Северный пламень

Глава 17 Двукоролевие в Литве, паника в Москве

14 февраля 1704 года Варшавская генеральная конфедерация объявила о низложении Августа II и провозгласила под аплодисменты и радостные крики шляхты королем Станислава Лещинского. Вместе со всеми радовались за Станислава Микола Кмитич и Павел Потоцкий, приехавшие в Варшаву на коронацию… Микола считал, что Станислав — это лучший вариант и для Польши, и для Литвы, король, за которого, кажется, голосовали все. Так в стране появилось два короля. Первый отказываться от короны пока не спешил, уйдя, впрочем, в свою родную Саксонию.

Кмитич с Потоцким лично подошли поздравить Лещинского. Он стоял, вновь чем-то похожий на Карла: без парика, с зачесанными вверх и назад волосами, но одетый по-польски и в красную королевскую мантию.

— Вот прогоним окончательно Фридриха и Петра — займемся и твоей, Микола, страной! — обещал Лещинский, отвечая на рукопожатие и поздравления. — Я не забыл наш разговор в Стокгольме. Тоже считаю, что Литве нужно больше свобод. Так и будет… Ну а Фридрих…

— Ничего, пусть сидит себе в Саксонии, — усмехнулся Карл, — скоро заставим его отречься лично. Еще раз навестим нашего кузена и еще раз положим его солдат. Под нашими ядрами и штыками он станет податливей…

Но тут в окружении короля активно заговорили о походе на Москву.

Станислав Лещинский

— Москва? Надо ли? — спрашивал Карл, не имея желания воевать в Московии.

— Надо, Ваше величество, — говорил Карлу бывший воспитатель царевича Алексея немец Нойгебауэр, ставший служить шведскому королю с 1703 года. — Поход на Москву заставит Петра уйти из Прибалтики, — утверждал Нойгебауэр, — и принять битву, которую его армия, конечно же, проиграет аналогично битве под Нарвой…

Карл кивал, похоже, находя советы немца весьма дельными. Впрочем, шведский король, несмотря на свою молодость, считал, что немец преувеличивал вероятность легкого сокрушения Московского государства. «Оно все же для этого слишком большое, и одной Москвой мы, чувствую, не ограничимся», — думал Карл и спрашивал о том других советников. Те соглашались:

— Верно. Наша маленькая армия растает в Московии, как кусочек снега по весне. Не торопитесь с этим, Ваше величество…

Не советовал идти на Москву и Лещинский.

— Страна там бедная, — говорил Лещинский, — но сама Москва — город большой, дикий и сложный. Литвины дважды снаряжали походы на Москву, оба раза успешные, но в самой Москве словно дыра: все, кто туда попадал, пропадали либо возвращались ни с чем. Там кого ни ставь монархом — все равно по-своему все выйдет… Целовали бояре московские нашему королю Владиславу крест на княжение, а все одно: не принял его московский люд, прогнал, сам же передрался из-за власти да вновь своего человека царем назначил. Не ходи туда, мой король…

Однако Нойгебауэр убеждал, что Дерпт, Нарву и Ингрию отвоевать куда как труднее, чем захватить Москву при содействии «большого друга шведов» князя Голицына. Голицын, по словам немца, готов поднять бунт пятидесяти тысяч человек, озлобленных на Петра из-за поборов, реформ, брадобрития, неуважения к церкви и прочих грехов царя.

— После победы нам надо аннексировать Новгородчину и Псковщину, — советовал Нойгебауэр, — там все за нас…

Тем не менее король, каким бы он ни считался азартным воином-викингом, рассуждал более чем здраво:

— Московия слишком большая и слишком далеко, и у меня нет цели ее завоевать. Моя цель — разбить ее армию и загнать московского медведя в его берлогу. Если Петр здесь уклоняется от битвы со мной, сидит сейчас в Полоцке, то точно так же он будет уклоняться от нее на собственной территории…

Как бы там ни было, но слухи о том, что Карл якобы собирается напасть на Москву, прошлись-таки по армии и докатились до ушей самого Петра…

— Мин херц! — делал страшные глаза Меньшиков. — Карл, говорят, на Москву итить желает. Это же смерть нам всем!

