Сергей Павлович Королев

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

Летом на датский остров Бернхольм в Балтийском море, расположенный на полпути между Германией и Швецией, упала таинственная болванка длиной четыре метра. Ее головная часть была заполнена бетоном, на хвосте стоял номерной знак «V-63». Обнаруживший болванку датский морской офицер сделал ее эскиз, который направил начальнику разведки ВМФ Дании. Вскоре эскиз был переправлен в Лондон.

К этому времени отдел научно-технической разведки Британии имел на руках еще два донесения. Первое — из Берлина. В нем сообщалось, что в Пенемюнде проводятся испытания ракеты и беспилотного самолета. Второе донесение поступило от агента из Франции, который называл остров Узедом местом базирования «лабораторий и научных учреждений военного назначения». «Самолеты, несущие управляемые снаряды, остаются вне досягаемости зенитной артиллерии», — сообщал агент. Намеки Гитлера на «стратосферную бомбу», восторги Геббельса относительно нового секретного оружия вермахта — «оружия возмездия» — обретали конкретный смысл. К тому же шифровки, полученные из Бельгии и Северной Франции, содержали данные о местах размещения пусковых установок для какого-то нового оружия.

Английское военное ведомство не на шутку встревожилось. Было принято решение продолжать тщательное наблюдение за этим участком французского побережья. Анализ аэрофотоснимков позволил выявить удивительную общность лыжеподобных установок: все они были ориентированы на Лондон. Для нанесения бомбовых ударов по «загадочным объектам» была разработана секретная операция «Арбалет», Уинстон Черчилль требовал принятия экстренных мер по защите столицы.

В 1943 году началось серийное производство самолетов-снарядов Фау-1, а вслед за этим и обстрелы Лондона. Случалось, что за сутки особые подразделения вермахта запускали более двух сотен «летающих бомб». Низкая точность попаданий, взрывы на подлете к цели, удачные попытки английских летчиков, сбивавших «Фау-1» у побережья туманного Альбиона, сняли стресс с жителей большого города. Англия постепенно обретала уверенность, но 8 сентября 1944 года в 18 часов 43 минуты лондонский район Чизвик потряс сильный взрыв. Прошло несколько секунд, и второй мощный взрыв раздался в Эппиге. Начался обстрел города. Более массированный, чем это было раньше. А вслед за ним — паника. На Лондон и пригороды обрушились «Фау-2» — баллистические ракеты, обозначающиеся как А-4.

Тем же годом датирована докладная записка Королева:

«…Особое значение представляет разработка реактивной автономной управляемой торпеды для поражения весьма удаленных площадей. Такое задание м. б. успешно выполнено… с учетом имеющегося в этой области практического опыта… Прошу вашего разрешения о дальнейших работах».

Прошел ровно месяц с того дня, а точнее ночи, когда в небе над британской столицей появились первые «Фау-1». В июле Черчилль направил в Москву письмо — «Личное и строго секретное послание от господина Черчилля маршалу Сталину». В нем излагалась просьба проинформировать союзников о тех сведениях, которыми располагают русские о новом оружии Гитлера. Сталин ответил уклончиво. Его короткая шифровка была датирована 15 июля. Прошло четыре дня, и из Лондона поступило новое послание, в котором Черчилль конкретизировал интересующие его «детали». Письмо отражало возрастающую тревогу англичан и надежду на помощь. Сталин попросил военных специалистов и руководство разведки доложить ему более подробно о секретном немецком оружии, которое так активно рекламирует Геббельс и которое напугало Черчилля. Он никак не мог понять, о каких ракетах пишет английский премьер.

