Сергей Павлович Королев

ТАЙНЫ ЭС-ПЭ

Вечер был тихий, безветренный. В темнеющем небе появилась полная луна. В ее бледно-голубом свете все вокруг представлялось неестественным, словно театральные декорации: высокие мачты громоотводов, застывшие поодаль заправочные цистерны, отливающая серебром железнодорожная колея, повисшие над всем этим легкие облака, устремленные к звездам могучие фермы и между ними — остроносая ракета, увенчанная обтекателем. В свете луны она была похожа на хрустальный шпиль или минарет. Динамик громкой связи издавал хриплые звенящие звуки. Шум насосов напоминал стоны кита, застрявшего в иле. На металлических фермах обслуживания, на разных ярусах суетились стартовики. Руководивший заправкой офицер рассекал воздух ладонью с яростью праведника, отбивающегося от полчища иноверных. Королев улыбался, наблюдая эту картину.

— Сергей Павлович, пора в бункер, — предупредил Леонид Воскресенский, заместитель главного конструктора по испытаниям.

Королев кивнул и тяжело зашагал вниз. За ним потянулись остальные.

Массивная, с рычагами закрутки защитная дверь, узкие коридорчики, тесные помещения, заставленные блоками аппаратуры. У трех перископов — Королев, Воскресенский и подполковник Александр Носов, по военной терминологии — стреляющий. У «красной кнопки» пультового устройства лейтенант Борис Чекунов. Динамик с едва заметной задержкой повторял предпусковые команды.

— Опустить фермы!.. Готовность десять минут, — звучало отрывисто и чуть торжественно.

Томительные секунды ожидания. Королев, привыкший к пускам, ненавидел эти последние секунды. Они давили на психику, рождали тревогу, мешали сосредоточиться.

— Готовность одна минута!..

И наконец — долгожданное:

— Пуск!

Команда «Контакт подъема!» прошла в 21.01 по местному времени. Это на два часа раньше, чем в Москве. Потом было неудержимое буйство огня. Клокочущий над степью грохот. Носов вел отсчет полетного времени. Его голос тонул в гуле огненного смерча, вырывающегося из сопел двигателей. Дрожала земля, дрожал бетонный пол бункера, звенело в ушах. Ракета быстро набирала скорость и высоту.

— Шестьдесят секунд, полет нормальный. Восемьдесят секунд… Сто…

Хронометры зафиксировали 103,6 секунды, когда вдруг сработала система аварийного выключения, и ракета упала в районе нескольких сот километров от места старта.

Все ждали реакции Королева. Главный конструктор, к удивлению многих, держался спокойно. «Надо составить круглосуточный график работ и как можно быстрее разобраться со случившимся», — предложил он председателю госкомиссии. Началась напряженнейшая, требующая огромного внимания, кропотливая, изнурительная работа по расшифровке записей на фотопленках, магнитных и бумажных лентах, нужно было чертить графики и таблицы, миллиметр за миллиметром «носом» исползать двадцать километров телеметрии, чтобы выявить и понять поведение в полете всех бортовых систем, каждого механизма и агрегата и найти «виновного». Непременно найти, чтобы продолжить испытания.

Государственная комиссия, которую возглавлял «человек Устинова» (так называли тех, кого «двигал» влиятельный в государственных и партийных верхах Д. Ф. Устинов) Василий Михайлович Рябинов, обсуждала предварительные результаты расследования уже на третий день после случившегося. Споры были жаркими, предположения — от разумных до нелепых и даже бредовых. Когда страсти улеглись, в итоговом акте появилась запись: «Авария произошла из-за неполадок в работе блока «Д»; пожар и разрушение требопроводов привели к тому, что ракета потеряла устойчивость…»

До разделения ступеней не хватило каких-то десяти секунд.

Но это потом. А в тот вечер запуска на полигоне был большой «гудеж». Ликовали часов до трех ночи. И разработчики, и испытатели, и стартовики. Ведь что бы там ни случилось, ракета новой «пакетной» схемы ушла со «стартового стола», поднялась, пролетела сотни километров, устойчиво управлялась в полете, сработали все системы сложнейшего пускового комплекса…

— Со старта ушла отлично, — подытожил Королев. — Летать будет!

Это событие произошло 15 мая 1957 года. Запомните это число. Пройдет тридцать лет, и в тот же самый день Байконур проводит в первый испытательный полет самую мощную в мире ракету-носитель «Энергия». Пуск пройдет не по полной программе, вывести на орбиту полезную нагрузку не удастся, но в целом это будет успех. Мы будем восхищаться ракетой, оригинальностью конструкторского решения, возможностями нового носителя. Через полтора года «Энергия» выведет в космос «Буран». Выведет и… «умрет». Столь печальная судьба постигнет наш корабль многоразового действия.

Какая связь между этими событиями? «Энергию» делали на том самом предприятии, которое когда-то возглавлял Королев. Но без него. Претендентов на авторство «изделия» было много, отделить истинных творцов от должностных руководителей трудно, запутанное это дело. Да и не в нем суть.

15 мая 1957-го пускали «изделие № 8К71», или Р-7. Такой шифровой индекс имела ракета, которую потом будут называть просто «семерка». В конце апреля на космодром позвонил Н. С. Хрущев. Первый секретарь высказал пожелание провести испытания в канун Первомая, подчеркнув, что «это будет хороший подарок к празднику». Королева звонок насторожил: начнется спешка, ну а если выявятся какие-либо неполадки, упреков будет вдвойне. Возразить Хрущеву напрямую он, естественно, не мог. Но уловку нашел: «Никита Сергеевич, Государственная комиссия еще не закончила приемку стартового комплекса к эксплуатации. Будем стараться, но…» Хрущев не настаивал. Акт о приемке был подписан 5 мая.

Когда готовился старт «Энергии», на Байконур прилетел уже другой партийный лидер — М. С. Горбачев. Руководство бывшего ОКБ-1 терзалось соблазном удивить первое лицо страны и предстать пред «светлыми очами» эдакими победителями. К этому все шло. Все-таки нашлась мудрая голова, которая вспомнила Королева. «СП пускать не стал бы, подождал, когда улетит «сам» и его свита. Не любил он показывать свою черновую работу как некий парад. Подождем». С этим согласились, Горбачеву намекнули, что подготовительный цикл строго рассчитан по времени и график желательно пунктуально выдерживать. Горбачев согласился и улетел в Москву.

Королева вспоминали часто: и при его жизни, и когда он неожиданно ушел. Вспоминали по-разному. Но больше добром.

К первому испытанию «семерки» и к ее истории мы еще вернемся. То, что хочу рассказать о Королеве, возможно, покажется совсем обычным. Если так оно и случится, у меня все же останется одно оправдание. Всего лучше сформулировать его словами самого Королева, которые вместе с тем могут послужить и началом для этих записок: «Все начинается с самого обычного. Необычным оно становится уже потом…»

И еще. «Жить просто — нельзя! Жить надо с увлечением!» Эти строки, сохранившиеся на пожелтевшем от времени листке бумаги (они написаны еще в довоенные годы), были девизом всей жизни этого замечательного человека.

За глаза его называли Эс-Пэ. Не потому, что лень выговаривать полное имя и отчество. Так уж повелось. Да он и сам любил сокращения, первый спутник называл «пэсиком» (от ПС — простейший спутник), ракету просто «семеркой» (от цифрового индекса проекта), стартовую площадку, с которой проводились первые пуски, — «двойкой»… Нередко его называли просто Главным. «Главный вызывает», «Пошел к Главному», «Подпиши у Главного»…

Порой представляется, что слова «главный конструктор» — почетная строка в биографии инженера, должность почти автоматически дающая право на уважение или нечто еще в этом роде. Однако реальная жизнь вложила в них иной смысл: «несущий бремя ответственности за доверие тех, кто тебя назначил на эту должность, постоянное напоминание о том, что от тебя ждут чего-то необычного». А еще — быть лидером, способным взять на себя самую тяжкую ношу, вести за собой других и отвечать за все их провалы.

Его имя с каждым витком космической спирали у одних вызывало восторг, у других — зависть. А вот равнодушных не было. Он умер неожиданно, на операционном столе, в 1966-м, в пору пика своей славы, ненадолго пережив попытки отодвинуть его на второй план в плеяде космических конструкторов. Или, может быть, так: чуть-чуть не дожив до времени осуществления задуманных им долговременных орбитальных станций, космических «буксиров» и грузовых экспрессов, международных космических экспедиций. Автобиографию излагал сдержанно, ничего не детализировал и умещал на одной страничке. Короткий рассказ о себе — не просто документ, историческое свидетельство, интересное уже тем, что написано собственноручно и никогда не выходило из его личного дела. Это и характер — что, пожалуй, самое главное. Приведу этот текст полностью.

«Родился 30 декабря 1906 г. в г. Житомире. Отец — учитель, мать — учительница. Отца лишился 3-х лет от роду и воспитывался матерью, а с 10-летнего возраста на средства отчима, по специальности инженера-механика.

В настоящее время отчим мой, Баландин Григорий Михайлович, доцент Московского института инженеров транспорта, а мать на пенсии. Братьев и сестер не имел.

Среднее образование получил, окончив две последние группы Строительной профшколы в г. Одессе, получив специальность рабочего, строителя-черепичника. Далее учился два с половиной года на аэромеханическом отделении Киевского политехнического института, а в 1927 г., в связи с закрытием в КПИ этого отделения, был переведен на аэромеханический факультет МВТУ им. Баумана в г. Москву. МВТУ окончил в 1929 г., защитив в качестве дипломного проект построенного к тому времени и летавшего легкого двухместного самолета своей конструкции. В 1930 г. без отрыва от производства окончил Московскую школу летчиков.

За весь период учебы жил на свой заработок, работал с 1924 по 1927 г. на разной работе (разносчиком газет, столяром и др.).

С 1927 г. начал работать на заводе Всесоюзного авиационного объединения (заводы № 22, 28, 39, ЦАГИ).

Имел свои осуществленные конструкции легких самолетов и планёров, а также выполнил ряд печатных работ по авиационной технике.

С 1929 г., после знакомства с К. Э. Циолковским и его работами, начал заниматься вопросами ракетной техники. Вначале руководил по совместительству одной из первых групп по ракетной технике (бывший ГИРД), а затем перешел на постоянную работу в этой области с 1933 г., где и работаю до настоящего времени.

Имею за период до 1951 г. 40 работ, научных трудов и проектно-конструкторских разработок по авиации и специальной технике (перечень см. особо).

В 1947 г. был избран членом-корреспондентом Академии артиллерийских наук ВМ СССР по IV отделению.

С 1947 г. работаю руководителем Особого конструкторского бюро».

Далее следует подпись и дата. Написано это в 1952 году.

