Сердце на палитре - Художник Зураб Церетели

ПОКЛОННАЯ ГОРА. ГЛАВА ВОСЬМАЯ, рассказывающая о том, как 27 марта 1993 года Юрий Лужков на новоселье в доме Церетели подписался под рисунком штыка, который отлили в бронзе и открыли 9 мая 1995 года по случаю 50-летия Победы.

Прежде чем приступить к новым главам, хочу подробнее коснуться содружества, тандема, или, как сформулировали в прессе, "связки Лужков Церетели". Она в таком составе проявила себя, взяв несколько головокружительных вершин в конце ХХ века.

Чем объяснить тяготение, возникшее между столь непохожими людьми, которые познакомились в зрелые годы. Все у них разное. Один родился в Москве, в семье плотника, другой в Тбилиси, в семье инженера. Один провел детство в пролетарской среде на окраине, учился в русской школе. Другой жил в центре, среде художников, занимался в грузинской школе, где его не успели научить правильно писать и говорить по-русски. Одного тянуло к машинам, механизмам, другой ничем не интересовался, кроме рисования. Один стал инженером, другой художником. Один играет в футбол и теннис, катается на лыжах и лошадях, другой успевает утром поднять штангу, обходит стороной футбольное поле.

И вдруг такое явное притяжение, не заканчивавшееся на совещаниях и стройплощадке, продолжавшееся дома, в отпуске, на море, в горах. Что сближало? Вначале — удивление, возникшее после знакомства. Один удивлялся другому, когда им пришлось взяться за общее дело. Оно их и сблизило, и сдружило. Как часто в минувшие годы пытались столкнуть их лбами, посеять между ними рознь и вражду! Но поздняя дружба бывает прочной, как поздняя любовь.

Вот что ответил Юрий Лужков мне на вопрос, когда он познакомился с другом:

— Мне кажется, что я был знаком с ним всегда, это такое удивительное ощущение. Зураб по жизни настолько добрый, настолько тянущийся к дружбе, товариществу человек. И эта тяга не связана с постами, он ровный с теми, кто работает с ним, кто занимает простые посты.

Я никогда не видел его агрессивным, никогда не видел его недоброжелательным, даже в труднейших ситуациях нападок на него, а он испытал их много. Это удивительная черта человека.

(Агрессивным видел я Зураба однажды на Поклонной горе в мае 1995 года, когда он чуть не подрался с министром правительства города, хватавшим его за руки в самые напряженные дни на Поклонной горе. Но обо всем этом впереди).

И я не скажу точно, в какой день эта взаимность возникла, но твердо знаю, 27 марта 1993 году на листке бумаги, подвернувшемся под руку, Лужков подписался под нетвердым рисунком штыка. Он появился за дружеским столом, когда отмечалось новоселье в мастерской на Большой Грузинской улице. Тогда за столом обсуждали, как сдвинуть с мертвой точки замороженную стройку на Поклонной горе, каким должен быть памятник Победы. На попавшем под руку листке из блокнота и возник штык, давший позднее Церетели основание включить имя Лужкова в список авторов мемориала. Да, в тот день Лужков воткнул этот виртуальный штык в холм, где через два с половиной года поднялся бронзовый обелиск в форме штыка — памятник Победы.

Эту тему советские скульпторы и архитекторы решали десятки лет. Объявлялись конкурсы, назывались лучшие проекты, выдавались премии, и все на этом кончалось. Церетели работал в Москве одно время в мастерской скульптора Томского, когда тот занимался монументом в честь 50-летия Октябрьской революции. В его мастерской вырабатывалась в начале 80-х годов концепция и другого памятника, еще более грандиозного, в решении правительства сформулированная в таких словах:

"Основной замысел памятника символизирует идею: "Народ-победитель, осененный победным Красным Ленинским знаменем". Эта идея выражалась в виде скульптурной композиции, составленной из семи фигур. Вокруг солдата, поднявшего ввысь руку с автоматом, на цилиндрическом постаменте группировалось шесть других фигур: рабочего, партизана, колхозницы и других персонажей, символизировавших единство партии и народа. Над ними развевалось огромное красное знамя из камня с профилем Ленина. На вершине древка водружалась красная звезда, напоминающая рубиновые звезды башен Кремля. Высота композиции была точно такой, как у Спасской башни — 72 метра. За монументом мыслился музей Отечественной войны.

Назначенный после смерти Николая Томского руководителем проекта на Поклонной горе Анатолий Полянский не сразу призвал в соавторы старого друга. Солдата под ленинским знаменем он был не в силах убрать с холма. Но ему удалось кардинально изменить планировку комплекса. Главный фасад, нацеленный на Фили, он круто развернул в сторону центра Москвы.

Два года после прихода к власти Михаила Горбачева сооружалось здание музея Отечественной войны. В Поклонную гору вбили тысячи свай в основание "Главного монумента". Над холмом поднялись облицованные белым мрамором стены. На земле смонтировали гигантский купол. В мастерской конструкторы и скульпторы ломали голову, как заставить многотонное гранитное знамя развеваться на ветру.

Наступил 1987 год, когда идея «перестройки» овладела умами. Каждый получил право высказывать свои мысли, идущие вразрез с официальной точкой зрения. Люди стали сначала робко, потом все смелее пользоваться дарованным партией правом. Но и тогда ни у кого не хватало смелости выйти вперед и сказать: "Мы не хотим больше жить под красным знаменем, не хотим больше строить памятники Ленину, хватит красных звезд, хватит символов коммунизма, хватит красного цвета, хватит крови!"

Говорили одно, думали другое. Первый, кто высказался против строительства монумента, был давний соавтор Церетели и друг — поэт Андрей Вознесенский. В юности он воспевал вождя, обращался в стихах к правительству с просьбой "убрать Ленина с денег", чтобы его светлый образ никто не марал грязными руками. Когда началось сооружение монумента, именно он высказался, что Красное знамя при закате солнца будет выглядеть черным. Поэтому возводить такой монумент нельзя. То есть, как бы защитил цвет революционного флага. Поэт накалил страсти, когда, выступая с трибуны съезда писателей, заявил высокому собранию:

— Все мы ездим по Кутузовскому проспекту, мимо срезанной Поклонной горы и выкорчеванного парка. Там идет строительство монумента Победы. Это стоит десятки миллионов рублей. Памятник Победы представляет собой уродливый столб высотой 70 метров, то есть 30 этажный дом. Это один из самых унылых и бездарных памятников в мире. Кроме того, даже красный гранит силуэтно смотрится как черный. На въезде в Москву будет пугать всех гигантское черное знамя. Ужас какой-то…

Как видим, он не только не оставил камня на камне от монумента, но и заявил, что архитекторы якобы срыли святую для русского народа Поклонную гору и "старый парк", ценности более важные, чем «черное» знамя. Это был голос либеральной интеллигенции, реакция с левого фланга общества. С правого фланга в унисон с поэтом зашумела группа патриотов-националистов, ревнителей памятников, защитников «священной» Поклонной горы.

