Seven Crashes

Неравенства

Пандемия высветила неравенство как внутри стран, так и между ними. Внутренние аспекты неравенства были очевидны с самого начала. Хотя первоначально были поражены глобально связанные центры метрополии - Милан, юго-восточная Англия, Нью-Йорк, Калифорния, - наиболее уязвимыми к болезни быстро оказались более бедные и маргинальные слои населения. В Соединенных Штатах находятся одни из лучших больниц и медицинских учреждений в мире, но и одни из наименее адекватных. В США одни из лучших школ и университетов в мире, но и одни из наименее адекватных. В США есть одни из самых красивых жилых домов в мире, но также и одни из наименее адекватных.

Черные и испаноязычные американцы пострадали от Ковида больше, чем белые. Показатели как инфицирования, так и летальности были выше. Результаты отражают изначально худшее состояние здоровья, с более высокими показателями долгосрочных заболеваний, таких как высокое кровяное давление, диабет, и менее подходящим лечением этих заболеваний. Эти хронические заболевания по большей части вызваны не генетическим фактором, а скорее плохими социальными условиями: большая близость, скученность, рабочая среда. Влияние заражения усиливалось из-за отсутствия индивидуальных помещений для изоляции больных. Менее квалифицированные работники были также перепредставлены в профессиях, где неизбежен физический контакт, таких как здравоохранение, общественный транспорт и розничная торговля. Латиноамериканцы и другие иммигранты составляли основную массу работников мясокомбинатов, где рабочие находились в тесной физической близости, а холодная температура способствовала распространению вируса. В отличие от них, многие офисные работники смогли довольно просто, а иногда даже с удовольствием, перенести свою работу в домашние офисы. Более бедные и обездоленные люди имели меньший доступ к тестированию, а также неохотнее и медленнее проходили вакцинацию. Результат оказался поразительным: хотя у чернокожих заболеваемость Ковидом была примерно такой же, как у белых не испаноязычных американцев, уровень госпитализации был почти в три раза выше, а уровень смертности - почти в два раза выше, чем у белых. У латиноамериканцев было в два раза больше случаев заболевания, чем у белых, в три раза больше госпитализаций и в два раза больше смертей. Выселение арендаторов из-за долгов также усилило проблемы со здоровьем: в штатах, где не вводились моратории на выселение, уровень инфекции был в два раза выше, чем в штатах, где они были введены. Одна из проблем измерения, особенно на ранних стадиях пандемии, заключалась в том, что не все случаи смерти от Ковида регистрировались; альтернативой было просто измерение избыточной смертности, то есть превышающей нормальные показатели. В Великобритании смертность от всех причин была почти в четыре раза выше, чем ожидалось, среди чернокожих мужчин во время пандемии, почти в три раза выше среди азиатских мужчин, но только в два раза выше среди белых мужчин. Среди женщин наблюдались такие же расхождения, причем в каждой категории смертность была несколько ниже ожидаемой.

К 2021 году дискуссия о неравенстве перешла на глобальный уровень. Самые серьезные вспышки произошли на крупных развивающихся рынках, особенно катастрофические события произошли в Бразилии и Индии. В отличие от богатых индустриальных стран, здесь не хватало государственных ресурсов для того, чтобы попытаться компенсировать ущерб тем, кто имеет более низкие доходы, и чья маргинальность делает их пугающе уязвимыми. В Индии во время пандемии 230 миллионов человек оказались ниже минимальной заработной платы в стране (около 45 долларов в месяц). В январе 2020 года 4,3 процента индийцев зарабатывали менее 2 долларов в день; год спустя этот показатель составил 9,7 процента. А во время изоляции 90 процентов бедного населения Индии столкнулись с нехваткой продовольствия. Всемирная продовольственная программа сообщила, что во всем мире число людей, которым угрожает голод, увеличилось с 27 миллионов в 2019 году до 34 миллионов в 2020 году, а в 2021 году этот показатель еще больше возрастет.

Вопрос о бустерных вакцинах, который начал возникать с появлением новых инфекций в хорошо вакцинированных странах, высветил еще один аспект вопроса распределения. Богатые страны могут позволить себе предоставить уязвимым гражданам третью дозу вакцины, но такое использование ограничит количество доз, доступных более бедным странам, где высокий уровень передачи вируса приведет к генетическим модификациям и мутациям вируса, которые могут создать более серьезную проблему для здравоохранения всего мира, включая богатые страны.

Вначале политики проводили аналогии с войной и военной мобилизацией. Си Цзиньпин 6 февраля 2020 года объяснил, что Китай ведет «народную войну». 17 марта премьер-министр Великобритании Борис Джонсон заявил: "Мы должны действовать как любое правительство военного времени и делать все необходимое для поддержки нашей экономики"; а канцлер казначейства Риши Сунак сказал: «Мы никогда не сталкивались с такой экономической борьбой, как эта». 19 марта Дональд Трамп говорил о "нашей большой войне", определив в качестве врага иностранное государство: «Мы продолжаем наши неустанные усилия, чтобы победить китайский вирус». Советник по торговле Питер Наварро 28 марта сказал: «Мы участвуем в самой значительной промышленной мобилизации со времен Второй мировой войны. У нас президент военного времени, сражающийся с невидимым врагом». Лора Лейн из логистической компании UPS 29 марта заявила в Белом доме, что «мы выиграем эту войну благодаря отличной логистике». Гарвардский экономист Кеннет Рогофф отметил: «Весь смысл иметь надежный государственный баланс заключается в том, чтобы быть в состоянии пойти на все в подобных ситуациях, что равносильно войне». Когда Джо Байден стал президентом, он тоже взял на вооружение военную риторику, объяснив, что вакцинация является «патриотическим долгом».

Таким образом, ответные меры выглядели концептуально схожими с вековыми рассуждениями о мобилизации для войны. Исключительный вызов, возникающий раз в поколение, требовал масштабных ответных мер, результат которых определил бы будущую судьбу. Действительно, довольно быстро появились четкие доказательства того, что быстрая реакция на Ковид снижает смертность и, следовательно, стоимость экономических последствий. Таким образом, при борьбе с чрезвычайной ситуацией важно было потратить больше сейчас, а затем переложить это бремя на будущее, когда быстрое возвращение к нормальной жизни позволит погасить долги военного времени.

Параллель с войнами сохраняется и в отношении неопределенности продолжительности. Политики и большая часть населения изначально верили, что вирус можно сдержать или ограничить путем быстрых и эффективных действий по ограничению мобильности и пресечению первоначальной передачи. Эта вера была эквивалентом иллюзии короткой войны 1914 года. Однако, в отличие от войны, враг - вирус - не был виден, и его можно было выявить только путем разработки сложных (и поначалу ненадежных) процедур тестирования. Невидимый враг располагает к теориям заговора. Склонность к созданию параноидальных историй указывает на еще одно сходство с мобилизацией в военное время.

Аналогия с войной подразумевает, что люди, особенно сильно пострадавшие от пандемии - служащие на передовой - должны получить компенсацию, как солдаты в военном конфликте, причем расходы должны финансироваться за счет займов и оплачиваться будущими поколениями. Но, как и на войне, покупательная способность росла. Правительство платило людям, которые в основном сберегали свои новые дополнительные доходы, поскольку не могли их потратить. Они вкладывали деньги в банки, которые затем покупали государственные облигации. В США сбережения в процентах от располагаемого личного дохода выросли с 7,2% в декабре 2019 года до рекордно высокого уровня в 33,7% в апреле 2020 года, причем норма сбережений выросла в четыре раза с марта по апрель 2020 года.

Как и в случае с Первой мировой войной, мобилизация вызвала дебаты о наживе на войне. В то время как бедные страны пострадали, статистика по неравенству богатства показала ошеломляюще быстрый рост состояния самых богатых. Согласно исследованию Ручира Шармы из Morgan Stanley, общее состояние миллиардеров в мире за двенадцать месяцев выросло с 8 до 13 триллионов долларов. Появилось почти 700 новых миллиардеров (при общем количестве в 2700 человек): 234 новых сверхбогатых в Китае и 100 в США. Доля их богатства в ВВП выросла в России с 23 до 34 процентов за 2020-2021 годы; в Индии - с 10 до 19 процентов; в США - с 13 до 19 процентов; в Китае - с 8 до 15 процентов. Credit Suisse сообщил, что более 5 миллионов человек во всем мире стали миллионерами во время пандемии, и что глобальное богатство выросло на 28,7 триллиона долларов в первый год пандемии. Такое развитие событий было ничем иным, как экстремальным продолжением тенденции, которая наметилась еще в начале тысячелетия и продолжалась во многом благодаря механизмам денежного спасения, примененным после Глобального финансового кризиса и Ковида. Таким образом, совокупное богатство лиц с чистой стоимостью свыше 1 миллиона долларов США выросло в четыре раза за период 2000-2020 годов, а доля в мировом богатстве увеличилась с 35 до 46 процентов.

Возможности стран по принятию эффективных ответных мер существенно различались. Богатые страны не только испытали меньшее воздействие с точки зрения экономических издержек, но и смогли потратить больше средств на противодействие последствиям отключения. Так, к весне 2021 года США приняли дополнительные меры по расходам, которые в сочетании с недополученными доходами составили 25,5 процента ВВП, по сравнению с 16,2 процента в Великобритании и 11,0 процента в Германии. Страны с развивающейся экономикой столкнулись с более резким падением доходов и могли тратить меньше: для Китая эквивалентный показатель нового фискального импульса составил 4,8 процента, а для Индии - 3,3 процента (только в Бразилии этот показатель был выше). Ограничения были еще более значительными для стран с низким уровнем дохода, где расходы сократились во время пандемии и сделали население значительно более уязвимым.

Правительства, а также частные лица в богатых странах выиграли от условий низких процентных ставок, что означало, что бремя обслуживания долга было намного ниже, чем в прошлом, и не препятствовало восстановлению экономики. В более бедных странах инфляция росла быстрее, чем в богатых странах: уровень инфляции потребительских цен на конец 2021 года достиг 8,6% в Польше, 8,4% в России, 6,1% в Индии, 10,1% в Бразилии, 12,6% в Гане, 36,1% в Турции и 50,9% в Аргентине. Показатели на 2022 год все выше. Однако в развитых промышленных странах также наблюдался рост инфляции, и сразу же возникли политические дебаты о том, насколько укоренится новый рост цен. Прозвучали явные отголоски политических дебатов 1970-х годов, как в отношении фискальной политики (перерасход средств), так и в монетарной сфере (инфляция).

Бюджетные дебаты стали чреватыми. Первоначальный инстинкт правительств всех стран, основанный на опыте Великой рецессии, заключался в том, чтобы добиться максимального эффекта за счет больших цифр в заголовках. Затем, как и в случае с Великой рецессией, наступило время осторожности. Европейский союз сначала поздравлял себя со смелым фискальным ответом, впервые выпустив совместные долговые инструменты, направленные на решение долгосрочных проблем экологической устойчивости. Президент Франции Эммануэль Макрон назвал это "глубоко беспрецедентным шагом", а президент комитета министров финансов (Еврогруппы), министр финансов Португалии Мариу Сентено, назвал это "большим шагом к фискальному союзу". Его немецкий коллега, Олаф Шольц, назвал это событие гамильтоновским моментом, аналогичным взаимному погашению долга в начале Американской республики. Мало кто сомневался, что старые фискальные правила, заложенные в Маастрихтском договоре 1992 года и Пакте стабильности и роста 1997 года, требуют пересмотра в свете нового режима процентных ставок. Но затем вновь возникла старая борьба между осторожной в финансовом отношении Северной Европой и Югом, который жил с бюджетными дефицитами и хотел их еще больше.

