он превратился в обессиленного и беззащитного старика, подкосило Франческо. Для истинного воина нет ничего хуже физической слабости, а кроме того, невозможность свободно двигаться напоминала ему о Филиппо Марии Висконти. Это герцогиня тоже понимала, хотя, конечно, муж, щадя ее дочерние чувства, никогда не позволил бы себе подобного сравнения.

Сегодня Бьянка Мария проснулась в холодном поту, ужасно напуганная. Ей снилась мать. Смерть Аньезе в прошлом году стала для герцогини тяжелым ударом. Внезапно она почувствовала себя одинокой и потерянной.

Это ощущение никак не покидало Бьянку, и вскоре она оказалась перед дверью в комнату Франческо.

Повинуясь ее приказу, гвардейцы пропустили герцогиню к супругу.

Внутри Бьянка Мария почувствовала сладко-горький запах разложения, испорченного мяса.

Запах смерти.

Не зная почему, еще ничего не разглядев, она поняла, что по ее щекам текут слезы.

В полумраке виднелась голова Франческо, утонувшая в подушках. Бьянка могла различить темную плотную массу его волос, почти полностью сохранивших свой черный цвет. Она отдернула кисейные занавески, и бледное, еще зимнее солнце осветило комнату слабыми лучами.

Бьянка Мария приблизилась к кровати супруга, чувствуя, как ужас сжимает ей горло. На несколько шагов ушла целая вечность. Она боялась прервать это ожидание и увидеть ужасную правду, как будто лишняя минута сомнений могла продлить Франческо жизнь.

Слезы полились из глаз еще сильнее. Бьянка Мария всхлипнула и зажала рот рукой.

— Франческо, — прошептала она.

Герцог не отвечал.

— Франческо, — повторила Бьянка Мария слабым голосом.

Ответом ей была ледяная тишина.

Теперь она ясно увидела, что муж не дышит: его грудь больше не поднималась.

Герцогиня сунула руку под тяжелые одеяла, она искала сердце. И, поняв, что оно больше не бьется, почувствовала, что теряет сознание.

Франческо Сфорца, герцог Миланский, был мертв.

ГЛАВА 100 КРОВЬ И ДОЖДЬ

Савойское герцогство, долина Ченискья, неподалеку от Новалезского аббатства

Его отец умер. Эта новость билась в висках в ритме бешеного галопа лошади, на которой он несся в сопровождении охранного отряда. Гаспаре да Вимеркате настоял, чтобы Галеаццо Мария позаимствовал одежду у одного из слуг Антонио да Пьяченцы, своего казначея. Так его труднее было узнать.

Они скакали во весь опор от самого двора короля Франции Людовика XI, откуда выехали, едва усталый гонец, по-видимому загнавший свою лошадь, чтобы добраться быстрее, сообщил печальную весть. Теперь они повторяли его путь в обратную сторону. Мать, собственноручно написавшая письмо, была убита горем, и Галеаццо Мария спешил к ней.

Посоветовавшись с Гаспаре, он решил ехать по дороге, ведущей через Альпы. Так они надеялись не попасть в когти к савойцам. Амадей IX, подстрекаемый своей тетей Марией, имел немало причин ненавидеть династию Сфорца, не в последнюю очередь потому, что именно Франческо помешал им в свое время захватить власть над Миланским герцогством.

Галеаццо Мария и его люди уже второй день скакали без остановок. Их лошади были измучены и блестели от пота, несмотря на холодный ветер. На губах животных выступила пена. Дорога через Альпы оказалась полной опасностей, многие участки были покрыты снегом, и часто приходилось спешиваться, чтобы кони не переломали себе ноги.

— Держитесь! — крикнул Гаспаре, стараясь не обращаться к Галеаццо Марии напрямую, чтобы не выдать его присутствие в отряде. — Мы уже проехали большую часть пути.

Рыцари переглянулись. До границы герцогства оставалось совсем немного, они уже приближались к Сузе. Но именно в этот момент воздух прорезала стрела, воткнувшаяся в грудь одного из тех, кто скакал рядом с Галеаццо Марией.

— Нас атакуют! — закричал Гаспаре.

Среди ледяных капель дождя и порывов ветра в воздух взмыл вихрь железных арбалетных болтов.

Снаряды со свистом проносились вокруг, миланцы едва успели хоть как-то закрыться щитами. Атака была слаженной и неожиданной. Вокруг раздавались отчаянные крики тех, кто не сумел защититься от града стрел.

Двое рыцарей повалились на землю. Еще один откинулся назад, соскользнул с лошади, но не смог высвободить ногу из стремени, и конь поскакал, волоча его за собой.

Галеаццо Мария в ужасе оглядывался по сторонам: непонятно каким образом, но нападавшие явно знали, кто он такой.

Тем временем показались люди, одетые в черное, кто на лошади, кто без. Они мгновенно окружили Сфорцу и его солдат, сбежавшись одновременно со всех сторон.

— Гаспаре! — закричал Галеаццо Мария. — Прорываем окружение и бежим к той церкви. — Он указал на здание вдалеке, едва различимое из-за дождя. Затем он из всех сил воскликнул: — Сфорца!

В ответ раздался дружный хор голосов. Рыцари обнажили мечи и послали лошадей в отчаянный галоп, надеясь прорвать кольцо неприятеля, ощетинившегося клинками.

До крови ударив шпорами своего коня, Галеаццо Мария разогнался как мог. Он надеялся, что его вороной жеребец сметет любого, кто окажется у него на пути. Враги в черном неумолимо приближались. Подъехав на расстояние удара, Сфорца дважды с силой рубанул мечом. Во все стороны брызнула кровь, но обращать внимание на это было некогда. Галеаццо Мария продолжал нестись вперед, не отрывая глаз от двери церкви — единственной цели этой безумной скачки.

Оказавшись у здания, он одним прыжком соскочил с коня, схватил его под уздцы и плечом толкнул массивную деревянную дверь, на его счастье оказавшуюся незапертой. Сфорца вбежал внутрь, таща за собой лошадь. Копыта стучали по полу, эхом отдаваясь в пустых нефах церкви. Галеаццо Мария спешился и, оставив коня успокаиваться, вновь кинулся к двери и распахнул ее. Он увидел Гаспаре да Вимеркате, несущегося во весь опор. Верный соратник был уже совсем близко, когда у его лошади подогнулись ноги: в нее попала пара арбалетных болтов.

Гаспаре прокатился по земле, быстро вскочил и побежал к двери, которую Галеаццо Мария продолжал держать открытой. Он тоже оказался внутри.

Через несколько мгновений к ним присоединились еще пятеро.

— Остался кто-нибудь? — спросил Сфорца.

— Нет, мессер, я последний, — отозвался Браччо Спеццато. С годами его борода окрасилась серебром, но старый солдат был по-прежнему крепок и не спешил умирать.

— Тогда закрываем дверь! — воскликнул Галеаццо Мария. — Помогите мне запереть ее.

Он и двое его людей подхватили огромную деревянную балку и разместили поперек двери, чтобы не дать врагам ворваться внутрь.

— А теперь что? — спросил Гаспаре.

— Теперь будем ждать. Думаю, наши враги захотят представиться.

Будто в подтверждение его слов, снаружи на дверь обрушился град яростных ударов.

— Откройте! — заорал кто-то.

— А вы отпустите нас! — крикнул в ответ Браччо Спец» цато.

Снаружи послышался хохот, почти сразу же оборвавшийся.

— Мы знаем, кто вы! — сказал первый голос.

— И кто же? — продолжил Браччо Спеццато.

— Галеаццо Мария Сфорца и его охрана!

Браччо Спеццато и Гаспаре да Вимеркате посмотрели на молодого герцога. Подозрения подтверждались: ждали именно их. И, скорее всего, нанял этих людей Амадей IX.

— Кто вас послал? Герцог Савойский? — спросил Галеаццо Мария, уставший от маскарада, который оказался совершенно бесполезным.

— Здесь мы задаем вопросы! — продолжил все тот же противный низкий голос.

— Проклятье! Хотите денег? У меня их полно, — настаивал Галеаццо Мария.

— Ваши деньги нам не нужны, мессер, — раздалось в ответ.

— Ничего другого мы вам не предложим! — яростно воскликнул герцог.

— Посмотрим. Рано или поздно вам придется сдаться.

Галеаццо Мария хотел было ответить, но Браччо Спеццато сделал ему знак молчать.

Они хранили безмолвие, пока по звукам не стало понятно, что бандиты отошли от двери.

— И что теперь? — спросил герцог.

— Теперь мы в ловушке, ваша светлость, — ответил Гаспаре да Вимеркате.

— Но, может, все не так плохо, — вмешался Браччо Спеццато.

— Что вы имеете в виду, друг мой?

ГЛАВА 101 ГАСПАРЕ ДА ВИМЕРКАТЕ

Савойское герцогство, долина Ченискья, неподалеку от Новалезского аббатства

Разглядеть незаметную дверь удалось не сразу, но она оказалась достаточно большой, чтобы мог пройти человек, ведущий под уздцы коня. А важнее всего было то, что она располагалась в самом конце поперечного нефа церкви, рядом с небольшой капеллой в апсиде.

Знали ли об этой двери их преследователи? Галеаццо Мария понятия не имел, но попробовать стоило.

— Кто готов сесть на моего коня и мчаться в Милан, чтобы рассказать моей матери о том, что произошло? — спросил герцог. — Она найдет решение, я уверен.

— Я поеду, — ответил Гаспаре да Вимеркате. — Пусть с вами останется столь опытный воин, как Браччо Спеццато, ваша светлость. Да и как наездник я лучше всех.

— Вы уверены?

— Абсолютно, — отозвался Вимеркате. — Подождем темноты.

— Уже недолго осталось, — заметил Браччо Спеццато. — Смеркается.

Дверь отворилась, и ледяной воздух ворвался в церковь, заставив их вздрогнуть. Галеаццо Мария и Браччо Спеццато убедились, что вокруг никого нет. Не видно было ни факелов, ни фонарей. Разбойники, что напали на них, похоже, не знали о существовании потайной двери.

Гаспаре вышел из церкви как можно тише, ведя за собой вороного жеребца герцога. Галеаццо Мария старался успокоить животное, поглаживая его бок. Все шло как нельзя лучше.

Вимеркате медленно взобрался в седло.

Дождь тем временем прекратился, на небе сияла огромная полная луна — круглая, желтая и сверкающая, будто золотой дукат.

Что-то, однако, испугало коня: он внезапно занервничал, громко заржал, поднялся на дыбы. Гаспаре да Вимеркате еле удержался в седле. Наконец при помощи герцога он смог успокоить животное, но савойские разбойники уже спешили на шум.

— Скорее, скорее, бегите! — крикнул герцог.

Вокруг слышались голоса, и пара бандитов показались неподалеку.

— Два арбалета, быстро! — приказал Галеаццо Мария.

Пока Гаспаре да Вимеркате удалялся, пустив коня во весь опор, Браччо Спеццато подбежал с двумя заряженными арбалетами.

Герцог выхватил один из них и прицелился. В лунном свете бегущие разбойники были отчетливо видны.

Галеаццо Мария выстрелил. Железный болт просвистел в воздухе и воткнулся прямо в горло одного из преследователей. Тот издал сдавленный хрип. Второй разбойник закричал:

— Тревога! Тревога! Они уходят!

И тотчас же второй снаряд, посланный Браччо Спеццато, угодил ему в спину.

Бандит рухнул на колени, а потом ничком повалился на землю.

Но остальные услышали его призыв, и вокруг появились новые угрожающие силуэты.

— Все внутрь! — закричал Галеаццо Мария.

Они быстро закрыли деревянную дверь и начали заваливать ее всем, что попадалось под руку: скамейками, стульями и церковной утварью.

Снаружи на дверь обрушились мощные удары, сопровождаемые криками и отчаянной руганью. Галеаццо Мария от всей души надеялся, что, пока они отвлекали внимание разбойников на себя, Гаспаре да Вимеркате смог оторваться от преследователей и сбежать.

Теперь им оставалось только ждать, надеясь выжить. Их спасение было в руках Гаспаре.

ГЛАВА 102 НА ПОМОЩЬ ГАЛЕАЦЦО МАРИИ

Миланское герцогство, дворец Бролетто-Веккьо

Гаспаре да Вимеркате скакал без остановки ночь, день и еще одну ночь. Наконец, совсем измотанный, миновав Кастелла-монте, Биеллу, Иврею и Новару, он оказался у стен Милана.

Въехав в город через ворота Порта-Верчеллина, он из последних сил добрался до дворца Бролетто-Веккьо. Стоявшие на страже гвардейцы сразу узнали Гаспаре и без промедления провели его к Бьянке Марии.

Вимеркате не сразу узнал герцогиню: горе невероятно иссушило и измучило ее. Бьянка Мария была в траурной одежде, ее глаза покраснели, волосы растрепались, на лбу пролегли глубокие морщины.

— Где мой сын? — сразу же спросила она.

— Ваша светлость, прежде всего примите мои соболезнования. Как только мы узнали о смерти герцога, то без промедления покинули французский двор и поспешили сюда. Мы поехали через Альпы, оттуда спустились к Сузе. Этот путь был выбран с одной-единственной целью — избежать встречи с людьми Амадея Девятого Савойского, но неподалеку от Но-валезского аббатства, в долине Ченискья, на нас напала банда разбойников. Мы спрятались в близлежащей церкви, но бандиты устроили настоящую осаду.

— Мой сын?! — кратко и в то же время гневно повторила Бьянка Мария.

— Он остался там вместе с другими и отправил меня передать сообщение. Но нужно торопиться.

— Мария! Будь она проклята! Не зря моя мать ее ненавидела.

— Они знали, по какой дороге мы поедем. Это наверняка люди из гвардии герцога Савойского!

— Вне всяких сомнений, Гаспаре. Теперь мы должны спасти Галеаццо Марию! Сколько времени у вас занял путь сюда?

— Я скакал две ночи и один день без остановок.

— Значит, у нас совсем мало времени! Вы готовы снова пуститься в путь? Простите, что прошу вас об этом, но я не знаю, к кому еще обратиться, у меня никого не осталось.

— Ваша светлость, только прикажите, и, если понадобится, я буду скакать, пока у меня сердце не разорвется.

— Благодарю вас, дорогой Вимеркате. Как бы то ни было, единственный, кто может сейчас прислушаться ко мне, это Антонио да Романьяно. Он всегда испытывал уважение к герцогу Милана и, в отличие от этого безумца Амадея Девятого, должен понять, что ждет Савойское герцогство, если хоть волос упадет с головы моего сына.

— Да, ваша светлость, я согласен с вашим планом.

— Примите ванну и отдохните пару часов, Гаспаре. Вас ждет серьезное испытание, — сказала Бьянка Мария, отпуская его.

Вимеркате удалился, и герцогиня, не теряя времени, села за письменный стол и взяла лист бумаги и перо.

Любезнейший мессер Антонио да Романьяно, я пишу к Вам с болью в сердце, вызванной кончиной моего супруга, Франческо Сфорцы, герцога Миланского. Причина, по которой я решила обратиться к Вам, однако, состоит в другом. Мне стало известно, что наемники герцога Савойского напали на моего сына Галеаццо Марию и его охрану неподалеку от Новапезского аббатства.

Можете себе представить, как напугало меня данное известие. Положение также усугубляет тот факт, что мой сын возвращался из Франции, куда он отправился, чтобы оказать помощь его величеству Людовику XI в войне против Карла Смелого.

У меня нет времени подробно останавливаться на этом вопросе, да это и ни к чему, но могу Вас уверить, что французский король едва ли будет рад узнать о том, какой прием оказали в Савойе его верному союзнику — новому герцогу Милана.

Я не намерена ни обсуждать причины подобного поведения, ни выяснять, почему банде разбойников вздумалось поджидать в засаде Галеаццо Марию. В настоящий момент мой сын и его люди заперты в церкви поблизости от Новалезского аббатства. Учитывая обстоятельства, я надеюсь, что Вы постараетесь убедить герцога Амадея IX решить этот вопрос.

Если этого не произойдет, боюсь, Савойю в самом скором времени ждет вооруженное столкновение с королем Франции и все вытекающие из этого последствия.

К этому, пожалуй, мне нечего добавить.

Бьянка Мария Висконти Сфорца, герцогиня Милана

Герцогиня перечитала письмо: кратко, прямо, убедительно. Она свернула лист и запечатала его сургучом.

Теперь оставалось только надеяться, что Галеаццо Мария продержится достаточно долго и что Антонио да Романьяно не забыл о ней.

ГЛАВА 103 ПАПСКИЙ ПРИМАТ

Папская область, дворец Барбо

Они находились в Зале карт, и Полиссена не могла отвести глаз от огромной карты мира, висевшей на стене. Вся комната поражала великолепием и роскошной обстановкой, так же как и предыдущая — Зал подвигов Геракла, где под деревянным кессонным потолком по всем четырем стенам тянулся невероятной красоты фриз, изображавший деяния мифологического героя.

В каждом зале можно было увидеть герб Пьетро Барбо: лев, стоящий на задних лапах, увенчанный кардинальской шапкой.

— Этот дворец станет символом влиятельности и могущества нашей семьи, матушка, — произнес Пьетро с нескрываемой гордостью. — Отсюда я буду выстраивать мою политику. Здесь вы королева Рима.

Полиссена покраснела и улыбнулась: покраснела, потому что чувствовала себя неловко среди такой чрезмерной роскоши, а улыбнулась, потому что была счастлива.

— Не переживайте, Пьетро, я привыкла довольствоваться и гораздо меньшим.

— Не сомневаюсь, матушка, вы очень скромны и наделены редчайшим умом и тактом. Однако Венеция больше не должна никого бояться. Вот почему я выбрал этот дворец рядом с церковью Святого Марка — чтобы ясно заявить о своей позиции. Я не намерен подчиняться власти концилиаристов, морочащих людям голову своими сумасбродными теориями. Также я не собираюсь уступать тем, кто желает дать преимущественные права на принятие решений коллегии кардиналов.

Я твердо решил вернуть примат понтифика как духовного главы, не жертвуя при этом и светской властью, которую всегда предполагала эта должность. Вот почему я работаю над тем, чтобы окружить себя людьми, которым могу безоговорочно доверять, и хочу устроить так, чтобы Джованни избрали кардиналом как можно скорее.

— Вашего племянника?

