Сергей Фудель

Новые работы Усманского периода

К книге «Путь Отцов» примыкает работа «Церковь верных», написанная в августе — ноябре 1959 года. Новая рукопись тоже была одобрена святителем Афанасием, который, прочитав ее, на Рождество 1960 года повторно высказал С. И. Фуделю несбыточное по тому времени пожелание: «Я очень хотел бы, чтобы ваши писания были напечатаны в церковном журнале»[322].

Статья пронизана глубокой, светлой верой в Церковь — и столь же глубокой болью за ее земные судьбы.

Стоит вспомнить, в какое время начиналось писательство Фуделя на церковные темы. В январе 1959 года на съезде КПСС Н. С. Хрущев выступил с лозунгом «развернутого строительства коммунистического общества», что предполагало усиление борьбы с религией, рассматриваемой как «пережиток прошлого». Ясно было, что пережиток непременно должен «отмереть» прежде, чем коммунизм будет построен. В марте того же года Центральный комитет партии принял постановление о необходимости улучшить «массово — политическую работу среди трудящихся», в том числе и «научно — атеистическую пропаганду». Вскоре массовым тиражом начали издавать атеистический журнал «Наука и религия». Были приняты меры к резкому сокращению количества монастырей и духовных школ, а затем и приходских храмов. В газетах стали появляться заявления священнослужителей о «разрыве с религией». Усилилось давление на иерархов со стороны правительственного Совета по делам Русской Православной Церкви. На смену послевоенному периоду относительного затишья и даже восстановления церковной жизни пришло новое наступление на Церковь в СССР[323].

В этих условиях церковное руководство вынужденно шло на новые компромиссы с безбожной властью. Одно из средств выживания Церкви в советской России иерархи видели в приобретении международных связей. Но за все приходилось платить, и представители Церкви порой были вынуждены выступать на мировых христианских форумах с заявлениями в духе советской пропаганды. Подобного же рода публикации регулярно появлялись на страницах «Журнала Московской Патриархии». Все это вновь заставляло вспомнить о политическом приспособленчестве «живоцерковников», с которым Фудель боролся в начале 20–х годов, а также о последующей довоенной эпохе с ее разделением на «поминающих» и «непоминающих» митрополита Сергия после издания его «Декларации»[324].

Среди «непоминающих» тогда оказался духовник Сергея Фуделя архимандрит Серафим (Битюгов), как и большинство его друзей, его спутников по тюрьмам и ссылкам: митрополит Кирилл, епископ Афанасий, Михаил Новоселов, священники Михаил Шик, Сергий Сидоров, Владимир Криволуцкий, Петр Шипков, Димитрий Крючков, «маросейская» община духовных детей отца Алексия Мечёва.

Одним из видных руководителей этого движения с января 1928 года стал отец Валентин Свенцицкий. Но затем он пришел к выстраданному убеждению, что никакие грехи и компромиссы иерархов не могут оправдать раскола в Церкви. В написанных в сибирской ссылке «Диалогах», тайно пересланных в Москву и передававшихся в списках из рук в руки, отец Валентин писал: «Нечистота отдельных душ стоит вне Церкви.

<…>В каждом акте греха верующий, в этом грехе, разъединяется с Церковью.<…>Поскольку человек согрешил, постольку он не составляет ее тела»[325].

За месяц до кончины в 1931 году смертельно больной отец Валентин послал митрополиту Сергию из глухой деревни в Красноярском крае письмо, в котором каялся, что «дерзнул не подчиниться святым канонам». На пороге смерти священник просил простить ему грех и воссоединить его со Святой Православной Церковью, подчеркивая, что желает теперь лишь одного — умереть в единении с нею. Своим духовным чадам он писал: «Ваш духовный отец сделал страшную духовную ошибку и тяжко согрешил.<… >Свое личное разумение и свое личное чувство я поставил выше соборного разума Церкви, выразившегося в святых канонах. Я умираю и перед лицом смерти сознаю этот свой страшный грех перед святой Церковью и перед вами. Простите меня ради Христа и вернитесь вместе со мной в лоно Православной Церкви»[326]. В ноябре тело скончавшегося священника, не дожившего до своего пятидесятилетия, привезли в Москву, где его торжественное отпевание в храме Троицы на Листах при огромном стечении богомольцев, заполнивших весь двор, возглавили два «сергиевских» архиерея — владыки Питирим (Крылов) и Варфоломей (Ремов), оба впоследствии расстрелянные, как и многие из священников, участвовавших в этих похоронах[327].