Петр белел лицом, а его щека нервно дергалась. Он не на шутку перепугался… Царь тут же бросился организовывать «генеральный план обороны». По этому плану западная часть Московии стала превращаться в военный стан. Царь указал оповестить все население в двухсотверстной полосе от Пскова до Гетманщины — «от границ на двесте верст поперег, а в длину от Пскова чрез Смоленск до Черкасских городов», — чтобы как можно дальше от дорог намечались «крепкие укрытия» для людей, скота и места для сена, а также ямы для хранения зерна. Жителям разъяснялось, что противник, не имея пропитания и подвергаясь ударам с разных сторон, будет побежден. Каждый комендант уезда должен был знать, где будут укрываться люди, и должен был собрать команды из дворян по тридцать человек, знающих леса и дороги, чтобы их отыскивать. От Чудского озера через леса Смоленщины и Брянщины прокладывалась огромная «линия Петра I»: рубились засеки в полях, отсыпались валы… На пересечении с малыми дорогами засеки тянулись на три сотни шагов. На перекрестьях больших дорог делали равелины, палисады, люнеты, шлагбаумы, рогатки. Позади «линии Петра» предполагалась рокадная дорога в девяносто шагов шириной с мостами и гатями для переброски колонн вдоль фронта по четыре человека в ряд… На земле Великого Княжества Литовского у родного города Кмитича Орши, словно в собственном огороде, хозяйничали московские ратники, по обеим сторонам Днепра строя мосты, транжаменты, которые «заметывались» звеньями и рогатками. Регулярная правительственная и военная почта связала все города на востоке ВКЛ.

Бойко работали почтовые линии Великие Луки-Витебск-Могилев-Гомель, Витебск-Лепель, Смоленск-Витебск-Полоцк-Рига, Смоленск-Орша-Минск, Могилев-Бобруйск-Минск и другие.

Крупные города Московии: Москва, Смоленск, Новгород, Псков, Великие Луки, Брянск — обращались в крепости, не подлежащие капитуляции.

— Стоять будем насмерть! — оповещали глашатаи напуганных жителей Москвы… В городе началась паника:

— Швед идет на нас войной!

— А кто это такие? — спрашивали многие. — Это как немцы или литовцы?

— Эти еще сильнее немцев! Лютые люди, с рогами на головах! У них король заговоренный, сабли, пули не берут его, а сам он всех побеждает, будь хотя бы сто солдат с ним всего, а у его врагов хоть сто тысяч, ибо он колдун, вещун и по течению звезд победы свои вычитывает!

— Он антихрист! — кричали московские попы, потрясая крестом в воздухе. — Покайтесь, люди! Это за грехи ваши наказание!..

Для подавления паники вышел указ об обороне столицы. Выезд из Москвы без разрешения запрещался. Москвичам предписывалось свозить хлеб для хранения в Кремль, чтобы не пришлось сжигать его во время осады. Но сии меры панику не гасили, лишь напротив — разжигали. Женщины плакали, мужчины крестились, разбегались, прятались в лесах… Жителям принялись разъяснять, что и в прежние времена «от бездельных татар» воздвигали Земляной город и копали в Кремле колодцы… Но это, похоже, мало кого успокаивало.

— А чего только сейчас стали копать? Верно! Лютый враг на Москову прет!..

В городе сформировали «Московскую регулярную армию». Этот тринадцатитысячный пеший гарнизон столицы Московии сбивался из московских ополченцев: семи тысяч рекрутов, трех-четырех тысяч «бесконных боярских людей» и тысячи «молодых посадских». Из приказов и ратуши выскребался весь канцелярский люд и ставился под ружье.

До двадцати тысяч конных ополченцев обязаны были собраться с лучшим оружием, предпочтительно огненного боя. Лошадей, седла, ружья и годовое денежное довольствие предписывалось взять с приказных, монастырских и посадских людей. Для выпаса этот конный корпус собирались расставить на такой дистанции, чтобы он за неделю до нападения на Москву мог собраться у стен города. Все распоряжения подлежали беспрекословному выполнению, «как в день судный».

С железоделательных заводов переправлялись на восток ядра, бомбы, гранаты, пушки. Население обязывали свозить свой «провиант и пожитки» в Смоленск, Великие Луки, Псков, Новгород и Нарву, «понеже под нужной час будут все палить»… Можайск и Тверь крепили пушками, палисадами и дополнительными людьми из уездов. Тех, кто не имел ружей, в города не пускали. В Петербурге царь приказал укрепить палисадом и брустверами кронверк Петропавловской крепости.

Смоленск с гарнизоном в шесть с половиной тысяч человек превратился в крупнейшую военную базу со складами муки, круп, сухарей и фуражного зерна. Но смоляне, похоже, сражаться не собирались.

— У Смоленска с готским и свейским берегом до захвата Московией всегда бойко торг и обмен шел. На Готланде даже свою церковь имели люди наши торговые. И сейчас отложимся от Москвы, как только швед подойдет, — шушукались в Смоленске люди…

Из округи в Смоленск свозили пушки, порох и свинец. Полосу земли в десяток саженей от смоленских стен расчистили от построек. Для развертывания госпиталей в городе готовили лес, железо, стекла и печные изразцы. Смоленскому воеводе Салтыкову предписали держать весь гарнизон в кулаке, мобилизовать все имеющееся оружие, уездную шляхту и наказать ей «под смертной казнью» свозить хлеб в Смоленск.

