Шаг в аномалию

Глава 15

Окольничий Артём Измайлов, ставший вместо сказавшегося больным князя Дмитрия Пожарского, товарищем воеводы Шеина в начавшейся войне с ляхами, был зол. Очень зол. Он давно заметил непонятную нерешительность воеводы, крайне медленное продвижение русских войск, всяческие задержки — сначала в Можайске, потом медленное движение до Вязьмы, занявшее аж целых две недели. Притом, что ведавший до этого Пушкарским приказом воевода не обеспечил войска осадными орудиями, в обозе тащились лишь лёгкие пушки, которые и сейчас не причиняют ровно никакого вреда крепостным стенам древнего русского города, захваченного зловредными ляхами — ярыми противниками Московского государства и православной веры. После Вязьмы войска простояли ещё несколько недель в Дорогобуже, несмотря на настойчивые требования Артёма Васильевича идти немедля под Смоленск. По данным, приходившим в лагерь, поляки уже усилили тысячный гарнизон Смоленска и заделали и укрепили провалы в стенах городской крепости.

Измайлов не находил себе места. Чёрт побери! Путь в три с лишним сотни вёрст был пройден за четыре с лишком месяца. Не иначе воевода после польского плена измену хранит в своём сердце, всё чаще приходили подобные мыслишки окольничему.

И этот воевода готовил войска к походу, что-то тут не чисто. После очередного крепкого разговора в шатре воеводы Измайлов вышел раскрасневшимся, виданное ли дело! На справедливые упрёки Измайлова и дельные советы он лишь повышал на него голос и хватался за эфес сабли. Известно, что в крепости от плохой воды начали умирать защитники, а настроение близки к упадническим. Последняя надежда осаждённых это пятитысячный отряд под командованием Гонсевского и Радзивилла, что стоял неподалёку от крепости, но воевода Шеин словно не замечал его, хотя раздавить этот отряд можно было лишь частью русской армии, в которой уже начинали роптать немецкие наёмники. Процедив в сердцах бранные слова, Измайлов немного прошёлся, с удовольствием вдыхая свежий ветерок, после спёртого и пропахшего вином воздуха шатра воеводы. Навстречу ему двое солдат вели паренька лет двенадцати, интересно, в чём дело?

— Из града малец сей? — обратился Измайлов к воинам.

— Нет, ваша милость. К лагерю мальчонка с востока подошёл, бает, письмо у него к воеводе имеется.

— Письмо? Добро, я только с любезным воеводой разговаривал, что же, сам отведу его к Михаилу Борисовичу. Свободны, братцы, — Измайлов в знак благодарности протянул воинам по монетке.

Когда стрельцы скрылись с глаз, Артём Васильевич резко переменившись в лице, притянул мальца к себе:

— А ну, сказывай, ляхами подослан?

— Не-ет, — с обидой, плаксиво протянул парнишка, вытаращив голубые глаза.

— Кто же? Сам откель?

— Я с Речицы, вона деревенька! А бумагу дал бате моему купчина молодой, который гостевал у нас в избе. Батя меня и послал, а купчина уехал вскорости.

— Давай же бумагу! — Измайлов нетерпеливо вытянул руку.

Покуда он читал письмо, лицо его вытягивалось, руки мелко затряслись, а лицо от гнева покрылось красными пятнами. Оглянувшись, Артём всучил мальчишке серебряную монету и процедил:

— Молчи впредь о сём. Никому не сказывай никогда. И отцу накажи молчать. Тогда живы-здоровы будете, а теперь беги отсель до дому, поспешай!

Воевода Шеин приходился Измайлову родственником, именно это не давало Артёму Васильевичу попрекать его на людях. Ныне же пришёл конец его сомненьям, Измайлов знал, что некоторые воеводы уже начинали потихоньку шептаться об измене, дескать, Шеин, будучи в польском плену, целовал крест и зарекался воевать с ляхами. И только поэтому имеет место столь ужасающее состояние войск и смоленской компании в целом.