И военная разведка, и госбезопасность располагали сведениями о новом немецком оружии, местах его разработки и производства, различными путями были получены технические описания и отдельные натурные агрегаты ракет и самолетов-снарядов «фау». Успешные действия советских войск на фронтах Великой Отечественной, бесперебойное снабжение армии новыми самолетами, артиллерийскими орудиями, танками, стратегическое превосходство над противником позволяли надеяться на победоносное завершение войны в ближайшие полгода. Наших резидентов в Лондоне, Париже и Вашингтоне больше интересовали сведения об атомном оружии, которое разрабатывалось в США. Гитлеровские «фау» отошли на второй план. Однако после 9 мая 1945-го положение резко изменилось. В тот год в поверженную Германию были направлены несколько групп специалистов, которым предстояло ознакомиться с фашистскими ракетными центрами, подземными заводами, разыскать предприятия, производящие комплектующие изделия для ракет различного назначения, собрать техническую документацию и готовые изделия, выявить ведущих специалистов и вместе с наземным оборудованием вывезти в Союз. Комплектовались такие группы из инженеров, которые имели опыт работы в авиационной и приборостроительной промышленности, судостроении, других отраслях оборонного производства. Попал в число «спецкомандированных» и инженер С. П. Королев.

9 августа 1945 года с Центрального аэродрома Москвы стартовал видавший виды «Ли-2». Курс — Берлин. На борту те, кто вошел в Межведомственную комиссию. Они с интересом поглядывали друг на друга и не скрывали улыбок. Еще вчера все были штатскими, а вот теперь блистали погонами майоров, подполковников и даже полковников. Кобура с личным оружием дополняла амуницию. На беседе в ЦК им сказали, что решение о командировке утверждено Сталиным, что это задание особой важности, а что и как делать, объяснят на месте.

Их было много. Всех даже трудно перечислить: Г. А. Тюлин, В. П. Глушко, Н. А. Пилюгин, М. С. Рязанский, В. И. Кузнецов, В. П. Бармин, Е. Я. Богуславский, Ю. А. Победоносцев, Б. Е. Черток, К. Д. Бушуев, А. М. Исаев, В. П. Мишин…

В Берлине группе Мишина поручили разыскать секретную документацию по «фау», которую немцы не успели уничтожить. Уже тогда было ясно, что основные чертежи и готовые изделия Вернер фон Браун передал американцам, что в Западную зону вместе с ним бежали многие специалисты, но кое-что осталось и это кое-что предстояло найти.

Картина их взору открылась удручающая. Испытательные стенды, здания лабораторных корпусов, цехи опытного завода, стартовое оборудование для «фау», складские помещения лежали в развалинах. Искореженное железо, обломки бетона и кирпича, рухнувшие стены и перекрытия, разобранные технологические линии напоминали о бомбовых ударах по ракетной цитадели Гитлера, которые наносили английские самолеты. Однако это было не так. Приказ рейхсфюрера Гиммлера уничтожить все, что хоть как-то касалось ракетного оружия «третьего рейха» и могло бы раскрыть секрет «фау», выполняли эсэсовские отряды особого назначения. Действовали они педантично, взрывали и крушили все подряд, сжигали архивы и контролировали эвакуацию людей и имущества.

Специалисты и руководители центра в Пенемюнде, его «мозг» во главе с генералом Вальтером Дорнбергером и конструктором Вернером фон Брауном, почти вся инженерно-техническая элита ракетного производства бежали на Запад, дабы предложить свои услуги союзникам. Железнодорожные составы, груженные оборудованием, готовыми изделиями, технической документацией, автоколонны с людьми и снаряжением проследовали туда же.

Трудную задачу предстояло решать технической комиссии. Требовалось установить, какие германские, да и другие фирмы и концерны входили в кооперацию по созданию ракет «Фау-1» и «Фау-2», составить схему их взаимодействия, а главное — разобраться в конструктивных особенностях и технологии производства секретного оружия. Картина получалась пестрой и не во всем ясной: в ракетном производстве участвовали предприятия, расположенные в районе Большого Берлина, в Тюрингии, в городах и районах Западной Германии, в Чехословакии (Прага и Брно), в Австрии…

«Началось блуждание по запутанному следу, — рассказывал Василия Павлович Мишин. — Узнавали адреса предприятий и фирм, которые могли иметь отношение к секретным заказам гитлеровского министра Шпеера. Что-то удавалось добыть, но это так по мелочам. Чаще слышали: да, заказы выполняли, но для чего и куда отправляли продукцию, никто толком не знал. Вот и пойми, что к чему. А нам нужна ракета целиком, все ее чертежи. Случайно нащупали, что какие-то ценные бумаги находятся в городе Торгау. Потом след потеряли…»

Поиск продолжался. Вскоре удалось выяснить, что какой-то военный архив из города Торгау гитлеровцы направили в Австрию, чтобы спрятать на дне одного из горных озер. Вот и все, дальше тупик. И вдруг — надежда: обрывочные сведения помогли установить, что какие-то технические архивы находятся в Чехословакии, в одной из чешских воинских частей. Уточнили: в Праге, в здании бывшего ресторана на Вистовище. Допуск туда был закрыт, а правительство Бенеша уклонялось от сотрудничества.