— Именно. Тогда и моей сестре Николозе больше не придется опасаться за свое будущее. Кроме того, как вы знаете, я уже назначил его аббатом монастыря Санта-Мария-ин-Сильвис в Сесто-аль-Регена. Чтобы дойти до статуса кардинала, я подготовил для него еще две комменды: Сан-Фермо-Пикколо в Вероне и монастырь Ди-Боско в Аквиле.

— Но ведь этими двумя монастырями прежде руководили вы!

— Верно.

— И вам не кажется, что это чересчур? — спросила Полиссена. Ей казалось, что эти решения слишком очевидно демонстрируют желание посодействовать родственнику.

— Вовсе нет! Разве не был понтификом мой дядя? И разве я не обязан ему своим положением? А я что должен делать? Бросить племянника на произвол судьбы? Никогда! Я делаю все это ради Кондульмеров и Барбо! Отец был бы доволен мной, надеюсь, и вы тоже.

— Конечно, — уступила Полиссена.

— Что же до моего кузена Марко, то его я сделаю кардиналом на следующей консистории, пока пусть побудет епископом в Венеции. И наконец, матушка, самое главное.

— Что же? — спросила Полиссена, слегка растерявшаяся от всех этих грандиозных планов.

— Хочу, чтобы вы стали моим личным советником. Поэтому прошу вас оставаться в Риме как можно дольше. Я подготовил этот дворец для вас. — Пьетро театральным жестом развел руки, будто желая охватить вею роскошную обстановку зала, в котором они находились.

Полиссена прижала руки к сердцу:

— В самом деле?

— Ну конечно! Кто справится с этой должностью лучше вас?

— Но я не думаю…

— Возражения не принимаются! — резко перебил понтифик. — Это уже решено.

Полиссена снова улыбнулась. Ей нравился решительный настрой Пьетро. Конечно, он очень любит выставлять себя напоказ и питает несколько чрезмерную страсть к роскоши. Но, с другой стороны, кто из нас без греха?

— В таком случае, — сказала Полиссена, — я выполню вашу волю, ваше святейшество.

— Я буду вам бесконечно признателен, — ответил Пьетро. — Вы не знаете, сколько ужасных интриг и заговоров здесь плетется.

— Могу себе представить. Потому и советую вам быть осторожнее.

— Именно для этого я прошу вас находиться рядом со мной. Не говоря уже о том, что я люблю вас так, как едва ли смогу любить кого-то еще.

Полиссена растроганно взглянула на него.

— Идите сюда, сын мой, — сказал она и, когда Пьетро подошел, заключила его в объятия.

— Если бы только Никколо видел нас сейчас, — заметила Полиссена.

— Он бы гордился нами, — ответил понтифик.

ГЛАВА 104 ОСВОБОЖДЕНИЕ

Савойское герцогство, долина Ченискья, неподалеку от Новалезского аббатства

Они ждали уже четыре дня и в буквальном смысле слова умирали от голода. В первую ночь пленники обошлись без еды, а наутро собрали вместе все свои скромные запасы: немного вяленого мяса, засохший хлеб, кусок колбасы и еще чуть-чуть всякой снеди.

У Браччо Спеццато была фьяска с вином, и некоторое время они убивали время, отпивая по глотку. Галеаццо Мария в основном оставался погружен в собственные мысли, опечаленный смертью отца, и только иногда разражался проклятиями в адрес горстки бандитов, державших их в осаде.

Так прошли первый день, вторая ночь и следующий день.

И вот молодой герцог сказал:

— Сейчас Гаспаре уже, наверное, доехал!

— Да, думаю, еще утром, — отвечал ему Браччо Спеццато.

— Сколько еще нам здесь ждать? Разумнее всего будет, если мать пришлет солдат нам на выручку.

— Но это развяжет войну.

— Ну и что? Что же ей нужно сделать, по-вашему?

— Представления не имею. Но мы должны набраться терпения, ваша светлость.

— Легко сказать, Браччо! Это в вас говорит спокойствие старости.

— А в вас — высокомерие юности, — резко ответил старый солдат. Он слишком много повидал на своем веку, чтобы потакать Галеаццо Марии.

Герцог замолк: он безгранично уважал этого человека, который столько лет был правой руной его отца. Легендарный Браччо Спеццато, выбравшийся из стольких передряг. Галеанцо Мария скрылся от всех в углу церкви, за алтарем.

После заката Спеццато и остальные солдаты уснули, но молодой герцог не сомкнул глаз до самого утра. Так прошла третья ночь.

На следующий день все хранили молчание: они были слишком голодны, чтобы разговаривать, и слишком ослаблены, чтобы мерить шагами пространство церкви. Браччо Спеццато не сводил глаз с двери, опасаясь возможного штурма. Снаружи то и дело доносились грубые раскаты хохота, но никто не пытался заговорить с пленниками: их явно решили оставить томиться взаперти.

Прошла четвертая ночь. На рассвете, однако, случилось нечто, заставившее разбойников переполошиться. Что-то или кто-то нарушил их покой.

В подтверждение этого раздался стук в дверь церквушки, а голос, совершенно не похожий на главаря бандитов, позвал герцога. Этот голос был им всем отлично знаком.

— Ваша светлость, это я, Гаспаре да Вимеркате! Выходите, вы спасены.

Галеаццо Мария подошел к двери и вопросительно посмотрел на Браччо Спеццато. А если это ловушка?

— Гаспаре! — крикнул Галеаццо. — Если это правда вы, то мы ждем вас у боковой двери. Держитесь на отдалении, чтобы мы могли вас разглядеть.

— Хорошо, — раздалось в ответ.

Не теряя времени, Браччо Спеццато и молодой герцог направились к дверце в поперечном нефе.

Двое их товарищей уже начали разбирать гору из скамеек, стульев и деревянных досок, которые до этого составили вместе, чтобы защититься от возможного вторжения.

Когда они закончили, Браччо Спеццато медленно отворил дверь.

Прямо перед ними, чуть поодаль, стоял Вимеркате.

— Разрази меня гром! — воскликнул Браччо. — Это правда Гаспаре! Взгляните сами, ваша светлость.

Молодой герцог выглянул из-за двери и узнал Вимеркате.

— Гаспаре! — закричал он. — Да благословит вас Бог, вы справились!

— Именно так, ваша светлость. Можете выходить, вам ничто не угрожает. Со мной целый полк миланских солдат, и, что самое важное, нас сопровождает благородный пьемонтец Антонио да Романьяно!

— В самом деле? А кто это? — пренебрежительно спросил Галеаццо Мария.

— Ему — и вашей матери, конечно же — мы обязаны окончанием этого кошмара.

— Моя мать здесь?

— Никак нет. Она ждет вас в Милане, чтобы вместе почтить память вашего отца и отпраздновать ваше восшествие на герцогский престол.

— Замечательно.

— Ваша светлость, — продолжил Гаспаре, — не могли бы вы вместе со всеми остальными последовать за мной к главному входу в церковь?

Молодой герцог кивнул.

В скором времени он, Браччо Спеццато и четверо их товарищей оказались под розой на фасаде церкви.

Там в слабом утреннем свете Галеаццо Мария действительно увидел ряды миланских солдат, о которых говорил Вимеркате. Между двумя оруженосцами в цветах Савойи стоял элегантно одетый знатный господин. У него были седые волосы и довольно угрюмое выражение лица, не лишенное, однако, осознания своей власти.

— Ваша светлость, — произнес незнакомец, обращаясь к Галеаццо Марии, — мое имя — Антонио да Романьяно. В прошлом я был другом вашего отца. Теперь же, выполняя просьбу вашей матери, я немедленно прибыл сюда, чтобы устранить это досадное недоразумение. Я не знаю, что за люди напали на вас, но, как видите, при нашем появлении они немедленно обратились в бегство.

— Тьфу! — в сердцах воскликнул молодой человек. — Настоящие герои: держали нас в осаде четыре ночи и три дня, а теперь поспешили удрать. Что-то мне подсказывает, что тут не обошлось без вашего герцога!

Браччо Спеццато коснулся руки Галеаццо Марии, призывая его сохранять спокойствие. Если бы кто-то еще позволил себе подобное, герцог приказал бы перерезать ему горло за неуважение к правителю, но от Браччо он принял это как должное.

— Мне жаль это слышать, — ответил да Романьяно. — Я же, напротив, хочу подчеркнуть, что действую от имени и по поручению Амадея Девятого Савойского, который приносит вам свои глубочайшие извинения за это ужасное происшествие. Герцог хочет, чтобы вы знали: он не имеет никакого отношения к случившемуся и ни за что не дал бы распоряжения подстерегать вас в засаде.

Галеаццо Мария хмыкнул, было ясно, что он не поверил ни слову. Однако ему хватило выдержки на любезный ответ:

— Благородный Антонио да Романьяно, мы благодарим вас за своевременное вмешательство и просим выразить благодарность герцогу Савойскому за то, что он прислал вас в качестве своего представителя.

Пьемонтец кивнул.

— Но это еще не все. Герцог попросил передать вам этого прекрасного гнедого камаргу в надежде, что он станет надежным спутником в ваших путешествиях. — Савойские рыцари спешились и подвели жеребца такой поразительной красоты, что даже своенравный Галеаццо Мария на мгновение лишился дара речи.

Герцог Миланский улыбнулся, восхищенно глядя на роскошного коня коричневой масти.

— Передайте Амадею Девятому мою благодарность, — сказал он, подходя к жеребцу и гладя его по морде. Между глаз у коня было белое пятнышко, по форме похожее на звезду. Галеаццо Мария остался невероятно доволен подарком.

— А теперь по седлам, друзья мои! — сказал он наконец, обращаясь к Браччо Спеццато и Гаспаре да Вимеркате. — Пора ехать в Милан.

ГЛАВА 105 ЗАСАДА

Флорентийская республика, по дороге из Кареджи во Флоренцию

Лоренцо скакал галопом. Он не собирался раскрывать свой план, а если ехать шагом, то со стороны сразу станет понятно, что он ожидает с минуты на минуту наткнуться на людей Луки Питти и Диотисалви Нерони.

Его отец не отправился по обычной дороге из Кареджи во Флоренцию: он выехал раньше, в карете, совершенно другим путем, о котором мало кто знал. Наверное, сейчас он уже прибыл во дворец Медичи.

Лоренцо сопровождала весьма скромная охрана: всего несколько солдат, одетых как знатные господа, чтобы не слишком бросаться в глаза и не показывать, что они остерегаются засады.

Дорога сделала несколько крутых поворотов, и сразу после них Лоренцо увидел двоих всадников, перегородивших путь. Медичи придержал коня, чтобы замедлить бег, и сделал знак остальным последовать его примеру. Он узнал Диотисалви Нерони: у того была длинная густая борода, такая белая, что казалась сделанной из гипса. Обычно Нерони одевался очень элегантно, но сейчас Лоренцо отметил, что вид у него непривычно воинственный: кожаный пурпуэн и короткий меч на поясе. Спутник Диотисалви выглядел как профессиональный наемник: заостренные черты лица, хищный взгляд, крепкая подтянутая фигура и, конечно, целый арсенал оружия.

— Мессер Медичи… — вкрадчиво заговорил Диотисалви Нерони, взявшись за поводья лошади Лоренцо, как будто желая убедиться в том, что он никуда не сбежит. Фолгоре, его любимый конь с черной как уголь, блестящей шкурой, рванулся в сторону, потому что не переносил близости посторонних. Лоренцо успокоил его, похлопав по крепкой шее.

Нерони ничуть не смутился:

— Какая приятная неожиданность — встретить вас здесь! Куда вы направляетесь с таким скромным отрядом?

— Возвращаюсь из виллы в Кареджи во Флоренцию. Моему отцу нравится проводить время за городом и беседовать о литературе и философии с членами Платоновской академии.

— Конечно-конечно, — отозвался Диотисалви.

— Могу я поинтересоваться, кто этот благородный господин, что сопровождает вас?

— Эрколе д’Эсте, брат герцога Борсо.

— Вот как! Мой почтение, мессер.

Тот даже не удостоил Лоренцо взглядом, ограничившись кивком. Похоже, он был занят тем, что считал людей, сопровождавших Медичи.

Пока Лоренцо пытался придумать, как скорее закончить этот неприятный разговор, он заметил нечто, угрожающе блеснувшее среди деревьев, которые плотно стояли по обеим сторонам дороги. Значит, Нерони велел своим людям спрятаться в чаще, чтобы его отец со своей каретой и сопровождением оказался меж двух огней, если проедет здесь. Присутствие такого легендарного воина, как Эрколе д’Эсте, лишний раз напоминало о давней ненависти, которую Феррара питали к Флоренции.

— Прекрасно, мессер, — сказал Лоренцо. — В таком случае желаю вам хорошего дня.

Молодой Медичи хотел было пришпорить коня и продолжить путь, но Нерони снова сжал его поводья:

— Одну минуту. У меня к вам последний вопрос.

— Слушаю вас. — Лоренцо изо всех сил старался сохранить безмятежный вид. Его слова, казалось, на миг повисли в весеннем воздухе.

Нерони выждал перед тем, как задать свой вопрос, будто желая, чтобы тишина усилила напряжение, образовавшееся в результате этой якобы случайной встречи. Наконец он спросил:

— Ваш отец остался на вилле?

— Вовсе нет, — с готовностью ответил Лоренцо. — Он тоже выдвинулся во Флоренцию, наверное, скоро проедет здесь. Думаю, вы как раз столкнетесь с ним.

— Ах вот как. — В глазах Нерони на мгновение сверкнул огонек, в котором — Лоренцо готов был поклясться — читалось удовлетворение. — В таком случае не стану вас задерживать. Думаю, вы хотите поспешить домой и подготовиться ко встрече отца.

— Именно так. Мессер Нерони, — Лоренцо кивнул ему в знак прощания. — Мессер, — прибавил он, обращаясь к Эрколе д’Эсте, — мое почтение вам обоим!

Вырвав поводья из рук флорентийца, Медичи пришпорил Фолгоре и отправился дальше. Его люди последовали за ним.

Подождав, пока они отъедут на приличное расстояние, после нескольких крутых поворотов, когда никто уже точно не мог их услышать, Лоренцо поднял руку, привлекая внимание верного Браччо Мартелли, скакавшего рядом. Самый близкий его друг, заменивший старшего брата, которого у молодого Медичи никогда не было, Браччо проявил себя отважным и честным человеком, и между ними с первой встречи возникла искренняя симпатия. Медичи всегда хотел видеть его рядом с собой.

— Что вы думаете, друг мой? Они поверили?

— Это уже неважно: когда они увидят, что ваш отец не явился, то поймут, что вы их обманули.

— Это верно.

— Но будет слишком поздно.

— Точно.

— Вы великолепно сыграли свою роль. Настоящий мастер интриг! — усмехнулся Браччо.

— Вы преувеличиваете, друг мой.

— Это правда. Если бы они не купились, то не знаю, чем бы это все закончилось!

— Что вы хотите сказать?

— Вы отлично умеете обращаться со словами, Лоренцо, но что скажете об оружии? Если бы вы фехтовали хотя бы вполовину так ловко, как говорите, то, поверьте, никто не устоял бы против вас, — сказал Браччо и расхохотался.

Лоренцо последовал его примеру, а затем ответил:

— Мы можем это проверить.

— Что именно?

— То, как я владею мечом и пикой.

— Вот как! Договорились.

— Скажите мне когда и где.

Браччо внимательно посмотрел ему в глаза:

— Через два года, в этот же день. На площади Санта-Кроче, во Флоренции.

— По какому поводу?

— По поводу моей свадьбы!

— Так вы женитесь, старый нечестивец? — с удивлением спросил Лоренцо, не скрывая радости.

— А что? Вы в этом сомневались?

— Никак нет. Значит, все решено. Дайте руку!

Пожимал правую руку Браччо, Лоренцо подумал, что только что справился с очень важным заданием. И если доброе начало-половина дела, то, похоже, в их жизни не будет недостатка в приключениях.

— По крайней мере, у вас есть время потренироваться, — сказал Браччо.

Оба юноши снова засмеялись, а затем пришпорили коней и поскакали галопом в сторону Флоренции.

ГЛАВА 106 ПОДКРЕПЛЕНИЕ

Миланское герцогство, замок Сфорца

Галеаццо Мария был вне себя от ярости. Он находился в оружейном зале вместе с Браччо Спеццато и Гаспаре да Вимеркате. Потрясенный Чикко Симонетта наблюдал за герцогом с безопасного расстояния: тот только что пробил железный панцирь, ударив по нему боевым цепом.

— Проклятье! — кричал Галеаццо Мария. — Этот болван Борсо д’Эсте вздумал воевать с Медичи? С моими самыми верными союзниками? Он что, думает, что я все тот же мальчишка, что гостил у него много лет назад?

— Нет, он так не думает, — ответил Чикко. — Его действия означают прямое объявление войны.

— В таком случае, — отозвался Галеаццо Мария, который с трудом переносил высокомерие советника своего отца, но понимал, что этот человек ему необходим, — мы будем воевать. Не можем же мы оставаться в стороне. Сколько людей прислал Борсо?

— Больше тысячи, — ответил Симонетта. — Во главе он поставил своего брата Эрколе, отважного воина и рыцаря ордена Дракона.

— Ордена Дракона? А что это?

— Societas Draconistrarum, организация, основанная венгерским императором Сигизмундом. В нее входят самые кровожадные рыцари в истории человечества.

— В самом деле? — недоверчиво ухмыльнувшись, спросил Галеаццо Мария. — Тогда я пошлю две тысячи солдат, в два раза больше, чем у д’Эсте. Посмотрим, как тогда запоет рыцарь Дракона! Что он будет делать, плеваться огнем? — Герцог разразился хохотом.

На лице Чикко Симонетты не дрогнул ни один мускул. Гаспаре да Вимеркате улыбнулся, Браччо Спеццато тоже.

— Нельзя терять время.

— Боюсь, это будет несколько опрометчивый поступок.

— Чикко, мне жаль, что вы так думаете, но я уже принял решение, и теперь меня проще убить, чем вынудить изменить его, — сказал Галеаццо Мария, угрожающе уставившись на советника.

— Что вы, ваша светлость! Если уж вы что-то решите, ваше слово — закон.

— Ну и прекрасно. А теперь хватит терять время! Браччо, пожалуйста, идите займитесь подготовкой. Господа, вы свободны. А вы задержитесь, Гаспаре.

Вимеркате остался на месте, двое других покинули комнату.