Ни либералы, ни националисты не смели тогда публично усомниться в цвете красного флага, бросить камень в образ основателя партии и советского государства. Нужен был другой предлог. И его нашли.

Чтобы показать миру наступившую эру гласности, националистам дали право провести митинг под лозунгом "Восстановить Поклонную гору!" На Манежной площади они потребовали встречи с Горбачевым и Ельциным, позволившим протестантам выйти на первую в истории СССР санкционированную политическую демонстрацию.

Ни поэт, ни демонстранты не знали, не хотели того знать, что Поклонную гору срыли давным-давно, когда прокладывали Кутузовский проспект и сооружали после войны площадь Победы с многоэтажными домами.

"Исходя из анализа картографических материалов, изданных до 1924 года, следует, что горой Поклонной, как историческим местом, соответствующим обычаю поклоняться Москве и ее святыням при въезде в город и при выезде из него, является холм с вершиной у излома Можайской дороги, примерно в 400 метрах южнее Кутузовской избы, где в настоящее время располагается комплекс современной застройки с многоэтажными домами, центр площади Победы".

(Цитирую справку экспертов, данную МГК КПСС. — Л.К.) Поэтому, чтобы «восстановить» Поклонную гору, следовало засыпать землей проспект и площадь.

В старой Москве Поклонной горой называлась не одна возвышенность, а гряда холмов, в том числе тот, самый высокий, где два года шло строительство монумента и музея. А там ни на один метр уровень земли не понижался, отметка, как была, так и оставалась равной 170,5 метра. Архитекторы никогда не думали ее уменьшать в ущерб своему замыслу. Относительно этой возвышенности историки, геодезисты и картографы дали заключение: "Данный холм не может быть отнесен к разряду исторически-памятных мест". Название "Поклонная гора" на картах ему было дано военными топографами, не вдававшимися в тонкости истории и географии. В годы войны здесь, на господствующих высотах, замышлялась линия обороны.

Все громче с разных сторон звучало требование — восстановить Поклонную гору! А это значило демонтировать стены музея, засыпать фундамент монумента, сооружение которого набирало обороты. Как быть? Гордиев узел разрубил топором Ельцин, перед тем как утратил власть в городе. Москвы он не знал, да его и не интересовало мнение экспертов. Ему важно было проявить себя политически, предстать защитником «перестройки», показать свой характер, прослыть защитником интересов народа. Он дал команду прекратить строительство не только монумента, но и близкого к завершению здания музея Отечественной войны. Единственное, что удалось тогда монтажникам, так это поднять с земли и установить на крыше огромный купол.

Так в архитектуру грубо вмешалась политика, смешанная с мифами и некомпетентностью. Эта гремучая смесь будет не раз еще взрываться и оглушать, как падающая снежная лавина, связку "Лужков — Церетели". На их долю выпадет честь завершить сооружение триумфального (а не "мемориального!", как пишут) комплекса в честь Победы.

На Поклонной горе все стихло. Замерли башенные краны. Строители ушли. Страсти переместились в залы, где проходили очередные конкурсы на новый проект памятника Победы. Искусство России после краха СССР переживало, как государство, глубочайший кризис. Время требовало новых идей и образов. Вместо практиковавшихся прежде закрытых конкурсов, куда приглашались наиболее известные скульпторы, начали во имя торжества демократии проводить конкурсы, открытые для всех желающих принять в них участие. Но и они не давали результата. Открытые конкурсы, которыми поныне так озабочена общественность, как показывает история, не всегда приводят к желаемому.

Так, начиная с 1880 года, в Москве объявлялись конкурсы на памятник Гоголю. Заседало авторитетное жюри, подводились итоги, отмечались премиями лучшие проекты, устраивались их выставки. И эта работа продолжалась свыше четверти века, пока в 1906 году не приняли решение "больше конкурсов не устраивать". За дело взялся вновь избранный московский городской голова Гучков. Его консультировал попечитель Третьяковской галереи художник Остроухов, единолично решивший поручить проект известному скульптору Андрееву, "не связывая его никакими условиями, кроме стоимости". За два с половиной месяца скульптор выполнил то, что не удавалось прежде 25 лет. Не всегда реализовывались проекты, удостоенные первой премии. Так, гостиница «Метрополь» архитектора Валькотта не выигрывала конкурс. Но меценат Мамонтов единолично решил — строить по его проекту.

История, которая складывалась в Москве с памятником Победы, напоминала историю памятника Гоголю. Все, что делали скульпторы, какими бы талантливыми они не считались, общество не устраивало. Участвовал в конкурсах и Церетели. Его проекты отмечались в числе призеров. Он выполнил несколько вариантов памятника в виде триумфального столпа, напоминающего колонну Траяна. Наверху столпа стоял солдат с развевающимся на ветру флагом. В конкурсе, итоги которого подводились после событий августа 1991 года, победил маститый скульптор Аникушин, автор памятника Пушкину в Ленинграде. Вместо солдата-Победителя он предложил Победу в образе матери с ребенком. Решение жюри вызвало яростный протест ветеранов при штабе строительства на Поклонной горе. Они не захотели видеть "фронтовую мать-одиночку с сыном полка". И настаивали на том, чтобы вместо любой фигуры установили трехгранный обелиск высотой свыше 100 метров. На него тотчас в печати приклеили ярлык — "архитектурного монстра". Общественность предлагала свои варианты: "И почему бы вместо суворовского штыка-молодца не водрузить на постаменте что-то более существенное, танк Т-34? А на нем вернувшихся с войны живыми победителей. Почему бы в этих скульптурах, разместившихся на броне, не узнать Василия Теркина — он растягивает баян. Рядом в летчике — Александра Покрышкина, в моряке Маринеску. Пусть вместе с русскими будут узнаваемы воины — азербайджанец и армянин, казах и узбек. Пусть уместятся и инвалиды в сопровождении девушки-медички: незрячий, безрукий, безногий…" Такой Ноев ковчег без иронии предлагался в качестве новой концептуальной идеи.

Ситуация могла разрешиться, как в 1906 году, только волевым, единоличным решением. Его принял мэр и премьер правительства Москвы Лужков, повторив прецедент, созданный его предшественником Николаем Гучковым. Консультантом и скульптором в одном лице на этот раз у "городского головы" Москвы оказался художник. Поставив подпись на листке бумаги под рисунком штыка, датировав ее 27 марта 1993 года, Лужков единолично решил — водрузить на Поклонной горе обелиск в форме трехгранника, напоминающего солдатский штык. И поручить проект Церетели, во всем остальном, кроме стоимости, дав ему полную творческую свободу.

Общественность, пресса не была об этом извещена, так как непременно началась бы очередная дискуссия. Времени на обсуждения, конкурсы, выставки — не оставалось. Приближалось 50-летие со дня Победы. Она принесла свободу Европе, порабощенной фашизмом. Ничего более важного в истории ХХ века не произошло. Правительство России решило торжественно и с размахом отметить эту дату, пригласив в Москву глав государств и правительств мира.

