Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

ГЛАВНЫЙ ХУДОЖНИК МОСКОВСКОЙ ОЛИМПИАДЫ. ГЛАВА ПЯТАЯ, о Московском периоде жизни, когда нашего героя назначили главным художником Олимпийских Игр. Тогда и началась "церетелизация Москвы", не замеченная прессой. Горельефы, эмали, витражи украсили гостиницы, дворцы спорта.

К ипподрому в Битце прискакала тройка бронзовых коней.

А на площади у популярного рынка поднялся обелиск

в честь Георгиевского трактата.

Триумф в Брокпорте выпал на лето 1979 год. На следующее лето пришлись Олимпийские Игры в Москве. Задолго до этого события, при Хрущеве, город принял всемирный фестиваль молодежи. Тогда в Лужниках на заливаемой вешними водами земле построили Центральный стадион имени Ленина. Спустя двадцать лет город возводил сразу около восьмидесяти "олимпийских объектов": крупнейшую гостиницу Европы в Измайлове, дворец спорта на северо-западе, ипподром на южной окраине, «Хаммер-центр» с гостиницей и квартирами для бизнесменов на Пресне, международную телефонную станцию. Называю только те из «объектов», к которым приложил руку Церетели. Но этим его участие в Московской Олимпиаде не ограничилось.

В олимпийский год все узнали имя художника Виктора Чижикова. Он придумал официальную эмблему — олимпийского Мишку. О нем писали все газеты и журналы. И только специалисты были в курсе, что главным художником Московской Олимпиады назначен Церетели. Роль главного архитектора играл Посохин, строивший огромный Крытый стадион и Дворец водного спорта на проспекте Мира. Главный архитектор Москвы предложил испытанному соавтору взять на себя тяжкую должность. Не каждый готов был взять на себя эту роль.

Почему выбор пал именно на эту кандидатуру? Ведь в Москве, как нигде, насчитывалось много доморощенных монументалистов. В шестидесятые годы, как мы знаем, мозаики кинотеатра «Октябрь» архитектор заказал Андронову и Васнецову. За минувшие годы Посохин лучше всех узнал: Церетели не только талантливый художник, но и непревзойденный исполнитель, все сделает в срок.

Олимпийские Игры — большой Спорт и большая Политика. Открывает их глава государства. Олимпиаду невозможно без позора для страны отложить ни на день, ни на час из-за неготовности стадиона или дворца спорта.

Церетели принял предложение Посохина. А это значило не только осуществлять общее руководство, но и работать самому в разных концах Москвы, раскинувшейся на тысячу квадратных километров внутри Московской кольцевой автомобильной дороги.

Так впервые появилась возможность проявить себя не на берегу Черного моря, не на окраинах Тбилиси и в американском городке, а в Москве, на ее новых территориях. Все олимпийские объекты располагались за пределами Садового кольца, исторического центра.

Начался Московский период монументального творчества, длившийся до начала «перестройки».

На месте снесенной деревни с названием Битца соорудили Олимпийский ипподром, где должны были состояться конные состязания. Для ипподрома Зураб изваял тройку вздыбленных лошадей. Так по Москве начали бег кони, добежавшие до Поклонной горы и Манежной площади.

Ближе к центру на Ленинском проспекте поднялась гостиница «Спорт». Ее интерьеры украсили эмали на тему "История спорта". На северо-западной окраине построили Дворец спорта общества «Динамо». В его интерьере заполыхал витраж. У берега Москвы-реки, в районе правительственного центра России, на деньги американского миллиардера Арманда Хаммера вырос комплекс зданий для бизнесменов, желавших работать и жить в советской столице. В холле главного здания возникло настенное панно на тему "Золоте кольцо России". В центре главенствовал Московский Кремль. А вокруг него на других картинах представали Кремли других древних русских городов. Впервые для этого Зураб применил не излюбленную мозаику, витраж или горельеф, а перегородчатую эмаль. Русские эмальеры называют ее — финифть.