Герцог немного подождал.

— Что вы о нем думаете? — спросил Галеаццо Мария, убедившись, что никто не может его услышать.

— О ком?

— О Чикко Симонетте.

— Прошу прощения?

— Вы меня слышали.

Гаспаре да Вимеркате покачал головой:

— Ваша светлость, могу сказать лишь то, что Чикко Симо-нетта был самым верным советником вашего отца. Я думаю, он вне подозрений, и, скажу больше, мне кажется, он способен принести большую пользу герцогству.

— Вы прямы и искренни.

— Только так я и умею себя вести.

— Поэтому вы мне и нравитесь, Гаспаре.

— Благодарю вас, ваша светлость.

— Не благодарите. Я поставлю вас во главе войска, которое отправится во Флоренцию.

Вимеркате опустился на одно колено:

— Ваша светлость, для меня нет большей чести.

— Глупости! Я отлично знаю, что вы устали. И вы совершенно правы: вы сражались достаточно. Но я прошу вас сделать это последнее усилие, а потом можете уйти на покой. Я знаю, что вы отдали земли близ Порта-Верчеллина в дар доминиканцам.

— Я хочу построить там церковь, — ответил Вимеркате.

— Это благородная цель. Вы уже выбрали, кто будет руководить работами?

— Джунифорте Солари.

— Замечательно. Тогда по возвращении я вознагражу вас такой суммой денег, что вы сможете построить хоть три церкви, если захотите.

— Благодарю вас, ваша светлость.

— А теперь ступайте, Лука Питти и Диотисалви Нерони не станут медлить. Вы должны скакать во весь опор, чтобы успеть вовремя.

— Ну что же, это мне не впервой.

— Это точно, — ответил Галеаццо Мария, вспомнив осаду в церкви, устроенную разбойниками по приказу герцога Савойского.

ГЛАВА 107 ПОРАЖЕНИЕ ЗАГОВОРЩИКОВ

Флорентийская республика, дворец Медичи

Пьеро де Медичи знал, что самое важное уже сделано. Во-первых, Лука Питти в очередной раз перебежал на другую сторону, предусмотрительно покинув ряды заговорщиков. А теперь Пьеро удалось передать просьбу о помощи Галеаццо Марии Сфорце. Можно надеяться, что в скором времени им на выручку явятся миланские солдаты.

Конечно, Диотисалви Нерони и братья д’Эсте не отступят, особенно Эрколе д’Эсте, который специально прибыл сюда и явно не собирается терять время. Вот почему так важно дождаться войск Сфорцы. Герцог Миланский уже прислал письмо, в котором сообщал, что Гаспаре да Вимеркате с двумя тысячами солдат выступил в сторону Флоренции и прибудет совсем скоро.

Тем временем Пьеро вместе с семьей укрылся во дворце Медичи. Микелоццо в свое время выстроил это здание для его отца Козимо. К счастью, он не забыл придать дворцу не только красоту, но все необходимые черты надежной крепости.

Однако снаружи то и дело раздавался страшный грохот: кто-то пытался выломать двери, по всей видимости используя таран или что-то подобное.

Подтверждая его худшие опасения, как раз в этот момент явился Лоренцо с плохими новостями.

— Отец, они взяли в осаду наш дворец, — сказал он. — И яростно колотят тараном в двери. Что мы можем предпринять?

— Это немыслимо! В любом случае не переживайте, Лоренцо, я разберусь с ними. Вы и так уже очень много сделали в эти дни. Оставайтесь с младшим братом Джулиано и с Лукрецией, вашей матерью.

— А вы?

— Я выслушаю, что мне хочет сообщить Нерони.

— Но…

— Хватит! Сейчас вы должны слушаться меня! — отрезал Пьеро.

Лоренцо ничего не оставалось, кроме как поклониться и отправиться в покои матери. По решительному взгляду сына Пьеро понял, что в случае необходимости Лоренцо готов пожертвовать собственной жизнью ради спасения близких.

Синьор Флоренции высунулся в окно, выходившее на сторону виа Ларга. Рядом с ним Браччо Мартелли внимательно наблюдал за ситуацией внизу.

Снаружи Пьеро увидел доспехи из кожи и железа, шлемы, обнаженные клинки. Несколько человек держали тяжелое дубовое бревно, которым они методично ударяли по входной двери и уже нанесли ей довольно заметные повреждения. Однако крепкая дверь держалась. В ближайшее время она не поддастся. Не так-то просто будет добраться до него. Вдоль окон Пьеро расставил солдат с луками и арбалетами, готовых по его сигналу обрушить град стрел на вооруженную толпу.

— Мессер Нерони, — сказал Медичи недрогнувшим голосом, — чего вы хотите?

— Мессер Медичи, все очень просто: по моим скромным наблюдениям, равно как и по мнению Никколо Содерини, Анджело Аччайуоли и герцога д’Эсте, с момента смерти вашего отца вы ведете себя как правитель этого города. А меж тем нет никакого закона, который признавал бы за вами это право. Мы пришли сюда, чтобы восстановить законный порядок. Вам есть что возразить на это?

Пьеро посмотрел ему прямо в глаза. Он ждал чего-то подобного.

— Мессер Нерони, — ответил он, высунувшись из окна ровно настолько, чтобы видеть лицо противника. — Я не считаю себя правителем этого города, я лишь служу ему. На средства моей семьи было создано столько произведений искусства, благодаря которым Флоренция обрела свой блеск! А теперь вы заявляетесь сюда с обвинениями, не имеющими под собой ни малейших оснований?!

— Хватит! — прогремел Эрколе д’Эсте. — Я устал от этой болтовни! То, что сказал мессер Нерони, общеизвестно. Откройте двери, и, может быть, мы сохраним вам жизнь!

— Вы, мессер, — Пьеро произнес последнее слово как самое страшное оскорбление, — точно не имеете никакого права указывать мне, вы просто захватчик. Почему это вы распоряжаетесь во Флоренции? Что-то мне не кажется, что вы здешний уроженец или гражданин! И с какой стати я должен открывать двери? Чтобы вы зарезали моих людей и мою семью? И во имя кого? Герцога Феррары?

И тут Медичи увидел нечто, в первый раз за этот проклятый день заставившее его улыбнуться.

Гвардейцы не задержали их. Гаспаре да Вимеркате прибыл к воротам Сан-Галло, которые ему тут же открыли, потому что флорентийцы отлично знали, в какой опасности оказался Пьеро де Медичи. Едва гвардеец на сторожевой башне разрешил въезд в город, Вимеркате во весь опор помчался в сторону виа Ларга. Он знал, что нужно спешить, потому что из доставленных вестей следовало, что Эрколе д’Эсте уже там и, несмотря на то что Лука Питти перешел в другой лагерь, Нерони, Содерини и Аччайуоли явно не планируют отказываться от своего плана истребить всех Медичи.

Они быстро поднялись по виа Сан-Галло. Другая часть войска уже получила указания прикрывать виа Ларга. Таким образом, Вимеркате и его люди могли захватить мятежников в кольцо. Топот копыт по улицам Флоренции, казалось, предвещал грозу. Летнее небо затянули свинцовые тучи. Вимеркате ужасно устал. Годы давали себя знать, но. Галеаццо Мария пообещал: это последнее задание. Нужно выполнить его поскорее и удалиться на заслуженный отдых. Эта мысль придавала ему сил и решимости без промедления покончить с неприятным делом. Если бы кто-то возник на пути у Гаспаре, он безжалостно уничтожил бы помеху, не раздумывая ни секунды. Добравшись до цели, Вимеркате увидел вооруженную толпу, окружившую дворец. В основном там были пехотинцы, так что преимущество оказалось на стороне конных миланцев. Конечно, узкие городские улицы — не лучшее место для кавалерии, но Гаспаре и его люди хотя бы сумеют атаковать врагов сверху, из седла. Можно будет прорваться через этот сброд, рубя его мечами. Еще Вимеркате разглядел, что Пьеро де Медичи предусмотрительно расставил лучников и арбалетчиков вдоль двойного ряда окон, выходивших на виа Ларга.

Сын Козимо вовсе не так наивен, как многим хотелось бы.

Заслышав топот копыт, осаждавшие замок солдаты обернулись. Гаспаре увидел их обеспокоенные лица, у многих вырывались проклятия и удивленные возгласы.

Вимеркате поднял руку, давая своему отряду знак остановиться. Затем они медленно двинулись в сторону неприятеля, выставив вперед пики. Тем временем миланский капитан убедился, что с противоположной стороны подошла вторая половина войска. Увидев сверкающие доспехи и оружие солдат, Гаспаре вскинул руку и приподнялся на стременах.

«Каким огромным этот человек, наверное, кажется врагам», — подумал Пьеро. Вимеркате был высокого роста, да еще и сидел на здоровенном гнедом жеребце, в два раза крупнее остальных коней. За ним выстроился отряд рыцарей. Тем временем солдаты с противоположной стороны виа Ларга тоже приближались плотными рядами, постепенно заполнив всю улицу. При таком расположении люди Диотисалви Нерони и Эрколе д’Эсте оказались меж двух огней. И это еще не считая лучников и арбалетчиков.

— Господа, — прогремел капитан с высоты своего огромного коня, — меня зовут Гаспаре да Вимеркате, я прибыл сюда по приказу Галеаццо Марии Сфорцы, герцога Милана. Со мной свыше двух тысяч человек, и, как можете убедиться, вы окружены. Я намерен оказать всяческую помощь и поддержку Пьеро де Медичи. Вот мой вам совет: учитывая обстоятельства, вам стоит сложить оружие и убраться из Флоренции. За исключением, конечно, тех, кто предал свою родину: им придется предстать перед судом Флорентийской республики. Но этим уже займется Пьеро де Медичи.

Гаспаре да Вимеркате ненадолго умолк, чтобы убедиться, что его поняли.

Все вокруг будто застыли. Диотисалви Нерони выпучил глаза, но не произнес ни слова. Эрколе д’Эсте раздраженно сплюнул:

— Я не собираюсь рисковать жизнью и заставлять своих людей расплачиваться за это безумие. Слышали? — спросил он, обращаясь к своим солдатам. — Бросайте оружие, мы отступаем. Однажды мы возьмем свое, но сегодня нет никакого смысла идти на смерть за чужой город.

Гаспаре да Вимеркате кивнул.

Услышав приказ Эрколе д’Эсте, его солдаты побросали мечи, пики, алебарды, ножи и щиты прямо на землю, а потом подняли руки в знак капитуляции.

— Все кончено, мессер Нерони, — воскликнул Пьеро, высунувшись из окна. — Вы объявили мне войну и проиграли. Не бойтесь, вас будут судить по закону, я не собираюсь мстить вам или вашим союзникам. Любой, кто угрожает жизни хотя бы одного флорентийца, угрожает Флоренции, а значит, Флоренция должна вынести ему приговор.

Диотисалви Нерони опустил глаза. «И правда, все кончено», — подумал он.

ГЛАВА 108 БЬЯНКА МАРИЯ И ЛУКРЕЦИЯ

Миланское герцогство, замок Сфорца

Бьянка Мария ужасно переживала. Сын не слушал ее увещеваний, а его поведение на герцогском престоле становилось все опаснее. Жестокость, неудержимая страсть к роскоши, охоте, не говоря уже о бесконечной череде романтических приключений, день за днем отдаляли молодого герцога от подданных. Миланцы уже считали его чудовищем, тираном вроде Филиппо Марии Висконти, если не хуже. Бьянка Мария знала, как опасна для правителя такая слава, и неоднократно пыталась поговорить с сыном. Однако, вернувшись два года назад в город под ликующие крики толпы, после того как именно она, его мать, смогла освободить сына и его людей из многодневной осады, Галеаццо Мария вел себя исключительно высокомерно, предаваясь самоуправству и расточительности.

Обеспокоенный Чикко Симонетта не раз сообщал Бьянке Марии, какие безумные суммы тратит молодой герцог на содержание многочисленных любовниц, не говоря о том, что они успели нарожать от него детей, которые однажды могут попытаться заявить о своих правах на престол.

Однако хуже всего было то, что Галеаццо Мария окончательно отдалился от матери. Более того, казалось, что его поступками руководит желание побольнее задеть ее. Последним ударом, который он нанес Бьянке Марии, стало подтверждение помолвки с Боной Савойской. Герцог назначил дату свадьбы, несмотря на то что отлично знал, как его мать ненавидит династию пьемонтских герцогов. Сам он вроде бы тоже не должен был испытывать к ним теплых чувств, если вспомнить вооруженную засаду, которую ему устроили два года назад. Однако Галеаццо Мария, горячая голова, по-видимому, усмотрел в этом странном союзе какую-то пользу для себя.

Бьянка Мария уже не надеялась уговорить его изменить решение, но попытаться все же стоило. Однако, прежде чем вытерпеть очередное унижение, она решила поговорить с фавориткой сына Лукрецией Ландриани. Ей хотелось понять, нет ли у той какой-то возможности смягчить жестокий и вспыльчивый характер Галеаццо Марии.

Именно для этого Бьянка направилась в покои, отведенные Лукреции. К неудовольствию матери, Галеаццо Мария поселил свою любовницу прямо в замке Сфорца. Кроме того, он недавно заявил, что намерен признать законными всех детей, которых она родила от него. В преддверии заключения брака такое решение выглядело несколько опрометчивым. Кого бы герцог ни выбрал себе в невесты, держать под одной крышей жену и любовницу — всегда плохая идея. Даже его бессовестный отец это понимал. Хотя, конечно, Бьянка Мария не имела ничего против очаровательных детишек Лукреции. Эти невинные создания были совершенно чудесны, и она с удовольствием участвовала в воспитании внуков, обучая их письму, искусствам и обращению с оружием. Любимицей Бьянки Марии была Катерина.

Именно она кинулась сейчас навстречу бабушке, едва завидев ее. Герцогиня взяла ее на руки.

— Ну что же, с каждым днем мы растем, Катерина! — сказала она. — Вы становитесь невероятной красавицей!

Малышка широко улыбнулась, глядя на Бьянку огромными синими глазами:

— Как замечательно, что вы пришли, бабушка!

— Погодите так говорить… Вы учите уроки на завтра?

— Конечно! — ответила девочка, почти что обиженная сомнениями в ее прилежании. — Вы же знаете, что я приступаю к учебе сразу после того, как умоюсь и оденусь.

Бьянка Мария улыбнулась:

— Молодец! Вы так умны, малышка моя.

В этот момент появилась Лукреция. «До чего же она хороша», — подумала Бьянка Мария. Ничего странного, что Га-леаццо потерял голову. Молодая женщина оделась скромно. Легкая гамурра голубого цвета подчеркивала ее прекрасные глаза. Длинные светлые волосы были убраны в прическу, нити жемчуга сверкали меж золотистых прядей. Белоснежная кожа, лицо идеальной овальной формы с правильными чертами, коралловые губы.

— Ваша светлость, чем я обязана столь приятному, но совершенно неожиданному визиту? — спросила Лукреция. Сквозь мягкость и любезность ее тона просвечивало беспокойство.

Бьянка Мария приветствовала ее кивком.

— Ну же, — обратилась она к Катерине, — возвращайтесь к урокам, завтра проверим, как вы подготовились. Сейчас мне нужно поговорить с вашей матушкой.

Без малейших возражений девочка поцеловала бабушку в щеку и убежала.

— Какая послушная девочка!

— Это правда. Признаюсь, ваша светлость, она наполняет мое сердце гордостью, хотя порой сила ее характера и доставляет определенные трудности.

— Не сомневаюсь в этом, Лукреция. Я хорошо ее знаю. У Катерины сильная воля и огромное желание учиться. Никто из моих детей не сравнится с ней ни в учебе, ни в фехтовании.

— Да, у нее необыкновенный талант и к тому, и к другому. Но скажите мне, ваша светлость, что вас терзает, — проговорила Лукреция. — Я по глазам вижу, что вы обеспокоены.

— Это так заметно? — удивилась Бьянка Мария. — В любом случае вы правы, Лукреция, нет смысла это скрывать. И причина моих переживаний очень проста: я беспокоюсь за Галеаццо Марию. Он ведет себя, мягко говоря, совершенно неподобающим образом. Народ считает его тираном. На него возлагались огромные надежды, но своими необдуманными поступками мой сын лишь отталкивает от себя всех, кто мог бы быть ему верен и благодарен. А теперь еще и эта свадьба!

Лукреция вздохнула:

— Понимаю вашу встревоженность, ваша светлость, и, признаться, разделяю ее. Однако, как вы понимаете, я мало что могу поделать.

У Бьянки Марии вырвался возглас нетерпения.

— Да как же так? — раздосадованно воскликнула она. — Не умаляйте своей значимости! Совершенно очевидно, что Галеаццо Мария любит вас. Вы родили ему четверых детей! Пусть вы и не его жена по закону, но жена по сути! И это говорит вам дочь любовницы Филиппо Марии Висконти, герцога Миланского!

Лукреция наклонила голову. Потом она снова посмотрела на Бьянку Марию, и ее взгляд был красноречивее слов.

— Я знала, что рано или поздно мы придем к этому разговору. Надо признаться, я даже удивлена, что для этого потребовалось столько времени. Ваша светлость, знаю, что вам было непросто принять меня, и то, как вы любите наших с Галеаццо Марией детей, трогает меня до глубины души. Я также знаю, что у герцога много других любовниц, можно сказать целая армия. И как вы сами сказали, он никого не слушает. Он считает, что у меня нет никакого права указывать ему, что он может или не может делать. И в некотором смысле он прав. Все, что я имею, я получила, нанося вред кому-то другому. И теперь, ваша светлость, я устала бороться. Я приму любой исход событий, зная, что и так получила многое и не могу просить о большем.

— Прекрасная речь, нечего сказать, — ответила Бьянка Мария, но в ее голосе слышалось недовольство. — Однако есть одна деталь, Лукреция. Вы сами сказали, что получили много, и я рада слышать, что вы это осознаете. А теперь я прошу вас дать кое-что взамен. Вам пришлось немало бороться, а потому я запрещаю вам отступать именно сейчас! Постарайтесь переубедить Галеаццо Марию, устройте ему сцену ревности, воспротивьтесь этому браку! Я не прошу вас об этом, а приказываю, вы поняли?

Лукреция уверенно смотрела на Бьянку Марию, но по легкой тени в ее взгляде было понятно, что она заранее признала свое поражение.

