Серебряный ветер

Глава 10

Утром того дня, когда должно было состояться венчание, Симон Тэлброк в сырой часовне исповедовался перед отцом Катбертом. Священник опасался приближаться к Тэлброку ближе чем на пару шагов, то и дело бросая взгляды на открытуюдверь, возле которой согласился дежурить озлобленный Кардок.

— Ты еще не закончил? — заревел он. — Здесь снаружи чертовски холодно.

Внутри было не теплее. Симон удвоил усилия и закончил долгий перечень своих грехов, накопившихся с тех пор, как он покинул Кент. Катберт не знал, а Симон не стал ему рассказывать, что аббат в Ходмершеме принял от него исповедь в тот же день, когда он убил священника. Не имело смысла описывать Катберту это событие.

Симон присовокупил краткий отчет о своем участии в уличной драке в Херефорде.

— Вот на этом все, — подытожил он. — Вы даете мне отпущение?

Катберт слушал его рассеянно и безразлично. Его, казалось, нисколько не впечатлило признание Симона в том, что он убил трех разбойников в окрестностях Херефорда, как и совершенное в том же Херефорде прелюбодеяние с женщиной, которая скорее всего была замужем, как и пренебрежение к святым реликвиям. Симон не стал упоминать о своих похотливых мечтаниях относительно дочери Кардока, но ведь грех не велик, если учесть, что предметом его вожделения была будущая супруга.

— Это все? — спросил Катберт.

— Все, что я сумел вспомнить, — сказал Симон, — со времени моей последней исповеди.

Катберт находился в весьма затруднительном положении. Спроси он Тэлброка, получил ли он отпущение после совершения ужасного убийства в церкви, он грозил навлечь на себя гнев опасного человека; обойди он этот вопрос молчанием, он поступал бы против совести, отдавая дочери Кардока в мужья человеку, который не покаялся в смертном грехе.

Симон видел, какую борьбу с собой ведет священник, и со вздохом решил прийти ему на помощь.

— Последний раз я исповедовался в Кенте, как раз перед тем, как покинуть свои земли.

С явным облегчением священник принялся торопливо проговаривать положенные слова. Когда отпущение было получено, Симон встал и подошел к нему.

— Я должен исполнить епитимью.

Катберт на всякий случай отошел подальше и, небрежно махнув рукой, сказал:

— Чти свою жену и хорошо к ней относись. Симон улыбнулся:

— Это и есть моя епитимья? Мне казалось, я беру в жены хорошую женщину.

— Конечно, хорошую, один момент, милорд. — Катберт побежал к двери и позвал Кардока. Голос у него был такой, словно он только что чудом уцелел после нападения банды разбойников. — Дождь, кажется, перестал. Я могу прямо сейчас их поженить, если хотите.

Симон проследовал за Катбертом на свежий воздух. Небо грозно хмурилось.

В Кенте земля сейчас вся покрыта яркой зеленью, пропитана осенним дождем. Дорога к аббатству лежала через живописные поля и пастбища. Его невеста шла бы сейчас среди всей этой красоты в часовню, а люди Тэлброка осыпали ее цветами. Цветами были бы устланы ступени, ведущие в церковь, и назавтра они бы с улыбками встречали молодых и дарили новобрачной цветы и напутствия. В Тэлброке…

Ветер, холодный и порывистый, дул Симону в спину. Аделина в сопровождении отца вышла из ворот, следом шли женщины из прислуги. Люди Кардока, как всегда, вооруженные, следовали за ними. Солдаты гарнизона неловко переминались позади всех.

Здесь не было детей, которые протягивали бы ручки, чтобы коснуться богатого одеяния невесты, даже сыновей Кардока не было в поеживающейся на холодном ветру бестолковой кучке людей, толпящихся у дверей часовни.

Аделина подошла поближе и откинула капюшон. Роскошные сияющие волосы ее были целомудренно заплетены в косы. Она улыбнулась одними уголками губ и подняв глаза, посмотрела на Симона. Она заслуживала большего, чем эта убогая, лишенная тепла церемония. Хотя сама по себе прохлада была даже кстати. От холода щеки ее порозовели, холод нагонит аппетит, что весьма кстати — свадебный пир уже вовсю готовился. Если уж что-то менять, то не погоду, а компанию. Если вчера на охоте все пребывали в приподнятом настроении, включая самого жениха, то сегодня все изменилось. С такими мрачными лицами, как у людей Кардока, впору хоронить, а не выдавать замуж.