Эта техника изобразительного искусства культивировалась издавна в разных странах, в том числе в России, где пользуется популярностью финифть мастеров Ростова-Великого. Эмали поразили воображение Зураба еще во время давней учебы во Франции. В Европе в годы Леонардо да Винчи славились эмальеры города Лиможа. Известную со времен египетских фараонов технику искусства развивали в разных странах, в том числе в древней Грузии. Роль красок играет в эмали цветное стекло. Его закаляют в огне как сталь. Из-за сложности технологии художники в новое время охладели к искусству, сопряженному с трудным ремеслом. Забыли основательно о нем и на родине Церетели, где славилась перегородчатая эмаль. Чтобы ее создать, требовалось припаивать к медному листу по контуру рисунка тонкие перегородки, заливать их жидким стеклом, стоять у жаркой печи. Кому из современных художников была охота всем этим заниматься в быстротекущем ХХ веке?

Всем этим, созданием эмалей, понравилось заниматься Зурабу. Вместе с химиками он возродил забытое искусство. В итоге на руках появились авторские свидетельства на эмали, какие никто не делал за всю историю цивилизации. В палитре оказалось не семь цветов радуги, как прежде, а на порядок больше. Это, во-первых. Во-вторых, из средства производства художественных миниатюр, небольших ювелирных произведений, превратилась перегородчатая эмаль в способ создания настенных панно, больших ярких колоритных картин любого размера и на любой сюжет.

— Я понял, что и мозаика, и витраж это, в принципе, техника настенной росписи, а именно она меня больше всего интересовала, — к такому выводу после посещения мастерских французских художников, работавших с эмалью, пришел Церетели.

Эмаль страстно его увлекла. В ней увидел способ настенной росписи, больших плоскостей, способных играть главную роль в интерьере общественных зданий. Этот способ реализовал, когда ему поручили украсить здание Академии наук Грузии. Там появилась изображавшая великих ученых большая эмаль размером 3х4. Другая эмаль образовала панно с видом старого Тбилиси. Ее размер был 2х6 метров. До Церетели никто из художников так сделать не мог.

В Олимпийский год Церетели предстал в Москве мастером, способным работать в любой технике — мозаике, витраже, эмали, горельефе… Он умел создавать большие картины на медных листах, придавать им яркую красочность и вечность. Эмалям не нужен микроклимат, кондиционеры, искусственный свет, как картинам музеев. Закаленным в огне при температуре 1400 градусов, им не страшна ни сырость, ни плесень, ни холод, ни жара. Они вечны как золото, если не бить по ним молотком.

На эмалях Церетели — виды старого Тбилиси, сцены городской и сельской жизни. Серии таких картин заполняют стены домов и в Багеби, и на Пресне. На этом он не остановился и стал воссоздавать в эмалях образы старинных икон. За эту тему не решались браться в советские времена другие лауреаты Ленинской и Государственной премий. В Советском Союзе член партии, коммунист по уставу не должен был иметь отношения к религии, содействовать ей без поручения инстанций. За такое пристрастие можно было поплатиться вызовом на партбюро и лишиться партийного билета со всеми вытекающими после такого решения последствиями.

Икона для Зураба, уверовавшего во Христа под влиянием бабушки с детства, являлась не только произведением искусства, но и посредницей в общении Человека с Богом. В одной из монографий о творчестве Церетели ее автор взял на себя роль адвоката. Из лучших побуждений, чтобы отвести от своего героя возможные упреки искусствоведов, он иконы из эмали представил обычными произведениями искусства, мало что имеющими общего с верой. В связи с этим он писал:

"Святые на эмалевых пластинах воспринимаются современным человеком как изображение мудрых старцев и доблестных воинов. В их спокойствии и отрешенности видится не религиозная предопределенность, а реальная историческая временная дистанция, успокаивающая страсти, отрицающая суетность. В изображениях святого Георгия на коне легко прочитывается образ богатырей, сражающихся с врагами Родины. Иначе говоря, эти, казалось бы, выполненные на религиозные сюжеты эмали переосмысливаются нашим современником и служат ему для новых целей, украшая подлинным искусством интерьер жилища, и перебрасывают мостик к далекому и романтическому, по мысли художника, прошлому".

Конечно, ничего подобного Церетели не казалось, икона была для него иконой, не нуждающейся в каком-то переосмыслении для целей, никак не связанных с "романтическим прошлым". Чувством, которое он явно не испытывал.