Судя по документам, сохранившимся в отделе кадров ОКБ-1 и архивах Академии наук и Ракетно-космической корпорации «Энергия» (носящей его имя), автобиографии он больше не писал. Сергей Павлович оставался руководителем Особого конструкторского бюро № 1 до последнего дня своей жизни. В 1953 году, 23 октября, его избрали членом-корреспондентом Академии наук СССР, в том же году приняли в Коммунистическую партию. Его биография складывалась из замыслов и проектов, которые он решал, из реальных конструкций и испытаний, из радости побед и горечи неудач. Все это было. В достатке…

Архивы сохранили и документы иного рода: отчеты о научной деятельности (в соответствии с Уставом Академии он ежегодно направлял их сначала в Отделение технических наук, а позднее — в Отделение механики и процессов управления), наброски докладных записок и предложений в правительство, планы отдельных работ…

В отчете за 1954 год, подписанном Сергеем Павловичем 25 июня 1955 года, содержится программа исследований верхней атмосферы и космического пространства. В ней есть и такой примечательный пункт: «Одним из важнейших… явилось бы предложение о создании ракеты-лаборатории для подъема 1–2 экспериментаторов на высоты до 100 км с разработкой специальной системы спуска лаборатории и ее экипажа на Землю. Значение такого эксперимента огромно не только с научной точки зрения, но и с точки зрения приоритета СССР, являющегося родиной ракетной техники…»

Не менее любопытные мысли содержатся и в отчете, датированном 7 января 1956 года. Из шести пунктов приведу лишь тот, который значится под номером «3»: «В конце 1955 г. были начаты исследовательские работы и подготовлены общие соображения в связи с созданием искусственного спутника Земли…»

Пройдет всего год, и в новом отчете появятся скупые записи о возможных путях развития «объектов новой техники, обладающих сверхвысокими характеристиками, с использованием как известных, так и новых видов топлива». И далее: «В значительной мере продвинулись работы по разработке искусственного спутника Земли».

А потом — дерзновенные замыслы о «проникновении в межпланетное пространство, на Луну и планеты человека». С обоснованием, конкретными сроками, перечнем проблем конструкторского, технологического и организационного плана, указанием ведущих смежных конструкторских бюро, НИИ, предприятий, с предложениями по созданию средств орбитальной сборки, запуску спутников связи на стационарную орбиту, заметки по тяжелому межпланетному кораблю и тяжелой орбитальной станции… И как своеобразное завещание — статья в «Правде» от 1 января 1966 года под псевдонимом «Профессор К. Сергеев», которая заканчивалась словами: «То, что казалось несбыточным на протяжении веков, что еще вчера было лишь дерзновенной мечтой, сегодня становится реальной задачей, а завтра — свершением».

Читаю эти документы 50-х и 60-х годов и пытаюсь понять, как соотносится биография Королева с крутыми переломами эпохи, о которых он умолчал, с тем, что было в его жизни в 20-е, 30-е, 40-е годы, с событиями, сломавшими судьбы миллионов людей. Он был среди них. В 1938 году Королев становится вдруг не нужен знаменитому РНИИ (Реактивному научно-исследовательскому институту), созданию которого он отдал столько сил и энергии. Почему так, что произошло? Еще совсем недавно он обсуждал с заместителем наркома обороны маршалом М. Н. Тухачевским многие проблемы и получал поддержку. Но потом маршала вдруг обвинили в том, что он главная фигура «военно-фашистского заговора»…

Впрочем, не стану забегать вперед. Лучше все по порядку, в той последовательности, какая выдержана самим Королевым в его автобиографии.

Итак, 1906 год.

Он родился в Житомире, на Украине. Самого города того времени не помнит. По рассказам матери — Марии Николаевны — представлял окруженный деревьями белый одноэтажный дом в ряду таких же аккуратно побеленных, со ставнями и высоким забором, что вытянулись вдоль бывшей Дмитриевской улицы. По ее же рассказам представлял и отца — Павла Яковлевича Королева, человека образованного (он окончил Могилевскую духовную семинарию и Нежинский историко-филологический институт), любящего свое дело (преподавал словесность в гимназии), начитанного, в чем-то самолюбивого и болезненного мнительного. Сереже едва исполнился год, когда родители решили разойтись. Мать не любила касаться этой темы. Говорила лаконично: «Не сложилось». Но упреков в адрес отца или недобрых слов он никогда от нее не слышал.

После развода Мария Николаевна поступила учиться на Высшие женские курсы в Киеве, а Сережу отвезла к дедушке и бабушке в Нежин. Там он и рос: в окружении взрослых, но в детском одиночестве. Игры с самим собой, книги, рисунки… Читать научился рано, писать буквы и слова — тоже, мог складывать простые числа и придумывать веселые рассказы про зверей.

Бабушка, хотя и не чаяла в нем души, но держала в строгости: этого нельзя, туда не ходи, у колодца не крутись, на улицу — ни-ни. А улица и сверстники жили своей жизнью, в чем-то загадочной, веселой, шумной, ребячьи игры, состязания и раздоры он видел через щели в заборе, завидовал свободе сверстников, но ослушаться и переступить границу дозволенного не решался.

Дед был занят своими делами. Вечерами в доме частенько собирались гости, их разговоры о ценах на рынке, видах на урожай, городских новостях и прочих событиях местного масштаба были, как ему казалось, скучны и однообразны. Все изменялось, когда приезжала мать. С ней он проводил все время, делился сомнениями и секретами, засыпал ее вопросами и грустил, когда приближался час расставания.

Однажды в эту скучную, тягучую и тягостную для мальчишки размеренность вдруг ворвалось то, что потрясло его своей необычностью, непонятностью и удивительностью. Он увидел то, о чем никогда не слышал ранее, что не могло родиться в его воображении. И хотя этому «вдруг» предшествовали разговоры взрослых, упоминания о неком Уточкине, который летает на самолетах, о предстоящем зрелище на ярмарочной площади, Сережа никак не мог понять, что же это за событие, которое породило столько волнений и трепетных ожиданий не только в их доме, но и во всем городе.

Потом в детскую душу закралась тревога: все уйдут смотреть Уточкина и летающее «чудо», а его, Сергея, не возьмут, запрут в доме и заставят выбирать из блюда, полного белых блестящих фасолин, черные и мелкие. Он старался быть послушным, не прятался в бабушкиных георгинах, аккуратно складывал рубашку перед сном и без напоминания мыл руки. Он ждал особого дня. И этот день пришел.

…Он выдался ясным и солнечным. Юркие ласточки носились в голубом небе с сумасшедшим визгом. Сережа проснулся рано. Повернулся на спину и увидел, как желтые дрожащие блики играют на потолке. Казалось, что они, верша свою затейливую игру, как бы поднимают потолок вверх, все выше и выше. «А если улетит крыша?» — вдруг кольнула мысль.

Сережа встал, подошел к окну. Над деревьями простиралась бездонная голубизна с застывшими белыми облаками. Небо словно окаменело, неподвижное и равнодушное, завороженное странным своим спокойствием. На сердце у шестилетнего Сережи было тревожно: возьмут или не возьмут?

После полудня город пришел в движение. Пестрый людской поток, шумный и возбужденный, тек по пыльным улицам, по Киевской и Синявской, огибал артсклады, женский монастырь и выплескивался на площадь Всеедной ярмарки. Сережа вышагивал рядом с дедом и бабушкой, которые торопились, как и все, желая увидеть необычное представление.

На площади Николай Яковлевич поднял внука на плечи. Началась толчея, мальчишки лезли на деревья и гроздьями висели на запыленных ветках. Кто половчее, протискивался вперед.

Толпа кричала, колыхалась, суетилась. Только впереди, у огороженного помоста, где собралась вся знать города, было чинно и тихо. Потом на колокольне ударил колокол. Вспорхнули голуби. Тяжелые звенящие удары разносились над площадью и замирали далеко за крышами домов, где сидели мальчишки. Стало тихо. Даже уличные собаки, чувствуя что-то необычное, присмирели, не лаяли, как обычно. Люди, вытягивая шеи, с нетерпением всматривались туда, где стоял похожий на большую стрекозу самолет.

Солдаты из артбригады сдерживали натиск толпы. Усатый офицер с раскраснейшимся лицом отдавал команды, не спуская глаз с самолета. Возле огромной «стрекозы» стояли двое. Один — невысокий, рыжий, в кожаной куртке и гетрах, другой — заметно выше, в черной куртке и фуражке с гербом. Сережа решил, что Уточкин это тот, что повыше, но вскоре понял, что главный здесь маленький и рыжий.

— Господа! — поднял руку старший военный начальник, который выделялся среди солидной публики за ограждением. — Начинаем!..

Уточкин уже сидел между верхним и нижним крыльями «стрекозы», в очках и перчатках, и держался за рычаги.

Стало тихо. Так тихо, что было слышно, как легкий ветерок прорывается сквозь многочисленные растяжки, удерживающие замысловатую конструкцию самолета в единое целое.

— Контакт! — крикнул механик и резко крутанул пропеллер.

«Стрекоза» вздрогнула, затрепетала. Мотор набирал обороты, выбрасывая из черной трубки лиловый дым. Пыль взметнулась за самолетом, унося обрывки жухлой травы в конец площади. Так продолжалось несколько минут, которые показались Сереже вечностью. Потом «стрекоза» сорвалась с места и побежала. Быстрее, быстрее… Вот аэроплан оторвался от земли и повис. Его крылья казались прозрачными, и оттого движение скрадывалось. Но «стрекоза» летела. Она поднялась выше деревьев, удаляясь от площади.

— Страшное дело! — дрожащим голосом шептала бабушка. — Сохрани его Господь…

— Страшное дело! — повторил дед. — А Уточкин этот выглядит молодцом.

— От такого глаза могут полопаться, — заметил кто-то рядом.

— Так он уже летал, — отозвались из толпы.

Где-то над головой вдруг затрещало, захлопало, точно птица крыльями. Сережа смотрел вверх. Самолет скользил над людским морем к тому месту, откуда взлетел.

— Ух ты! — испуганно присела бабушка. — Сережу с плеч сними, зацепит!..

А возбужденный Сережка пришпоривал деда ногами и что-то громко кричал. Восторг овладел им. Вместе со всеми он ликовал, размахивал руками и надрывался в общем «Ура!»…

«С этого и началось мое влечение к небу», — скажет потом Сергей Павлович, вспоминая свои впечатления от первого знакомства с самолетом.

С началом войны, вспыхнувшей в Европе в 1914-м, небольшое хозяйство Николая Яковлевича и Марии Матвеевны Москаленко — лавка и маленькая огуречная «засольня» — стало приходить в упадок. Лавку, дом и «засольню» продали, семья перебралась в Киев. Там мать Сережи познакомилась с инженером Григорием Михайловичем Баландиным. В 1916 году он стал отчимом десятилетнего Сережи. Отношения между ними сложились как-то сразу. Была в них доверительная теплота, растапливающая настороженную мужскую сдержанность, была откровенность, взаимная привязанность. Сережа уважал отчима за рассудительную серьезность, умение объяснять сложные вещи, за знания техники, внимание и нежность к матери. Григорий Михайлович привязался к смышленому и открытому Сергею, видел доброе в характере мальчика. Старался ненавязчиво приучать его к труду.

— Кем хочешь стать, Сережа?

— Не знаю, еще не решил.

— А когда будешь решать?

— Когда выучусь.

— А учиться хочешь?

— В школе, наверное, веселей, чем дома.

— Мне сказали, что ты много читаешь, это похвально.