Вот тогда и вышел на стратегический простор давно ждавший своего часа Церетели. Ему предстояло выполнить за два с лишним года несколько трудных задач в два этапа. Было решено к 9 мая 1994 года открыть музей Отечественной войны с картинной галереей и диорамами главных сражений. Объем здания достигал 400 тысяч кубометров, такого объема Дворец съездов в Кремле. Под куполом, который больше купола Храма Христа Спасителя, поднявшимся на высоту девятиэтажного дома, помещался зал Славы, способный вместить дивизию солдат. Его диаметр свыше 50 метров.

Предстояло этот объем, залы и фасады превратить во дворец Победы. Нужно было одухотворить пространство под сводами здания, привнести в белые стены цвета, заставить звучать бронзу. Этим и занялся Церетели. Вскоре после того, как стройка ожила, над аркадой музея протянулся триумфальный венок. Пилоны увенчали капители со звездой. Стена аванзала засияла радугой витража, поражая буйством красок, захватывая с первого взгляда внимание каждого посетителя. Пространство дворца Победы, а именно таким мыслился музей, таким способом соотносилось с человеком. Под потолком над парадной лестницей загорелись хрустальные люстры. С каждым днем каменный, холодный дом согревался теплом искусства, наполнялся сиянием хрусталя, бронзы, позолоты. Ни одна деталь фасада и интерьера не оставалась без внимания Зураба. По его рисункам выполнялись монументальные двери, бронзовые дверные ручки, стеклянные шкафы для экспонатов музея.

Как удалось так быстро осуществить все эти дела, которые мгновенно не выполняются? Секрет прост. Рискуя много потерять, Церетели в то самое время, когда стройка была «заморожена», отлил на свои средства бронзовый венок зала Славы, капители пилонов, венки фасада, изготовил сотни фонарей. Эта работа требует много времени. Он верил, что вся его бронза пригодится, и не просчитался. Поэтому так быстро удалось выполнить задачу, возникшую после того, как правительство решило день Победы 9 мая 1995 года отпраздновать на Поклонной горе.

Народ заполнил парадную лестницу и залы музея в день Победы 1994 года. А критика неистовствовала: "В музее кощунственно много позолоты. И парадно яркого чистого красного цвета гвардейских знамен, ничем не запятнанных, в отличие от рек фронтовой крови, уходившей в землю…"

Политика заслоняла искусство, ни о художнике, ни об архитекторе никто не упоминал, сражались с тенью Сталина, которая мерещилась либеральным публицистам на Поклонной горе.

В конце года из Петербурга привезли две бронзовые статуи, каждая в двенадцать тонн весом. Спустя пятнадцать лет после конной группы на Олимпийском ипподроме, Москва увидела две новые конные статуи. На вздыбленном коне восседали вестницы Победы, трубящие в позолоченные фанфары. Фигуры подняли на флангах здания музея. Полые копыта коней посадили на анкера, прочные штыри, ставшие двумя точками опоры. Это тоже свидетельство высокого мастерства ваятеля, создавшего ранее в Нью-Йорке конную статую на одной опоре. К этому он стремится не для того, чтобы попасть в книгу рекордов, не ради самой идеи. Такие опоры, такое положение позволяет придать фигуре динамику, "современную пластику", по словам Церетели.

Спустя час, после того как монтажники закончили свою работу, казалось, что всадницы находились здесь всегда. То был верный признак того, что замысел удался. Архитектура породнилась со скульптурой, образ дворца наполнился новым смыслом, стал запоминающимся, неповторимым.

Что еще произошло в тот момент, когда монтажники подняли вестниц Славы? В далеком прошлом конные статуи с античными богами и героями прискакали из Европы в Москву. Они красуются на Триумфальной арке у Поклонной горы, скачут над колоннадой Большого театра. В ХIХ веке такие конные группы никого не удивляли, считались нормой в искусстве классицизма. При советской власти ансамбли в память о войне олицетворяли мать-родина или солдат. Босоногие, облаченные в туники всадницы означали возврат к образам мировой культуры. Церетели уловил момент, когда этот возврат стал возможен. Ушли в прошлое девушки с веслом.

Была еще одна причина появления вестниц Славы. Церетели хотел дополнить штык, символ известный в России, образами мирового значения, понятными каждому, живущему на земле.

— Победа принесла радость не только нам, но всем людям мира. Есть еще другая сторона медали. Я смотрю вперед, в ту эпоху, что придет. Потомки нас хорошо поймут, вестницы — символ вечный, — сказал мне Зураб, установив свою машину точно в центре площади, чтобы обе фигуры были хорошо видны. С их появлением триумфальный ансамбль на Поклонной горе начал приобретать завершенную художественную форму. Вслед за конными статуями над куполом водрузили тридцатиметровый шпиль, созданный по рисунку художника.

Занимаясь каждодневно Поклонной горой, Церетели в это же время занимался испанским Колумбом. Из Петербурга ушел корабль, груженный многотонным монументом. Его ждали в Севилье. Перед выходом корабля правительство, как мы помним, приняло решение не облагать "дар народа России" пошлинами и налогами, что вполне естественно. Зачем вынимать деньги из одного кармана и перекладывать их в другой карман?

Не каждый год Россия делала другим странам такой подарок. Однако в прессе дар правительства превращается в личный акт Церетели, который якобы решил преподнести "в дар народам Испании и США 1200 тонн художественной бронзы и 15,2 тысячи тонн меди".

На самом деле ничего подобного не было. Колумб весил шестьсот тонн. Выдумки живучи. Спустя несколько лет после того, как корабль бросил якорь в Севилье, журналисты напомнили о "поисках вывезенных вами под предлогом установки памятника в Севилье цветных металлах".

— Что значит "под предлогом"? Никто ничего не нашел, потому что нечего было искать. По решению правительства я вывез ровно столько, сколько надо было для сооружения монумента. И вез не металлолом, а отлитые части монумента. Мне были принесены официальные извинения. Тема эта давно исчерпана.

Но "исчерпанная тема" все еще засоряет пространство "всемирной паутины".

Установленный над куполом шпиль высотой в 30 метров не стал доминантой всего ансамбля.

— Такому пространству требовалась мощная вертикаль, — сказал мне Церетели, заканчивая осмотр, стоя посреди пустынной площади.

В котлован, ощетинившийся стержнями арматуры, вживили стальной стакан и залили его бетоном, образовав железобетонный фундамент. Его нагрузили сталью и бронзой, весом в 1000 тонн. Этот фундамент выдержит не только такую нагрузку, но и ураган, пожелавший испытать людей на прочность…

Первого октября на станцию «Киевская-товарная» под склоном Поклонной горы в три часа ночи прибыли из Белгорода долгожданные железные конструкции, сваренные из тавровых балок и труб. Спустя пять часов началась операция, которая длилась полгода.

Над Поклонной горой все это время стоял несмолкаемый грохот машин, все вокруг двигалось, шумело и гудело. Лучшей иллюстрации "симфонии труда" нельзя было представить. Не опасаясь пафоса, скажу, на Поклонной горе развернулась тогда трудовая битва, главнокомандующим которой выступил Юрий Лужков.