Образы Христа и святого Георгия в эмали начали новую генеральную тему задолго до распада Советского Союза. Спустя десять лет эта прежде запретная тема выйдет из стен мастерской и предстанет пред миллионами людей в храме Георгия на Поклонной горе, часовне святой Нины в галерее искусств, в образе конных статуй Георгия Победоносца в Нью-Йорке и Москве, о чем у нас речь пойдет впереди. Большая картину в технике эмали "Тайная вечеря" заполняет стену галереи искусств на Пречистенке, созданной обладателем авторских свидетельств на эмали. Но так велика сила инерции, что спустя двадцать лет после появления крупных картин из стекла на металле, "Большой энциклопедический словарь" утверждает: "Художественная эмаль применяется для украшения предметов, исполнения миниатюрных портретов".

Вблизи средневековой царской усадьбы Измайлово, где провел детские годы Петр, к открытию Игр построили громадный гостиничный комплекс, еще один "олимпийский объект". Как утверждали московские газеты — гостиница «Измайлово» на 10 000 мест — крупнейшая не только в Европе, но и мире. Она превосходила числом мест комплексы Пицунды и Адлера, это точно. И, как эти черноморские курорты, состояла из одинаковых высотных зданий. Между ними помещался культурный центр и бассейн с фонтаном. То была хорошо знакомая ситуация, с которой мы встречались не раз. Снова пришлось посреди однообразия создавать художественный акцент, способный сплотить 30-этажные поднебесные башни-близнецы. Архитектурно проблема решалась Дмитрием Бурдиным монументальным кубом, игравшим роль «плашки» среди пяти вертикальных «торчков». От них никак не могла избавиться советская архитектура со времен Хрущева.

В этом кубе помещался концертный зал. Все четыре его фасада Зураб опоясал невиданным прежде горельефом. Глядя на него, хочется воскликнуть слова основателя современных Игр барона Кубертена: "О, спорт, ты мир!" Эту тема, как мы знаем, началась в США. И там, и здесь чеканка на медных листах.

В Москве пришлось под давлением начальства облачить обнаженных атлетов в подобие набедренных повязок. Олимпийцы, как боги, летают среди звезд и светил над башнями древних городов. Они прыгают, бегают, скачут на лошадях, играют мячами и дисками светил, спускаются на парашютах… А между ними кружатся ленты и цветы, птицы и знамена. Такая вот очередная фантазия появилась в столице в год Московской Олимпиады.

Этот горельеф, созданный в короткий срок, подтвердил еще раз репутацию исполнителя, способного сотворить, не повторяясь, шедевр, возвышающий архитектуру средствами изобразительного искусства.

— Для Олимпиады сделал тридцать объектов. Все и не помню. До Игр весил 85 килограммов. После них — 57 килограммов. Даром ничего не бывает.

За горельеф, за исполненную блестяще роль главного художника Московской Олимпиады Церетели, спустя несколько лет после Ленинской премии, получил третью золоту медаль лауреата Государственной премии.

В дни Олимпиады погиб друг — Владимир Высоцкий. Его хоронила вся Москва десять лет спустя после свадьбы в Тбилиси, когда рухнул стол, уставленный хрустальной посудой.

…Зураб изваял, как Высоцкий играет на гитаре, поставив ногу на стул. Точно так выглядел он в квартире на улице Барнов, где жили тогда Зураб, Иннеса и Лика.

После Игр отдыхать не пришлось. Чем больше наград и почетных званий удостаивался вдали от родины, чем больше успехов выпадало на его долю в Москве и за рубежом, тем больше престижных предложений поступало в Грузии. Став пророком в чужом отечестве, признали его таковым и дома.

Ему, наконец, дали в Тбилиси проявить себя в роли скульптора, как в Брокпорте и в Москве. Стремление Зураба совпало с желанием правительств Советского Союза и Грузии торжественно отметить 60-летие советской власти в республике. "Над Грузией реет красное знамя советской власти", телеграфировали Ленину в Кремль Орджоникидзе и Киров в феврале 1921 года. Празднование постановили провести в конце весны, мае. Тогда обещал приехать хворавший Брежнев.