— Нет, не много. Мне не все книжки нравятся.

— Почему?

— Они рассказывают неправду.

— А как ты отличаешь правду от неправды?

— Неправда всегда злая.

Десятилетний мальчишка, широколобый и угловатый, во все глаза смотрел на отчима. Слова «правда» и «неправда» были знакомы ему еще только по-детски.

— А вы что думаете о неправде?

Сережа задал вопрос и весь напрягся, словно в нем было столько мучительной неразрешенности, что только ответ Баландина мог развеять внутренние сомнения детской души.

— Я думаю так же, как и ты, Сережа. Неправда всегда зло, поэтому она и злая. Откуда ждать обновления и правды? Писатель Лев Николаевич Толстой на этот вопрос ответил так: «Начинайте с себя!»

Память сохранит этот, в чем-то, быть может, и наивный, разговор и слова «начинайте с себя» на долгие годы. Он будет возвращаться с ним, размышлять и находить ответы на многие, казалось бы, очень далекие от этого вопросы.

После Киева была Одесса, красивый город у лазурного моря. Впрочем, море не всегда оставалось лазурным. Оно могло быть голубым, темно-зеленым, синим, серо-черным, гладким и морщинистым, стонущим и бурлящим. Сережа любил смотреть, как волны, накатываясь на берег, перемешивают гальку, оставляют белую пену на исходе сил, убегают назад, шепчут о чем-то своем, а легкий ветерок доносит терпкий запах от выброшенной на берег морской тины…

Сначала они жили на Канатной, потом — на Платановском молу. Одесса, смешная и суровая, говорливая и многоязычная, с бесшабашными грузчиками и хитрыми торговцами, чернолицыми чистильщиками пароходных труб и франтоватыми моряками, рабочими окраинами и рыбацкими поселками, оставила глубокий след в жизни юного Королева.

Мальчишеские глаза повидали всякого: революционные события, докатившиеся на юг от Петрограда, гражданскую войну с ее бесконечными сменами власти, когда в анархическом разгуле и интервенции город попадал под власть греков и французов, деникинцев и «нового гетмана», «разноцветных» банд и «непримиримой, яростной» контрреволюции. Артиллерийская канонада, цокот копыт, броневики со строчащими пулеметами, кровь на мостовой, тревожные гудки пароходов, ночные погромы, зарева пожаров…

Наконец в город пришла Советская власть…

Вряд ли тогда Сережа понимал, что это — в бушлатах с пулеметными лентами, в обмотках и красными звездами на фуражках, в рабочих колоннах с транспарантами и знаменами — неудержимо катится сама История. Не понимал, но наверняка подсознательно чувствовал или надеялся, что теперь все должно быть по-другому, иначе…

В школу Сережа Королев пошел в сентябре 1917-го. То был первый класс Третьей одесской гимназии. Ждал этого дня с таким же нетерпением, как когда-то полета Уточкина. Учился старательно, прилежно, однако вскоре гимназию закрыли из-за начавшихся в городе уличных боев. Через год Мария Николаевна записала сына в среднюю школу неподалеку от порта. Но и там Сергею не повезло. Через полтора месяца после начала учебы Одессу заняли интервенты, и школу снова закрыли.

Вступив в мир знаний и познав чувство открытия нового, он тосковал и грустил, когда нить, ведущая в интересное, вдруг оборвалась. Мать и отчим решили, что надо дома, путем самостоятельного изучения, пройти программу средней школы. На каждый день Сергею давалось определенное задание. Вечером он держал маленький экзамен.

— Какие предметы тебе больше нравятся? — спросил однажды Григорий Михайлович.

— Историю не люблю. Нудная, — признался Сергей.

— А что не нудное?

— Арифметика. Она интереснее, чем война персов с греками, Марафонская битва… Арифметику люблю.

— У арифметики тоже есть история. И очень интересная. Как, впрочем, есть своя арифметика и у истории. Например, скольких неоправданных потерь стоила людям Столетняя война?..

В часы занятий Сергей любил пристроиться у окна. Две жизни открывались ему. Первая — та, что таилась в учебниках. Надо было ее хорошенько понять и запомнить. Таков наказ матери и отчима. А вторая жизнь, что за окном, всегда менялась — то увядала, то расцветала, и было интересно видеть и ощущать эти перемены.

Он взрослел. Вначале дни казались такими длинными — не дождаться было вечера. Отбивают часы удар за ударом, стрелки ползут по кругу, а время будто не движется. Огромное солнце как поднялось к зениту, так и не думало катиться вниз. Вздыхал, отворачивался от окна и углублялся в книгу.

А потом дни стали бежать быстрее. После занятий время обретало стремительность, и Сергею казалось, что теперь он во власти скорости: так много хотелось сделать, и как было обидно, когда чего-то не успевал.

«Мы жили у самого моря, — вспоминала Мария Николаевна. — В каждое окно квартиры было видно море, мы могли наблюдать жизнь порта, где Григорий Михайлович работал начальником электростанции. На электростанции была высокая заводская труба. Кольца ее лестницы будили желание взобраться и оттуда посмотреть вдаль. У Сергея высота вызывала другие мысли. Однажды за обедом он сказал:

— Мамочка, дай мне две простыни, только крепкие, новые, не пожалей.

— Я дам, но зачем они тебе?

— Я их привяжу к рукам и ногам взберусь по кольцам на верхушку нашей трубы, взмахну руками и… полечу, полечу…

Меня охватил ужас:

— Не смей, ты разобьешься!

— Птицы же летают!

— У птиц жесткие крылья, сынок!»

Небо влекло Сережу, манило, и где-то под спудом сознания таилась и крепла мысль о полете. И снова он торопил время. Ночами ему снились чарующие сны, будто он садится в самолет Уточкина и поднимает его в небо.

Его любимым местом был отлогий берег рядом с заброшенной мельницей. Ее называли «мельница Вайнштейна» — по имени бывшего предпринимателя, который куда-то исчез после прихода Красной Армии. В свободное от занятий время Сергей торопился к Херсонскому спуску, огибал Хлебную гавань — место, где раньше сгружали хлеб, и выскакивал к морю. Сбросив на берегу немудреную одежду, бежал к воде и подныривал под волну. Несколько сильных гребков под водой, короткий вздох, снова под воду — и так, отфыркиваясь, до затонувшей землечерпалки. Там вскарабкивался на разогретое солнцем железо и, распластавшись на «спине» этого чудовища, подставлял жарким лучам коричневое тело.

В Одессе много хороших пляжей. Ланжерон, Австрийский, где есть откуда понырять, Черноморка с лесистыми берегами… Сергей предпочитал мельницу Вайнштейна. Рядом с ней базировался отряд гидроавиации, который назывался «Гидро-3». Его территория начиналась за проволочными ограждениями около землечерпалки и кончалась у стены судоремонтного завода. Отряд был одной из боевых единиц Черноморского флота, нес патрульную службу, участвовал в ежегодных осенних маневрах. Морские летчики летали на разведку, корректировали огонь артиллерии, выполняли учебные бомбометания, пулеметные стрельбы и поддерживали связь между эскадрой и береговыми подразделениями.

Впрочем, работы хватало и в обычные дни. Авиационный отряд «Гидро-3» участвовал в розыске судов и шаланд, унесенных штормом в море, оказывал помощь терпящим бедствие кораблям, выполнял задания, связанные с охраной границы.

Жизнь летчиков была разнообразной и напряженной: ежедневно — тренировочные полеты, ремонтные работы, наземная подготовка…

Полеты начинались с рассветом. Воздух наполнялся громкими голосами механиков и матросов, которые выкатывали гидропланы из ангаров, ставили на специальные тележки, толкали к спускам. Там их осторожно вкатывали на деревянные помосты и аккуратно сдвигали на воду. С ярко-желтыми «животами» и зелеными крыльями самолеты покачивались на волне, поблескивая лаковыми боками. На бортах красовались слова: «Сокол», «Савойя», «Орел»… Это — официальные названия. Рядом с ними — личные опознавательные знаки пилотов: белый круг, а в нем — бубна, черва, пика, трефа…

Командовал гидроотрядом Александр Васильевич Шляпников. Он был «Бубновым тузом», любил чистоту и порядок, летал, как говорили все, кто служил в «Гидро-3, «отменно и играючи». Сам же Шляпников лихачества в небе не прощал никому, требовал строгого соблюдения формы, ругал за любую небрежность и не терпел праздности и безделья.

Тарахтение моторов нарушало утреннюю тишину. Командир ходил вдоль деревянного помоста и выпускал подчиненных в полет. Иногда он останавливался, складывал ладони рупором и кричал:

— Как ты взлетаешь! Перестань утюжить, раскачивай смелей!

Его никто не слышал, тогда он срывал фуражку, размахивал ею над головой, подавая знаки одобрения или негодования пилоту.

На полеты Шляпников приходил чисто выбритым, в белоснежной рубашке с галстуком, отглаженных черных брюках и синей тужурке с блестящими пуговицами. Фуражка с крабом лихо сдвинута на затылок, в руке тонкая веточка, которой он легонько помахивал. Суета на берегу сразу же прекращалась, а дежурный подавал команду: «Стройсь!»

Самолетов было восемь, но в полетах участвовала лишь половина. Осталные ремонтировались. Сергей наблюдал за взлетом и посадкой гидропланов, работой механиков и втайне от своих сверстников мечтал завести знакомство с этими отважными и веселыми «летунами». Он считал себя обделенным судьбой — революция свершилась без него, опоздал он и воевать с белогвардейцами. А как хотелось походить на юных бойцов, старших товарищей, на бесстрашных, покоряющих стихию героев Джека Лондона и Киплинга. Сколько раз, отложив книжку, Сергей подолгу представлял себя одним из них. А вот теперь его тянуло к тем счастливцам, которые трудились в «Гидро-3».

В шесть утра он выскакивал из дома и торопился к морю. И вот однажды услышал:

— Эй, парень, помоги!

Звали его, просили помочь оттолкнуть летающую лодку от берега. Он не заставил повторять просьбу, кинулся сразу, действовал ловко. А потом, просидев почти час в ожидании, помогал ее вытаскивать. Так и познакомился с летчиками и механиками, приходил каждый день. То там поможет, то здесь, потом научился разбирать и собирать моторы. Строгий Шляпников, заметив мальчишку в ангаре, хотел было прогнать его, но, понаблюдав за ним, примирительно заметил: «Толковый парень, пусть помогает, если желание такое есть».

Гидросамолеты в отряде были старые-престарые. Частично — конструкции Григоровича, частично — кого-то еще. И те и другие были похожи на крылатых дельфинов. На гидропланах стояли французские моторы «Сальмсон» мощностью 120 лошадиных сил. Старенькие, они доставляли много хлопот механикам. Сергей скоро почувствовал, что в отряде нужны не только ловкие рабочие руки, но и знания. Только с их помощью можно было найти ответы на многие вопросы, связанные с надежной работой техники. Вечерами Сергей приставал к отчиму с вопросами об уплотнителях, магнето, шатунах, поршнях, различных нарезках…

Ему разрешали забираться в пилотскую кабину, пробовать рули, крутить лопасти винта, запускать мотор. А однажды Шляпников (в отряде его называли легендарным: еще бы — участник штурма Зимнего дворца, герой гражданской войны, награжден боевым орденом Красного Знамени) как-то очень по-свойски сказал ему:

— С нами полетишь. Долганов объяснит, что и как… Понял?

