Сети Культа

Глава 3. Нить жизни

Киллиан проснулся на рассвете от сильной ломоты в простуженной шее: похоже, во сне он неудачно повернул голову, и боль, прорвавшаяся из реальности, нарушила и без того беспокойную полудрему молодого жреца. Властитель сновидений Заретт, будто специально решив поработать с богом-проказником Криппом рука об руку, вновь унес Киллиана в воспоминания о горящем доме в Талверте, но на этот раз молодой человек будто бы наблюдал произошедшее не изнутри, а снаружи: видел, как занимается пламя, как отовсюду начинают вырываться хищные клубы дыма; видел себя самого — ослабевшего и обгоревшего, вывалившегося наружу после жестокой схватки с двумя данталли, которых он когда-то называл братьями. Во сне Харт подошел к самому себе, лежавшему на земле и едва удерживавшемуся в сознании в приступе страшного удушья, и поймал на себе собственный, почти невидящий, беспомощный взгляд, тут же осознав, как жалко выглядел тогда со стороны.

— Не смей сдаваться! Это не конец, — приказал Киллиан себе самому, однако собственный голос больше напомнил ему голос Бенедикта Колера.

Сон тут же перенес жреца Харта в толпу в Олсаде, где он наблюдал себя, вещающего с помоста, однако вместо той речи, что была произнесена в действительности, Киллиан слышал, как кричит: «Кто-нибудь, прошу, заберите факел! Я не могу!.. Я не… не могу дышать…»

Очнувшись ото сна, Харт резко втянул воздух, которого будто и впрямь не хватало, и сел на кровати, потерев руками покрывшийся испариной лоб. На глаза словно что-то давило изнутри, лоб над переносицей был налит неприятной болезненной тяжестью, горло чуть саднило, а общее состояние, казалось, стало еще хуже, чем было до отхождения ко сну.

«Зараза! Лучше б и вовсе не ложился», — в сердцах подумал Киллиан, скрипнув зубами, однако вслух не произнес ни слова, боясь разбудить своего наставника. Переведя взгляд на соседнюю койку, жрец Харт не увидел Бенедикта на месте. Удивленно округлив глаза, он поднялся и огляделся вокруг. Оружия Колера также не было в комнате, хотя дорожная сумка лежала на заправленной койке полураскрытой. Стало быть, наставник не уехал из головного отделения, а попросту решил отлучиться? Но куда он мог уйти в такую рань? С оружием.

Вновь посмотрев в окно, за которым едва забрезжил рассвет, Киллиан спешно оделся в вычищенное дорожное облачение, чуть поежился от утренней прохлады, потер ноющую шею и, на всякий случай прихватив оружие, вышел из отведенной им с Бенедиктом комнаты.

Коридоры отделения Культа оказались совершенно пусты: похоже, мало кому из последователей приходило в голову подниматься с первыми лучами солнца и расхаживать по зданию, подобно бесплотному духу.

Оглядевшись вокруг, Киллиан решил направиться к винтовой лестнице, на деле еще не поняв, зачем именно туда идет — ему попросту хотелось пребывать в движении, чтобы согреться и унять мелкую дрожь, растекающуюся по всему телу. Казалось, в коридорах каменной громады здания Культа жутко сквозило, и Харт удивлялся, как мог не почувствовать вчерашним вечером, что здесь царит такой холод.

Добравшись, наконец, до лестницы, путь до которой показался непомерно долгим, молодой человек замер в задумчивости, пытаясь понять, куда ему податься. Он понимал, что ни одной весомой причины искать своего наставника в такой час у него не наличествует: никаких указаний Бенедикт не оставлял, заданий не давал, а навязываться Колеру и шататься за ним, как ненужный довесок, Харт не имел никакого желания. Возвращаться в комнату он хотел и того меньше: отголоски пусть и не кошмарного, но все же очень неприятного сновидения все еще были свежи в его памяти. Беспокоить в такой час Карла Бриггера своими просьбами поскорее официально записать его в команду Бенедикта — также не было никакого резона. При этом мысли о бесцельном брожении по коридорам головного отделения вызывали неконтролируемое раздражение.

Скрипнув зубами от злости на то, что никак не может привести мысли в порядок, Киллиан решил спуститься вниз и выйти на улицу. По крайней мере, уличная утренняя прохлада должна была согнать остатки сонливости и, возможно выветрить из сознания треклятое видение, посланное Зареттом.

Встретив по пути нескольких угрюмых жрецов и обменявшись с ними приветственными кивками, Киллиан вышел из здания Культа, миновав стражников у дверей, и решил обогнуть здание по кругу. Территория головного отделения напоминала небольшой городок прямо внутри Сельбруна: здесь располагались дома кронских жрецов, хлева, складские помещения и даже своя отдельная трапезная, где, насколько Киллиану было известно, могли отобедать только жрецы. Молодой человек невольно вспоминал Олсад, понимая, что там столь видимой границы между отделением Культа и остальным городом не было.

«Интересно, а как выглядит хоттмарский Культ?» — невольно задумался Харт, представляя себе, каким вышло творение Бенедикта, построенное на крови семейства Ормонт.

От размышлений молодого жреца отвлек какой-то шум за углом здания. Ускорив шаг, Киллиан поспешил на звук, уже через секунду различив отрывистые вскрики и звон стали. Клинок скользнул ему в руку раньше, чем Харт отдал себе отчет в том, что делает. Выскочив на шум, он замер, увидев своего наставника, только что сделавшего умелую подсечку противнику, который тут же упал наземь, выронив меч с громким досадливым вскриком.

— Теряешь форму, Леонард! Седьмой проигрыш, — тяжело дыша, громко возвестил Бенедикт, указывая острием клинка на горло поверженного худого светловолосого жреца. Тот лишь рассмеялся в ответ и расслабленно растянулся на земле, раскинув руки в стороны.

— Тебя слишком долго не было, — отозвался он, — некому было мучить меня этими ежедневными тренировками. А у тебя всегда рядом идеальный учитель, так что ты навыки только укрепил.

— Я передам Ренарду твою грубую лесть, — хмыкнул Колер, убирая меч и протягивая коллеге руку. Леонард устало покачал головой.

— Нет, все, Бенедикт, на это утро, пожалуй, достаточно. Можешь считать, что добил меня, и это окончательная победа. Я уже понял, что мне тебя не одолеть, и в который раз признаю, что был неправ насчет Ренарда. Пора бы тебе забыть об этой моей ошибке и простить мне тогдашнюю предвзятость.

Колер криво усмехнулся и отступил. Его собеседник нехотя поднялся, отряхнулся и неловко поправил неудобно сидящий дорожный костюм.

— Мне тебя прощать не за что, — отозвался Бенедикт. — Это Ренард на тебя взъелся тогда, не я.

— А мстишь каждый раз ты, — Леонард вернул Колеру усмешку. — Но, кроме шуток, твои навыки становятся все лучше. Не перестаю удивляться тебе: возраст будто вовсе не властен над тобой.

— Вот только не надо про возраст, — угрюмо оборвал Бенедикт, качнув головой. Его собеседник понимающе кивнул и передернул плечами, словно вновь поправляя неудобное одеяние.

— Как скажешь. Заглянешь на лекцию к молодым жрецам, пока ты в Сельбруне? Прошу, скажи, что заглянешь, они от меня не отстанут, пока я не приведу тебя в лекторий. На практическое занятие я не надеюсь — это долго, а я представляю, как дорого твое время. Но хоть час выделишь для молодого поколения?

— Подумаю над практикой, — поморщился Бенедикт. — На этих ваших теоретических занятиях желторотики требуют от меня не знаний, а сплетен. Мне это неинтересно, а на практике я хоть что-то полезное сумею вдолбить им в голову.

— Я твой должник, — заговорщицки улыбнулся Леонард, протягивая Колеру руку. Тот пожал ее, закатив глаза.

— Как водится, — кивнул он, наконец, обратив внимание на своего ученика, замершего с мечом наизготовку на небольшом расстоянии. Глаза Бенедикта удивленно округлились, и он обратился к молодому человеку. — Киллиан! Что ты здесь делаешь в такой час?

Харт, до этого момента стоявший неподвижно, встрепенулся, убирая клинок, и сдержанно качнул головой, стараясь не потревожить простуженную шею.

— То же, что и вы, я полагаю, — отозвался он, невольно поморщившись от саднящей боли в горле при первом же слове. Приблизившись к наставнику, он хмуро взглянул Бенедикту в глаза и сухо кивнул изучающему его Леонарду. — Могли бы и разбудить для занятий.

— Это было ни к чему, тебе следовало отдохнуть, — мягко отозвался Бенедикт.

— Как будто вам не следовало….

— Твой ученик? — бодро поинтересовался местный жрец, приветливо улыбнувшись Харту и протянув ему руку. — Наслышан о вас, молодой человек. Киллиан Харт, если я не запамятовал?

— Вы совершенно правы, жрец… — Киллиан сделал паузу, пожимая протянутую холодную ладонь, ожидая, что собеседник представится.

— Сайер. Леонард Сайер. Чрезвычайно рад знакомству. Бенедикт говорил, что вы — весьма одаренный юноша, имеющий за плечами опыт уничтожения монстров. Вам крайне повезло, что вас выдернули из Олсада. Мне доводилось бывать там единожды: скажу честно, олсадское отделение — сплошная скука. В городе тишь да гладь. По крайней мере, была — до вашего появления в нем. Бенедикт успел рассказать мне о первой проведенной казни пособника. Уверен, вы станете там легендой.

Киллиан невольно нахмурился, старательно отгоняя образы, навеянные сном.

Колер, окинув ученика изучающим взглядом, положил руку на плечо жреца Сайера и многозначительно кивнул ему.

— Ладно, Леонард, оставь свои длинные речи желторотикам, будь любезен.

— Ты премерзкий, грубый тип, Бенедикт, ты в курсе? — криво ухмыльнулся Леонард, вновь переведя заговорщицкий взгляд на Харта. — Не представляю, молодой человек, как тяжко вам приходится терпеть его рядом с собой днями напролет! Я бы не выдержал столько. Поэтому я и не пошел в его команду.

Колер прищурился, сложив руки на груди, однако сказать в ответ ничего не успел: Киллиан опередил его.

— Полагаю, в команде вы не оказались, скорее, оттого, что седьмой раз проиграв, отказались сражаться дальше и признали поражение. При всем уважении, жрец Сайер, в этой команде такой подход к работе неактуален.

Леонард, к удивлению Харта, нисколько не обиделся, а лишь широко улыбнулся и кивнул.

— Гляди-ка, зубастый! — оценивающе воскликнул он. Бенедикт осклабился.

— Я тебя предупреждал.

— Ладно, друг мой, — вздохнул Сайер, — буду ждать от тебя вестей о практическом занятии для моих учеников. Надеюсь, ты про нас не забудешь. Был рад повидаться.

— Я тоже, Леонард, — механически отозвался Бенедикт, похлопав приятеля по плечу напоследок, и тот поспешил к зданию Культа, кивнув на прощание Киллиану:

— И с вами, молодой человек, тоже был рад познакомиться. Вы были правы, к слову, насчет меня и команды. До новых встреч!

Как только Леонард Сайер скрылся из виду, Бенедикт укоризненно воззрился на ученика и качнул головой.

— «Подход к работе», «проиграв седьмой раз, отказались сражаться», — недовольно передразнил он. — Ты не с той ноги встал, раз с самого утра решил дерзить старшим?

— По-вашему, я сказал нечто неуместное? Я сказал, как есть, это — первое. Жрец Сайер сам подтвердил каждое мое слово, это — второе. К тому же, он не в обиде, иначе бы выказал хоть малейшее возмущение, это — третье. Поэтому не вижу никакой дерзости.

— Неисправим! — закатил глаза Колер, вновь окинув ученика оценивающим взглядом и после вопросительно кивнув. — Ты себя нормально чувствуешь? Выглядишь скверно. Бледный, как Жнец Душ.

— Просто еще не до конца взбодрился, — отмахнулся Киллиан, стараясь игнорировать надоедливый озноб, гудящую голову и саднящее горло.

— Снова кошмары? — участливо поинтересовался Колер.

— Я в порядке, Бенедикт, не берите в голову.

Порыв ветра, будто посланный Криппом в опровержение слов молодого человека, заставил Харта содрогнуться всем телом от холода. Колер нахмурился и, качнув головой, приложил тыльную сторону ладони ко лбу ученика. Тот отшатнулся секундой позже, однако наставнику хватило этого мгновения, чтобы сделать соответствующие выводы.

— Проклятье, Киллиан, ты болен. У тебя начинается жар.

Харт недовольно нахмурился, оттолкнув руку старшего жреца.

— Говорю же, я в порядке.

— Это пока. В лучшем случае через пару дней сляжешь. А в худшем — через пару часов. Так что давай-ка бодрым шагом к лекарю.

Киллиан упрямо качнул головой, сложив руки на груди.

— Со мной ничего серьезного, бывало и хуже. И вообще, у нас слишком много дел здесь, а вы предлагаете мне залечь в лазарет?

— Да, предлагаю, — прикрыв глаза, терпеливо ответствовал Колер. — Делами все равно буду заниматься я, а не ты, поэтому…

— В таком случае ответьте мне на вопрос, Бенедикт, — холодно заговорил Харт, перебив наставника, — для чего вы меня с собой потащили? Меня, а не Ренарда и Иммара. Рассказали правду о нашем противнике, тренировали всю дорогу. Чтобы в самый разгар дела я попросту слег в лазарет и не путался под ногами?

Старший жрец вздохнул.

— Разумеется, нет. Я рассчитывал на твою помощь и хотел ежедневно наверстывать упущенное в твоем обучении, но раз уж так вышло, что ты слег…

— Не спешите с выводами, — Харт взялся за клинок и решительно кивнул. — Я не слег. И раз уж мы оба здесь, вполне можем начать тренировку.

Бенедикт снисходительно усмехнулся и также вынул меч из ножен.

— Вижу, жар уже затуманил тебе голову настолько, что ты не слышишь ни меня, ни собственный здравый смысл. Что ж, хорошо. Давай так: семь проигрышей, Киллиан. Как с Леонардом. Если семь раз подряд ты проиграешь, отправишься в лазарет без разговоров.

— Удобное условие, учитывая, что побороть вас мне не удавалось ни разу, — усмехнулся молодой человек. — Может, если продержусь семь схваток подряд, смогу сам решать, как поступить? Так хотя бы честнее…

— Бесы с тобой. Уверен, что после седьмого поединка ты в любом случае свалишься без чувств, так что то на то и выйдет. Итак, приступим?

Поединок начался тотчас же. В течение первой же минуты Колер отметил для себя, что сегодня ему стало куда как труднее сражаться со своим учеником. Молодой жрец и впрямь впитывал знания с удивительной скоростью, притом сразу же успешно применял их на практике. Если девять дней тому назад уйти от его угловатых атак, построенных лишь на скрытой агрессии, было проще простого, то сейчас Колеру приходилось усиленно концентрироваться на сражении, чтобы понять, как будет двигаться противник. То ли предыдущая тренировка с Леонардом Сайером успела вымотать старшего жреца Кардении, то ли ученик и впрямь за восемь дней практики успел сильно поднатореть в фехтовании.

И первая, и вторая победа над молодым человеком дались не без труда. Повалив, наконец, Харта на землю подсечкой, Бенедикт позволил себе несколько секунд передышки, постаравшись восстановить дыхание.

— Ты молодец, — уважительно произнес Колер, помогая Киллиану подняться. — Делаешь огромные успехи.

— Несколько раз тренировался в карауле. Отрабатывал движения, пока вы спали, — тяжело дыша, отозвался тот, утирая пот со взмокшего лба.

— Это заметно, — кивнул Бенедикт. — Быстро учишься. Быстрее, чем я в твои годы.

— У каждого свои таланты.

Киллиан снова перешел в атаку. Его наставник ушел от первого и второго удара играючи, сумел перейти в нападение и попытался вновь сбить противника с ног, однако на этот раз Харт успел вовремя отскочить и не позволить себе упасть. Дальнейшая серия атак и парирований для молодого человека слилась в кашу, которой, казалось, не было конца. Оставалось лишь довериться собственному телу и понадеяться на рефлексы и скорость реакции. Киллиан понимал, что затея с этими семью схватками, скорее всего, выйдет ему боком, и к концу этой тренировки его могут потащить в лазарет на носилках, однако отступить… отступить он не мог себе позволить — из мыслей никак не шли образы, навеянные беспокойным сном: собственная слабость, беспомощность, немощность. Эти ненавистные сердцу картины пробуждали то, что Киллиан ненавидел больше всего — сомнения. Сомнения не только в собственной выносливости, но и в том, что работа жреца Культа в принципе ему по силам.