— Вы не понимаете? Для вашего сына мы обе уже в прошлом. У вас нет никакой власти над ним, простите за жестокую прямоту, а я с каждым днем все больше ее теряю. Если вы приказываете, то я выполню то, что вы сказали, но надежды у меня немного. И это еще не считая того, что я не горю желанием спорить с мужчиной, который мог бы признать моих детей, если выберет себе подходящую жену.

— И вы думаете, что Бона именно такая? Что она позволит Галеаццо Марии признать ваших детей как маленьких Сфорца?

— Я сомневаюсь в этом, но ваш сын считает, что Бона не будет возражать.

— Вы заблуждаетесь! — в негодовании воскликнула Бьянка Мария.

— Может быть, мадонна. Возможно, вы правы, а я — нет. Но имеет смысл попытаться. Мне кажется, вы видите эту женщину в свете ненависти к герцогам Савойским, которую вы унаследовали от матери. Я не говорю, что ваша мать не имела на то оснований, я никогда не позволила бы себе подобную дерзость, но всем известно, что Аньезе дель Майно ненавидела Марию Савойскую.

— Не смейте произносить имя моей матери, Лукреция, я запрещаю вам это.

— Примите мои извинения, ваша светлость. Но, боюсь, суть от этого не меняется.

— Вы! — воскликнула Бьянка Мария, ослепленная яростью, которая росла в ней, будто плод, усеянный шипами. — Вы говорите об этом браке, словно о чем-то неизбежном. А ведь вы сами превратили моего сына в свою игрушку, вы отвлекли его от Доротеи Гонзаги, когда он еще имел возможность жениться на ней, вы стали первой среди его любовниц. И теперь вы живете в этом замке, будто его законная супруга! Зря я сюда пришла… Может, это вы и убедили Галеаццо Марию жениться на Боне! Но вы дорого за это заплатите, дорогая моя, уж поверьте!

Не дав Лукреции возможности объясниться или возразить, Бьянка Мария повернулась к ней спиной. Слезы текли по щекам герцогини.

Она ушла, не удостоив любовницу сына даже взглядом. Однако на самом деле Бьянка Мария знала, что ее угрозы — просто слова, потому что было ясно: при этом дворе у нее больше нет никакой власти.

ГЛАВА 109 НЕВОСПОЛНИМАЯ ПУСТОТА

Миланское герцогство, замок Сфорца

Он с ненавистью смотрел на мать. Как она посмела так разговаривать с Лукрецией? Пытается раздавать приказы, хотя уже пора бы признать, что никого не волнует ее мнение. Уж его-то точно. И довольно давно. Он даже специально заставил ее дожидаться в приемной.

— Зачем вы ходили к Лукреции? Чего надеялись этим добиться?

Бьянка Мария удивленно уставилась на него:

— Чего я надеялась этим добиться? Чтобы она заставила вас одуматься, сын мой. Но теперь вижу, что это невозможно. Эта дурочка все вам рассказала. Она не понимает, что этим только вредит вам.

— Следите за своими словами. Сколько раз мне нужно повторить, что я не нуждаюсь в ваших советах? Я благодарен вам за все, что вы сделали, но это уже давно в прошлом.

— Если бы вас только слышал ваш отец…

— Но его больше нет с нами, верно? Да и если бы он был здесь, уверяю вас, он бы поддержал меня.

— Сильно в этом сомневаюсь. Франческо, в отличие от вас, умел выслушивать чужое мнение. Это был достойный, смелый и умный человек. Вы же — его-самая большая неудача, да и моя тоже. Вы приложили все усилия, чтобы разорвать помолвку с Доротеей Гонзага. А когда она умерла, решили жениться на девице из династии герцогов Савойских, прекрасно зная, что это большая ошибка!

— А почему это большая ошибка? Вы хоть раз видели Бону? Нет. А осыпаете ее проклятиями.

— Неужели вы забыли, как ее семья держала вас взаперти в церкви в Новалезе, когда вы всего лишь ехали из Франции в Милан, чтобы попрощаться с умершим отцом?

— Опять эта история? Нет, вы не понимаете! Конечно, герцоги Савойские не были особенно любезны с нами, но, в конце концов, мы-то сами что сделали для них? Ничего! Да и Бона совершенно не похожа ни на трусливого эпилептика Амадея Девятого, ни на этого болвана Филиппо! Это женщина невероятной красоты, любезная и обходительная, идеальная мать для будущих наследников. Кроме того, хоть вы и наговариваете на нее, она не станет возражать против того, чтобы я признал детей Лукреции.

— Вот как! И вы думаете, что она согласится на это как ни в чем не бывало? Что она не будет страдать, зная, сколько у вас любовниц? Да что за женщина может пойти на такое!

— Точно не такая, как вы. Я хорошо знаю, как вы обходились с любовницами отца.

— Как вы смеете! Не говорите о том, чего не понимаете, неблагодарный! — закричала Бьянка Мария, переполненная гневом. — Я уже сбилась со счета, перечисляя все ошибки, которые вы совершаете. Вы собираетесь привести в собственный дом врагов — герцогов Савойских! Вы публично осмеяли короля Неаполя, Ферранте Арагонского, лишь потому, что он одолжил вам меньшую сумму денег, чем вы просили, а теперь из-за этой безделицы рискуете получить в его лице нового врага. А что сказать о ваших неуклюжих попытках привлечь на свою сторону папу римского? Неужели вы не понимаете, что он венецианец, а потому всегда останется ненадежным и двуличным человеком? Думаете, он поддержит вас в войне против Венецианской республики? Не понимаю, зачем я вообще теряю с вами время.

— Замолчите! — воскликнул герцог. — Замолчите или, Бог свидетель, я за себя не отвечаю!

— Вы осмелитесь поднять руку на собственную мать? — с вызовом спросила Бьянка Мария, смерив его ледяным взглядом.

Галеаццо Мария сжал кулаки.

— Конечно, нет, — ответил он, но слова расходились с тем, что говорили его глаза. — Я вижу, что вы не испытываете ни капли уважения ко мне. Но не понимаю, почему же вы никак не оставите своих попыток заставить меня одуматься, — заявил герцог, теперь уже с жестокой ухмылкой.

— Знаете, что я вам скажу? Вы правы. Я только теряю время. Я ухожу и не хочу больше ничего знать ни о вас, ни тем более о вашей новой жене.

— Ваши слова наполняют мое сердце радостью.

— Замечательно, значит, решено! Я уезжаю в Кремону. Со мной поедет Ипполита, вижу, что вы так же уважаете ее, как меня. Я не буду искать встречи с вами, обещаю. Вы для меня словно умерли!

— Прекратите ваш глупый спектакль, это я не собираюсь больше видеться с вами.

Бьянка Мария взглянула на сына в последний раз. Он принес ей столько боли, сколько нельзя и вообразить.

Она сказала свои последние слова. Назад дороги нет.

ГЛАВА 110 ФЛЕГРЕЙСКИЕ ПОЛЯ

Неаполитанское королевство, Терра-ди-Лаворо

Дон Рафаэль смотрел вдаль: раньше ему не доводилось видеть ничего, похожего на эти места. Теперь он понимал, почему Альфонсо V Арагонский полюбил эту землю и почему его сын был готов сражаться до последней капли крови, чтобы сохранить за собой право владеть ею. Область Терра-ди-Лаворо — Земля труда, в прошлом звавшаяся Campania Felix[23], — была настоящим уголком рая. Сразу за оградой дон Рафаэль видел невероятную вулканическую долину с темной мягкой почвой, податливой для земледелия и щедрой на урожай. Зажатая между каменистыми флегрейскими склонами, она природным амфитеатром простиралась до самого горизонта. Солнце пылающим золотом освещало голубое небо, на котором не было ни единого облака, чтобы оттенить белизной эту бесконечную синеву.

Дон Рафаэль перевел взгляд на свои угодья. Здесь были оливковые деревья с крепкими узловатыми стволами и упругими мясистыми плодами, которые прятались среди вытянутых листочков. Идальго с удовольствием вдохнул их насыщенный, слегка резкий аромат. Дальше тянулись фруктовые деревья, и их ветви склонялись под тяжестью сочных красножелтых персиков.

Взгляд дона Рафаэля скользнул по фасаду дома, где он в свое время решил поселиться с Филоменой и их пятью детьми. Арки из белого туфа, балкон на каменных опорах, лестница, ведущая на второй этаж, а с двух сторон — постройки пониже, отведенные под хлев и сарай для инструментов.

На балконе показалась Филомена. Дои Рафаэль посмотрел на нее с восхищением, как делал каждое утро: это был своеобразный молчаливый ритуал, в котором идальго никогда себе не отказывал. День за днем он мысленно благодарил Господа за его дар — встречу с этой таинственной и прекрасной женщиной. Подумать только, именно она вот уже больше двадцати пяти лет назад открыла ему секрет, позволивший завоевать Неаполь.

Жена поймала его взгляд и улыбнулась. Несмотря на прошедшие годы, ее волосы по-прежнему оставались угольночерными и блестящими. В бездонных колодцах глаз можно было утонуть, пышную грудь обтягивало простое крестьянское платье.

Если и существовало в мире воплощение Венеры, то это точно была Филомена.

Дон Рафаэль глубоко вздохнул.

С тех пор как он удалился на покой, оставив в прошлом дни славных битв, время для него тянулось медленно, подчиняясь ритмам солнца и нуждам животных и растений.

Идальго собирался было пойти в хлев, чтобы обсудить с крестьянами предстоящие работы, как вдруг увидел вдалеке, в нескольких милях от ограды, нечто, похожее на группу всадников.

По привычке дон Рафаэль потянулся к поясу, но не обнаружил там ни меча, ни кинжала. Филомена давно заставила его пообещать, что он прекратит ходить повсюду с оружием. Она вечно твердила, что он давно отвоевал свое и после стольких лет крови и жестокости должен посвятить себя мирной жизни и семье. И идальго пришлось покориться, впрочем, сделал он это с удовольствием.

Дон Рафаэль любил сражаться, но именно о мирной жизни он мечтал много лет. Когда король Ферранте наконец-то сказал, что отпускает его и что он может поселиться, где хочет, не было на свете человека счастливее.

Идальго выбрал Флегрейские поля, потому что там он предавался любви с Филоменой и еще потому, что он не знал места прекраснее.

Однако сейчас нельзя было терять ни минуты. Дон Рафаэль вернулся в дом.

— Филомена! — крикнул он супруге. — Сюда скачет группа всадников, оставайтесь в своих комнатах. Я хочу выяснить, что им нужно.

Идальго подошел к хорошо знакомому сундуку, открыл его и вытащил скьявону, которую в свое время ему подарил Франческо Фоскари, венецианский дож. Дон Рафаэль вынул меч из ножен и вышел посмотреть, что происходит.

Когда же он вернулся на границу своих владений и понял, кто именно приближается к его дому, то разразился смехом. Совсем он постарел, не узнал знамен короля! Это Ферранте приехал навестить его, а идальго уже поднял тревогу.

Дон Рафаэль поспешил обратно к дому.

— Филомена! — крикнул он. — Скорее! Это король Ферранте едет к нам в гости. Велите накрыть стол в саду. Пусть принесут воду и вино. А, и еще оливки и сыры!

Его супруга показалась на балконе.

— Не переживайте, любимый, будет готово в мгновение ока, я все сделаю!

Успокоенный этими словами, дон Рафаэль остался ждать короля в просторном дворе перед домом. Он позвал слуг и приказал им позаботиться о лошадях почетных гостей. Когда наконец король и его люди подъехали к дому, Ферранте расхохотался, глядя на дона Рафаэля с мечом в руках.

— Что же это? Идальго из Медины-дель-Кампо вооружается против своего короля? Дон Рафаыь, от вас я тамого не ожидал! Как поживаете, дружише? — Ферранте спрыгнул с коня и обнял своего старого учителя. — Не беспокойтесь, вам нечего бояться. Дайте мне попить и поесть и расскажите, как зреют ваши персики. Клянусь Богом, я не собираюсь нарушать вашу идиллию. Я хотел лишь повидаться с вами!

— Ваше величество, признаюсь, в первый миг я вас не узнал, — сказал дон Рафаэль. — Зрение у меня…

— Уже не то, что раньше? А в Трое вы только так косили неприятеля, я хорошо помню!

— Сердце по-прежнему твердо, а вот глаза теперь подводят.

— Нам хватит и сердца! — улыбнулся Ферранте. — Ну же, ведите меня к столу и угостите стаканчиком лакрима кристи. Если вы не проткнете меня этой огромной скьявоной, я обещаю рассказать вам все новости королевства.

— Конечно, ваше величество, проходите, — сказал дон Рафаэль, указывая путь.

Значит, все в порядке? Флегрейским полям не грозит война? В глубине души дон Рафаэль очень надеялся, что это именно так.

ГЛАВА 111 СТРЕМЛЕНИЕ К МИРУ

Неаполитанское королевство, Терра-ди-Лаворо

Пока его рыцари лакомились сырами, мясом козленка и королевским пирогом с голубями, король смаковал лакрима кри-сти густого рубинового цвета. Насыщенный вкус вина приводил его в восторг и все сильнее развязывал язык.

Стало ясно, что Ферранте приехал навестить своего учителя фехтования, чтобы посоветоваться с ним насчет ситуации, в которой оказался. Король утопил в крови восстание баронов, одержал победу в битве при Трое и в еще нескольких сражениях, менее крупных, чем окончательно отбил у неаполитанской знати охоту восставать против него. Однако теперь настал момент расплатиться с Галеаццо Марией Сфорцей за оказанную любезность. Точнее говоря, Ферранте уже начал возвращать ему долг, причем с большими процентами.

— Понимаете, дон Рафаэль, никто не отрицает, что несколько лет назад Франческо Сфорца оказал нам неоценимую услугу, прислав своего брата Алессандро с двумя тысячами солдат во время войны с баронами-предателями и Жаном Анжуйским, — говорил король. — Я ни в коем случае не собираюсь ставить это под сомнение. Однако Галеаццо требует то, чего у меня нет. Несколько месяцев назад, когда Бартоломео Коллеони вторгся в Романью, угрожая границам Миланского герцогства, я сразу же отправил нашего Роберто Орсини с двенадцатью отрядами рыцарей. После этого я также приказал Альфонсо д’Авалосу и Альфонсо Второму Арагонскому, герцогу Калабрии, присоединиться к ним. Всего я выделил четыре тысячи человек на помощь Галеаццо Марии Сфорце в Романье, однако ему все мало. Мы первыми встали на защиту Милана вместе с Федерико да Монтефельтро, капитаном войска Итальянской лиги. Не удовлетворенный этим, герцог Миланский заявил, что я должен дать ему двадцать тысяч дукатов для войны против Бартоломео Коллеони во имя нашего союза. Я смог выделить только пятнадцать тысяч, за что он назвал меня предателем. И поверьте, герцог не стеснялся в выражениях. Вот уже не первый месяц он твердит, что я не хочу помогать ему, но это неправда. Мои поступки ясно говорят об обратном. Не считая того, что победа в битве при Риккардине положила конец воинственным поползновениям Коллеони, то есть проблема решена.

— Ваше величество, не может быть никаких сомнений в том, что вы проявили безграничную щедрость, — заверил дон Рафаэль. — Ни один честный человек не осудил бы вас.

Ферранте кивнул:

— Сказать по правде, мне тоже так кажется, и ваши слова тому подтверждение. По-моему, это как раз молодой Сфорца ведет себя нечестно. Не говоря уже о том, что вместо того, чтобы развязывать сражение; он мог бы просто приехать в Романью, показать свою военную мощь, а потом спокойно вернуться в Милан.

— Я слышал, герцоги Савойские объявили ему войну.

— Это правда. Пьемонтцы очень коварны. Они убедили его взять в жены Бону, а в это время уже готовили наступление. С тех пор как молодой герцог перестал слушать советы своей матери, Бьянки Марии, он совершает одну ошибку за другой. Милан превратился в бочку с порохом, готовую взорваться в любой момент.

— Mala tempora currunt![24]

— Боюсь, именно так.

— Но я хочу сказать вам кое-что, ваше величество.

— Слушаю вас. Да вы уже, наверное, поняли, что я явился в ваш чудесный дом без предупреждения как раз потому, что хотел поинтересоваться вашим мнением.

— Подобными словами вы оказываете мне честь. Итак, мне кажется, дела обстоят следующим образом. Во-первых, сегодня вы, вне всяких сомнений, опытный правитель из участников Итальянской лиги. Как вы и сказали, Галеаццо Мария, к сожалению, сделан совсем из другого теста, чем его отец, а перестав прислушиваться к матери, о которой рассказывают настоящие чудеса, он проявляет все типичные недостатки юности: легкомыслие, высокомерие и неумение себя вести. Не говоря уже о том, что он остается внуком Филиппо Марии Висконти — человека, всю жизнь шедшего рука об руку с безумием. Что-то от деда, несомненно, досталось и внуку. Венеция, как всегда, двулична, на нее ни в чем нельзя положиться. Взять хотя бы то, что официально венецианцы объявили о своем нейтралитете во время нападения Коллеони, а на самом деле они подпольными путями выделяли средства на его кампанию. Создается впечатление, что правители этой республики специально раскачивают политическое равновесие, установившееся в Италии. Что же до Флоренции, то там правит Пьеро де Медичи — человек, бесспорно, умный, но плохо разбирающийся в военных вопросах, да еще и со слабым здоровьем. Его сын Лоренцо имеет шансы проявить себя отменным политиком и стратегом, но пока он слишком молод. Папа римский — венецианец, и этим все сказано. Про герцогов Савойских мы уже говорили. Из всего этого следует, что ответственность за Лигу по большей части ложится именно на вас. Еще один момент, о котором нельзя забывать, — это то, что Лига была основана во имя сохранения мира. Если же кто-то хочет использовать ее для завоевания новых земель, это полностью противоречит изначальной цели. Понятно, что в настоящий момент герцог Миланский вынужден защищаться, но в какой мере враждебность по отношению к нему обусловлена его же собственными ошибками? Совершенно очевидно, что с таким поведением он никогда не сможет иметь много союзников, и в этом его главная беда. Так что, мне кажется, если он продолжит требовать слишком многого, лучшее решение — выйти из Лиги и заниматься собственным королевством, которое после всей пролитой крови заслужило немного спокойствия. Как вы считаете?

— Вы советуете мне покинуть Лигу?