В США администрация Байдена начала с плана спасения Америки на сумму 1,9 трлн долларов (март 2021 года), а летом 2021 года разработала бюджет на сумму 6 трлн долларов, который создаст ежегодный дефицит в размере 1,3 трлн долларов в течение десятилетия, с обещанием, что только высокооплачиваемые граждане (более 400 000 долларов в год) столкнутся с повышением налогов. Эта мера столкнулась с трудностями в Конгрессе, в котором Сенат был разделен 50-50 между двумя партиями. Сенатор Джо Манчин, демократ-центрист, говорил о "жестокой финансовой реальности, с которой сталкивается наша нация " и напомнил своим коллегам, что "великие страны на протяжении всей истории были ослаблены небрежными расходами и плохой политикой". Вскоре он начал представлять себя как человека, который в одиночку остановил еще более резкое ускорение инфляции. Блокирующая кампания уничтожила программу Байдена и вернула политику в привычное русло - то есть в тупик.

Фискальные дебаты имели свой аналог в переоценке монетарной политики. В августе 2020 года Федеральная резервная система США изменила структуру своей денежно-кредитной политики, установив целевой показатель инфляции на уровне 2% в течение длительного времени, допуская "умеренное" повышение инфляции для компенсации предыдущих недостижений. Новый подход также означал определение максимальной занятости как наивысшего уровня занятости, который не создает устойчивого давления, ставящего под угрозу мандат ценовой стабильности. Аналогичный шаг ЕЦБ подчеркнул, что «новая надежная стратегия основывается на глубоком понимании того, почему инфляция остается устойчиво низкой - и ниже цели ЕЦБ по инфляции - с 2013 года». Этим определениям монетарной стратегии предшествовали долгие, затяжные обсуждения реформ, и тот факт, что они произошли через несколько месяцев после начала пандемии, был случайным совпадением. Но долгие размышления о падении процентных ставок ослепили центрально-банковское сообщество, когда дефицит и ответные меры правительства привели к хлыстовому эффекту: основные центральные банки по-прежнему зацикливались на идее, что "Ковид" представляет собой новый дефляционный шок, даже когда проблемы с предложением стали очевидными. В июне 2020 года ФРС пришла к выводу, что показатель базовой инфляции "вероятно, будет значительно ниже целевого показателя Комитета [Федерального комитета по открытым рынкам] в 2% в течение некоторого времени", и сделала вывод, что "крайне благоприятные финансовые условия" будут необходимы "в течение многих лет".

К 2021 году, когда резкий рост цен стал очевидным, центральные банки допустили еще один просчет, настаивая на том, что перебои носят временный или преходящий характер. Президент ЕЦБ Кристин Лагард пообещала "обеспечить, чтобы мы не реагировали слишком остро на временные потрясения в сфере предложения, которые не имеют никакого отношения к среднесрочной перспективе". Затем она сказала: «Мы будем реагировать только на те улучшения базовой инфляции, которые, как мы уверены, являются устойчивыми и отражаются в базовой динамике инфляции». Главный экономист ЕЦБ в конце весны 2021 года все еще объяснял, что "важно предпринять решительные действия для поддержания инфляционного импульса, признавая при этом необходимость терпения", добавляя, что «я не вижу ни одного заявления о политике ни одного крупного центрального банка в мире о том, что они собираются обеспечить устойчивую инфляцию на уровне 2 процентов очень быстро».

К концу года язык временных или преходящих потрясений стал вызывать смущение. В августе председатель ФРС Джером Пауэлл пояснил: «История также учит, однако, что центральные банки не могут считать само собой разумеющимся, что инфляция, вызванная преходящими факторами, исчезнет». 30 ноября он заявил на слушаниях в Конгрессе: «Мы склонны использовать слово "преходящий" в том смысле, что оно не оставит постоянного следа в виде более высокой инфляции. Я думаю, что сейчас, вероятно, самое время отправить это слово на пенсию и попытаться более четко объяснить, что мы имеем в виду». Пол Кругман, который был лидером в самопровозглашенной "команде транзитных", в начале 2022 года пришел к выводу, что слово "транзитный" должно быть удалено из экономического лексикона. К 2022 году ФРС взяла на себя обязательства по гораздо более агрессивному антиинфляционному обещанию повышения процентных ставок. В Европе реакция была более осторожной. Член правления ЕЦБ Изабель Шнабель призвала проявлять бдительность в отношении повышения инфляционного риска. Несколько недель спустя она подверглась осуждению со стороны немецкой массовой газеты Bild Zeitung за то, что заявила по телевидению, что инфляция слишком низка.

Проблема заключалась в неспособности определить, что происходит, когда происходит серьезный сдвиг в относительных ценах, совпавший со структурным переломом на рынке труда. Занятость в США в феврале 2021 года была на 8,5 миллиона меньше, чем годом ранее, до пандемии. Безработица наблюдалась в тех секторах, которые были нарушены пандемией, но острая нехватка наблюдалась там, где открывались новые виды деятельности. Некоторые предприятия, включая специализированные медицинские учреждения, предлагали бонусы при поступлении на работу до 100 000 долларов. Наиболее резкое сокращение рабочих мест произошло в сфере услуг, гостиничного бизнеса, туризма и отдыха, а также в сфере образования и здравоохранения в целом (резко упал спрос на неэкстренную медицинскую помощь). Образование и здравоохранение были рискованными видами деятельности, осуществляемыми лицом к лицу, но их также возможно переместить в электронные онлайн-услуги: онлайн-обучение и телемедицину. Многое из этого перехода станет постоянным. Работа из дома выглядела так, как будто она станет, в частичной форме, постоянной чертой новой деловой нормы. Фантазии о совершенно новой рабочей жизни процветали, но часть мечты уже воплощалась в жизнь. Центры обработки вызовов в значительной степени перешли на полную автоматизацию. С другой стороны, увеличился спрос на работников в сфере логистики, и многие признаки того, что этот спрос будет долгосрочным. Строительство также столкнулось с нехваткой рабочих рук и вероятным долгосрочным ростом спроса в связи с увеличением расходов на инфраструктуру, часть из которых связана с экологическими проектами.

Уход работников из некоторых профессий, включая многие офисные работы, которые считаются рутинными или слишком требовательными (или и то, и другое), выглядел как долгосрочный сдвиг. В богатых странах некоторые работники, особенно старшего возраста, уходили с рынка труда, чтобы следовать новым стратегиям саморазвития, часто приобщаясь к новым идеям и новой духовности из других стран. В других странах возможность удаленной работы позволила людям уйти с охваченных кризисом национальных рынков и работать на международном уровне и виртуально, за иностранную валюту, а не по местным специальностям. В частности, технологические работники рассматривали Ковид как новую возможность выхода на глобальный рынок труда. Таким образом, когда в Турции разразился инфляционный кризис и стоимость валюты упала, молодые турки перешли на работу в иностранные компании, что стало виртуальной утечкой мозгов, или новой формой глобализации рынка труда.

Рассматривать проблему постоянно трансформирующегося рынка труда просто как проблему общей заработной платы и цен, или общей безработицы, не имеет смысла. Председатель ФРС Пауэлл жаловался, что «существует противоречие между двумя нашими целями: максимальной занятостью и стабильностью цен. Инфляция высока, намного выше целевого уровня, и при этом на рынке труда, похоже, наблюдается провисание». На самом деле, провисание было признаком глубокого сдвига: Великая блокировка и Великая отставка привели к Великому смещению.

Повышение компетентности и контроля

Ковид поставил глубокий тест на компетентность: какое правительство может обеспечить наиболее компетентную работу? В интервью после первых месяцев своего президентства Джо Байден сказал: "Мы находимся в том месте, где остальной мир начинает смотреть на Китай". Затем он процитировал ирландского премьер-министра, который сказал: «Америка не может вести за собой. Они даже не могут взять в руки Ковид». Были ли в других странах подходящие модели, которые можно было бы использовать в качестве шаблонов в процессе обучения? Администрация Байдена иногда обращалась к европейским решениям в области социального обеспечения как к ответу на проблему создания большей социальной сплоченности. Она также размышляла о том, как применение технических достижений может изменить отношения между правительством и людьми.

Вызов Ковида по случайному совпадению произошел в то же время, когда мир преображался под воздействием новых технологий связи и управления. Сочетание угроз и возможностей означало, что ставки были подняты в решающей битве: кто будет командовать новыми механизмами контроля? Линию борьбы можно провести просто: с одной стороны, венчурный капитал, определяющий форму новых инвестиций, а с другой - огромные ресурсы авторитарного государства, направленные на реализацию проектов драматической модернизации. Эти два противоположных видения столкнулись друг с другом через Восточно-Китайское море: Япония, резиденция самого влиятельного в мире венчурного финансиста, и Китайская Народная Республика, правительство которой привержено стратегическому планированию.

Во время глобализационных кризисов 2007-2008 и 2020-2021 годов было относительно немного неудач в бизнесе. Это было следствием кризисного управления ликвидностью со стороны мировых центральных банков. Однако во время пандемии произошло несколько драматических крахов предприятий, которые пытались использовать новые технологии или злоупотребляли ими - или обещаниями и соблазнами этих технологий.

Технология платежей была эквивалентом железных дорог во время всплеска глобализации в 1870-х годах: она обеспечивала базовую инфраструктуру для нового охвата мира, при этом информация и развитие искусственного интеллекта заменили транспорт в качестве инструментов, которые могли бы по-новому скрепить мир. Как и в случае с железными дорогами XIX века, в самом начале не было очевидно, какие новые платежные системы будут прибыльными, а какие просто станут белыми слонами, топящими деньги инвесторов в песке. Государствам и инвесторам необходимо было разрешить многочисленные эксперименты с тем, как можно перестроить платежи.

Неизвестность конечных результатов хорошо видна на примере истории культовой фирмы, стоявшей у истоков перехода мира к финтеху. Решающая часть ее успеха зависела от отношений с очень разными видами правительства. Компания SoftBank была основана в Токио в сентябре 1981 года двадцатичетырехлетним Масайоши Соном, сыном корейских иммигрантов, который окончил Калифорнийский университет в Беркли по специальностям "информатика" и "экономика". В Беркли он был очень предприимчивым студентом: он разработал электронный переводчик, который продал корпорации Sharp за 1 миллион долларов, и заработал еще один миллион, импортируя подержанные игровые автоматы из Японии и устанавливая их в общежитиях и ресторанах. Вернувшись в Японию, он создал SoftBank как дистрибьютора программного обеспечения и издателя журналов о компьютерах. С 1996 года SoftBank работал в партнерстве с одной из самых ранних поисковых систем Интернета, Yahoo, которая пережила быстрое затмение Yahoo в 2000-х годах. Некоторые предприятия были еще менее успешными: в 2017 году SoftBank инвестировал более 1 млрд долларов в компанию WeWork, занимающуюся продажей офисных помещений; акции компании резко упали после неудачного IPO WeWork в 2019 году. Сын заявил, что его цель - откладывать от десяти до двадцати "золотых яиц" в год. Самые мелкие сделки составляли около 100 миллионов долларов, а самые крупные - миллиарды, чтобы попасть в число самых успешных технологических стартапов в той или иной категории. Видение грандиозно. На сайте SoftBank предсказывается, что люди будут жить до 200 лет и смогут сосуществовать с "добрыми и умными роботами", которые позволят вести "более обеспеченный образ жизни для всех", распознавая и анализируя нестандартные данные. Неизбежно, что многие из смелых трансформационных проектов провалились: но эти затмения не имеют значения, если есть впечатляющие случаи успеха.

Самым успешным из проектов Сона была, безусловно, компания Alibaba Джека Ма. Ма, бедный и поначалу довольно неудачливый студент из Ханчжоу, как и Сон, был вдохновлен Калифорнией. Ма любит рассказывать историю о том, как он сначала опробовал название на официантке из Сан-Франциско, которая подумала, что Alibaba вызывает "Open Sesame": раскрытие всех мыслимых новых желаний и возможностей. Ма становился все более дерзким. 24 октября 2020 года китайский предприниматель выступил с речью на саммите Bund Finance Summit в Шанхае, призвав к смелому пересмотру мирового финансового и валютного порядка - пересмотру Бреттон-Вудса.