День и ночь фонтанировали искры, потрескивал огонь сварки. Работа шла по так называемому "скользящему графику". Рабочие, сменяя друг друга, наращивали монумент. Из трех заводских конструкций сваривалась на Поклонной горе одна пирамида. Трое суток шла беспрерывная сварка каждой. Сварщики все те дни поддерживали огонь творенья. Они обшивали пирамиды стальными шершавыми листами. Сталь сварили и прокатали на Урале, где во время войны делали танки. Отливали бронзовые картины, а их по десять с каждой стороны трехгранника, в Санкт-Петербурге, бывшем Ленинграде, испытавшем блокаду. Металлоконструкции делали в Белгороде, где произошла крупнейшая танковая битва. Испытывали конструкции в ЦАГИ, в аэродинамической трубе, где проверялась живучесть самолетов, завоевавших небо в схватке с авиацией Германии.

Каждый монумент Церетели не только художественное творение, но и сложная инженерная конструкция. Ту, что на Поклонной горе, рассчитали в известном московском институте имени академика Мельникова, где проектировали космодром Байконур, телевизионную башню высотой 400 метров. Этот институт получил лицензию Ллойда на право работы во всем мире. Скульптор поставил перед институтом трудную задачу. До встречи с ним инженеры не знали сооружения с таким соотношением столь малого (четыре метра) "базового размера" и высоты сооружения (свыше ста сорока метров). Чтобы преодолеть противоречие, они придумали водрузить на стометровой высоте "гасители колебаний". Перефразируя девиз Парижа: "Его качает, а он не тонет", — про обелиск можно сказать: "Его качает, а он не падает".

С точки зрения геометрии, трехгранный обелиск представляет остроугольную пирамиду. В песках древнего Египта самая высокая пирамида Хеопса поднялась на 146, 6 метра. Высота стоящей рядом пирамиды Хефрена равна 143 метрам. Церетели осенила мысль — поднять обелиск на 141, 8 метра, чтобы напоминать потомкам о 1418 днях войны. Так бронза превращалась и в художественный образ и в документ истории.

То было проявление его индивидуальности, авангардного стиля, стремления создавать образ, объединяя скульптуру с графикой, литературой, фольклором, историей. Мы знаем, что так было в Тбилиси, когда два кольца сплелись в "узел дружбы", навеянный историей обручения русского дипломата и грузинской княжны. Так было, когда сплелись в столп литеры русского и грузинского алфавита в Москве, символизируя общность культур и дружбу народов. Так произошло в Нью-Йорке, где Георгий Победоносец рубит дракона и детали ракет. Там древний миф породнился с актом современной политики.

Заданная высота памятника продиктована не амбицией автора — стать вровень с одним из семи "чудес света". Не пристрастием к громадным монументам. Высоту задало пространство Поклонной горы, главная площадь, парк и здание музея Отечественной войны. А его размеры обусловлены выставочными залами, художественной галереей, экспонатами. Неведомые публике энтузиасты — научные сотрудники музея, бывшие фронтовики десятки лет, пока шли конкурсы и дискуссии, делали свое дело. Они собирали для потомков документы, картины, награды, реликвии, боевую технику противостоящих армий. Танкам и пушкам, катерам и бронепоездам нужна большая территория.

Каждый день Церетели с утра садился за руль и ехал на Поклонную гору. Все время, пока шла стройка, его видели там. Каждый день приносил радости и огорчения. Все происходило стремительно, ситуация менялась каждый день. Монтаж шел зимой в любой мороз, невзирая на капризы погоды. Даже видавшие виды сварщики и монтажники не работали прежде в таком режиме. По какой-то неведомой мне причине, монтажники начали закреплять бронзовые картины с середины обелиска. В результате при их стыковке образовались широкие швы, видимые с земли невооруженным глазом. Эти разрывы огорчали безмерно художника, мотавшегося между городами, где выполнялись заказы — барельефы, фонари, витражи, люстры, двери…

Пришлось срочно звать на помощь специалистов, исправлять погрешности монтажа, поднимать подвесные люльки со сварочными аппаратами и заделывать пробелы между фрагментами обелиска. Он с каждым днем рос все выше, поднимаясь от земли в небо на высоту 45-этажного дома. Точно по графику, 25 марта, монтаж закончили. Но появились новые заботы.

Так, пришлось все усилия лепщиков направить в зал Славы. Там под куполом сияла звезда ордена Победы. Она ни у кого не вызвала неприязни. А стены зала по первоначальному проекту украшали красные боевые знамена и гербы СССР и всех бывших советских республик. В том числе прибалтийских, где к власти пришли политики, переоценившие события войны, не считаясь с истиной. Пришлось Церетели на ходу исправлять ситуацию, выполнять новые рисунки. Вместо знамен и гербов он создал барельефы «Городов-Героев». Самый большой из них, свыше ста квадратных метров, посвящался Москве.

Данную творческую свободу художник использовал сполна. Плоскости трехгранника превратил в три барельефа, в скрижали летописи Отечественной войны. На них отметил все ее вехи, главные сражения и битвы, показал армию, поражавшую врага огнем всех родов войск. На картинах в бронзе — масса солдат, рвущихся к Победе.

Подобную творческую задачу он решал прежде, когда поднимал «Подсолнух» над горой в родном городе, опоясывал горельефом каменный куб в Измайлове. Поменялись герои, там увековечены атлеты, олимпийцы, здесь — солдаты. На бронзовых картинах видна тьма действующих лиц, участников всех главных сражений войны. Самыми большими буквами читается слово- МОСКВА. Церетели никто не приказывал так выделить Москву, он не опасался, что кто-то увидит в этом признак великодержавности, синдром "старшего брата". Поскольку никогда не сомневался в том, что именно Москва спасла не только себя, Россию, но и его Грузию, к которой подползли германские танки.

Чем выше поднимался обелиск Победе, тем громче шумели публицисты, доказывая, что он вообще не нужен, как и те комплексы, что появились на Мамаевом кургане, на полях былых сражений. Ситуация сложилась невиданная прежде. С каждым днем приближался день Победы СССР над Германией. А самого государства, спасшего ценой немыслимых жертв Европу от коричневой чумы ХХ века, больше не существовало. Так нужно ли вообще огород городить, спрашивали противники комплекса на Поклонной горе.

Полки книжных магазинов Москвы завалили книги авторов, доказывавших, что войну развязала не Германия, а Советский Союз, стало быть, она была не справедлива. И мы — агрессоры. Дописались до того, что задавались вопросом, а была ли вообще победа, стоит ли радоваться и праздновать по этому поводу…"Никого не озадачивают утверждения, что де Советская Армия спасла мир от фашизма. Спасти то спасла, но что принесла на своих штыках взамен?" Надо ли напоминать о лагерях смерти, газовых камерах, карателях, убийцах, оккупантах, которых покарал советский солдат?!

Штык, водруженный на Поклонной горе, вызывал якобы "недоумение и огорчение", поскольку это оружие использовали в качестве знака Победы. Оказалось, что "трехгранный штык был запрещен международной конвенцией, как антигуманное, приносящее излишнее страдание оружие". Но конец войны у многих народов ассоциируется со штыком, воткнутым в землю. Этот образ и возник на Поклонной горе.

