Серебряная Рука

Глава 10. КАК НА КУХНЕ У ЗМЕЕЛОВА ЗАВЕЛАСЬ НЕЧИСТАЯ СИЛА

Пробираясь по дымоходу, Ганс чувствовал себя неважно. Его рот, уши и голова оказались густо вымазаны сажей. Сажа попала ему в единственный глаз, и он стал слезиться, а также забила нос, заставив Ганса чихать, но он мужественно полз вперед.

— Ведь у каждой трубы есть конец и где-то она должна выйти наружу, — рассуждал Ганс.

Неожиданно он добрался до места, где к трубе, по которой он полз, присоединялась еще одна. Ганс заколебался. «Ну и куда же теперь мне пробиваться? Если я все время буду лезть вверх, черт его знает, где я окажусь. А внизу наверняка труба кончается очагом, иначе какой в ней смысл? Попробую-ка изменить направление и посмотреть, что из этого выйдет».

Теперь путь Ганса оказался очень извилистым и узким. Единственный глаз нестерпимо болел, локти и колени были стерты в кровь — казалось, в жизни он не попадал в такой жестокий переплет. Но скатывался вниз Ганс намного проворнее, чем полз вверх, и то, что выход из трубы стремительно приближался, его утешало. «Ничего, скоро этой муке придет конец», — твердил себе бедняга.

И вдруг, будто в ответ его мыслям, совсем близко от себя он услышал голоса. Ганс замер и затаился, словно перепуганная мышь. Сердце его отчаянно забилось — ведь еще немного и его могли обнаружить. А уж что это ему сулило, угадать было нетрудно. Ганс прислонился к одной стенке трубы, уперев ноги в другую и, нагнув голову между колен, стал всматриваться. Внизу под собой он увидел каменный очаг.

В сумерках наступающего вечера перед очагом хлопотали две фигуры. Одна из них принадлежала грузной женщине — кухарке, судя по тому, что в руках она держала вертел с насаженными на него птицами. Вихрастый мальчуган, которого толстуха распекала, очевидно, был поваренком.

— Ах ты, гадкий лягушонок, разве я не велела тебе развести огонь еще час назад? Теперь из-за тебя мне не хватит жару, чтобы вовремя приготовить ужин для барона. Где тебя черти носили все это время?

— Неважно где, — мрачно отвечал поваренок, готовя лучину для растопки. — Я, по крайней мере, не бегал за лучником Джеком Длинным и не заводил с ним шуры-муры.

Ответ кухарки на эту дерзость последовал незамедлительно. Она подняла тяжелую руку и отвесила мальчугану такой удар по уху, что тот взвыл от боли.

— Ничего себе, — подумал Ганс, наблюдавший за этой сценой, — не хотел бы я быть на месте бедняги.

— Чтобы я больше никогда не слышала от тебя дурацкой болтовни, — не унималась кухарка. — Ты должен делать то, что я тебе велю.

И, оглядевшись, добавила:

— Кстати, объясни мне, откуда взялась эта сажа?

— Откуда мне знать? — захныкал поваренок, — я, что ли, и в этом виноват?

— Нет, это моя вина, — прошептал себе под нос Ганс, — но что будет со мной, когда они разведут огонь в печи?

Тем временем кухарка отдавала свои последние распоряжения.

— Сейчас я иду делать пирожки и, если когда я вернусь, ты еще не разведешь огонь, то получишь от меня такую затрещину, что своих не узнаешь.

— Итак, — решил Ганс, — сейчас единственный шанс выбраться живым из трубы. Я не должен его упустить. Когда их на кухне снова будет двое, мне это будет еще труднее.

В следующее мгновение он услышал, как дверь за поварихой закрылась. Взглянув вниз, Ганс увидел, что мальчуган склонился над вязанкой хвороста и дует на головешку, чтобы разжечь огонь. Похоже, дело свое он знал, и не прошло и минуты, как огонь весело затрещал по сухим веткам.

— Сейчас или никогда, — сказал себе Ганс. Расставив локти так, чтобы они уперлись в стенки трубы, он выпрямил ноги, приготовившись к прыжку. От его движений лавина сажи посыпалась на хворост, который уже полыхал внизу. Мальчик в недоумении поднял голову. Но тут Ганс опустил руки и — хлоп! — удачно приземлился среди горящих вязанок.