Если Европа и Соединенные Штаты имеют что-то, это не значит, что эта вещь всегда передовая и стоит того, чтобы иметь ее самим. Базельские соглашения сильно ограничивают способность Европы к инновациям в целом, например, в области цифровых финансов. В Китае много крупных банков. Они больше похожи на крупные реки или артерии в кровеносной системе нашего организма, но сегодня нам нужно больше озер, прудов, ручьев и притоков, всевозможных болот. Без этих частей экосистемы мы погибнем при наводнении, и умрем при засухе. Таким образом, сегодня мы являемся страной, которая несет риск отсутствия здоровой финансовой системы, и нам нужно строить здоровую финансовую систему, а не беспокоиться о финансовых системных рисках.

Основная концепция заключалась в том, что банки должны отказаться от залога при кредитовании.

Эта речь вызвала яростный ответ со стороны китайского правительства. Предстоящее IPO принадлежащей Ма компании Ant Financial Group на сумму 34 миллиарда долларов было внезапно отменено. Акции Alibaba упали на 10 процентов, личное состояние Ма сократилось на 10 миллиардов долларов, а сам Ма исчез из поля зрения. Правительство начало кампанию по обузданию технологических гигантов.

Ма запустил Alibaba после того, как два предыдущих стартапа, призванных связать Китай с миром, потерпели неудачу. Первый из них, Hope Translations в 1994 году, не принес особых результатов, но быстро перешел к продаже потребительских товаров. Затем в 1995 году появилась компания China Pages, которая должна была служить платформой для китайских предприятий, ищущих американских клиентов. Alibaba в 1999 году изначально был порталом для бизнеса. Новый бизнес получил существенный толчок в 2002 году, когда вспышка вируса SARS на юге Китая дала толчок к распространению текстовых сообщений и использованию Интернета. В этот момент, в ответ на выход eBay на китайский рынок, Ма создал Taobao Marketplace как сайт потребительской электронной торговли; в течение двух лет он стал доминирующим игроком на китайском рынке. Ключом к успеху стала система условного депонирования, которая обеспечивала оплату поставщикам только после того, как клиенты получали купленные товары и были ими довольны. Ма также продвинул новую технологию оплаты, используя QR-коды, которые позволяли осуществлять платежи через смартфон с помощью сервиса под названием Alipay, запущенного в 2004 году.

Система Ма была нетрадиционной в том смысле, что он сознательно отвергал как традиционный статистический подход - планирование, так и традиционное финансирование. Его первые два предприятия потерпели неудачу, потому что правительственные чиновники взяли его идеи и развили их, по его мнению, неудовлетворительно и разрушительно, используя всю мощь государства. Один из его многочисленных афоризмов гласил: "Если вы планируете, вы проиграете. Если вы не планируете, вы выигрываете". Это выглядело как вызов государственному планированию. Но изначально проблемой было финансирование: Ма озвучил версию старой поговорки о том, что банкир - это тот, кто одалживает зонтик, когда светит солнце, и требует его обратно, когда начинается дождь: «Привлекайте деньги, когда они вам не нужны. Когда они вам нужны, не ходите собирать деньги: уже слишком поздно». Он был гением мотивации, блестящим оратором, который также построил свой бизнес на пропаганде и искажении информации. Он придумал цитату, которая впоследствии стала культовой и приписывалась Биллу Гейтсу из Microsoft: «Интернет изменит все аспекты жизни людей».

Старое и избитое клише коммунистической мобилизации указывает на необходимость жертвовать ради лучшего завтра. Ма предложил капиталистическую версию, включающую благотворное влияние конкуренции: «Сегодня жестоко, завтра будет еще более жестоко, но послезавтра будет прекрасно. Однако большинство людей умрет завтра вечером. Послезавтра они не смогут увидеть солнечный свет».

Наиболее яркой особенностью планирования Ма было внимание к деталям логистики и финансирования: товары не могут быть проданы, если нет эффективной системы доставки. Кроме того, сделки не могли бы существовать без эффективной системы платежей. Как он объяснил гонконгским инвесторам: «Мы почти как застройщик недвижимости. Мы следим за тем, чтобы место было расчищено, трубы проложены, коммунальные службы работают. Люди могут приходить и строить свои здания на нашем участке». Талисманом Taobao стал нарочито мелкий рабочий муравей, по принципу «муравьи, объединившись, могут победить слона». Этот образ должен был показать важность работы со многими людьми и не думать только о больших стратегиях: это было гибелью конкурирующих предприятий в Китае, eBay или Yahoo. Возможно, это была также насмешка над старым западным ориенталистским представлением об азиатах: в 1990-х годах премьер-министр Франции Эдит Крессон высмеяла японцев за то, что они работают как «муравьи». В 2015 году материнская группа Alipay была ребрендирована как Ant Financial.

Для того чтобы создать Alibaba, Ма уступил финансовый контроль, в котором приняли большое участие Goldman Sachs, а затем группы венчурного капитала, в частности SoftBank, а также Yahoo. Именно Goldman привлек SoftBank, вложив первоначальные 20 миллионов долларов. Сын позже объяснил, что его убедил «взгляд в глазах [Ма], это был «запах животного»». В 2011 году Ма получил контроль над Alipay - это выглядело как победа Китая над иностранными акционерами. В рамках своей кампании по преобразованию Китая он начал культивировать внутреннюю аудиторию - действия по формированию имиджа, которые привели его к конфликту с властями. Он также предлагал очевидно лучшие условия: Yu'e Bao, инвестиционный продукт, который Ма запустил в 2013 году, давал более высокую доходность, чем государственные банки, а к 2018 году он стал крупнейшим в мире фондом денежного рынка с активами в 244 млрд долларов. Ма критиковал китайское правительство, и в частности его регуляторов: "Одна из причин, почему Alibaba росла так быстро [была] в том, что правительство не понимало этого. . . . Когда они начали это понимать, мы стали очень медленными". Это выглядело как признание того, что крупный игрок частного сектора не может быть слишком инновационным, поскольку это повлечет за собой вызов государству и его возможностям. Один из чиновников Ханчжоу сказал: «Как частному предпринимателю очень важно найти правильную степень публичности, и Ма еще не освоил это. Раньше это не имело значения. Теперь нужно начинать учиться». Alibaba была оштрафована на крупную сумму за злоупотребления на рынке. В апреле 2021 года на Ant Financial Group был наложен антимонопольный штраф в размере 2,8 миллиарда долларов.

Борьба между предпринимателями и органами планирования была битвой за контроль над данными: кампания против Ма и Ant Financial была интерпретирована как попытка заставить частные финтех-группы передать большие объемы больших данных государственным банкам. Китайские частные технологические компании "BAT" - Baidu, Alibaba и Tencent - получили около 67 процентов доходов от цифровой рекламы в 2018 году, по сравнению с 61 процентом в 2015 году, и на них пришлось около половины венчурных инвестиций в Китае. К моменту пандемии было широко распространено мнение, что власть технологических титанов отступает, подорванная торговой войной между Китаем и США, которая угрожала центральным связям идей от Калифорнии до Ханчжоу и Шанхая. Основатель ByteDance Чжан Имин, разработавший TikTok, объяснил, что он отступает в 2021 году: «Я потратил много времени на размышления о том, как лучше стимулировать настоящие долгосрочные прорывы, которые не могут просто полагаться на устойчивый, но постепенный прогресс». Пандемия позволила начать полномасштабную войну государства против предпринимателя.

Кампания правительств по самоутверждению выглядела особенно правдоподобной, когда другие знаковые проекты SoftBank в Европе столкнулись с трудностями, поскольку стресс, вызванный пандемией, выявил давние финансовые нарушения и мошенничество. Немецкое предприятие Сона с капиталом в 1 миллиард долларов первоначально выглядело таким же преобразующим мир традиционных немецких финансов, как и Alibaba в Китае. Компания Wirecard родилась в Мюнхене в 1999 году, на поздней стадии бума доткомов, как процессор платежей, который собирал платежи по кредитным картам клиентов для операторов веб-сайтов: большая часть ее бизнеса в самом начале была направлена на то, чтобы облегчить (и сделать более анонимной) оплату клиентами порнографии в Интернете. Бизнес компании расширился и включил в себя широкий спектр карточных платежей и процессинга, а также выпуск собственных карт. В 2006 году компания перешла к кредитованию, купив онлайн-банк XCOM, и переименовала себя в Wirecard Bank, получив лицензию от платежных гигантов Visa и Mastercard. С 2011 по 2014 год компания привлекла 500 миллионов евро от акционеров и скупала широкий спектр платежных компаний по всей Азии с базы в Сингапуре. Даже в начале 2020 года, когда все разваливалось, Wirecard заключила соглашение о том, чтобы стать предпочтительным платежным процессором для программы Visa Fintech Fast Track Program на Ближнем Востоке. В 2017 году компания Ernst and Young (EY) провела аудит, сообщила о резком увеличении денежных поступлений, и энтузиазм инвесторов разгорелся. Акции выросли в цене более чем в два раза. Группа объявила, что будет управлять операциями Citibank по обработке платежей в одиннадцати странах Азии. В конце года генеральный директор Wirecard Маркус Браун занял 150 миллионов евро у Deutsche Bank в виде маржинального кредита, обеспеченного значительной частью его 7-процентной доли в Wirecard.

В сентябре 2018 года Wirecard заменил Commerzbank в индексе Dax 30, а к концу года обогнал Deutsche Bank, крупнейший банк Германии, по рыночной капитализации. С января 2019 года газета Financial Times (FT) начала публиковать материалы о своем расследовании деятельности Wirecard в Сингапуре и сразу же подверглась нападкам со стороны Wirecard. Окончательный материал FT появился в печатном издании 15 октября 2019 года, в котором утверждалось, что «внутренние электронные таблицы компании, а также соответствующая переписка между старшими членами финансовой команды Wirecard, похоже, указывают на согласованные усилия по мошенническому завышению продаж и прибыли в подразделениях Wirecard в Дубае и Ирландии, а также на потенциальное введение в заблуждение EY, аудитора первого уровня Wirecard». Немецкий регулятор BaFin начал расследование в отношении FT по обвинению в манипулировании рынком, обвинив газету в сговоре со спекулянтами-медведями и в торговле внутри компании на необоснованных слухах, созданных только для того, чтобы двигать рынок. На самом деле, как выяснилось впоследствии, ряд сотрудников BaFin владели акциями Wirecard. Один из членов наблюдательного совета Deutsche Bank, Александр Шютц, призвал Брауна «сделать [FT] внутри!!!»

В апреле 2019 года Wirecard объявила о вливании денежных средств в размере 900 млн евро от SoftBank. В марте 2020 года должен был завершиться аудит KPMG, однако публикация отчета бухгалтерской фирмы и результатов за полный год, проверенных EY, была отложена до конца апреля, и в итоге была опубликована 28 апреля. Теперь KPMG заявила, что не может подтвердить подлинность договоренностей, ответственных за "львиную долю" прибыли Wirecard в период с 2016 по 2018 год, а также поставила под сомнение остатки денежных средств в размере 1 млрд евро, которые подтверждались только сомнительными сингапурскими документами. 5 июня прокуратура Мюнхена начала уголовное расследование, а 18 июня, когда Wirecard должна была опубликовать свои аудированные результаты за 2019 год, руководство компании объявило, что 1,9 млрд евро, которые должны были выплатить филиппинские банки, "пропали". 23 июня Браун был арестован, а 25 июня Wirecard подала заявление о банкротстве. Скрытный главный операционный директор Ян Марсалек, который пришел в компанию в 2000 году двадцатилетним, в день увольнения бежал на Филиппины и, вероятно, оказался в России. Он носил дорогие часы Vacheron Constantin с турбийоном и открытым механизмом, а также черные костюмы Ermenegildo Zegna; он также работал с очень большими суммами наличных денег, которые его сотрудники переносили в пластиковых пакетах из супермаркета. К 2021 году парламентское расследование в Германии сообщило, что аудиторские проверки EY с 2014 года основывались на устных заверениях руководителей, а аудит 2018 года не содержал достаточных деталей для проверки отдельных операций, которые якобы обрабатывались азиатскими партнерами-аутсорсерами.