Есть ли вообще оружие гуманное, доставляющее радость? "В погожие дни тень от штыка, подобно холодной стрелке солнечных часов, будет скользить по округе, и люди будут бояться попасть в этот черный круг, — запугивали краснобаи народ. — Штык не способен очистить душу, вселить веру в торжество разума и мира, он только грозит". Да, у штыка другая функция. На знаменитом плакате фронтовой поры: "Воин Красной Армии, спаси!", — на молившую о спасении мать с ребенком нацеливался германский штык. От него спасли солдаты родину-мать штыком.

В те дни даже некоторые известные писатели, воевавшие на фронте, вдруг поменяли убеждения. Всенародно покаялся Булат Окуджава: "Я понял, что мы всерьез не отличались от немецких фашистов". То есть, себя отнес к захватчикам, даже лозунги, под которыми шел в бой, стали казаться ему хуже фашистских. И это заявлял поэт, который написал песню, со словами: "Так значит, нам нужна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим!" И вдруг такой оборот. Праведная ненависть к преступлениям большевиков понятна. Но это благородное чувство превратилось в гнев ко всему прошлому, ослепило до такой степени, что героизм стал казаться злодеянием. Даже лозунги, под которыми поэт шел в бой, представлялись ему фашистскими.

К началу 1995 года вертикаль поднялась на пятьдесят метров. Но и тогда национал-патриоты продолжали оплакивать якобы «срытую» Поклонную гору. Нашли для скорби новую причину, еще более надуманную. В плане здания мракобесы увидели некие масонские знаки, а на строительной площадке происки "масонской организации, легализовавшейся в России".

Чем громче звучали такие голоса, тем крепла убежденность — довести стройку до конца, не ломать музей, не засыпать его землей, принеся ее всем миром в касках. И такое предложение будоражило умы, когда тысячи строителей и Церетели день и ночь воплощали проект в камне и бронзе.

Памятник на Поклонной горе стал нужен как хлеб. Миллионы рублей, заработанные на субботниках, перечисленные на счет стройки народами бывшего СССР, окупятся, обогатят нашу память правдой, защитят нас от лжи. В штормовом море системного кризиса, смены власти и веры — огромная страна осталась без руля и без ветрил. В этих условиях Поклонная гора понадобилась не только ветеранам, но потомкам солдат. У триумфального комплекса появилась неожиданная роль — противостоять фашизму московского разлива, фальсификаторам истории, авторам лживых романов.

Поэтому мне не кажутся завышенными размеры парка, белокаменной подковы музея, похожего на плотину Днепрогэса. Она должна противостоять и мнимым «фашистам», начавшим бить себя в грудь из либеральных побуждений, и реальным фашистам, вскидывающим руку в знак приветствия на улицах Москвы. Молодые приверженцы германского фюрера объявились в том самом городе, что нанес ему первое поражение, выиграл главную битву минувшей войны.

На ступенях парадной лестницы Церетели расстелил бронзовую триумфальную ленту, украшенную воинскими доспехами. С первого взгляда она не понравилась руководству стройки. По негласному распоряжению ленту, без ведома автора, начали… демонтировать. "Зачем железки на мраморе?" допрашивали художника. На моих глазах, чуть было не дошло до рукопашной с одним из начальников, не желавшим выполнять задание художника. Церетели уставал в те дни не столько от работы, сколько от бесконечных вмешательств чиновников разного калибра — от министра городского правительства до прораба. Каждый считал себя знатоком искусства. Не умея нарисовать кружок, исполнители пытались командовать творцом.

Чем ближе дело шло к завершению, тем сильнее зал Славы напоминал Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца. Сходство придавали белокаменные доски с нанесенными на них именами Героев Советского Союза и полных кавалеров ордена Славы. Список из двенадцати тысяч фамилий начинался с Абаева, не щадившего живота ради Победы, ставшей вдруг ненужной. В том списке — солдаты всех национальностей. Масса русских имен — Антоновых, Борисовых, Волковых, Горбатовых, Ивановых. Без них не было бы Победы, а она есть. И дружба народов была на войне и на стройке. Это настолько очевидно, что даже не хочется конкретизировать, кто есть кто, выяснять и определять национальность Лужкова, Церетели, Ресина, Будаева, Мороза, Иоффе, Саркисова, — всех главных строителей.

В те дни прозвучали выпады, унижающие национальное достоинство главного художника проекта. Вестниц Славы назвали публично «горянками», барельефы на гранях обелиска сравнили с "покрытыми сплошной чеканкой кинжальными ножнами, типичным изделием кавказских мастеров, увеличенных зачем-то до циклопических размеров". Таких окрашенных шовинизмом выпадов было сравнительно немного среди потока других злых нападок на Церетели. Он их не читал. Но каждое такое заявление отдавалось болью в сердцах грузин. В связи с чем друг Шеварднадзе высказал по этому поводу протест.

Не удалось главному художнику исправить решение, принятое в прошлом без его ведома до распада СССР. Под куполом зала Славы неожиданно появилась фигура солдата в плащ-палатке, с каской, где угнездился "голубь мира". Бронзовую фигуру доставили издалека, из Киева, она заняла центр парадного зала. Стандартный образ солдата, более уместный на кладбище фронтовиков, не вписывался в триумфальный зал Славы. Однако и эту статую в прессе приписали Церетели, обвинив в желании «пристроить» некогда созданный образ.

— Воистину у хорошего хозяина все в суп идет. И даже «воин», неудачно выставлявшийся Церетели на одном из провалившихся конкурсов в гипсе, теперь, представьте, уже в бронзе! Посреди главного купольного зала Славы! Там, где в хрустальном цилиндре по замыслу собирались вечно хранить Знамя Победы, встала несоразмерно большая, весьма заурядная скульптура, разрушившая всю пластику и оформление красивого зала музея". Все верно, кроме одного, автор скульптуры — другой.

Снова, как в прошлом, Церетели представилась возможность украсить интерьер разными способами. У зала Славы стену заполнил витраж, составленный из миллиона хрустальных стеклышек. Подсвеченные, они напоминали огни, сиявшие в небе, когда Москва салютовала победителем.

На Поклонной горе проявилась неопровержимая истина. Методы демократии не универсальны, они не отмычка ко всем сложным замкам, проблемам. Сколько конкурсов проводилось в Москве, сколько проектов рассмотрело жюри во главе с президентом Академии художеств СССР? Их было 384, не считая 500 письменных предложений. Ни один проект — не подошел. Судьба последнего конкурса, где первенствовал образ родины-матери с ребенком, — нам известна.

Художественные шедевры не рождаются на конкурсах, где царят любители. Проекты монументов не выносятся на всенародное голосование, референдумы. Так, в школьном классе учитель голосованием не решает, как правильно писать.