Фудель, деливший со Свенцицким бутырскую камеру, запомнил его как человека «большого и трудного», духовного борца, еще не достигшего покоя, но всегда устремленного ко Христу. И трудно найденное отцом Валентином разрешение мучительного вопроса о зле, обретающемся в церковной ограде, запечатлелось в сердце Сергея в виде краткой и, по его убеждению, благодатной формулы: «Всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви»[328]. О том же говорил еще в 1922 году епископ Афанасий (Сахаров) в проповеди, текст которой вскоре был изъят при его аресте: если в вечно живой Церкви и есть члены, омертвевшие от греха, то эти члены отсекаются от нее; «говорить же об оживлении Церкви нельзя, потому что она жива вечно»[329].

Поэтому когда в 1945 году владыка Афанасий признал патриарха Алексия I законно избранным главой Русской Церкви и призвал своих духовных чад к воссоединению с Московским Патриархатом, Сергей Иосифович сердцем принял правоту такого решения, тем более что еще раньше, в 1943 году, его убеждал не отходить от «легальной» Церкви почитаемый им подвижник молитвы и бывший узник епископ Тихон, затворнически живший в Ярославле сын Л. А. Тихомирова[330].

Фудель никогда не осуждал тех, кто, в отличие от него самого и большинства его друзей, до конца своих дней оставался в иссякающих кружках «непоминающих» или просто отошел от церковной жизни, что стало уделом многих. Но сам Сергей Иосифович был твердо убежден, что уход в раскол из‑за упадка верности в среде верных есть религиозное недомыслие. Надо хранить единство церковной общины «даже и в том случае, если она все больше наполняется духом, чуждым ее апостольской чистоте»[331]. Самому не участвовать в «бесплодных делах тьмы» (Еф. 5, 11), испытывать и судить себя, а не других, не принимать за Церковь ее «темного двойника» и, идя по завещанной Отцами дороге веры и любви, подвига и постоянного искания благодати Царства, — не терять из виду, что Церковь Христова «по — прежнему живет и действует в современных святых» — даже в самое страшное время «иссякания христианства в истории».

«Благодатная формула» Свенцицкого отнюдь не была для Фуделя интеллектуальной уловкой, позволяющей унять тревог

«Однодельцы» 1946 года

Отец Димитрий Крючков. Фотография из следственного дела. 1932

А. П. Арцыбушев. Портрет работы С. А. Тутунова. 1980

Отец Владимир Криволуцкий. 1930–е гг.

Отец Владимир Криволуцкий. 1950–е гг.

Л. Е. Андреева

Н. С. Романовский

М. А. Закатова

М. В. Тепнина

И. А. Корнеев

М. А. Тыминская

В. А. Корнеева «Однодельцы» 1946 года. Фотографии из следственных дела

С. И. Фудель в сибирской ссылке. Красноярский край 1947

1946–1950

Маша Фудель, дочь С. И. Фуделя. Загорск. 1940–1944

Мария, Варвара, Николай — дети С. И. Фуделя.

Матрона Лучкина, няня детей С. И. Фуделя Загорск. 1948

С. И. Фудель с сыном Николаем. Москва. 2–я половина 1950–х гг.

С. И. Фудель и В. М. Сытина с внучкой Машей. Москва. Около 1957–195

С. И. Фудель. Покров (?). Начало 1960–х гг.

В. М. Сытина, С. И. Фудель с В. Н. Воробьевым и членами семьи.

Покров. 1970–е гг. С. И. Фудель

С. И. Фудель. Покров. 1970–е гг.