В сентябре 2019 года Маркус Браун дал двойное интервью, вместе с Кристианом Сьюингом из Deutsche Bank, и излучал оптимизм. Он хвастался "органическим ростом" в Германии в среднем на 20-30 процентов в год. Deutsche Bank на самом деле подвергся риску в 80 миллионов евро в отношении Wirecard в рамках более крупного синдицированного кредита группе, но благодаря стратегии хеджирования ему удалось ограничить свои потери 18 миллионами евро. В то время Браун реализовывал "проект Пантера", в рамках которого Wirecard должна была поглотить Deutsche Bank. Позже Сьюинг объяснил, что Wirecard «выставила Германию как финансовый центр в плохом свете». Браун предпринял смелую попытку захватить сердце финансовой системы Германии. Чтобы сделать это, ему также необходимо было захватить государство. При посредничестве харизматичного бывшего министра обороны Карла-Теодора Гуттенберга он добился внимания канцлера Ангелы Меркель, которая лоббировала интересы Wirecard во время государственного визита в Китай в сентябре 2019 года. Позже она признала ошибку, но заявила, что лоббирование интересов немецких компаний за рубежом было частью ее работы, и что «нет стопроцентной защиты от преступного поведения».

В Великобритании существовал эквивалент Wirecard в сочетании обещания трансформационного финансирования с центральным значением доступа к правительству и рычагам власти. Через несколько месяцев после обсуждения IPO на сумму $7 млрд компания Greensill Capital прекратила свою деятельность. Компания стала неплатежеспособной в марте 2021 года, после того как страховое покрытие в размере 4,6 миллиарда долларов прекратилось, а источники финансирования компании, прежде всего от Credit Suisse и Soft-Bank, иссякли.

Британская финтех-компания была создана в 2011 году Лексом Гринсиллом, австралийским фермером, ставшим банкиром. Будучи опытным продавцом, он плавно рассказывал о том, как производители арбузов страдают из-за задержек платежей и как финансирование может изменить их ситуацию, а также в целом повысить эффективность рынка. Например, в мае 2020 года Гринсилл предположил, что традиционные банковские услуги «будут заменены более новой моделью, основанной на больших данных, и я думаю, что этот тектонический сдвиг затронет всех игроков на рынке. Мы находимся лишь на самых ранних стадиях этого процесса». Он был похож на финансового волшебника из страны Оз. Гринсилл занимался особым, казалось бы, нишевым видом деятельности, называемым финансированием цепочек поставок. Историки финансов считают этот бизнес самым старым применением финансов. Торговцы покупают и затем отправляют товары, но у них нет денег, чтобы заплатить за эти товары, пока они их не продадут или не распределят. Финансирование сделки, предоставление торговцу кредита под залог счета-фактуры или обещания заплатить, таким образом, является деятельностью, которая может привести к удовлетворению неудовлетворенных потребностей. Основной процесс был знаком уже цивилизациям древней Месопотамии.

Прежде всего, финансы поставок были центральным элементом финансов позднего средневековья и раннего нового времени. Решающим нововведением и основой для последующего финансового развития стал вексель - документ, требующий уплаты определенной суммы в определенный момент в будущем. Купцы покупали такой документ и отправляли его в страну, из которой они хотели импортировать товар, где он мог быть использован для обеспечения права собственности на товар - например, тюк шерсти - другим купцом, который затем предъявлял вексель агенту первоначального эмитента. Векселя избавляли от необходимости перевозить физические наличные деньги, что было бы рискованно, а также выступали в качестве кредитных инструментов. Эмитенты векселей часто работали с крупными депозитами клиентов, как и при других банковских операциях. С современной точки зрения, особая привлекательность векселей заключалась в том, что компании могли использовать их для предоставления кредитов, не создавая видимости наращивания задолженности.

Greenhill получила доступ к венчурному капиталу сначала от General Atlantic, затем от Facebook и Alibaba: и это выглядело так, словно создавало условия для получения доступа к финансированию SoftBank. Финансирование SoftBank - 1,5 миллиарда долларов - пришло в 2019 году и было совершенно преобразующим. Большая часть кредитов Greensill была предоставлена очень ограниченной группе компаний, связанных с трейдером по имени Санджив Гупта и его компанией Liberty House, которая с 2009 года покупала значительное количество старых, устаревших сталелитейных заводов и обещала технологическую регенерацию и экологическую устойчивость. Это выглядело привлекательным предложением для правительств, сталкивающихся с социальными и политическими проблемами, связанными с управлением упадочной промышленностью. К 2020 году от этого ряда предприятий зависело около 35 000 сотрудников на 200 заводах по всему миру, а годовой оборот составлял 20 миллиардов долларов. Гупта преувеличивал инновационный "зеленый" характер технологии: он заявил на Всемирном экономическом форуме в Давосе в 2020 году: «Большая часть мира хочет перейти к юридически обязательной углеродной нейтральности к 2050 году». Мечта угасла. В начале 2021 года обанкротились два литейных завода в Пуату и завод под Шатору, производящий легкосплавные диски. Финансирование Greensill осуществлялось через старое и, казалось бы, сонное учреждение, Nordfinanz Bank AG в Бремене.

Было много предупреждающих сигналов в духе Строусберга, которые должны были дать представление о проблематичном характере предприятия: корпоративные самолеты (окрашенные в соответствующие цвета) Гупты и Гринсилла или экстравагантные особняки. Впоследствии все стало слишком очевидно: Financial Times даже прокомментировала обувь Гринсилла, а Себастьян Пейн, редактор газеты по Уайтхоллу, написал в Твиттере: «Чем больше я смотрю, тем больше вопросов приходит в голову. В основном разочарован тем, что у меня такие же ботинки, как у Лекса Гринсилла».

Крах Greensill является дорогостоящим предупреждением: от экстравагантных заявлений о финансовых инновациях, или лоббировании, или отсутствии прозрачности, или недостаточной диверсификации рисков. Это все очевидные уроки о наименее привлекательных чертах взаимодействия капитализма и правительства, и все же их постоянно нужно заучивать и подчеркивать - потому что о них постоянно забывают.

Возьмем только лоббирование. Гринсил пытался использовать бывшего премьер-министра-консерватора Дэвида Кэмерона (который стал его сотрудником), чтобы убедить правительство Саудовской Аравии оказать давление на инвесторов, чтобы те вложили больше средств в SoftBank, который, в свою очередь, мог бы увеличить поддержку Гринсила. Затем, с помощью Ковида, Кэмерон пытался получить доступ Greensill к схеме экстренного кредитования, а заодно и авансировать зарплаты отчаявшимся работникам Национальной службы здравоохранения. Бывший политик неоднократно лоббировал интересы как Казначейства, лично обращаясь к канцлеру казначейства, так и Банка Англии. Со смартфона Кэмерона было отправлено не менее шестидесяти все более настойчивых текстовых сообщений. Почему понадобился посредник, чтобы помочь британскому правительству выдать авансы своим собственным сотрудникам? Кэмерону отказали, потому что Министерство по делам бизнеса с подозрением отнеслось к связям между различными компаниями Greensill и опасалось, что государственное финансирование не останется в Великобритании. В преддверии выборов 2010 года Кэмерон обрушился на премьер-министра-лейбориста за его действия в связи со скандалом с расходами и заявил, что «лоббирование слишком долго портило нашу политику. Мы все знаем, как это работает. Обеды, гостеприимство, тихое слово на ухо, бывшие министры и бывшие советники по найму, помогающие крупному бизнесу найти правильный путь, чтобы добиться своего. В этой партии мы верим в конкуренцию, а не в кумовство». Теперь он жил благодаря сети влияния, которую раньше порицал.

Другой урок касается природы инноваций. Что привнесла компания Greensill? Почему правительства - от саудовцев до Уайтхолла - захотели довериться компании, основная часть финансовой деятельности которой ограничивалась узконаправленным сталелитейным бизнесом - GFG Alliance Санджива Гупты? Поверхностный ответ заключается в том, что в основе обещаний подхода Гринзилла лежала привлекательная бизнес-модель, которая могла бы модернизировать организацию паломничества в Мекку в Саудовской Аравии и Национальную службу здравоохранения Великобритании. Но так ли уж это ново?

Когда финансы являются инновационными? В конце двадцатого века, когда произошел мощный толчок к финансиализации, особое внимание уделялось новым, на первый взгляд, продуктам, предоставляемым посредством секьюритизации. Целый ряд разнообразных активов можно было сделать очевидно более безопасными или прозрачными, объединив их вместе, а затем разделив продукт в соответствии с определенными критериями, чтобы его можно было перепродать. Таким образом, различные элементы риска могут быть разделены и проданы тем, кто готов их держать. После 2007 года эйфория прошла, и процесс стали обвинять в том, что он скорее увеличил, чем уменьшил риск. Но он все равно продолжался.

Гринсиллу, а особенно его доверчивым кредиторам (прежде всего SoftBank и Credit Suisse), не помешало бы изучить историю некоторых из этих средневековых банков, самые известные и задокументированные из которых находились во Флоренции. Действительно, Медичи настолько знамениты - и как меценаты, и как политики, и даже как римские папы, - что некоторые современные мошеннические учреждения позаимствовали их название, чтобы произвести впечатление.

О банке Медичи написана, пожалуй, лучшая монография о банке всех времен, написанная великим фламандским историком двадцатого века Раймондом де Рувером. Флорентийский банк имел филиалы в Риме, Венеции, Неаполе и Милане, а также в Авиньоне, Женеве, Брюгге и Лондоне, которые управлялись на основе партнерских соглашений. Наиболее удаленные филиалы, в Брюгге и Лондоне, были самыми проблемными, отчасти из-за географической удаленности, но также и потому, что им приходилось работать в условиях постоянного взаимодействия с сильными и непредсказуемыми государствами. Следовательно, местные агенты Медичи должны были интенсивно лоббировать и идти на уступки правителям, чтобы получить благосклонность правительств, например, разрешение на экспорт товаров (шерсти), торговлю которыми они финансировали. Поэтому они давали все больше и больше кредитов правительствам, которые использовали эти деньги в своих собственных целях.

Участие банка Медичи в финансировании английской Войны Роз привело к критическому финансовому ослаблению. Лондонский филиал должен был выдавать все большие и большие кредиты йоркистскому монарху Эдуарду IV на войны и приданое для обеспечения политических союзов. Первый агент филиала с отвращением сдался, а за ним последовал Герардо Каниджани, который превратился в преданного приверженца короля вместо своего банка, и все партнерство пришлось ликвидировать в результате банкротства.

Этот банк, который через несколько лет потерпел полный крах, послужил для Макиавелли образцовым уроком предостережения. В своей "Истории Флоренции" он приписал крах банка управляющим отделениями, которые сами стали вести себя как князья. Адам Смит переработал эту историю, чтобы показать, как коррумпированные и расточительные предприятия, каковым стал банк Медичи: Лоренцо Великолепный использовал "доходы государства, которым он распоряжался". Государства в итоге взяли верх, и это привело к тому, что если инновационные финансисты действительно хотели преуспеть в своих трансформационных мечтах, им нужно было захватить (или "захватить", на языке политологов) государство. Сначала могло показаться, что британское или немецкое государство более уязвимо для захвата, чем китайское. Но мы знаем больше об их операциях, и мы знаем это быстрее. Китайское государство может быть более устойчивым к захвату, но, повышая свою устойчивость, оно может также отрезать себя от динамики изменений и трансформационных технологий.