Сергей не поверил своим ушам: «Мне предлагают полететь на самолете? Шутят или всерьез?» Ответил без задержки, сдержанно:

— Понял!

— Тогда полезай, сядешь рядом…

Чихнул и заработал мотор. Шляпников пошевелил рычагами и повел самолет к выходу из маленькой гавани. Отбрасываемый пропеллером воздух погнал по воде мелкую рябь. Когда вышли за волнорез, Шляпников наклонился к Сергею и прокричал в самое ухо:

— Не зевай и держись. Взлет против ветра!

Сергей кивнул.

Шляпников поработал рулями, посмотрел на сидящего рядом паренька и увеличил газ. Мотор взревел на высокой ноте, и вода за гидропланом побежала сильнее. Сергей почувствовал жесткую упругость воды, легкую тряску и не заметил, как самолет оторвался от морской поверхности и стал набирать высоту. Тугой ветер бил в лицо и слепил. Откроешь рот и пьешь, пьешь настоянную на соленых запахах прохладную благодать. По телу пробежала и расплылась странная, необычная легкость… А глаза все видят, слух обострен предельно.

Самолет чуть накренился и стал описывать большой круг. Внизу огромной подковой обозначилась Одесса. Сергей увидел порт и корабли у причалов. Потемкинскую лестницу, многогранник оперного театра, разбегающиеся во все концы и пересекающиеся улицы… Потом поплыла земная пестрядь — черные сгустки деревьев, желтые пятна песка, зеленая холстина полей и красные крыши домов…

«Лечу! — подумал Сергей. — Первый раз в жизни…»

Сердце колотилось. Не от страха — от упоительного чувства высоты.

— Ну как? — спросил взглядом Шляпников.

Сергей улыбнулся и прокричал:

— Здорово! Я дом свой видел!..

Самолет еще раз накренился, теперь уже резче и круче. Сергею показалось, что земля пошла кругом, он крепче вцепился руками в сиденье и осторожно глянул вниз. Гидроплан летел вдоль берега, оставив город позади. Внизу на отмели Сергей увидел маленькую синюю лодочку. Подумал: наверное, какой-то мальчишка забыл на песке свою игрушку. Но рядом с первой лодкой разглядел вторую и третью и понял, что они настоящие, что это земля возвращает высоту, украденную морем. А потом снова пошла покачивающаяся изумрудность воды с белыми кудряшками где-то вдалеке.

— Лечу! — упивался полетом Сергей. — Лечу!

Шляпникову было понятно возбужденное состояние новичка, восторг в его широко раскрытых глазах, растерянная улыбка.

— Хочешь сам попробовать? — прокричал он в лицо Сергею, кивнув на штурвал.

Сергей не поверил в серьезность предложения и отвернулся. Шляпников тронул его за плечо:

— Возьми штурвал, попробуй! Только плавно, чуть-чуть…

Сергей тронул управление, хранившее тепло рук Шляпникова. Штурвал повело вперед, а самолет клюнул носом и скользнул вниз. Шляпников помог выровнять машину и жестом показал: «Не дергай, плавно надо, чуть-чуть». Потом он глянул на пристегнутый к ноге альтметр и прокричал:

— Сейчас тысяча метров, эту высоту и держи!

Сергей кивнул:

— Понял!

Шляпников следил за каждым движением его рук и ног. Парень старался справиться с самолетом, и это ему удавалось. Выглядел он совсем мальчишкой: короткая стрижка, только надо лбом всклокоченный упрямый чуб, роста среднего, худой, угловатый, с тонкими, казалось, еще не окрепшими руками. И лишь глаза, выразительные, искрящиеся, говорили о присутствии воли, упорства, уверенности в своих силах.

— На первый раз хватит. — Шляпников взял штурвал и легким, едва уловимым движением заставил самолет выровняться, потом убавил обороты мотора и повел машину на посадку…

Домой Сергей вернулся, когда стемнело. Не шел — летел. Узкие затаенные улочки казались проспектом будущего. Тонкий серп народившейся луны устремил «рожки» вверх, обещая хорошую погоду. И как все изменилось вокруг, обретя новый смысл, новые краски! Звучит в памяти музыка работающего мотора. Звучит в душе. Ветерок вечерний тоже поет ее. Весело подмигивают звезды. Окна домов улыбаются. По улице спешит счастливый человек и тоже улыбается…

«Очень хорошо сейчас тебе, Сергей. Сейчас? Верится, так будет всегда. Этот полет — как магистраль твоей жизни. Будут еще встречи с небом, более долгие и более частые. Будут! Ты этого хочешь, ты к этому стремишься…»

Мария Николаевна, узнав о полетах сына, встревожилась, плакала, уговаривала быть благоразумным. Иначе отнесся к этому Баландин. Он успокаивал жену, говорил, что Сережа повзрослел, поступки свои обдумывает, ничего не делает сгоряча, но его надо убедить, что нельзя запускать учебу, что утраченное сейчас отзовется потом в будущей его жизни.

Учился Сергей охотно. Занятия с родителями и упорная самостоятельная учеба помогли ему экстерном сдать экзамены за шесть классов гимназии и поступить в предвыпускной класс Одесской строительной профессиональной школы № 1.

«Сергей Королев… — вспоминает его соученица Лидия Александровна Александрова. — В памяти сразу встает энергичный кареглазый юноша, строительная профшкола, двадцатые годы… Наша юность совпала с юностью Страны Советов, поднимавшейся из разрухи. Трудное было время. Летом 1920 года на юге Украины царила разруха, свирепствовала эпидемия холеры. А для нас, 16—20-летних, мир был прекрасен — впереди мы видели большое будущее! И нас ничуть не огорчало, что мы плохо одеты и обуты — в родительских обносках и в деревяшках на ногах. Да и постоянное ощущение голода не портило нашего настроения. Ведь главным для большинства из нас было то, что мы учились, и учились запоем, с жадностью, со страстью, с желанием сделать каждую свою работу как можно лучше, полнее, красивее… Учился Сережа хорошо. Но никому не приходило в голову, что этот несколько замкнутый, симпатичный юноша будет, как говорится, с неба звезды хватать. Были у нас ребята с более ярко выраженными способностями. Но иногда в классе случались чрезвычайные происшествия вроде невыученного раздела физики или математики, вдруг оказывалось, что один Королев отлично знает и может ответить на злосчастный вопрос. Был случай на уроке, когда после целого частокола двоек, выставленных в журнале доброй половине класса, Королев вышел к доске и отлично изложил принципиальную схему работы телефона, изящно вычертив ее на доске…»

Бурная энергия незаурядного юноши искала выхода в делах. Ему хотелось многое успеть и многое узнать. Он становится активным участником сразу нескольких кружков, которые открываются в стройпрофшколе. После основных уроков занимается математикой и астрономией, ходит в гимнастическую и боксерскую секции спортклуба «Сокол», увлекается моделизмом. Ему попадается книжка, в которой рассказывается о проекте реактивного летательного аппарата Н. И. Кибальчича, и он прочитывает ее на одном дыхании.

Весной 1923 года Сергей успешно сдает экзамены и переводится в последний класс стройпрофшколы. С началом каникул он все дни проводит в гидроавиаотряде, участвует в полетах в качестве механика и пробует себя на новом поприще — занимается пропагандой авиационных знаний в качестве лектора.

В записных книжках А. П. Чехова есть такие строки: «Если хочешь стать оптимистом и понять жизнь, перестань верить тому, что говорят и пишут, а наблюдай сам и вникай». Наблюдай и вникай. Сам! Королев сердцем принял эту истину. Понял, что только знание предмета, глубокое и разностороннее, дает право рассказывать что-то другим, призывать, агитировать, вести за собой.

Однажды прочитал в авиационном журнале короткую заметку: «Германское общество воздухоплавания опубликовало данные о несчастных случаях при полетах. В 1908 г. на каждые 16 км полета приходилась одна катастрофа. В 1910 г. несчастный случай со смертельным исходом приходился один на 33 км полета…» Подумал: «Неужели все это так опасно и мрачно? Ведь в отряде летали много и ни с кем ничего не случалось. Значит, дело в конструкции самолета и мотора, в их надежности».

В том же году, летом, он вступает в Общество авиации и воздухоплавания Украины и Крыма (ОАВУК) и начинает изучать авиационную и научно-техническую литературу. Работа в Обществе стала не просто вехой в его самообразовании и самоутверждении, она повлияла на выбор им дальнейшего пути. Ибо здесь мечта и устремления соприкоснулись с чем-то материальным, идеи обретали конкретику, модели обещали стать реальными конструкциями для настоящих полетов.

Матери и отчиму говорил: «Мне там очень интересно» и рассказывал о своих новых делах. Он восхищался библиотекой Общества. Каких там только не было книг! Его, Сергея, еще не было на свете, а вот эти книги уже были изданы. Сколько в них полезных мыслей и сведений! Он брал их домой, читал запоем днем и ночью.

«Когда же он спит?» Просыпаясь среди ночи, а то и под утро, Мария Николаевна видела свет в комнате сына.

— Нельзя так, Сереженька, впереди долгий трудовой день, надо отдыхать.

— Голодный я мама, страшно голодный до книг и знаний. Такое желание, что перечитал бы все книги на свете. Знаю, что этого сделать нельзя, но надо к этому стремиться.

— Но ведь нельзя читать только о технике, — пожимала плечами Мария Николаевна. — Есть множество прекрасных книг, которые культурный, образованный человек просто обязан прочитать. И понять! Это великое наследие. Оно воспитывает, возвышает, учит жизни… Шекспир, Гете, Бальзак, Толстой, Чехов, Достоевский…

— Мамочка, Дебрис писал: «Математика — это поэзия… А высшая математика — высшая поэзия!» — оправдывался Сергей.

— Я о другой поэзии, Сережа. Зачем ты злишь меня? — огорчалась Мария Николаевна.

— Хорошо, мамочка, учту. Буду читать только классику, — шутил Сергей, но продолжал ночами сидеть за «своими» книгами.

«Полет птиц как основы летательного искусства» Отто Лилиенталя, «Учение о летательных силах» Винра, «Полет и наука», «Учение о полете», «Результаты аэродинамической опытной установки в Геттингеме», «Строительство самолетов» Неймана, «Теория и расчеты моторных воздушных кораблей…» Он знал труды Клода Дорнея и Гайслера, Миллера и Румплера… А потом в его жизнь вошли такие имена, как Циолковский и Перельман, Жуковский и Чаплыгин. Брошюра Константина Эдуардовича Циолковского «Аэроплан или птицеподобная летательная машина», изданная в 1894 году, открывала новые горизонты и позволяла по-новому осмыслить полеты Уточкина, потрясшие Сергея еще в детстве. Он так увлекался чтением, что забывал про еду, про все на свете. И не только читал, но и конспектировал наиболее важное из прочитанного. То, что узнавал и открывал для себя, щедро передавал другим. Деньги, заработанные за лекции и занятия, тратил на книги и журналы.