Симон приказал себе умерить гнев. Как мог он винить этих людей за похоронное настроение, если дочь их вождя выходила замуж за изгоя, за того, кто убил священника.

Симон протянул руку Аделине и вместе с ней вошел в церковь. На верхней ступени они оглянулись и обвели взглядом толпу. Кардок кивнул священнику, и церемония началась. К счастью, старина Катберт решил говорить только по-латыни и не стал повторять клятвы ни на французском, ни на валлийском. Лишь интонацией он давал понять Аделине и Симону, когда следует произносить положенные слова, и они, запинаясь, говорили то, что от них требовалось.

— Я буду чтить тебя как мою жену, — от себя добавил Симон, — то, что началось с раздора, принесет мир нам всем, Аделина.

Голос Аделины дрожал, когда она ответила:

— Я буду чтить тебя как моего мужа — да пребудет мир с нами обоими.

В этот момент налетел ветер и обдал холодом ладонь Симона. Ветер налетел как раз тогда, когда он, сняв перчатку с крагами, взял маленькую руку Аделины в свою. Вместе они склонили головы, слушая дежурные слова благословения, вместе и вышли из часовни.

Свадебной мессы сегодня не ожидалось. Кардок сказал, что не хочет загонять Катберта до смерти. Хватит с него и так переживаний. Чего стоило принять покаяние у Симона Отцеубийцы и обвенчать его с Аделиной. Кардок с улыбкой протянул дрожащему от холода священнику флягу, затем обернулся к дочери и пожелал ей благополучия в браке. Наконец настала очередь Симона.

— Помни, Тэлброк, теперь между нами мир. Я поклялся положить конец набегам. Ты поклянешься положить конец своим вторжениям тоже? Теперь я буду спать спокойно, зная, что моя дочь замужем за нормандцем. Ты поклянешься оставить в покое моих людей и не будить их среди ночи?

Старый лис правильно выбрал время и место, чтобы потребовать снисходительности от начальника гарнизона. Как мог Симон пропустить мимо ушей этот призыв к миру, стоя с молодой женой у церковных стен, где только что прозвучали слова его клятвы хранить ей верность до гробовой доски?

Он почувствовал, как пальцы Аделины в его руке напряглись и одеревенели. Он снял с плеч плащ и укрыл им плечи Аделины, защищая ее от усиливавшегося ветра.

— Я поклянусь, что никогда не стану поднимать тебя с постели, чтобы убедиться в том, что ты дома, а не разбойничаешь в округе. Я достаточно доверяю тебе, Кардок, чтобы пообещать это. Но я не стану клясться в том, что никогда не войду к тебе как непрошеный гость. Ты знаешь, что такую клятву однажды я не смогу сдержать. Мы не знаем, что готовит нам будущее. Я сам это понял несколько месяцев назад в Ходмершеме.

На мгновение Симону показалось, что его клятва была слишком осторожной для того, чтобы удовлетворить Кардока. Аделина, стоя рядом с мужем, вглядывалась в лицо отца с явной озабоченностью. Симон слышал, как у него за спиной Катберт откупорил флягу, потом послышался булькающий звук — святой отец жадно глотнул, и в воздухе сильно запахло бренди.

Наконец старый лис примирительно взмахнул рукой.

— Пошли, — сказал Кардок. — Не хочешь ты играть со мной на равных: берешь от меня сполна, а отдаешь только наполовину. Да ничего, пошли в дом, пока ты окончательно не заморозил мою дочь.

— Мы отправимся в форт, когда стемнеет.

— Пир затянется далеко за полночь, будет много вина и много песен, — сказала Аделина.

Симон накрыл ее руку своей.

— Твой отец щедр, мои люди не пили такого вина с прошлого лета.

Сегодня, в честь свадьбы, Симон решил не задаваться вопросом о том, из каких источников черпает Кардок отменное южное вино. Взяв дочь перековавшегося мятежника себе в жены, Симон приобщился к роскоши и мог рассчитывать пороскошествовать до тех пор, пока старые запасы не истощатся. Симон смаковал густое красное вино в серебряном кубке, и как-то вдруг, на одно мгновение, ему подумалось, что тесть может своровать бочку-другую этого божественного напитка и следующим летом и только потом поставить точку.

Симон допил вино и отослал служанку, намеревавшуюся налить ему еще.