Совпадение интересов творца и власти вызвало резонанс, всплеск энергии, поднявшей над Тбилиси сразу два обелиска. Власть не скупилась на монументальную пропаганду. В мае в столице республики открылся памятник под названием «Дружба» в честь 26 Бакинских комиссаров. И тогда, как писали газеты, установили персональный памятник "большевику-ленинцу П. А. Джапаридзе", расстрелянному среди членов этого революционного правительства.

На той государственной волне взлетели над городом и два громадных монумента нашего героя, совсем не похожие на бронзовые фигуры погибших комиссаров, как могло показаться из сообщений в прессе. Один монумент получил официальное название "Повесть пламенных лет", другой именовали "Счастье народам".

С первого взгляда они напоминают «Прометея» и "Счастье детям", поставленных в США. Но видны и различия. В Тбилиси в силу размеров города они больше и выше, буквально подняты до небес. Тогда впервые реализовался исполинский масштаб Церетели, соотнесенный с горами и долинами Кавказа.

На горе Дигоми монумент "Счастье народам" от американского предшественника отличался не только высотой (он в три раза выше, 45 метров!). Композиция завершалась не диском, как прежде, а шаром, напоминающим солнце. Основанием шару служила не одна плоская стела, а пучок из трех стел, образующих трехгранник. Поэтому лучей у тбилисского солнца девять. В ясную погоду казалось, что над домами горит рукотворное солнце, дополнявшее дневное светило. Как и в США, здесь на каждой грани резвились среди звезд обнаженные люди, состоящие в родстве с олимпийцами в Измайлово.

Под горой белели кварталы типовых домов. «Солнце» словно маяк видели жители всего нового района. Но как оно отличалось от гигантских фигур, поднимавшихся над разными городами страны, в том числе над центром Тбилиси в образе «Родины-матери».

Еще выше — «Прометей». Его почти 20-метровая фигура с солнцем в руках поднялась на трехгранном обелиске высотой 60 метров. Почему ровно столько, ни на метр больше или меньше? В эту высоту Зураб закодировал отмечавшуюся дату — 60-летие советской власти в республике. Этот прием он вторично использовал, когда водружал над Москвой обелиск Победы. Его высота равна 141, 8 метра, в ней зашифрована историческая реальность — 1418 дней Великой Отечественной войны.

На этом шифре политика успешно начинается, на нем она без развития и кончается. О чем хочу рассказать подробно. Все грузинские газеты, как по команде, назвали обелиск "Повестью пламенных лет". Корреспондент ТАСС с места события в те майские дни сообщил: "60-метровая композиция изображает шесть десятилетий истории Советской Грузии. Серия горельефов, нанизанных на крутообразную вертикаль, запечатлела образы В. И. Ленина, рыцарей революции, отдавших жизнь за народное счастье".

В том же ключе писала газета "Советская культура": "На гранях обелиска изображена летопись пламенных лет — красногвардейцы — романтики революции и суровые бойцы Великой Отечественной войны, строители первых пятилеток и космонавты, ветераны и молодые, все они в неодолимом марше, устремлены ввысь к свету, мечте".

Отголоски этих реляций попали позднее в монографию "Зураб Церетели", написанную на закате советской власти. И в ней упоминается некая "повесть пламенных лет", но в ином контексте и без ссылки на 60-летие советской власти в Грузии: "Трехгранный необычный для колонн ствол несет в себе конкретизацию (…) мысли, развернутой рельефным изображением как повесть пламенных лет". Искусствоведу рисунок рельефов напомнил не "романтиков революции", а… картины Леже, "заполненные обобщенными динамичными фигурами"….

…Глядя на обелиск на развилке трех дорог между аэропортом и городом, я увидел иную феерию. У подножья, воздев руки ввысь, стоял босоногий герой с букетом звезд. Чем выше, тем обнаженнее фигуры, затевающие игру с мячами. И на самой вершине люди в скафандрах парят в космосе рядом с Сатурном… В тбилисской версии Прометей держит в руках не факел, а золотой шар солнца с иглами лучей. И стоит на пьедестале, покрытом венком славы.