в последние годы жизни. Москва. 2–я половина 1970–х гг

Погребение С. И. Фуделя. Покров. 9 марта 1977

Могила С. И. Фуделя на городском кладбище в Покрове. Крест работы скульптора Д. М. Шаховского

совести. Нет, то была его путеводная звезда, выстраданное и вымоленное убеждение, дававшее силы жить в Церкви, жить верой в Церковь даже и в те глухие послевоенные годы, когда примеры явного исповедничества были так редки, а признаки компромисса с врагами Церкви и с духом времени можно было найти в каждом номере разрешенного теперь к изданию (хотя и крошечным тиражом) официального церковного журнала. Тема неумирающей святости Церкви станет красной нитью и всех последующих произведений Фуделя, будет ли речь идти об откровениях древних святых или о портретах современных праведников, о творчестве писателей, философов и богословов. А всякая попытка оправдать мнение о возможности греха в самой Церкви породит наиболее беспощадные полемические страницы в работах самиздатского автора[332].

«Что Церковь сейчас умирает, я знаю, но знаю еще и то, что она никогда не умрет. Умирает тленное, а бессмертное умереть не может»[333], — писал Сергей Фудель сыну в период работы над «Церковью верных». В этих словах — краткий итог только что написанной работы.

Так естественно, органически выросла эта новая тетрадка из «Пути Отцов» — как ободрение робкому путнику, смущаемому видимыми проявлениями зла и тьмы, от которых не укрыться и за стенами храма, и вместе с тем как лекарство от окаменения сердца и циничного равнодушия к злу в церковной ограде.

Вслед за напряженным апокалиптическим ожиданием первых послереволюционных лет наступило столь явственно ощущаемое в хрущевские годы время «великого духовного оскудения» христианства и Церкви. В горниле гонений сгорело прежнее, длившееся веками представление о Церкви как прежде всего пышном и великолепном обряде богослужения. Миновала благополучная эпоха, когда за принадлежность к Церкви не приходилось дорого платить. Остались, как драгоценное наследие, слова и записи святых и живое дыхание их учеников и продолжателей, в которых открывается святость Церкви как устремленность к Богу в покаянии и любви. И теперь до познания Церкви человек «доходит собственными слезами», как и до познания Бога[334].

«Церковь есть продолжающееся воплощение Слова Божия через Духа Святого во всем спасаемом человечестве». Но, будучи Святой Церковью непрекращающейся Пятидесятницы, «единством и радостью в Боге облагодатствованных Им людей», Церковь, основанная в ночь Тайной вечери и прощальной беседы на пороге Христовых страданий, навсегда остается и Церковью «великой человеческой скорби в пустыне истории»[335]. На Тайной вечере был Иуда; и во все последующие века самым тяжким искушением остается присутствие внутри церковной ограды неверных и омертвевших членов Церкви, чуждых ее святыне. Действительно, «при этом смешении до краев наполняется чаша церковной Голгофы: видеть “руку предающего на трапезе” и при этом сохранять и мужество веры, и, что еще удивительнее, непобедимость любви — вот где истинная Тайная вечеря Церкви!»[336]

Смешение добра и зла, сосуществование святости с «темным двойником» наперед указано Господом в притчах о плевелах на пшеничном поле, о неводе, наполненном рыбой «всякого рода» (Мф. 13,24–30; 13,47–49). И также наперед известно нам, что «врата ада», борющие Церковь извне и изнутри, «не одолеют» ее (Мф. 16,18). Но сказал Христос и иное: «Когда придет Сын Человеческий, найдет ли Он веру на земле?» (Лк. 18, 8). И потому «беспокойство Церкви о своем духовном бытии до Второго пришествия есть такое же неотъемлемое состояние ее, как и покой в Господе»[337].

Многих соблазнил разрыв между «темной церковной действительностью» и Церковью святых. Но не менее, чем малодушный страх перед этим соблазном, опасна присущая иным церковным людям тенденция не только умалчивать о нем, но даже и отрицать его существование. Негодование Фуделя — в котором он опирается на беспощадные обличения святых отцов — вызывает «бесформенная формула церковного благополучия» или «теория покрытия церковного зла “православным исповеданием”»[338], достаточным будто бы для достижения спасения. Однако спасает «не вообще вера, а святая вера, или вера, действующая любовью.<… >Вот почему апостол сказал такие, казалось бы, удивительные для находящихся в Церкви слова: “Испытывайте самих себя, в вере ли вы? самих себя исследывайте” (2 Кор. 13, 5). В вере ли мы? В Церкви ли мы?»[339]