Решили действовать явочным порядком с оружием и охраной.

Как вывозили архив, как отправляли в Москву — это особая история.

Королев прибыл в Берлин в сентябре. В районе Обершеневайде, на Бисмарк-штрассе, отыскал особнячок с табличкой «Хозяйство Тюлина». Было удивительно тихо. Город лежал в развалинах и казался застывшим и безлюдным. И стоял он как бы вверх тормашками — неприветливый, скучный, словно на перепутье: либо кануть в небытие, либо вернуться в историю.

— А ведь мы знакомы, — напомнил Королев при первой же встрече. — 1937 год, университетская аэродинамическая лаборатория, заказы РНИИ… Вспоминаете?

— Было такое, — оживился Тюлин. — Но я бы, наверное, не узнал. Хотя…

Они крепко пожали друг другу руки и, чтобы сойтись поближе, рассказали вкратце каждый о себе, обменялись первыми впечатлениями о Берлине.

— Я попал в Берлин к вечеру, темнело, и город казался одной огромной декорацией, — говорил Тюлин. — Утром прошелся по улицам: Франкфуртералле, Александрплац, Силезский вокзал, набережная Шпрее… Еще так недавно это были названия плацдармов, командных пунктов. Где-то здесь извергали огненные залпы «катюши», на которых я начинал войну под Москвой… Потом постоял у опаленных и выщербленных стен рейхстага, на которых разными людьми, разными почерками, разными режущими, царапающими, пишущими предметами были начертаны фамилии тех, кто добывал Победу. Искал глазами знакомые наименования частей, фамилии и вроде бы находил. «Иван Косенко», «Петр Сомов», «В. Кухарсик»… Но те ли, думал, это Иваны Петры, Василии, которых я знал, с которыми шагал по дорогам войны? Фамилии совпадали или в чем-то были схожи — не все разберешь на закопченных камнях! — да и совпадения в нашей жизни не такая уж редкость. И все равно в душе был праздник…

— Представляю, — соглашался Королев. — Говорят, большие войны имеют только начало, но никогда не знают конца. Они живут в памяти.

Толковали и о другом: о задачах комиссии, трудностях поиска, недовольстве торопливого начальства. Как-то незаметно перешли на «ты», не скрывая обоюдных симпатий.

Королев с утра и до поздней ночи находился в цехах и лабораториях. Отдыхал урывками, много курил. После работы, не зажигая света и стараясь не шуметь, проходил в свой угол, стягивал сапоги, гимнастерку, валился на кровать и мгновенно засыпал.

Тюлин, маявшийся бессонницей, прислушивался к его спокойному дыханию, и в сердце его вкрадывалось смятение. Вот приехали они сюда, на чужбину, в места, которые он не раз рисовал в своем воображении; здесь уже побывал тот, кто считается союзником, а повел себя как враг. И если эта вражда проявляется уже сейчас, то во что она может перерасти потом?

Однажды Тюлин спросил Королева:

— Сергей, что ты думаешь обо всем этом?

Тот ответил не сразу.

— Сейчас важно понять главное. Решение научных и практических задач в области ракетной техники немыслимо без солидной опытно-экспериментальной и производственной базы.

— А люди?

— Люди? — переспросил Королев. — Они есть. Их было бы еще больше, если бы…

Он вдруг смолк и перешел на другую тему. Много позже Тюлин поймет, что черный период репрессий, тюрьма, Колыма и Магадан сделали Королева осторожным, он избегал суждений по острым вопросам, словно боялся, что все может повториться.