— Твой отец сказал, что те солдаты, что остались в гарнизоне, могут присоединиться к пирующим после наступления ночи. Гарольд приведет их сюда и проследит за тем, чтобы они не напивались и не обижали здешних женщин. Я должен вернуться с остальными в форт, чтобы они заступили на место тех, кого приведет Гарольд, и убедиться, что они достаточно трезвы, чтобы стоять на часах. Ты поедешь со мной? Эти люди удивятся, если ты этого не сделаешь.

— Конечно. — Голос ее не дрогнул, крепкое свадебное вино сделало свое дело.

Аделина поела перепелиного мяса, зайчатины и мягкого сдобного хлеба. Когда служанки принесли большое блюдо с медовым печеньем, она взяла одну штуку и стала рассеянно разламывать его на мелкие кусочки. Сотворив пирамиду на куске черного хлеба, Аделина отодвинула его в сторону.

Симон уже сомневался, что его предположение о беременности Аделины верно. Она не проявляла ни отвращения к пище, как бывает у женщин на первых неделях беременности, ни волчьего аппетита тех, кто вот-вот должен родить. Симон решил спросить у Петрониллы: она показалась Симону весьма раскованной, даже слишком.

— Твоя горничная, — начал Симон.

— Петронилла.

— Да, Петронилла, мне бы следовало раньше о ней поговорить. Для нее в форту нет места. Ты сказала, что она хочет вернуться в Нормандию. Петронилла сможет пожить в доме твоего отца, пока я не снаряжу эскорт до Херефорда?

— Она должна остаться здесь до весны, — ответила Аделина, потянувшись за чашей с вином.

Симон старался говорить спокойно. Петронилла внесет серьезные помехи в устоявшийся быт форта. Симон заметил, как дерзко она смотрит на солдат гарнизона.

— Чтобы отгородить для нее помещение для сна рядом с нами в старом замке, потребуется какое-то время, а до сей поры…

— Она останется на зиму здесь, в этом доме. Майда предложила ей жить в ткацкой, — сказала Аделина.

— И она согласилась? — Симон, как ни старался, не мог скрыть радости.

Аделина улыбнулась:

— С охотой, у нее среди людей отца появился дружок. Симон улыбнулся в ответ:

— Леди пустилась с места в карьер. Одиночество, значит, ей не грозит?

Аделина захихикала.

— Думаю, нет. — Она протянула руку к огню. — У моего отца, похоже, неплохой вкус. Это я о вине, которое он… находит. Почти такого же цвета, как рубины Тэлброка.

Симон любовался ее рукой.

— Надо ли нам попросить его найти того же поставщика в следующем году?

— И ограбить беднягу дважды?

Никогда еще Симон не слышал, чтобы Аделина смеялась. Симон с трудом преодолел желание налить жене еще вина, чтобы подсластить ее прощание с домом. Но она, это уж точно, помянет его недобрым словом наутро, когда голова начнет раскалываться.

Петронилла сидела за другим концом стола и, похоже, не замечала того, что о ней говорят. Юнец с бородкой клинышком что-то шептал ей на ухо.

— Хауэлл, — шепнула Симону Аделина. — Его зовут Хауэлл.

— Кажется, Петронилле он пришелся по сердцу. Аделина снова засмеялась. Симон покачал головой, он не думал, что его слова так позабавят жену.

Да, на следующее утро у его жены голова будет болеть как пить дать.

Юнец с острой бородкой и похотливым взглядом оказался более прилежным, чем можно было подумать, глядя на него. Когда Симон встал и Кардок выпил за здоровье новобрачной и ее мужа, бородатый шмыгнул за дверь и привел лошадей прямо к порогу. Серая кобыла Аделины была вычищена до блеска, а седло покрывал дорогой бархат.

Симон постепенно привыкал не спрашивать себя, откуда у Кардока такие чудесные вещи. Он поблагодарил долговязого конюха и про себя воздал хвалу щедрости Кардока. Но, как и в случае с вином, никаких вопросов никому задавать не стал.

Аделина отпустила руку мужа и подошла к своей лошадке. Подняв богатую попону, она дотронулась до маленькой потертой кожаной сумки, притороченной к седлу.

— Ты хочешь достать второй плащ? — спросил Симон, подсаживая ее в седло.

Аделина непонимающе заморгала, затем опустила взгляд на сумку и покачала головой.

— Здесь недалеко, — сказала она.

Как Симон и подозревал, сверток служил некой реликвией… или оружием… которое Аделина решила ему не показывать.

