Серебряная Рука

Глава 4. МОНАСТЫРЬ «БЕЛЫЙ КРЕСТ НА ГОРЕ»

Зеркальные воды Рейна, отражая ясные небеса с плывущими мимо белыми облаками, несутся на встречу Михаэльсбургу. Этот городок вознесся на горном склоне, покрывшись сетью низкорослых виноградников, полями и фруктовыми садами. Но главное украшение этого местечка — монастырь под названием «Белый Крест на Горе». Внутри его белокаменных стен ничто не нарушает мира и благодати. Тишина прерывается только петушиным пением, куриным кудахтаньем или блеянием коз, если не считать святой молитвы, отзвуков дальнего пения или звуков погребального колокола. С высоты монастырской колокольни хорошо видны и гора, и долина, и река, извилистой лентой уползающая к горизонту.

За мирными стенами монастыря никогда не раздавалось бряцание оружия, звон подков и выкрики свирепых военных команд. Даже в те времена, когда сосед частенько восставал на соседа, а война и разбой, казалось, вот-вот одержат верх над миром и справедливостью, не все люди стали разбойниками, были и такие, кто не хотели участвовать в злых делах и уходили в монастырь. Именно к таким людям принадлежал аббат Отто.

Это был бледнолицый человек кроткого нрава. Глядя на его мягкие добрые, под стать ему самому, руки, никому и в голову не могло прийти, что они держали на своем веку и рукоять меча, и копье. Тем не менее в дни императора Фредерика, внука великого Краснобородого, никто не был таким искусным воином, как он. Но внезапно, доподлинно неизвестно почему, он полностью изменился. В расцвете молодости, славы и растущего могущества он отказался от своей прошлой жизни и ушел в тихую монастырскую обитель, бесконечно далекую от забот и суеты света, которому он до того принадлежал.

Поговаривали, это случилось потому, что его возлюбленная предпочла ему его брата. Когда молодых обвенчали, Отто Вольберген покинул церковь с безвозвратно разбитым сердцем. Даже если так и было, то было это так давно, что теперь уже мало кто помнил эту историю.

Цок-цок! Дзынь-дзынь! Рыцарь, закованный во все доспехи, скачет по крутой горной дороге, которая петляет по виноградникам то слева направо, то справа налево по склонам Санкт-Михаэльсбурга. Блестящие шлем и кираса сияют в полуденном солнечном свете, потому что в те дни ни один рыцарь не решался пуститься в путь без полного вооружения. Перед собой он держит в седле какой-то сверток, завернутый в складки грубого серого плаща. Этот рыцарь, взбирающийся на склоны Санкт-Михаэльсбурга, жестоко болен — голова его клонится на грудь от слабости и боли. Кто же это? Приглядевшись, вы узнаете в нем барона Конрада. Он покинул ложе болезни, на рассвете сам оседлал коня и, никому не сказавшись, устремился в туманный, сумрачный лес. Привратник, спросонок не понимая, что делает, открыл ворота тяжело раненному барону и осознал это, только когда всадник был уже далеко. Восемь лье проскакал барон в этот день, ни разу не остановившись, чтобы перевести дух. Но теперь он достиг цели своего путешествия.

В тени деревянных ворот Санкт-Михаэльсбурга барон натянул поводья и остановил коня. Затем он дернул за веревку, привязанную к воротам, и в ответ услышал звон колокольчика, отозвавшегося в сторожке привратника. Спустя короткое время маленькое смотровое окошко больших деревянных ворот отворилось. Привратник, брат Бенедикт, высунул свое доброе морщинистое лицо, чтобы рассмотреть нежданного гостя во всех его доспехах на боевом коне. Бедное животное так изнемогло за время бесконечного пути, что круп его покрылся клочьями пены. Гость и сторож обменялись несколькими словами, после чего маленькое окошечко снова захлопнулось, а из-за ограды стали слышны удаляющиеся шага брата Бенедикта.

Громко шлепая сандалиями, он отправился доложить аббату Отто о прибытии барона Конрада, а барон остался за воротами ждать ответа, неподвижный и величественный, как конная статуя самому себе.

Наконец шаги монаха зашаркали в противоположном направлении, загремели отворяемые засовы и отброшенные цепочки, ключ повернулся в замке, и ворота медленно раскрылись. Пропустив барона, они так же медленно закрылись за ним.

Аббат Отто стоял у стола, когда барон Конрад появился на пороге его комнаты с высокими сводами. Свет из окна позади старого человека падал на него так, что голова с редкими седыми волосами казалась окруженной золотым нимбом. Руки аббата, белые, благородной формы, отдыхали на столе поверх листов пергамента, испещренного древнегреческими письменами, которые он трудолюбиво разбирал. С лязгом, исходящим от кованых сапог, барон Конрад прошел по каменным плитам через всю комнату и остановился против святого старца.

— Что привело тебя сюда? — спросил аббат.

— Я ищу убежище для своего сына и внука твоего брата, — ответил барон и, откинув складки плаща, показал лицо спящего младенца.

Минуту аббат молчал, задумчиво глядя на ребенка. Но затем снова обернулся к барону.

— А что скажет об этом его мать?

— Ничего не скажет. Она мертва. — Барон с трудом произнес эти слова. — Сейчас она, должно быть, в раю с Божьими ангелами.

Аббат внимательно взглянул на барона.