О деятельности Сергея Королева в Обществе свидетельствует такой документ:

«Дано сие тов. Королеву Сергею Павловичу в том, что он в кружке планеристов Губотдела ОАВУК с июня 1923 года принимал активное участие во всех работах.

В последнее время тов. Королев состоял членом Губспортсекции, руководя кружком планеристов управления порта.

Тов. Королевым сконструирован планер, который после проверки всех расчетов признан Авиационно-техническим ОАВУК годным для постройки и принят Губспортсекцией для постройки.

Губспортсекция рекомендует тов. Королева как энергичного, способного и хорошего работника, могущего принести большую пользу как по организации, так и по руководству планерными кружками».

«Сконструировал планер…» За этой короткой фразой стоит много больше, чем просто констатация факта. В восемнадцать лет сделать чертежи и расчеты, обосновать свой замысел, победить в конкурсе с «маститыми» мог далеко не каждый. Основа для смелых технических дерзаний была заложена на курсах по теории и практике проектирования летательных аппаратов, на которых конструкцию самолетов читал курсантам командир истребительного авиаотряда «Истро-2» В. К. Лавров, в совместной работе с известным уже в то время летчиком и конструктором планеров К. К. Арцеуловым. Именно тогда начался его путь к самостоятельному конструированию. И первым проектом, разработанным Королевым, стал планер К-5.

После того как юный конструктор защитил свой проект на заседании Авиационного отдела одесского губернского отделения ОАВУК, президиум Общества принял постановление: направить проект Королева, состоящий из объяснительной записки и 12 листов чертежей, в Центральную спортивную секцию ОАВУК в Харьков.

…Небо, казалось, было для Сергея удивительной мечтой. Усевшись на берегу, он мог подолгу смотреть на причудливые облака, бездонную голубизну, меняющиеся краски вечернего заката, на мерцающие россыпи звезд. И на глазах его свершалось чудо. Небо превращалось в море, необъятное и бурлящее, всюду вздыбливались высокие волны и бросали в водяную бездну красавец-корабль. Потом у этого корабля вдруг появлялись крылья, он взлетал над волной, поднимался все выше и выше и исчезал за облаками…

— Скажи, Сергей, — прерывает молчание Валя Божко, его друг, посвященный во многие тайны, — тебе хочется стать летчиком?

— Летчиком? — повторяет Королев. — Летчиком — это значит летать…

— Летать, — соглашается Божко, — на самых разных аэропланах?

— Представь себе, что хочется мне совсем другого. — Сергей становится серьезным и задумывается.

Божко смотрит на него и не может скрыть досады.

— Я серьезно с тобой говорю. Нам пора окончательно определяться. Я, например, кончил метаться, попробую строительную профессию.

— И я серьезно, Валька. — Сергей не отрывает глаз от неба, где с криком носятся чайки. — Мне хочется строить самолеты, самые разные. И летать, конечно, но главное — строить. — Он снова как-то неожиданно иронично улыбается. — Знаешь, у кого я хотел бы работать?

— У кого?

— У Туполева, который живет в Москве.

— Ну и поезжай в Москву. А кто он такой?

— Конструктор самолетов. Поеду к нему…

— Никуда ты не уедешь, мечтатель, — язвил Божко. — Никуда. Не сможешь ты бросить свои лекции, планерный кружок и Ляльку тоже.

Сергей покраснел. С одноклассницей Лялей Винцентини у него были особые отношения, она нравилась Королеву, пробуждала щемящее чувство первой юношеской любви. Да и у нее было к нему доброе и нежное чувство. Ребята это замечали, хотя сам Сергей скрывал свои симпатии к миловидной девушке.

— Поеду, — упрямо повторил он.

— А вот нет, Серега, поспорим?

Королев хотел стать инженером, потому что эти люди представлялись ему всемогущими. Они могут создавать города и самолеты. Это они построили огромные пароходы, гигантскую железную башню в Париже, перебросили мосты через широчайшие реки, придумали радио и телефон… Он видел их творения и завидовал их умению придумывать и создавать. А пока он стоял на перепутье, хотя знал, куда указывает стрелка его компаса.

Мать и отчим уговаривали Сергея продолжить учебу и поступать в Одесский политехнический институт: «И город прекрасный, и учебное заведение солидное». Сергей соглашался, что инженерное дело перспективно и интересно, но в Одесском политехническом не было авиационного факультета.

В ту пору в Москве обретала популярность Академия Воздушного Флота имени профессора Николая Егоровича Жуковского, созданная на базе Института инженеров Красного Воздушного Флота. Летом 1924 года Сергей Королев собрал все необходимые справки и подал заявление в «Жуковку». Отвезла документы в Москву Мария Николаевна. Она была принята начальником академии, рассказала об устремлениях сына, его работе в ОАВУК и гидроавиаотряде. Ее выслушали внимательно, с пониманием, но в приеме отказали. Причин было две: Сергею не было восемнадцати лет («Он же еще мальчик», — сказал начальник академии), а если бы и было, он не относился к «военсоставу», то есть не имел военного опыта и не прошел военную школу. Видя, как огорчилась женщина за сына, документы которого убеждали в неслучайности такого выбора, начальник академии успокоил: «Я запишу все данные вашего сына и доложу военному авиационному командованию. Если будет принято положительное решение, незамедлительно сообщу».

Приближалась осень, время торопило, а ответа из Москвы не было. В ожидании Сергей узнал, что авиационная специализация намечается в Киевском политехническом институте на механическом факультете. В ОАВУКе Королеву дали командировку и рекомендации. В октябре в Одессу пришло письмо из Киева, адресованное Валентину Божко.

«Валя… Валя… Самый близкий друг. Гроза всех одесских хулиганов, прославленный своим ударом левой. Политик и философ, «революционер стройшколы» и прораб Одессы. Поверенный всех моих дел и мечтаний. Ты один поверил, что когда-нибудь я взлечу высоко-высоко. Я уже сделал шаг к этому. Вот теперь я студент КПИ. И профессор Длонэ читает лекцию «Ограниченность и бесконечность Вселенной». Если она бесконечна — бесконечны и открытия в ней! Помнишь наши разговоры в Одессе, Валя?..»

А вскоре пришло уведомление из Москвы, в котором сообщалось, что командование военной авиации ничего не имеет против зачисления С. П. Королева в Академию имени Н. Е. Жуковского. Но оно опоздало.

Киевский отрезок его биографии может показаться скуповатым на события занимательные. Изо дня в день учеба, а поскольку отчим и мать не могли оказать ему достаточную материальную помощь, Сергею самому приходилось зарабатывать деньги. Матери он писал: «Встаю рано утром, часов в пять, и бегу в редакцию, забираю газеты, а потом бегу на Соломенку, разношу. Вот так зарабатываю восемь карбованцев. И думаю даже снять угол…» Он научился сапожничать и сам чинил свои ботинки, помогал крыть крыши черепицей, был грузчиком, не гнушался никакой работы, чтобы накопить денег на книги и материалы для постройки задуманного планера.

Он не попадал в беду — и не выкарабкивался из нее. Не совершал крупных ошибок — и не бил себя кулаком в грудь в раскаянии. Любимая заповедь его: «Не хватайся за все, но все успевай». Как все это совместить с порывом, романтикой и энтузиазмом лозунга того времени: «Крепче крепите воздушную снасть, крепче крепите Советскую власть»? Он совмещал. Его приняли в группу таких же, как и он, одержимых небом, которые строили планеры «КПИР-4», «КПИР-4-бис», «КПИР-3». Один из них Королев взялся испытать. И полетел. Только завершился этот полет падением, ушибами, поломкой планера и потерей подаренных отчимом наручных часов.

Планер быстро отремонтировали, ссадины и синяки вскоре зажили, без часов тоже можно было прожить, а вот как прожить без любимого дела, когда все вдруг застопорилось?

Летом 1925 года судьба уготовила еще одно испытание Сергею. Белые брезентовые башмаки обещали «дотянуть» в лучшем случае до осени. А что потом? До печального «потом» дело не дошло. Совершенно неожиданно ему предложили поработать статистом на киносъемках «Трипольской трагедии».

— Артистом? — переспросил удивленный Сергей.

— Нет, статистом, — пояснил тот, кто набирал «солдат» для съемок фильма.

Съемки шли в Триполье, в тех самых местах, где в 1919-м молодые командиры сражались с бандами за Советскую власть на Украине, многие из них погибли от пуль атамана Зеленого, были изувечены, порублены шашками залетных банд. Королев поднимался в атаки, ползал, стрелял, вступал в рукопашную, изображал плывущий по реке труп, совершал головокружительные прыжки с обрыва в Днепр…

Во время съемок он забывал об условности происходящего и настолько входил в роль, что другие статисты жаловались режиссеру: «Королев может и вправду убить или заколоть штыком!» Снимавший фильм некий Анощенко приметил красивого, стройного и ловкого юношу, который выделялся темпераментом и старанием. «Из этого может получиться неплохой актер на характерные роли», — говорил он своим помощникам. Однажды предложил Королеву перейти в труппу. Сергей отказался. На ботинки заработал, и хватит.

Пришел сентябрь, а вслед за ним и октябрь. На приостывшую за ночь землю медленно ложилась бронзовая листва. Тихо в утренние часы на улицах еще не проснувшегося города. Сергей слышит, как каблуки новых ботинок стучат по брусчатке Крещатика. Работа, учеба, работа, учеба… Допоздна в общежитии решал головоломные задачи, чуть свет торопился за газетами. Зимой — лекции в нетопленых аудиториях. Холодно, профессор в шапке, пальто, перчатках. Руки мерзнут, писать невозможно, остается лишь слушать. А голова тяжелая-тяжелая. Закрыть бы глаза, заснуть на полчасика. Но нельзя. В мозгу пульсирует упрямая мысль: понять, вникнуть, запомнить.

Иногда отвлекался, размышлял о жизни, о задуманных конструкциях. Выходило, что о механическом соединении подготовленного материала и мечтать нельзя. Поиск простейших вариантов нередко заводит в русло повторений уже известного. Надо из разнородных первоэлементов сотворить нечто ранее небывалое. Тогда уйдешь вперед. Так, собственно, происходит и в самой жизни: каждое новое поколение осваивает мудрость отцов, но постигает не тысячи личных правд, а какую-то общую для всех этих предшественников истину. А в чем эта истина? Для каждого наступает момент, когда он вдруг оказывается один и останавливается в нерешительности перед неведомой чертой. Чтобы шагнуть за нее, надо хорошенько подумать, все взвесить. Тут нужны свой собственный разум, своя воля, свое конструкторское видение. За этой-то чертой и начинается самое трудное в человеческой биографии.

Жить без тайны и трудно, и легко. Сам он не думал об этом, но заветное устремление, таившееся в сердце, не могло быть только внутри, для себя. Оно наполняло его душу, тревожило, будоражило, звало. Все эти годы он ходил по земле, как по туго натянутому канату: надо быть похожим на остальных, но не настолько, чтобы они не видели никаких различий, и надо отличаться от других, но не настолько, чтобы выглядеть белой вороной.