— Мы имели немало хороших заделов уже в конце тридцатых годов, — прервал молчание Королев, вспоминая работу в РНИИ, — тогда, правда, больше занимались порохами…

Королев отдавал должное «команде Доренбергера и Брауна», завидовал «немецкому размаху» и технической оснащенности Пенемюнде, однако критически относился к «Фау-2» (А-4), считая, что это конструктивное решение неперспективно. Для него, прошедшего школу ГИРДа и РНИИ, имеющего свои конструкторские «заделы», еще накануне войны предвидевшего возможность создания подобной ракеты, все увиденное на острове Узедом и в других местах не было неожиданным. Да и пуск «Фау-2» из района Куксхавен, где англичане организовали свой полигон, не произвел на него особого впечатления.

Он много работал. Самым тщательным образом изучал техническую документацию и копался в «железках». От него требовали воссоздать весь технологический цикл производства, и он это сделал. Точнее — сделала вся комиссия. Но вклад Королева весом особо.

Часто он замыкался в себе и грустил. В эти минуты он старался остаться один, много курил.

— Ты это о чем, Сергей? — Тюлин не хотел быть навязчивым, но чувствовал, что в такие минуты Королев думал о том тяжелом и страшном прошлом, которое выпало на его долю. И что-то из этого прошлого тянулось к дню сегодняшнему. Что? Тюлин не мог этого понять. Он замечал, что Королев упорно избегал разговоров о 37-м годе.

— Так, ни о чем. — Королев потянулся к пачке «Казбека» и достал папиросу. Размял ее. Неторопливо прикурил и, выдыхая дым, тихо произнес: — Я завидую тебе, твоей биографии: университет, аспирантура, война, боевые ордена, уважаем без какой-либо оглядки на прошлое…

— Участвовал, не участвовал — жалеть не стоит, — возражал Тюлин. — Для каждого человека в отдельности эта война началась по-своему, но на всех она нагрянула безжалостно и внезапно, раз и навсегда отрубив прошлое от будущего. Для многих миллионов это будущее уже никогда не наступит для других в то памятное воскресенье 22 июня началась бесконечная череда испытаний на мужество и человечность.

— Человечность? — переспросил Королев.

— Она… Иногда задумываюсь над быстротечностью времени, и лезут в голову разные мысли. На фронте довелось повидать всякого. На то он и фронт. А главный урок, который извлек из прошлого и пережитого, — в осознании, что не будет последнего боя за счастье, мир и справедливость, что их надо отстаивать в каждом бою, а эти бои за справедливость не прекращаются и не прекратятся, пока существует человечество…

Наступила пауза. Королев крутил головой, размышляя про себя, кривил губы в насмешливой улыбке.

— Философия все это, — прервал молчание. — Фи-ло-со-фи-я! Жизнь сложнее.

— Сложнее, — согласился Тюлин. — Только вот представление об этой сложности разное. Ставшая для некоторых абстрактной цифрой наших потерь: двадцать миллионов — это не цифра! Это — миллионы оборвавшихся жизней! Это двадцать миллионов неповторимых личностей, каждая со своим внутренним миром, со своим мировоззрением, со своими мыслями и чувствами, замыслами и планами, со своей мечтой. Личностей, без которых во многом оскудела наша земля, ведь сколько они могли привнести в нашу жизнь хорошего и доброго.

— И злого, — резко добавил Королев.

И снова пауза, долгая, тягучая. Настороженность друг к другу сохранялась не потому, что срок их знакомства был не столь уж велик. Настороженность была своеобразной нормой времени: не истолкуют ли тебя как-нибудь иначе, не усмотрят ли в твоих суждениях, искренних и бесхитростных, нечто «опасное».

— Фронт, партизанские отряды, борьба с оккупантами в городе и деревне, диверсионные акции, рейды в тыл врага, госпиталя — все это огромное напряжение, каждодневный риск, гибель людей, — рассуждал Королев. — Война уготовила одним героическую участь в борьбе, а других обрекла на каждодневные муки и неизвестность. Долгие месяцы неизвестности относительно твоей судьбы и судьбы твоих близких и родных. Трудно сказать, кому выпало больше испытаний, — тем, кто побывал в жестоких боях на фронте, или нам — в каждодневном напряжении и тревогах: кто же ты на самом деле…

Тюлин понимал внутренние терзания и обиды Королева. Чувствовал недосказанность его сомнений, оценок и восприятий. Но лезть в душу не хотел. Воспитан иначе. «А кто же меня воспитал? — задавал себе вопрос и сам же отвечал: — Война». Сожалеть ли, что у этого Сережи нет его, тюлинского, опыта? Пожелать ему того же? Никогда! Страшный это опыт — война, не для него рождаются люди, но кто и как разрешит этот их спор? Время, только время.