Поваренок, сидевший на корточках у огня, опрокинулся на спину и замер на полу с лицом белее муки. Остекленевшими от страха глазами взирал он на черного как сажа детину, спокойно стоявшего в дыму и пламени. Затем страшная догадка осенила его: «Да ведь это сам дьявол!», и с диким воплем, откатившись от очага, поваренок опрометью вылетел за дверь. Не переводя дух, он промчался через переход, продолжая кричать и не смея обернуться назад от ужаса.

Тем временем Одноглазый Ганс стряхивал искры со своей одежды, которая, как и он сам, была чернее некуда. «Пока все идет неплохо, — подбодрил себя Ганс, — но если я останусь в сапогах, то оставлю следы, по которым меня найдет всякий дурак. Придется их снять и идти босым».

Стянув с себя остроконечные кожаные башмаки, Ганс бросил их поверх горящих дров, и они тут же сморщились, сжались и исчезли, проглоченные разгоревшимся пламенем. Между тем Ганс не терял времени даром. Ему предстояло немедленно найти укромное место, где бы он мог спрятаться. В углу кухни стоял большой ларь с крышкой для хлеба. Так как ничего лучшего не нашлось, Ганс подбежал к нему, стянув по дороге со стола краюху хлеба и начатую бутылку вина. Забравшись внутрь, Ганс свернулся на дне. Здесь было почти уютно. А так как Ганс с утра не держал во рту ни крошки, теперь он почувствовал себя, как мышь в амбаре.

Спустя короткое время у двери послышались шаги и шепот. Люди за дверью топтались и переговаривались тихими голосами.

Внезапно дверь распахнулась и в кухню решительно вошел высокий дородный парень с квадратной челюстью, одетый в домотканую дерюгу. Он остановился посреди комнаты с видом одновременно испуганным и вызывающим, а за ним сгрудились несколько женщин и дрожащий поваренок.

Храбрецом, не убоявшимся дьявола, был Длинный Яков, лучник. Но его вызов не был принят — на кухне не оказалось никого постороннего. От таинственного пришельца не осталось ни единого следа — ни нитки, ни волосинки. Только веселое пламя плясало в очаге, отбрасывая красные отсветы на стены комнаты, где уже начали сгущаться сумерки. Испуг у кухарки быстро сменился гневом.

— Ты сам — бесенок, и это — один из твоих фокусов, — потянулась она к поваренку, чтобы по-свойски расправится с ним. Но тот проворно спрятался за юбками других кумушек. А Длинный Яков, сморщив нос, сказал:

— Нет, сдается мне, мальчишка не все выдумал. Может, нечистая сила здесь и побывала, потому что я чую особый запах серы, которым всегда несет от нечистого.

Тут, как вы догадались, он слегка обознался. Запах остался от сгоревших кожаных сапог, которых не пожалел находчивый Ганс.

Но вот ночная тишина спустилась на замок Змеелова. Все замерло. Слышны были только мышиная возня за обшивкой стен, монотонное капание воды с карнизов, да порой завывание ветра на чердаке. Тем временем крышка кухонного ларя медленно поднялась и из нее показалась черная от сажи физиономия. Вслед за ней постепенно появилась и вся фигура Одноглазого Ганса. Он был черен с головы до пят, чесался как шелудивый пес и одновременно чувствовал, как онемели от неподвижного лежания все его члены.

«Похоже, я тут соснул, а проснулся задубевший, как новый кожаный жилет. Интересно, какие еще превращения мне предстоят? И будет ли госпожа удача и дальше милостива ко мне?» В переднюю часть замка вела галерея. Другим концом она выходила во двор и кончалась пролетом высоких каменных ступеней. По галерее в полном боевом облачении — в шлеме, кольчуге и с длинной пикой наперевес вышагивал стражник. Он то и дело останавливался, чтобы, и, перевесившись через перила, смотрел на звездное небо, а затем, лениво позевывая, продолжал свой дозор, вышагивая то взад, то вперед.