Ночь была темной, северный ветер завывал над крепостным холмом, катился вниз по склонам, до самых ворот дома Кардока. Когда они окажутся в крепости, в не слишком уютной комнате, отгороженной от развалин дощатой стеной, у него будет время подумать над этой маленькой тайной Аделины.

Симон вскочил в седло и развернул коня мордой к воротам. Из дома вслед ему неслись голоса — обрывки нормандской речи, обрывки валлийской. И эта музыка сопровождала их с женой, когда они уезжали в промозглую ночь. Она неплохо справлялась с кобылой: только раз ему пришлось показать, куда ведет темная дорога.

Глава 11

Аделина проснулась, ей было тепло и светло от костра. Она выпростала руку из-под покрывала и сразу засунула ее обратно.

— Оно не кусается. Это всего лишь волчья шкура, чтобы ты не замерзла, — сказал ей муж.

Она была в длинной рубашке, под которой ничего не было. На другом конце комнаты, у небольшой жаровни, лежали на сундуке, доставленном сюда еще утром, ее аккуратно сложенное верхнее платье и накидка, а возле них маленькая кожаная сумка.

За стенами слышались голоса и цокот копыт.

— Это Гарольд с солдатами возвращаются с пира, — сказал Симон.

Аделина не могла оторвать голову от валика.

— А шумят, будто целая армия.

— Это тебя удивляет?

— Не смеши, мне от этого больно.

— Подложить хвороста в огонь? — Он был рядом с ней на широком тюфяке, его голые плечи и руки казались отлитыми из темного золота, особенно темного на фоне белоснежного постельного белья, что дала им Майда. Муж ее откинул покрывало и стал подниматься.

— Нет, — сказала Аделина.

— Нет?

— Тепла еще хватает, не вставай.

Он пожал плечами и натянул одеяло повыше.

— Как твоя голова?

— Откуда ты знаешь, что она болит?

— Всего лишь догадка.

Она опять расхохоталась, но в висках застучало, и Аделина замолчала. Сквозь дымок, вьющийся под дымоходом — отверстием, проделанным в крыше, — Аделина могла разглядеть зимние звезды.

— Как долго я спала?

— Секунду-другую в седле, а потом с часок здесь. — Казалось, ему по душе вот так лежать, раскинув руки, когда ладонь его покоится на ее льняной сорочке. — Если ты ждешь ребенка, то тебе придется постараться не засыпать в седле. Ты могла упасть, если бы меня не оказалось рядом.

Аделина скользнула руками по животу. Он раздел ее, спящую, до сорочки. Неужели он не понял, что она не беременна?

Симон повернул голову на подушке и посмотрел на нее.

— Мы уже женаты, Аделина, не пора ли раскрыть свои секреты?

Сердце ее часто забилось.

— Ты мог бы к этому времени уже их раскрыть. Симон улыбнулся:

— Приятнее, когда мне их отдают, нежели раскрывать самому.

Наступила тишина, заполненная гулким учащенным стуком сердец. Аделина едва могла дышать от волнения.

— Я принесла тебе свои клятвы, — сказала она наконец. — Я твоя жена.

Он потянулся было, чтобы погладить ее руку, но не решился. Увидев, что она от него не отшатнулась, он улыбнулся и разгладил складку на ее рубашке.

— Я сегодня прибрел жену, а ты и того больше — мужа и головную боль от свадебного вина. Сейчас не время для похоти, как мне думается. Я хотел получить от тебя кое-что другое.

Он коснулся ее волос и рассеянно стал играть кончиком косы.

— Объясни мне, какой у тебя был резон выходить замуж. Замуж за Симона Тэлброка.

Она повернулась на бок к нему лицом. Боль в висках постепенно утихала. Огонь бросал малиновые отблески на черные волосы ее мужа, делал глаза жаркими, как уголья.

— У тебя секретов больше, чем у меня, Тэлброк. На каждый мой секрет приходится два твоих. Сперва ты открой мне одну из своих тайн.

— Твой ум не растворился в вине. — Он засмеялся, взял ее кисть и поднял на свет. — Вот тебе первый секрет. Я расскажу, где спрятал остальные рубины Тэлброков. Они будут твоими, если чудо вернет нас на мои земли.

— Я хочу секрет по своему выбору, — сказала она. — Не надо мне открывать, где твои рубины, расскажи лучше, что произошло в Ходмершеме.

Симон тут же перестал смеяться. Он опустил ее руку, уютно устроил ее на мягкой ткани, укрывавшей ее грудь.