«Не смей думать об этом! Ты не слаб! Ты справишься! Ты всегда мог взять себя в руки, когда того требовало дело», — подбадривал внутренний голос, однако тело, как назло, не желало иллюстрировать эти слова, а лишь становилось все менее послушным и маневренным.

Уже к третьему проигрышу лицо Киллиана заливал пот, сердце бешено колотилось, а свистящее дыхание отрывисто вырывалось из груди. Горло пересохло и противно саднило, над переносицей пульсировала тупая боль, вспыхивающая сильнее при каждом движении головы.

Вновь попытавшись сосредоточиться только на поединке, Харт провел серию атак, ни одна из которых не увенчалась успехом. Боковое зрение тем временем уловило в отдалении какое-то движение. В первую секунду молодой человек принял это за иллюзию, и впрямь навеянную жаром, однако уже через мгновение понял, что за поединком знаменитого жреца Колера со своим учеником попросту пришли понаблюдать зрители. Подтвердить свою догадку Киллиан сумел, лишь когда продавливающая атака наставника заставила его выронить клинок и проиграть снова.

Чуть поодаль от места тренировки и впрямь собиралась большая компания молодых жрецов, желающих увидеть, как Бенедикт Колер сражается, в действии. Часть зрителей на ходу одергивала наспех надетые рясы, кто-то потирал плечи от утреннего холода и широко зевал спросонья.

Отчего-то в душе Харта всколыхнулась злость. Упрямо игнорируя головную боль и общую ломоту в теле, он заставил себя поднять клинок и пошатнулся, распрямившись: окружающий пейзаж кронского отделения Культа сделал перед глазами крутой оборот.

— Киллиан, — тихо обратился наставник, осторожно покосившись на собравшихся неподалеку зрителей, — хватит…

Харт не ответил, понимая, что, скорее всего, надсадно закашляется, если из его пересохшего горящего горла вырвется хоть слово. Собственный образ из сна вновь всплыл в сознании, и Киллиан содрогнулся всем телом — на этот раз не от холода, но от мысли, что сейчас каждый из собравшихся здесь молодых жрецов увидит новоявленного воспитанника знаменитого на всю Арреду Бенедикта Колера сдающимся, слабым и больным, неспособным выдержать какие-то восемь дней в походных условиях…

Старший жрец Кардении тем временем обеспокоенно-изучающе глядел на Харта, ожидая ответа. Собравшиеся зрители молча смотрели на остановившуюся схватку, всем своим видом показывая, что жаждут продолжения. Продолжить было необходимо, но в таком состоянии Харт не был уверен, что справится.

Ты слишком лелеешь свои травмы. Забудь о них.

Слова, которыми сопроводил Бенедикт одну из первых тренировок, вспыхнули искрой в памяти Киллиана, заставив его подобраться и собрать в кулак все силы, которыми только располагал сломленный подступающей болезнью организм, и сил этих оказалось куда как больше, чем думалось.

Сжав губы в тонкую линию, Киллиан многозначительно посмотрел на своего наставника, надеясь, что он понял его верно, и медленно покачал головой. Бенедикт вновь посмотрел на молодых жрецов кронского отделения и перевел понимающий взгляд на своего ученика.

— Уверен? — едва слышно поинтересовался он, одними глазами указывая на собравшихся зрителей. Киллиан сильнее сжал рукоять клинка и отозвался коротким решительным кивком. Колер неопределенно качнул головой. — Что ж, тогда начали.

В какой-то момент общее недомогание будто бы исчезло. На деле оно, разумеется, никуда не делось, однако Киллиан каким-то образом сумел отрешиться от него, забыть о нем, отодвинуть на последний план и перестать замечать.

Когда злишься, действуешь лучше, но выдыхаешься быстро. Ты стараешься вложить в свои движения больше агрессии, но слишком много думаешь. У тебя есть глупый страх облажаться. Ты считаешь, что я тебя оцениваю.

Слова, произнесенные наставником в начале пути, назойливо застучали в памяти. Сейчас, в эту самую минуту происходило то же самое: молодые жрецы кронского отделения оценивали каждый шаг ученика Колера, и более всего мечтали увидеть его ошибку.

Тебе на это должно быть плевать. Много ли пользы в том, что противник оценит твои навыки по достоинству, если сам ты при этом все равно погибнешь?

«Никакой пользы», — повторил для себя собственный ответ Харт, удачно парируя атаку Бенедикта. По лицу старшего жреца скользнула улыбка, он по достоинству оценил собранность ученика, однако поддаваться явно не собирался.

Киллиан увернулся от опасного выпада. Вспышка боли над переносицей осталась где-то за пределами его внимания, он сделал несколько быстрых шагов, провел атаку, встретил отражающий удар, сильнее сжал клинок, чтобы не позволить выбить его у себя из рук, развернулся, уловив момент, полоснул по воздуху практически наугад, тут же услышав, как Колер зашипел от боли.

Следующая пара мгновений показалась бесконечной, вместив в себя ряд движений, который по определению вместить не могла. Киллиан полностью доверился ощущениям своего тела. Пусть грации в его движениях было ни на фесо, каждое действие было необходимо, точно и опасно для противника. Наставник и его ученик развернулись одновременно, и клинки, что должны были вот-вот врезаться каждому в шею, замерли в дюйме от цели.

На тренировочной площадке повисла звенящая тишина, нарушаемая, казалось, лишь тяжелым дыханием противников. По лицу Харта градом струился пот, лоб Бенедикта блестел от испарины, а на траву мерно капала кровь из порезанного левого плеча.

Поняв, что сделал, Киллиан резко втянул сделавшийся обжигающим и едким воздух и тут же зашелся в приступе надсадного кашля, опустив клинок. Колер поморщился, прерывисто выдохнул, также убрав оружие и зажав кровоточащее плечо.

По рядам собравшихся молодых жрецов прошелся оживленный гул, слившийся для Харта в неопределенную кашу. Болезнь, так успешно загнанная в угол несколько минут назад, принялась атаковать ослабший организм с новой силой, тело сделалось неподъемно тяжелым, озноб вновь принялся проникать внутрь до самых костей.

— Тренировка окончена, жрец Харт, — приподняв голову, холодно произнес Колер.

Киллиан отозвался сдержанным кивком, не представляя себе, что будет дальше. Сейчас он ожидал от наставника чего угодно, вплоть до резкого возобновления поединка, несмотря на только что произнесенную команду.

— Прогуляешься со мной до лазарета? — тихо осведомился Бенедикт, едва заметно улыбаясь. Лишь теперь молодой человек сумел вздохнуть и с готовностью последовал за старшим жрецом Кардении.

До медицинского крыла Колер предпочел добираться в обход, не проходя через замершую толпу зрителей. Лишь когда молодые жрецы остались далеко позади, Харт сумел заговорить с наставником.

— Что теперь? — ровным голосом спросил он.

— О чем ты? — устало хмыкнул Бенедикт, вопрошающе кивнув.

— Со мной. Я понимаю, что вы не стали работать на публику и говорить, как поступите со мной теперь. Но сейчас зрителей нет, можете озвучить.

Колер нервно хохотнул, сильнее сжав кровоточащую рану на плече и болезненно поморщившись.

— Ох… не совсем понимаю, Киллиан, что, по твоему разумению, я должен тебе озвучить. Вроде как, я уже все тебе сказал, разве нет? Или ты хочешь, чтобы я признал, что сам остановил поединок, и теперь не имею права гнать тебя в лазарет?

Харт нахмурился.

— Бросьте, Бенедикт. Вы прекрасно меня поняли.

— Откровенно говоря, не совсем, — старший жрец выжидающе приподнял бровь, окинув ученика оценивающим взглядом. Тот глубоко вздохнул, с трудом подавив приступ кашля.

— Что ж, раз так, спрошу прямо: мне собирать вещи и убираться восвояси? Обратно в Олсад?

На этот раз наставник округлил глаза в искреннем удивлении.

— Боги, с чего бы?

— Хотя бы с того, что я неспособен провести границу между тренировочным боем и настоящим, — холодно отозвался молодой жрец. Бенедикт отрывисто рассмеялся, тут же поморщившись от боли.

— С ума сойти! То есть, ты от меня, выходит, наказания ждешь?

Киллиан мрачно сдвинул брови, отведя взгляд.

— Я ранил вас в тренировочном бою. Это недопустимо, — отчеканил он.

Колер глубоко вздохнул, остановился и, положив испачканную кровью руку на плечо ученика, заставил того также замереть.

— Я позволил себе получить ранение в тренировочном бою. Это — недопустимо, — покачав головой, с расстановкой произнес старший жрец. Затем, выждав несколько мгновений, вновь зажал рану и возобновил шаг. — Ты представить себе не можешь, сколько таких царапин было мною получено в боях с Ренардом. Он частенько забывал, что мы ведем тренировочный бой, есть у него такая черта. Признаться, несколько раз он был близок к тому, чтобы отправить меня на Суд Богов, так что мне, можно сказать, не привыкать.

Киллиан изумленно воззрился на своего учителя.

— И вы это…

— Спускал ему с рук, да. Каждый раз. Ренард превосходный учитель, он восстанавливал для меня условия реального боя, помогал оттачивать навыки. Мне было тяжело добиться того же с тобой, ведь ты был новичком, я опасался, что нанесу тебе вред. Сегодня — не опасался, но был недостаточно быстр. Ты оказался быстрее, и мой проигрыш тебе в скорости дал о себе знать. Винить тут, кроме меня, некого.

Харт устало потер ноющий лоб и качнул головой.

— Это вышло… случайно… — с трудом выговорил он.

— И да, и нет, — задумчиво произнес Бенедикт. — Это вышло, потому что в тебе в очередной раз взыграла злость. Уж не знаю, на кого: на меня, на самого себя, или на толпу желторотиков, которая собралась посмотреть на нас и явно оценить, что ты из себя представляешь. Эта агрессия — твое неотъемлемое качество, оно будет всегда, и это, пожалуй, хорошо. Плохо другое: ты ее не контролируешь. А надо.

Киллиан нервно усмехнулся, с трудом унимая дрожь, все еще бьющую тело.

— Легко сказать. Я даже не могу отметить, когда она появляется.

— В том-то и дело, что она всегда присутствует. Просто в какой-то момент она овладевает тобой, а должно быть наоборот. Всегда — наоборот. Так что в следующих поединках будем это учитывать и учить тебя контролировать агрессию.

Харт прищурился.

— Вы свою, хотите сказать, контролируете?

— Да, — твердо отозвался Бенедикт. — Поверь, если б не контролировал, то и Иммар, и ты сам в таких поединках уже были бы мертвы. Насчет Ренарда я бы еще поспорил…

Из груди Колера вновь вырвался усталый вздох и, поморщившись, он кивнул на дверь медицинского крыла, добираться до которого пришлось куда как более долгим путем, нежели предполагалось.

— Ну что ж, идем. Поверь, местный лекарь жрец Морн сейчас устроит хорошую выволочку нам обоим.

Поутру громкий хлопок двери отвлек Ланкарта от чтения, и некромант нехотя обернулся к непрошеному гостю.

— Стучать не учили? — нахмурился он, окидывая Филиппа недовольным взглядом. Заметив ярость, пылающую в глазах марионетки, он выжидающе кивнул. — Ладно, что у тебя?

— Ты говорил, что они мучаются от расплаты! Готовы молить о смерти!..

— Данталли? — уточнил некромант, с трудом давя снисходительную улыбку.

— Да! — воскликнул Филипп, сжимая от злости кулаки. — Но этот не издал ни звука! По нему в жизни нельзя было сказать, что он хоть что-то чувствовал! Он обязан был расплатиться за контроль, но ничего не произошло!

Ланкарт задумчиво нахмурился.

— Вот как… — протянул он, потерев подбородок, — так нам, выходит, достался данталли из терпеливых?

Мысль унесла колдуна далеко от собеседника, в голове родилось сразу множество теорий о том, как выносливость пойманного существа скажется на его способностях: какие изменения претерпят силы демона-кукольника после воскрешения, сумеет ли он управлять мертвыми, на кого будет распространяться его дар? При условии, конечно, что этот самый дар удастся сохранить. Прежде некроманту никогда не приходилось воскрешать иного — только людей, с которыми приходилось кропотливо работать, чтобы просто не дать им утратить большую часть своей личности…

— Ланкарт! — едва сдерживая злость, воскликнул Филипп.

— Что? — недовольно всплеснул руками колдун, нехотя отрываясь от своих раздумий. — Что я, по-твоему, должен сделать? Заставить его страдать? Так я не жрец Культа, это не моя сфера деятельности. Мне в нем интересно другое, пытать его мне не резон. Ты хотел посмотреть на расплату, и я дал тебе такую возможность. Мучений не было? Что ж, я тут тебе не помощник. Смирись.

Юноша скрипнул зубами.

— Из-за таких, как он, я лишился жизни, и…

— А из-за такого, как я, точнее, из-за меня — ты до сих пор топчешь земли Арреды своими ногами! Так что остуди пыл и не мешай мне работать, ясно?!

Филипп осекся и покорно опустил голову.

— Ясно, — отчеканил он.

— Иди обратно к пленникам и охраняй их. Из клетки они вряд ли куда-то денутся, но все же надзор не помешает.

Филипп вновь отозвался коротким кивком и поспешил оставить некроманта наедине с его работой.

Прутья клетки были толстыми и прочными, стояли близко друг к другу: ни перепилить их, ни сломать, ни пролезть через них на свободу не представлялось никакой возможности. Открыть изнутри тяжелый висящий на двери замок без каких-либо инструментов также не было ни единого шанса. Положение пленников, как ни посмотри, виделось совершенно безвыходным, хотя Аэлин всю ночь, ни на минуту не сомкнув глаз, упорно пыталась продумать все мыслимые и немыслимые варианты побега, то и дело косясь на недосягаемое воткнутое в землю рядом с брошенными там же дорожными сумками оружие — саблю Мальстена, ее паранг и стилет.

Рассуждать ясно мешало молчаливое присутствие Филиппа, который держал у себя ключи от клетки. Он то ли не нуждался в отдыхе вовсе в своем нынешнем состоянии, то ли был попросту всецело поглощен своим непрестанным наблюдением за Мальстеном, замершим в углу клетки. На женщину, которую когда-то так страстно любил, юноша, внешне нисколько не постаревший с тех пор, не обращал ровным счетом никакого внимания, предпочитая буравить взглядом лишь демона-кукольника.

Аэлин могла попытаться представить, что чувствует ее попутчик, знала, насколько больно ему должно было быть во время расплаты, однако ни словом, ни делом не могла его поддержать, несмотря на наличествовавшее подспудное желание. Встреча с женихом, которого она много лет считала погибшим и захороненным в неизвестной братской могиле в темные годы войны, совершенно выбила ее из колеи. Не давал покоя и тот холодный, бесстрастный, безучастный взгляд Филиппа по отношению к ней: это был одновременно и прежний, и какой-то совершенно другой человек… да и человек ли? Как можно назвать человеком это богопротивное, неестественное создание, умершее и не до конца воскресшее с помощью сил некроманта? И все же отделаться от мысли, что частичка прежнего Филиппа присутствовала в нем (о чем говорил один лишь факт того, что он узнал свою невесту), было невозможно. Аэлин с трудом боролась с желанием воззвать к той самой частичке его души, всем своим существом рвалась попросить бывшего возлюбленного открыть дверь, помочь по старой памяти. Она готова была предложить бежать из этого страшного места, попытаться отыскать для него спасение от богопротивной магии некроманта, но здравый смысл подсказывал, что ничего дельного из этой затеи не выйдет. Охотнице было нечего противопоставить силам Ланкарта, нечего предложить Филиппу, да и на его согласие после того, как он по собственной инициативе выдал путников своему хозяину, рассчитывать не приходилось…

— Аэлин, — голос Мальстена прорезал тишину. Лишь когда караульный без предупреждения покинул свой пост, кукольник заговорил со своей спутницей. — Прости меня.

Охотница изумленно посмотрела на Мальстена, только теперь до конца осознав, что действительно за всю ночь не сказала ему ни слова.

— Ты была права насчет этого места. И насчет меня. Самоуверенность снова вышла мне боком, и я втянул в это тебя. Мне… жаль, правда.

— Некромант, — нервно усмехнулась Аэлин, опираясь на прутья клетки. — Кого угодно ты бы взял под контроль, но не его…

Данталли виновато опустил голову, и женщина предпочла пояснить, поняв, что смысл ее слов спутник явно истолковал неверно:

— Это я говорю к тому, что твоей вины нет: кто мог знать, что здесь обитает подобная тварь? Легенды гласили, что их выжгли с лица Арреды много лет тому назад.

— Легенды многое гласят, — отмахнулся кукольник, нахмурившись. — Факт остается фактом: ты чувствовала, что в этой деревне что-то нечисто, а я не послушал тебя, и теперь этот… Ланкарт обратит нас в богомерзких тварей. А все потому, что я был слишком уверен в своих силах. Похоже, Крипп решил показать мне, что я не всесилен, и сделал это весьма изощренным способом.