Давно начался «страшный процесс обмеления великой церковной реки», грозящий Православию подменой живого дыхания Христова на «музей догматов, где под стеклом на бархате лежат догматические отшлифованные истины христианства»[340]. Нравственный упадок и духовное оскудение, подобно ржавчине съедающие всю силу вероучения Церкви, Фудель видит и на Востоке, и на Западе. Отрыв веры от любви, от подвига жизни и стал причиной страшного факта разделения Церквей, который невозможно обсуждать «академически спокойно».

«Конечно, не догматы сами по себе, а именно страсти, холод гордого сердца, обмирщение привели в свое время к разделению, и теперь они же, как черные стражи, стоят на пути соединения». Путь этот лежит чрез покаяние. Но и Восток, и Запад боятся признать свои исторические грехи. «Лучше сгореть в горящем доме, чем признать, что он горит: “Ведь так можно потерять престиж”, тот самый, который уже давно потерян в веках.<… >Как соединиться тем, кто еще не проливал горьких слез о безумном раздоре? И как сделаться здоровыми тем, кто и не считает себя больными?»

Для католического Запада главным препятствием к единству виделся Сергею Фуделю догмат папской непогрешимости, «хотя бы и только вероучительной». Но, посвятив несколько строк его критике, автор продолжает: «Не знаю, нужно ли говорить даже о такой очевидности? Не лучше ли в молчании и в скорби простирать руки свои в ежедневном молении Церкви “о соединении всех”?» Встречавший в своем невольном странствии и православных, и католиков, и лютеран, вчерашний узник уверен: «То, что нас соединяет, несравненно больше того, что разъединяет, и в эти часы истории мы должны думать не о повторении все тех же обвинений», а о том, что, «может быть, любовь и страх Божий вразумят нас о путях созидания и соединения, которому явно наступили сроки»[341].

Дверь в святую Церковь, в Царство Божие на земле для каждого человека открывается таинством покаяния. Оно не сообщает людям нравственной непогрешимости. Но святость не есть непогрешимость: «И святые имеют долги перед Богом. Кто, кроме Бога, не должен любви?»[342] Вся земная Церковь еще только стремится к совершенству Церкви Небесной. Однако и апостолы, и святые отцы последующих веков святыми называли не тех, кто уже достиг совершенства, но всех стремящихся к нему в подвиге. Подвиг любви и благодать, сообщаемая в таинствах, совершают чудо: «Из брения сотворяется святость — нетленная частица великого церковного тела»[343]. И признак святости, присущий Вселенской Церкви, присутствует в каждом из ее верных — в той или иной степени, определяемой мерою воцерковления человека, преображения его в храм Божий.

В великом и долгом подвиге жизни идет внутри человека «борьба за нетление. Но если есть эта борьба, значит, внутри человека уже есть церковь и еще есть тьма»[344]. Свет Божий в человеческом сердце не будет поглощен тьмою, он, несмотря на «еще греховность», зовет к борьбе и достижению совершенства. Лишь нераскаянность греха по сокровенному суду Божию отлучает грешника от Церкви, созидаемой из святых воздыханий грешных душ, непрестанно очищаемых покаянием.

Этот «святой остаток», сосуществующий рядом с «темным двойником», не иссякнет до дня Страшного суда. «Как бы много ни было плевел, пшеница будет расти до дня жатвы». И в предвидимый Фуделем «самый глухой и темный час», час предрассветный, когда замкнется круг земной истории Церкви, «последние христиане вместят в себе все, что было в великой Церкви Христовой».

Тетрадь завершается ярким образом, который, можно думать, не раз вставал пред мысленным взором ее автора во времена томительного одиночества и скорби от сгущающейся тьмы: «Среди толпы распинателей на Голгофе только несколько человек составляли Церковь верных: Богоматерь, апостол Церкви Иоанн и две мироносицы. Такою и является, такою и познается Церковь во все времена истории — много ли святых будет в ее лоне или мало. Ибо она есть Церковь стояния у Креста.<… >И в этом стоянии ее — и непобедимость, и великий покой». И еще, чуть ниже: «Нет иных врат в Церковь, кроме как через личный крест»[345].