— Епископ Херефордский сделал все, что мог, а брат Лонгчемпа, шериф, сделал и того больше, чтобы дознаться до моих тайн. Оба они так и остались ни с чем, и у тебя ничего не выйдет. С Ходмершемом покончено. Он остался в прошлом. Я не могу рассказать тебе ничего о той ночи, когда я убил священника.

Аделина приподнялась на локте и подтянула волчью шкуру, чтобы укрыть плечо.

— При чем здесь епископ Херефорда? При чем тут брат Лонгчемпа? Ходмершем далеко от их земель. Было ли твое преступление столь ужасно, что церковная власть и власть короля в Херефорде вновь объединяется против тебя?

В голосе его послышались ледяные нотки.

— Я уже говорил тебе, что у меня есть враги. Лонгчемп один из них. Он послал своего брата служить шерифом в Херефорде, но у нас с ним не будет повода для ссор.

У Аделины опять разболелась голова. Она узнала от лучника Люка, что его сообщения направлялись в Херефорд, другого крупного нормандского форпоста в этих краях не было. Враги Тэлброка поджидали рядом с долиной Кардока.

— Отсюда до Херефорда всего два дня пути. Ты постараешься не злить людей канцлера?

— Я всего лишь перестроил крепость и выставил посты, чтобы следить за дорогами. У Лонгчемпа есть шпионы, это точно, но я им не даю ничего, что они могли бы использовать против меня.

— Ты ведь не станешь поддерживать восстание против Лонгчемпа?

Симон жестом дал ей понять, что теряет терпение.

— Миледи, если бы в моих планах было присоединиться к принцу Джону и возглавить восстание в этих краях, я бы на вас не женился. Плохо уже то, что ты вышла замуж за преступника, полностью зависящего от милости Уильяма Маршалла. Это рискованный шаг, и не стоило твоему отцу настаивать на браке. — Симон вздохнул. — И мне, грешнику, не надо было соглашаться на эту свадьбу. Но я не способен на измену, и, при всех своих недостатках, будь я проклят, если бы женился на тебе и сделал родственницей мятежника.

Аделина облегченно вздохнула. У Симона Тэлброка темное прошлое, но он не дурак и не предатель. Лонгчемп зря пожертвовал заложницей, послав ее шпионить за этим человеком. Если только Тэлброк не лгал, он никогда не даст повода брату Лонгчемпа себя скомпрометировать.

— Я не хотела тебя оскорбить, — сказала она. Тэлброк покачал головой:

— Я не сержусь, твой интерес понятен — ты ведь знаешь меня всего три дня. Но будь осторожна, Аделина, не говори об этом, когда другие могут услышать. Лишь намек на измену может стоить жизни человеку, пострадают и его жена, и его дети. Даже без этого намека от таких врагов, как Лонгчемп, можно ждать беды.

Симон замолчал, любуясь женой. Он прикоснулся к ее заплетенным в косы волосам.

— Было бы лучше, если бы ты смогла уехать отсюда, когда придет беда. Я подумал, что могу отправить тебя к Уильяму Маршаллу. Я доверяю ему больше остальных.

Он хотел защитить ее. Он готов уберечь шпионку своего врага от опасности. Аделина прикусила губу и заставила себя не думать об этом, стала дышать помедленнее.

— Как только ляжет снег, беды можно не ждать, до весны все будет спокойно. Дорогу из Херефорда заметет так, что можно весь день искать ее и не найти.

Муж пожал плечами:

— Так говорят, но снег может запоздать. Аделина рывком села.

— Что ты хочешь сказать?

Тэлброк неопределенно махнул рукой:

— Пока дорога свободна, беды можно ждать в любой момент. Мелочь, в сердцах сказанное слово для человека со злобой Лонгчемпа… Открытый путь всегда может принести неприятности. — Он снова коснулся ее волос и положил тяжелую косу себе на ладонь.

— Но ты ведь не сделал ни одного неверного шага? Ни одной глупости с тех пор, как прибыл сюда, в форт?

— Я потратил собственное золото на ремонт этого замка, — Симон улыбнулся, — но, может быть, это не такой уж глупый поступок. В конце концов, не могу же я жить с женой в казарме.

Она накрыла его руку своей, чтобы остановить его неспешную ласку.

— Я серьезно, Тэлброк. Ты не сделал ничего, чтобы разозлить Лонгчемпа?

Симон замер.

