Сезон охоты на блондинок

Глава 3

Было холодно – намного холоднее, чем, по ее пред­ставлениям, должно быть в Кентукки в ноябре. Когда она думала о Кентукки, ей всегда представлялись яркое солнце, лошади и бескрайние поля, поросшие густой зе­леной травой. Но она бывала на ферме Уистлдаун лишь летом, в последний раз семь лет назад.

Сейчас ее привела сюда трагедия.

Александра Хейвуд выбралась из большого белого «Мерседеса» – одного из нескольких автомобилей, круг­лый год стоявших в здешнем гараже, и сразу почувство­вала холод. Ее длинный темно-серый шерстяной жакет с мерлушковым воротником и манжетами был подпоясан в талии. Черного кашемирового свитера с воротником-хомутом, черных кожаных брюк в обтяжку и высоких черных ботинок на каблуках должно было хватить для тепла, но не хватало. Она мерзла. Пришлось сжать зубы, чтобы не стучать ими. После похорон отца она сильно похудела, потеряв около пяти килограммов, и при росте в сто семьдесят сантиметров казалась просто худышкой. Ее красота тоже поблекла, потускнев, как лампочка, го­рящая вполнакала. Кожа стала совсем бледной. По сравне­нию с ней платиновые волосы длиной до лопаток, сейчас собранные в пучок на затылке, казались более темными, чем были на самом деле. Ее тонкие черты заострились, под темно-синими глазами чернели круги. Она пыталась скрыть следы горя, накрасив губы алой помадой от Шанель и запудрив синяки под глазами, но факт оставался фактом: она выглядела призраком прежней Алекс. И чув­ствовала себя не лучше.

В это пасмурное утро низко нависшие тучи сулили дождь. На грязном пригорке красовался ветхий сарай, за ним еще какое-то сооружение, напоминавшее железно­дорожный тоннель. Постройки казались графитово-черными. Заиндевевшая трава на полях, маленький пруд справа, кучка голых деревьев, тянувших к нему узлова­тые сучья, слева и узкая асфальтовая дорожка, на кото­рой она стояла, – все было окрашено в разные оттенки серого.

«Как и моя жизнь», – подумала она. Эта мысль вы­звала жгучую скорбь, хлынувшую наружу, как кровь из вскрывшейся раны. Алекс поморщилась, взяла себя в ру­ки, и боль понемногу утихла. Помогло и то, что она за­метила какое-то движение в полуоткрытой двери сарая.

Прямо на нее уставился стриженный под машинку подросток в пуловере цвета морской волны. Он стоял, засунув руки в карманы мешковатых джинсов. Видимо, его внимание привлек шум подъехавшей машины. Со­вершенно механически, как делала все после похорон, Алекс закрыла и заперла дверь. Она забыла, что это не Филадельфия, а Симпсонвилл, штат Кентукки, и что за­пирать машину здесь необязательно. Она плохо сообра­жала и, казалось, не могла сосредоточиться. Тем време­нем мальчик повернулся и исчез в сарае, крикнув:

– Папа! – Крик заставил Алекс вздрогнуть.

Впрочем, может быть, это и к лучшему. По крайней мере, похоже, к ней начинает возвращаться нормальный слух.

После похорон ее способность воспринимать звуки и цвета притупилась. Алекс считала, что это естествен­ная защита, призванная помочь ей справиться с высасы­вающей ее душу болью.

Ее отец был мертв. Самоубийство. Так сказали все – коронер, адвокаты, полиция и остальные чиновники, которых вызвали, чтобы вынести вердикт о смерти тако­го богатого и влиятельного человека. Она читала отчет об аутопсии, смотрела фотографии, впитывала все, пыталась не упустить малейшие детали последних минут отца, надеялась понять, смягчить скорбь знанием. Ничто из обнаруженного ею не противоречило версии суицида. Но она по-прежнему не могла в это поверить.

Однако тогда не следовало верить и всему случивше­муся за последние пять недель. Она, как Алиса, очути­лась в Зазеркалье. Все по ту сторону блестящего стекла было противоположно тому, что она знала.

Мальчик опять показался в дверном проеме и вновь уставился на нее любопытным взглядом. Рука стоявшего рядом высокого мужчины лежала на его плече. Мужчи­на, прищурившись, наблюдал за приближением Алекс. Зимнее солнце било ей в спину; Алекс понимала, что прищуренный, казавшийся хмурым взгляд мужчины вы­зван именно этим, а она сама тут ни при чем. Он подхо­дил под имевшееся у нее описание: крупный, высокий, черноволосый, под сорок лет. Должно быть, это и есть Джо Уэлч, управляющий фермой. Теперь, после смерти отца, управляющий ее фермой. Источником сведений была давняя экономка Уистлдауна Инес Джонсон, с жа­ром добавившая, что он «жутко сексуальный».

Однако проверять, насколько это верно, Алекс не собиралась. Горе украло у нее не только способность ре­агировать на мужскую сексуальность, но даже способ­ность наслаждаться едой и сном. О да, этот мужчина был довольно красив. Крупные черты лица, квадратный под­бородок, поросший чрезвычайно мужественной двух­дневной щетиной. Но Алекс не ощутила укола чувствен­ности. Просто высокий мужчина в ослепительно голу­бой парке из гагачьего пуха, отчего его плечи и грудь казались неестественно широкими, бедра узкими, а ноги в выцветших джинсах – длинными и мускулистыми.