— Чему бывать — того не миновать! — Измайлов, присевши было на ствол недавно срубленного засохшего дерева, дабы ещё раз вдумчиво перечитать послание, хлопнул ладонями по коленям и решительно направился к воеводе передового полка князю Семёну Васильевичу Прозоровскому.

— Супротив родича пойдёшь? Ведаешь ли, что делаешь? Я-то поддержу тебя, скажу своё слово, дело тут верное, но против родича своего старшего, вместно ли?

Измайлов, держа в голове заключительные слова, написанные в письме, уже не сомневался.

— В сём сомненья нет у меня — против ляхов Михаил Борисович воевать не желает, поскольку крест им целовал, а за то и мне и тебе опосля не поздоровится. Ей-ей, головушки наши полетят в Москве, сразу же, как государь наш узнает о позоре великом. Сомнений тут быть не может.

— Коли так речи ведёшь, то да. Смоленск мы должны вернуть Руси, иное — это позор и гнев царский на наши головы и наши семьи. Пойдём, Артемий Васильевич, других воевод словом заручимся.

После обеда в лагере началась суматоха, заскакали вдруг посыльные от воеводы в разные стороны окопавшихся русских войск с приказами. Отряды стрельцов и немецких наёмников меняли позиции, грузились на подводы пушки и заряды. Часть войска снималась, а взамен другие отряды занимали их позиции. Никто в ставке, кроме нескольких воевод, не знал откуда вдруг у вялого в походе и нерешительного в ратных делах Шеина вдруг проснулся интерес к войску. В лагере судачили, что мол, сейчас отряды и полки поменяются лишь местами, что это очередная прихоть воеводы, решившего вдруг покомандовать.

Затемно, отведённая с переднего края лучшая часть войск, числом до восьми тысяч бойцов, включая наёмников — немцев и англичан, снялась и ушла по направлению к сёлам Красное и Баево, где были расквартированы небольшие силы Радзивилла и Гонсевского.

— Говорил я Шеину, уж сколько раз говорил! Покамест они нам в силу — бить ляхов надобно, за каким лядом ждать?

— Ведомо мне, что ляхов там четыре с половиною тысячи, рано утречком напасть и неожиданно — самое верное дело, порезать сонных, да и делов-то! Бог в помощь, князь!

— А голову Гонсевского в Смоленск закинем! — Прозоровский хлестанул плёткой нервно жующего удила вороного коня и исчез скоро в вечернем сумраке, догоняя голову растянувшегося отряда.

«Верное ли дело делаем?» — промелькнула и кольнула в висках мысль.

— Верное! — вполголоса твёрдо произнёс Измайлов. — Вся надёжа на князя Прозоровского сейчас.

Артём Васильевич вернулся в шатёр воеводы. Шеин так и сидел, тупо уставившись заплывшим глазом в земляной пол. Вокруг стояли верные люди. Измайлов придвинул стульчик напротив воеводы, сел, тронул родича в плечо, тот отдёрнул его, как будто ужаленный.

— Ты злобу-то не держи, Михаил Борисович, жизнь я тебе спас, да и себе тоже.

Шеин злобно уставился на Измайлова.

— За твоё никчёмное воеводство, да за трусливое поведение голову тебе бы сняли в Москве. Царь осерчает, глядя на позорище войска русского. К чему ты упорствуешь, зачем ляхов словно гладишь. С ними воевать надо, с окаянными, а не в бирюльки играть! — возбуждённо проговорил Артём.

Шеин продолжал молчать, а Измайлов продолжил, как будто бы нехотя:

— Сегодня Прозоровский ушёл к Красному, Гонсевского бить, назавтра обещался голову его принесть.

Шеин дёрнулся, с ненавистью глядя на родственника. Измайлов покачал головой:

— Братцы, держать его надобно крепко. Глядите, как крепко сидит в нём измена польская, аки зверь на нас, русских людей смотрит. Уж не сменил ли ты веру, приняв ляшскую ересь?