— Не прямо сейчас. Но было бы хорошо дать понять Галеаццо Марии Сфорце, что вы не собираетесь потакать его капризам.

— Это точно.

— Неаполитанское королевство измучено войнами и нуждается в мире, ваше величество. Вы подавили восстание баронов, провели реформы и основали королевскую армию, которая больше не будет зависеть от настроения кондотьеров. Теперь пора показать, что король заботится о своем народе. Эта земля щедра к тем, кто умеет ее ценить, — почти растроганно сказал дон Рафаэль, оглядывая свой сад и думая о темной плодородной почве, что тянулась до горизонта, до самого подножия вулкана.

— Вижу, мирная жизнь пошла вам на пользу, дон Рафаэль. Когда-то вы жаждали крови, а теперь стали романтиком, и, поверьте, я невероятно счастлив за вас.

— Ваше величество, это моя чудесная жена изменила мою жизнь, — сказал идальго, кивком указывая на Филомену, наливавшую вино в стаканы арагонских рыцарей.

— С вами не поспоришь, мой друг!

— Поверьте, ваше величество, порой мне кажется, что я зря потратил большую часть своей жизни. Конечно, воевать бок о бок с вашим отцом, а затем с вами — огромная честь, и если бы можно было вернуться в прошлое, я ничего не изменил бы, но теперь я понял, что простая деревенская жизнь, красота земли, неторопливое течение лет в заботе о животных и посевах — истинное благословение для такого человека, как я».

— Завидую вам, дон Рафаэль.

— Не завидуйте. Я уже старик и не вижу ничего дальше своего носа. А вы молоды, у вас вся жизнь впереди.

— Тогда скажу вам, что мечтаю о такой же тихой жизни. А еще вы в который раз дали мне замечательный совет.

— Если это так, то я рад быть вам полезен.

— Как и всегда, дон Рафаэль, — сказал король и, повторив жест своего старого учителя и советника, поднял голову, глядя на солнце, разжигающее краски великолепных Флегрейских полей.

ГЛАВА 112 ОБЕЩАНИЕ

Миланское герцогство, замок Висконти в Павии

— Идите сюда, малышка моя, — позвала Бьянка Мария.

Катерина подошла к ней. Девочка увидела нечто странное во взгляде бабушки — какую-то горечь, тень, закрывающую свет. Казалось, что она в одночасье решила отступиться от борьбы.

Это очень расстроило Катерину.

— Что происходит, бабушка? Вы хорошо себя чувствуете? — дрожащим голосом спросила она.

— Да, малышка. Но я позвала вас к себе, потому что мой последний час уже близок. Я стара, я сражалась во многих, возможно, слишком многих битвах. Пока у меня еще есть время, я хочу побыть с вами и рассказать вам то, что вы должны запомнить на всю жизнь, на все годы, что вам отведены.

— Хорошо, — ответила девочка.

— Тогда слушайте меня внимательно, садитесь сюда. — Бьянка Мария указала внучке на кресло напротив.

Пока Катерина усаживалась, герцогиня тяжело вздохнула. Сердце ее было разбито, а на душе лежала неимоверная тяжесть от всего, что произошло за последнее время.

Дождавшись, когда девочка направит на нее свой внимательный взгляд, Бьянка Мария заговорила:

— Катерина, я позвала вас сюда, потому что среди всех моих внуков вы больше всего похожи на меня и наполняете мое сердце радостью. Надеюсь, Бог простит мне то, что в момент слабости я позволила себе отступить от правила не иметь любимчиков: никто не сравнится с вами, Катерина, ни в смелости, ни в настойчивости, ни в широте души. Вы превосходите всех в фехтовании и охоте, а также в чтении и учебе, и объясняется это просто: вы любите трудиться и готовы вынести любые страдания, если это необходимо. Видит Бог, в наше злополучное время женщина должна обладать обоими этими качествами. Труд помогает нам раскрыть свои таланты и пользоваться ими, чтобы выжить. А терпение необходимо любой женщине для выполнения супружеских обязательств, и поверьте, мужчины отлично умеют заставить нас подчиняться. Не всегда это приносит нам удовольствие, да и как может быть иначе, если мужья думают не о взаимном уважении, а лишь о собственных потребностях.

— Что это за обязательства, бабушка? — только и спросила девочка, ловившая каждое ее слово.

— Скоро вы все узнаете. Но запомните вот что, Катерина: даже если вам прикажут повиноваться, не давайте сломить себя, вы поняли? Никогда. Ни в коем случае. Разумеется, делайте то, что положено хорошей жене и матери, это ваш долг. Если требования разумны и не заставляют вас поступиться честью, выполняйте их, но всегда храните верность своим принципам. И всякий раз, когда от вас потребуют перейти эти границы, восставайте. Без страха, не думая о своей судьбе. Я вижу смелость в ваших глазах. Я, насколько могла, постаралась вырастить вас как тигренка. Не забыли, что вы читали в бестиарии, правда? Легенду, которая восходит к урокам Аристотеля, помните ее?

Девочка кивнула.

— Пожалуйста, расскажите мне эту историю.

— Когда охотникам нужно было украсть тигренка, они придумали одну хитрость, — начала Катерина. — Чтобы на них не напала тигрица и не разодрала их в клочья, они не просто бежали очень быстро, но еще и разбрасывали по земле отражающие сферы — такие маленькие зеркала в форме шара. Тигрица кинулась по следу охотников, которые похитили ее малыша, но наткнулась на свое отражение в зеркалах. Видя уменьшенное изображение самой себя, тигрица всякий раз думала, что нашла тигренка, и останавливалась, чтобы приласкать его, а охотники тем временем убегали.

— И что означает этот рассказ?

— Легенда представляет собой аллегорию: охотник — это дьявол, который лживыми соблазнами и уловками вводит в заблуждение тигрицу, а она обозначает праведника, который теряет себя.

— Замечательно. Знайте, Катерина, однажды и мужчина может превратиться в дьявола. Возможно, он будет вас ненавидеть или, наоборот, твердить, что любит, но при этом не станет ни уважать вас, ни прислушиваться к вашему мнению. Может, это будет ваш муж, который потребует повиновения, не давая ничего взамен; Или же ваш сын, которому вы отдали все, что могли, а он решил, что вы ему чужая. Всем этим мужчинам, которые захотят обмануть вас своими речами, лживыми обещаниями, извинениями, отвечайте как тигрица, которая не попалась в ловушку из зеркальных шаров. А я буду рядом с вами. Я всегда верила в вас, помните об этом. И даже когда меня не станет, вы знаете, где меня найти.

— Я знаю, бабушка, — сказала Катерина со слезами на глазах.

— Где же вы станете искать меня, девочка моя?

— В своем сердце.

— Как вы найдете путь, что туда ведет?

— Нужно создать вокруг тишину и прислушаться, — ответила малышка, всхлипывая.

— Тогда из-за чего вы плачете?

— Я знаю, что вас обидели, — пробормотала Катерина.

— Почему вы так думаете?

— Я слышала.

— Что именно?

— Я слышала, как папа кричал на вас!

Бьянка Мария наклонилась к девочке и погладила ее по щеке.

— Вы должны любить своего отца, Катерина, обещаете? То, что случилось между ним и мной, касается только нас. Мне жаль, что вы это слышали. Даже знать не хочу, как такое произошло. Но вот что могу сказать вам: я всегда любила и по-прежнему люблю Галеаццо Марию. И я первая нарушила те правила, о которых рассказала вам, потому что не смогла воспротивиться, когда он совершал ошибки; Будучи еще ребенком, он проводил время не с теми людьми, и они испортили его душу. Вместо того чтобы отругать его и защитить от дурного влияния этих людей, я позволила обмануть себя роскошью, богатством, слепящим блеском дворцов и государственных союзов. И я потеряла себя. А потом потеряла его. Однако я по-прежнему безумно люблю своего сына. Но теперь, Катерина, мое время прошло. Скоро настанет ваше, вот увидите. Но вы будете лучше, чем я, и не совершите моих ошибок.

— Почему вы так говорите? — спросила совсем расстроенная девочка.

— Потому что я уже старая, уставшая женщина, которой жизнь и самые любимые люди принесли сплошные разочарования. Вы моя единственная надежда, малышка.

Катерина встала и вытерла ручонками слезы.

— Бабушка, я не разочарую вас, обещаю, — торжественно заявила девочка, изо всех сил сдерживая рыдания.

— Идите ко мне, дайте вас обнять.

Бьянка Мария прижала к себе внучку и поняла: когда ее не станет, а произойдет это уже довольно скоро. Катерина превратится в ту тигрицу, которой была она сама много лет назад.

Династия продолжится в этой очаровательной, умной и смелой девочке.

Бьянка Мария улыбнулась.

ГЛАВА 113 НЕДОВОЛЬСТВО

Миланское герцогство, замок Сфорца

— Неужели вы не понимаете, ваша светлость? Ваше поведение настраивает народ против вас! Каково вашим подданным узнать, что только на поездку во Флоренцию вы потратили безумную сумму в двести тысяч флоринов! И это не считая двенадцати повозок, обитых золотой парчой, полутора тысяч придворных в качестве сопровождения, сотни вооруженных солдат и пяти сотен лакеев, одетых в шелка и серебро! Не говоря уже о площади Муниципалитета, которую вы приказали покрыть мрамором, из-за чего городская въездная пошлина для торговцев выросла на шесть денариев. — Голос Чикко Симонетты дрожал все сильнее, пока он перечислял все эти заоблачные суммы. — Герцогство едва сводит концы с концами, казна пуста, — в отчаянии продолжал он.

— Ну, пусть соберут налоги с жителей, — отозвался герцог.

— Вы не хуже меня знаете, что к таким мерам можно прибегать только в самом крайнем случае. А еще этот злосчастный замок!

— Я и от замка должен отказаться, по-вашему?

— Ваша светлость, я понимаю, что у вас свои нужды, как и у герцогини, но так вы только вызываете гнев народа.

— Народ, народ… — пробормотал Галеаццо Мария. — Да почему он должен гневаться на меня?

— Потому что этот замок — символ тирании! Он был оплотом власти вашего деда Филиппо Марии Висконти.

— Человека, которым я глубоко восхищаюсь. Он-то знал, как пользоваться властью.

— Ваша светлость, почему бы вам не поступить как ваш отец? Он и ваша мать, да благослови Господь ее душу, всегда жили во дворце Бролетто-Веккьо как раз для того, чтобы не создавать впечатление, будто они хотят вновь установить в Милане тиранию!

— Мой отец, говорите? Да почему все вечно твердят мне про него? Я сам по себе, я не Франческо Сфорца! Я Галеаццо Мария. Да и если уж на то пошло, это как раз он заказал Филарете полностью переделать замок Порта-Джовиа. Зачем бы ему это делать, если не для того, чтобы перенести туда герцогский двор? И именно поэтому я поселился в этом замке. Если народ недоволен, ну что же…

— И знать тоже, ваша светлость…

— А им-то что не нравится?

— Армия в сорок тысяч человек, которая обходится нам в восемьсот тысяч дукатов в год! Драгоценности, которые вы дарите своей супруге и, простите меня, ваша светлость, любовницам, а их у вас немало. И земли, которые вы отдаете…

— Да как вы смеете, Чикко! Вы еще будете считать мои траты и подарки женщинам, которых я люблю? — В глазах герцога сверкали молнии ярости.

— Нет, что вы, ваша светлость, — дрогнувшим голосом отозвался Чикко. — Но вы должны понять, что щедрость, которую вы проявляете к своим возлюбленным, а также родственные отношения с королем Франции и ваше намерение, так сказать, сосредоточить власть в одних руках создают вам немало врагов среди миланской знати.

— Ну и к черту их всех!

— Но это еще не все, ваша светлость.

— Что-то еще хуже, чем то, что вы мне уже сообщили?

— К сожалению, да.

— Ну, говорите, Чикко, слушаю вас, — подбодрил его Галеаццо Мария.

Похоже, он с удовольствием внимал советнику, пересказывавшему слухи, которые распускали о герцоге недоброжелатели.

— Вы помните Николу Каппони да Гаджо, известного как Кола Монтано?

— Конечно! Благодаря мне он получил кафедру словесности в университете, или я ошибаюсь?

— Нет-нет, вы правы. Недавно мне удалось посетить несколько его лекций. Ну, не мне лично, вы понимаете, а…

— Кому-то из ваших шпионов, — с улыбкой закончил герцог.

— В некотором роде… — замялся Чикко.

— Правильно сделали, не переживайте. Так что вы узнали»?

— Ну, например, Кола Монтано рассказывает своим ученикам о временах Римской республики. Он восхваляет заговорщиков, которые свергли тирана и обрели вечную славу. Конечно, в теории в этом нет ничего дурного, но вы хорошо понимаете, что на самом деле лекции подобного рода могут быть опасны для молодых дворян, лелеющих мечту однажды получить власть в свои руки.

— Я отлично это понимаю, — ответил герцог. — Более того, я благодарен вам за эти сведения и позабочусь о том, чтобы использовать их должным образом.

— Ваша светлость, я надеюсь, вы не собираетесь…

— Не переживайте, Чикко, я сделаю то, что сочту нужным.

— Безусловно, мой герцог.

— Если кто-то думает, что может безнаказанно угрожать мне, то он глубоко заблуждается, — ледяным тоном заявил Галеаццо Мария.

ГЛАВА 114 ПЕРЕЖИВАНИЯ ПОНТИФИКА

Папская область, дворец Барбо

Антонио Кондульмер нервничал. Он знал, что его двоюродный брат, папа римский, отличается раздражительным и вспыльчивым характером. В то же время решение продолжить изъятие земель и владений у семьи Колонна, начатое в свое время их дядей Габриэле, с одной стороны, укрепляло положение Папской области, но с другой — грозило вновь разжечь искру ненависти, которая, похоже, так и не погасла в душе Антонио Колонны.

Оглянувшись вокруг, молодой Кондульмер поразился обстановке, по сути представлявшей собой огромную коллекцию предметов роскоши: кубки из яшмы, золотые и серебряные монеты, медали, византийские иконы, фламандские гобелены, реликварии, изделия из слоновой кости и драгоценные камни всех видов и форм. Изысканная мебель дополняла интерьер.

Антонио почувствовал, что ему не хватает воздуха, несмотря на то что зал был, мягко говоря, просторным. Значит, это правда: понтифик окончательно проникся ощущением собственного величия и стремится отнюдь не к духовному богатству. Впрочем, Антонио не имел ничего против, ведь папа был не только его родственником, но еще и союзником Венеции, особенно после того, как Ферранте Арагонский попросил об отмене вассальских обязательств, заключавшихся в ежегодной уплате налога в восемь тысяч марок, а понтифик ответил на это решительным отказом.

— Кузен, — приветствовал его папа, наконец-то появившись в комнате. Антонио отвесил глубокий поклон и хотел было опуститься на колени, чтобы поцеловать туфлю, но Павел 11 удержал его: — Еще не хватало, чтобы вы вставали передо мной на колени. Мы семья, и сегодня я как никогда нуждаюсь в вас, так что оставим эти глупости.

— Как вы поживаете, ваше святейшество?

— Хорошо и плохо одновременно. Хорошо, потому что работы по renovatio urbis[25] идут полным ходом, а плохо — потому что мне очень не хватает моей матери. Не проходит и дня, Антонио, чтобы я не оплакивал ее смерть. Так что простите, что заставил вас ждать, я, как обычно, молился, вспоминая ее.

— Полиссена была необыкновенной женщиной, ваше святейшество. Нам всем ее очень не хватает.

— Благодарю вас.

— Я к вашим услугам, расскажите, чем я могу быть полезен.

— Все очень просто, кузен. Я узнал о вашем недавнем назначении послом Венеции при дворе французского короля.

— Это правда.

— В таком случае у меня есть просьба: раз вы отправляетесь в Париж, я был бы крайне признателен за помощь в непростых переговорах с Людовиком Одиннадцатым. Поскольку вы представляете интересы Венецианской республики, основного союзника Папской области, я попросил бы вас посоветовать королю отказаться от заключения союза с правителем Богемии Йиржи из Подебрад.

— Непременно. Но почему это вас беспокоит?

— Причина очень проста: по имеющимся сведениям, богемский монарх потворствует гуситской ереси. Не думаю, что союз с таким человеком может принести пользу. Конечно же, вы должны подтолкнуть короля к нужному решению, действуя с необходимой осторожностью. Дело в том, дорогой кузен, что я боюсь, как бы Римская церковь не оказалась в одиночестве на шахматной доске политики. Если бы не Лоренцо де Медичи, я никогда бы не узнал, что Милан, Неаполь и Флоренция вели секретные переговоры о том, чтобы объединиться против Папской области. Слава богу, хоть Венеция осталась в стороне от этих интриг.

— Безусловно, ваше святейшество, я сделаю все, что в моих силах.

— Я вам очень признателен, дорогой кузен. Это задача крайне деликатного свойства. Не сомневаюсь, что Матьяш Хуньяди Корвин, король Венгрии, всегда защищавший христианскую веру, победит, если понадобится, и в этот раз, однако я предпочел бы использовать все способы, чтобы помешать распространению гуситской ереси. Миру совершенно ни к чему лишний раз слушать всякие глупости вроде возвращения «чистоты» Церкви! С чего бы это? Разве мы ее утратили? Я так не думаю. Ну и в любом случае в наши дни понтифик не может оставаться в стороне от политики. Ведь во всем христианском мире не осталось ни одного монарха, за исключением Хуньяди и Влада из Валахии, кто был бы готов сражаться с турецким султаном. Как тут папе римскому думать лишь о духовном руководстве паствой?

— Я отлично вас понимаю, ваше святейшество.

— Если вы все поняли, а я в этом ничуть не сомневаюсь, то прошу вас помочь мне не дать этой душевной проказе растечься, будто пролитое масло.

— Хорошо.

— Спасибо, кузен. Знайте, что и моя мать благодарит вас с небес.

— В таком случае я отправляюсь в путь, — сказал Антонио Кондульмер. — Отныне у нас каждая минута на счету.

— Вы совершенно правы.

— С вашего позволения, ваше святейшество…

Папа протянул руку с перстнем для поцелуя, после чего Антонио удалился.