Мог ли «Прометей» соседствовать с образом Ленина и красногвардейцами? Неужели Церетели изменил себе, поддался порыву административного восторга, изваял романтиков революции и вождя мирового пролетариата? Нет, конечно. Все это, глядя на прошлое с высоты прожитых лет, можно назвать безобидными выдумками журналистов. Поддался их влиянию серьезный искусствовед, желавший автору Добра. Спустя годы Зураб столкнется с выдумками иного рода, порожденными Злом.

Есть у меня еще один убедительный аргумент, как говорят французы, "последний довод короля". Будь действительно на «Прометее» образы Ленина и "пламенных революционеров", разве устоял бы этот столп на земле в дни диктатуры Гамсахурдиа? По его приказу взорвали «Кольца», украшавшие въезд в город по Военно-Грузинской дороге. Там Ленина не было в помине. Только два титановых кольца, которые слились в бесконечную ленту, символ единства двух народов. Если бы среди летающих фигур под звездами хоть где-нибудь промелькнул ненавистный диктатору профиль Ленина, то он бы, не колеблясь ни секунды, приказал повалить монумент и отправить его в металлолом, на переплавку. Куда попал возвышавшийся над горой монумент "Счастье народам", рухнувший без присмотра городской власти в дни недолгого правления, по словам художника, «психов».

За честь пригласить автора «Прометея» и «Солнца» на роль художника в Грузии начали домогаться разные города, известные всем страждущим курорты и малоизвестные поселки. Точкой приложения его немереных сил стали Боржоми, Хоби, Саирме…

Саирме в переводе с грузинского языка означает — олений источник, по легендам, эти звери находили тропинку к целебным водам будущих курортов. В этом поселке Западной Грузии, расположенном в лесистом ущелье, прорытом горной речкой, наш мастер проявил свое искусство на набережной, у минерального источника и спортивного ядра. Подпорная стенка между морем и горой стала сценой "Танцующих оленей". Эта мозаика создавалась по вдохновению, по принципу: "Рисую, как дети".

В другом курорте, Хоби, Зураб украсил Дворец культуры рельефным фризом из листовой меди. В те годы ее больше не считали стратегическим материалом, как при Хрущеве, допытывавшемся в Манеже у Эрнста Неизвестного: " Где взял дефицитную медь?" На что получил разъяривший его ответ: "Покупаю у водопроводчиков…" В меди Грузия тогда не нуждалась, покупать у сантехников ее не требовалось.

Местные начальники полностью доверяли столичному авторитету, полагались на его вкус. Когда-нибудь в эти грузинские поселки люди будут приезжать не только для того, чтобы попить минеральной воды, но и увидеть фантазии художника.

Рельеф в Хоби навеян мифом об аргонавтах, легендой о Золотом руне. На веслах и под парусами мчит корабль искателей сокровищ. Их маршрут пролегал когда-то мимо Хоби. В маленький грузинский поселок вырвались, как в московскую Битцу, бронзовые кони Церетели.

В Хоби над камнями и кактусами выросло бронзовое дерево с коротким, как пень стволом, и пышным букетом листьев, гнездом жар-птиц. Большое дупло затянуло паутиной, ставшей сеткой жука. Так выросло еще одно "Древо жизни", волнующее воображение художника со времен Пицунды. Там оно сделано было из мозаики. Здесь — из медных листов. Впереди нам встретятся другие с таким же названиями произведения, непохожие друг на друга, с другой листвой, другим зверьем и птицами.

А ведь местное руководство вместо "Древа жизни" за свои деньги могло и статую Ленина заказать, как в других городах Советского Союза.

В Хоби снова, в который раз, ушел Зураб от советской традиции, набора образов, обязательных для сельских клубов. Ни виноградарей, ни чаеводов, ни виноделов — не изображал. Никто его в Грузии к этому не понуждал, хотя там все еще преклонялись, как везде в СССР, пред образом Ленина.

Знаменитый курорт Боржоми обзавелся мозаикой под названием «Охота». На ней не видно, как охотники поражают зверей. Как заметил исследователь этой мозаики Олег Швидковский, "здесь охота перестала быть драмой". Она больше похожа на театр зверей. Они танцуют, а стрелки наслаждаются созерцанием силы и красоты животных. Такая вот фантастическая охота.