Аэлин невесело хмыкнула, запрокинув голову.

— Ну… мне кажется, ты рано нас похоронил. Пока что мы живы, а значит, можем еще попытаться бороться.

— Бесполезно, — тяжело вздохнул Мальстен. — Каждую минуту, как только миновала расплата, я пытался зацепиться за… нашего стража нитями, но без толку. Я словно бы что-то упускаю, чего-то не понимаю. Возможно, некромант попросту был прав, и я никогда не перешагну этот барьер, потому что в этих созданиях нет жизни. Но я ведь чувствую, что какой-то контроль возможен! Просто… не понимаю, какой. А, боюсь, разобраться в этом у нас нет времени.

Аэлин прерывисто вздохнула. Она услышала каждое слово спутника, однако сильнее всего ей в сердце врезалось то, что касалось расплаты. Она невольно вновь упрекнула себя в том, что всю ночь провела в своих мыслях, никоим образом не поддержав Мальстена в столь трудный для него момент. И хотя он, похоже, был совершенно не в обиде за это, Аэлин все же чувствовала себя виноватой перед ним. Чувствовала, что поступила неправильно. Одновременно с тем, она понимала, что глубоко в душе злится на своего спутника за то, что он вновь зацепился за нее нитью без предупреждения.

Мальстен, казалось, уловил сами ее раздумья и опустил голову.

— Я хочу, чтобы ты знала: то, что я сделал… то, что потянул за нити…

— Не надо об этом, — поморщившись, попросила Аэлин, не сумев посмотреть на кукольника, когда тот перевел на нее пристальный взгляд.

— Аэлин…

— Ты сделал это, потому что мог, — констатировала она. — Будь ты человеком, ты ограничился бы чем угодно другим: уговорами, криком, физической силой, в конце концов. Но ты данталли, и ты потянул за нити. Потому что способен на это. И всегда будешь способен, понимаешь?

— Понимаю, к чему ты клонишь, — невесело усмехнулся Мальстен. — Спорить трудно, ведь это действительно сама суть данталли — управлять живыми существами с помощью нитей. Но поверь, мои намерения были благими.

— Я знаю, — снисходительно и печально отозвалась Аэлин, кивнув. — Проблема в том, что ты всегда будешь говорить и думать именно так. И я понимаю, что это будет искренне. Но пойми и ты меня: ты дал обещание, что ты никогда не применишь нити ко мне без моего ведома. И вот уже в который раз это обещание нарушается. Сначала Фрэнлин, потом болото дьюгара, теперь эта деревня. Я не спорю, метод был и впрямь действенный, но…

— … но ощущать себя моей марионеткой тебе неприятно, — закончил за нее данталли.

— И страшно, — кивнула Аэлин, пристально воззрившись на своего спутника. — Терять контроль над собой и чувствовать, что повинуешься чужой воле — страшно. А еще страшнее то, что я ведь могу даже не знать, что действую не самостоятельно. При таком раскладе, учитывая мой род деятельности, я не могу доверять ни тебе, ни себе.

Данталли тяжело вздохнул.

— Могу понять, — на какой-то миг он задумался, затем кивнул, будто соглашаясь с собственными мыслями, и продолжил, — но не могу гарантировать тебе, что это никогда не повторится. Не из моих прихотей и не забавы ради — надеюсь, это ты тоже понимаешь — но лишь из соображений безопасности. Мне приходилось бывать на поле боя, где я управлял сотней солдат, видел все угрозы, подстерегающие каждого из них. Несмотря на то, что, как только Кровавая Сотня узнала, кто я такой, они захотели казнить меня на месте, я рад, что помог им столько раз выйти из сражений живыми. Это я говорю к тому, что, даже если ты будешь меня ненавидеть, я лучше в роковой момент применю к тебе нити и защищу тебя от опасности, чем положусь на волю случая.

Аэлин склонила голову, невольно поморщившись: слова спутника отчего-то укололи ее, и она толком не могла понять, чем именно.

— Почему? — вопрос вырвался бесконтрольно, почти против воли.

Ответить Мальстен не успел: к клетке спешно приблизился Филипп. В лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев, его лицо показалось еще бледнее, чем ночью.

Мальстен вновь попытался сосредоточиться на том, чтобы взять создание некроманта под контроль, и вновь — безуспешно. Черная нить, видимая лишь глазу демона-кукольника, будто бы появлялась и сразу исчезала, не находя своей цели. Не находя жизни, как выразился Ланкарт.

Продолжая бесполезные попытки сделать из мертвеца марионетку, Мальстен невольно старался понять, что именно мнил некромант под этими словами. Какой смысл колдун вкладывал в реплику «вы контролируете только живое»? С одной стороны вопросов не возникало, и все было кристально ясно: демоны-кукольники по природе своей могли подчинить своей воле исключительно одушевленные объекты: людей, животных или иных существ. При этом, к примеру, на деревянную куклу или какие-либо предметы обихода дар данталли никоим образом не влиял. Однако Мальстен не мог отделаться от мысли, что нечто потаенное ускользает от его разума. Нечто очень важное, ключевое…

Филипп решительным шагом приблизился к клетке и с нескрываемой ненавистью уставился на данталли.

— Как ты ушел от расплаты? — требовательно спросил он. Мальстен непонимающе нахмурился, спокойно выдержав взгляд надзирателя, и тот в гневе с силой ударил по прутьям, прерывисто вздохнув. — Ты должен был получить сполна за контроль, но с тобой ничего не произошло! Я хочу знать, почему. Немедленно!

Мальстен оставался неподвижен и не спешил отвечать. Филипп тяжело дышал, судорожно сжимая руками прутья, глаза его пылали почти неконтролируемой злобой, притом на мертвенно бледном лице не появлялось и призрачной тени румянца.

Аэлин с болью и ужасом наблюдала за клокочущей яростью этой безжизненной куклы, принявшей личину ее бывшего возлюбленного.

— Будь ты проклят, отвечай на вопрос! — взревел Филипп, заставив Аэлин тихо ахнуть. Лишь тогда он обратил на нее внимание, и она была готова поклясться, что этот нечеловечески холодный взгляд мог прожечь дыру в ее теле. Когда юноша обратился к бывшей возлюбленной, голос его сделался угрожающе тихим. — А ты… как ты могла связаться с этим мерзким отродьем? Как низко надо было пасть, чтобы докатиться до такого? Я даже предательством это не могу назвать, это…

— Оставь ее в покое, — холодно отчеканил Мальстен, воззрившись на надзирателя не с меньшей ненавистью, тут же овладев всем его вниманием.

Филипп набрал в грудь воздуха, чтобы вылить на своего узника поток брани, однако властный женский голос, прозвучавший неподалеку, помешал ему это сделать, одернув еще до начала речи.

— Филипп!

Бледнокожая высокая женщина с длинными каштановыми волосами появилась рядом с клеткой совершенно беззвучно. Создавалось впечатление, что она не шла по земле, а плыла по воздуху, подобно бесплотному духу: казалось, под ее хрупким телом даже не приминалась трава. Длинное простое платье с коричневым передником спускалось до самой земли, и на секунду Мальстену почудилось, что незнакомка и впрямь парит в воздухе, однако уже через мгновение он понял, что видит перед собой не призрак, а очередную куклу некроманта.

— Мелита, — поморщился надзиратель, сложив руки на груди. — Что тебе здесь понадобилось?

— Тебе пора передохнуть, Филипп, — настоятельно произнесла женщина, приподняв голову. — Пока с нашими дорогими гостями побуду я.

— Дорогими гостями? — прищурившись, вмешался Мальстен. — Так вы называете всех, кого собирается убить и обратить в своих марионеток ваш хозяин?

Мелита снисходительно склонила голову, однако ответить не успела: Филипп вновь опередил ее, с силой ударив по прутьям клетки.

— Тебе слова не давали, тварь! — обличительно выкрикнул он. — И уж не тебе говорить о марионетках!

— Филипп, — строго одернула Мелита, — хватит. Уходи отсюда. Остынь. Так приказал Ланкарт, и, надеюсь, спорить ты не намерен.

Юноша прерывисто вздохнул, плотно стиснув челюсти от злости и, помедлив несколько секунд, в течение которых буравил Мальстена ненавидящим взглядом, резким рывком подался в сторону и поспешил покинуть пределы видимости своих пленников и односельчанки. Уходя, он едва не задел женщину плечом, но та грациозно отошла с его пути и смиренно прикрыла глаза.

— Ничего, он привыкнет. Он, знаешь ли, вспыльчив, когда дело касается вашего собрата, — миролюбиво произнесла Мелита, обратившись к данталли. — Не держи зла.

Мальстен криво усмехнулся.

— Я и не держу. Он хотя бы не пытается выглядеть дружелюбно, имея подспудное желание убить меня, в отличие от тебя или вашего хозяина.

— Ты немного заблуждаешься, называя Ланкарта нашим хозяином, — передернула плечами женщина. — Мы семья. В особенности — мы с ним. Я, можно сказать, была первой попыткой Ланкарта воскресить мыслящее и чувствующее существо. Он очень умен и талантлив в своем ремесле, любит совершенствоваться. До меня он в основном поднимал из земли мертвецов, которые на людей почти не походили: не ели, не спали, не разговаривали. Могли лишь передвигаться и выполнять простые задания. Их сейчас держат только на особые случаи в отдельном… помещении.

Аэлин брезгливо поморщилась, вжавшись в прутья клетки, точно стараясь слиться с ними и сделаться невидимой. Мелита ободряюще улыбнулась.

— Не бойся, девочка. Тебя ждет нечто совершенно иное. Ланкарта можно назвать искусником, он воскресит тебя так, что чувства почти не будут отличаться от теперешних. Только поначалу будет непривычно, но со временем разница сотрется.

— Похоже, вашему Ланкарту страшно не хватало общения, раз он решил воскресить способной разговаривать столь болтливую особу, — хмыкнул Мальстен, вопрошающе кивнув. — Или была иная причина сохранить тебе все важные черты характера? К примеру, личная привязанность? Бросается в глаза, что ты здесь на особом счету. Да и твои заверения, что «в особенности вы с ним — семья», звучат вполне однозначно.

— А ты проницательный, — заговорщицки улыбнулась Мелита и кивнула. — Я его жена. Была ею при жизни и осталась теперь — в вечности.

Мальстен брезгливо поморщился.

— Проклятье, он воскрешает мертвецов, живет среди мертвецов да еще и спит с одним из них! Отвратительно.

— Не осуждай, пока не попробовал, — усмехнулась Мелита, нисколько не обидевшись на резкое высказывание пленника. Мальстен растерянно округлил глаза: он ожидал от этой женщины какого угодно ответа, кроме этого. На несколько мгновений он даже бросил попытки применить к жене колдуна нити.

Аэлин презрительно фыркнула.

— Твой союз с некромантом — мерзость, которая оскорбляет саму суть брака. Она оскорбляет богов!

— А где были боги с их хваленой справедливостью, когда меня забирала болезнь?! Я собиралась спросить это у них на суде, но не было никакого суда! Была лишь пустота, как сон, от которого невозможно очнуться, который утягивает тебя все глубже и глубже, пока не растворит! Я обитала в этом кошмаре, пока Ланкарт не вернул меня обратно.

— И сделал своей марионеткой навечно, — буркнул данталли.

— Он сделал для меня гораздо больше, чем те самые боги, которых вы здесь так восхваляете, — с вызовом парировала женщина.

Аэлин неровно ухмыльнулась.

— И теперь ты предлагаешь всем новичкам разделить с тобой постель, чтобы вспомнить, как это бывает с живыми? Своеобразный способ отблагодарить мужа.

Мелита ожгла охотницу взглядом.

— Еще слово, и я сделаю так, что после воскрешения ты даже мычать не сможешь!

— Довольно, — строго прервал данталли, взглянув в карие глаза женщины. — Хватит угроз. На деле Аэлин ведь вам не нужна, Ланкарту интересны… мои способности, ему нужен я. Так пусть он и занимается мной, а ее — оставьте в живых, отпустите. Неужели вы убиваете и делаете живыми мертвецами всех, кто забредает в вашу деревню?

Мелита прищурилась, заинтересовавшись словами пленника. Раздражение ее резко пошло на убыль.

— Какая самоотверженность! Удивительно, что данталли просит сохранить жизнь охотнице на иных существ. Как вы двое умудрились так спеться?

Мальстен качнул головой.

— Я тебе отвечу, если ты взамен ответишь и на мои вопросы. К примеру, что имел в виду твой муж, когда сказал, что в вас нет жизни? Ведь ты стоишь передо мной, говоришь, мыслишь, но ты мертва… как это работает?

Женщина успела лишь качнуть головой, ее взгляд устремился в сторону, и пленники напряженно переглянулись, заметив, что к их темнице, заметно припадая на правую ногу, направляется некромант. Мелита мягко улыбнулась и чуть склонила голову при виде мужа. Ланкарт одарил ее и пленников одинаково миролюбивым взглядом и кивнул с усмешкой:

— А ты не сдаешься, верно? — спросил он, — все пытаешься выяснить, почему не можешь взять моих людей под контроль. Что ж, ты задаешь вопросы не тому человеку: Мелита не сумеет тебе ответить. Да и никто из деревни, пожалуй, не сможет — не вникали в суть, она их не волнует. Волнует результат — осознанное существование.

— Не жизнь, — нахмурился данталли, — а существование. В чем же, по-твоему, разница? Полагаю, мы понимаем эту разницу не одинаково.

— И все же настоятельно советую: не задавайся этими вопросами, — снисходительно покачал головой Ланкарт. — Что бы я тебе ни сказал, это не поможет тебе взять кого-либо из моих людей под контроль. Даже такому умельцу, как ты, это не по силам, хотя, надо признать, с твоей репутацией неудивительно, что попыток ты не бросаешь.

Мелита непонимающе качнула головой.

— С его репутацией?

— Умоляю! — закатил глаза некромант, — данталли по имени Мальстен с явной армейской выправкой и манерой держаться, как у благородного господина, путешествующий с уроженкой земли, что была разграблена войсками Анкорды… что-то мне слабо верится, что все это просто совпадение. Стало быть, Красный Культ сильно преувеличил слухи о гибели этого существа. Ведь так, герцог Ормонт? Или прозвище «анкордский кукловод» тебе больше по душе?

Мальстен не спешил отвечать, хотя и понимал, что в данном случае его молчание ничего не даст: колдун уже догадался — пусть и по косвенным признакам — кого перед собой видит.

— Что ж, твое молчание лишний раз убеждает меня в правильности сделанных выводов. Тебе никогда не говорили, что ты весьма красноречиво молчишь?

Мальстен тяжело вздохнул.

— Просто понимаю: что бы я ни сказал о себе, твоих намерений на мой счет это не изменит.

— Тут ты прав, не изменит, — кивнул Ланкарт. — Разве что, это потешит мое самолюбие: я, выходит, проведу ритуал не над простым данталли, а над анкордским кукловодом. Можешь, к слову, порадоваться тому, что тебе удастся навсегда уйти от преследования со стороны Культа — моих людей они не трогают.

— И все же во что ты меня превратишь? — холодно, почти отстраненно поинтересовался Мальстен, будто интересовался, к примеру, погодой. — Сколько ни стараюсь, я не могу понять природу твоих… подопечных. При том, что от твоей она отличается.

Ланкарт ухмыльнулся, переглянувшись с Мелитой.

— Найди Филиппа, дорогая. Проведи с ним воспитательную беседу по поводу отношения к пленникам и скажи, чтобы после меня вернулся к клетке, — мягко произнес он, обратившись к жене. Та недовольно нахмурилась, однако спорить с колдуном не стала. Уже через мгновение она решительно направилась прочь и вскоре пропала из виду.

— Знаешь, твое рвение даже забавляет, — пожал плечами некромант, оставшись наедине с узниками. На Аэлин, молча вжимавшуюся в прутья клетки, он практически не обращал внимания. — Ты ведь действительно надеешься перехитрить меня. Я это чувствую, можешь не отрицать.

— А тебя так и распирает блеснуть собственными знаниями, — парировал данталли. — Здесь даже чувствовать ничего не нужно: в противном случае ты просто оборвал бы этот разговор, но ты его намеренно растягиваешь. Так почему бы не упростить друг другу задачу? Чего тебе бояться, если ты так уверен, что у меня все равно не получится тебя перехитрить?

Ланкарт развел руками.

— Что ж, не могу не согласиться. И, ты прав, благодарного слушателя на эту тему в наших краях найти непросто. В таком случае попробуем начать с основополагающих моментов. Ты ведь представляешь себе, что делает человека живым?

— В твоем понимании — вряд ли, — отозвался Мальстен. Колдун кивнул.