Разрушали в Москве церкви десятки лет, не щадя самых замечательных, самых древних. Первый храм после 1917 года построили на Поклонной горе. Когда отмечалось тысячелетие христианства на Руси, советская власть разрешила Русской православной церкви заложить в столице по этому случаю собор. Провели конкурс среди архитекторов. Лучшим признали проект Анатолия Полянского. И он же создал объемно-пространственную композицию храма Георгия Победоносца, задумав расположить его вблизи обелиска.

К маю 1995 году поднялись на сорок метров четыре арки под золотым куполом. В отличие от других московских церквей храм на Поклонной горе построили в камне и бронзе. Породнили архитектуру со скульптурой Церетели. Белокаменный храм под золотым куполом напоминал церкви, какие прежде украшали Московскую Русь. Но в прошлом не могли делать так, как в конце ХХ века. Впервые каменные стены просвечиваются через зеркальные стекла витражей. Даже в пасмурную погоду под сводами царит свет.

Кроме икон, которые есть в каждом православном храме, своды заполняют бронзовые иконы Георгия Победоносца, Воздвижения и Троицы. А на фасаде три других рельефа, три бронзовые иконы в честь Георгия, Спаса Нерукотворного и Богоматери. Все они связаны с идеей защиты Отечества

Икона в церкви представляет "Чудо Георгия о Змие". А икона на фасаде "Двойное чудо Георгия". На ней святой, побеждая дракона, не только спасает девушку, но и возвращает родителям ребенка. Под образом Богоматери начертаны слова молитвы воинов, точно такой, как на новгородской иконе. Образ Спаса Нерукотворного вышивался на русских боевых знаменах. Церетели представил в бронзе образы особо почитаемых древнерусских икон, в том числе «Троицу» Андрея Рублева. Он стремился, по его словам, "сделать копии икон в бронзе".

До того, как показать иконы патриарху Московскому и всея Руси Алексею II, он создал два варианта настенных образов. Один выполнил в технике перегородчатой эмали. Яркие праздничные картины на металле из цветного стекла были плоскими, как холсты. Другой вариант точно таких икон, сделал из бронзы, в форме барельефов.

Эмали и барельефы представил на суд Алексия II. Он приехал со свитой в мастерскую, внимательно все осмотрел и отдал предпочтение барельефам, благословил бронзовые иконы, чему я свидетель. С точки зрения искусства это барельефы, отлитые в Санкт-Петербурге. С точки зрения церкви канонические иконы. Те, что установлены на фасаде церкви Георгия Победоносца, называют поклонными. Им верующие отдают поклон при входе в храм. А бронзовые иконы под сводами называют памятными, они напоминают верующим о важнейших событиях в жизни Христа. Иконы, написанные на досках и установленные в иконостасе — называют моленными, глядя на них — молятся.

Для чего так подробно останавливаюсь на деталях, казалось бы, далеких от чистого искусства? Да потому, что как только храм раскрыл двери, раздались голоса, будто он "расписан вопреки православному канону". Так считал батюшка новой церкви, всю жизнь прослуживший в окружении фресок и икон на досках. Его слова тотчас размножила пресса, жаждавшая скандала, связанного с именем художника. Вслед за батюшкой масла в огонь подлил звонарь, столь же «сведущий», как священник. Ему показалось, что отлитые по эскизам Церетели пять колоколов выполнены в "дурном тоне", звучат не так, как полагается, не соответствуют канону. Он же засомневался в качестве бронзы, выразил обеспокоенность по поводу прочности подвески. Пять колоколов удерживала одна балка. Пришлось срочно создавать экспертную комиссию. На балку навесили полторы тонны груза, она не шелохнулась, оказалось, запас прочности конструкции — сто тонн. Литейщики также все исполнили, как полагалось. И батюшка оказался не прав. Со времен Киевской Руси православные молились на иконы, исполненные и художниками, и ваятелями. Так было в церквах Владимиро-Суздальской Руси. Храм Христа в Москве владел рельефными иконами. Они вырезались из дерева, отливались из бронзы, серебра и золота.

Эту традицию продолжил Церетели, которому за бронзовые иконы пришлось хлебнуть лиха. Даже 1 мая на последнем заседании Государственной комиссии он услышал вместо благодарности упрек, что отлил не иконы, а «абракадабру», мол, ему "нечего делать в православном храме". Особенно вознегодовал высокопоставленный прораб, курировавший строительство Георгия Победоносца, когда увидел в чаше «Троицы», по его выражению, «барашка». Зураб, чуть было не пустил в ход кулаки, услышав такие слова. Не мог он редактировать Андрея Рублева! Ведь на всем известной иконе в чаше лежит крошечный символический телец, то есть «барашек», так возмутивший начальника. Другой прораб, чином поменьше, навешивавший бронзовые иконы на стены храма, пообещал в сердцах набежавшим на скандал журналистам, что их через год снимут.

Рельефы, паникадило, составленное из фигур ангелов, иконы, колокола, крест над куполом, — все исполнил один художник.

Невдалеке от обелиска под навесом «тепляка» земляки Церетели, бригада грузин, в закрытых от ветра стенах, сутки напролет клепала бронзовые вогнутые листы, формируя Нику, крылатую богиню Победы. "Неужели она взлетит", — думал я еще тогда, когда увидел образ греческой воительницы над рабочим столом Церетели, заваленным множеством деловых бумаг. Модель статуи несколько недель украшала офис, очевидно, вдохновляя хозяина, а потом исчезла. И вот она, год спустя, опустилась на Поклонную гору. Никто не знал, где ей найдется место. Нику Церетели решил поднять на стометровую высоту и каким-то способом закрепить на «штыке». Узнав об этом первым, я не спешил обнародовать новость, поскольку сомневался, что такой символ придется ко двору, примут его современники. Неужели античная богиня взлетит над Москвой в честь солдат, победивших стальные армии германских злодеев?

Огромное изваяние окружали горой строительные леса. Не смолкал грохот металла. Сюда часто спешил Лужков с начальниками, отвечающими за "главный монумент". Докладчики не высказывали вслух затаенное желание — оставить Нику на земле, не поднимать ее в небо. Вместо этого озвучивалось предложение навесить крылатую Нику над входом в музей, на крыше, рождалась экспромтом друга идея — найти ей место на земле, на камнях постамента.

Эти предложения Церетели выслушивал молча, не выражая эмоций, как выслушивают подсудимые суровый и несправедливый приговор. Статуя не мебель, чтобы ее переставлять с места на место.

Почему Нику стремились приземлить? По причине "простой, как правда", из опасения, как бы чего не вышло, как бы богиня не рухнула на землю.

В памяти у всех причастных к строительству начальников свежа была история, чуть было не завершившаяся трагедией. На Мамаевом кургане заколебался под ударами ветров меч в руках статуи Матери-Родины. Разрушительная вибрация грозила бедой. Монумент на берегах Волги мог рухнуть. Московские специалисты нашли способ погасить колебания, спасли статую.

А на Поклонной горе Церетели собирался поднять в небо не меч, а скульптуру весом 18 тонн, фигуру с крыльями, как паруса. Что еще ветру надо?