Быть может, именно в пору работы над «Церковью верных» Сергей Фудель окончательно осознал призвание к духовному писательству как главному делу оставшейся жизни, как церковному служению. И если первоначально он рассматривал новую тетрадку в качестве второго приложения к составленной им святоотеческой антологии, все еще стараясь укрыться за подчеркнуто непритязательной ролью «переписчика Отцов», то вскоре, по совету епископа Афанасия, признал свою новую работу самостоятельным произведением.

Переписчик Отцов вырос в их продолжателя, собеседник святых стал свидетелем святости. Он обрел главную тему своего творчества: это Церковь как святыня Божия в людях, которую можно искать и надо найти на «земле живых» (Пс. 114, 9), а не в трактатах и формулах школьного богословия.

Небольшая по объему статья «Свет Церкви», скорее всего, была написана вскоре после «Церкви верных» — как вариант раздумий Фуделя на ту же тему, предназначенный, в силу краткости, для более широкого распространения. Здесь еще сильнее звучит тревога о «внутренней тьме», которая, внешне не отделяясь от Церкви и как бы ее не отрицая, изнутри растлевает церковное тело. Отрыв вероучения от жизни, создание призрачной, лишь словесной веры, не идущей путем подвига любви, куда страшней внешних гонений или искажений догматов веры, приводящих к явному отделению от Церкви.

В эпоху духовного упадка, когда «темный аспект Церкви все больше расширяет свою мертвую область внутри общей церковной ограды»[346], Сергей Фудель зовет себя и своих читателей к подвигу, к «личной Голгофе, через которую человек ведет борьбу с темнотой внутри себя, а тем самым и внутри Церкви»[347]. Любое, казалось бы, частное и никем не замеченное зло усугубляет церковную болезнь. Напротив, всякий, кто участвует в сораспятии и совоскресении Христу, пусть «в малейшую меру своих малых сил», участвует и в великом деле Христовом в мире, где через бесчисленные голгофы людей, их жертвенную веру и любовь, должно загореться вселенское Воскресение.

Носителям света, вверенного Церкви, не должно смущаться ни своей человеческой немощью, ни тьмою истории, ни даже все увеличивающейся «темнотой церковной действительности». «Сколько бы истинных христиан не осталось к концу времен, святая Вселенская Церковь и тогда будет озаряться светом Пятидесятницы. И может быть, самый победоносный, самый яркий свет Церкви будет именно тогда, когда, по Евангелию, будет так трудно “найти веру на земле”»[348].

Трагический опыт церковной жизни в советской России диктовал отношение к истории, прямо противоположное тому, что Фудель называл «римскими мечтаниями» о благополучной культурно — исторической миссии христианства, о его победе в истории. Еще большее сопротивление вызывал в душе русского писателя бравурный оптимизм протестантского экуменического движения. Дорогая для самого Сергея Фуделя идея все- христианского единства достижима, по его глубокому убеждению, только путем подвига покаяния и любви, а не посредством гуманитарно — моральной кооперации, предлагающей лишь «призрак единства». Этой теме посвящены написанная в феврале 1961 года небольшая работа «Соборность Церкви и экуменизм» и во многом дополняющая ее, но появившаяся года три спустя статья «Священное Предание».

В эпоху, когда «христианский пласт снимается с земли истории», Фудель считает бесплодным соучастие Церкви во вне- церковном по сути движении к единству. Что же касается свидетельства миру о преображающей силе Церкви, то оно может быть победоносным лишь тогда, когда достигается святой жизнью, а не участием в конференциях: «Великая радость будет у ангелов Божиих, если и у нас, и у сторонников экуменизма начнется не сотрудничество, а со — покаяние».[349]

Прошло всего несколько месяцев после написания этих слов, и Русская Церковь все же вступила во Всемирный Совет Церквей. Десятилетия спустя опыт участия в экуменическом движении будет заново осмыслен уже свободной Церковью в России. Результаты этого раздумья окажутся во многом близкими к тому, о чем сорок лет назад писал одинокий мыслитель в У смани.