Но самым главным и возмутительным для Миколы Кмитича было то, что войска Петра, как собственную, заняли его родную Оршу, готовясь и там к обороне… Происходила тихая оккупация Литвы. Исполнялся худший сценарий оршанского князя.

Кароль Радзивилл, налаживая отношения с царем и его царедворцами, уже встречался и с Петром в Кареличах, и с Меньшиковым в Вильче, и с Иваном Мазепой в Меджиречье. Петр, веселый и милый в компании человек, в напудренном парике и в синем новом камзоле, все еще производил впечатление культурного образованного европейского монарха. Но только не своими поступками… Еще меньше нравился Каролю «правая рука» Петра новоиспеченный граф Меньшиков. Разодетый в красный камзол с огромным белым пышным париком Меньшиков, этот вчерашний продавец пирожков, старательно играл перед знатным Радзивиллом не менее знатного князя Московии. Каролю даже хотелось пару раз дать по морде этому надменному петуху, чья спесь живо исчезала в присутствии царя… И уж окончательно проливал свет на истинное лицо Петра и его дружка старик Иван Мазепа. Этот мудрый киевский гетман, верой и правдой служа московскому царю, во время встречи с Каролем в Меджиречье, выпив горелки, не удержался, чтобы не пожаловаться.

— Да они же, пан Радзивилл, собственными руками толкают меня в противоположный лагерь! — тряс кулаками в воздухе русский гетман. — Мне вот из-под Гродно жалобный лист прислал полковник Дмитрий Горленко. Его москали с коня спихнули, как и из-под прочих начальных людей коней забрали на подводы царской армии! Полковника Черныша людям Киевского и Прилуцкого полков приказали идти в Пруссию для научения и устроения их в драгуны. Их, свободных казаков, в подневольные солдаты переводят! Какого же нам добра вперед ждать за наши верные службы? Идут постоянные разграбления и побои казаков. Царь, похоже, не жалует совсем казаков, за людей не считает! И кто ж был бы такой дурак, как я, чтобы до сих пор не приклонился к противной стороне, где все права и свободы шведский король усердно соблюдает!..

И Кароль Станислав наконец-то решился покинуть стан Августа и перейти на сторону Лещинского. Решиться-то Несвижский князь решился, но заявлять пока что ничего не заявлял. Сидел тихо и наблюдал, как же разворачиваются события. А события, под его робкое молчание, разворачивались более чем драматично.

В ноябре 1704 года в Гродно Петр встретился с Фридрихом Августом, чтобы обсудить дальнейший план борьбы с Карлом и Лещинским. Сандомирская конфедерация только сейчас ратифицировала договор о совместной войне со Швецией. Августу помощь Петра нужна была как тонущему человеку брошенный с берега канат, а Петру нужен был Август как приманка против Карла. Несмотря на проблемы Фридриха с его ускользающей из рук властью над Речью Посполитой, Петру этот побитый шведским королем курфюрст был необходим, ибо продолжал отвлекать на себя основную армию Шведского королевства. Ведь за то время, что Карл потратил, гоняя, как зайца на охоте, Фридриха, Петр сумел собрать новую армию и уже вновь осадить и захватить Нарву, а также другие города Лифляндии и Эстляндии. Отлил новые пушки, построил новые заводы и фабрики для производства фузей и пистолетов. Овладел Дерптом, Ямом, Мариенбургом, Копорьем… И заложил на топких берегах Финского залива, где во время стройки погибли тысячи местных финнов-ингров, новую столицу, назвав ее в честь себя Санкт-Петербургом…

Ну а Карл все еще не обращал на битого им Петра внимания, почему-то совсем не интересуясь потерями городов в Лифляндии и Эстляндии. Для него куда как более важной целью было добить саксонское войско Фридриха. Шведский король понимал, что окончательно наступит на грудь своего личного врага, лишь вторгнувшись в Саксонию, ибо хорошо знал: больше, чем над короной Речи Посполитой, Фридрих трясется над своими фамильными имениями.

В декабре 1704 года Карл с войском расположился на зимних квартирах вблизи границ Силезии, грозя наследственным владениям Фридриха. Петр спешил помочь своему союзнику. Его войска еще в октябре пришли в Полоцк в составе десятитысячного корпуса. Командовал корпусом князь Репнин. В январе 1705 года туда пришел пятитысячный конный отряд Шереметева. Основные же силы разместились в районе Гродно, где царь видел стратегически важное место: через город проходили маршруты, связывающие Карла с его прибалтийскими землями, но главное, операционная линия Полоцк-Гродно давала возможность вести борьбу со шведами на чужой для Петра территории, не пуская армию в пределы Московии, чего царь очень боялся.