Рассказ о двух способах анализа

Положительный шок предложения в 1870-х годах заставил задуматься об относительных ценах, что подтолкнуло маржиналистскую революцию, переход к микроэкономике. В 1970-х годах отрицательный шок предложения поставил вопрос о макроэкономических монетарных и фискальных реакциях, а также о противодействии макроэкономическим диагнозам и рецептам, кейнсианским или монетаристским, Фридриха фон Хайека. Начавшаяся в 2020 году пандемия - шок предложения - также поставила вопрос о том, какие инструменты анализа лучше всего использовать для осмысления кризиса и оценки наиболее эффективных стратегий исправления ситуации. Данные, особенно высоко детализированные данные, как представляется, являются ключом как к медицинским, так и к макроэкономическим ответным мерам, однако, по общему мнению, эти данные обрабатываются крайне неэффективно. Особенно проблемными выглядели крупнейшие и наиболее влиятельные страны: Китай и Россия держат свою информацию о глобальной угрозе в строжайшем секрете, в то время как Соединенные Штаты вынуждены полагаться на данные, поступающие в режиме реального времени из других стран, таких как Израиль, Великобритания и Южная Африка. Бывший директор Центра по контролю и профилактике заболеваний Том Фриден в мае 2021 года заявил: «Наша страна имела разрозненную сеть недофинансированных, недоукомплектованных, плохо скоординированных департаментов здравоохранения и устаревшие на десятилетия системы данных - ни одна из них не была приспособлена для борьбы с современным кризисом общественного здравоохранения».

Выбор политики можно представить как столкновение экономических методологий: столкновение, олицетворяемое различиями в видении двух самых молодых экономистов, получивших должность на факультете экономики Гарварда. У обоих отцы были выдающимися экономистами, но на этом сходство заканчивается. С одной стороны, Ларри Саммерс, родившийся в 1954 году, был наследником традиции большого мышления в макроэкономике, фигурой, чье интеллектуальное наследие очень напоминало наследие Джона Мейнарда Кейнса. С другой стороны, Радж Четти, родившийся в Нью-Дели в 1979 году, был человеком, чье видение формировалось под влиянием глобализированной мобильности и шансов, которые она предоставляла. Он хотел докопаться до деталей: почему жизненные шансы и опыт в одном месте отличаются от других. Это может быть и столкновение поколений, разделенных ровно четвертью века, и столкновение методов. Кейнсианская традиция часто карикатурно изображалась как патерналистский и технократический подход к разработке политики "сверху вниз", "экономика няньки"; новая революция была связана с наноэкономикой.

Ларри Саммерс был эквивалентом Кейнса конца двадцатого века в начале века: действительно, его биография вполне может быть описана словами, которые биограф Кейнса Роберт Скидельски применил к Кембриджу, "высокомерие места". Как и Кейнс, он происходил из академической династии: его родители были экономистами, Роберт Саммерс (первоначально Самуэльсон) и Анита Саммерс. Два дяди Саммерса, Пол Самуэльсон и Кеннет Эрроу, тоже экономисты, получили Нобелевские премии. Сам Саммерс получил медаль Джона Бейтса Кларка, присуждаемую лучшему экономисту в возрасте до сорока лет. Как и Кейнс, он легко перемещался между академической жизнью и миром политики, и, также как и Кейнс, он был постоянно охвачен спорами.

Он работал во многих областях экономики, в частности, в области государственных финансов, экономики труда и макроэкономики, а также последовательно размышлял о дисциплине, ее методологии и ориентации. Некоторые из его работ были направлены против гипотезы эффективного рынка, которая получила широкое распространение в 1970-х и начале 1980-х годов; он также в духе Кейнса говорил о границах знания и рациональности. Широко цитируемое начало одной из его работ предупреждало, что "есть идиоты. Оглянитесь вокруг". Он последовательно выступал за экономику, основанную на фактах: "Не малая часть наших нынешних экономических трудностей может быть отслежена невежественными фанатиками, которые приобрели влияние, давая ответы на вопросы, которые другие называли бессмысленными или трудными. Разумная теория, основанная на доказательствах, несомненно, является нашей лучшей защитой от такого шарлатанства".

В 1991 году он перешел из Гарварда и стал главным экономистом Всемирного банка. Его относительно короткое пребывание на этом посту запомнилось прежде всего спорами, вызванными меморандумом, в котором приводились аргументы в пользу того, что размещение загрязняющих производств и загрязнение окружающей среды в странах с низкой заработной платой повышает эффективность. В меморандуме приводился логически верный, но, вероятно, бесполезный тезис о том, что этот аргумент ничем не отличается от других политических позиций в отношении преимуществ торговли или либерализации рынков, что было ключевой частью концепции Банка. Эта статья стала предметом обсуждения и студенческих протестов, когда Саммерс вернулся в Гарвард в качестве президента университета после работы министром финансов в администрации Клинтона. Саммерс тогда просто сказал студенческой газете: "Я думаю, что лучшее, что можно сказать, это процитировать [мэра Нью-Йорка Фиорелло] Ла Гуардиа и сказать: "Когда я совершаю ошибку, это просто ужас"".

На посту президента Гарварда Саммерс столкнулся с новыми противоречиями, а критики составили списки обвинений в том, что они считали скандалами. Он решительно защищал открытие рынков капитала в 1990-х годах, даже когда критики пытались доказать, что азиатский кризис 1997-1998 годов последовал за быстрым финансовым открытием, не сопровождавшимся созданием прочной внутренней финансовой инфраструктуры. Он поссорился с одним профессором, афроамериканским философом, религиозным мыслителем и социальным критиком Корнелом Уэстом, который позже дал запоминающийся отчет об этой перепалке: «Боюсь, брат мой, что ты связался не с тем братом». Он спровоцировал университет и все научное сообщество, заявив на конференции Национального бюро экономических исследований, что мужчины могут превосходить женщин в математике и естественных науках из-за биологических различий.

Наибольшие споры разгорелись только после мирового финансового кризиса, когда Саммерс работал советником президента Барака Обамы. Споры разгорелись вновь, когда стало казаться, что Саммерс будет играть важную политическую роль в администрации Обамы - особенно когда Бен Бернанке подошел к концу своего срока на посту председателя Федеральной резервной системы, и Саммерс выглядел очевидным преемником, а также когда стали известны подробности конфликта Саммерса с Кристиной Ромер по поводу размера фискального стимула в 2008 году.

В основе дебатов не лежали личные промахи или неудачи. Если воспользоваться терминологией Роя Харрода о Кейнсе, это было высокомерие не места, а страны. Соединенные Штаты в 1990-х годах могли быть абсолютно уверены в высоких темпах роста, сильной фискальной позиции, при которой государственный долг сокращался, и сильном долларе. Экономические показатели обеспечивали реальную основу для интеллектуального доминирования.

В 1990-х годах Саммерс был широко известен как человек, который боролся с мировыми финансовыми угрозами и, в частности, предпринял решительные действия, чтобы предотвратить распространение заразы от кризиса в Азии и ее влияние на Соединенные Штаты. Журнал Time выпустил знаменитую статью на обложке, в которой Саммерс, вместе с министром финансов Робертом Рубином и председателем Федеральной резервной системы Аланом Гринспеном, изображался как "комитет по спасению мира". Это были верующие в силу большой экономики. Как цитировалось в статье, Саммерс, сидя в международном аэропорту, характерно сказал: "Мы начинаем с идеи, что нельзя отменить законы экономики. Даже если они неудобны". Саммерс как часть этой троицы

неизменно называют Киссинджером экономики: абсолютным прагматиком, чьи амбиции иногда раздражают, но чей интеллект не перестает ослеплять. Их объединяет страсть к размышлениям и неугасимое любопытство к новому экономическому порядку, который разворачивается перед ними, как мир "Алисы в стране чудес". Само увлечение изобретением финансовой системы 21 века мотивирует их больше, чем обычные вашингтонские наркотики власти и денег. За последние шесть лет эти трое мужчин слились в некое братство, с легким взаимопониманием.

Трио было право на уверенность, когда все, казалось, поддерживало торжествующее мировоззрение.

Это был мир, который был разорван на части после 2008 года. Вскрытие кризиса превратилось в критическое исследование американского способа ведения бизнеса и американского способа ведения экономики. Саммерс выступал за дерегулирование, и критики представили эту позицию не только как интеллектуальную ошибку, но и как корыстную. Суть критики заключалась в том, что экономисты были захвачены интересами. Джозеф Стиглиц, главный критик правительства США и МВФ во время кризиса в Азии, объяснил, что Саммерс, возможно, был коррумпирован: "Он был замечен и, вероятно, является захваченным". Это обвинение вызвало быстрый отпор, сформулированный, в частности, Кеном Рогоффом, и защиту экономистов (таких как Саммерс или заместитель директора-распорядителя МВФ Стэнли Фишер) как , действующих на основе здравого анализа, а не идеологии. Но дебаты заронили червячка в яблоко экономистов-политиков: является ли анализ объективным, или он может быть искажен, возможно даже бессознательно, интересами?

Таким образом, утверждалось, что Саммерс породил - или, по крайней мере, несет ответственность за американское высокомерие и финансовый кризис 2007-2008 годов. Он восхвалял Милтона Фридмана после его смерти в 2006 году: «Любой честный демократ признает, что все мы теперь фридманиты». Во время дебатов о том, кто должен возглавить ФРС, сенатор Джефф Меркли, демократ из Орегона, сказал: «У меня есть серьезные сомнения в том, что г-н Саммерс, который как убежденный дерегулятор проводил политику, подготовившую почву для Великой рецессии, является подходящим человеком для ключевой должности регулятора». Кроме того, Саммерс был широко вовлечен в частный финансовый сектор. Он работал в Citigroup и хедж-фонде D. E. Shaw, а также входил в совет директоров двух стартапов Кремниевой долины, которые, как утверждалось, поощряли рискованные займы от онлайн-инвесторов.

После глобального финансового кризиса, когда восстановление экономики было более вялым, чем после любой послевоенной рецессии, Саммерс поставил поразительный диагноз того, как изменился мир. Он самосознательно возродил подход и терминологию Кейнса и кейнсианцев 1930-х годов, в частности американского кейнсианца Элвина Хансена, который ввел термин "светская стагнация". Хансен рассматривал явление конца 1930-х годов как «больное восстановление, которое умирает в младенчестве, и депрессию, которая питается сама собой и оставляет жесткое и, казалось бы, неподвижное ядро безработицы». Рост населения снижался и в отсутствие технического прогресса привел бы к значительному падению инвестиций и, следовательно, роста. Ранее, во время Великой депрессии, Хансен рассмотрел "три крана", через которые покупательная способность может попасть в экономический цикл: расходы бизнеса, потребительские расходы и государственные расходы. Это была основа, которую Саммерс теперь обновил.

Выступая на конференции МВФ, Саммерс рассмотрел, как "за четыре года после финансовой нормализации доля работающих взрослых не увеличилась вообще, а ВВП все больше отставал от потенциального уровня, как мы бы определили его осенью 2009 года". В основе анализа лежала гипотеза о том, что "краткосрочная реальная процентная ставка, соответствующая полной занятости, упала до -2% или -3% где-то в середине прошлого десятилетия". Этот мысленный эксперимент, как оказалось, в точности породил условия, сложившиеся после рецессии: «Что бы тогда произошло? Тогда, даже при искусственном стимулировании спроса, исходящем от всей этой финансовой неосмотрительности, вы бы не увидели никакого избыточного спроса. И даже при относительном восстановлении нормальных условий кредитования, вам будет очень трудно вернуться к полной занятости». Этот анализ дал мощное объяснение слабости восстановления Обамы. Но проблема может быть описана не как сиюминутная конъюнктура, а как развитие в течение очень длительных периодов времени: существует долгосрочная тенденция снижения реальных процентных ставок на протяжении веков.

Рисунок 7.2. Доходность десятилетних реальных облигаций США (процент) (Источник: рассчитано на основе глобальных финансовых данных)

Суть анализа Саммерса заключалась в "вялом росте в условиях политики гиперэкспансии и быстрого ускорения роста кредитования частного сектора". Существовало четыре взаимосвязанных проблемы: очевидное изменение долгосрочного потенциального темпа роста, временное отклонение фактического роста от потенциального, фундаментальный дефицит спроса и, наконец, в основе проблемы спроса - слишком большая гибкость цен и заработной платы. Один лишь финансовый кризис, даже исключительно тяжелый, не может объяснить слабость восстановления экономики. «Если финансовый кризис представляет собой своего рода провал власти, можно ожидать, что после его разрешения рост ускорится, поскольку те, кто не мог выразить спрос из-за отсутствия кредитов, получили возможность сделать это». А в альтернативном докризисном сценарии проблема была бы налицо: «Представьте себе, что кредитные стандарты в США сохранялись, жилье не превратилось в пузырь, а фискальная и монетарная политика не была стимулирующей. По всей вероятности, рост производства был бы явно недостаточным из-за недостаточного спроса».