Что ж, парка была достаточно яркой, чтобы слегка разбавить здешние серые тона. Глядя на нее как на маяк, Алекс осторожно шла вперед. Она боялась, что, если уж трава вся в инее, а пруд замерз, асфальт непременно бу­дет покрыт коркой льда.

Он без улыбки следил за ее приближением, и Алекс задумалась, знает ли Уэлч, кто она такая и зачем приехала? Скорее всего, нет. Все ведущие газеты пестрели сооб­щениями о том, что отец покончил с собой из-за катас­трофы, постигшей его компанию. Но там не было фото­графий Алекс и других членов семьи. Даже намека на их существование.

Странно. Небольшое падение курса акций, несколь­ко неудачных вложений капитала, самоубийство – и им­перия, стоившая миллиарды, рухнула как карточный домик. Банкротство – страшное слово. Она никогда не думала, что такое может случиться с ее семьей и их биз­несом. Полностью принадлежавшая отцу процветающая фирма «Хейвуд – Харли – Николс» строила больницы, пансионы и дома для престарелых по всему миру в тече­ние полувека. Но теперь поверенные ее отца – нет, уже ее поверенные – сообщили, что, если им повезет и удастся продать все за приличную сумму, этого будет достаточ­но, чтобы оплатить долги отца и даже кое-что оставить себе. Если же нет, то единственным выходом будет бан­кротство, после которого ни ей, ни сестре, ни последней мачехе, ни другим наследникам отца не достанется ниче­го. Мерседес, шестая жена и вдова отца, узнавшая прав­ду вскоре после похорон, при мысли о грозящей ей бед­ности начинала биться в истерике.

«Если бы не ступор, у меня тоже была бы истерика», – думала Алекс.

Поле, на котором стоял сарай, было огорожено забо­ром, подъездную аллею отделяли от двора красные ме­таллические ворота. Алекс отвела глаза от голубого маяка и попыталась отодвинуть засов. Прикосновение к металлу пронзило пальцы холодом; несмотря на все усилия, у нее ничего не получалось.

Услышав шаги по ту сторону ворот, Алекс подняла глаза. По гравийной дорожке, которая вела к сараю, шел предполагаемый Джо Уэлч. Казалось, его коричневые бо­тинки не касались земли.

– Мистер Уэлч? – спросила Алекс, когда мужчина подошел ближе. В ее голосе, низком и хрипловатом, слы­шалось странное равнодушие: так говорить она стала толь­ко после похорон. Голос абсолютно соответствовал ее ощущениям. Безжизненность и пустота.

– Да. – Голос мужчины был грудным, с протяжным южным акцентом, и в других обстоятельствах показался бы ей интригующим. Их взгляды встретились. Глаза муж­чины были ярко-голубыми, как озера, и опушенными черными ресницами. Они не улыбались; нахмурившаяся Алекс не заметила в них и намека на доброжелательность.

– Я Александра Хейвуд.

– Я знаю, кто вы. – Тон Уэлча был таким же непри­ветливым, как и его взгляд.

Он без труда отпер ворота, открыл их настежь и жес­том пригласил Алекс войти. Она сделала несколько не­уверенных шагов, поскольку высокие каблуки тонули в гравии, и протянула ему руку так, как предписывали правила этикета, выученные за годы пребывания в доро­гих закрытых школах. Уэлч посмотрел на ее руку, сжав губы, и Алекс поняла, что этот жест ему не понравился. Однако руку ей он пожал. Его ладонь была большой, слег­ка мозолистой и очень теплой. Когда Уэлч отпустил ее холодные пальцы, Алекс вновь начала дрожать. В пос­ледние дни ей не хватало тепла. Временами она думала, что не согреется никогда.

– Мы уже встречались? – спросила Алекс, ломая себе голову, догадывается ли Уэлч, зачем она прибыла. Казалось, он настроен враждебно. Только к ней или ко всем на свете?

– На похоронах вашего отца. – Он закрыл ворота и снова запер их.

– Ох… – Больше сказать было нечего. Странно, что она его не заметила; мужчины такого типа запоминались автоматически. Впрочем, события того дня вообще не запечатлелись в ее памяти. Она сложила руки на груди, засунув ладони под мышки, чтобы справиться с дрожью. – Извините, не помню. Весь тот день для меня – одно туманное пятно. Но спасибо, что приехали. От Симпсонвилла до Филадельфии путь неблизкий.

Он понимающе кивнул:

– Мне очень жаль вашего отца, мисс Хейвуд.

За по­следние пять недель Алекс слышала эти слова столько раз, что они навсегда врезались ей в душу.

– Спасибо.

Джо мрачновато смотрел на нее. Хотя Алекс стояла на пригорке, но по сравнению с ним все еще ощущала себя карлицей. Его габариты и полное отсутствие улыб­ки могли бы напугать Алекс, но сделать это было нелегко.

– Вы приехали, чтобы увидеться со мной? – Нет, ей не показалось. Тон Уэлча действительно был весьма и весьма неприветлив.

– Да.

– Тогда пойдемте. Вы оторвали меня от работы.

Он пошел к сараю, хрустя гравием. Алекс ковыляла на шаг позади: каблуки тонули в глубоком щебне. Уви­дев это, Уэлч взял ее за локоть. Она ощутила прикосно­вение большой, сильной ладони даже сквозь жакет. Его хватка была крепкой, но равнодушной.