Измайлов вскочил, прошёлся немного пружинящей походкой:

— Глаз с него не спускать, стеречь, а ежели буде он стараться уйти, да лестным словом уговаривать — режьте его без сомненья, изменника окаянного!

Вечером восьмого дня, из русского лагеря заметили возвращающихся воинов Прозоровского. По вконец превратившейся в жижу, апрельской дороге шла группа всадников, числом до пяти десятков. Доскакав на взмыленных и усталых конях до шатра, где обосновался Измайлов, князь Семён Прозоровский кинул к ногам Артёма, вышедшего его встречать, увесистый холщёвый мешок:

— Гляди-ко, воевода! Как и обещался, головы Гонсевского и Радзивилла, последнего сам зарезал! — выкрикнул, зло и весело, князь. — В ночном бою победу взял!

— Немалое дело сделал, Семён Васильевич, благодарствую, — приклонил голову Измайлов.

Князь, тем временем, соскочил с коня и обнял Измайлова:

— Теперь очередь Смоленска пасть к ногам царя нашего и отечества!

— Ну сказывай, как дело прошло? И пойдём в шатёр-то, вина пригубим на радостях. А назавтра подарочек гарнизону польскому подкинем.

— Артём Васильевич, дьяки у шатра, — заглянул за тяжёлую ткань полога молодой стрелец.

— Зови, Сашко! А ты, вражина, готовься принять судьбину свою, коли упорствовать продолжаешь до последнего, — твёрдо сказал родичу Измайлов.

Тот лишь засипел в ответ, Артём не жалел его больше, некогда уже жалеть. Времени нет, счёт идёт на дни. Прибытие тяжёлых осадных орудий было предсказано на семнадцатый день, сегодня уже шестнадцатый. Рано утром Измайлов отправил небольшой отряд во главе со своим сыном, Василием, дабы встретить орудия, сопроводить обоз и, самое главное, вовремя предупредить его о прибытии обоза в расположение войска. В свете того, что всё, что было написано в письме, сбылось, Артём не сомневался ни минуты, что всё, что могло случиться, случилось бы непременно. В том числе и его собственная казнь и казнь его сына Василия. Как назло, словно в подтверждение оного, начала ныть шея и Артём кутал её в тёплую материю. Измайлов понял, что только его хладнокровие и уверенность в своих силах спасут его и сына от гибели, а его Родину — от горечи зело обидного поражения.

Лишь одна мысль сидела у него в голове — занять Смоленск до подхода войска Владислава и встретить поляков не в чистом поле под чужими стенами, а внутри крепости, укрепив её и зная о времени появления поляков, устроить им встречу.

О том, кто написал это длинное и странное письмо, Измайлов не хотел задумываться. Несомненно было только одно — само провидение, воля Божья, светлый случай дал эту бумагу ему в руки. Ему, а не изменнику, родство с которым теперь лишь терзало его. Зачем Шеин возглавил войска? Для того чтобы проиграть сражения и умереть собачьей смертью на плахе? Сказался бы больным, как князь Пожарский. Нет, взялся, да начал портить — это ли не измена?

Вошли разрядные дьяки, Карпов и Дуров, Измайлов вскочил, проводил их к столу, на котором лежали бумаги: отречение Шеина от воеводства, объяснение своего незавидного командования свалившей его горячкой и просьба отдать командование русской армией воеводам Измайлову и Прозоровскому, да просьба отбыть в родовое имение на лечение и богомолье. Дьяки, осмотрев и подписав бумаги, осторожно справились у Михаила Борисовича о здоровье, на что тот лишь невнятно мычал из-под наложенной на лицо повязки, да горя глазами указывал на Измайлова.

— Токмо не волнуйся излишне, любезный Михаил Борисович, справимся мы с Прозоровским, Бог даст, справимся, — елейным голосом проговорил родичу Измайлов.

— Отпишем на Москву о сём, подтверждение дождёмся, а покуда вам с князем придётся войсками управу чинить, — таков был ответ дьяков.

— Уповаем на милость Божью, чтобы воевода счастливо добрался до богомолья, да излечился успешно.