Новизна, отличавшая этот диагноз от межвоенного кейнсианского анализа, заключалась в том, что проблема заключалась не в жесткости цен и заработной платы, которая не позволяла затратам быстро корректироваться. Дефляция возникла не по монетарным причинам - очевидно, что наблюдался значительный рост денежной массы, как до, так и после кризиса. Вместо этого, суть проблемы заключалась в современной открытой и глобализованной экономике, которая была слишком адаптивной и, следовательно, не производила достаточного спроса для обеспечения роста и полной занятости: «Чем более гибкими являются заработная плата и цены, тем больше ожидается их снижение во время замедления роста производства, что приведет к росту реальных процентных ставок. Действительно, существует возможность дестабилизирующей дефляции, когда падение цен ведет к повышению реальных процентных ставок, что приводит к большему дефициту производства, ведущему к более быстрому падению цен, и далее по порочному кругу».

Основной вывод заключался в том, что уровень реальной процентной ставки при полной занятости (FERIR) "возможно, снизился". Ключ к анализу, который дал Саммерс, зависел от исторического анализа тенденций изменения долгосрочных процентных ставок. Если рассматривать эти тенденции как руководство к действию в будущем, то традиционное мышление о фискальной политике должно быть полностью изменено.

Замедление темпов роста или даже сокращение численности населения, а также, возможно, снижение темпов технологического роста привели к снижению спроса на новые капитальные товары для оснащения новых или более производительных работников. Цена информационных технологий быстро снижалась, и в то же время на них приходилась все большая доля общих капиталовложений. Снижение цен на капитальные товары означало, что на данный уровень сбережений можно было приобрести гораздо больше капитала, чем раньше. В результате крупным передовым компаниям больше не нужно было обращаться к рынку за займами для осуществления новых инвестиций; затраты на замещение капитала были ниже. Рост доли прибыли привел бы к перераспределению доходов в пользу тех, кто менее склонен к тратам. Склонность центральных банков и правительств к накоплению резервов в сочетании с консервативными инвестиционными стратегиями повышала спрос на безопасные активы, снижая безопасные процентные ставки. Этот эффект был усилен пруденциальными требованиями после финансового кризиса, которые подтолкнули пенсионные фонды и страховые компании держать свои активы в безопасных облигациях, чтобы наилучшим образом соответствовать обязательствам.

История, предложенная Саммерсом, хорошо вписывалась в развитие рынка труда в США. В 1990-е годы число американцев трудоспособного возраста росло в среднем на 1,2 процента в год, а в 2013 году - всего на 0,4 процента. Доля тех, кто реально работает, снизилась с более чем 67% до менее чем 63%.

Наиболее радикальное логическое продолжение диагноза светской стагнации было представлено в изящно математизированной презентации Оливье Бланшара, бывшего главного экономиста МВФ, в качестве президентского обращения к Американской экономической ассоциации в 2019 году. Она была сформулирована в терминах обманчиво простой зависимости между процентными ставками (r) и темпами роста (g). До тех пор, пока темпы роста превышают процентную ставку (g > r), долг будет сокращаться. Такова, по-видимому, историческая закономерность: "Хотя процентные ставки по государственному долгу сильно варьируются, в среднем и в большинстве десятилетий они были ниже темпов роста. Если будущее будет похоже на прошлое, то вероятность того, что правительство США сможет осуществить ролловер долга, что оно сможет выпустить долговые обязательства и добиться снижения отношения долга к ВВП без необходимости впоследствии повышать налоги, высока". Расходы, таким образом, обходятся дешевле: государственный долг может не иметь фискальных издержек: "межвременное бюджетное ограничение, с которым сталкивается правительство, больше не является обязательным". В формулировке Бланшара также преувеличивались издержки благосостояния, связанные с сокращением инвестиций в другие сферы. На самом деле, фискальные расходы были полезны для предотвращения растраты ресурсов капитала или труда в неоптимальном равновесии. Неиспользуемый капитал технологически устаревает. Работники, которые не работали, быстро теряли навыки, а возможно, и желание работать. Существует двойная проблема: секулярная стагнация подталкивала к снижению естественной ставки процента по безопасным активам, а центральные банки сталкивались с ограничениями в выборе политики из-за эффективной нижней границы - их неспособности снизить ставки намного ниже нуля. Вывод был однозначным: нужно больше правительства.

Единственной областью неопределенности, которую оставил Бланшар, был вопрос о множественных равновесиях. Возможно ли, что нервные инвесторы в облигации потребуют более высокую цену за кредитование правительств, повысят стоимость государственного долга и изменят соотношение между r и g? Тогда произойдет самореализующаяся дестабилизация, правительства будут вынуждены тратить меньше, а их долг станет менее надежным или более рискованным, поскольку будущий рост будет сокращен. Это снова резко повысит стоимость заимствований. Нечто подобное описывает реакцию кризисных стран в ходе долгового кризиса Еврозоны, с которым Бланшару пришлось иметь дело в МВФ. Бланшар ответил, что это возражение "актуально и правильно в той мере, в какой оно имеет место, но неясно, что оно подразумевает для уровня государственного долга". Даже при достаточно высоком уровне государственного долга его беспокоит эффект фискальной коррекции. Очевидно, что центральные банки могут эффективно действовать против паники: это был урок кризиса 2007-2008 годов в США, а также европейского долгового кризиса в его интенсивной фазе до 2012 года; но они не могут быть эффективными в реагировании на более фундаментальные риски. Тогда возникла когнитивная проблема, связанная с определением того, существует ли этот фундаментальный риск и когда он возник.

Возражение против этой линии рассуждений о надежности центральных банков перед лицом паники вытекает из политэкономических расчетов. Действительно ли существует вероятность того, что за экстренной разовой фискальной реакцией последует нормализация, в ходе которой можно будет выплатить долг? Или, скорее всего, если этот трюк сработал один раз, он будет повторяться снова и снова, по мере того как политики будут обнаруживать все новые и новые неотложные проблемы, решение которых может гарантировать лучший будущий рост? Не станет ли кризис перманентным? Не слишком ли много полагались на экстраполяцию от безопасных нормальных времен, не задумываясь в достаточной степени о вторжении неожиданного и непредсказуемого? Один из критиков, экономист Джон Кокрейн, вспомнил моменты прошлых финансовых потрясений, когда процентные ставки росли, а цены на облигации падали. Он провел аналогию между трейдером, согласившимся купить базовую облигацию по цене исполнения, если контракт будет исполнен, фактически делая ставку на то, что актив будет продолжать расти в цене, и пострадавшим от внезапного падения, и правительством, взявшим на себя обязательства по расходам, которые могут оказаться неподъемными, когда рост замедлится, долг превысит потребление, а отношение долга к ВВП увеличится. В таких условиях возникнет необходимость погасить огромный долг за счет налогов в неподходящее время, поскольку экономика замедляется или рушится. Он пришел к выводу, что «[т]акая возможность r < g похожа на классическую стратегию выписывания опционов пут, которая терпит неудачу в самом болезненном состоянии мира».

Очевидным ответом в кейнсианской традиции на затруднительное положение после 2008 года было увеличение государственных расходов на инфраструктуру как способ увеличения спроса и повышения долгосрочного потенциального роста. В статье, написанной в соавторстве с Джейсоном Фурманом, Саммерс изложил мнение, что старый сбалансированный бюджетный подход "фундаменталистов дефицита", "взгляд Казначейства" межвоенной Великобритании или подход Клинтона к фискальной стабильности, устарел. Такие катастрофы, как долговой кризис в Еврозоне, стали результатом не столько дефицита, сколько недостаточного роста. "Долгосрочное структурное снижение процентных ставок означает, что политикам следует пересмотреть традиционный фискальный подход, который часто ошибочно ограничивал достойные инвестиции в такие области, как образование, здравоохранение и инфраструктура. Тем не менее, многие по-прежнему зациклены на сокращении расходов, особенно на программы социального обеспечения, такие как Social Security и Medicaid. Это ошибка. Политики и директивные органы должны сосредоточиться на неотложных социальных проблемах, а не на дефицитах". Уникально низкие реальные долгосрочные процентные ставки не были "созданы Федеральной резервной системой", а стали следствием "комплекса более глубоких сил, включая снижение инвестиционного спроса, повышение нормы сбережений и рост неравенства". Но может существовать и более долгосрочная проблема: «Фундаменталисты дефицита правы в том, что нельзя позволить долгу расти вечно. И правительство не может определять бюджетную политику без каких-либо ограничивающих принципов или руководств относительно того, что возможно и что невозможно или желательно».

В другой статье Саммерса, написанной в соавторстве, недомогание объясняется снижением "силы" американского рабочего. Эта власть давала рабочим возможность забирать большую долю ренты, получаемой компаниями, действующими на несовершенных конкурентных рынках товаров, и могла выступать в качестве силы, противодействующей монопсонии фирм. "Наше внимание к снижению власти рабочих как одной из основных структурных тенденций в экономике США соответствует долгой истории работы прогрессивных институтов alist". Меры по ограничению власти монополии или монопсонии сами по себе - или, более того, по ограничению глобализации или технологических изменений - мало что сделают для того, чтобы обратить эту тенденцию вспять.

Саммерс скептически отнесся к некоторым аспектам фискального пакета Трампа, в частности, к обсуждению вопроса об увеличении суммы, выплачиваемой в виде стимулирующих чеков, что повысит потребление, но чревато перегревом экономики. Чеки были "довольно серьезной ошибкой". Они стали результатом слияния мышления Трампа и левых демократов, в частности демократа-социалиста Берни Сандерса: «Когда вы видите, что две крайности сходятся, вы можете быть почти уверены, что в воздухе витает что-то безумное. Когда я вижу коалицию Джоша Хоули, Берни Сандерса и Дональда Трампа, поддерживающих какую-то идею, я думаю, что пора бежать в укрытие».

В феврале 2021 года, в начале президентства Байдена, Саммерс продолжил это бегство в укрытие: казалось, что произошел очередной разворот Саммерса. В своей статье для Washington Post он начал говорить, что план Байдена по облегчению бремени Ковида-19 стоимостью 1,9 триллиона долларов будет "самым смелым актом политики макроэкономической стабилизации в истории США. Его амбициозность, отказ от ортодоксальной политики жесткой экономии и стремление к сокращению экономического неравенства - все это достойно восхищения". Стимулы 2009 года были слишком малы: дополнительные 30-40 миллиардов долларов в месяц в течение 2009 года, или около половины дефицита производства. В отличие от этого, меры Байдена составили 150 миллиардов долларов в месяц, или, по крайней мере, в три раза больше, чем дефицит производства. Таким образом, ключевые инструменты анализа для размышления о надлежащем ответе были классически кейнсианскими: оценка разрыва выпуска в данном случае, чтобы определить объем необходимых стимулов, а затем теория мультипликатора, чтобы подумать о влиянии расходов на рост производства. Кроме того, предстояли и другие меры. Таким образом

вероятность того, что макроэкономическое стимулирование в масштабах, более близких к уровням Второй мировой войны, чем обычные уровни рецессии, вызовет такое инфляционное давление, какого мы не видели уже целое поколение, с последствиями для стоимости доллара и финансовой стабильности. С этим можно будет справиться, если монетарная и фискальная политика будет быстро скорректирована для решения проблемы. Но учитывая обязательства, взятые на себя ФРС, отказ чиновников администрации даже от возможности инфляции, а также трудности с мобилизацией поддержки Конгресса для повышения налогов или сокращения расходов, существует риск резкого роста инфляционных ожиданий. Стимулирующие меры такого масштаба - это шаг в неизвестность.