— О! — вздохнул он сокрушенно, а затем, заметив, какое белое и изможденное лицо у барона, спросил: — Ты и сам болен, как я погляжу?

— Да, я еле вырвался из лап смерти, но не об этом речь. Возьмешь ли ты моего ребенка под свое покровительство? Мой дом — неподходящее место для него. Он оказался слишком грешным и грубым даже для его матери.

Лицо барона снова передернулось от мучительных воспоминаний.

— Да, — ответил старец, — пусть он останется здесь.

Он протянул руки, взял ребенка и добавил:

— Было бы совсем неплохо, если бы все малые дети в эти жестокие времена оказались за стенами святых монастырей. Здесь они научились бы добру и принесли его в мир взамен грабежей и убийств.

Аббат постоял еще некоторое время молча, задумчиво рассматривая младенца на своих руках, потом снова обратился к барону Конраду.

— Скажи мне, не смягчилось ли твое сердце под ударами жестокой судьбы? Можно ли надеяться, что ты не вернешься больше к своим разбойничьим набегам?

— Я в самом деле решил не нападать больше на сытых свиней из города, — ответил барон, — потому что это была последняя просьба моей дорогой жены.

Лицо аббата осветилось улыбкой.

— Как я рад слышать, что твоя заблудшая душа наконец отвратилась от кровавых дел!

— Ты не понял меня, — прервал его барон, — я ничего не сказал о прекращении войны. Клянусь небом, я еще отомщу своим врагам!

Свои слова он сопроводил ударом кованого сапога об пол, руки сжал в кулаки, а зубы стиснул в свирепом оскале.

— Послушай, я расскажу тебе, из-за чего на меня обрушились все беды. Две недели назад я отправился в поход против жирных бюргеров из долины Грюнхоффена. Они во много раз превосходили нас числом, но городские свиньи не в состоянии устоять против таких воинов, как мы. Тем не менее, охранявшие караван стражники задержали нас в засаде, устроив её перед мостом. В это время остальные ухитрились увести нагруженных кладью лошадей подальше. Они успели отойти от моста мили на три или даже больше. Взяв мост, мы ринулись за ними, но до того как мы успели их настичь, к ним присоединился барон Фредерик, хозяин Замка Дерзкого Змеелова. Он получает плату от горожан за то, что вместе со своими людьми охраняет их от других воинствующих рыцарей.

Хотя эти собаки и дрались, как львы, мы сумели потеснить их и наверняка разбили бы, но тут моя лошадь споткнулась о скатившийся со склона камень и, упав, подмяла меня под себя. Пока я лежал поверженный и придавленный к земле, барон Фредерик налетел на меня и пронзил своим копьем. Рана от его подлого удара чуть не отправила меня на тот свет. Все же мои воины сумели вытащить меня и дать такую взбучку Змеелову с его собаками, что у них не хватило сил преследовать нас. Вместе со мной мои люди благополучно вернулись домой.

Но тут эти дураки сплоховали. Они внесли меня, когда я лежал без памяти на носилках, в покои моей жены. Она увидела меня на пороге смерти и приняла за мертвого. Ее нежная душа не перенесла горя. Но она успела родить мне сына, благословить нашего новорожденного мальчика и наречь его Отто в честь своего дяди, то есть в честь тебя, святой старец.

Клянусь Небом, я отплачу потомкам мерзкого рода Родербургов из Замка Змеелова. Их предки в давние времена построили свой замок для посрамления нашего рода Вульфов. Их дед убил деда моего отца, барон Николас убил двоих членов нашего рода, а теперь барон Фредерик нанес мне рану, которая волею жестокой судьбы оказалась смертельной для моей любимой жены.

На этом месте барон Конрад замер на мгновение, а затем, потрясая кулаком над головой, закричал:

— Я призываю в свидетели всех святых: если красный петух не прокричит на крыше Змеелова, он прокричит в моем доме. Если мне не удастся уничтожить Змеелова, он подстроит западню мне, Отважному Змею. Но этого я не допущу!

Барон выдохся и замер, вперив бешеный взгляд в аббата:

— Ты слышишь, ты понимаешь меня?

И неожиданно разразился диким, раскатистым хохотом. Аббат Отто тяжело вздохнул, но не стал больше переубеждать своего гостя.

— Ты ранен, — сказал он барону кротким голосом. — Останься здесь, пока твоя рана не заживет, и ты не окрепнешь.

— Нет, — сказал, как отрезал, барон, — пообещай, что ты позаботишься о моем сыне, и я не стану больше медлить ни минуты.

— Я обещаю, но прошу тебя снять оружие и отдохнуть.

— Нет, — настаивал барон, — я возвращаюсь сегодня же.

Аббат вскричал в изумлении:

— Неужели тебе не ясно, что раненый человек не может пускаться в обратный путь, не отдохнув? Подумай! Ночь застигнет тебя в пути до того, как ты успеешь вернуться. В лесу полно волков.

Барон рассмеялся:

— Волков я не боюсь. Не уговаривай меня, мне надо вернуться сегодня же. Но, если ты хочешь явить свою доброту, дай мне с собой немного еды и монастырского вина. Флягу вашего золотого михаэльсбургского вина я возьму с удовольствием, а большей милости я ни у кого никогда не прошу, будь то священник или король.

— Конечно, я сейчас же распоряжусь, чтобы тебе дали все, что надо, — ответил аббат своим ровным, кротким голосом и вышел отдать необходимые распоряжения с маленьким Отто на руках.