Лишь спустя некоторое время, проводив, загостившихся до неизбежного обеда дьяков, Измайлов обессилено присел на стульчик. Так, теперь надо увозить Шеина от Смоленска, да поспешать. Мучил Артёма один вопрос — оставлять ли Михаила в живых или порешить к чертям? Позже он оставил этот вопрос на утро следующего дня, судьба Шеина будет зависеть от того, насколько уверенно Артёму удастся заставить его молчать. А сейчас надо спешить на совет в шатре воеводы передового полка князя Прозоровского. Самые важные вопросы дальнейшего ведения смоленской компании будут решаться там.

Измайлов прекрасно понимал, что, отдав негласное командование войсками князю Прозоровскому, он лишь выиграет. Тем более, в триумвирате воевод князь имел непререкаемый авторитет и был неформальным лидером, воевода Белосельский полностью доверял Прозоровскому и не перечил тому ни в чём. Артём решил, что благоразумней будет и ему следовать Белосельскому. Ведь его небольшие успехи в командовании полком в период Смуты, не стояли и рядом с опытом воеводства князя Прозоровского. Местничество — вот что решало, кому быть набольшим, а кому слушать да выполнять приказы. В шатре Прозоровского собралась вся верхушка войска смоленской компании, за исключением явных людей Шеина. Помимо Семёна Прозоровского, Артемия Измайлова и Михаила Белосельского в тайну истинного положения бывшего главного воеводы Шеина был посвящён и князь Несвицкий Даниил Матвеевич, товарищ Семёна Васильевича.

В общих чертах уже был составлен примерный план взятия Смоленска и дальнейшей его обороны. Измайлов прямо выложил то, что осадные пушки должны прибыть вскоре, не иначе как завтра. Сын его, Василий, уже должен встретить обоз и возвращаться с пушками, в числе коих были «Волк», «Пасынок» и «Инрог», стрелявшие ядрами под пуд и более. И что времени у них до осени, когда придёт армия короля Владислава в пятнадцать тысяч воинов.

— Вчера я отправил в Каширу и Москву гонцов, с тем, что ожидается переправа татарских орд Мубарека, в начале лета. Надо будет сдержать их на Оке, дабы они не выжгли московские украйны. Роман Юрьев, воевода каширский должон внять слову моему, я отписал ему, будто бы взятый во языци ляшский воевода поведал мне о сём. А крымчаки и верно что по накупке Владислава пойдут, дабы отвлечь войска от Смоленска.

Трое его товарищей ошеломлённо молчали, лишь князь Несвицкий, кашлянув, задал вопрос:

— Артемий Васильевич, оно конечно, весьма занятно, что ты проведал столь полезные нашему отечеству сведения… Но, чёрт побери, как?! Никаких ляшских воевод в языцах не было. А Гонсевского зарубили без допросу!

— Не буду утаивать от вас, разлюбезные други, мою тайну. Но сперва учиню с вас спрос — клянётесь ли хранить сие в тайне и не выдавать её не врагу ни другу впредь. Токмо четверо нас и будут знать тайну мою?

— Клянусь, Артемий Васильевич, — по очереди произнесли заговорщики.

— Вот, читайте сие внимательно, — Измайлов достал из потайного кармана мягкий кожаный мешочек, свёрнутый в трубочку, расправил его на столе и раскрыл, словно книгу.

Письмо, написанное убористым почерком на трёх листах, негромко читал Несвицкий. Прозоровский сосредоточенно слушал, поглаживая бороду, Белосельский немигающим взором оглядывал товарищей, Измайлов же одними губами повторял крепко заученное уже послание.

Зябкое утро, никак не отогревшее выглянувшим солнцем замёрзшую за ночь землю, резкий пронизывающий ветер, лужицы с замёрзшей корочкой в следах от лошадиных копыт и в накатанных колёсами многочисленных телег колеях. Греющиеся у костров озябшие за ночь стрельцы, немецкие наёмники, обозники и фуражиры, часто хлопающая на ветру ткань шатров. Вот сгрудилась у костра группа стрельцов, отливающие пули, на них косится идущий мимо хмурый мужик-обозник, ведущий под уздцы лошадёнку, натужно тянущую телегу с дровами. Голые деревья, ждущие тепла от пасмурных и щедрых на холодную морось небес, качались на ветру, следуя его причудливым порывам.