— Да это целый самолет повиснет на штыке, — высказал опасение один из руководителей стройки. — Вдруг этот самолет, как меч, начнет колебаться?

Чтобы решить участь Ники, привлекли знатоков. Испытали модель в аэродинамической трубе ЦАГИ, Центрального аэрогидродинамического института, где проверяют все новые летательные аппараты, конструкции, подвергающиеся воздействию ветра. Запросили мнение авторитетов из институтов имени Кучеренко и имени Мельникова, где проектировалась тысячетонная конструкция обелиска и Ники.

Если хотя бы один из авторитетов, приглашенных для экспертизы, заколебался под напором опасений руководства, высказал бы частное мнение, если бы начал уходить от прямых вопросов мэра Москвы, — не видать бы его другу Ники на стометровой высоте. Хочу в книге о художнике воздать должное мужеству директора института имени Мельникова Владимиру Ларионову. Ему не раз перепадало на субботних разборах полетов за дела, связанные с монтажом. На последнем совещании, где решалась судьба Ники, он не поступился принципами, не дал задний ход. Сказал твердо, расчет обелиска выполнен с учетом веса Ники. Более того, ее нельзя оставлять на земле, а необходимо поднять на запроектированную высоту, чтобы добиться прочности, соответствующей расчетам института. После этих слов монтажники начали готовить Нику к подъему на высоту тридцатиэтажного дома.

Смелость проявили конструкторы. Творческое бесстрашие продемонстрировал и Церетели, когда дерзнул поднять Нику в небо. Никто до него так не поступал. В те дни он ходил вокруг монумента, запрокидывал голову и сокрушался, что не дали ему приладить победительнице большие крылья, потому что слишком возрастала бы нагрузка ветра на обелиск.

По словам Эрнста Неизвестного, в 1962 году у него была идея водрузить на Поклонной горе русский трехгранный штык высотой в 80 метров, а у подножья установить Викторию. Штык высотой 141, 8 метра поднялся на Поклонной горе в 1995 году. Тогда же взлетела Ника, она же Виктория.

В Советском Союзе скульпторы давным-давно определили круг образов, посвященных войне. Правила игры никто не нарушал. И вдруг в Москве возникают вестники Славы, античная Ника. Одна ее мраморная статуя в Олимпии, другая сохранилась на барельефе храма Афины в Акрополе. Самая знаменитая Ника Самофракийская парит над лестницей Лувра. При взгляде на нее впечатлительные натуры плачут от радости, что им выпало счастье увидеть такую красоту. Ни у одной Ники не сохранилось лица, а у Ники Самофракийской и руки обломаны.

Церетели создал Нику с лицом и руками. Дал ей в пажи двух ангелов, родившихся в новую эру. Так совместил образы двух культур, двух вер, языческой религии и христианской. Не каждый на такое решится. Он пошел по забытому пути художников античности и эпохи Возрождения. Тогда на крутом повороте российской истории обесценились все прежние образы и символы, выражавшие идеи коммунизма. Что осталось? Вечные образы, некогда запретные, античные, христианские. Художник первым из советских мастеров вернулся к ним, когда изваял Георгия Победоносца в Нью-Йорке. Там он прошел на ура, там можно было проявить вольность, представить всадника с копьем во имя дружбы СССР с Америкой.

Как встретили Нику, вестниц Славы на родной земле, уставленной статуями Родины-Матери? А вот как. Ангелов окрестили "пухлыми младенцами", «пупсами», Нику — "женщиной с венком". Вестницы показались вдали "вырезанными из жести, наподобие коньков или петушков на гребешке оцинкованных крыш сельских богатеньких домов". А вблизи — "тяжелыми и объемными, величиной с коня питерского, Медного всадника, и так же вздыбленными".

Все эти эпитеты и сравнения раздались до того, как появился на Поклонной горе главный сюрприз. "Думаешь об избытке фантазии, не идущей в любые века дальше этого четырехкопытного символа: конь Петра, конь Александра III, конь Скобелева, конь Фрунзе, конь Жукова. Чей на очереди?" — задавал риторический вопрос один из непримиримых оппонентов. И получил вскоре ответ — конь Георгия Победоносца. Он прискакал на Поклонную гору под занавес, за день до праздника, когда смолк шум машин, сварки и строители ушли.

И увидел конный,

И приник к копью,

Голову дракона,

Хвост и чешую.

Таким воспел Георгия Победоносца в «Сказке» Борис Пастернак. В русском фольклоре, христианских и мусульманских преданиях — это неустрашимый воин. С именем Георгия связывалась победа Добра над Злом. Его образ вдохновлял великих художников прошлого, в том числе Рафаэля. На его картине закованный в латы рыцарь рубит коротким мечом голову дракона. Статую Георгия создали Донателло, многие ваятели эпохи Возрождения. Образ Георгия запечатлен на множестве византийских, русских икон. Каждый век создавал свою пластику, свой рисунок вечного образа. Домыслил его в ХХ веке и Церетели Копьем его герой поражает не только дракона, но и страшное оружие. В Нью-Йорке это детали межконтинентальных баллистических ракет. В Москве — фашистские знаки, знамена, штандарты, гусеницы танков, что чуть не доползли до Поклонной горы.

Почему Церетели не ограничился образом трехгранного штыка, всем понятным в наше время? Да потому, что, как объяснил мне, памятник создавал на века, рассчитывал на восприятие не только современников, но и потомков, которые не будут знать, что такое мировая война, бомбежки, эвакуация, оккупация.

И у него первоначально складывался привычный образ. На созданном им столпе, выставленном на конкурсе в Манеже, возвышался солдат. Но теперь, когда никто не держал его за руки, он захотел нечто новое, достойное Победы. Поэтому изваял Нику и Георгия. Есть теперь у Москвы свой Медный всадник. Статуя отлита высотой 12 метров, в "три натуры". Это значит, по сравнению с реальным конем и всадником бронзовое изваяние в три раза больше. Церетели создавал скульптурную композицию без натурщиков. Никому не пришлось перед ним садиться на лошадь и вздыбливать ее, чтобы воспроизвести динамику движения. Эта задача решалась воображением.

— Была у меня конструктивная сложность установить такого большого коня на двух точках опоры. Все остальное хорошо представлял. Для меня очень хороший пример Верокио и Донателло. В музее стоят их большие работы. Когда нужно, захожу туда, смотрю фрески русские, грузинские. У русских икон пластика уникальная. Самое важное для меня, чтобы объем, обобщенность достигнуть, ясные для всех.

Решил ли он эту проблему?

По-моему, да.

— Русский богатырь мне понравился очень, — признался бывший фронтовик, сержант, которому я задал вопрос, по душе ли ему статуя Георгия Победоносца.

— Хорошо, что установили Родину-Мать, — сказал о Нике другой ветеран, в чьем сознании вечный образ трансформировался в хорошо ему известный.

"Добротою пусть омоется Русь наша. Жизнь как маятник: хорошо, что Добро победило Зло", — эту запись я прочел в книге отзывов, выставленных в храме Георгия Победоносца.

