Серебряная Рука

Глава 5. ОТТО В САНКТ-МИКАЭЛЬСБУРГЕ

Вот так и остался бедный сирота жить среди старых монахов в монастыре «Белый Крест На Горе». Здесь, в стороне от мирских забот и волнений, безмятежно протекали его годы, пока Отто не исполнилось 12 лет. К этому времени он стал худеньким, светлоголовым подростком с тихим, не по годам серьезным нравом.

— Бедный малый! — говаривал о нем брат Бенедикт. — Мне кажется, несчастья, которые при рождении обрушились на него, повредили его разум. Знаете, что он мне сегодня сказал? «Дорогой брат Бенедикт, ты нарочно бреешь волосы на макушке, чтобы Богу было легче видеть твои мысли?»

— Подумайте только! — и добрый старик трясся в беззвучном смехе.

Когда подобные рассказы достигали ушей аббата, он улыбался и говорил про себя:

— Как знать, может детский ум чище нашего и поэтому детские мысли легче. Тяжеловесный здравый смысл взрослых людей просто не поспевает за ними.

Что касается занятий, то тут брат Эммануэль, учивший мальчика латыни, считал, что у Отто вполне светлая голова и хорошая память. Ко всем в монастыре мальчик относился хорошо, со всеми был вежлив и послушен. Но среди братьев Санкт-Михаэльсбурга был один, которого Отто отличал и любил всем сердцем.

Брату Джону, ибо речь идет именно о нем, не исполнилось еще тридцати лет. В раннем детстве он выпал из рук няньки и повредил голову. Когда Джон подрос и обнаружилась его умственная отсталость, семья решила отдать его в монастырь. Тут Брат Джон влачил свое бездумное существование среди монахов, привыкших к нему, как к доброму безобидному дурачку.

Когда Отто был совсем маленьким, его отдали на попечение брата Джона. С этого часа и до тех пор пока Отто не вырос достаточно, чтобы заботиться о себе самому, дурачок Джон не расставался со своим питомцем ни днем, ни ночью. Частенько, гуляя по саду, где он любил размышлять в уединении, аббат Отто видел брата Джона, сидящего в тени грушевого дерева рядом с пчелиными ульями. Он укачивал малыша на руках, распевая песни, лишенные всякого смысла, и глядя куда-то вдаль светлыми глазами, лишенными всякого выражения.

По мере того как Отто подрастал и набирался ума, его учение в монастыре могло бы отдалить его от брата Джона, однако этого не произошло. Напротив, связь между ними крепла, а не слабела. Все свободное время мальчик старался быть рядом со своим старшим другом. У подножия горы, где монахи собирали виноград, в саду или на лужайке эту парочку всегда видели вместе. Они ходили, держась за руки, или сидели рядышком в укромном уголке. Но больше всего им нравилось лежать на дощатой площадке под крышей колокольни. Огромный темный колокол висел над ними, а рассеянные лучи солнца проникали к ним под крышу, где поселилась большая коричневая сова. Птица привыкла к своим гостям и смотрела на них сверху круглыми печальными глазами.

У подножия колокольни простирались белые стены сада, ниже — виноградники, а еще ниже текла река. Казалось, она несет свои сияющие на солнце воды в какую-то сказочную страну. Друзья могли часами лежать на полу колокольни, посматривая с высоты на мир божий и ведя преудивительные разговоры. Вот вам для примера один из них.

— Вчера утром я снова видел ангела Гавриила, — говорит брат Джон.

— Да, — отзывается Отто, — а где это было?

— В саду на старой яблоне, — рассказывает брат Джон, — я гулял в этом месте, а мои мысли бегали вокруг, как полевые мыши в траве. Сначала я услышал удивительное пение. Оно было таким низким и сладкозвучным, что походило на гудение большой медоносной пчелы. Я взглянул на дерево и увидел две горящие искры. Сначала я принял их за две звезды, упавшие с неба, но потом я догадался, что это. А ты понял?

— Нет, — отвечает Отто на одном выдохе.