ГЛАВА 115 ИЕРИХОН

Миланское герцогство, охотничьи угодья Кузаго

Катерина верхом на коне с наслаждением неслась по лесу. Стояла весна, ее любимое время года, когда кажется, словно прямо у тебя на глазах пробуждаются деревья, животные, солнце и небо. Для Катерины не было большего удовольствия, чем скакать на лошади. Вот почему она так любила ездить на охоту, причем проявляла в ней настоящий талант. Как, впрочем, и в фехтовании.

Уроки бабушки Бьянки Марии не прошли даром. А с тех пор как отец представил ее ко двору, чтобы она могла и дальше совершенствоваться в этих двух занятиях, а также в чтении и искусствах, девочка была на седьмом небе от счастья.

Катерина ничего не боялась, и когда спущенные борзые кидались за добычей, она первой мчалась следом. Конечно, пока ей недоставало опыта. Всего год назад отец разрешил ей ездить на охоту вместе с ним, но Катерина чувствовала, как он гордится, видя ее в седле — такую грациозную и решительную. В эти моменты светлые искорки зажигались в глазах герцога, и когда дочь замечала это сияние, ее сердце наполнялось радостью. Галеаццо Мария был красивым и обходительным мужчиной, сейчас он ехал на коне рядом с ней, и Катерина чувствовала, как в ее груди разливается тепло.

Тот день было решено посвятить соколиной охоте, и в кожаную перчатку девочки глубоко впивались острые коготки Иерихона — ее любимого сокола, самого ловкого, никогда не упускавшего добычи.

Он взлетал в небо, неторопливо парил в вышине, а потом безошибочно пикировал прямо на добычу, и от этого полета захватывало дух. То, настолько он прекрасен в своей смертоносной грации, неизменно очаровывало Катерину. Конечно, она знала, что сокол убивает ни в чем не повинных птиц, но понимала и то, что, будучи хищником, он следует врожденному инстинкту, которому невозможно противостоять.

Сокол не думает об удовольствии или жажде крови, эти черты присущи только человеку. Вот почему Катерина предпочитала ловчих птиц охоте с собаками, на которой люди, движимые желанием убивать, загоняют кабанов и оленей часто не ради пропитания, а исключительно для собственного развлечения.

Она внимательно изучила чудесный трактат Фридриха II Штауфена «Об искусстве охоты с птицами» и теперь знала множество видов пернатых — водоплавающих, наземных, хищников и дичи. Девочка также выучила наизусть все правила соколиной охоты и порядок дрессировки ловчих птиц: пешком, на лошади, на привязи.

Больше всего ей нравились сапсаны, и поэтому для себя она выбрала Иерихона. Бледное оперение, длинный хвост, внимательные желтые глаза, острейшее зрение — все в нем было преисполнено такой благородной красоты, что Катерина не могла на него налюбоваться.

Вместе с отцом они доехали до болотистого луга: над ними открылась прозрачная синева неба. Ее собака, легавая, побежала изучать поляну и добралась до той части, где почва становилась болотистой и начинались заросли камыша. Там она, видимо, что-то учуяла и вскоре вспугнула крупную куропатку, которая мигом взмыла в воздух.

Катерина тут же стянула с Иерихона кожаный колпачок, и птица мгновенно, гораздо быстрее своей хозяйки и кого бы то ни было еще, вычислила путь добычи в небе.

Сокол сжал когти, будто привлекая ее внимание. Катерина подняла руку, и Иерихон тут же поднялся в воздух.

Взмахивая мощными крыльями, сапсан набрал высоту. Его движения были спокойными, похоже, птица никуда не торопилась. Описав круг по небу над головой Катерины, сапсан начал преследовать куропатку, которая заметила его слишком поздно.

Перепуганная птица отчаянно пыталась оторваться от хищника, но сокол ловко выбирал себе дорогу в небе и без видимых усилий неуклонно приближался к дичи.

Наконец измученная куропатка стала опускаться. В этот момент Иерихон спикировал и, когда добыча должна была вот-вот коснуться земли, схватил ее, вонзив когти в упругую мягкую плоть. Держа окровавленную птицу в когтях, он подлетел к Катерине и опустился на землю рядом с ней.

— Какая великолепная атака! — сказал герцог дочери.

Катерина покраснела от гордости и удовольствия. Иерихон не подвел ее.

— Вы прекрасно выдрессировали его, несмотря на свой возраст, малышка.

— Отец, я лишь постаралась воспользоваться вашими уроками, а также советами бабушки Бьянки Марии.

— И поступили правильно, Катерина. Ваша бабушка, несмотря ни на что, была необыкновенным человеком.

— Да, — подтвердила девочка, — я многим ей обязана.

— Как и все мы, малышка. — Катерине показалось, что в голосе отца прозвучала нотка сожаления.

— Время излечило ваши обиды на нее?

— Я был глуп, дорогая моя. И до сих пор не могу простить себе, что последние слова, которые я ей сказал, были наполнены злобой.

— Бабушка простила вас, отец, я уверена в этом. Она была сильной и щедрой и бесконечно любила вас.

— Авы откуда это знаете?

— Она сама сказала мне перед смертью.

Катерине показалось, что отец искренне тронут. На краткий миг у него на глазах заблестели слезы.

— Пойдемте, а то ваш сапсан сам съест всю добычу, — сказал герцог.

— И это будет справедливо, отец, ведь это он ее поймал.

— А ведь вы правы, — отозвался Галеаццо Мария.

ГЛАВА 116 ПУБЛИЧНАЯ ЭКЗЕКУЦИЯ

Миланское герцогство, площадь Ветра

Колу Монтано приковали к позорному столбу. Желающих посмотреть на экзекуцию собралось столько, что на площади Ветра яблоку негде было упасть. Галеаццо Мария Сфорца восседал на деревянной трибуне и наблюдал за приготовлениями палача: преступнику предстояло понести образцовое наказание.

— Кола Монтано! — провозгласил Чикко Симонетта, поднявшись со своей скамьи, стоявшей рядом с герцогской. — Сегодня печальный день для нашего города. Все мы стали свидетелями проявленной вами неблагодарности и неуважения к герцогу Милана. Шесть лет тому назад он без малейших сомнений доверил вам кафедру словесности университета. А вы чем отплатили ему за это?

Чикко подождал, пока его слова произведут нужный эффект на толпу. Мужчины и женщины на площади не отрывали от него глаз и затаили дыхание. Однако Чикко вовсе не собирался давать право слова опасному ученому, который пытался опорочить герцога, сея вокруг ненависть и сомнения в его власти. Он выдержал паузу и сам ответил на свой вопрос:

— Я скажу вам чем! Распространял клевету и ыебмме речи, зарождая в душах гнев и зависть. Не вам ли принадлежат эти слова? Animo gravi et /опилило aiiguod praeciantm facinus cog Hare inciperem guampiurimorum Athenicnsium, Carthaginiensium et Romanorum vestigia imitando guos pro patria fortissime facientes fusse laudem aeternam conseguutos[26]. И вы отлично знаете, что они означают! Вы же все-таки преподаватель латыни. — Чикко зло усмехнулся. — Но для общей пользы позвольте мне освежить вашу память, объяснив столь безумные речи простыми словами: эта фраза на латыни, произнесенная вами во время занятий, означает, что тот, кто, следуя древним учениям, совершает злодеяния во благо собственной страны, заслуживает вечной славы. Всем абсолютно очевидно, — продолжил Чикко, — что подобные высказывания нацелены исключительно на разжигание ненависти по отношению к нашему любимому герцогу Галеаццо Марии Сфорце с целью свергнуть его с законно занимаемого престола. Поскольку подобные действия являются совершенно неприемлемыми, герцогский суд постановил подвергнуть вас наказанию в виде тридцати ударов плетью. Пусть боль и унижение помогут вам вспомнить, что подстрекательство к восстанию — тяжелейшее преступление, караемое смертью. Только заступничество герцога, который всегда уважал вас и вручил вам кафедру, с которой вы так вероломно оклеветали его, спасло вашу жизнь! Понятно?

Кола Монтано стоял, повернувшись обнаженной спиной к толпе, его руки привязали к столбу. Одетый в лохмотья, со склоненной головой, он представлял собой идеальную жертву. Измученный долгими днями в заточении, которое он перенес, прежде чем подвергнуться публичному наказанию, он медленно произнес слабым голосом:

— Меня наказывают несправедливо, потому что я никогда такого не говорил…

— Так вы обвиняете нас во лжи? — воскликнул Чикко. — Хотите сказать, что герцог все выдумал?

Кола Монтано тяжело вздохнул. Было видно, что говорить ему очень тяжело.

— Нет, я хочу сказать, что произошла ошибка.

— Я так не думаю, — отрезал Чикко. — Несколько ваших студентов дали показания, подтвердив то, что я только что сообщил. Так что вы не только разжигали ненависть к законному правителю, но еще и не хотите признать свою вину! Если так вы демонстрируете раскаяние, то пусть Господь сжалится над вами! — И советник герцога приказал: — Начинайте!

Когда он опустился на свое место, Галеаццо Мария Сфорца одобрительно кивнул: речь Чикко ему понравилась.

Тем временем толпа зашумела, желая видеть, как ученого мужа изобьют плетьми. Кто-то выкрикнул проклятие в адрес Колы Монтано. Вдохновленные примером, за ним последовали другие, и вскоре уже весь народ на площади осыпал несчастного ругательствами. Герцог был явно доволен.

Палач поднял кнут и ударил Колу Монтано по спине. Вскоре на белой коже выступили красные следы. По щекам жертвы катились слезы, воздух оглашали душераздирающие крики.

По мере того как кнут поднимался в воздух и хлестал по спине несчастного, вопли толпы утихли.

На площади воцарилась зловещая тишина. Тысячи глаз, еще недавно неотрывно смотревших на преступника и жаждавших крови, теперь едва выносили ужасное зрелище.

Наконец экзекуция закончилась.

Кола Монтано к тому времени уже лишился чувств. Палач подошел к столбу и отвязал его.

Магистр словесности рухнул на подножие эшафота, словно мешок с тряпьем.

ГЛАВА 117 КОВАРНЫЕ ЗАМЫСЛЫ

Миланское герцогство, Леньяно, замок Лампуньяни

— А я говорю вам, что так дальше продолжаться не может. Вы видели, что он сделал с нашим маэстро? Герцог совершенно выжил из ума! Он жаждет крови и уверен, что может творить в этом городе все, что ему заблагорассудится. Я говорю, что мы должны положить этому конец. Иначе нас тоже скоро изобьют на площади. Сколько еще страданий мы должны вынести, прежде чем начнем действовать и наконец-то восстанем против тирана? — Джованни Андреа Лампуньяни был вне себя от ярости. Он вскочил на ноги и сжал кулаки. Ему не верилось, что Джироламо и Карло продолжают проявлять нерешительность.

Наконец один из них заговорил, вернув в душу Лампуньяни огонек надежды:

— Джованни Андреа, конечно, я понимаю, о чем вы говорите. Особенно если учесть, что у вас есть для этого все средства, люди и влиятельные родственники, которые могут поддержать вас. А еще вы — синьор Леньяно, о чем свидетельствует этот неприступный замок. — Джироламо Ольджи-ати обвел рукой просторный зал, в котором они собрались. — Я согласен, что Кола Монтано был унижен и несправедливо наказан таким ужасным образом, что одна мысль об этом… — Он не закончил фразу, но было совершенно ясно, что имелось в виду.

— Однако я не понимаю, к чему вы завели этот разговор? — вмешался Карло Висконти. — То, что произошло с маэстро, ужасно, но не касается лично вас.

— Я должен выражаться яснее? Хорошо, слушайте. Галеаццо Мария не только приказал жестоко избить Колу Монтано посреди площади, не только морит голодом народ и каждый день требует новые подати, а потом тратит деньги на интрижки со своими шлюхами, но еще и покушается на честных и добродетельных женщин! Его похотливость не знает границ, он вожделеет каждую женщину, которая попадается ему на глаза. Несколько дней назад он попытался изнасиловать мою жену, представляете? Существует лишь один способ смыть подобное оскорбление!

— Кровью, — мрачно отозвался Висконти.

— Именно, кровью. Никто не скажет, что у нас не было причин ее пролить, как вам кажется?

— И это будет далеко не первый случай в истории, — с заговорщицким видом поддержал его Ольджиати. — Вспомните Джованни Марию Висконти: его закололи кинжалом у входа в церковь Сан-Готтардо-ин-Корте. И он не был и вполовину так жесток и несправедлив, как нынешний проклятый герцог.

— Точно! Вот теперь мы начали говорить всерьез, — тоном победителя заявил Джованни Андреа Лампуньяни. — Запомните, это убийство будет не преступлением, а спасением. Подумайте о Цезаре: Брут и Кассий вместе с остальными заговорщиками убили его, чтобы освободить республику от тирана. Это было не душегубство, а восстание!

— И их план с треском провалился, — возразил Висконти. — Как вы помните, друзья, всех заговорщиков ждал печальный конец, и, по сути, они подготовили почву для рождения новой империи Августа.

— Да, но что вы скажете о том, что произошло, когда не стало деда нынешнего герцога Сфорцы? Помните? Тиран умер, и народ взбунтовался против правящей династии, установив Золотую Амброзианскую республику. У нас есть шанс изменить положение вещей, точно вам говорю. Надо лишь захотеть, — невозмутимо продолжал Лампуньяни.

— Это правда, — отозвался Ольджиати. — Не говоря уже о том, что в данном случае мы могли бы обсудить идею триумвирата. Просвещенная олигархия, которая свергает единоличного тирана, возгордившегося родством с королевской династией.

— Верно, Галеаццо Мария окончательно потерял голову после женитьбы на Боне Савойской, — заметил Висконти.

— Меня не волнует, по какой причине он возжелал безграничной власти, я лишь хочу, чтобы мы избавились от него, — холодно сказал Лампуньяни. — Когда он падет под ударами наших мечей, вот увидите, Милан провозгласит нас освободителями.

Висконти кашлянул.

— Что такое? — нетерпеливо спросил Лампуньяни, раздраженно взглянув на него.

— Вам легко говорить, друг мой. Но мы с Джироламо находимся совсем в ином положении. У нас нет ваших титулов и владений!

— Ну и что? Даже если и так, это значит, что вы рискуете меньшим, чем я.

— Вас не отговорить от вашего кровожадного плана! — в отчаянии воскликнул Висконти.

Лампуньяни подошел к камину, взял в руки кочергу, а потом со всей злостью ударил ею по горящим поленьям. В воздух взметнулся сноп пылающих искр. Двое его собеседников удивленно наблюдали за происходящим.

— Ну неужели вы не понимаете, что, если мы не вмешаемся, Милан ждет неминуемая гибель? Пока мы спорим, как поступить, герцогство разваливается на части. Кончится тем, что Галеаццо Мария выпьет из нас всю кровь, а то и казнит просто потому, что мы были в чем-то с ним несогласны!

Висконти поднял руки, призывая к спокойствию:

— Не понимаю ваших вспышек гнева, Джованни Андреа. Не на нас вы должны направлять свою ярость. Если я и соглашаюсь с вами, то остаюсь в уверенности, что действовать нужно осторожно. Момент для решительных шагов еще не настал. Галеаццо Мария только что жестоко наказал Колу Монтано, и его внимание обострено до предела: во-первых, из-за других возможных мятежников, во-вторых, из-за дьявольских козней проклятого советника — Чикко Симонетты. Я думаю, нам нужно подождать.

— Мне жаль, Джованни Андреа, но я считаю, что Карло прав, — поддержал товарища Ольджиати. — В настоящий момент охрана Галеаццо Марии соблюдает крайнюю осторожность, и наш заговор может быть легко раскрыт или обезврежен. Нужно подождать: пусть пройдет время и Сфорца решит, будто ему удалось погасить народный гнев. Тогда у нас наверняка окажется больше шансов на успех.

— Это еще не все, — добавил Висконти. — Надо сделать так, чтобы маэстро Монтано прекратил вести свои речи против герцога. Я позабочусь об этом. Пусть Галеаццо Мария думает, что он в безопасности и что победа осталась за ним. И когда он окончательно уверится в этом, мы нанесем удар. В тот самый момент, когда он сочтет, что опасность миновала, и ослабит защиту, появимся мы и перережем ему глотку.

Эти слова, кажется, убедили Джованни Андреа Лампу-ньяни.

— Вы правы, друзья, — сказал он наконец. — Злость не давала мне рассуждать хладнокровно. Все, что вы сказали, верно и логично. В таком случае пусть будет по-вашему. Карло, вы утихомирите Колу Монтано. Выразите ему пока что наше сочувствие, а через некоторое время мы навестим его, поговорим о политике и намекнем, что собираемся рано или поздно перейти к решительным действиям и избавиться от герцога.

До тех пор, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы он не усугублял разногласия, возникшие между ним и Сфорцей.

— Будет сделано, — подтвердил Висконти.

— Тогда решено, друзья мои, давайте пожмем друг другу руки, — сказал Ольджиати.

Все трое обменялись рукопожатиями, чувствуя, что этим жестом скрепляют священный братский договор.

— Навсегда, — сказал Лампуньяни.

— Навсегда, — повторили двое его товарищей.

ГЛАВА 118 ВСЕПОГЛОЩАЮЩАЯ СТРАСТЬ

Миланское герцогство, замок Сфорца

— Ваша светлость, умоляю вас, это безумие, — в отчаянии молила Лючия Марлиани, но Галеаццо Мария и не думал останавливаться.

Она чувствовала, как его руки ласкают ее повсюду, и пыталась вырваться из крепких объятий. Ничего хорошего из такой любви не получится. Бона Савойская проявила великодушие и не моргнув глазом приняла детей Лукреции Ландриани как своих, но к ней она едва ли будет так добра. Не говоря уже о том, что у герцога и так множество любовниц, и некоторые из них наверняка попытаются ее убить, если только узнают о том, что может произойти. О том, что вот-вот произойдет.

Уже давно молодой герцог добивался внимания Лючии, и она боялась, что это не просто минутная прихоть. В то же время ей хотелось, чтобы это длилось вечно, чтобы он увел ее от мужа — занудного старика, с которым ей всегда было ужасно скучно.

Словом, Лючия изо всех сил пыталась высвободиться из страстных объятий, от которых перехватывало дыхание, но сопротивляться становилось все труднее. Нет, этого никак нельзя допустить, ни за что на свете, иначе его ласки околдуют ее. Эти руки окончательно подчинят себе ее волю, если она только позволит им утолить ту страсть, что он разжег в ней. А она — в нем.

Но это неправильно, а главное, очень опасно.