— Есть несколько необходимых условий для этого. Первое условие — это физическое функционирование тела, для которого — уже вторым условием — требуется определенная энергия. На этапе зарождения жизни основную роль здесь играет организм матери, который дает своему потомству эту энергию. Здесь есть свои особенности в зависимости от того, какое существо мы рассматриваем и как это существо размножается, но в эти подробности вдаваться не стану, иначе наш разговор растянется на несколько суток. Суть одна: именно с жизненной силой, взятой от матери, мы рождаемся и после начинаем работать уже непосредственно с энергией мира. Она в нас циркулирует, накапливается, тратится, ею можно обмениваться с внешней средой. Управление такой энергией на высоком уровне — то есть, любые неординарные способности — называют магией. Далее имеем третье условие: это душа, определяющая саму нашу личность, привычки, характер, чувства. Одушевленное существо, имеющее физическое тело, способное обмениваться энергией с внешним миром, будет живым. Пока доступно?

Данталли понимающе кивнул.

— Вполне.

— Вижу, ты уже понимаешь, какого из условий не хватает, чтобы мои люди могли называться живыми, — улыбнулся колдун.

— Энергии для обмена с внешним миром, я полагаю. Душа и тело у них сохранены, но существовать им помогает энергия, взятая у тебя. И обмен ею тоже происходит через тебя.

Ланкарт воодушевленно хлопнул в ладоши.

— Совершенно верно! Сразу видно существо, которое может не только осознать это мысленно, но и по-настоящему прочувствовать. Понимаешь теперь, почему ты бессилен и не можешь взять их под контроль? Их жизненная сила (то самое, за что могут уцепиться твои нити) взята из моего источника, который отсечен от внешнего мира и замкнут на меня же, проходя через теневую сторону.

— Теневая сторона? — севшим голосом спросила Аэлин, решившись, наконец, вмешаться в разговор. — Где скоплена энергия, которой питаются аггрефьеры?

Некромант одобрительно кивнул.

— А она молодец, — бодро отозвался он, вновь обращаясь к данталли. — Похоже, понимает, о чем речь, не хуже тебя. Да, у моих сил и сил аггрефьеров один источник. Но если вестники беды ловят только выброс этой энергии от чьей-то смерти — суют нос на теневую сторону — то я работаю с ней напрямую постоянно.

Мальстен прерывисто вздохнул, осознав, что вот уже почти полминуты задерживает дыхание. Ланкарт понимающе хмыкнул, кивнув.

— И вот мы пришли к главному страху любого твоего собрата — та самая теневая сторона, перехода на которую вы так боитесь во время расплаты. Ее еще называют тьмой забвения или просто забвением — кому как больше нравится. Суть одна: это совершенно другое пространство, наполненное особой силой, которое постепенно растворяет в себе попавшую в нее душу, если эта самая душа не успевает выбраться.

Мальстен напряженно слушал некроманта, понимая, что с одной стороны хочет всеми мыслимыми и немыслимыми способами отрешиться от этого разговора, затрагивающего тему, которая и впрямь пугает любого данталли, но с другой — он хотел, наконец, прояснить, что собой представляет природный страх демонов-кукольников.

— Мне даже жаль вас, данталли, — искренне сочувствующе продолжил колдун, — у вас осталось так мало знаний о себе: все они затерялись во времени после гибели вашей родины и большинства ваших сородичей. Вы помните только крохи из того, что есть на самом деле, и толком не понимаете, за что именуете ваши мучения после контроля над живыми именно расплатой. Сейчас бытует мнение, что дело только в страшной физической боли, но неужели ты думаешь, что это и вправду так банально? Откуда эта самая боль, кстати, берется, не задумывался?

Кукольник вновь не ответил. Лихорадочно вспоминая все, что когда-то рассказывал Сезар, Мальстен понимал, что никогда не задавался вопросом происхождения расплаты всерьез. Учитель в детстве бросил все силы на то, чтобы научить своего подопечного пользоваться способностями втайне от чужих глаз, ничем себя не выдавать и стойко переносить боль, но никогда не рассказывал, почему она приходит. Он лишь утверждал, что она — неотъемлемая часть самой их природы.

— Должен признать, я даже несколько разочарован, — закатил глаза некромант. — Я думал, что ты-то уж точно детально изучал особенности вашего вида, отсюда и взялось такое мастерство управления внутри сражения. Выходит, ты просто талантлив, не более того.

Так и не дождавшись от своих пленников никаких комментариев, Ланкарт глубоко вздохнул и продолжил:

— Что ж, хорошо, я тебе расскажу. Как знать, может, это пригодится тебе после воскрешения, когда мы будем смотреть, во что превратится твой дар и на кого он будет распространяться. Итак, я уже упоминал, что твои нити цепляются именно за жизненную энергию тех, кем ты управляешь. Эта энергия требуется любому живому существу для любого движения, даже дыхания — именно так происходит обмен с внешней средой. Нити данталли этот обмен перенаправляют, и жизненная сила марионетки поступает непосредственно к кукловоду. Грубо говоря, на время, пока человек действует под влиянием нитей, его жизненная энергия уходит от него и перетекает к тому, кто эти нити удерживает. Когда связь прерывается — и внешняя среда, и бывшая марионетка, и кукловод стремятся к новому равновесию. И если у подконтрольного происходит постепенный процесс восполнения, который положителен по своей сути и никакого дискомфорта не вызывает, то у данталли за счет перенасыщения жизненной энергией начинается процесс отдачи. Причем, отдачи — именно теневой стороне мира. На какое-то время вы становитесь, если это так можно выразить, слишком живыми, и обе стороны окружающего пространства начинают воздействовать на вас: внешняя пытается продолжать обмен, а теневая — забрать себе то, что вам не причитается. Другими словами, вас просто раздирает на части само мироздание. Нетрудно догадаться, что это больно.

Мальстен невольно поморщился, вообразив себе механизм действия расплаты. Стараясь слушать некроманта, как кого-либо из теоретиков военной академии в Нельне — бесстрастно и внимательно — данталли начинал понимать, как много знаний и впрямь было утеряно за века с момента гибели острова Ллиан.

— То есть, вы действительно расплачиваетесь за полученную силу. Часть ее уходит на теневую сторону, а часть остается с вами, когда внешнему миру удается наладить стабильный обмен энергией. Так что некий избыток жизненных сил в вас есть всегда, если вам, конечно, удается выдержать эту страшную боль и не ускользнуть вместе с избытком энергии на теневую сторону душой. В этом случае все проходит гораздо тяжелее.

— Тяжелее? — нервно усмехнулась Аэлин, всплеснув руками. — В этом случае данталли грозит смерть!

— Не совсем так, — снисходительно качнул головой некромант. — В этом случае лишь замедляется возможность обмена энергией с внешней средой, пока душа находится на теневой стороне мира. Это может происходить по-настоящему долго, но итог будет один: баланс восстановится.

— Что?.. — непонимающе выдохнул Мальстен. — И душа, что же, попытается вернуться в мертвое тело?

— Ну отчего же в мертвое? — усмехнулся Ланкарт. — О своей анатомии ты, я вижу, тоже не больно-то размышлял. Зачем вам два сердца, никогда не задумывался? Сама природа подстраховала вас от такой смерти, приспособила переживать расплату. Поэтому, когда душа ускользает на теневую сторону, и одно ваше сердце — то, что всегда бьется чуть быстрее, хотя вряд ли ты это замечал — останавливается, другое — то, что в жизни всегда бьется чуть медленнее — продолжает работать. Его работу очень трудно уловить, процессы организма замедляются настолько, что вас можно счесть мертвыми, но на самом деле вы не умираете. Второе сердце продолжает качать кровь, поддерживает физическое тело в жизнеспособном состоянии, пока душа в него не вернется.

Глаза Мальстена округлились, стоило лишь подумать об этом. Арреда полнилась легендами о том, как данталли умирали, не выдержав расплаты. Многие из их оказывались в руках Культа, и их сжигали на кострах, однако ведь были и те, кого хоронили. Выходит, хоронили заживо.

— О, боги… — шепнул Мальстен, болезненно прикрыв глаза.

Ланкарт снисходительно усмехнулся, оглядев своих побледневших пленников.

— Я тебя шокировал, как я погляжу? — хмыкнул он. Мальстен не ответил, и некромант понимающе кивнул, разворачиваясь. — Тогда оставлю тебя осмысливать эту информацию. Вряд ли сейчас ты готов воспринимать что-то еще.

Когда колдун повернулся спиной и уже сделал шаг прочь, данталли поднял глаза, его взгляд буквально прожег спину Ланкарта.

— Почему красное? — севшим голосом спросил кукольник.

— Прости? — некромант заинтересованно обернулся и оценивающе посмотрел на узника.

Мальстен покачал головой.

— Красный цвет служит… считается, что мы не видим его. Почему так? Это ты тоже знаешь?

Ланкарт нервно усмехнулся.

— Ну, как тебе сказать. Почему так задумано самой природой, я тебе, разумеется, не объясню. И да, я называю это задумками самой природы, — кивнул он, обратив внимание на испытующий взгляд Аэлин. — Сочти это святотатством, девочка, если хочешь, но я сильно сомневаюсь в реальности богов, на которых ты так уповаешь. Я не воскресил ни одного человека, который рассказал бы мне о суде богов, а за годы моей практики, поверь, воскрешенных набралось достаточно. Никто не встречался с богами, никто их не видел, и россказни о них для меня — просто вымысел и красивая сказка, ничем не подтвержденная.

Охотница сжала губы в тонкую линию.

— Ты прав, это святотатство, — холодно сказала она. Колдун лишь развел руками.

— Что ж, каждому — по вере его.

— Вернемся к цвету, — качнул головой Мальстен. — Что-то ты ведь об этом знаешь? Почему он нас сдерживает?

— Скажем так, вы, данталли, у природы явно ходили в любимчиках со времен своего появления, вам даны были огромные силы, но и других своих подопечных природа немного подстраховала от вас. Так уж повелось, что обмен энергией с внешним миром, если бы он был виден, походил бы на ореол красного сияния вокруг каждого живого существа. А когда существо и само надевает что-то красное, будь то окрас чешуи или перья, или одежда, это сияние, как бы это так сказать… прячется. Его поиск становится похожим на поиск небольшого предмета в темной комнате. При должном старании, долгой концентрации зрения и пристальном внимании это возможно, но не так легко, разумеется, как найти тот же самый предмет в хорошо освещенном помещении. С утерей знаний и весьма неспешным восстановлением численности твоих собратьев умение зацепиться за это сияние с прорывом через красный цвет начало полагаться для вас невозможным, а, между тем, твои давние сородичи с острова Ллиан прекрасно это умели.

— Они улавливали сияние? — мрачно уточнил Мальстен.

— Они его, скорее просто чувствовали. Видимым оно почти никогда не становится, за исключением случаев с небезызвестными тебе аркалами: во время их работы происходит самый активный обмен энергией. Настолько активный, что видеть его может даже человеческий глаз! Пожиратели боли буквально опускают руку в поток обмена и забирают себе его часть, поэтому их работа сопровождается тем самым красным свечением. Работа с теневой энергией, если интересно, сопровождается зеленым светом. Почему так устроено, я не могу сказать, но цвета именно такие. Аркалов, кстати сказать, природа тоже застраховала от воздействия теневой стороны — они попросту не чувствуют никакой боли, но достаточно осторожны на инстинктивном уровне, чтобы при том не вредить себе. Удивительные создания!

Мальстен внимательно слушал некроманта, пытаясь одновременно уловить мысли, попутно появляющиеся и исчезающие в его сознании.

Аэлин склонила голову набок.

— Всех, кого ты воскрешал, ты замкнул на собственный поток обмена энергией. За что цеплялся ты, если тело, которое ты воскрешал, было мертво?

Ланкарт удивленно вскинул брови.

— Хороший вопрос! Не ожидал от охотницы, если честно, — хмыкнул он. — Дело в том, что своеобразное… эхо, если можно так выразиться, той жизненной силы, которая содержалась в объекте, что когда-то жил, остается в нем и после смерти до момента полного разложения. Разложение — такой же процесс обмена, только он съедает физическое тело, истощает его запасы, но пока физическое тело хоть в каком-то виде имеется, у него есть эхо. Именно за него я и цепляюсь, именно к нему направляю свою энергию.

— Поэтому твои люди не едят мясо? — хмыкнула Аэлин. — Потому что в нем есть это эхо?

Колдун изумленно хлопнул в ладоши.

— Блестяще! Теперь я понимаю, почему Филипп первое время без устали говорил о тебе после воскрешения: ты и впрямь очень проницательна. Я буду рад видеть тебя среди членов своей семьи.

Аэлин невольно сжала руку в кулак и задержала дыхание, не удостоив некроманта ответом.

Ланкарт воодушевленно вздохнул и всплеснул руками.

— Посему я продолжу подготовку к ритуалу. Нужно многое учесть в работе с данталли, и я не уверен, что смогу присоединить его к нам этой же ночью. А вот с тобой, — он с многозначительной улыбкой посмотрел на охотницу, — тянуть нечего. Тобой займемся прямо сегодня.

Аэлин заметно вздрогнула и побледнела сильнее прежнего. Некромант, оставшись явно удовлетворенными итогами беседы и произведенным впечатлением, поспешил удалиться восвояси.

Гневная отповедь лекаря головного отделения Культа на вкус казалась намного горше, чем травяная настойка — притом, немного соленая, — которую Киллиана заставили проглотить залпом и которую он теперь обязан был принимать в течение пяти дней до нового визита в медицинское крыло. Киллиан отозвался молчаливым кивком, украдкой переглянувшись со своим наставником, коего теперь лекарь осаждал не менее красноречивыми эпитетами, попутно занимаясь довольно глубоким порезом на его плече. Казалось, в голове жреца Колера в тот момент проносились те же самые мысли, что у его подопечного: «не смей заикнуться, что пять дней мы здесь не пробудем!».

Закончив перевязывать рану на плече Бенедикта, деспотичный хозяин медицинского крыла отправил обоих визитеров за дверь, наказав Киллиану соблюдать постельный режим, а его наставнику — не перегружать раненую руку.

Оказавшись на улице, Колер с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух и испытующим взглядом окинул своего ученика.

— Я так полагаю, строгий наказ лекаря не вставать с постели в течение пяти дней ты соблюдать не намерен? — осклабился он.

Киллиан устало хмыкнул. В голове все еще ворочалась тянущая боль, расползающаяся по лбу, простуженная шея все еще реагировала на повороты резкими прострелами, а дышать было возможно только ртом, потому что нос, похоже, напрочь забыл о своей дыхательной функции. Общая ломота, однако, после настойки чуть пошла на убыль, тело облилось жарким потом, который, похоже, унес с собой надоедливый озноб, донимавший жреца Харта все утро.

— Меньше всего я уверен в пяти днях, — отозвался он. — Что-то мне подсказывает, что столько времени мы здесь попросту не пробудем. Когда мы должны отправиться в Карринг? Уже завтра?

— Я обещал Леонарду, что проведу практическое занятие с его учениками, поэтому, как минимум весь сегодняшний день я должен пробыть здесь. Вдобавок к тому Карл, возможно, захочет внести в мое письмо для Совета некоторые поправки, и, уверен, это займет у него и его советников не меньше суток, а после окончательный вариант нужно будет вновь обсудить со мной. Поэтому сегодняшний день ты можешь со спокойной душой провести в кровати — мы никуда не двинемся.

Харт отвел взгляд и поморщился.

— Не хочется, — понимающе произнес Бенедикт, и это его изречение явно не было вопросом.

— Всего одна поездка, — буркнул Киллиан, — и сразу слечь? Да, вы правы, не хочется.

Колер тяжело вздохнул, неспешно направившись к воротам, ведущим в город.

— Киллиан, я понимаю, что сейчас мои слова произведут эффект, прямо противоположный тому, который я хотел бы произвести, но все же считаю своим долгом сказать: не хорохорься. Тебе равняться на меня в вопросе таких поездок — глупо. Да, ты моложе, но я уже больше двух десятков лет веду такой образ жизни: разъезжаю по всей Арреде в любую погоду и в любое время года, не задерживаясь на одном месте дольше двух недель. Ночевки в лесах для меня давно стали делом привычным, мой организм уже набрался сопротивляемости к таким условиям, а твой — нет. Ты ведь, по большей части, вел оседлый образ жизни: вырос в Талверте, где каждую ночь спал в одной и той же постели в своем доме. Затем — короткий переезд до Сельбруна, а оттуда — неспешное перемещение в Олсад, где ты провел еще полтора года. Сразу, сходу на разъездной сбивчивый режим перестроиться трудно, поэтому не требуй от себя сейчас той выносливости, что есть у меня. Тебе нужно дать себе время привыкнуть. Ты это понимаешь?

Харт невесело усмехнулся, закатив глаза. Тянущая боль над переносицей тут же дала о себе знать сильнее прежнего, заставив его поморщиться и потереть лоб.