А может быть, в этом и была его тайна? Уже тогда он мечтал построить такой летательный аппарат, каких еще не было: ни в жизни, ни в книжных проектах.

После лекций — мастерские, споры о «жесткой стабилизации», «аэродинамике тонкого крыла», «переменных нагрузках»… Взбудораженные парни среди листов фанеры, мотков проволоки, рулонов перкали, нервюр и лонжеронов, все знающие «теоретики», мастера «золотые руки». У каждого свои доводы, свои взгляды, но одни легко сдают свои позиции, другие отстаивают их до хрипоты.

Самостоятельность пришла к Сергею Королеву раньше, чем к кому-либо из его сокурсников. Самостоятельность в решениях, суждениях, в поведении. Некоторая резкость и прямолинейность вызывали иногда недоумение товарищей: «Что тебе, больше всех надо? На рожон лезешь». А он всегда рассчитывал на самого себя и твердил: «Я все просчитал. Да, он будет летать, но летать плохо. Зачем мы строим то, что привычно?» Ему возражали: «Честолюбив ты, Сергей». Он не отступал: «Честолюбие — тоже мотив. Почему бы и нет, кто же не хочет славы?»

В 1926 году его родители переехали в Москву. В первом же письме Мария Николаевна написала сыну, что в Московском высшем техническом училище есть авиационное отделение и лекции там читают профессора А. Н. Туполев, В. П. Ветчинкин, Б. Н. Юрьев, Б. С. Стечкин, другие корифеи авиационной науки. Королев озадачился: это то, чего ему хотелось, то, что необходимо уже сейчас. Размышлял недолго: если добиться перевода, никакой потери не будет. Так и порешил. Заявление с просьбой о переводе встретили с пониманием. Вскоре его зачислили на 3-й курс МВТУ. И вновь «машина времени» набирает свои обороты, он занимается в лабораториях, по-прежнему увлекается планеризмом и при первой же возможности мчится в Горки Ленинские, в планёрный клуб. Летал на планёрах, помогал другим осваивать парящие полеты, его уважали и ценили, назначили заместителем начальника планёрной школы.

Он мечтал стать участником Всесоюзных планёрных соревнований в Крыму. И стал им. Впервые в знаменитый Коктебель Сергей Королев приехал осенью 1927 года. Летом 1928 года снова был учлетом, пробовал управлять планёрами «Кик» и «Дракон», затем вместе с С. Н. Люшиным задумал построить свой — «Коктебель».

Оба они — Королев и Люшин — учились в МВТУ, были страстными планеристами, своему детищу отдавали не только свободное время, но и всю скудную студенческую стипендию. Ее не хватало, потому и добавляли все, что удавалось заработать. Споры, несогласия, переделки, стремление сделать все так, чтобы было верно, прочно и минимального веса, и конечно же — скрытая надежда: чутье не подведет. Увы, все обернулось иным. Представленный на «обозрение» планёр вызвал разноречивые мнения конструкторов и членов технического комитета. Были скептики, которые заявляли: «Не взлетит», были сомневающиеся: «Тяжеловат». Тщательные и придирчивые осмотры, проверка центровки, правильности расчетов. После долгих сомнений был назначен официальный пилот-испытатель. Им вызвался стать Константин Константинович Арцеулов, опытнейший летчик, чье мнение ценилось очень высоко.

…Выжженные солнцем пологие склоны гор, синее небо, свежий ветерок со стороны моря, вереница планёров, привезенных на лошадях с товарной станции Феодосии, палатки и загорелые люди, говорящие на своем, понятном только им жаргоне: «растяжки», «на хвосте», «натягивай», «клюет», «заноси», «сдельная нагрузка», «амортизаторы»…

Королев, взволнованный и озабоченный, подошел к Арцеулову и сказал:

— Спасибо вам!

— За что? — с удивлением поднял глаза Константин Константинович. — Полета ведь еще не было.

— Надеюсь, что будет. — Голос Королева чуть дрогнул. — Надеюсь.

— Надеяться надо всегда. И верить!

— За то, что вы поверили в нас, я и говорю спасибо. — Королев держал голову высоко, широкие плечи облегала полотняная рубаха с расстегнутым воротом, руки в царапинах и ссадинах.

— Да, поверил…

Арцеулов занял место в кабине и поправил ремни.

Королев напрягся. Ему бы сесть в кабину, и самому…

— На амортизаторе! — командует Арцеулов после минутной задержки.

— Готовы! — звучит в ответ.

И наконец долгожданное: «Пускай!»

Арцеулов опроверг пророчества скептиков. Да и журнал «Вестник Воздушного Флота» высоко отозвался о планёре «Коктебель»:

«Планер выделяется прекрасными аэродинамическими качествами. Несмотря на значительно большую, чем у всех других планеров, удельную нагрузку, он летал нисколько не хуже своих более легких конкурентов. Обладая большой горизонтальной скоростью и естественной устойчивостью, планёр весьма послушен в управлении…»

20 октября на «Коктебеле» Арцеулов установил рекорд дальности полета, пройдя по сложному маршруту, который ранее никому не удавалось преодолеть.

Осенью 1929 года довелось летать на планере собственной конструкции, построенном к тому же своими руками, и Сергею Королеву. В один из дней 22-летний планерист совершил выдающийся по продолжительности полет — свыше четырех часов. Приземлился и не поверил: «Неужто целых четыре? Я там не смотрел на часы, но время пролетело незаметно. Наверное, можно в следующий раз и прибавить».

Говорят: строительство самого огромного сооружения начинается с первой лопаты земли, вынутой под фундамент. Путь к созданию космических ракет и кораблей начинался с маленького летательного аппарата, придуманного талантливым инженером и собранного, склеенного умелыми руками мастерового человека. Без таланта и мастерства дело не пойдет. Созданный Королевым планер «Красная звезда» был первым в мире аппаратом, специально спроектированным для выполнения фигур высшего пилотажа, и действительно впервые обеспечил их выполнение в свободном парящем полете. Его авиетка СК-4 имела рекордные для легкого самолета весовые показатели. Планер СК-6 стал первым планером, целиком построенным из нового тогда сплава «электрона». А двухместный СК-9 отличался повышенной прочностью конструкции и предназначался для особых экспериментальных исследований.

Задумывать, рассчитывать и строить летательные аппараты стало смыслом жизни Королева. Это занимало большую часть времени каждого рабочего или свободного дня. Тех и других было мало, и в каждом только двадцать четыре часа. И часть времени надо отдать книгам. «Аэродинамический расчет планера», «Постройка и ремонт планера», «Динамика полета», «Конструкция самолета»… А еще завораживает своими «Алыми парусами» Грин. Читаешь его и попадаешь в иной мир. Разве можно вытеснить из сердца любовь и мечту? Сергею Королеву казалось, что Ассоль, капитан Грэй, Дези и Дюк живут рядом с ним, а потому и строки замечательного писателя часто приходили на память:

Он работает в опытном отделе ОПО-3, созданном на базе конструкторского бюро инженера Д. П. Григоровича; затем в Московском опытном самолетостроительном Всесоюзном авиаобъединении, где под руководством французского авиаконструктора Н. Э. Ришара разрабатывает торпедоносец открытого моря ТОМ-1. В начале 1930 года его переводят в Центральное конструкторское бюро (ЦКБ) начальником бригады моторного оборудования, несколько позже — в ЦАГИ, старшим инженером, где он занимается проблемами, связанными с летными испытаниями самолетов…

Работать Королев начал, будучи еще студентом МВТУ. Праздничная приподнятость зачетных сессий, шум заводских цехов, влажный аромат аэродинамического поля, мелодичный звон раздольной степи, где не смолкают моторы, стремительный полет, пьянящий запах неба и придирки испытателей. Во всем этом будто купался Сергей Королев.

Дипломный проект легкого самолета, рассчитанного на достижение рекордной дальности полета, он делал под руководством знаменитого Туполева. Потом Андрей Николаевич скажет о Королеве:

«…Королев был из числа самых „легких“ дипломников: я сразу увидел, что он хочет, достаточно было лишь слегка помогать ему, чуть-чуть подравнять. Я быстро убедился, что этот человек умеет смотреть в корень. Уже тогда у меня сложилось прекрасное впечатление о нем как о личности и как о талантливом конструкторе. Я сказал бы, что он был человеком, беспредельно преданным своему делу, своим замыслам».

…Самолет СК-4, построенный на авиационном заводе № 28 и доведенный в маленькой мастерской Королева, разместившейся в старой церкви за Боткинской больницей, был готов к испытаниям. Бабье лето закончилось внезапно. Проливные холодные дожди заставили перенести первый полет. По утрам надвигались тяжелые тучи, ползли холодные туманы, в несколько дней поблекли краски природы Подмосковья. Сергей наблюдал, как синица-большак скачет по мокрой плоскости и постукивает по ней своим острым клювом. «Пинь-пинь та-ра-пинь», — бравурно звучит птичий голос. Лес наполнен прозрачной музыкой, а летной погоды все нет.

— Обидно, — грустил Королев.

— Обидно, — соглашался летчик Дмитрий Кошиц, который готовился совершить первый полет.

— А может, рискнем? — Глаза Сергея загорались. Он должен был лететь в качестве пассажира.

Кошиц посмотрел на угрюмое серое небо и покачал головой:

— Нет, сейчас снова польет. Давай подождем…

Дождь то сеял минут двадцать-тридцать, то переставал на час-полтора и припускался вновь. Вода струями стекала с крыльев, и они блестели, словно стеклянные. «Только бы „Вальтер“ не залило», — подумал Сергей о стареньком, отремонтированном им моторе.

В тот день они все-таки опробовали СК-4. Самолет был послушным, на рули реагировал с небольшим запозданием, но высоту держал хорошо. А вот посадка получилась жесткой.

— Черт меня побери, шасси подломил, — расстроился Кошиц. — Без серьезного ремонта не обойтись…

— Не грусти, — успокоил Королев. — Главное, что в небе все было нормально.

И тут же придумал бесхитростное четверостишие:

Кошиц отмахнулся:

— Не до шуток, Сергей. Давай лучше посмотрим, что надо делать.

— Дело здесь пустяк. — Королев сидел у сломанного шасси и прикидывал, сколько времени уйдет на ремонт. — Стендаль писал: «Чтобы двигаться вперед, необходимо испытывать сопротивление», — сказал, поднимаясь. — Одолеем!..

Но сам Королев не смог довести машину из-за болезни. Брюшной тиф, тяжелое осложнение, операция… Испытания самолета продолжили летчик И. А. Ситников и инженер П. В. Флеров.

Небо и звезды всегда влекли человека. Всегда были люди, которые мечтали о заоблачных полетах, мечтали покорить пространство и время, и одним из таких людей был К. Э. Циолковский. Он-то и всколыхнул воображение Королева, заставил терзаться новыми замыслами и планами. «За эрой аэропланов винтовых должна следовать эра аэропланов реактивных или аэропланов стратосферы», — утверждал Циолковский. Смелые идеи учителя физики из Калуги увлекли начинающего авиаконструктора. И уже в начале 30-х годов весь свой талант, кипучую энергию и знания Сергей Королев направляет на создание ракетоплана.