— Я думаю, что всем, кто «там» не бывал, этого понять не дано, — неожиданно снова начал Королев. — Но понять надо!

— Не знаю, дано или не дано, — не согласился Тюлин, — но у меня мороз по коже, когда представляю те сотни тысяч людей, которые стали безвинными жертвами произвола. Они уходили в беспросветный лагерный мир, уходили в мир иной — оболганными и обесчещенными…

— И у них не оставалось и малой надежды на пощаду и милость палачей, — прервал Королев. — Я буду обо всем этом помнить, сколько жить буду! — Он сделал глубокую затяжку и продолжал: — Нет, не то, как добывал золото на Колыме за черпак вонючей баланды, кусок непропеченного хлеба, за нары, бушлат и чуни, хотя это тоже не забудется. Главное — это клеймо «враг народа». Ведь у многих, кто прошел ад ГУЛУГа, оно оставалось, и надолго…

— Но ведь тебя реабилитировали, Сергей, признали несправедливость.

Королев горько усмехнулся:

— Некоторые считают, что сам факт реабилитации и есть награда пострадавшему. За что? — скажи ты мне. За то, что уцелел? Чтобы выжить на каторге, нужны везение, сила воли, доброта. Моя собственная доброта, а не других, и немножко чуда.

Он встал и прошелся по комнате.

— Пойми, Юрий (Королев называл Тюлина не Георгием, а Юрием. — М. Р.), в мясорубке ГУЛАГа были перемолоты и перетерты миллионы! По костям этих миллионов проложены Беломорско-Балтийский канал, северные и сибирские железные дороги, на этих костях построены… Да, реабилитация вернет тысячам и тысячам честное имя. И это важно. Но реабилитация невинного — это скорее своеобразное очищение совести общества, которое когда-то поступило жестоко и несправедливо.

— Ты против покаяния и за покарание? — не понял Тюлин.

— Нельзя рассчитывать на верховенство закона в будущем, если не вскрыты, не заявлены и всенародно не осуждены факты его чудовищного попрания в прошлом. — Королев снова прошелся по комнате. — И не в общем и целом, — глаза его сузились, губы дрожали, — не в принципе, а применительно к каждой судьбе, к каждой жизни и смерти.

— К счастью, никогда не переводились на земле милосердные люди, чья душа болела за несчастных — униженных и оскорбленных, — вставил Тюлин.

— Мне не нравится это слово — «несчастных». Речь не о жалости. Машина репрессий была умело отлажена. Она без жалости физически и нравственно калечила людей, детские души, воспитывала ненависть и презрение к тем, кто родил и взрастил их, — к отцам и матерям, попавшим в скорбный список «врагов народа». Вот что за этим.

Тюлин слушал Королева, а думал не только о нем. Сколько похожих судеб прошло через его сердце. Но все же каждая уникальна, каждая похожа и не похожа на другую, трагична и страшна по-своему. Сколько же потеряли мы все, недосчитавшись в самые важные моменты своей истории самых талантливых, самых ярких, неординарных, тех, кто умел и хотел творить, кто болел за дело и кому плохо давался принцип «Не высовывайся!». И как нужны именно сегодня, сейчас, их мужество, талант, их внутренний свет и истинная честность. Не всем довелось выжить, уцелеть. Но, не вернув этих людей — живыми или мертвыми — в нашу историю, нам не сохранить нравственности, не восстановить своего человеческого достоинства, связь времен.

— Прости, Сергей. Я понимаю, что для тебя это тяжелый и неприятный разговор…

— Неприятный? — Королев остановился напротив Тюлина. — Восстановление справедливости, и в частности ко мне, важно не только для меня самого, моей матери, семьи. Оно важно для всех, для общества в целом это, быть может, еще важнее.