— Это были ангельские глаза, — говорит брат Джон и загадочно улыбается. — Так вот, я вглядывался в две искры и чувствовал себя счастливым, как чувствует себя всякая божья тварь, когда взамен зимних холодов наступает весна, солнышко пригревает, а кукушка снова подает голос. Постепенно я разглядел лицо, которому принадлежали глаза. Вначале оно светилось бледным светом, подобно луне среди ясного дня. Но затем этот свет разгорелся так ярко, что мне стало невмоготу смотреть на него. В своей руке ангел держал зеленую ветвь, усыпанную цветами, похожими на цветы боярышника. Одежда у ангела была сшита из чего-то сияющего, как солнечный свет или чистый снег. Тут я понял, наконец, что передо мной ангел Гавриил.

— Скажи мне, брат Джон, что говорят об этом дереве? — спросил он меня.

— Говорят, что оно умерло. Садовник собирается принести острый топор и срубить его.

— А что ты об этом думаешь, брат Джон?

— Думаю то же самое. Дерево умерло, и его следует срубить, — ответил я.

При этих словах ангел улыбнулся, и сияние, идущее от него, заставило меня прикрыть глаза. Он сказал:

— Значит, ты, брат Джон, и впрямь такой простак, каким тебя считают люди. Смотри, что я тебе покажу.

Тут я снова приоткрыл глаза, и увидел, как ангел Гавриил дотронулся своей цветущей веткой до голых ветвей мертвого дерева. Они сразу же покрылись листьями, цветами, а потом и прекрасными плодами. Яблоки были точно золотые, и каждое благоухало, как целая клумба с цветами.

— Это вечно живые души яблок, — объяснил мне ангел, — они никогда не увянут и не погибнут.

— Тогда я попрошу садовника, чтобы он не рубил эту яблоню, — сказал я.

— Нет, нет, не надо, — испугался ангел, — дело в том, что если дерево не срубят на Земле, его никогда не удастся посадить в райском саду.

Тут брат Джон прерывает свой рассказ и, лежа на полу, глядя в пустое пространство, затягивает одно из своих безумных песнопений.

— Но вспомни, брат Джон, — дергает его за рукав маленький Отто, — не сказал ли тебе ангел Гавриил еще чего-нибудь?

Брат Джон обрывает пение и напрягает память. Это дается ему с трудом. Собираясь с мыслями, он крутит головой то вправо, то влево, то вверх, то вниз, и наконец вспоминает.

— А еще он сказал, что ничто живое никогда не умрет, и ничто умершее никогда не воскреснет.

Отто сокрушенно вздыхает:

— Как бы я хотел когда-нибудь тоже повстречаться с ангелом Гавриилом.

Но брат Джон уже снова затягивает песню и не слышит его слов.

Другим человеком, занимавшим особое место в жизни мальчика, был аббат Отто. Его глазам никогда не являлось ничего чудесного, и он не мог развлечь своего тезку такими удивительными рассказами. Зато в его силах было доставить мальчику особое удовольствие, никому больше в монастыре не ведомое.

Аббат Отто был большим любителем книг — у него под замком хранилось великое множество роскошных фолиантов в свиной коже и с позолотой, с переплетами, инкрустированными резной слоновой костью и драгоценными камнями.

И, подобно тому как душа скрывается в теле, под всеми этими великолепными переплетами находилось то, что было еще прекраснее. Это были раскрашенные яркими красками изображения святых, ангелов, Божьей матери, волхвов и маленького Христа, лежащего в яслях среди коров, глядящих на него добрыми глазами.

Иногда старый аббат открывал кованый сундук, где он держал свои сокровища, и, любовно стряхнув с них несколько пылинок, доставал одну-две книги. Он бережно клал их на стол у окна и открывал перед маленьким тезкой, разрешая тому самому перелистывать картинки. Мальчика особенно притягивала картина, изображающая Рождество Христово. Пока мальчик переводил восхищенные глаза с Богородицы на Святого Иосифа, а с него — на младенца, аббат сидел и наблюдал за Отто с грустной улыбкой на худом бледном лице.

Но всем этим мирным радостям монастырской жизни суждено было кончиться в один прекрасный день. К тому времени Отто почти исполнилось двенадцать лет.