Первая мысль — установить реактивную двигательную установку на планере. Но как ни велико было тогда желание молодого инженера поставит реактивный мотор на «Коктебель» или «Красную звезду», оно было невыполнимо. И даже авиетка СК-4 не позволяла осуществить задуманное. Расчеты показывали, что установка двигателя сместит центр тяжести летательного аппарата настолько, что он потеряет устойчивость. А главное, в ту пору нужного реактивного двигателя еще не существовало.

Другой бы на его месте отступился. Но не таков был Сергей. Он начал активно искать специалистов, которые могли бы взяться за решение этой проблемы. Поиск вывел его на Фридриха Артуровича Цандера, работавшего в ЦИАМе и экспериментировавшего с реактивным двигателем. Маленький ОР-1 с тягой всего 150 граммов виделся Сергею в перспективе мощным и сильным мотором, который сможет «толкать» и планёр, и самолет.

Каждое изобретение — это разгаданный секрет техники. Здесь секрет был в скорости истечения, форме выходного сопла, компонентах топлива и устройстве их смешивания. Но главное — увеличить мощность такого мотора при сохранении малого веса. Цандер мечтал создать ракетный двигатель для самолета, но у него не было заинтересованного заказчика. Королев верил в перспективность замыслов Цандера, но не имел возможности поддержать его делом, а попросту — деньгами. Надо было смотреть далеко вперед и быть великими энтузиастами, чтобы взять на себя крайне сложную и совсем не популярную тогда задачу — проложить «реактивному летанию» путь в небо. Королев и Цандер оказались именно такими одержимыми, которые смогли сплотить вокруг себя талантливую молодежь. С помощью добровольного патриотического общества Осоавиахима они организовали группу изучения реактивного движения — легендарный ГИРД (шутливая расшифровка — группа инженеров, работающих даром). Шел сентябрь 1931 года…

Содружество это стало плодотворным. Цандер внешне не производил впечатления могучей натуры, но это была личность, сильная своими убеждениями, и столкнуть его с пути, который он считал единственно верным, было невозможно. Характер Королева в чем-то совпадал с цандеровским, но он еще обладал и таким уникальным качеством, как умение тонко чувствовать наиболее перспективные в данное время направления исследований и разработок и быстро переходить на них. Он умел внушать своим соратником веру в неизбежность успеха и подкидывать спасительные идеи в тот самый момент, когда дело, казалось бы, зашло в тупик.

— У любой, самой сложной, самой изощренной конструкции, — говорил Королев, — всегда имеется свое слабое место, своя ахиллесова пята. Часто это весьма скромная деталь, которая при работе подвергается наибольшим нагрузкам — тепловым или механическим. Если же она, не выдержав такого рода воздействия, ломается, выходит из строя и весь механизм, вся машина. Естественно, конструкторы, имея в виду это обстоятельство, всегда обращают внимание на подобные узлы, стараются как можно лучше укрепить «слабое место». Увы, не всегда это удается…

В печати стали появляться сообщения о зарубежных опытах по использованию ракетного порохового двигателя на моделях самолетов. В 1930 и 1931 годах пробные полеты с использованием пороховых ракет были проведены в Германии и Италии. Тогда же испытывались пороховые ускорители на тяжелом бомбардировщике ТБ-1 в Ленинграде. Конструктор В. И. Дудаков создал двигатель, работавший на жидком кислороде и бензине. Он развил тягу в 20 килограммов. Многое обещал после доработки и двигатель Цандера ОР-2. Королев торопил гирдовцев. Ему удалось заключить договор на постройку ракетоплана, получившего обозначение РП-1, и он с головой ушел в этот замысел.

Идея создания ракетного планёра объединила не только Королева и Цандера, но и многих других ученых и изобретателей. Ее горячо поддержали Б. И. Черановский. Ю. А. Победоносцев, М. К. Тихонравов, Е. С. Щетинков, А. И. Полярный, Н. И. Ефремов… Замысел заинтересовал и руководство Осоавиахима. Под лабораторию энтузиастам был отдан подвал дома № 19 по Садово-Спасской улице в Москве. За его каменными стенами и начал свою деятельность ГИРД.

3 марта 1932 года Королев делает доклад о перспективах ГИРДа на заседании Реввоенсовета Республики в присутствии начальников управлений РККА и руководителей ленинградской Газодинамической лаборатории (ГДЛ). Председательствовал на этом совещании заместитель наркома обороны маршал М. Н. Тухачевский.

Летом того же года гирдовцы написали письмо Циолковскому. В нем говорилось о работах и проектах московских энтузиастов и отмечалось, что в коллективе «работает много высококвалифицированных инженеров, но лучшим из лучших является председатель Техсовета инженер Королев С. П.».

Идей было много, на первый взгляд, сумасбродных и фантастических: штурм стратосферы, полеты к Луне и Марсу, плавание по просторам Вселенной. Но уже тогда Королев понимал, что одних мечтаний мало, нужны широкие и целенаправленные шаги. «Будут испытания, будут взрывы, будет опасная работа… Но она нужна», — убеждал он своих товарищей. И они трудились, утратив зачастую представление о дне и ночи. Многие оставались в подвале на Садовой сутками, подремав лишь час-другой за чертежными столами или верстаками.

В ГИРДе было несколько бригад. Одну из них возглавлял Михаил Клавдиевич Тихонравов. Вместе с ним работали инженеры, как их называли, «широкого профиля». Эта бригада первой разработала проект и построила ракету, получившую обозначение «09». Автором проекта был Тихонравов, человек эрудированный, с отличной физико-математической подготовкой, умеющий анализировать сложные инженерные задачи. Именно к нему обращались, когда требовалось «взять на зуб идею», просчитать и математически обосновать реальную схему.

Двигатель для «девятки» был создан этой же бригадой. Работал он на жидком кислороде (окислитель) и сгущенном бензине (горючее). Эту пастообразную массу привез из Баку Н. И. Ефремов. «Паста», компактная и близкая по свойствам к жидкому бензину, оказалась весьма удобной. Сложнее было с жидким кислородом. Он доставлял бригаде немало хлопот: малейшая утечка, соприкосновение с машинным маслом или тавотом и — взрыв.

Прежде чем провести первый пуск, запланировали огненные испытания двигателя. Их было пятьдесят, не все в равной мере удачные: жидкий кислород замораживал краны и затруднял подачу окислителя, не ладилось с зажиганием, «гуляла» тяга. При одном из «прогонов» удалось получить лишь 28 килограммов, при другом тяга возросла до 38. Прирост дало повышение давления в камере на три атмосферы. Просчитали прочность конструкции и решили впредь работать при еще больших давлениях. Зажигание переделали «на свечу», как в авиационных моторах.

И снова пробы, жаркие споры по результатам испытаний, поиск усовершенствований. Подняв давление в камере до 13 атмосфер, удалось получить тягу в 53 килограмма. И снова были взрывы, другие неприятности, но время приближало главное событие — первый пуск ракеты. Его ждали с особым нетерпением, в котором надежды и тревоги не заслоняли решимости до конца бороться за свою идею. А бороться приходилось и с собой, и с «девяткой», которая проявляла свою строптивость.

— Будем пускать? — подвел итог работ по доводке камеры и сопла Королев и обвел всех вопрошающим взглядом.

— В ответ — молчание.

— Стало быть, никто не возражает, нет и особого мнения, — закончил Королев и назначил день испытаний на 11 августа.

— То был 1933 год.

С самого утра на 17-м участке научно-испытательного инженерно-технического полигона в Нахабино, под Москвой, собрались многие гирдовцы. Тихая, затаенная в густых лесах поляна, вдали от жилья и людей, позволяла спокойно и без особого риска проводить огневые испытания двигателей и запускать ракеты.

В тот день у пускового станка работы вели С. П. Королев, Ю. А. Победоносцев, Н. И. Ефремов, Л. К. Корнеев. Все они представляли разные бригады, но знали «девятку» отлично. Когда завершились последние проверочные операции, обнаружились неполадки в системе зажигания. 11 августа пуск не состоялся.

— Когда будем повторять? — спросил Ефремов.

— Может быть, завтра? — неуверенно предложил кто-то.

— Не успеем, — усомнился Королев. — Давайте перенесем на тринадцатое. Число, конечно, не самое лучшее, вернее сказать, хуже быть не может, но что поделаешь? Кто-то должен ломать предрассудки…

Тринадцатое оказалось роковым. В тот день лил холодный дождь, было сумрачно, но не погода стала причиной срыва. Запуск не состоялся из-за прогорания камеры и воспламенения обшивки. И снова — перенос. На день, на два, на три? Кто знал…

Наступило 17 августа. Небольшой грузовичок, попетляв по Москве, выскочил на загородное шоссе и покатил в сторону Нахабина. В кузове, укутанная от толчков и ударов, бережно придерживаемая руками, лежала блестящая металлическая «сигара», легкая и хрупкая.

Первая отечественная жидкостная ракета — она была и первой в мире на гибридном топливе — не выглядела уж очень внушительно. Длина «девятки» 2,4 метра, диаметр 0,18, стартовая масса 19 килограммов, на долю топлива приходилось 5, масса полезного груза — парашют и приборы — всего 6,2 килограмма. Корпус ракеты изготовлен из алюминиевых сплавов, в нижней части крепились четыре стабилизатора. Во внутренней части находился кислородный бак. Между ним и камерой двигателя устанавливался пусковой кран с ручным приводом для включения. Скромные характеристики. Но ведь это была первая ракета!

Осторожно перенесли «сигару» из грузовика к пусковому приспособлению и водворили ее на место. Началось «священнодействие», или, как теперь говорят, предстартовая подготовка. На полигоне собрались лишь непосредственные участники пуска. Не было Тихонравова. Его незадолго до основного испытания отправили в отпуск. На этом настояли врачи. Не было и Цандера — творца двигателя. Он умер 23 марта в Кисловодске.

Королев приказал всем занять заранее намеченные места безопасности. Сам он следил за давлением в кислородном баке по маленькому манометру, установленному в верхней части корпуса ракеты. Здесь же на полигоне работали Н. И. Ефремов, Л. К. Корнеев, Е. М. Матысик…

Давление медленно увеличивалось: 10, 11, 12, 13 атмосфер. Когда стрелка показала 13,5, начал стравливать редукционный клапан. Помехой всему стал ледяной нарост, мешающий плотному прилеганию «тарелочки» к пропускному отверстию. Все понимали, что справиться с «проклятым» клапаном вот сейчас, когда до пуска остаются считанные минуты, вряд ли удастся.

— Как быть? — Вопрос Королеву, который все видит и уже готов поджечь бикфордов шнур.

Начальник ГИРДа не спешит с ответом, обдумывает создавшееся положение.

— Надо пускать, — предлагает Ефремов. — Пусть ракета не достигнет расчетной высоты, но полет состоится, и мы получим ответ на многие вопросы.