— Прошу вас, Галеаццо Мария, — растерянно проговорила Лючия.

Но как нежны поцелуи, которыми он покрывает ее грудь! А эти черные волосы, они мягки как шелк. Неужели есть на свете мужчины привлекательнее герцога Сфорцы? И как противиться такой страсти? Страсти, которая не отступает, несмотря на все ее самые отчаянные мольбы.

Лючия попыталась поднять руками его голову, еще раз прошептав, что нужно остановиться. Но молодой Сфорца не слушал ее доводов и страстно торопился получить все, что только мог, словно минута промедления грозила падением в пучину ада, словно возможность любить друг друга могла исчезнуть, разлететься на осколки из-за таинственного заклинания или проклятия.

— Мы стоим на краю бездны, — хриплым голосом сказал герцог. — Моя дорогая Лючия, почему вы хотите лишить меня этой радости?

Бедная девушка уже ощущала себя в ловушке, не в силах противиться напору правителя Милана. А что ей оставалось делать? В ее крови пылал огонь всепоглощающего желания, он струился по венам, грозя испепелить ее нежную плоть.

— Смилуйтесь, ваша светлость, смилуйтесь, — в последний раз прошептала Лючия, хотя уже прекрасно знала, что это бесполезно.

Герцог впился в ее губы так, что она почувствовала во рту вкус крови, показавшийся одновременно сладким и горьким.

— Но мой муж… — проговорила Лючия.

— Я скажу ему, чтобы он к вам больше не прикасался, — прозвучал низкий глубокий голос Галеаццо Марии. — А чтобы он помалкивал, я сделаю его городским главой где-нибудь, не знаю… В Варезе или Комо, но вы будете моей, Лючия. Сегодня и навсегда.

От этого обещания Лючия едва не лишилась чувств. У нее закружилась голова, но сильные руки герцога тут же подхватили ее. Галеаццо Мария прижался к ее великолепной пышной груди, словно вылепленной из алебастра, и они оба без остатка отдались страсти среди кружев и шелка роскошного ложа.

Лючия перестала противиться, она утонула в сладком омуте, ступила в пламя, которое сжимало ей сердце и душу, будто желая вырвать их из груди.

Она больше не удерживалась от поцелуев, прижималась к его губам, жаждала любви, которой раньше не знала и которая теперь распростерла крылья, словно гигантский дракон, неся с собой счастье и изнеможение, растворяясь в белизне кружевной постели и алом пламени страсти.

ГЛАВА 119 КРАСОТА И ЖЕСТОКОСТЬ

Миланское герцогство, замок Сфорца

— Я велела позвать вас, потому что хочу, чтобы вы поняли одну вещь: не думайте, что если я приняла детей Лукреции, то теперь приму еще и ваших! — решительно заявила герцогиня. Прекрасная и гордая, высокая, статная, в ярко-красном платье, Бона Савойская не хотела слушать никаких оправданий. Она смотрела прямо в глаза новой фаворитке герцога и недвусмысленно объявляла ей войну. — Я не позволю признать ваших детей законными. Никогда! Вы поняли?

Лючия Марлиани знала, что рано или поздно этот разговор состоится. Она уже давно поняла, что избежать столкновения с Боной не удастся, а потому решила держаться со всем возможным достоинством.

— Это неважно. Единственное, что имеет значение, — желания герцога. И совершенно очевидно, что ни Лукреция Лан-дриани, ни тем более вы не можете указывать ему, что делать, несмотря на брачные узы, которые вас связывают. Вы отлично знаете, что существуют и другие узы, гораздо прочнее тех, что предписаны законом.

— Как вы смеете говорить со мной в таком тоне! Наш с Га-леаццо Марией союз заключен в церкви, и у вас нет никакого права покушаться на святые обеты. И никогда не будет, потому что вы этого недостойны. Достаточно услышать ваши речи. Вы вульгарны и жалки, вам не место при дворе герцога.

— Вы сами приказали позвать меня, так что я тоже хочу дать вам понять кое-что: я не нуждаюсь в вашей жалости. С этого момента я буду получать все, что захочу. — Лицо Лючии побагровело от гнева. Бели невзрачная и грубая пьемонтская герцогиня надеялась напугать ее, то она просчиталась. Герцогиня решила объявить войну, только вот противник ей не по зубам.

— Что-то вы слишком дерзки для шлюхи, — отрезала Бона. Она изо всех сил пыталась сохранить лицо, но эта женщина все-таки сумела вывести ее из себя, хотя это редко кому удавалось. — В моих жилах течет кровь многовековой династии, а вы всего лишь дочь миланского проходимца, выдавшего себя за знатного господина. Думаете, можете угрожать мне? Да пожалуйста! Угрожайте, сколько вам вздумается, но, поверьте, я-то отлично знаю, как удержать своего мужа.

— Честно говоря, мне так не кажется!

— Ах, так вы упрямитесь!

— Если вы думали, что я буду молча терпеть ваши оскорбления, то ошиблись! — воскликнула Лючия.

— Да уж, я вижу, что распущенность — не единственный ваш грех. Вас также отличают необыкновенные наглость и бесстыдство! Как я уже сказала, не надейтесь ни на помощь, ни на понимание с моей стороны. Вы мой враг. Сегодня и навсегда. Я не позволю вам остаться при дворе. Вы будете высланы, и я заставлю мужа запретить вам даже приближаться к этому замку. Я не пожалею сил, чтобы извести вас. Вот увидите, я использую любые средства и ни перед чем не остановлюсь.

Бона была вне себя от ярости. Эту женщину нужно поставить на место, пока еще не слишком поздно. Ее влияние на Галеаццо Марию и его окружение растет день ото дня. В прошлом Боне уже пришлось смириться с Лукрецией, но та была совсем из другого теста: в ней не было такой спеси и высокомерия, как в этой молодой выскочке.

Конечно, она выглядит далеко не уродиной в платье цвета лазури и с длинными каштановыми волосами, украшенными нитями жемчуга: стройная, гибкая, с темными глазами и высокими скулами, которые придают ей ту слегка воинственную красоту, что так нравится Галеаццо Марии. Бона слишком хорошо это знала.

Но она-то из рода герцогов Савойских! Ее сестра Шарлотта — жена французского короля. И эта девка надеется испугать ее?

Надо разобраться с ней поскорее. Бона ужасно устала от капризов и слабостей мужа.

Уж она-то не позволит обращаться с собой так, как с Марией Савойской! Запертая в башне, униженная Филиппо Марией Висконти, та проводила дни в молитвах, ожидая дня освобождения, чтобы сразу отправиться в монастырь. Повторить ее судьбу? Да ни за что!

— А теперь идите прочь, пока я не позвала гвардейцев, — сказала герцогиня. — И позаботьтесь о том, чтобы покинуть замок завтра же утром. Если нет, то я пошлю кое-кого за вами. И он, поверьте, не будет так любезен, как я сегодня.

— Вы угрожаете мне?

— Именно! — ответила Бона, не сдержав довольной улыбки.

— Вы дорого за это заплатите! — злобно воскликнула Лючия.

Не говоря больше ни слова, вне себя от ярости и обиды, Марлиани удалилась, изо всех сил хлопнув дверью.

Ее последняя фраза повисла в воздухе дурным предзнаменованием.

ГЛАВА 120 УПАДОК

Венецианская республика, лагуна

Что осталось от его семьи? Сначала умерла Полиссена, а затем и ее сын, причем совершенно неожиданно. Папы не стало вскоре после той памятной встречи, когда понтифик попросил своего кузена уговорить французского короля передумать насчет союза с правителем Богемии.

Со смертью Габриэле и его сестры Кондульмеры, казалось, утратили свое место среди династий, решающих судьбы Венеции.

Предстоит ли ему продолжить их дело?

Лодка покачивалась на искрящихся водах лагуны, а Антонио Кондульмер размышлял, что делать дальше. Конечно, у него есть скромное состояние и неплохое палаццо на Санта-Кроче. Несмотря на свой юный возраст, он уже получил должность посла Венецианской республики при дворе Людовика XI. И благодаря этой роли узнал страшную правду: правители Франции и Испании, равно как и глава Священной Римской империи, рассматривают завоевание Италии как шаг на пути к покорению всей Европы.

Именно по этой причине Людовик XI позволил Галеаццо Марии Сфорце взять в жены сестру собственной супруги — Бону Савойскую. Таким образом он практически подчинил себе Милан, а герцог так глуп, что этого даже не заметил. Наверное, был слишком занят развлечениями со своими многочисленными любовницами.

Что же касается Неаполя, то не секрет, что он уже давно в руках испанского Арагона. Хоть и не исключено, что рано или поздно Анжуйская династия сможет вернуть себе права на этот регион.

Итак, Пьемонт и Неаполь в руках иноземцев, Милан попал под влияние Франции, а Риму пока удается сохранить независимость исключительно благодаря духовной роли, которую воплощает в себе его монарх. Если, конечно, понятие «духовности» еще имеет какое-то значение: сначала Авиньонское пленение пап, потом гуситская ересь ясно дали понять, насколько хрупка на самом деле власть понтифика. Габриэле в свое время убедился в этом на собственном опыте, когда ему пришлось бежать из Рима на корабле при содействии Козимо де Медичи.

А Флоренция? Несмотря на мудрость Лоренцо Великолепного, этот город слишком мал, и скромная военная мощь не позволит ему сыграть решающую роль.

Только Венеция пока еще может за себя постоять.

Только Венеция — лишенная предрассудков, постоянно меняющаяся, текучая, словно изумрудные воды ее лагуны; — сохранила свою независимость. Прагматичность и умение извлекать пользу из обстоятельств — вот главные принципы, которые помогают ей выжить. После падения Константинополя Сенат республики позаботился о заключении нового договора с султаном, и в итоге купцам удалось восстановить венецианский квартал на том же месте, где он всегда располагался. Пошлины и налоги, конечно, выросли, но тем не менее постепенно торговля вновь начинала приносить прибыль. Главное — не отчаиваться.

Сам он тоже венецианец, а значит, сможет вернуть своей династии утраченный блеск. Нужно лишь быть прагматичным, использовать обстоятельства в своих интересах и думать о будущем всей Европы: должность посла и знание иностранных языков и обычаев помогут в этом, а просвещенность иногда оказывается самым сильным оружием.

Антонио пообещал себе: Кондульмеры вернут свое место в истории.

Он взглянул на великолепные дома по обеим сторонам канала. Пора начать извлекать пользу из многочисленных знакомств, заведенных в последние годы: связи помогут ему внести свой вклад в процветание родной Венеции — города, которому Антонио предан всей душой. Предстоит много работы, но никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя сдаваться.

Он продолжил свой путь. Весло взмывало в воздух, чтобы потом снова погрузиться в прозрачную воду. Антонио обожал плавать по венецианским каналам: здесь он был наедине с собой и мог мыслить ясно.

Когда солнце наконец погрузилось в зеркальные воды, окрасив их теплым светом, будто сусальным золотом с картин Антонио Виварини, ему показалось, что некий голос позвал его — нежный, вкрадчивый, он словно доносился из морской пены, остававшейся на воде от движения весла.

Лагуну скрыли сумерки, и Антонио зажег фонари. В их колеблющемся красноватом свете он свернул к острову Джудек-ка. Кондульмер глубоко вдохнул соленый запах моря.

И вновь поклялся, что очень скоро восстановит честь своей семьи.

ГЛАВА 121 ПАОЛО

Флорентийская республика, дом Паоло ди Доно

Лоренцо пораженно оглядывался по сторонам. Жилище художника оказалось маленьким и запущенным. Всего две свечи освещали комнату. Окна толком не закрывались, и холодный воздух врывался в помещение, грозя погасить пламя в любой момент. Камин пустовал, потому что у Паоло больше не было денег на покупку дров.

Медичи смотрел на него со слезами на глазах.

Как это возможно, что Флоренция забывает своих великих художников? Тех, чьи работы принесли ей нетленную славу и — Лоренцо в этом не сомневался — продолжат укреплять ее положение и много лет спустя? Что за неблагодарный город, не знающий признательности!

Однако и сам он понятия не имел, в каких условиях живет Паоло. Лоренцо и представить себе не мог, что знаменитый художник, создавший такие шедевры, как «Битва при Сан-Романо» (много лет назад дед водил его в дом мессера Леонардо Бартолини Салимбени специально, чтобы посмотреть на этот триптих), оказался в такой нищете.

«Это ужасная несправедливость, — подумал он. — Такого нельзя допускать».

— Простите бедность моего жилища, ваша светлость, — слабым голосом сказал Паоло. — Я стар и болен, а жена умерла в прошлом году. У меня больше нет подмастерьев, да и мастерской, честно говоря, тоже нет. Мне помогает только сын, Донато, он навещает меня, когда может. В остальном моя жизнь — сплошная мгла и тишина.

— Маэстро, — проговорил Лоренцо, чувствуя, как слеты текут по его щекам от осознания того, как несправедливо художник оказался забыт своими согражданами, — простите, что я только сейчас пришел к вам. Мне так стыдно, что я раньше не поинтересовался тем, как вы живете, но теперь, когда я знаю правду, вам больше нечего бояться, я позабочусь о вас. Я так хорошо знаю ваши работы, что они навечно запечатлены в моем сердце: мой дед Козимо настолько часто и с такой страстью говорил мне о вас, что я начал любить ваши картины еще до того, как увидел их.

— Ваш дед был достойным человеком, Лоренцо. Но и вас ждет блестящее будущее, — сказал Паоло. — Знаете, я ведь почти ослеп, даже вместо вас вижу лишь смутную тень, хоть вы и стоите передо мной. Так что не стоит слишком утруждаться: я буду благодарен, если вы дадите немного дров для очага да раз в неделю придете почитать мне хорошую книгу. Этого более чем достаточно.

— Но я должен хотя бы принести вам чего-нибудь поесть и хорошего вина!

— Что до еды, то благодарю вас, но в этом нет необходимости. Я никогда не уделял пище большого внимания, а в последние годы почти от нее отказался. Пара печеных луковиц да хлеб — большего мне не надо. А вот вина я бы выпил с удовольствием.

— Я как раз принес с собой немного крепкого кьянти, — сообщил Лоренцо. Он вытащил из-под мантии флягу с вином и поставил ее на стол посреди комнаты, где горел огарок свечи.

— Вон в том шкафу вы найдете перламутровые кубки, — сказал Паоло. — Я получил их за одну из моих последних работ.

Лоренцо вытащил кубки, поставил на стол и разлил вино. Хозяин сел напротив.

— Какой аромат… — протянул он.

— Я сейчас же пошлю за дровами, их принесут завтра утром, а пока можете немного согреться вином.

— Не знаю, как отблагодарить вас, ваша светлость.

— Это я должен благодарить вас, маэстро. Без ваших великолепных картин Флоренция сегодня была бы намного беднее. Я до сих пор помню невероятные краски «Битвы при Сан-Романо»..

— Да, ваш дед был просто одержим этой работой.

— Я знаю. Не представляете, сколько раз он советовал мне обязательно приобрести ее.

— Могу догадаться.

— Знаете, где сейчас находится триптих?

— Насколько мне известно, он по-прежнему висит в доме мессера Леонардо Бартолини Салимбени, — ответил Паоло.

— Вы не будете против, если я сделаю мессеру Салимбени предложение насчет покупки этой работы?

— Конечно же, нет, только вот… Не думаю, что он легко согласится с ней расстаться. Он втайне так радовался, что смог урвать ее у вашего деда.

— Я знаю.

— Этот человек всегда умел мыслить с расчетом на будущее. Не так хорошо, как Козимо, но в этом случае, кажется, он его обошел.

— Да, пожалуй, — с улыбкой отозвался Лоренцо и отпил немного вина.

Разговаривая с Паоло, синьор Флоренции вдруг четко понял, что ему предстоит делать в будущем. Он никогда не забудет, что наследие отца и деда — самая ценная вещь на свете. И именно от этого наследия, заключенного в красоте, искусстве и культуре, он должен отталкиваться в своем правлении. Козимо всегда говорил об этом: династия важнее отдельной личности.

Семья и дети.

Он будет пробовать новое, дерзать, исследовать, но никогда не забудет о том, кто он, чей он сын и внук.

Он Медичи, он флорентиец.

И маэстро Паоло Уччелло только что напомнил ему об этом.

ГЛАВА 122 ЗАГОВОРЩИКИ

Миланское герцогство, близ Новары

Роковая черта пройдена. Настало время мести. Напротив Джованни Андреа Лампуньяни сидел его верный соратник Джироламо Ольджиати.

— Я устал, — говорил Лампуньяни, глядя на пар, поднимающийся от миски с супом. Они расположились за столом в самом углу трактира, где можно было не бояться чужих ушей. Заговорщики предпочитали встречаться подальше от Милана. Джованни Андреа поехал в Новару по своим делам, и Джироламо отправился туда же, чтобы встретиться с ним. Карло в последний момент помешали обстоятельства. — Висконти с нами? — спросил Лампуньяни.

— Конечно.

— Знайте, я больше не намерен ждать ни одного дня. Видеть, как Лючия Марлиани получает звания и титулы, как она становится синьорой Мельцо и Горгондзолы, как носит драгоценности, которых моей жене никогда не надеть, быть свидетелем того, как казна герцогства растрачивается на то, чтобы соблазнить очередную шлюху, — все это сводит меня с ума.

— Вам и не придется далее томиться ожиданием. Не теряйте бдительности, будьте готовы, — ответил Джироламо Ольджиати. — Все уже решено. Споро мы перейдем от слое к делу.

— Когда же? — спросил Джованни Андреа, пораженный решительностью собеседника.

— Утром в праздник святого Стефана.

— На следующий день после Рождества?

— Именно.

— А где?

— В церкви Святого Стефана.

Тут Джованни Андреа не удержался от улыбки:

— Это же идеально!

— Да. Никто не будет ожидать нападения в подобный момент.

— Точно, — подтвердил Лампуньяни. — Отличная идея. Кто это придумал?

— Карло. При содействии Колы Монтано. Маэстро затаил кровную обиду на Галеаццо Марию.

— Его можно понять.

— Но он сумел проявить терпение и выждать.

— Еще как, — отозвался Лампуньяни, содрогнувшись от воспоминания о том дне, когда магистра пороли плетьми на площади Ветра.

— Однако теперь этот час настал, — произнес Ольджиати, отпивая глоток вина.

— Народ провозгласит нас героями.

— Сколько у вас человек?