Предупреждения становились все более настойчивыми. Так, например, Саммерс предупредил в эфире CNN: «Политики в ФРС и в [Белом доме] должны признать, что риск вьетнамского сценария инфляции сейчас выше, чем риск дефляции, на котором они изначально сосредоточились». Многие демократы были возмущены и объявили Саммерса "неактуальным". Но растущая неопределенность относительно пути будущей инфляции привела к общей переоценке достоинств стимулирования. К весне 2022 года мнение Саммерса стало общим консенсусом.

Описывая Кейнса, его биограф Рой Харрод назвал его "великолепным послесвечением быстро исчезающей цивилизации". Это описание применимо и к Саммерсу: он действительно остро осознавал проблему относительного упадка Америки и угрозы длительному господству американского доллара. Международное лидерство США ослабевало в результате действия мощных экономических сил, которые он назвал светской стагнацией. Что можно сделать, чтобы поддержать уставшего титана? Не требует ли обновление Соединенных Штатов внимания к микроэкономическим стимулам и политике?

На ранних стадиях финансового кризиса 2007-2008 годов лауреат Нобелевской премии Роберт Солоу жаловался на макроподход, который излагали Саммерс и академический мейнстрим. По его словам, «на самом деле "современная макроэкономика" отличается тем, что уделяет очень мало внимания данным». Неудивительно, что произошла новая контрреволюция. Саммерс думал о проблемах, которые могут быть решены с помощью крупных агрегатов, как в важных дебатах о том, какой объем фискального стимулирования целесообразен. Альтернатива заключалась в использовании микроинформации, позволяющей точно настроить реакцию на политику, реакцию, направленную на изменение конкретных и индивидуальных реакций, что повысило бы общее благосостояние.

Радж Четти - один из первооткрывателей методов, использующих большие данные. В 2007 году он начал работать с Налоговым управлением, планируя реорганизовать анонимизированные данные таким образом, чтобы их можно было использовать для ответа на точные исследовательские вопросы. Затем он вместе с Натаном Хендреном (Гарвард) и Джоном Фридманом (Университет Брауна) работал с Бюро переписи населения США над созданием Атласа возможностей (Opportunity Atlas), «всеобъемлющего набора данных о результатах жизни детей во взрослой жизни на уровне переписных участков с использованием данных, охватывающих почти все население США». Затем эти данные можно было связать с налоговыми данными Налогового управления, а также с данными Американского обследования общин Бюро переписи населения.

Работа Четти бросает суровый свет на угасание американской мечты о мобильности. Дети, растущие в семьях с низким уровнем дохода, имеют очень разные результаты социальной мобильности в зависимости от того, где они растут. Результат был выражен в потрясающих визуализациях: прежде всего в картах, которые можно было расширять и уточнять на экране компьютера. Самым известным продуктом стала серия карт, опубликованная в 2013 году. Там были международные сравнения преимуществ и недостатков местоположения: "Ваши шансы на достижение американской мечты почти в два раза выше... если вы растете в Канаде, чем в США". Но прежде всего сравнивались разные районы, даже разные части одного и того же города. Например, в регионе Вашингтон, округ Колумбия - Балтимор, ребенок, растущий в семье с низким уровнем дохода (25-й процентиль) в округе Фэрфакс, будет зарабатывать на 15,4 процента больше, чем средний ребенок, в то время как дети из разрушенного центра Балтимора будут зарабатывать на 8,8 процента меньше, чем средний ребенок. Соседство имеет значение на очень тонком уровне: как отметил Четти в работе 2020 года, при условии таких характеристик, как уровень бедности в собственном районе проживания ребенка, характеристики районов, расположенных на расстоянии одной мили, имеют незначительную предсказательную силу для результатов ребенка.

Оказалось, что такой анализ был жизненно необходим для того, чтобы показать дифференцированное воздействие пандемии на ранее существовавшие модели неравенства. Это стало центральным вопросом социальной политики в борьбе с последствиями пандемии.

Цель по-прежнему была технократической, но идущей снизу и основанной на данных: стимулирование микроинноваций - например, побуждение людей к переезду из одного места в другое, чтобы улучшить их жизненные шансы, или создание лучших и более поддерживающих и устойчивых семейных сетей. Это было в корне оптимистичное послание. Как сказал Четти: «Главная цель - возродить американскую мечту. Мы не пытаемся сделать что-то невообразимое или никогда не происходившее. Это происходит прямо по дороге».

Одним из наиболее очевидных вопросов, возникающих в связи с возможностью использования больших данных, является вопрос конфиденциальности. Если местоположение определено на карте - я вижу свою улицу в Принстоне, штат Нью-Джерси, на картах Четти - разве нельзя злоупотребить этими данными, чтобы получить конкретные знания, а не знания, которые в целом применимы для улучшения положения в обществе? Ответ заключается в маскировке данных путем введения "шума", который заглушает точное происхождение части информации: такой подход позволяет обнародовать статистические данные по произвольно малым выборкам, добавляя к оценкам достаточный шум для защиты частной жизни.

Если экономика собирается предложить эффективные, ориентированные на политику решения для преодоления разломов и напряженности глобализации, ей придется избавиться от глубоко укоренившегося навязчивого стремления видеть мир только в терминах крупномасштабных абстрактных агрегатов. И государства, и бизнес должны принять более разносторонний и сложный подход к социальным явлениям (обобщенным в данных), чтобы повысить свою компетентность. Мир и его взаимодействия сложнее, чем крупные агрегаты, которые обычно используются для понимания и выработки политики, а также потенциально богаче.

Заключение: Следующая великая глобализация

Потрясения предложения создают, а затем переделывают глобализацию. Они преподносят уроки. Негативные потрясения за последние 200 лет выявили глубокий дефицит - не того, что мы могли бы хотеть, а того, что нам действительно нужно: продовольствие в 1840-х годах; продовольствие, топливо и боеприпасы во время великих мировых войн XX века; нефть и энергия в 1970-х годах; а затем медицинская безопасность в эпоху Ковида и военная безопасность в эпоху Путина. Дело не в том, что таких проблем не существовало в прошлом: голод и голодомор, вызванные плохой погодой и неурожаем, были регулярными явлениями в досовременном мире. А войны были эндемическим явлением. Но к девятнадцатому веку появились технологии и методы коммуникации, которые можно было использовать для поиска решений. В каждом случае преодоления шока снабжения значительную часть задачи составляла логистика: как обеспечить людей, оказавшихся в острой ситуации, предметами первой необходимости. Это ставило задачи перед всеми видами организаций: способы ведения бизнеса (и его финансирования), а также способы предоставления услуг правительствами. Требовалось радикальное переосмысление коммуникаций и связей.

Сдвиги немедленно вызывают противоречивые реакции, отчасти потому, что люди, классы и регионы затронуты столь разрозненно, отчасти потому, что многое еще неизвестно. Осознание или даже предположение о различных шансах и различных исходах приводит к подозрению и ненависти к тем, кто наживается на дефиците, войнах, инфляции и пандемиях. Неизвестность также может породить веру в то, что серьезные нарушения должны быть временными, что нормальная работа скоро возобновится, что война закончится к Рождеству, что пандемии быстро пройдут и будут сдержаны, как атипичная пневмония или лихорадка Эбола. С другой стороны, масштабность проблемы предполагает, что облегчение принесут только самые причудливые результаты: чудо-оружие, армии роботов-рабочих, применение машинного или искусственного интеллекта.

В первую очередь, ответ на проблему поиска новых поставок, реакция на сигналы, вызванные ростом цен, стимулировала дальнейшее развитие технологий. Карл Маркс, комментируя катастрофы 1840-х годов и их политические последствия, когда Европа, казалось бы, стабилизировалась и были созданы новые государства, очень ясно увидел этот момент. Крупномасштабные технические изменения, связанные с заменой стационарного оборудования на более совершенные машины, «в основном происходили в результате катастроф или кризисов». Это принуждение почти всегда было связано не с изобретением совершенно новых технологий, а с применением и развитием существующих методов. Паровая машина и ее применение в транспорте были хорошо известны к 1840-м годам, контейнеровоз и компьютер - к 1970-м, а нанотехнологии, мРНК-вакцины и применение искусственного интеллекта - к 2020 году. Однако внезапно эти технологии стали гораздо более актуальными, и их преобразующий потенциал может быть реализован. Кризис порождает новое мышление о том, как мир и человеческие технологии сочетаются друг с другом; и некоторые старые способы мышления (например, о денежной стабильности и о том, как ее можно легко достичь) выглядят устаревшими. Но видение нового часто бывает болезненным.

Дефицит порождает рост цен; по своей сути он не порождает инфляцию. Но правительства, столкнувшись с дефицитом, первоначально рассматривают инфляцию как способ поглотить шок от нового, помочь защитить сиюминутно проигравших в процессе перемен или даже стимулировать рост производства и производительности, чтобы преодолеть узкие места в предложении. Предположения, на которых основывается ответная политика, могут привести к тому, что механизм компенсации глубоко укоренится и вызовет высокую инфляцию, как в 1970-х годах, или даже гиперинфляцию, как после Первой мировой войны. Общее повышение цен помогает замаскировать трещины и уменьшить непосредственную возможность финансового кризиса. Позже приходит понимание того, что структурный перелом требует корректировки относительных цен; и, возможно, это тоже проще, когда все цены растут.

Кризисы, которые потрясли глобализацию, на практике всегда были серьезными возможностями для обучения, хотя эти возможности не всегда реализовывались. Изменения следует рассматривать как толчок к самоуспокоению. Вспомните вопрос Шумпетера "Как все становится другим?" и ответ на него: «когда в мире происходит что-то принципиально новое, мы сталкиваемся с загадкой». Обучение, однако, касается не только конкретных методов, но и способов ведения бизнеса и управления. Другие страны и культуры часто служили образцом. Великая выставка 1851 года научила даже самоуверенных британцев, что они могут извлечь пользу из идей и методов, казалось бы, более грубых или более "отсталых" Соединенных Штатов или Германии. 1970-е годы заставили самодовольных американских автопроизводителей понять, что их автомобили не так эффективны, как японские - страна, которую в 1960-е годы высмеивали за то, что она производит подделки, грубые, красочные и дешевые. А 2020-е годы? Кризис Ковида обнажил глубокие трещины и напряженность во многих обществах. Возникли вопросы о том, кто пострадал и как распределяется бремя. Для создания эффективного вакцинного ответа требовалось преодолеть глубокое неравенство и различия в мировоззрении, которые напрямую отражались в различных показателях использования вакцин. Эта проблема подчеркнула привлекательность для США ранее осмеиваемых европейских систем социального обеспечения. Но она также пролила новый свет на потенциал использования персонализированных данных на смартфонах в Китае для борьбы с кризисами общественного здравоохранения.

Обучение часто ассоциируется с ошибками, унижениями и поражениями. Германия и Япония дважды переделывались в результате осознания военной неадекватности: в XIX веке, после побед Наполеона и появления черных кораблей коммодора Мэтью К. Перри в токийской гавани, а затем снова после 1945 года. Основные реформы России в XIX веке, начиная с отмены крепостного права, были вызваны поражением в Крымской войне. После очередного поражения в войне с Японией (1904 - 1905 гг.) началась новая волна реформ. Запустит ли унижение России в ее жестоком и неумелом нападении на Украину в 2022 году аналогичный процесс реформ? Военное поражение показывает важность тщательной реформы и разумного подражания, чтобы догнать и перегнать стратегических соперников. И наоборот, часто утверждают, что британская негибкость и неспособность провести эффективную конституционную реформу были следствием не проигранных войн. Механизм того, как поражение побуждает к обучению, может быть не только психологическим: экономист Манкур Олсон утверждал, что чудеса Германии и Японии после Второй мировой войны были результатом разрушения после поражения неэффективных институтов, которые продвигали определенные секционные интересы и стояли на пути к достижению всеобъемлющего национального блага.

Учиться не всегда популярно, особенно когда это связано с принятием или присвоением решений из других культур. Влиятельный анализ недомогания постсоветского мира после 1989 года предполагает, что жители Центральной Европы и России чувствовали, что "век подражания" обесценивает их собственный эмоциональный и исторический опыт. Стивен Холмс и Иван Крастев разработали модель того, как имитация отравляет политическую культуру.