Эта ясная идея согревала художника, когда он творил всадника, поражающего дракона. Поэтому назвал композицию не именем Георгия Победоносца, а словами, выражающими главную идею. Она формулируется им словами: "Добро побеждает Зло".

Что услышал художник в адрес Георгия Победоносца? Ни одного доброго слова не прозвучало.

"Змей, побежденный святым Георгием, предстает как рубленая докторская колбаса, разрисованная свастикой и масонскими знаками".

Образ разрезанной колбасы повторили многие хулители.

Он ждал, что скажут профессионалы. И быстро дождался. Один из критиков монумент сравнил с "обыкновенной советской стамеской, покрытой грубыми совершенно неклассическими рельефами". Другой утверждал: "Богиня Ника практически не имеет выгодных силуэтных точек, зато поражает сложностью крепежа к стамеске". Третий был столь же категоричен: "Змей под Победоносцем напоминает грубо порезанную колбасу, а весь монумент в целом при ближайшем рассмотрении оказывается декоративной крышкой на огромной вентиляционной камере или трансформаторной подстанции". Четвертому критику-архитектору храм напоминал "спинку кровати со всеми наворотами из итальянского спального гарнитура, популярного в бандитской среде".

Ничего, кроме уныния, не осталось после посещения Поклонной горы у искусствоведа, известного непримиримостью к «кичу».

"Предполагавшиеся когда-то многочисленные гигантские статуи заменил один гигантский шпиль, воздвигшийся перед музеем и совершенно «убивший» низкое здание. Чем ближе подходишь — тем выше шпиль и тем ниже опускается, словно в землю уходит, музей.

Шпиль удивительно напоминает газовую трубу…"

Кто и где видел трехгранные газовые трубы?

Никто не писал о проблеме "добра и зла", новаторской пластике Георгия, сложнейших творческих и инженерных проблемах, решенных на Поклонной горе. Внимание народа переключалось на мифические "масонские знаки", "газовую трубу", «стамеску», "спальный гарнитур", "каракатицу на игле" и на "грубо порезанную колбасу", помянутую многими, словно узнавшими о ней от одного информатора. Художника даже объявили виноватым в ночной автомобильной аварии, случившейся на Кутузовском проспекте летом 1995 года:

"Как утверждают сотрудники ГАИ, творения Зураба Церетели представляют серьезную угрозу безопасности дорожного движения. Еще не все водители привыкли к необычному виду фонтанов и, проезжая мимо, частенько засматриваются на них".

Может быть, водители и засматриваются ночью на "кроваво-красные фонтаны парка Победы", как о том сообщалось в отчете об аварии. Но огни и фонтаны не имеют никакого отношения к художнику. Не он их придумал.

На Поклонной горе впервые разыгралась драма в жизни Церетели. Сам того не ведая, он, склонный к миру и компромиссам, оказался в центре борьбы между властью и оппозицией, между двумя центрами власти — федеральной и муниципальной. Поэтому слышал, пока шла стройка, что "проектировщики срыли священную гору", что в месте с памятью о ней "разбазарили народные деньги", что возводится не памятник Победы, а памятник Сталину, "увековечивается миф о гениальности вождя". Все эти вымыслы множились, чтобы принизить, умалить значение деяния правительства города, предстать в глазах общественности радетелями народа и ветеранов, на горе которых наживался управителями Москвы политический капитал.

Вслед за мэром на Поклонной горе появлялась толпа журналистов и операторов телевидения. Их интересовало совсем не то, что Лужкова и Церетели, они не спешили увидеть, насколько возрос обелиск, как смотрятся с земли барельефы. Их волновала проблема власти, ответ на вопрос — уйдет ли мэр Москвы в вынужденную отставку. В те дни он подвергался массированному давлению окружения президента. В злобной кампании в СМИ главную роль играл известный нам "член Попечительского совета и Совета директоров" Общественного Российского телевидения, ОРТ.

9 мая 1995 года прямую трансляцию с Поклонной горы первый канал прекратил в тот момент, когда главы государств и правительств, ведомые мэром Москвы и художником, пошли к памятнику Победы. Даже имени Церетели в эфире не назвали. В тот день президент США сказал президенту России, что каждый день вспоминает Зураба, потому что в его кабинете стоит модель Колумба. И об этом никто не помянул в отчетах.

А что писали?

"Если бы Гитлер одержал верх в войне и пожелал восславить свою викторию, то он соорудил бы нечто подобное сегодняшней Поклонной горе. Тяга к монументальности, подавляющей человека, страсть к гигантским изваяниям не по воле случая сближала вкусы, предпочтения Гитлера и Сталина. Так выражается глубинное презрение к человеку. Когда пекутся о монументах, этой материализованной в камне и металле державности, обычно не слишком пекутся о человеке. Попутно кто-то решает свои задачи — технические, политические, финансовые".

Обвинение в "тяге к монументальности, подавляющей человека", присущей тоталитаризму, будет повторяться не раз. Народу внушалась мысль, что большие монументы свойственны тирании. А демократии присущи малые монументы, "не подавляющие человека". Эту мысль высказал французский философ Сартр много лет назад. Ее часто повторяют без ссылки на источник. Но так ли это? Французы изваяли всем известную гигантскую статую Свободы, разве она "выражает глубинное презрение к человеку"?

Обелиск в честь Вашингтона, установленный в столице США, — намного выше обелиска на Поклонной горе. Разве не рвется столп Вашингтона ввысь, не поражает «державностью», "монументальностью", вызывающими неприязнь отечественных демократов, когда они видят нечто подобное на родине. Размеры монументов определяются пространством. Та же статуя Свободы в Париже, установленная на Сене, — сравнительно с американским аналогом — мала, потому что акватория реки несравнима с акваторией океана. Александрийский столп на Дворцовой площади нашей северной столицы поднялся на 50 метров, весит 500 тонн, и всем нравится.

Другое обвинение, прозвучавшее из тех же источников, сводилось к тому, что нельзя ВСЕ доверять ОДНОМУ. Что сказать по этому поводу? Власть города нашла под стать себе художника. Ничего при этом не изобретала, использовала давно испытанный метод, применявшийся прежде. Так, в истории Москвы случалось не раз. Иван III возложил на одного Аристотеля Фиораванти много разных дел. Тот и Кремль строил, и пушки отливал, и кирпичное производство завел. Так было, когда Москву отстраивали после пожара 1812 года. Тогда генерал-губернатор поручил Большой и Малый театры, ансамбль Театральной площади, Манеж, другие важные проекты Осипу Бове. В разное время в роли главного исполнителя многих замыслов выступали Василий Баженов, Матвей Казаков, Константин Тон, Михаил Посохин. Каждый из них — автор многих известных зданий.

Без лишних слов, дискуссий, обсуждений отцы города поступили точно так, как некогда императоры и генерал-губернаторы. Всем прошлым опытом Церетели доказал свое право на такой выбор. Он его оправдал и в глазах власти, и в глазах народа. За неделю до официального открытия побывавший на Поклонной горе без свиты и прессы президент России Ельцин и поблагодарил его "за титанический труд".

Конец восьмой главы