В истории приближалась дата, которой в Москве и Тбилиси придавалось особое значение. За 200 лет со дня подписания Георгиевского трактата Россия и Грузия, как тогда казалось, сроднились навсегда. Текст этого трактата, под которым стоит дата 1783 год, гласил: "Дабы единоверные народы столь тесными узами соединенные, пребывали между собой в дружестве и свершенном согласии в отражении соединенными силами всякого покушения на их свободу, спокойствие и благоденствие, сей договор делается на вечные времена".

Это событие решено было отпраздновать, установить в честь юбилея монументы в столицах, Москве и Тбилиси. Зураб на одну тему создал два обелиска. В принципе, они могли быть одинаковыми, как опоры моста, переброшенные над берегами реки. Этот принцип используется в архитектуре. Константин Тон, например, спроектировал два одинаковых вокзала для Санкт-Петербурга и Москвы, разместив их между концами первой российской железной дороги.

Фонтанирующий образами Зураб не хотел повторений и придумал два разных монумента, объединенных мыслью — грузин и русских роднит общность веры, культуры, судьбы. Как всегда, вдохновлялся историей и литературой, легендами. Сколько у него увековечено в бронзе легенд?!

Легенда о Прометее — в Брокпорте и Тбилиси.

Легенда о Золотом руне — в Хоби.

Легенда о "Древе жизни" — в Пицунде, Хоби, Тбилиси, Москве…

Легенда о Колумбовом яйце — в Севилье.

Легенда об Адаме и Еве — в Москве.

Легенда о любви княжны Нины Чавчавадзе и Александра Грибоедова, венчавшихся в грузинской церкви, родила гениальный образ «Колец», помянутых выше и разрушенных диктатором.

Внутри колец, связанных узлом, помещался свиток Георгиевского трактата. Его открыли в 1983 году. Суждено ему было стоять на земле меньше десяти лет. На месте монумента я сфотографировал присыпанный землей бетонный фундамент с торчащим ржавым куском железа. Модель монумента увидеть теперь можно в мастерской на Пресне, в саду скульптур, постоянно пополняющемся новыми изваяниями…

Для Москвы Зураб сделал другой, не применявшийся никогда никем ход объединил в одно целое литеры грузинского и русского алфавита. Из них сплел столп, осененный золотым венком. Начав путь скульптора-монументалиста, Зураб пошел по дороге, где не искал аналогов. Он творил образы, имевшие мало общего с привычными памятниками — с их непременным пьедесталом, над которым возвышалась конная статуя полководца, императора или фигура писателя…

Спустя два года после Игр Москва опять стала для него строительной площадкой. На этот раз в центре, вблизи главной улицы. Для монумента выбрали Тишинскую площадь, мимо которой тянулась длинная и нескладная Большая Грузинская улица. С точки зрения историка, лучшего места найти в городе было трудно. Двести лет тому назад, спасаясь от захватчиков, грузинский царь Вахтанг VI, низложенный иранцами, со свитой перебрался в Москву. Русский царь не стал, как немцев, отправлять православных грузин на Кукуй, берега Яузы, подальше от московских храмов. Отвел им землю вблизи Тверской дороги, где текла речка Пресня. Грузины построили здесь дома в холодной русской столице, непохожие на жилища, оставленные на родине. Один из таких домов спрятался за фасадами каменных зданий в начале улицы, напоминая особняк русских дворян в районе Арбата. Церковь Георгия, построенная в конце ХVIII века, напоминает сегодня об исчезнувшей спустя век грузинской слободе в Москве.

Местность получила у русских название Грузин. Спустя 200 лет, в ХХ веке, о пребывании грузин кроме дома и церкви напоминают названия Грузинский вал, Большая Грузинская, Малая Грузинская улицы, Грузинский переулок, Грузинская площадь.

Главная улица — Большая Грузинская по сталинскому Генеральному плану безжалостно ломалась и застраивалась новыми домами, никак не связанными архитектурой с прошлым. Треугольную в плане площадь занимал чахлый сквер с общественным туалетом, где у ограды поджидали пассажиров такси. Самым известным объектом на площади являлся Тишинский рынок, застроенный давным-давно торговыми рядами, не знавшими, что такое зодчество. На рынке в овощном павильоне постоянно торговало несколько заросших щетиной грузин в фуражках с громадными козырьками. Они привозили зимой редкую в советской Москве зелень, мандарины. Вот и все, что на площади напоминало о Грузии.