— Около сотни.

— Вместе с моими и с людьми Висконти наберется двести.

— Не так много, но нам хватит, — удовлетворенно кивнул Лампуньяни.

— Конечно. Я надеюсь, что, едва станет известно о смерти герцога, Милан восстанет. Как произошло, когда умер Филиппо Мария Висконти.

— Я тоже так думаю. Нас будут чествовать как освободителей, — взволнованно сказал Лампуньяни. — Смерть тирану!

— Да, смерть тирану, — подтвердил Ольджиати. — Но не стоит кричать об этом, не то у нас получится самый короткий заговор в истории, — усмехнулся он.

Лампуньяни поднес ложку ко рту, пробуя горячий суп.

— Неплохо, — отметил Джованни Андреа. — Хотя бы кормят в этом трактире вкусно.

— Я его поэтому и выбрал. Но хочу спросить вас, друг мой: а что мы будем делать дальше?

— Когда?

— Когда сбросим с престола династию Сфорца.

— Я думал, мы уже договорились об этом, — ответил Лампуньяни. — Вместе с вами и с Карло мы создадим триумвират, который позаботится об установлении политических условий, необходимых для учреждения республики. Мы поделим между собой задачи и направления работы, чтобы затем передать власть над Миланом народу через его представителей.

— Задачи и направления работы, — повторил Ольджиати. — Звучит неплохо.

— Я знаю. Нужно действовать осмотрительно, друг мой, нельзя, чтобы граждане Милана сочли нас узурпаторами. Мы объясним, что наша главная и единственная цель — вернуть им независимость и возможность самим принимать решения. Кола Монтано поможет нам сделать все по закону. Магистр пользуется симпатией большой части знати — всех тех, кому пришлось не по нраву его публичное унижение. Только так мы сможем стать вдохновителями и защитниками политического преобразования. И только в этом случае оно действительно произойдет. Если мы не справимся, то потеряем доверие народа, а этого никак нельзя допустить.

— Я прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Если мы не сможем объяснить свои намерения, нас казнят как предателей.

— Именно. Но если мы убьем герцога с криком «Смерть тирану!», то все в церкви, кто ненавидит Галеаццо Марию Сфорцу, окажутся на нашей стороне, — поддержал Лампунья-ни. — Следом за нашими людьми, которых мы расставим среди публики, они обнажат мечи, и тогда битва будет выиграна в один момент.

— Значит, решено, — подвел итог Ольджиати.

— Осталось лишь дождаться Дня святого Стефана, — подтвердил Джованни Андреа.

ГЛАВА 123 ДУРНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ

Миланское герцогство, замок Сфорца

В душе Лодовико росло беспокойство. Поведение брата переходило все границы и становилось просто опасным, в этом уже не было никаких сомнений. Лодовико разослал шпионов по трактирам, рынкам и борделям города, и вести они принесли неутешительные: герцога называли алчным тираном, человеком, лишенным совести, образцовым представителем династии, которая когда-то жила вместе с народом и для народа, но давно забыла о своих обязательствах, а теперь породила этого молодого бесстыдника. Некоторые считали, что он окончательно испортился после женитьбы. Миланцам не особенно нравилось, что супруга герцога принадлежит к династии синьоров Пьемонта да еще и состоит в родстве с французским королем.

Что же до знати, то там дела обстояли еще хуже. Конечно, наиболее состоятельные слои общества всегда чем-то недовольны, по определению. Каждому кажется, что он недополучил свое. Все хотят больше владений и доходов, титулов и денег. Но сейчас в недовольстве дворян стало мелькать нечто гораздо более глубокое и угрожающее.

Не говоря уже об ученых и мыслителях — другой группе, имеющей вес в обществе, у которой было немало причин для роптания. Не кто иной, как Франческо Филельфо — наставник Лодовико и вечный оппонент Колы Монтано, — недавно вернувшийся из Рима, признался ему, что в университетских кругах Болоньи, где нашел себе приют Монтано, поговаривают, будто тот собирается отомстить за оскорбление, понесенное два года назад на площади Ветра.

Обеспокоенный нескончаемым потоком ненависти и угроз, Лодовико решил встретиться с Боной Савойской и Чикко Симонеттой. Он знал, что если и есть ничтожная возможность того, что герцог прислушается к чьим-то словам, то надеяться стоит только на этих двоих.

И вот теперь Лодовико ждал в приемной гостиной герцогини.

Он обдумывал предстоящий разговор, когда появился Чикко. Вскоре в комнату вошла и Бона Савойская. Высокая и стройная, одетая с невероятной элегантностью. Бону отличала сдержанная, истинно королевская красота. Лодовико улыбнулся, увидев ее.

— Ваша светлость, — сказал он, — господин советник, я пришел к вам с тяжелым сердцем, полным опасений и тревог.

По взгляду Боны Лодовико понял, что она хорошо понимает его состояние.

— Мессер Лодовико, я знаю, что вы имеете в виду, и каждый день молюсь о спасении своего супруга. Я не понимаю, как он может продолжать вести себя подобным образом. Хотя, Чикко тому свидетель, я стерпела от него гораздо больше, чем подобает жене.

Советник кивнул:

— Мадонна, вы знаете, сколько раз я говорил герцогу о своих опасениях, призывая его к сдержанности и осторожности. Мы все живем как на вулкане, и я могу только догадываться, что хочет сообщить нам мессер Лодовико. Но я уже давно твержу герцогу, что в городе и во дворце не осталось никого, кто не затаил бы на него злобу и не жаловался бы на его правление. Однако заставить его одуматься совершенно невозможно.

Лодовико растерянно взглянул на него:

— Я еще не успел рассказать вам о ненависти, что бурлит в трактирах, на площадях и рынках Милана, а вы уже уверяете меня, что нет никакого способа повлиять на моего брата? Мой старый учитель Франческо Филельфо поведал, что в университетских кругах Болоньи болтают, будто Кола Монтано собирается отомстить герцогу за то, что случилось на площади Ветра. Вы слышали об этом?

— Да, слышали, — ответил Чикко. — Потому Кола Монтано и сбежал из Милана, спрятавшись за стенами Болонского университета: герцог дал ему понять, что не потерпит новых волнений. Но, по всей видимости, успокоить этого упрямца не так-то просто. В нем бурлит злоба, неудержимая жажда бунта, которой мне не понять. Однако верно и то, что из Болоньи он никак не может нам навредить.

— В этом я не уверен, — заметил Лодовико.

— Я тоже, — согласилась Бона. — Однако разговаривать с Галеаццо Марией невозможно! Чем больше я прошу его умерить свой пыл, о какого бы рода излишествах ни шла речь, тем отчаяннее он делает все по-своему. С годами я поняла, что лучше всего оставить его в покое, так он наносит меньше вреда.

Чикко взглянул на Лодовико:

— К сожалению, герцогиня абсолютно права: любые предостережения ведут к тому, что герцог злится, отрицает очевидное, смеется над угрозой, игнорирует ее. Он не соблюдает ни малейшей осторожности, и его положение становится опаснее день ото дня.

— Если вы действительно хотите повлиять на Галеаццо Марию и заставить его вести себя подобающим образом, есть только один способ, Лодовико, — сказала наконец Бона. — Вы не представляете, как мне больно говорить об этом, но я не знаю иного решения.

— Что вы имеете в виду?

— Поговорите с Лючией Марлиани.

— Вы уверены?

— Мне тяжело это признать, но на текущий момент только она может в чем-то убедить моего мужа. Я уже давно оставила всякие попытки. Возможно, моей главной ошибкой стало как раз то, что я отдалила ее от двора и отказалась признать законными ее детей.

— Вы были полностью в своем праве, — возразил Лодо-вико.

— Я тоже так думала. Но теперь понимаю, что поступила опрометчиво: это тоже внесло свой вклад в ухудшение ситуации.

— Так как вы советуете мне поступить?

— Как я уже сказала, отправляйтесь в Мельцо и поговорите с Лючией. Вас она послушает.

— Почему вы так считаете?

— Потому что именно вы объединили Кремону и другие города от имени Галеаццо Марии, когда не стало Франческо Сфорцы. И провозгласили его новым герцогом Миланским.

— А вы откуда это знаете? — удивился Лодовико.

— Герцог много раз рассказывал мне об этом.

— В самом деле?

— Он очень вас любит. Или, точнее говоря, высоко оценил ваши действия в тот момент.

— Герцогиня совершенно права. Поезжайте. Вы наша последняя надежда. Может быть, Лючия Марлиани прислушается к вам.

Лодовико растерянно взглянул на собеседников:

— Но я не думаю, что…

— Сделайте это, — сказала Бона. — Вы единственный, кто, может быть, еще способен спасти герцога Миланского от него самого.

ГЛАВА 124 СИНЬОРА МЕЛЬЦО

Миланское герцогство, замок Мельцо

Лодовико находился в зале удивительной красоты. Он огляделся по сторонам и поразился изысканности обстановки: кубки из яшмы, резные столы из лучших пород дерева, элегантный кессонный потолок, великолепные гобелены на стенах. Лодовико поспешил в Мельцо сразу после разговора с Боной Савойской и Чикко Симонеттой. Он очень надеялся, что приехал сюда не зря. Его не покидало тяжелое предчувствие, что рано или поздно недовольство действиями герцога разгорится в безудержное пламя, и тогда будет уже слишком поздно.

Лючия Марлиани, синьора города Мельцо, стояла возле камина в конце зала, повернувшись к гостю спиной.

Когда она наконец взглянула на него, Лодовико понял, почему герцог Миланский потерял голову от этой женщины. Лючия была миниатюрной и изящной, ее лицо правильной овальной формы отличала редкостная красота. Маленький, чуть вздернутый нос, высокие скулы, глубокий и в то же время насмешливый взгляд — от всего этого просто захватывало дух. Едва она заговорила, Лодовико понял, что ей также присуща непреклонная решимость.

— Мессер Сфорца, — холодно произнесла Лючия, — я не знаю, что привело вас ко мне, но могу попробовать догадаться. Позвольте мне сразу же предупредить: если вы хотите каким-то образом повлиять на герцога при моем посредничестве, знайте, что лишь зря теряете время.

Лодовико вздохнул. Такое начало сулило, что его и слушать не станут. Но нужно было попытаться.

Он постарался не отчаиваться.

— Мадонна, я хорошо понимаю, о чем вы говорите, и приношу извинения за то, что создал у вас такое впечатление.

Лючия Марлиани удивленно взглянула на Лодовико:

— Так вы приехали не за тем, чтобы просить меня о чем-то?

— Вовсе нет. Напротив, честно говоря, надеюсь, что это я смогу оказать вам услугу.

— В самом деле? — спросила Лючия, и в глубине ее глаз мелькнул огонек любопытства.

— Именно. И причина тому очень проста: я боюсь за жизнь герцога Миланского.

За считаные мгновения ему удалось второй раз удивить правительницу Мельцо:

— Вы уверены? Считаете, что он в опасности? Кто-то ему угрожает?

Лодовико покачал головой. Неужели эта женщина правда не замечает, что происходит вокруг? Глядя на нее, сложно было поверить в подобную наивность.

— По всему Милану жители жалуются на поведение герцога: на неуемные пиршества, на провальные военные кампании, на растрату казны, на сосредоточение власти в одних руках, на возросшие налоги. Знать тоже недовольна.

— И на этом все? — спросила Лючия Марлиани. В этот раз Лодовико услышал в ее голосе плохо скрываемое высокомерие.

— На этом все, — ответил он. — Но герцог, которого ненавидят, это герцог, потерявший любовь своего народа. Подданные отворачиваются от него, а в подобных случаях правителей подчас свергают.

— Возможно, — ответила она все тем же тоном. — Но мне кажется, что Галеаццо Мария — герцог, которого боятся: из-за его отваги, красоты, обаяния.

— Возможно. Но в некотором смысле это еще хуже, — подчеркнул Лодовико. — Если герцога ненавидят и боятся, то рано или поздно он падет жертвой этих двух чувств.

— Вы угрожаете собственному брату?

— Ни в коем случае! Я хочу предупредить его. А поскольку я знаю, что меня он не выслушает, сочтет мои слова плодом больного воображения, я позволил себе приехать к вам, потому что только вы можете повлиять на него.

Лючия Марлиани вздохнула. Ее красота, казалось, побледнела на мгновение.

— Мой дорогой Лодовико, вы переоцениваете мою власть над герцогом. Я всего лишь одна из множества его любовниц, вот и все.

— Мне так не кажется. Я не припомню, чтобы он дарил своим любовницам то, чем теперь владеете вы. Так или иначе, но он считает вас особенной. И если позволите, мадонна, то, увидев вас сегодня, я понял почему.

— В самом деле? И почему же? — с деланым удивлением спросила она.

— Отбросьте ложную скромность. Потому что вы невероятно красивы, вот почему! — со вздохом ответил Лодовико, уставший от этого спектакля. — Скажите лучше, что за игру вы ведете?

— Я вас не понимаю.

— Это же очевидно. Такая женщина, как вы, не может не знать, как велика ее власть над мужчинами. Так что не притворяйтесь, будто не понимаете этого. Вы не хотите помочь мне? Точнее, не хотите помочь моему брату и самой себе? Хорошо, скажите об этом прямо, и я не стану больше докучать вам.

— Да как вы смеете так говорить со мной! Вы явились сюда, в мой дом, твердите о ненависти и заговорах, об ошибках герцога и требуете, чтобы я поддержала вас?

— Я ничего не требую. Но я уверен, что Галеаццо Мария в опасности. А если его жизнь под угрозой, то и ваша тоже!

— Это лишь подозрения. Глупые пересуды. Почему я должна всерьез воспринимать ваши слова? Что вы сделали для герцога до сих пор? Думаете, вы первый, кто пересказывает мне подобные слухи? Эти грязные сплетни? Но Галеаццо Марии совершенно не нужны подобные предостережения, чтобы править Миланом!

Выражение лица Лючии Марлиани изменилось, открыв Лодовико истинный характер этой женщины — безжалостной, эгоистичной, думающей лишь о собственной выгоде.

В этот момент он понял, что все пропало. Если кто-то и впрямь решит организовать покушение на жизнь герцога, то Галеаццо Мария окажется беззащитен, ведь безграничное высокомерие — как его собственное, так и той, кому он больше всего доверяет, — совершенно ослепило его.

Осознание истинного положения вещей лишь усилило боль в душе Лодовико.

— Хорошо, благодарю вас за то, что приняли меня, — сказал он наконец.

Лодовико склонился в учтивом поклоне, но Лючия Марлиани не удостоила его ни единым взглядом.

Он отправился к выходу, чувствуя, что нечто ужасное произойдет совсем скоро.

ГЛАВА 125 ДЕНЬ СВЯТОГО СТЕФАНА

Миланское герцогство. церковь Святого Стефана

В День святого Стефана Джованни Андреа Лампуньяни проснулся очень рано. Он умылся и оделся, спрятал кинжал в потайном кармане дублета и отправился на конюшню. Там он сел на лошадь и покинул свой замок в Леньяно еще до рассвета.

К церкви Святого Стефана Лампуньяни прибыл заблаговременно. Его сопровождал десяток гвардейцев, одетых как знатные господа. Они тоже спрятали под одеждой оружие. С неба падали снежинки, и площадь перед базиликой уже окрасилась в белый цвет.

Войдя во внешний притвор церкви, Лампуньяни остановился, давая возможность своим людям смешаться с толпой прихожан.

Он ждал Джироламо Ольджиати и Карло Висконти. Первый вскоре появился. Один.

Чуть позже подошел и второй.

За Карло Висконти следовало несколько человек из его свиты. Судя по складкам одежды, они тоже были вооружены.

— Давайте останемся здесь, в притворе, — шепотом предложил Лампуньяни своим товарищам. — Когда появится Галеаццо Мария, возглавляя процессию и здороваясь по пути со своими приспешниками, я выйду вперед, как будто хочу поприветствовать его. Я опущусь на одно колено, и как только он наклонится ко мне, нанесу первый удар. И вы сразу же последуете моему примеру.

Хорошо, — сказал Ольджиати — Можете на нас положиться, — подтвердил Висконти.

Все трое заняли места согласно плану.

Ждать им пришлось совсем недолго, но Джованни Андреа Лампуньяни каждая секунда казалась вечностью. Тем временем продолжал идти снег, а горожане постепенно заполняли церковь. Знать и придворные, напротив, не торопились про» ходить внутрь, почти все они оставались на паперти, ожидая возможности выразить свое почтение герцогу Миланскому.

Наконец, когда базилика уже была забита людьми, ворота распахнулись, и появился Галеаццо Мария Сфорца во всем своем великолепии. Роскошно одетый, в сопровождении пышной свиты, герцог совершенно не подозревал о грозящей ему опасности: на его лице застыло привычное высокомерное выражение, как будто судьбы всего мира зависели только от него.

Как и предсказывал Лампуньяни, герцог остановился во внешнем притворе, окруженный знатными господами и дамами.

Тогда Джованни Андреа собрался с духом и сделал шаг вперед.

Герцог явно удивился, но, увидев, что вельможа опускается на одно колено, чтобы приветствовать его, не стал возражать.

Воспользовавшись тем, что Галеаццо Мария совершенно не подозревает о его намерениях, заговорщик резко вскочил, выхватил кинжал и молниеносным движением поразил герцога в бок, вонзив оружие по самую рукоятку.

— Смерть тирану! — закричал Лампуньяни и тут же снова ударил Сфорцу кинжалом в живот.

Галеаццо Мария попытался защититься, но не смог ничего сделать. Отступив на шаг, он подал знак гвардейцам в надежде на их помощь.

— Они убьют меня, — прошептал он в ужасе.

Тут подоспели Ольджиати и Висконти и кинулись на герцога, словно дикие звери. Их клинки вонзались ему в горло, в затылок, в голову.

Во все стороны брызнула кровь, окрашивая алым свежий снег.

С невероятным усилием Галеаццо Мария сумел развернуться и, шатаясь, как пьяный, двинулся в сторону своей свиты, но почти сразу бездыханным рухнул посреди церкви, так и не успев добраться до места, где можно было бы спокойно встретить смерть.

На мгновение время будто остановилось. Все застыли на месте, пытаясь осознать колоссальность развернувшейся трагедии. Через секунду гвардейцы герцога обнажили мечи.

Их лезвия сверкнули в бледных солнечных лучах, пробивавшихся через пелену падающего снега: Милан погружался в бездну.