— Понимаю, — хмуро отозвался он.

— Но продолжаешь упрямиться, — вздохнул Бенедикт, снисходительно улыбнувшись и покачав головой. — Что будет, если я, будучи твоим наставником, прикажу тебе провести этот день так, как предписал лекарь? Просто проигнорируешь?

Киллиан криво ухмыльнулся.

— Вероятно.

— Тогда не буду тратить на это свое красноречие, — хохотнул Колер, неприязненно поморщившись от боли в раненом плече. — Лучше потрачу его на нечто другое и похвалю тебя. Ты делаешь грандиозные успехи, Киллиан, твоя техника растет очень заметно. Кажется, что ты совершенствуешься ежечасно.

Харт улыбнулся, постаравшись этой улыбкой продемонстрировать смущение и скрыть за ней вмиг овладевшую им гордость. Колер также отозвался улыбкой, и взгляд его говорил о том, что он прекрасно понимает, что смущение ученика напускное.

— Я уже упоминал, что занимался в карауле. Сначала просто, чтобы не уснуть, а затем, кажется, мне и впрямь удалось нащупать свой путь оттачивания техники.

— Удалось, — одобрительно кивнул Бенедикт. — Молодец. Но сегодня я отметил не только это. Откровенно говоря, я ожидал, что вся твоя хваленая техника пойдет прахом, когда напротив нас собрались зрители. Тебе очень тяжело работать, когда тебя оценивают… было тяжело, по крайней мере. А в этот раз ты не думал об этом.

— Думал. В начале, — с усмешкой отозвался жрец Харт, — а затем в моей памяти всплыли ваши слова — как раз об этом. Я убедил себя, что мне плевать на тех, кто пришел посмотреть на мой провал. Раньше отрешиться было и впрямь трудно, но сегодня получилось…

Киллиан осекся на полуслове: из груди вырвался сухой надсадный кашель, отозвавшийся сильной болью в груди и в голове, над переносицей.

Бенедикт хмуро покачал головой, наблюдая, как рука ученика невольно легла на грудь в попытке чуть унять боль.

— Ты совсем плох, — констатировал старший жрец. — И, между прочим, ты таким образом каждый раз давишь на мое давно очерствевшее чувство вины: это ведь я притащил тебя сюда — неподготовленного, необученного — и сразу кинул в гущу событий. Мог бы уважить старика и дать себе время вылечиться, как подобает.

Киллиан покачал головой.

— Нет, — отдышавшись, отозвался он и возобновил шаг, — я уже не так плох, как был во время тренировки. Горько-соленая настойка жреца Морна начинает понемногу действовать, и, уверен, уже к вечеру я буду совсем здоров, это — первое. О том, чтобы называть себя стариком, для которого чувство вины является непосильной ношей, можете забыть: хотя бы не при мне, со мной это у вас не сработает, это — второе…

— И я умудрился взять себе в ученики наглого выскочку, который позволяет себе меня отчитывать, не краснея, это — третье, — закатив глаза, нервно хохотнул Бенедикт, наконец, заставив подопечного искренне смущенно зардеться. — Что-то я, кстати, не припоминаю, чтобы ты с самого нашего знакомства такой тон себе позволял. То есть, я еще не со всеми гранями твоей фамильярности познакомился?

Киллиан передернул плечами.

— Ну, у каждого из нас свое оружие. Вы периодически напоминаете мне о своем положении, когда хотите придать своему мнению вес, а я веду себя как «наглый выскочка, который позволяет себе вас отчитывать», хотя на деле у меня этого и в мыслях не было. Если вы сочли фамильярным тоном исключительно то, что я разграничиваю пункты, то ошиблись: я делаю это исключительно потому, что это удобно.

— Я уже говорил, что ты неисправимый? — хохотнул Колер.

— Неисправимый, упрямый, фамильярный, наглый, — скучающим тоном перечислил Киллиан в ответ. — Да, говорили.

— Хорошо. Тогда не стану повторяться, — улыбнулся Бенедикт и дальше двинулся молча.

К этому моменту незаметно для жреца Харта наставник вывел его с территории головного отделения, и вот они уже неспешно шествовали по понемногу просыпающимся ото сна улицам Сельбруна. Лавочники, мастера и трактирщики открывали свои заведения для первых посетителей, а те, что работали всю ночь, как раз уходили на заслуженный перерыв в несколько часов. По улицам начинал разноситься аппетитный запах свежей выпечки. Город постепенно заполнялся неразборчивым гулом голосов, сквозь которые сейчас пробивалась чья-то горячая ссора возле одного из трактиров. Киллиан рассеянно посмотрел на кричащих друг на друга хозяина и хозяйку заведения, бегло отметив, что в перебранке нет ничего серьезного, и хмуро побрел вслед за наставником, не разбирая дороги. Лишь через несколько минут бесцельной прогулки Киллиан посмотрел на Бенедикта и вопрошающе кивнул, тут же поморщившись от боли в шее.

— Куда мы идем? — прочистив горло, спросил он.

— Подальше от любопытных глаз, пытающихся понять, из чего ты сделан, — хмыкнул Бенедикт, с удовольствием вдыхая утренний воздух. — К тому же я давненько не бывал в Сельбруне, а возможности просто прогуляться по его улицам не имел и того дольше. Обыкновенно мои приезды в кронскую столицу начинались и оканчивались на территории головного отделения Культа. Сейчас же у нас есть отличная возможность пройтись, и, раз уж ты все равно отказываешься соблюдать предписанный лекарем режим, я решил хотя бы держать тебя при себе, чтобы ты не усугубил свое состояние упрямством, начав тренироваться.

Харт закатил глаза и безразлично пожал плечами.

— Выходит, цели у нас нет?

— Ну, почему же? — невинно улыбнулся Бенедикт. — Я, к примеру, еще не завтракал. Ты, насколько я понимаю, тоже.

— Я и не голоден, — на секунду задумавшись, отозвался молодой человек.

— Плохо, — уверенно резюмировал старший жрец, окинув ученика недовольным взглядом. — Потеря аппетита в твоем состоянии — не самый лучший признак.

— Может, закончим уже про мое состояние? — раздраженно спросил Киллиан, отведя глаза. Взгляд его невольно привлекло к себе массивное здание, стены которого имели двенадцать одинаковых выступов и один дополнительный — самый массивный и больше походивший на внешнюю пристройку. Золотистая конусовидная крыша мощного сооружения решительно смотрела ввысь, подставляясь веселой игре бликов утреннего солнца. Ярко расписанные стены с высокими витражными окнами невольно приковывали к себе взгляд, возрождая в памяти людей легенды о древних хозяевах Арреды.

Жрец Харт замер, как завороженный, не в силах оторвать глаз от разноцветного пятна, вызывающе ворвавшегося в серокаменный городской пейзаж.

— Киллиан? — окликнул Бенедикт почти обеспокоенно: он никак не мог понять, что видит на лице своего подопечного. Казалось, Харт побледнел сильнее прежнего, тело его напряглось, как струна, а взгляд сделался стеклянным. И вместе с целым вихрем чувств, явно пронесшихся в душе молодого человека, глаза его не выразили ничего. — В чем дело?

— Храм Тринадцати… — бесцветно отозвался тот.

Колер нахмурился, припоминая, что столь большие святилища богов на Арреде строились в основном в крупных городах. В небольших, вроде Олсада — куда реже. Стало быть, подопечный не имел возможности посещать Храм Тринадцати, ни пока жил в Талверте, ни после переезда в Везер во время службы в Культе. Возможно, поэтому масштабы этого строения так поразили молодого жреца?

Сам Бенедикт никогда не питал особенного трепета к этим сооружениям: его вера в богов отступала на второй план, когда дело касалось службы и поставленной ею задачи, а в жизни жреца Колера дело почти всегда касалось службы, посему он не мог припомнить, когда в последний раз намеренно посещал святилище богов. Для него это были лишь огромные здания, пропитанные атмосферой показной любви. Настоящая вера для Бенедикта имела совершенно другой окрас, и место ей было исключительно в душе каждого человека, она не требовала святилищ. Однако такую позицию не разделял практически никто из его окружения.

— Хочешь зайти? — поинтересовался Бенедикт, стараясь выдержать максимально вежливый и непринужденный тон.

— Не знаю… — неуверенно отозвался Киллиан, чем поверг своего наставника в еще большее смятение.

Несколько мучительно долгих секунд спутники стояли молча, не отрывая взгляда от высившегося посреди площади храма. Не в силах выносить затянутую паузу ни мгновением дольше, Бенедикт глубоко вздохнул и кивнул своему подопечному.

— Идем, — ободряюще произнес он, — может, хоть аппетит нагуляешь. Надо думать, ты в святилищах и не бывал ни разу…

— Бывал… дважды, — тихо произнес Харт, глядя прямо перед собой. Колер поджал губы и решительным шагом направился к высоким распахнутым дверям.

Стоило войти внутрь, как звуки, постепенно наполняющие улицы Сельбруна, практически смолкли. В храме было тихо и прохладно, отовсюду струился мягкий свет свечей, по огромному круглому залу, разделенному лучами на двенадцать секций, распространялся приятный аромат благовоний. Каждую из секций завершала статуя бога. Начиная от входа, статуи располагались в порядке смены месяцев и сезонов на Арреде.

Так самая первая секция принадлежала изображенному в виде волевого мужчины с мечом и щитом Гаму, покровителю первого месяца года Гуэра, богу войны. Рука Гама, держащая меч, выдавалась вперед так, чтобы любой пришедший мог взяться за нее, взывая к божеству и прося его придать сил и мужества. У ног бога войны умелой рукой скульптора была высечена застывшая в агрессивной позе рысь, готовая напасть в любой момент.

Следующую секцию венчала статуя Венселя — покровителя Сойнира и бога исцеления. На плече божества, изображенного мудрым старцем с грубыми чертами лица, полускрытыми большим капюшоном, устроилось священное животное — длиннохвостая ящерица. Обе руки Венселя одновременно покровительственно и заботливо вытягивались вперед, будто бы исцеляющее божество готово было одарить каждого пришедшего своей силой.

Бенедикт невольно хмыкнул и указал своему подопечному на эту статую.

— Если ты надеялся обойтись божественной помощью вместо настойки жреца Морна, то тебе, пожалуй, стоит подойти к Венселю.

Киллиан на замечание наставника никак не отреагировал: вместо этого он направился вдоль секций, не удостоив своим вниманием ни статую покровительницы Фертема Влору — богиню плодородия, сидящую на поляне в окружении искусно высеченных из камня кроликов, — ни статую мечущего молнии Салласа в шлеме с бычьими рогами, покровителя Дешана и бога стихий.

Молодой жрец замер у следующей секции, которую украшала статуя пожилой, но оттого не потерявшей своей красоты женщины в длинном струящемся платье, на плече которой сидела каменная сова. Одна рука статуи держала застывшие в равновесии весы, а вторая дружественно тянулась вперед к людям.

Киллиан замер напротив статуи, задышав заметно чаще. Бенедикт нахмурился, глядя на ученика, никак не в силах понять, что же за перемена произошла с ним, стоило ему увидеть Храм Тринадцати, и чем эта самая перемена завершилась сейчас.

— Ниласа… — тихим, надтреснутым голосом произнес Харт, едва заметно улыбнувшись, и в этой улыбке не было и намека на веселье.

— Верно. Богиня справедливости, покровительница Юстина. Я так понял, ты пришел сюда ради нее?

— Я… не знаю, зачем пришел, — покачал головой Киллиан. Взгляд его то и дело обращался к протянутой руке Ниласы, и ладонь непроизвольно сжималась в кулак в явном желании сдержать порыв прикоснуться к богине.

Бенедикт устало закатил глаза.

— Так, Киллиан, я больше не могу. Таким беспомощным и растерянным, как перед этой статуей, я тебя не видел даже после того, как ты провел казнь в Олсаде. Прости, но ты не показался мне глубоко верующим человеком, который теряет дар речи перед обработанным человеческой рукой камнем, а сейчас ты производишь именно такое впечатление. Ты, который, кажется, ни к кому не способен проникнуться должным пиететом. Так в чем дело?

Позади двух жрецов неслышно проскользнул служитель храма. Услышав речь Бенедикта, он на миг замер, однако, узрев перед собой двух последователей Красного Культа, предпочел не делать им замечаний.

Киллиан тяжело вздохнул, тут же разразившись приступом надсадного сухого кашля.

Бенедикт терпеливо переждал, пока он придет в себя, и на этот раз воздержался от комментариев по поводу его здоровья.

— Харт, — строго обратился он, когда ученик, наконец, восстановил дыхание, — я жду.

— Знаю, — устало и виновато улыбнувшись лишь уголками губ, кивнул Киллиан. — Я думаю, как облечь это объяснение в связный человеческий рассказ. Он немного… непоследователен.

— Можешь начать с «это — первое», — усмехнулся Бенедикт, добившись от подопечного хотя бы подобия искренней улыбки.

— Что ж, — Киллиан покачал головой и вновь взглянул на статую Ниласы. На этот раз взгляд его уже не казался столь растерянным и беспомощным, однако в нем по-прежнему сквозила какая-то жгучая, ему одному понятная тоска. — Как вы, наверное, знаете, в Талверте никогда не было Храмов Тринадцати и в близлежащих деревнях тоже. Мои родители были глубоко верующими людьми, и до моего рождения они с завидной периодичностью совершали поездки в Сельбрун, в этот самый храм. Для них имело огромное значение прикоснуться к статуям богов, получить их поддержку, почувствовать на себе их… участие… кажется.

Бенедикт поджал губы, отчаянно пытаясь представить себе родителей своего ученика: простых, сердобольных, верующих людей. Однако вызываемые в воображении образы отчего-то терялись и не желали обретать хоть сколько-нибудь реальные черты.

— Летом, когда я родился, повитуха сразу сказала моим родителем, что боги одарили их слабым ребенком, и вряд ли я протяну долго. Она была уверена, что зиму мне точно не пережить, — продолжил Харт. — Мои родители сделали один единственный вывод: помощи нужно просить у богов. Повитуха строго-настрого запретила им предпринимать поездку в Сельбрун, говорила, что это меня точно убьет, однако ничего своими увещеваниями не добилась.

Бенедикт глубоко вздохнул.

— Они все же поехали?

— Да, — кивнул Киллиан, не отрывая глаз от статуи. — В поездке, как рассказывала мне после мать, я и впрямь почти умер. В храм они с отцом вносили уже едва живого ребенка. Уж не знаю, что такое со мной было, но, судя по красочным рассказам вперемешку с хвалениями богам, я понял, что нечто явно паршивое. Родители истово молились за меня у статуи Венселя, упрашивали служителей делать то же самое, проделывали круг за кругом со мной на руках по этому самому залу…

Колер сжал кулак, скрипнув зубами. Он не презирал веру в богов, об этом не могло быть и речи, однако считал глупыми фанатиками людей, полагавшихся в своей жизни исключительно на чудеса и волшебные исцеления. Бенедикт был глубоко убежден, что родителям Киллиана следовало предпринять поездку в Сельбрун, но не для посещения храма, а для поиска хорошего столичного лекаря, который мог бы помочь их ребенку, однако озвучивать этого он не стал.

— Дальнейшей части рассказа… я и сам не знаю, верить, или нет, — с запинкой продолжил Киллиан. — Мать рассказывала, что после очередного круга прошений у всех богов она начала понимать, что это может не сработать…

— Только тогда? — не сдержавшись, хмыкнул Бенедикт. Киллиан бросил на него беглый взгляд, одновременно полный осуждения и разделяющий его скептицизм. Колер тяжело вздохнул, покачав головой, и положил руку на плечо ученика. — Прости. Неуместное замечание, знаю.

— Мы жили в деревне, Бенедикт. В таких дырах, как Талверт, многие люди не знают других способов излечения сложных болезней, кроме взывания к помощи богов. Так или иначе, похоже, этот способ сработал, когда попросил я сам…

На этот раз Колер удивленно округлил глаза и весь обратился во внимание, готовый слушать рассказ подопечного. Харт продолжил.

— Не знаю, как там было на самом деле, мне ведь не было и полугода, когда состоялась эта поездка. Но, если верить рассказу матери, я, секунду назад представлявший собой почти безжизненный сверток на ее руках, вдруг протянул руки к статуе Ниласы и ухватился за нее, что было сил. Сил в теле младенца, сами понимаете, немного, но мать сказала, что она не смогла никак со мной сладить, я мертвой хваткой впился в палец этой статуи и…

Киллиан поджал губы, оборвавшись на полуслове. Бенедикт снисходительно улыбнулся.