Это обстоятельство не смущало монументалиста, который водружал над площадью обелиск из кованой меди высотой свыше 36 метров, равной 12-этажному дому. Пространство между домами и высота окружающих зданий не препятствовали такому решению.

Такую высоту в городе Церетели покорил не первый. Обелиск высотой в 107 метров в Москве установили в честь запуска первого в мире спутника Земли. Вблизи него у проспекта Мира помещена на временном пьедестале знаменитая скульптура "Рабочий и колхозница" высотой 24, 5 метра, некогда стоявшая на крыше павильона СССР на Всемирной выставке в Париже. Оба монумента оказались вне пределов исторического центра, среди павильонов выставки и новых многоэтажных зданий.

Все остальные московские монументы не превышали нескольких метров. Их очень мало в столь крупном городе, как Москва. Сотни лет в «первопрестольной» роль памятников играли храмы. Их устанавливали по случаю побед над врагами, в честь церковных праздников, Христа и Богоматери, почитаемых православной церковью святых. Так, храм Василия Блаженного на Красной площади построен в ознаменование взятия Иваном Грозным Казани. Расположенный на другом конце площади Казанский собор сооружен Дмитрием Пожарским в память об освобождении в 1612 году Москвы от непрошеных гостей.

Первый светский памятник появился на Красной площади в первой четверти ХIХ века. После изгнания Наполеона вспомнили о героях 1612 года, Минине и Пожарском. С того времени при царях и вождях появилось в городе несколько памятников писателям, революционерам и масса изваяний Ленину.

Начав работу в 1982 году, Церетели не знал, что ему выпадет жребий установить в городе много других монументов, памятников, садово-парковых скульптур. Эдуард Шеварднадзе, близко к сердцу принимавший предстоящую работу друга в столице СССР, посоветовал ему взять в соавторы русского архитектора, москвича. Эту роль исполнил Андрей Вознесенский, давний друг. Поэт, собиравший стадионы любителей стихов в хрущевские времена, окончил Московский архитектурный институт и имел законное право исполнять обязанности архитектора, строить.

"Отлитое на родине Гефеса из сплетенных буквиц, осуществленное фантастической энергией Зураба Церетели меднолистое Древо языка покачивается на Большой Грузинской", — так начинает очерк о сооружении монумента архитектор и поэт.

Буквы везли из мастерской в Багеби по Военно-Грузинской дороге и далее через всю Россию. Одна из машин пропала в пути, ее ограбили, польстившись на цветной металл, чтобы сдать груз в пункт приема металлолома. Пришлось срочно второй раз чеканить утраченные буквы. Они образовывали на русском и грузинском языках слова «Мир», "Труд", «Единство», "Братство", «Дружба». Грузинская вязь и русская кириллица причудливо сплетаются и тянутся от земли ввысь, где между ними и небом повисает золотой венок славы.

Много на Земле исполинских обелисков, доставшихся людям от фараонов и императоров древнего мира. Они украшают площади Рима и Парижа, Стамбула, некогда "второго Рима". В старой Москве первый столп, равный по величине колоннам античности, создали Церетели и Вознесенский.

Не смоете губкой,

не срезать резинкой

с небес эти буквицы

русско-грузинские.

Такого ни в Цюрихе,

ни в Семиречье

прокрашенный суриком

Памятник Речи.

Благодаря Андрею Вознесенскому осталось несколько прозаических и стихотворных строк, дающих представление о том, что происходило на площади двадцать лет тому назад.

"Буквицы монтировались краном, подвешивая их на двух тросах. Зураб в неизменном синем автозаправочном комбинезоне на двух лямках походил сам на небесную буквицу, поднятую за плечи. Он летал над площадкой. Для жизнеописания фантастической судьбы Зураба нужна была кисть Бальзака". (Пока что ее не нашлось, зато сам Зураб изваял Бальзака для его родины, города. А также изваял Андрея Вознесенского таким, каким его все видели в лучшую пору жизни.)