Темная фигура проскользнула под сводом арки из-под угла длинного строения посреди двора совсем неподалеку от галереи, но дозорный не заметил ее, так как в это время стоял к ней спиной. Так осторожно, как могла бы красться только кошка, человек медленно двигался в тени стены по направлению к галерее. Вы, наверное, догадались, что это был не кто иной, как Одноглазый, а теперь еще и босоногий Ганс.

Фут за футом крался он к своей цели, пока не добрался до галереи и замер, свернувшись калачиком на нижней ступени лестницы, в то время как часовой, дойдя до самого конца, остановился на ее верхней ступени. Здесь часовой встал, чтобы передохнуть, опираясь на копье. Если бы он посмотрел вниз, то непременно заметил бы незваного гостя. Но на счастье Ганса дозорный смотрел вдаль, на крыши лачуг, где ничего подозрительного видно не было.

Минута шла за минутой, а часовой не торопился. Он всматривался в ночь, а Ганс, чья жизнь висела на волоске, лежал, прижавшись к стене, у самых его ног. Наконец, устало зевнув, часовой повернулся и медленно направился к дальнему концу галереи. Неподвижная фигура тут же ожила и быстро скользнула наверх по ступеням. По обеим сторонам галереи стояли каменные колонны, и черный человек прокрался к одной из них, чтобы притаиться под ее прикрытием.

А дальше происходит вот что. Часовой идет по переходу и меч его лязгает о кольчугу при каждом шаге. Не доходя трех футов до неподвижной фигуры за колонной, он поворачивается, меняя направление своего маятникообразного движения. Тут черный человек отделяется от колонны и шаг в шаг бесшумно следует за часовым как его собственная тень. Они ступают вместе и раз и два, но затем…

Ганс нагибается и стремительно, как молния, бросается на свою жертву. Плотная тряпка наброшена на лицо часового, а сам он опрокинут и падает навзничь, издав короткий придушенный крик. Здесь, на каменном полу происходит яростная, хотя и беззвучная борьба в темноте.

И хотя стражник был крепким малым и искусным бойцом, он не мог тягаться с таким силачом, каким был Одноглазый Ганс. Тряпка, накинутая на голову дозорного, была крепко завязана, а затем, несмотря на все сопротивление, Ганс также крепко связал бечевкой его руки и ноги. Теперь, когда дело было сделано, он поднялся на ноги и отер пот со лба.

— Слушай, братец, — прошептал Ганс, приставив что-то холодное и твердое к шее своей жертвы, — тебе знакомо это ощущение? Это кинжал и, если ты развяжешь тряпку и издашь хоть единый звук, я проткну им твою глотку.

С этими словами он сунул кинжал в ножны, поднял связанного стражника и, перекинув его через плечо, как куль с картошкой, стал спускаться по лестнице. Он шел по ступеням так легко, точно его ноша ничего не весила. и затем свернул к месту под аркой, откуда недавно пришел. Опустив стражника на землю, Ганс сначала снял с него все оружие, а затем прислонил к косяку.

— Здесь, братец, нам будет удобнее потолковать с тобой. Честно признаюсь, что привело меня сюда. Мне надо найти молодого Барона Отто, которого тут держат в плену. Если ты мне скажешь, где он, мы мирно разойдемся, а если нет, мне придется перерезать тебе глотку и искать кого-нибудь другого, кто поможет мне. Скажи, ведь ты не откажешь мне в этой любезности?

Стражнику ничего не оставалось, как кивнуть головой, которой ему совсем не хотелось рисковать.

— Вот и славно! Тогда я развяжу тебя, но помни, про мой кинжал.

Ганс снял с бедняги путы, и тот медленно, с трудом поднялся на ноги. Вид у него был такой смущенный, будто он еще не совсем проснулся от кошмарного сна. Его правая рука скользнула к бедру, но не нащупала ничего, кроме пустых ножен.

— Поспеши, приятель, — сказал Ганс нетерпеливо, — время не ждет, упустишь — не догонишь. Покажи мне поскорее дорогу к юному барону Отто или… — и он выразительно провел лезвием ножа по своей твердой ладони.

Больше уговаривать бедолагу не пришлось. Повернувшись, он тронулся в путь, а Ганс двинулся за ним следом. Ночная тьма поглотила их, и вот уже в Замке Дерзкого Змеелова снова воцарилась сонная тишина.