Он говорил, и Тюлин видел, как убежденно блестят его глаза. Он слушал молча. Да и что он мог сказать, что возразить? Страшное было время, жестокое, процветали доносители, почти профессиональные. Некоторые старались отличиться на выявлении «шпионов» и «вредителей». И открыто вели им счет. Предавали друзей, родных, просто случайных людей… Страшное время. Как когда-то толпа кричала Пилату, указывая на Иисуса Христа: «Распни его!», так тогда, в 37-м, такая же тема требовала крови «врагов народа». Стадность приветствовалась и поощрялась. Масштабы народной трагедии росли, в стране вершилось чудовищное беззаконие, жертвой его стал и Королев.

Какое-то время они молчали, думая о своем, и тяжелое чувство боли и обиды овладевало ими, пробуждая в сознании множество вопросов, которые оставались без ответа. Чем компенсировать человеку искалеченную судьбу, разбитую жизнь, подорванное здоровье? Как живут сейчас те, кто входил в «тройки» и чья совесть не должна знать покоя? А участники «особых совещаний», охранники лагерей, тюремные надзиратели, многие другие виновники арестов и смерти людей? Какое их ждет наказание? И ждет ли?

Тюлин понимал состояние Королева. Да и у него самого сжималось сердце от невеселых мыслей о прошлом. В душе была холодная пустота и настороженность.

— Здесь легко дать волю мстительному чувству, — прервал он тягостное молчание. — Око за око, зуб за зуб…

— Нет, — возразил Королев, — я совсем о другом.

Он тяжело вздохнул и продолжал с горькой обидой в голосе:

— По сути, меня снова вынуждают христарадничать. Власти не нашли нужным даже извиниться перед нами, ограничившись официальной сухой справкой «судимость снята». Нас брали тайно, тайно освобождали, получается, и то и другое пытались скрыть…

С этими словами Королев замолчал и, опустив глаза, молчал долго. Тюлин ждал, а он посмотрел на часы и покачал головой:

— Заболтались мы с тобой, Юра, а дел нерешенных по горло. Давай лучше поговорим о ракетах…

В конце ноября 1945-го Королев и Мишин впервые встретились в Берлине. Кто мог тогда предположить, что пройдет какое-то время, и один из них станет Главным конструктором, а другой — его первым замом. Спустя годы оба они будут избраны действительными членами Академии наук. А после кончины Королева Мишин заменит его на посту Главного? Никто.

Сергею Павловичу в то время исполнилось 37 лет, Василию Павловичу — 27. Королев был наслышан об инженере, который участвовал в создании первого ракетного самолета, многое сделал в раскрытии секретов «фау». Встреча была короткой, но расставались они словно старые и добрые знакомые. Договорились свидеться в Нордхаузене, куда Королев был назначен руководителем группы «Выстрел». Мишину предстояло организовать расчетно-теоретическое бюро в Блайхерде, в институте «Рабе».

Мишин нравился Королеву. Много позже он признается: «Есть вечная истина, она повторяется в самых разных обстоятельствах: откуда-то, из необъятной неизвестности, вдруг появляется человек, отмеченный тем, что ты ищешь: талантлив, смел, честен… Он представляется, доверчиво протягивает руку, скромно говорит о своей работе, и тут происходит чудо, неизвестность перестает быть таковой. Тогда говоришь себе: «“Вот он, тот, кто тебе нужен. Он и только он”…»

Королев узнал о Мишине многое. Как тот учился взахлеб, а вечерами подрабатывал в ОКБ академии Жуковского, где в то время разрабатывался истребитель по новой схеме. На преддипломную практику направили в ОКБ В. Ф. Болховитинова. Славилось оно тем, что там разрабатывали крылатые машины оригинальных, новаторских конструкций.

Перед войной с благословения Болховитинова Исаев и Березняк начали разработку ракетного истребителя «БИ», была запущена опытная серия, но потом сроки сдачи самолета «поплыли». В августе — сентябре 41-го по просьбе С. А. Лавочкина Мишина откомандировали в соседнее КБ, где он возглавил бригаду по перевооружению истребителей «ЛАГ-3». За эту работу он получил орден Красной Звезды.