— Заплакал? — понял он. Киллиан отвел взгляд, и Бенедикт едва не рассмеялся в голос, осознав, что его ученик стыдится даже своего детского плача, считая это недопустимой слабостью. — О, боги, Киллиан, ты ведь был младенцем! Дети не умеют иначе выражаться…

— Знаю, — коротко отозвался Харт. На то, чтобы собраться с мыслями, ему понадобилось несколько секунд. — В общем, как видите, я все еще стою перед вами, стало быть, способ сработал. Как сказала мне мать, я «позволил нити своей жизни протянуться дальше»… что бы это ни значило. Правда, похоже, боги запросили свою цену. Жизнь за жизнь. Вскоре после нашего возвращения в Талверт мой отец умер: тяжело заболел зимой и не сумел выкарабкаться. А еще чуть позже в тот же год в нашей с матерью жизни появились Оливер и Марвин. Продолжение истории вы знаете.

Бенедикт сочувственно покачал головой.

— Ты винишь себя за смерть отца? Считаешь, что сам накликал ее?

— Нет, — качнул головой Киллиан, а затем нахмурился и исправился. — Не знаю. Мне кажется, моя мать всю жизнь в это верила, хотя логичных причин назвать меня виноватым найти нельзя. Нет, она открыто меня не обвиняла, разумеется. Лишь сетовала на то, что теперь, когда отца не стало, поездки в храм стали невозможны…

Колер поджал губы, понимая, что не может найти подходящих слов, чтобы приободрить ученика. Он понятия не имел, что принято говорить в таких случаях. К тому же, говоря по чести, ему прежде никогда не приходилось сталкиваться с такими случаями. Его жизнь последние двадцать четыре года сплошь состояла из встреч и бесед совершенно другого характера.

— Вы верите в богов, Бенедикт? — с невеселой усмешкой вдруг спросил Киллиан, чем застал наставника врасплох. Бенедикт вздрогнул, непонимающе уставившись на своего ученика.

— Я ошибся, — усмехнулся он. — Пиетета перед богами у тебя, похоже, нет тоже. Подождал бы с этим вопросом хотя бы до трактира…

— Так верите? — качнул головой Киллиан.

Бенедикт тяжело вздохнул и серьезно посмотрел в глаза ученика.

— Сказать по правде, я не знаю, — отозвался он и почувствовал, как с плеч падает тяжелый груз: он впервые в жизни отвечал на этот вопрос честно.

— Вот и я не знаю, — устало сказал Киллиан, вновь переводя глаза на статую Ниласы. Красивая пожилая женщина в лице не изменилась, но молодому человеку явно казалось, будто искусная работа скульптора этого храма смотрит теперь на него с осуждением. Харт поморщился, потерев ноющий лоб, вновь покрывшийся испариной: похоже, самочувствие его вновь начинало ухудшаться. — Мать столько раз рассказывала мне эту историю о том, как я ухватился за руку богини справедливости, что в какой-то момент мне показалось, что и сам я поверил, будто именно воля Ниласы помогла мне тогда выжить. Когда я узнал о том, что мои братья — данталли, когда случился тот треклятый пожар, я, прибыв в Сельбрун, пришел сюда — впервые сам, осознанно. Не знаю уж, что мне хотелось тут найти. Я подошел к этой статуе и хотел вновь протянуть к ней руку, как это делают со своими молитвами тысячи людей на дню, но не смог. Все детство после этой истории хотел сделать это осознанно, а когда получил такую возможность, просто не сумел.

— Отчего же?

— Стыдно, — холодно отозвался молодой человек. — Тогда — было стыдно просить помощи. Сейчас — стыдно… из-за того, кто я.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Колер.

— Я о Культе, Бенедикт, — серьезно отозвался Киллиан, взглянув на наставника испытующим взглядом. — Когда я изучал литературу о данталли, я наткнулся на одну цитату, которая запала мне в душу на многие годы. «Каждому — по вере его», так она звучала. Работая в Олсаде, я частенько задумывался о том, во что же мы верим. Мы ведь толком не поклоняемся никому из богов, не ищем среди них покровителя, не уповаем на их волю. Посещения Храмов Тринадцати в наши обязанности не входит, мы всегда на первый план выводим работу по отлову данталли, которых, по сути, мним истинными хозяевами Арреды. Понимаете, к чему я клоню? Выходит, что Культ не поклоняется богам нашего мира, он считает их свергнутыми, проигравшими, уступившими место демонам-кукольникам. Выходит, мы на деле поклоняемся именно данталли и именно их возводим в ранг богов, но при этом ловим и уничтожаем их. Убиваем тех, в кого по-настоящему верим. Что же это за вера такая? И как за нее может воздаться после?..

Выслушав ученика, Колер испытующе приподнял бровь и неспешно продолжил шествие по залу храма. Следующей располагалась секция богини удачи и покровительницы первого летнего месяца Реуза Тарт, изображенной юной длинноволосой крылатой девой с синицей на левом плече. Рука ее также простиралась вперед, к тем, кто жаждал прикоснуться к удаче рукой и воззвать к ее покровительству.

Высказать что-то по соображениям Киллиана Бенедикт решил, лишь войдя на территорию богини-покровительницы второго летнего месяца Сагесса и хранительницы домашнего очага Эри, наблюдающей за тем, как бобры — ее священные животные — строят плотину. Колер невольно подумал, что его собственный домашний очаг и его семейную жизнь эта богиня спасти не сумела. Или не пыталась, как знать.

— Что ж, сразу видно, что никто из твоих прошлых наставников особенно не озаботился тем, чтобы обсудить с тобой идеологию, — криво ухмыльнулся Бенедикт. — Карл, похоже, был достаточно впечатлен твоей историей и твоими результатами испытаний, поэтому решил тебя по теории не гонять, а Леону и вовсе не было дела ни до чего, кроме собственного комфорта…. Впрочем, это не так плохо. Тебя бы напичкали всякими высокими философскими премудростями, а на деле ни в чем бы не помогли разобраться.

Харт нахмурился, неспешно следуя за старшим жрецом Кардении по залу храма мимо облаченного в длинную мантию с яркой короной бога солнца Мала и покровителя последнего летнего месяца Солейля — единственного божества, почитаемого в далекой Малагории.

— Мы не считаем данталли богами, — снисходительно покачал головой Бенедикт. — Это, как ты выражаешься, первое. Мы полагаем их теми, кто был в силах свергнуть истинных хозяев Арреды с этих земель. Захватчиками. Демонами. Но не богами.

— Но мы ведь верим, что именно они сейчас стоят у власти на Арреде. Стало быть, мы признаем их господство?

— Когда Культ только формировался, такое поверье существовало. Но сейчас ты прекрасно знаешь, что все монархи и их ближнее окружение активно проверяют, выясняют, нет ли среди них данталли. Дорваться до власти этим существам не дают…

— Ормонту и данталли, участвовавшим в битве при Шорре позволили, — возразил Киллиан. Бенедикт поморщился.

— Упущения… случаются. Именно из-за этих упущений и введена казнь за пособничество: потому что без людского потворства данталли никак не проникали бы в правящие круги. Но сейчас речь не об этом. Сейчас — о нашей вере. Итак, мы действительно полагаем данталли сильными и опасными врагами. Лично я не уверен насчет богов, потому что, как уже говорил, не уверен до конца в их реальности, но в целом поверье, что демоны-кукольники когда-то свергли… или убили своих создателей и создателей Арреды, до сих пор бытует. Таким образом, Красный Культ, который поставил своей целью очистить Арреду от этих захватчиков, можно громко назвать освободительной армией, благословленной богами. Многие из нас действительно верят, что пытаются отвоевать мир для его изначальных создателей.

— Во что же верите вы? — искренне поинтересовался Киллиан, кидая беглый взгляд на минуемую ими с наставником статую бога-ремесленника Харетта, позади которого стояла каменная лошадь.

— В людей, — тут же отозвался Бенедикт. — Оговорюсь: среди человеческого рода тоже встречается немало негодяев, которые заслуживают казни, но все же в большинстве своем мир полнится хорошими людьми, которые нуждаются в защите от монстров. Именно за них — за таких, каким был когда-то я сам, за таких, как твои родители, Киллиан, я воюю. Все эти божественные россказни, который каждый жрец готов менять в угоду собственным религиозным убеждениям, меня не волнуют. Моя война идет здесь и сейчас. За моей спиной — люди, а не боги.

Киллиан заинтересованно взглянул на своего наставника, качнув головой, и с трудом удержался от того, чтобы поморщиться от резкой вспышки боли в простуженной шее. Взгляд его упал на статую бога-проказника Криппа, покровителя второго осеннего месяца Мезона. Криппа изображали в виде босоногого юноши в потрепанной одежде с крысой на плече. Это было единственное божество, руки которого не протягивались вперед к просящим людям, они были раскинуты в стороны, а заговорщицки-озорное лицо было обращено вверх.

Жрец Харт, не без усилий справившись с рвущимся наружу кашлем, спешно миновал секцию Криппа и вновь заговорил с Бенедиктом уже на территории покровительницы Паззона Толиады — богини страсти и искушения, изображенной в виде привлекательной молодой длинноволосой женщины в откровенном, подчеркивающем точеную фигуру наряде. По протянутой к людям в завлекающем жесте руке богини взбиралась каменная змея.

— А ведь во время казней на помостах вы говорили совсем другое. Я слышал, что боги фигурировали едва ли не в каждой вашей речи, — многозначительно произнес Харт, заставив наставника остановиться у границы последней секции. Колер решительно заглянул в глаза ученику и кивнул, бегло минуя секцию покровителя последнего месяца года Зоммеля и покровителя снов Заретта — древнего старца, сидящего на спине каменного медведя.

— Киллиан, пожалуйста, не путай мои разговоры с тобой и речи перед толпой. Ты проводил казнь, ты помнишь, как это бывает, когда необходимо убедить в чем-то кучу народа, которая при первом же неверном слове может кинуться на тебя. Толпе — я никогда не скажу ничего из того, что рассказал тебе. Коллективный разум таких сборищ почти не способен размышлять, он глуп, его хватает только на восприятие простых громких речей и на проявление агрессии. Поэтому с помостов я могу вещать что угодно, но в большинстве случаев это не будет иметь никакого отношения к тому, что я на самом деле думаю. Я говорю то, что люди хотят слышать, потому что это удобнее.

Киллиан кивнул. Это он прекрасно понимал. Он и сам действовал примерно так же, когда делал в своей речи в Олсаде акцент на то, что дочь Дарбера Ваймса никогда не увидит своего погибшего отца, хотя на деле он не мог сказать, что столь искренне сочувствовал вдове и ее ребенку — сочувствие к ним и соболезнования их утрате возникали не на глубоком, но на некоем поверхностном, навязанном общей моралью уровне…

— Если я в какое божество и верю по-настоящему, то только в это, — многозначительно произнес Бенедикт, указывая рукой на темную секцию прямо перед собой. То было отдельное святилище Рорх, подобное тем, что, если верить слухам, строят для своего почитаемого божества аггрефьеры. — Я не знаю, что будет после смерти, не знаю, ждет меня перерождение после Суда Богов, или забвение, но я верю, что Смерть — существует. И как бы ее ни олицетворяли, в нее я верю. Если за чью руку в этом храме я и взялся бы осознанно, то только за руку Рорх, Киллиан.

Жрец Харт прерывисто вздохнул, и воздух вырвался из его груди с простуженным свистом, спровоцировав новый приступ кашля.

Дождавшись, пока подопечный придет в себя, Бенедикт махнул рукой на двери храма и кивнул.

— Идем, — дружественно улыбнулся он. — Думаю, теперь пора позавтракать. Хочешь ты есть или нет, твоему организму нужны силы, чтобы бороться с болезнью.

— О, боги, Бенедикт, хватит уже про мою болезнь, — почти обиженно отозвался Киллиан. — Это просто кашель. Я в порядке.

— Ладно, — примирительно поднял руки Колер, снисходительно улыбнувшись. — Ты у нас в еде не нуждаешься, но я — нуждаюсь, я проголодался, и ты идешь со мной. Вопросы есть?

Киллиан криво ухмыльнулся.

— Вопросов нет.

— Вот и прекрасно. Вперед навстречу завтраку, жрец Харт.

С этими словами Бенедикт решительно направился к выходу из Храма Тринадцати, увлекая ученика за собой.

Фатдир подошел к покоям малагорского царя и прислушался: в комнате, похоже, был еще один посетитель, по голосу больше всего напоминавший Отара Парса.

Нехорошее предчувствие, одолевшее Фатдира сразу по получении от эревальны сообщения о том, что «Его Величество желает видеть своего первого советника у себя, как только выдастся такая возможность», только усилилось.

Фатдир успел хорошо изучить повадки Бэстифара и прекрасно понимал, что такое сообщение можно было трактовать как «иди сюда срочно». Что срочного могло понадобиться малагорскому монарху от первого советника в это совершенно обыкновенное утро, вышеупомянутый первый советник не имел ни малейшего представления. Присутствие командира кхалагари в покоях царя размножило и без того быстро рождающиеся в голове Фатдира возможные варианты развития событий, ни один из которых отчего-то не предвещал ничего хорошего.

Переведя дыхание — путь до покоев Бэстифара был проделан почти бегом — сухопарый малагорец внимательно прислушался к разговорам за дверью. Голос аркала звучал громко и четко. Судя по тону, царь пребывал в приподнятом настроении. Командир кхалагари же, похоже, был весьма озадачен тем, что слышал от монарха…

— … сможешь, наконец, разделаться с ним. Только не говори, что не рад.

— Ваше Величество… — с трудом подбирая слова, мрачно обратился Парс. — Я ни в коем случае не хочу оспаривать ваш приказ, но… с чего такая перемена?

Бэстифар чуть помедлил с ответом. Фатдир внимательно прислушался, задержав дыхание, всеми силами пытаясь понять, о ком говорится в этой беседе.

— Скажем так, — протянул аркал задумчиво, — несколько лет я пытался найти ответ на вопрос, отчего мой бывший боевой товарищ так скоропалительно покинул город, где ему были предоставлены приют, защита и работа в цирке. Проанализировав его поведение относительно Аэлин Дэвери по донесениям твоих людей с материка, я понял, что Мальстен Ормонт полагает меня исключительно врагом.

Фатдир едва удержался от того, чтобы раскрыть рот от изумления. Ни в одном из вариантов развития событий, пришедших ему в голову, не было и не могло быть ничего подобного. Сколько он помнил Бэстифара шима Мала, тот всегда был уверен, что Мальстен Ормонт — кто угодно, но не враг. И, насколько Фатдиру было известно, никаких новых донесений с материка, которые могли бы так резко изменить его мнение, малагорскому монарху не приходило. Что же могло спровоцировать такую перемену настроения?

— … а стало быть, он представляет угрозу. Более того, он направляется в Грат, а значит, угрозу представляет уже не возможную, а вполне реальную, — непринужденно продолжил Бэстифар. — Здесь начинается поле твоей деятельности, Отар. Избавь меня от этой угрозы. Задание сложное, не спорю: в конце концов, твой враг в данном случае весьма искусен, может управлять людьми и прорываться сквозь красное, не испытывая при этом ни малейших трудностей. Но не думаю, что это остановит тебя и твоих людей.

— Разумеется, не остановит, мой царь, — с жаром отозвался Парс.

— Хочу отметить, — продолжил аркал, не меняя тона. Фатдир ярко представил себе медленный кивок, которым монарх одарил командира кхалагари. — Ты был прав. Ты предупреждал меня об опасности, которую представляет Мальстен, почти с первых дней, как он здесь появился. Я не слушал тебя. Теперь — слушаю. Но я знаю, что твою позицию относительно… анкордского кукловода разделяют далеко не все твои люди и, уж если на то пошло, далеко не все, кто работал с Мальстеном здесь, в цирке.

— К сожалению, это так, мой царь, — спокойно подтвердил Отар.

— Поэтому я хочу, чтобы на задание с тобой отправились только те твои люди, которые полностью разделяют твои взгляды на Мальстена. Только они сумеют достойно оценить противника и только они будут испытывать к нему невольный страх, который в данной операции просто необходим. Если идти в лобовую атаку на этого данталли, ничего хорошего из этого не выйдет: ровно столько людей, сколько выступит открыто против него, поляжет замертво. Действовать нужно осторожно. Поэтому, повторюсь, бери самых проверенных, самых преданных, готовых жизнь отдать за свои убеждения по поводу опасности, которую представляет анкордский кукловод.

— Я вас понял, мой царь. Я все сделаю.

— Я в тебе не сомневаюсь, Отар, — все еще не меняя тона, отозвался аркал. И далее покровительственно добавил, — следите за всеми кораблями, прибывающими в Адес — в Оруф Мальстен не поедет: он торопится помочь плененному охотнику, да и те края знает откровенно плохо. Как только данталли войдет в Грат, убейте его. Именно в Грат, не в Адес: я не хочу, чтобы проверенные кхалагари уходили за черту города, вы нужны мне здесь. Аэлин Дэвери — не основная цель, ее лучше взять живой, она станет неплохим дополнением к моему цирку. Задание понятно?