Потрясение, вызванное Ковидом, стало уроком для всего мира. Под ударом оказались две крупнейшие экономики мира. Внутренняя модель роста США середины ХХ века и китайский "Великий скачок вперед" выглядели менее привлекательными для других стран, которые неизбежно зависели от сложных цепочек поставок. Китай получил противоположный урок, который он уже начал усваивать во время глобального финансового кризиса: он не может полагаться на то, что является динамичным экспортером, движимым экспортоориентированным ростом, и Си Цзиньпин уже раньше с инициативой "Пояс и путь" перешел к политическому контролю над торгово-экономическими связями. Европейские страны получили суровые уроки о трудностях координации поставок вакцин и обеспечения общественного здравоохранения. Развивающиеся рынки, а тем более беднейшие страны мира, увидели, как недостаток бюджетного пространства ограничивает возможности эффективного реагирования на кризис.

Экономисты часто реагируют на шок спроса, мысля крупными агрегатами: титанической фигурой, задавшей модель экономиста как врача или целителя, был Джон Мейнард Кейнс. Ларри Саммерс - его современный эквивалент. Но шок предложения действует по-другому, и экономисты, реагирующие на неопределенность предложения, - это совсем другая порода. Как Джевонс, Вальрас, Менгер или Хайек в конце двадцатого века, а также Четти сегодня, они озабочены мелочами, дезагрегированием информации и децентрализацией политических мер. Цены нужны для того, чтобы обеспечить людей - потребителей, а также предпринимателей - информацией о том, как реагировать на дефицит: недоступность зерна в 1840-х годах, или углеродной энергии в 1970-х годах, или компьютерных чипов сегодня. Иногда, как во время Первой мировой войны, политические власти пытались реагировать на рыночные цены, просто подавляя их, но это делало содержащуюся в них информацию бесполезной в качестве руководства к будущим действиям. Среда дефицита является неудобной для экономистов, которые мыслят в терминах совокупностей, поскольку эти совокупности не способны подсказать кому-либо, как можно распределить дефицитные ресурсы. Повышение общего спроса лишь обостряет конфликты, связанные с распределением. Возьмем очевидный пример из пандемии: монетарные и фискальные стимулы не способны увеличить предложение вакцин или технологий, необходимых для их разработки и доставки.

Таким образом, точный подсчет (наноэкономика) необходим для того, чтобы высвободить творческий потенциал: высвободить производственные возможности, которые позволят преодолеть проблемы предложения. Таким образом, глобализация становится историей крушений, расчетов и созидания.

Кризисы также были связаны с переосмыслением политики и политического порядка. Было бы ошибкой считать новых политических деятелей простыми "глобалистами". Реакция на кризис в первую очередь была направлена на укрепление нации, но глобализацию удалось внедрить как бы с черного хода. После кризиса 1840-х годов император Наполеон III, канцлер Германии Отто фон Бисмарк, а также японские аналоги Бисмарка, государственные деятели Ōкубо Тосимити и Ито Хиробуми, переделали политику, настаивая на том, что государство может направлять - но не контролировать - силы, обеспечивающие экономическое развитие. Все они развили сильное чувство того, как национальная идентичность - по-японски "кокутай" - закладывает основу для успешной практики управления. Наполеон III мыслил категориями злорадства своего дяди, Бисмарк - самоутверждения Германии как великой державы. Первая мировая война породила новый стиль правительственного интервенционизма, который лучше всего описать как военный социализм, чтобы провести полную патриотическую мобилизацию.

В ответ на недомогание 1970-х годов Рональд Рейган и Маргарет Тэтчер переделали и политику. Они также не были настоящими глобалистами, нацелившись скорее на укрепление национальной экономики, но они также видели важность использования глобальных возможностей. Движущей идеей было сосредоточиться на том, что правительства могут делать эффективно, и отбросить несущественные задачи, которые делали правительство менее эффективным (потому что слишком интервенционистским). Они хотели сильных правительств и считали, что предыдущие правительства были слабыми, потому что пытались сделать слишком много в слишком многих сферах жизни. Они также считали, что напористость во внешней политике, в холодной войне или в вопросе Фолклендских островов, была удобным и наглядным способом продемонстрировать свою компетентность и решительность.

Все эти попытки переделать правительство были неизбежно несовершенны, и их должны были устранить правительства-преемники. По своей природе переделыватели были весьма авторитарны, и многие люди быстро уставали от самодержавия или авторитаризма. В девятнадцатом веке неоднократно совершались покушения на Наполеона, Бисмарка и принца Ито. Их политика вскоре выглядела устаревшей. Это было верно и в отношении последствий Первой мировой войны, когда многие люди пытались найти способ вернуться к "нормальной жизни". Также после революций Рейгана и Тэтчер многие политические деятели начали искать более легкую и менее жесткую, но, возможно, даже более глобализированную версию того же подхода: Клинтонизм и "Новые лейбористы" Тони Блэра были версиями этого модифицированного и демократизированного подхода, и впоследствии были осмеяны как "неолиберальные" в новой волне ответной реакции.

Существуют обстоятельства, при которых, возможно, уникально, в большой и технически развитой стране усилия государства по координации исследований и производительности приводят к резкому росту производительности. Так, в частности, обстояло дело в уникальных условиях Соединенных Штатов середины XX века, чье развитие производительности шло по обратному U-образному пути по отношению к форме глобализации: Американская производительность росла по мере ослабления глобализации, создавая условия, в которых, начиная с 1950-х годов, глобализацию можно было рассматривать просто как подражание Соединенным Штатам. Но такой расклад не является обычным правилом, и он вытекает из особых обстоятельств межвоенной деглобализации мира.

Кризисы подталкивают к большей и более технически трансформированной глобализации не просто из-за потребности в товарах или продуктах, которые сложны и производятся на большом расстоянии. Учитывая остроту вопроса предложения, ответом на этот вызов может стать попытка - по крайней мере, в крупных, технически развитых странах - сделать производство более автаркичным. Более глубокая привлекательность процесса глобализации заключается в предложении большого количества различных экспериментальных полей: как можно решить конкретные задачи? Заимствование или присвоение технологий и подходов к управлению помогает обеспечить адаптацию и использование знаний новыми способами: а затем происходит еще большее заимствование.

Способность технологий к трансформации будет способствовать повышению производительности и росту (g). Это должно сделать государственные расходы более доступными - но только в том случае, если они будут направлены эффективно и результативно. Трансформация напрямую ставит вопрос о том, могут ли правительства компетентно предоставлять услуги: необходима революция в правительстве.

Предприниматели также пытаются внедрить новые методы контроля, используя или разрабатывая новые формы собственности, используя правовые формы, часто заимствованные из зарубежных образцов: акционерное общество в середине XIX века, которое сделало возможным создание железной дороги и пароходной революции; или оффшорная финансовая корпорация в 1970-х годах. Политическая власть будет критически важным вопросом в перестройке взглядов на собственность в то время, когда предприниматели пытаются использовать расширенные понятия собственности и контроля в попытке преобразований. Существует ли сегодня "необходимость" разрушить контроль над интеллектуальной собственностью? Требуется ли утверждение власти - новый авторитаризм и принуждение? Мы можем видеть этот вопрос в том, как Си Цзиньпин заново открывает для себя пропаганду "всеобщего процветания" Мао Цзэдуна 1950-х годов, как китайское государство пытается обуздать Джека Ма, или в обещании Владимира Путина, что "российский народ всегда сможет отличить истинных патриотов от подонков и предателей. Но это та же самая динамика, которая заставляет правительства пытаться контролировать эксцессы Джея Кука или Бетеля Строусберга.

Прошлые кампании и историческая чувствительность находят постоянный отклик в настоящем. Например, кампания китайского правительства против технологических гигантов критикует культуру развлечений, которая разрушает физическое и психологическое благополучие. Молодые люди пристрастились к играм, что приводит к интеллектуальному притуплению, а также к физической близорукости. Tencent торгует "духовным опиумом». Мобилизация правительства явно напоминает о разрушении социального и политического порядка Китая в XIX веке импортным опиумом в век унижения. История может быть использована здесь, как и в путинской России, для распространения недоверия и создания впечатления, что прошлое и будущее - это неумолимая и неизбежная история конфликта между народами, в которой выигрыш для одного обязательно происходит за счет потерь для другого.

Такие утверждения могут быть проверены анализом и данными. Таким образом, критерии благосостояния могут служить проверкой того, как осуществляется государственный контроль, кем, и для чьего блага. Общее благо также находится в центре обсуждения вопроса о том, ограничивает ли патентная защита возможности стран всего мира увеличить производство вакцины Ковид. Контраргумент заключался в том, что производство вакцины зависит не только от правильной формулы, которую можно легко скопировать, но и от гораздо более широкого набора практик и взаимодействий. Например, может иметь место чрезмерная защита интеллектуальной собственности, в частности, как следствие развития законодательства США с последних лет двадцатого века, которое трактовало компьютерные программы как патентуемые продукты, а не как истинные алгоритмы. Размышления о реформе или лучшем распространении идей сразу же поднимают вопрос о том, как учиться. Обучение является основным результатом кризисов глобализации, и нам необходимо подумать о том, как мы можем учиться более эффективно.

Основные социально-экономические проблемы, которые были выдвинуты на передний план в ходе последнего вызова, шока Ковида 2020 года - первоначальный страх перед дальнейшей дефляцией, а затем тревога по поводу стремительного роста инфляции - на самом деле не были сразу связаны с процессом глобализации. На протяжении десятилетий граждане богатых стран беспокоились о росте расходов на образование, здравоохранение, уход за стариками (быстро растущая демографическая группа) и жилье. Пандемия оказала сильное давление на каждую из этих сфер, что имело как краткосрочные, так и долгосрочные последствия. Образование было нарушено, школы и университеты были закрыты из-за опасности заражения. Обучение перешло в цифровой формат, но для некоторых (более обездоленных) учащихся доступ к нему оказался невозможен или проблематичен. Таким образом, усилилось неравенство жизненных обстоятельств. Здравоохранение было немедленно перегружено уровнем тяжелой инфекции и смертности. Кроме того, вероятны долгосрочные последствия пренебрежения другими заболеваниями, связанными с кризисом, недостаточного лечения хронических заболеваний и отсутствия диагностики новых болезней. Старики в домах престарелых заражались по мере того, как пациентов переводили из больниц. Кризис пролил яростный критический свет на управление системой ухода за пожилыми людьми и заставил многих стареющих людей не думать о таких домах как о своем будущем. Тесное и некачественное жилье способствовало распространению болезней. Большое количество более благополучных людей покинуло внутренние города и искало больше места в новых местах, где они могли бы работать удаленно.

В этих областях кризиса и вызова технология предлагала возможности улучшения или выхода из него. В каждом случае решение не ограничивается национальными границами. В сфере образования был расширен доступ к высококачественным учебным материалам в электронном виде. В здравоохранении - телемедицина и применение искусственного интеллекта для оценки проблем общественного здравоохранения. Образование и здравоохранение, если они предоставляются в цифровом формате, могут осуществляться с противоположного конца света. Что касается ухода за пожилыми людьми, то здесь больше обсуждалось, как можно использовать ИТ (и роботов), чтобы помочь большему количеству людей оставаться в своих собственных домах. А в сфере жилищного строительства открылись новые перспективы для цифровых кочевников, которые могут работать удаленно из разных уголков мира. Технологии и глобализация в совокупности дали мощные ответы, как и в прошлые кризисы. Урок тогда был прост, как и сейчас: глобализация улучшает жизнь.

Сочетание технических и географических изменений всегда требовало компетентности, а это требовало адаптации и обучения: смотреть в будущее, извлекая уроки из мрачного прошлого. В мрачном 1919 году Кейнс опасался, что "[все это] делает все более вероятным, что все должно стать хуже, прежде чем станет лучше". Но мы учимся больше всего тогда, когда настоящее наиболее мрачно.