Война, работа на заводе в Билимбе, первые летные испытания «БИ-1», гибель Бахчиванджи, спецкомандировка в Дембицы — местечко под Варшавой, где располагался учебно-испытательный полигон немецких «Фау-2»… Первая группа специалистов к месту назначения не прибыла: самолет потерпел катастрофу в районе Киева. Мишин был включен в эту группу, но перед самым вылетом его заменили Бровковым. Судьба? Как знать.

При очередной встрече Королев предложил Мишину перейти к нему. Тот отказался, сославшись на то, что в Москве у него семья и интересная работа, которую надо закончить. Вскоре «упрямый Эс-Пэ» предпринял вторую попытку, теперь уже с нажимом. Они долго говорили о проблемах ракетостроения, сходясь в оценках работ Вернера фон Брауна, да и в своем видении того, что должно было стать лучше и надежнее «фау». Решив для себя, что именно Мишин ему нужен, Королев, наверное, отмерил не семь, а все семьдесят семь раз: ведь недавний зэк вознамерился работать в сверхсекретной области с сыном «врага народа» — отец Мишина тогда сидел.

— За что? — после долгих раздумий спросил Королев.

— За то, что слушал анекдоты, но не донес.

— Кем он был? — насторожился Королев и, услышав: «Слесарем на торфоразработках», перевел разговор на другую тему.

В Германии Мишин сначала занялся, как говорили, «железками», однако несколько ящиков с обломками узлов и деталей «фау» мало что дали для полного представления о гитлеровском секретном оружии. Тогда он занялся «теоретическими вопросами ракетной техники и автоматически управляемой высотной ракетой на базе двигательной установки самолета «БИ», одновременно читал спецкурс в «Жуковке». Вскоре в Наркомат авиационной промышленности был представлен отчет с предложением создать на базе «Фау-2» собственную ракету большей дальности. В ответ на документе появилась резолюция А. И. Шахурина и П. В. Дементьева: «Вне компетенции Наркомата».

Об этом узнал Королев, и такую возможность заполучить к себе Мишина он не упустил.

Многие полагают, что стать главным ракетным конструктором Королеву было предначертано после освобождения из «шарашки». Это не так.

13 мая 1946 года решением правительства с грифом «Особой важности» было определено создание нового тогда направления оборонной промышленности — ракетостроения. 16 мая был подписан приказ министра вооружения Д. Ф. Устинова о формировании на базе артиллерийского завода № 88 в городе Калининграде НИИ-88 — головного предприятия по созданию управляемых ракет на жидком топливе. Директором НИИ был назначен известный организатор артиллерийской промышленности в годы войны генерал Л. Р. Гонор, главным инженером — один из создателей «катюши» профессор Ю. А. Победоносцев. В мае 1946 года в Германию приехала комиссия во главе с маршалом артиллерии Н. Д. Яковлевым. Входил в нее и Д. Ф. Устинов, назначенный Сталиным руководителем ракетостроения. У него был свой фаворит — конструктор С. Синельников, разрабатывавший позднее зенитную ракету на базе немецкой «Вассерфаль». Да и могла ли идти речь о недавнем зэке Королеве? Два человека «сломали» эти сомнения — генерал Л. М. Гайдуков и профессор Ю. А. Победоносцев, знавший Королева по ГИРДу и РНИИ. Однако окончательное решение о кандидатуре Королева было принято лишь в августе.

Комиссия из Москвы осталась довольна тем, что удалось сделать «командированным» в Германию, и приняла ряд организационных мер. Среди них — решение о формировании из офицеров-фронтовиков бригады особого назначения (БОН), которой предстояло освоить все эксплуатационные премудрости «Фау-2». Командиром БОН был назначен генерал-майор А. Ф. Тверецкий. В Москву были отправлены эшелоны с производственным оборудованием, а также два спецсостава, состоявших из вагонов с чертежными залами, вычислительной техникой, оборудованием для технологического цикла сборки и подготовки ракет к пуску. Предстояло определиться и с местом проведения испытаний.