— Понятно, мой царь, — вновь с готовностью ответствовал командир.

— Ступай, — почти небрежно сказал аркал в ответ.

Не говоря больше ни слова, Парс прошествовал к двери и с шумом распахнул ее, Фатдир едва успел отскочить и сделать вид, что подошел секунду назад. Отар переглянулся с первым советником, на миг не сумев сладить с собственным выражением лица и продемонстрировав полную растерянность. Сейчас он был заметно бледнее обычного.

— Командир Парс, — учтиво кивнул Фатдир, предпочтя не заметить эту перемену в его лице.

— Советник, — Отар также отозвался кивком и поспешил удалиться. Несколько секунд Фатдир провожал его глазами, затем глубоко вздохнул и вошел в покои царя, тут же увидев на балконе Кару, с удовольствием подставляющую лицо утреннему солнцу.

— А, Фадтир! — воодушевленно воскликнул Бэстифар, выходя навстречу первому советнику. Выражение его лица было нисколько не похоже на выражение лица человека, только что подписавшего смертный приговор лучшему другу.

«Что же, во имя Солнца, он задумал?» — невольно спрашивал себя Фатдир. Тон малагорского царя не мог так просто его обмануть: Бэстифар не раз пытался сойти за недальновидного и импульсивного правителя, потерявшего голову от собственной власти и дающего ход каждой своей прихоти, однако на деле он таким никогда не был. Казалось, каждое его действие, даже самое незначительное, несло в себе скрытый умысел — и хвала Солнцу, если только один. Задание, только что озвученное Отару Парсу, никак не могло быть решением, принятым наскоро.

— Вы звали, Бэстифар, — учтиво склонив голову, произнес Фатдир, на этот раз предпочтя сразу обратиться к монарху по имени вместо «государь». Сейчас, он чувствовал, в этой самой комнате происходило нечто очень важное, и привычные игры с объяснением того, кто на деле правит страной, были попросту неуместны.

— Звал. Не ожидал, что у тебя так быстро найдется возможность здесь появиться. В конце концов, я прекрасно помню, сколько у тебя дел, — невинно улыбнулся аркал, заставив первого советника нахмуриться.

— Я счел Ваш вызов срочным, — серьезно ответил он, многозначительно вглядываясь в глаза пожирателя боли и безуспешно пытаясь угадать, что за мысли сейчас роятся в его голове.

— Напрасно, — развел руками Бэстифар, прикрыв глаза. — Но, раз уж пришел, обсудим мой вопрос сейчас.

— То есть… — Фатдир помедлил, подбирая слова, — новость о том, что Вы только что приказали Отару Парсу убить Мальстена Ормонта, Вы полагаете делом несрочным?

При упоминании анкордского кукловода Кара обернулась через плечо, сверкнув глазами, и для Фатдира этот ее жест не остался незамеченным. Однако Кара предпочла тут же снова сделать вид, что ничто из происходящего в этой комнате ее не интересует, и вновь подставила лицо солнцу Грата.

Аркал тем временем самодовольно осклабился.

— Опять подслушивал под дверью, мой друг? — он качнул головой, закатил глаза и нарочито недовольно цокнул языком. — Не самое благородное занятие, не находишь?

— С чего такая перемена, Бэстифар? — приподняв голову и выпрямившись, спросил первый советник. Аркал, который, даже ссутулившись, все еще мог смотреть на Фатдира сверху вниз, снисходительно улыбнулся и небрежно махнул рукой.

— Не бери в голову, мой друг, это совершеннейший пустяк, не имеющий никакого отношения к вопросу, по которому я тебя сюда позвал.

Фатдир недоуменно округлил глаза и невольно бросил взгляд на балкон, будто мог найти поддержку у Кары, которая стояла, более не удостаивая говоривших ни толикой своего внимания.

— Бэстифар, — серьезно обратился первый советник, стараясь говорить как можно тише, — мы с Вами положили много сил на поиски Мальстена Ормонта. Я был в курсе каждого Вашего шага по его поводу, и такая резкая перемена вызывает у меня массу вопросов. Вы называете это пустяком, хотя на самом деле вовсе так не считаете. Не можете считать. Это в корне меняет очень многое, и мы оба это понимаем. Я — Ваш первый советник, Ваш союзник. Не понимаю, к чему Вам скрывать от меня что-то в деле, которое мы не раз обсуждали и по которому совместно работали столько времени.

Взгляд аркала посерьезнел и вмиг заставил Фатдира умолкнуть.

— Послушай меня внимательно, — тихо произнес он, и от этого тона по спине первого советника побежал холодок. — То, что я обсуждал с Отаром Парсом, касается только меня, Отара и некоторых кхалагари. Тебя это не касается никоим образом, и на твоей работе никак не отразится. Ничего не изменилось, ясно?

— То есть… Вы не намерены убивать Мальстена Ормонта? — прерывисто вздохнув, полушепотом выдавил Фатдир, тут же удостоившись нового ледяного взгляда аркала.

— Какое из произнесенных мною мгновение назад слов было тебе непонятно? — с дружественно-угрожающей улыбкой поинтересовался Бэстифар.

— Слова были понятны все до единого, — склонил голову первый советник. — Неясным остался смысл Ваших действий, государь.

— Вот оно, значит, как! Опять государь? — широко улыбнулся аркал, всплеснул руками и приобняв собеседника за плечо. — Ты счел, что я начал вести игры за твоей спиной, мой дорогой мнительный Фатдир? Что ж, спешу тебя успокоить: никаких игр за твоей спиной я не веду, в настоящие цари выбиваться не намерен. Страна — ее внешние и внутренние дела — по-прежнему находятся под твоим чутким руководством, я в это почти не вмешиваюсь. Что же касается отношений с моим ближайшим окружением, то их позволь мне решать самому.

Первый советник замер, внимательно посмотрев в глаза пожирателя боли.

— Стало быть, это не смертный приговор Мальстену Ормонту! — голос его прозвучал чуть громче шепота, глаза недоверчиво округлились. — Это приговор…

— Ты проницателен, — холодно перебил Бэстифар. — Сохрани же это качество до конца и не говори больше ни слова по этому вопросу. Это мы обсуждать не станем. Тебе ясно? Это то самое решение, оспаривания которого я не потерплю, и мне совершенно не хочется угрожать тебе, чтобы донести до тебя эту информацию.

Первый советник понимающе кивнул.

— Как прикажете… Бэстифар, — чуть помедлив, отозвался он.

— Чудно! — улыбнулся аркал, выжидающе потерев ладони. — Тогда вернемся к тому вопросу, по которому я позвал тебя сюда. Не буду произносить громких речей о том, как Малагория отстала от остального мира в своем религиозном консерватизме — я таких речей не готовил…

— Религиозном… консерватизме? — недоверчиво прищурился Фатдир.

— Именно, мой друг! Много лет мы открыто плевали в лицо тем, кто верил в других богов Арреды и заявляли, что на нашей земле в почете только один — Мала. Лично я убежден, что это в корне неверно, — деловито заявил Бэстифар. — Мне не раз доводилось буквально чувствовать на себе волю других богов, и я отношусь к ним с большим уважением. Меня совершенно не радует, что при этом вся моя страна этого не делает, поэтому я хочу, чтобы в Грате появился первый на территории Малагории Храм Тринадцати.

Первый советник шумно выдохнул.

— Вы хотите… храм? — качнув головой, переспросил он. — Но… Бэстифар, малагорский народ никогда не поклонялся всем тринадцати богам…

— И в этом есть определенная доля невежества, не находишь? — невинно улыбнулся аркал. Фатдир прочистил горло и неуверенно передернул плечами.

— Не знаю, мой ца… Бэстифар, я не уверен…

— А вот сейчас «мой царь» было бы обращением верным, — многозначительно произнес пожиратель боли, перебив советника. — Я нисколько не умаляю твоих знаний и полномочий, дорогой друг, однако есть некоторые моменты, в которых мне своим титулом хотелось бы воспользоваться. Могу тебе гарантировать: таких прихотей у меня немного. У моего покойного отца их было, надо думать, гораздо больше.

Фатдир понимающе кивнул.

— Я Вас понял.

— Вот и прекрасно! — Бэстифар радостно хлопнул первого советника по плечу и указал ему на дверь. — Надеюсь, сильно тянуть с этим вопросом ты не станешь. В конце концов, строительство — дело долгое, и мне хотелось бы, чтобы процесс начался, как можно скорее.

— Сделаю все, чтобы его… ускорить, — страдальчески сдвинув брови, отозвался первый советник и направился к выходу. За дверью он тяжело привалился к стене и тыльной стороной ладони вытер чуть взмокший от напряжения лоб.

«А ведь день начинался так хорошо!» — скорбно подняв глаза вверх, подумал он. Затем, помедлив несколько мгновений, он оттолкнулся от стены и понуро побрел в свой кабинет.

Стоило первому советнику покинуть покои царя, Кара развернулась лицом к самодовольно шагающему к ней Бэстифару и, прищурившись, покачала головой.

— Поиграл в царя? Доволен? — скептически спросила она.

— Я-то доволен, — улыбнулся аркал, обнимая ее за талию. — А вот кое-то, похоже, пребывает в дурном расположении духа. Ну, давай. Рассказывай, чем недовольна. Я не попросил у Фатдира отстроить для тебя отдельный дворец? Или, быть может, ты хотела заменить все свои одежды на новые, а я этого не приказал?

Кара закатила глаза, чуть качнув головой. Бэстифар вмиг посерьезнел, стал прямо напротив нее и взял ее за плечи.

— Так, только, во имя богов, не говори снова, что ты не уверена, что уверена, что беременна… или как там было?

Возмущенно цокнув языком, Кара сбросила руки аркала и отвернулась от него.

— Вечно теперь припоминать будешь?

— Да ну брось, — аркал стал рядом с любовницей и невинно улыбнулся. — Это просто шутка. Неудачная, согласен. Слишком уж, видимо, хорошее настроение.

— Не к добру это, — хмыкнула Кара, заставив Бэстифара закатить глаза.

— Иногда ты пессимистка похлеще Мальстена, знаешь об этом?

— Зачем тебе этот храм? — неимоверным усилием воли проигнорировав последнее замечание, спросила женщина, поворачиваясь к аркалу и внушительно глядя ему в глаза. — Люди этого не поймут. Я согласна с Фатдиром: мероприятие сомнительное.

— Он этого не говорил, — качнул головой Бэстифар.

— Ему и не надо было: у него в голосе это прекрасно читалось. Так зачем тебе этот храм?

Бэстифар тяжело вздохнул и устремил взгляд на раскинувшийся перед глазами Грат.

— Потому что я верю в них, Кара. В богов, — серьезно отозвался он. — Не думала, что все может быть так просто?

Кара изумленно взглянула на царя.

— Не перестаю тебе удивляться, — с улыбкой качнула головой она, выдержав недолгую паузу.

— Неужели это никак не вяжется с моей натурой? — криво усмехнулся Бэстифар.

— Скорее, это не вяжется с историей твоей семьи, — пожала плечами Кара. — Прежде малагорские монархи не питали искренней веры ни в кого из богов Арреды, кроме Мала.

— Прежде малагорские монархи в моем возрасте уже имели пару десятков жен, — улыбка Бэстифара растянулась от уха до уха.

— Это тоже. Ты во многом отличаешься от своих предшественников.

Аркал глубоко вздохнул и приобнял женщину за талию. Кара, помедлив несколько мгновений, положила голову ему на плечо.

— У меня дурное предчувствие, Бэстифар. Я понимаю, что Отару ты сказал только то, что он хотел услышать, но в твоих словах есть доля истины: возвращение Мальстена в Грат несет угрозу. Я пока не знаю, какую именно, но чувствую, что многое с его приходом сюда может измениться. Я… — запнувшись, она поджала губы и, взяв аркала за руку, с силой ее сжала. — Я боюсь за тебя.

Бэстифар нахмурился, но ничего не сказал в ответ, лишь приобнял Кару крепче, понимая, что сейчас столкнулся с одним из тех немногих моментов, когда ни его доводы, ни его собственные предчувствия никак не могут успокоить собеседницу. Бэстифар не мог с уверенностью сказать, что разделяет страхи женщины, однако некое предчувствие, природу которого он был не в силах объяснить, ворочалось и в его душе.

Урбен Леон вздрогнул от негромкого стука в дверь своего кабинета и, прочистив горло, постарался как можно увереннее и громче произнести: «Войдите!». Слово далось ему не без труда: вот уже десять дней — с того самого момента, как состоялся разговор с Бенедиктом Колером после смерти пятнадцати жрецов олсадского Культа — каждый шорох заставлял старика вздрагивать, а на то, чтобы сохранять в голосе твердость, уходили все его силы.

Дверь открылась, и на пороге появились Иммар Алистер и Ренард Цирон. Взгляд старшего жреца Олсада на мгновение задержался на слепом воине хоттмарской команды, и тот будто бы почувствовал это, учтиво кивнув старику, чем невольно заставил холодок пробежать по спине оного.

— Братья, — Урбен одарил вошедших долгим кивком, надеясь, что ему удалось не выдать своего раздражения при виде успевших набить оскомину верных псов Бенедикта Колера.

— Жрец Леон, мы пришли сообщить вам, что покидаем олсадское отделение, — бесстрастным голосом, от звука которого непроизвольно хотелось поежиться, отчеканил Ренард. Старик постарался не показать облегчения, которое он испытал, услышав эти слова, хотя в глубине души и понимал, что слепая ищейка прекрасно улавливает любое проявление лжи, поэтому все усилия, брошенные на обман, можно было считать тщетными.

— Пришли новые вести из Крона?

— Да. Перед самым рассветом эревальна получила сообщение из Сельбруна от жреца Колера. Мы передали ему свои наблюдения по поводу данталли, они сейчас рассматриваются. Нам же приказано отправляться во Фрэнлин по особому заданию. Приказ жреца Бриггера о неразглашении информации о прорывах сквозь красное остается в силе.

— Понимаю, — кивнул Леон.

— Мы отбудем тотчас же после этого разговора. Все необходимое уже собрано. Благодарим вас за оказанное гостеприимство, — продолжил Ренард. Иммар стоял подле него, точно верный страж, и не произносил ни слова. Урбен бросил на жреца Алистера почти умоляющий взгляд, надеясь, что он — как менее отталкивающий собеседник — возьмет инициативу разговора на себя, однако тот никак не отреагировал.

Старик прерывисто вздохнул и нервно перебрал пальцами.

— Есть новости по поводу того демона, который… — он запнулся, выжидающе взглянув на посетителей.

— Теперь этот данталли и все, что его касается — не ваша забота, — строго отозвался Иммар, тут же заставив Урбена поморщиться. Он понял, что ошибался: приязни или чего-то отдаленно похожего на приязнь среди группы Колера у него не вызывал ни один жрец.

Тем временем Алистер продолжал:

— Этот данталли представляет огромную опасность. Теперь им занимается головное отделение Культа, работу будет курировать лично Бенедикт Колер. Вы лишь обязаны докладывать напрямую жрецу Бриггеру, если узнаете новые подробности истории гибели ваших людей или услышите о появлении в городе двух лиц, попадающих под наши ориентировки. На этом все.

Леон облизал пересохшие губы и отрывисто кивнул.

— Что ж, я вас понял, — сдержанно отозвался он, хотя дрожь в его голосе была отчетливо слышна. — Тогда остается лишь пожелать вам удачной дороги, братья.

— И заверить нас, что исполните предписания, которые только что получили, — прошелестел Ренард Цирон.

— Всенепременно, — бегло отозвался Урбен.

Услышав это, члены команды Колера поспешили покинуть кабинет старшего жреца.

Лишь когда шаги Ренарда и Иммара затихли в коридоре, Леон смог облегченно выдохнуть. Усталость, скопившаяся за время пребывания команды Колера в Олсаде, тяжело надавила на плечи, и старик рухнул в свое кресло, подобно безвольной кукле, тут же забывшись глубоким сном без сновидений.

Стремительные шаги по направлению к клетке ворвались в повисшую после ухода некроманта напряженную тишину, растянувшуюся почти на час. Все это время пленники не произносили ни слова: каждый из них пребывал в своих мрачных раздумьях и пытался бороться со своими страхами. Время для пойманных данталли и охотницы будто бы замерло и запустилось вновь только теперь, когда к их темнице стал кто-то спешно приближаться.

Заслышав торопливые шаги, Мальстен невольно загородил собой Аэлин: что-то подсказало ему, что от нынешнего их визитера ничего хорошего ждать не следует. Уже в следующее мгновение он убедился, что не ошибся — к клетке приблизился Филипп с арбалетом наизготовку, глаза его пылали, казалось, еще большей злобой, чем раньше, хотя трудно было вообразить, что это вообще возможно. Однако на этот раз его основной гнев был направлен не на демона-кукольника: юноша будто бы смотрел сквозь него и буравил ненавидящим взглядом молодую женщину за его спиной.