— Лонгчемп готов меня удавить за то, что случилось в Ходмершеме. Он ждет, когда я снова допущу промах.

Аделина откинулась на подушку.

— Молюсь, чтобы этого никогда не произошло. Тэлброк укрыл их обоих покрывалом.

— Была одна глупость… Аделина широко распахнула глаза. — Что?

— Я женился на дочери бандита, и она не дает мне спать своими вопросами. — Симон зевнул. — Может быть, как раз в этот момент твой отец проезжает по ущелью, собираясь на очередной грабеж, предварительно напоив моих часовых допьяна, чтобы они ничего не увидели. — Он глубоко вдохнул и взял ее за руку. — Куда он ездит, Аделина, когда покидает долину незамеченным?

Она отняла руку.

— Если у него и есть тайный путь, то мне он его не показывал.

За стенами своим чередом шла ночная жизнь. Гарольда и солдат больше не было слышно, но лошади беспокойно топтались за дверью конюшни. Ветер дул с севера. Сильный ветер, от которого шевелились ставни на бойницах. Со стороны сторожевой башни слышались шаги часовых. Один спускался вниз по приставной лестнице, а другой начинал подъем на свой холодный ночной пост. Вороны тоже слышали эти звуки и отвечали на них хриплым карканьем.

Симон встал и подбросил хвороста в затухающий костер.

— Здесь всегда так ветрено?

— До моего отъезда в Нормандию как-то зимней ночью ветер снес сторожевую башню.

— Поэтому твой отец ею не пользовался?

— Из страха, что придут нормандцы и разрушат все, что он построит. Сколько я себя помню, он жил за частоколом вокруг дома, а люди моего отца по очереди наблюдают за проходом оттуда.

— А что изменилось после того, как тебя заложницей отправили в Нормандию?

Аделина соскользнула с постели, взяла свою маленькую седельную сумку и положила на сложенный плащ.

— Я не знаю, — сказала она наконец. — Отец Катберт написал два письма от имени моего отца, а потом последовало долгое молчание. Я здесь почти чужая.

Симон подошел к ней и осторожно погладил сумку. Вся в шрамах.

— Тогда ты действительно не знаешь, как твой отец умудряется всякий раз проскакивать мимо моих часовых, отправляясь на ночной разбой.

— Он сказал мне, что поклялся не выезжать из долины, не предупредив тебя.

— И все же я хочу знать, как он это делает. По тому пути, каким он убегает, могут прийти враги.

— Я спрошу, но сомневаюсь, что он скажет. — Аделина потянулась к сумке и отодвинула ее в сторону от Симона.

— Твой отец старый колдун. Может, что-то и есть в этих ваших сказках об умении становиться невидимым.

— Твои часовые или небрежны, или спят на посту — такое тоже возможно.

— Я предложил золото первому из тех, кто заметит твоего отца верхом на дороге в ущелье после наступления ночи, но золото так и осталось невостребованным. Должно быть, волшебная сила Кардока необычайно велика, если он не только умеет становиться невидимым сам, но и делает невидимой целую армию. Мои часовые жадны до золота!

Симон снова зевнул.

— Спи, скоро рассвет. — Он отвернулся и скинул одеяло, чтобы надеть тунику. Аделина хотела отвернуться, но не смогла. Обнаженный, он казался еще выше и мощнее. Она подняла глаза и обнаружила, что он с приятным удивлением наблюдает за ней.

— Ты не будешь спать? — спросила она.

— Я почти не сплю ночами. Пойду поговорю с часовым и вернусь. Отдыхай, Аделина. Когда твой отец придет посмотреть на тебя утром, я не хочу, чтобы у тебя был болезненный вид.

Аделина потерла глаза.

— Он не придет сюда.

— Поверь мне, поутру здесь будет целая толпа твоих соплеменников. Всем будет интересно узнать, пережила ли ты эту ночь.

Аделина снова подскочила на постели.

— Но они ведь не захотят посмотреть на простыню?

— Конечно, захотят. И я, конечно же, так просто им не дамся. Нет нужды резать себе палец, Аделина, чтобы окропить ее кровью. — Он накинул плащ и пошел к выходу. — Я не знаю, что твой отец и его люди будут искать, но я уверен, что меньше всего они ожидают увидеть девственную кровь.

Аделина побледнела. Стоя у двери, Симон обернулся и нежно улыбнулся ей:

— Не беспокойся об этом. Я никогда не спал с девственницей и надеюсь не делать этого впредь. Мы славно поладим, Аделина.