Однажды около полудня Отто услышал звук колокольчика у ворот — динг-донг! Мальчик как раз зубрил урок в келье доброго брата Эммануэля. Путники редко оказывались у ворот монастыря — он лежал в стороне от всех дорог — поэтому появление всякого нового лица здесь было событием. Маленький Отто навострил уши и стал раздумывать про себя, кто бы это мог быть. Меж тем урок продолжался. Брат Эммануэль читал, неумолимо водя по строчкам ороговевшим старческим ногтем. Время тянулось мучительно медленно.

Вдруг снаружи, в коридоре, раздалось шлепанье сандалий, и в дверь осторожно постучали. На пороге показался брат Игнатий. Аббат послал его передать Отто, чтобы он шел в трапезную. Когда мальчик пересек двор, он увидел группу облаченных в броню рыцарей. Некоторые из них сидели на лошадях, некоторые спешились.

— Вот идет молодой барон, — сказал один из воинов. Все повернулись в сторону Отто и уставились на него. В трапезной добрый старый аббат беседовал с незнакомцем, а монахи готовили ему угощение, чтобы он мог подкрепиться с дороги. Незнакомец был высоким, широкоплечим воином, рядом с которым аббат казался совсем тщедушным. Одет он был в блестящую кольчугу, перепоясанную широким кожаным ремнем с ножнами для меча. В руке гость держал шлем, который только что снял с головы. Лицо его было обветренным и суровым, а нижняя губа и подбородок скрыты курчавой жесткой бородой. Когда-то она была огненно-рыжей, но теперь седина, как иней, припорошила ее. Брат Игнатий подтолкнул Отто через порог и закрыл за ним дверь. Пересекая трапезную навстречу таинственному гостю, мальчик не спускал с него глаз.

— Ты знаешь, кто я? — обратился к Отто закованный в броню рыцарь.

— Я думаю, ты — мой отец, — ответил мальчик.

— Правильно, — сказал барон Конрад, — я рад, что монахи способные, только взбивать масло и варить сыр, не скрыли от тебя, кто твой отец и кто ты сам.

— Это неверно. В нашем монастыре делают вино, а совсем не масло и сыр.

При этих словах барон Конрад разразился громким долгим смехом. Но на печальном задумчивом лице аббата они не вызвали даже тени улыбки.

— Конрад, послушай меня, не забирай отсюда мальчика. Его жизнь никогда не будет повторением твоей — он просто не годится для этого. И я думал, — аббат сделал небольшую паузу, — что ты хочешь посвятить сироту Богу, оставив его на попечении Матери-Церкви.

— Ты так думал? — изумился барон. — Ты ожидал, что я передам своего сына, последнего в роду Вульфов, в руки церкви? А ты подумал, что станет со славой нашего рода, если он кончится вместе с ним в монастыре? Нет, Замок Отважного Змея принадлежит Вульфам, и последний в нашем роду должен жить в своем доме, так же, как его предки, отстаивая свои права силой оружия.

Аббат посмотрел на мальчика, следившего широко открытыми глазами за разговором взрослых, и спросил барона:

— Ты полагаешь, что твой бедный сын способен отстаивать свои права с оружием в руках?

Взгляд барона устремился на маленького Отто. На несколько минут воцарилась тишина. В это время мальчик судорожно пытался понять, что происходит. Зачем его отец решил нарушить покой монастыря лязгом своего блестящего оружия? Почему он говорит о взбивании масла, когда всему свету известно, что монахи Санкт-Михаэльсбурга изготовляют вино?

Низкий голос барона Конрада прервал тишину.

— Если вы тут постарались сделать из моего сына постника и никчемного сыровара, то я надеюсь, у меня есть еще время переделать вашу работу и воспитать из него настоящего мужчину.

Аббат вздохнул.

— Ребенок твой, Конрад. А воля Всевышнего для нас священна. Может быть, если Отто будет жить в твоем замке, он поможет тебе стать лучше, а не ты ему стать хуже.

Прозрение наступило — маленький Отто понял наконец, о чем шел разговор и зачем пожаловал его отец. Выходит, ему надлежит покинуть счастливую солнечную тишину родного Белого Креста и отправиться в бескрайний мир, который он так любил рассматривать, взобравшись на колокольню.