— Значит, ты спелась не просто с данталли! — сквозь зубы процедил Филипп, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. — Ты спелась с анкордским кукловодом! С тварью, из-за которой погибли тысячи людей на войне! Я знал, что ты способна на многое, но чтобы такая мерзость! Как ты могла, зная, что такие, как он, сделали со мной?!

Аэлин сжала руки в кулаки.

— Если тебя так не устраивает твое нынешнее положение, попроси некроманта избавиться от тебя, — на удивление ровным голосом, несмотря на бушующую внутри бурю эмоций, отозвалась она. — Уверена, он уже порядком устал от твоих истерик.

Мальстен чуть отвел руку в сторону, вновь указывая Аэлин, чтобы она держалась позади него.

— О, ты по-другому заговоришь, когда станешь одной из нас, — нервно усмехнулся Филип, обжигая Аэлин взглядом. — А я хочу, чтобы ты прошла через все то, через что пришлось пройти мне! Чтобы увидела, что бывает по ту сторону! Чтобы почувствовала, каково это. И умирать ты будешь медленно…

Лицо Филиппа сделалось непроницаемым, как фарфоровая маска. Он повел арбалетом в сторону.

— Отойди, — холодно произнес он, обращаясь к данталли. — Твоя очередь подыхать придет позже.

Мальстен качнул головой.

— Хочешь добраться до нее, пройди сначала через меня, — вторя тону юноши, отозвался он.

В сознании его тем временем лихорадочно сменялись возможные варианты развития событий. Он понимал, что с минуты на минуту Филипп все же выстрелит, и долго прикрывать собой охотницу не получится. Нужно было действовать, нужно было что-то предпринимать!

«Должен быть выход!» — злясь на собственную беспомощность, думал данталли. — «Его не может не быть!»

— Ты же понимаешь, что я могу попросту изрешетить тебя? — хмыкнул Филипп.

— А ты понимаешь, что после этого сделает с тобой твой хозяин? — качнул головой Мальстен. — Уж не похвалит, это точно. Ты именно поэтому еще и не выстрелил — знаешь, что наказание будет жестоким.

«Думай, бесы тебя забери!»

Слова некроманта, в которых, возможно, крылась та самая деталь, которая все это время ускользала от внимания Мальстена, сбивчиво всплывали в памяти, выстраиваясь в одну цепочку.

Их жизненная сила (то самое, за что могут уцепиться твои нити) взята из моего источника, который отсечен от внешнего мира и замкнут на меня же, проходя через теневую сторону.

«Ланкарт создал своеобразную паутину. Его марионетки пойманы в нее, они живут в ней. Это собственная замкнутая среда: ожившие мертвецы питают колдуна, а он — их. То, что заставляет этих людей дышать, двигаться и функционировать, не может связываться с внешним миром, потому что завязано на теневую сторону. То есть — на смерть. А что такое смерть в понимании некроманта?»…

…это совершенно другое пространство, наполненное особой силой.

Тут же вспомнилось и предположение Аэлин о том, почему люди Ланкарта не едят мясо. В нем содержится эхо жизненной энергии, необходимой для обмена с внешним миром. Воскрешенные некромантом создания не могут эту энергию воспринимать, потому что работают с изнанкой мира. Но…

«Что если можно прервать обмен энергией с теневой стороной? Убить смерть в живом мертвеце…»

— Отойди, — угрожающе процедил Филипп, вновь поведя арбалетом в сторону.

— Заставь, — хмыкнул Мальстен, из последних сил растягивая утекающее сквозь пальцы время.

«Сейчас он выстрелит. Буквально в эту секунду. Думай!»

Юноша прерывисто вздохнул, каждый мускул на его лице напрягся от злости.

— Если б ты не боялся гнева своего хозяина, то уже бы выстрелил, но ты боишься его, боишься того, что он может вновь вернуть тебя в забвение, — продолжал Мальстен, выигрывая, возможно, совершенно бесполезные секунды.

«Если верить словам Ланкарта, то его марионетки — почти живые люди. Почти! Им не хватает только обмена с внешней средой. Данталли ведь забирают себе часть жизненной силы тех, кем управляют, и у нас этой самой силы всегда в избытке. Обмен как таковой подразумевает и прием, и отдачу. Поэтому — существует расплата. Она и есть та самая отдача. Если эта теория верна (а она верна), то верна и обратная ее сторона, так как речь идет не о чем-нибудь, а об обмене…»

— … и как бы ты сейчас ни хорохорился, ты не выстрелишь.

— Заткни пасть, тварь! — выкрикнул юноша срывающимся голосом. Арбалет в его руке заметно подрагивал.

— Мальстен… — едва слышно шепнула Аэлин, пытаясь выйти вперед, однако данталли вновь удержал ее, преградив ей путь.

— В меня он стрелять не станет, — криво ухмыльнулся он, обращаясь к охотнице, однако при этом не сводя глаз с вооруженного надзирателя. — Не сможет.

«На деле все просто! Если я могу забирать жизненную силу во время контроля над человеком, стало быть, могу ее и отдавать. Обычно, чтобы зацепиться за человека нитями, мне нужно его просто увидеть, все остальное — детали. В момент, когда я кого-то контролирую, я именно контролировать и хочу. Но если верить тому, что говорит Ланкарт, то желание контролировать у меня должно возникать лишь как следствие. Причина — это насыщение чужой жизненной силой…»

Щелкнула тетива.

Сильный удар пришелся в левое плечо данталли, заставивший его пошатнуться и шумно выдохнуть — больше от неожиданности, чем от боли.

— Мальстен, нет! — выкрикнула Аэлин, рванувшись вперед, однако демон-кукольник вновь преградил ей путь, поведя в сторону пронзенной стрелой рукой, отозвавшейся болью на это движение.

— И это все? — хмыкнул данталли. Голос его звучал ровно. — Все, чем ты мне можешь пригрозить? Ты правда думал, что это сработает?

Глаза Филиппа изумленно округлились. Он не мог отвести взгляда от пронзенного стрелой плеча ненавистного существа, отмечая при этом, что на лице оного не отражается ни следа испытываемой боли.

На пол клетки, сорвавшись с вышедшего наружу наконечника арбалетной стрелы, упала пара капель темно-синей крови.

— Плевать на Ланкарта! — решительно выдохнул Филипп. — Если не отойдешь сейчас же, следующая стрела тебя убьет.

В подтверждение своих слов юноша быстро перезарядил арбалет.

«Если бы ты только был живым, ты бы и шага не ступил без моего позволения», — со злобой подумал Мальстен.

Понимаешь теперь, почему ты бессилен и не можешь взять их под контроль?

«Еще бы не понять! Если напрячься, пульсацию смерти вокруг этого юнца даже можно разглядеть! Наверное, об этом самом дыхании Рорх и говорили Теодор и Тисса…»

Что бы я тебе ни сказал, это не поможет тебе взять кого-либо из моих людей под контроль.

«Но ведь контроль возможен!»

Своеобразное… эхо, если можно так выразиться, той жизненной силы, которая содержалась в объекте, что когда-то жил, остается в нем и после смерти до момента полного разложения. Именно за это эхо я и цепляюсь, именно к нему направляю свою энергию.

То ли боль, наконец, коснулась сознания данталли и помутила его взгляд, то ли реальный мир начал буквально таять перед глазами по другой причине, но, не отдавая себе отчета в том, что делает, Мальстен выбросил правую руку вперед.

Из ладони вырвалась ярко-красная нить, стремительно полетевшая в приготовившегося выстрелить Филиппа. Никакие преграды не могли эту нить удержать — она сама была подобна стреле, когда вонзалась в тело юноши. Тот вскрикнул, пошатнулся, словно от удара, и выронил арбалет на землю.

Аэлин изумлено ахнула.

В то же мгновение Мальстену показалось, что в груди что-то оборвалось. Ноги подкосились, и он тяжело рухнул на колени. Стало неимоверно трудно дышать, а каждый удар сердца отдавался гулким стуком в ушах.

«Постойте… сердца?»

Мальстен поймал себя на мысли, что действительно слышит сейчас только одно свое сердце вместо привычного мерного перестука двух. Второе будто замерло. Данталли буквально почувствовал вокруг себя холодное дыхание самой Смерти, и глаза его на секунду округлились от ужаса, однако огромным усилием воли он заставил себя сконцентрироваться на том, чтобы удержать толстую красную нить, по которой жизненные силы стремительно уходили от него к скованному в движениях юноше.

Тем временем в Филиппе что-то разительно менялось. Тело его била крупная дрожь, глаза были распахнуты в животном, неконтролируемом страхе.

— Что это?.. Как… — отрывисто выдохнул он.

Нечто столь узнаваемо живое вдруг появилось в нем, и лицо, искаженное гримасой страха, вмиг перестало походить на фарфоровую маску, в его выражении образовалось что-то настоящее, человеческое.

Мальстен чуть повернул кисть раненой руки, и черные, видимые лишь ему одному, нити на этот раз совершенно беспрепятственно протянулись к Филиппу. Юноша, повинуясь воле кукловода, сделал неловкий шаг к клетке.

Управлять этой марионеткой было трудно — труднее, чем хаффрубом или человеком в красном. Почти с таким же трудом данталли дался контроль над дьюгаром. Движения Филиппа были угловатыми и неестественными, как если бы его действительно удерживал нитями неумелый ребенок, впервые взявшийся играть в кукольный театр. Дрожь в теле юноши все усиливалась и теперь больше походила на крупные судороги.

— Прошу… прекрати… — выдавил он, оказавшись у самой двери клетки. Ключ, что висел у него на поясе, Филипп сумел взять только с третьего раза, чуть не выронив его. Непослушные пальцы с трудом совладали с замком, после чего, содрогаясь всем телом, марионетка сделала пару шагов назад.

Мальстен отпустил черные нити, однако красная все еще держала юношу, передавая ему чуждую его существу жизненную энергию. Мимо Мальстена проскользнула Аэлин, однако обратить на ее действия должное внимание он не сумел, полностью погрузившись в непривычную для себя отдачу.

Пронзенное арбалетной стрелой левое плечо уколола острая боль, стремительно растекающаяся по телу. Данталли закусил губу, стараясь не потерять контроль над доселе неведомой ему красной нитью. Теперь, когда Мальстен понимал, что на деле работает не просто с марионеткой, а с самим мирозданием — с обеими его сторонами — ощущение расплаты морально воспринималось им куда тяжелее. Каждая вспышка боли теперь означала непосредственное воздействие теневой стороны, стремящейся утянуть душу демона-кукольника в небытие, то была прямая атака Смерти.

«Проклятье! Вот, о чем говорил Теодор…»

Мальстен изо всех сил пытался выбросить эти мысли из головы, на лбу от напряжения начала проступать испарина.

Филипп, казалось, чувствовал себя ничуть не лучше. Конвульсивные судороги продолжали сотрясать его тело, на губах выступила вязкая черная жидкость, заменяющая созданиям некроманта кровь. Юноша хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука.

Красная нить продолжала свою работу — Мальстен понятия не имел, как ее остановить. Он чувствовал лишь то, что расплата стремительно идет на убыль благодаря потоку отдачи жизненной энергии.

Филипп вновь резко дернулся, пытаясь дотянуться до арбалета, брошенного на землю, но в этот момент рядом оказалась Аэлин, ударом ноги оттолкнув от него оружие. В ответ на его неуклюжий замах, она рванулась в сторону, сделала подсечку и опрокинула Филиппа на землю. В следующую секунду она бросилась за торчащими из земли неподалеку парангом, стилетом и саблей.

Тяжело рухнув наземь, юноша издал сдавленный клокочущий звук. Черная вязкая жидкость хлынула горлом, Филипп резко дернулся и попытался ухватиться руками за красную нить, тянущуюся у него из груди к руке кукловода, в надежде вырвать ее из своего тела, будто лишь в этом было спасение от смертоносного воздействия данталли.

«Он ее видит…» — успел подумать Мальстен.

В ту же секунду Филипп коснулся нити, и тело его лопнуло, разлетевшись на кусочки, как спелый фрукт, врезавшийся в толстую каменную стену.

Аэлин, успевшая вернуть себе оружие и вещи, вскрикнула, попытавшись прикрыться от полетевших во все стороны брызг черной жидкости вперемешку с мелкими кусками плоти.

Красная нить исчезла, и Мальстен шумно втянул воздух, который словно только что стал вновь пригоден для дыхания. Кровь усиленно застучала в ушах. Данталли, все еще чувствуя, что находится где-то между внешней и теневой стороной мира, невольно приложил руку к груди, ощутив, как возобновляет свою работу второе сердце.

Голос охотницы, прозвучавший над ухом, ускорил процесс возвращения в реальность.

— Мальстен! — обеспокоенно окликнула Аэлин, глядя на стрелу, торчащую из его плеча. — Ты как? Идти сможешь? Нам нужно уходить, пока сюда не сбежалась вся деревня.

Мальстен бегло отметил, что его саблю и дорожную сумку охотница также успела прихватить.

— Давай, поднимайся, — женщина поднырнула под здоровую руку спутника и поспешила вывести его из клетки.

— Я справлюсь, Аэлин, я в порядке, — бегло отозвался он, чувствуя, что окончательно вернулся в реальный мир.

Мальстен отстранился от спутницы и огляделся вокруг. Как ни странно, на этот раз люди Ланкарта не бросились в погоню за беглецами. Напротив, деревня некроманта, казалось, вымерла. Мальстен догадывался, что колдун видел все случившееся глазами своей марионетки, и именно поэтому сейчас решил затаиться — он не ожидал, что его пленник будет способен на нечто подобное, и теперь увидев воочию обмен энергией, искренне испугался, после чего отдал всем своим людям мысленный приказ не высовываться.

Мальстен скрипнул зубами от злости, осознавая, что имеет возможность уничтожить богопротивные создания некроманта и, возможно, даже самого Ланкарта, однако он не был уверен, что его сил хватит на то, чтобы убить их всех, а переоценивать собственные возможности он больше был не намерен.

— Уверен? — недоверчиво спросила Аэлин, вырвав спутника из раздумий. Поймав его непонимающий взгляд, она кивнула на древко, торчащее из его плеча. — Ты ранен. Долго ты так пройдешь? И сколько у нас времени до расплаты?

— Расплаты нет, — коротко отозвался Мальстен, уверенно продолжая двигаться вглубь Сонного леса прочь от деревни некроманта. — И погони за нами нет тоже.

На этот раз Аэлин остановилась, напряженно оглядевшись вокруг. Деревня и впрямь затихла, будто в ней никто и не жил.

— Думаешь, преследовать нас не станут?

— Не после того, что я сделал, — качнул головой Мальстен, возобновляя шаг. — Обратить меня Ланкарт пока не готов, а таких способностей за мной предположить не мог. Поэтому пока что он просто даст нам возможность уйти. А к тому времени, как он соберет все необходимое для ритуала, мы будем уже далеко.

Аэлин прерывисто вздохнула.

— Кстати, может, отдашь сумку? — спросил данталли, слабо улыбнувшись. — Невежливо заставлять даму…

— У тебя стрела в плече! — возмущенно выкрикнула она.

— Ну не в обоих же плечах. Это почти не больно, — хмыкнул он. — И крови практически нет, пока мы ее не вынули…

— Не может быть и речи! Как только отойдем на достаточное расстояние, я тебя перевяжу и тогда, возможно, отдам тебе сумку. А пока — ни слова об этом.

Мелита смущенно сложила руки на коленях, сидя на кровати в комнате Ланкарта. Некромант задумчиво глядел в окно, не обращая на супругу никакого внимания. Он пребывал в своих раздумьях, явно касающихся данталли и недавней жуткой смерти Филиппа.

Не в силах более выдерживать гнетущее молчание, женщина негромко кашлянула и обратилась к мужу.

— Ты просто так их отпустишь?

Колдун рассеянно оглянулся и непонимающе качнул головой: собственные мысли никак не хотели отпускать его.

— Я про данталли и охотницу, — пояснила Мелита. — Ты просто дашь им уйти?

— Придется, — вздохнул Ланкарт, сложив руки на груди. — Держать такого опасного пленника я не могу. Он сумел восстановить Филиппу поток обмена с внешним миром. Это при том, что я нашего Филиппа тоже не отпускал, поэтому его тело просто не выдержало такой нагрузки…. Я не предполагал, что данталли способны на такое! Ни в одном источнике не говорилось ничего подобного.

Женщина неуютно поежилась.

— Хорошо, что анкордский кукловод не решился уничтожить нас всех. Как думаешь, он на это способен?

Ланкарт вновь рассеянно уставился в окно.

— Не знаю, — качнул головой он. — Что касается анкордского кукловода, я уже ни в чем не уверен. Нужно многое продумать и изучить. Надеюсь, что наши с ним пути еще пересекутся. И тогда я буду готов к встрече.