Главное же, нужен был человек, имевший глубокие знания в области ракетостроения. И не только теоретические. Человек, изучивший все материалы о фашистском «оружии возмездия», знакомый с проблемами, связанными с производством и применением этого вида оружия, видящий перспективу развития военного ракетостроения. Речь шла о назначении на новую должность — главного конструктора управляемых баллистических ракет дальнего действия. Претендентов было несколько. Так виделось руководству. Но по большому счету среди этих нескольких наиболее подходящим был инженер Сергей Павлович Королев.

Приказ о назначении Королева главным конструктором управляемых баллистических ракет дальнего действия и начальником 3-го отдела специального КБ, входившего в состав НИИ-88, был подписан Гонором 9 августа.

Структура конструкторского бюро Королева в тот начальный период была такой: 60 инженеров, 55 техников, 25 практиков, 580 квадратных метров производственных площадей. Но не это было главным. Назначение на столь ответственную должность Королев воспринял сдержанно. После внутренней ломки это было как бы возвращением к повседневности, к той работе, которую он любил и в которой знал толк.

Долгие месяцы пребывания в Германии позволили увиденное осмыслить и оценить. Он отдавал должное разработкам Доренбергера Брауна, однако опыт, который был накоплен к тому времени, и знания подсказывали ему иной путь. Королеву представлялась несовершенной сама конструктивно-компоновочная схема ракеты. Стальная каркасная конструкция корпуса, подвесные баки, неотделяющаяся головная часть — все это было далеко не самым лучшим вариантом, если не сказать больше. Недостаточно точной и надежной была система управления. Разбирая подетально все узлы и механизмы и продумывая их назначение, Королев приходил к выводу, что многие из систем, агрегатов и узлов неоправданно усложнены.

В первой половине февраля 1947 года специальная комиссия, в состав которой входил и Королев, подготовила перспективный план работ по ракетной технике. Обсуждение этого плана на правительственном уровне состоялось в начале апреля, а 14-го членов комиссии принял И. В. Сталин.

Возглавлял комиссию директор НИИ-88 Гонор, в ее составе были главные конструкторы смежных НИИ и КБ, Королев и представители Главного артиллерийского управления. Докладывал вождю Гонор. Сталин, наслышанный о «чудо-оружии» Гитлера, слушал молча и не скрыл своего удивления, узнав, что материалы по изучению трофейной ракетной техники составили тридцать объемистых томов. Слова, что в НИИ имеется свой проект ракеты, которая сможет поражать цель на значительно большем расстоянии, чем немецкая, Сталин воспринял с удовлетворением. Однако в конце беседы заключил:

— Сначала в кратчайшие сроки надо сделать ракету, аналогичную немецкой А-4, а потом браться за другие проекты…

Естественно, возражать, доказывать преимущества задуманного никто не решился. Вечером того же дня Королев встретился с Тюлиным.

— Рассказывай, Сергей, как принял, о чем спрашивал, что говорил? — обрушил град вопросов Тюлин. — Не томи!

— Не томлю я, дай опомниться… В общем, все было очень неожиданно, а потом так просто. Мы ожидали в приемной. Когда предложили войти в кабинет, слабость и волнение охватили меня. Сам Сталин! Он заметил наше смущение и сразу усадил всех. Беседу начал спокойно, неторопливо, вполголоса. Все время ходил по кабинету и курил свою трубку. Я не сводил с него глаз. Признаюсь: представлял его и таким, и не таким. Объяснить не могу. Он задавал много вопросов, слушал внимательно…

Королев вдруг смолк, потер виски, покачал головой и совсем неожиданно стал собираться уходить.

— Рассказывать, собственно, нечего, — с нескрываемой грустью закончил Королев. — Мой проект не прошел, приказано копировать Брауна.

— Почему?

— Стратегические соображения…

Тюлин успокаивал, говорил, что Королев может работать над новым проектом параллельно, а пока, делая Р-1, промышленность накопит опыт производства, испытаний и эксплуатации крупных ракет и подготовится тем самым к освоению перспективных идей.

— Все это так, — соглашался Королев. — Но о каком выигрыше времени идет речь? Если о том, что А-4 проще, что, ставя ее на конвейере, мы частично компенсируем урон, нанесенный войной, то это самообман. Нам нужно экономить все — металл, рабочие площади, энергию, другие ресурсы… А для этого надо делать новую технику, а не старую, смотреть в завтрашний день…