Стрелка секундомера отсчитывает время. Все напряженно ждут. Бензина осталось только на один пуск. Королев не спешит с решением. Пренебрегать «мелочами» не в его характере. Он не скрывает досады, засыпает всех вопросами, которые, в общем-то, ему ясны, и наконец бросает:

— Внимание! Будем пускать!..

Пройдет пять дней, и работающие в подвале на Садово-Спасской будут толпиться у стенной газеты, посвященной тому августовскому событию. На большом листе под крупным заголовком «Ракета» № 8 во всю ширину ватмана были начертаны слова: «Советские ракеты победят пространство!» Открывала специальный выпуск стенгазеты ГИРДа заметка инженера С. П. Королева:

«Первая советская ракета на жидком топливе пущена. День 17 августа, несомненно, является знаменательным днем в жизни ГИРД, и начиная с этого момента советские ракеты должны летать над Союзом Республик. Коллектив ГИРД должен приложить все усилия для того, чтобы еще в этом году были достигнуты расчетные данные ракеты и она была сдана на эксплуатацию в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. В частности, особое внимание надо обратить на качество работы на полигоне… Необходимо также возможно скорее освоить и выпустить в воздух другие типы ракет, чтобы всесторонне изучить и в достаточной степени овладеть техникой ракетного дела.

Советские ракеты должны победить пространство!»

А как же все это происходило тогда, 17 августа?

Николай Иванович Ефремов еще раз бросил взгляд на манометр. Стрелка по-прежнему показывала чуть больше 13 атмосфер. Он подал знак Королеву. Тот кивнул:

— Как клапан?

— Держит, — ответил Ефремов.

Королев чиркнул спичкой и поджег бикфордов шнур. Все знали, что теперь осталась минута. Всего одна! Пускающие заторопились в блиндаж, чтобы оттуда управлять пуском.

Тишину нарушает команда:

— Есть контакт!

Ефремов дернул за шнур, которым открывался кран. Зинаида Круглова что есть сил закрутила ручку магнето.

«Девятка» окуталась дымом, сверкнула пламенным хвостом и устремилась вверх. Начался отсчет времени полета: секунда, вторая, третья…

Вот как запомнился этот старт гирдовцам.

Б. Шедко, токарь и фотограф:

У меня было задание заснять ракету во время полета… Нам крикнули, чтобы мы приготовились. С ревом и конусным пламенем ракета вышла из станка и поднялась в воздух. Вышла она медленно, а затем сразу взяла большую скорость и поднялась вверх метров на четыреста, не меньше. В этот момент у нас у всех было такое настроение, что все мы были готовы от радости кричать. Я буквально обалдел и вместо ракеты снял один лес.

О. Паровина, чертежница:

Наша ракета (именно так называли ее все гирдовцы. — М. Р.) гордо и абсолютно вертикально с нарастающей скоростью врезается в голубое небо… Полет длится 18 секунд, но эти секунды казались часами.

Сохранилась фотография, на которой запечатлена ракета, лежащая на земле, а рядом — «стартовая команда» во главе с Королевым. Лица возбужденные, улыбающиеся. Не позируют — просто радуются тому, что получилось.

Нахлынувшее возбуждение прервал руководитель испытаний:

— Продолжим работу. Надо составить акт.

И Королев стал диктовать:

— «Мы, нижеподписавшиеся, комиссия завода ГИРД по выпуску в воздух опытного экземпляра ракеты 09 в составе: начальника ГИРД старшего инженера Королева, старшего инженера бригады № 2 Ефремова, начальника бригады № 1 старшего слесаря производственной бригады Матышка сего 17 августа, осмотрев объект и приспособление к нему, постановили выпустить его в воздух.

Старт состоялся на станции № 17 инженерного полигона Нахабино 17 августа в 19 час. 00 мин.

Вес объекта примерно 18 кг.

Вес топлива — твердый бензин — 1 кг.

Кислород — 3,45 кг.

Давление в кислородном баке — 13 атм.

Продолжительность взлета от момента запуска до момента падения — 18 секунд.

Высота вертикального подъема на глаз — 400 м.

Взлет произошел медленно, на максимальной высоте ракета прошла по горизонтали и затем по отлогой траектории пошла в соседний лес. Во все время полета происходила работа двигателя. При падении на землю была смята оболочка, сломан соединительный кран. Перемена вертикального взлета на горизонтальный и затем поворот к земле произошел вследствие пробивания газов (прогар) у фланца, вследствие чего появилось боковое усилие, которое и завалило ракету…

Составлен в 1 экземпляре и подписан на ст. Нахабино 17 августа 1933 г. в 20 час. 10 мин.».

Технический совет ГИРДа, обсудив результаты первого пуска, сделал вывод: «Ракета устойчива. Отремонтировать для дальнейших испытаний». Впоследствии было запущено еще шесть ракет «09». Они достигли расчетной высоты — 1,5 километра.

…Космос еще не был заботой дня. До эры спутников оставалось почти четверть века. Но те, кого шутливо называли «группа инженеров, работающих даром», не хотели ждать. 25 ноября взмыла ввысь новая ракета «ГИРД-Х».

В Нахабине, откуда стартовали первенцы наших жидкостных ракет, стоит гранитный обелиск, на котором — контур взлетающей ракеты и надпись:

«На этом месте в 1933 году были запущены первые советские ракеты «09» и «ГИРД-Х».

Королев С. П.

Цандер Ф. А.

Тихонравов М. К.».

Циолковский пробудил интерес к ракетным полетам и межпланетным путешествиям у многих инженеров того времени. Работы по жидкостной ракетной технике велись в Ленинграде в Газодинамической лаборатории. Здесь сложился дружный коллектив энтузиастов ракетного дела, в который входили В. А. Артемьев, Б. С. Петропавловский, Г. Э. Лангемак, И. Т. Клейменов, В. П. Глушко и другие. Успешная работа двух ведущих групп — ГИРД и ГДЛ послужила основанием для организации в Москве первого в мире Реактивного научно-исследовательского института — РНИИ (Приказ Реввоенсовета от 21 сентября 1933 года). Начальником новой организации был назначен Иван Терентьевич Клейменов, его заместителем по науке — Сергей Павлович Королев.

Программа РНИИ широко охватывала ракетную и реактивную тематику. В институте разрабатывались и создавались азотнокислотные и кислородные ЖРД, баллистические и крылатые ракеты, ракетная артиллерия, прямоточные воздушнореактивные двигатели. Сначала руководство РНИИ не разделяло мнения Королева о необходимости включить в планы работ создание ракетопланов, считая это преждевременным. Но в РНИИ Королеву важна была сама возможность активизировать исследовательские и проектно-конструкторские работы по ракетной технике. В первое время он сосредоточил свои усилия на решении проблемы создания автоматически управляемых крылатых ракет, а проблему ракетоплана продолжал исследовать теоретически.

В 1934 году Королев пишет книгу «Ракетный полет в стратосфере», в которой подытоживает опыт работы ГИРДа и излагает те основные принципы конструирования ракетной техники, на которые опирается все ее дальнейшее развитие в нашей стране. Получив от автора эту книгу, К. Э. Циолковский высоко оценил ее как «разумную, содержательную и полезную».

Участие в огневых испытаниях двигательной установки с индексом «13» крылатой ракеты «06», выступление с докладами на Всесоюзной конференции по изучению стратосферы, защита проекта планерлета СК-7, кипучая организаторская и пропагандистская деятельность занимают все время Королева. Он сумел обратить в свою веру и руководство РНИИ.

Штурм стратосферы в те годы был одним из направлений освоения самых передовых рубежей научно-технического прогресса и пользовался в стране огромной популярностью. С. П. Королева активно поддерживали К. Э. Циолковский, академик С. И. Вавилов, писатель Я. И. Перельман, многие молодежные организации Осоавиахима. Это и использовал он, организовав в марте 1935 года с помощью авиационного отделения Всесоюзного научно-технического общества (Авиавнито), уже при поддержке руководства РНИИ, Всесоюзную конференцию по применению реактивных летательных аппаратов к освоению стратосферы.

Внимание собравшихся привлек доклад Королева «Крылатая ракета для полета человека», в котором он подробно рассмотрел возможности применения реактивных двигателей разного типа на ракетопланах различных схем. Сергею Павловичу задавали много вопросов, скептики вступали в жестокие споры, упрекали его в фантазерстве, торопливости, спрашивали, кто будет реализовывать все эти замыслы. Он отвечал: «Ракеты должны быть делом всей нашей общественности».

В мае 1935 года его назначают руководителем сектора крылатых ракет в РНИИ, а в феврале 1936 года в Реактивном институте был создан специальный отдел ракетных летательных аппаратов во главе с Королевым — с секторами: крылатых ракет, баллистических ракет, систем автоматического управления и ракетопланов. Работы по их проектированию были наконец включены в план института.

Мария Николаевна старалась поддержать сына. В письмах к нему она писала:

«Сын мой, родной!

Сколько взлетов ввысь человеческого духа, сколько счастливых моментов обожествления своего «я» в достижениях ума. В этом радость, счастье жизни. Пережить их не каждому дано. И если тебя отметила природа, будь счастлив, любимый, да хранит тебя судьба и моя вечная мысль, витающая вокруг тебя, где бы ты ни был… Я верю в твои творческие силы и в твою нравственную чистоту и верю в то, что судьба тебя хранит. Хотя мое бедное сердце всегда сжимается при мысли об испытаниях машин, вот теперь предстоящий полет туда, в бескрайность, бесконечность, но я верю в твою счастливую звезду. Я вижу, как ты горишь мыслью, как эта машина захватывает тебя всего. Ты лелеешь ее и ждешь ее окончания. Ты ею горд. И я горда, и я гоню страх, и я лечу душой с тобой вперед, ввысь. И пусть маленькая Наташа получила бы от тебя в дар при рождении этот порыв к творчеству и высшему счастью.

26 ноября 1937 г.».

— Сережа упорен, упрям, если хотите, — рассказывала Мария Николаевна уже потом, когда сын стал Главным конструктором и удостоился многих высших наград. — Матери неудобно говорить: «Мой сын талантлив». Да и не будет таланта никогда, если нет упорства. Сережа обычный: и в детстве был таким, и сейчас. Покопаться бы в памяти, и можно вспомнить что-нибудь этакое. Но нет, к чему лукавить. Рос, как и многие в те годы, без особой нужды и особого достатка. Кусок хлеба был, а что к этому куску? И все равно улыбчивый, озорной. И шалил, и нагоняй получал. Только вот часто по ночам снились мне не по-детски серьезные глаза сына. И сейчас снятся… Вы говорите «талант»? Я иначе скажу: «Он одержимый». Да, да, одержимый… Это какая-то самозабвенная работа. У него всегда горят глаза. Он не идет, а несется. Всегда ли он обедает в положенный час или что-то на ходу проглатывает в буфете? Спал ли когда-нибудь вдоволь? Одержимость — это, наверное, прекрасно, это — личное счастье и всенародное достояние… Сережа из тех, кто всегда жаждет трудных дел. Не в смысле тяжелых, нет — интересных, еще никем не опробованных. Я ему часто говорила, предупреждала: «Торопишься, сынок, рискуешь», а он отвечал: «Зато не паразитирую». Что ответишь на такое?..