Этот синий автозаправочный комбинезон запечатлен и в стихах:

"…Зураб Церетели в комбинезоне

как меч целовал

эту медь бирюзовую".

Как видим, дважды в коротком тексте поэт отдает дань "фантастической энергии" и "фантастической судьбе" соавтора. Вот эта энергия, помноженная на талант, на "фантастическое воображение", позволяла сплетать в чудные образы кольца и буквы, мифических и реальных персонажей, людей и зверей. Фантазия позволила создать так много дивных образов на необъятном пространстве, охватывающем города, страны и континенты.

Архитектор-поэт помог подобрать цитаты русских и грузинских классиков, посвященных дружбе Грузии и России. Их отлили в бронзе на 16 картушах с именами и строчками Руставели, Чавчавадзе, Николадзе, Пушкина, Лермонтова, Есенина… На одном из картушей увековечены строки Бориса Пастернака:

Мы были в Грузии.

Помножим

Нужду на нежность,

Ад и рай,

Теплицу льдам

Возьмем подножьем,

И мы получим

Этот край.

И мы поймем,

В столь тонких дозах

С землей и небом

Входит в смесь

Успех и труд,

И долг и воздух,

Чтоб вышел человек

Как здесь.

15 картушей на медных листах приварили за несколько дней до официального открытия. Доску со стихами Пастернака не прикрепляли к постаменту до последнего момента, опасаясь, что ее заставят убрать. Спустя четверть века после гонения на поэта его имя предавалось в Москве забвению, стихи не публиковались, он находился в черном списке власти, не прощавшей поэту публикацию за рубежом романа "Доктор Живаго". У Церетели был свой взгляд на Пастернака, он его выразил в бронзе, доступным ему методом.

Только когда по телефону сообщили, что к площади приближается кортеж правительственных машин, Зураб дал знак сварщикам. Они поставили власть пред свершившимся фактом. Доска с отлитыми на века строчками Пастернака знак гражданского поступка. Стихи Пастернака зачеркнул секретарь ЦК КПСС Суслов, когда утверждал представленные ему поэтические тексты для картушей памятника. За такой мемориал могло не поздоровиться своевольному монументалисту. Он, конечно, тогда не рисковал изгнанием из страны, как Пастернак, время наступило другое. Но остаться без заказов, лишиться права выезда за границу мог вполне — это точно.

— На одном из картушей я дал стихи Бориса Пастернака, хотя в то время о нем слово доброе нельзя было сказать. Суслов запретил. Но я все же взял на себя смелость. Московская интеллигенция, многие писатели тогда меня благодарили.

Еще одна вольность, допущенная Зурабом, хорошо видна с неба, откуда монумент выглядит Крестом. "Обелиск представляет в плане конструктивно обоснованный и пластически выразительный крест (длина ветвей около 2,5 метров), грани которого покрыты горельефом", — так оправдывал искусствовед в статье "Монумент Дружбы" появление в Москве Креста. И только автор знал, что тому была иная причина, потому что в его понимании русских и грузин сроднили вера, христианство, православие.

На открытии монумента приехали члены Политбюро. Черные машины заполнили пространство площади. Вышли министр иностранных дел Громыко, назвавший Зураба "главным художником МИДа", вышел главный идеолог Суслов, чуть было не воспрепятствовавший проекту в США, вышел Гришин, первое лицо Москвы, хорошо знавший автора. Вышел Устинов, министр обороны, заказавший вскоре Церетели два панно для Генерального штаба… К тому времени Брежнев умер. Хворавший Андропов, Генеральный секретарь ЦК КПСС, не смог приехать вместе со всеми.

Эти люди развязали несправедливую войну в Афганистане. И, сами того не зная, подписали смертный приговор СССР. Через год умер Андропов. Вслед за ним скончался Черненко, тяжело больной пожилой человек, избранный Генеральным секретарем ЦК партии. Над страной раз за разом раздавались траурные гудки заводов и фабрик. Со времен смерти Ленина таким образом выражалась всеобщая скорбь. За печалью в лицах в душе людей таилась радость и надежда на лучшие времена, конец войны в Афганистане, достойную жизнь без дефицита и очередей.

Конец пятой главы