Подалече, в туманной дымке, высились казавшиеся неприступными стены и башни Смоленской крепости. Пока город был в польской оккупации, ляхи успели подлатать стены, построить пятиугольную земляную крепость, на месте взорванной ими же Грановитой башни, устроить в крепости пять бастионов, из них три наружи и два — смотрящие внутрь крепости. Полуразрушенные в прошлую осаду башни были разобраны, а материал пошёл на мощение внешних бастионов и доводке разрушенных стен до земляных валов крепости. Кроме того, к прилегающим частям стены были сделаны длинные быки, и самые валы внизу обложены камнем. В целом, Смоленск остался первоклассной крепостью, каким он и был до польской оккупации. Вот только теперь эту крепость предстояло брать уже русским войскам у поляков, в попытке повторить их успех двадцатилетней давности.

Измайлов, выйдя на пару минут из шатра, подышать прохладным воздухом робко прогоняющей зиму весны, долго всматривался в далёкие стены Смоленска. Древний русский город, отобранный зловредными ляхами у Руси, окутанный туманом, казался одурманенным пленником, который не в силах порвать свои путы. Но ничего, русское войско поможет ему в этом, а тотчас же вышедшее из-за рваных, тёмных туч солнце, казалось, подтверждает мысли Артёма. Когда Измайлов, уже собравшись было зайти в шатёр, откидывал тяжёлую ткань при входы, его пронзительным и сильным голосом окликнул всадник, несущийся к шатру воеводы передового полка. Двое стрельцов их охраны Прозоровского еле увернулись от взмыленного оскалившегося жеребца.

— Артемий Васильевич! Отец, прибыли пушки! Прибыли! Уже в войске они.

— Зело приятные вести принёс, сын, — обнял Василия отец.

Из шатра вышли и трое товарищей Измайлова.

— Василько, скачи с воеводой Белосельским до пушек, он ведает, куда какую поставить надобно для успешного боя, — прикрикнул на Измайлова-младшего князь Прозоровский и, улыбаясь в бороду, добавил:

— Обожди с отцом обниматься, успеется ещё. Сначала надо крепость взять, а опосля и обниматься будем.

— Ну что, Семён Васильевич, уж можливо и к ляхам людишек послать?

— Верно, Артемий Васильевич, а ежели они будут упорствовать, то учнём бить из пушек.

Начальник гарнизона Смоленска капитан Соколовский ещё спал после ночи, проведённой на стенах крепости, когда окружавшая город армия московитов совершала непонятные эволюции. Темнота ночи не давала возможности узреть происходящее в стане врагов. Соколовский опасался ночного штурма и, хотя это было не свойственно московитам, по его мнению, от них всего можно было ожидать. До сих пор капитан со страхом ожидал, что ушедшая на днях часть русского войска пошла громить расквартированные неподалёку отряды Гонсевского и Радзивилла. Наличие неподалёку от Смоленска пусть и небольшого, но своего, польского отряда допускало кое-какие возможности для манёвра, а то и для пополнения гарнизона. Тем более, что до недавнего времени армия московитов давала такую возможность, позволяя тревожить свои фланги и небольшие отряды рейдами отважных польских гусар и рейтар.

В дверь забарабанили. Соколовский с трудом разлепил веки, так будить его мог себе позволить только поручик Воеводский, его добрый товарищ.

— Wchodź, Jarosław, — капитан хрипло пригласил поручика войти.

— Dwoje rosjan u ściany twierdzy! — сообщил о русских парламентёрах Ярослав.

Станислава тотчас же словно кольнуло, резко и надрывно, как зубная боль:

«Не иначе, отряд Гонсевского уничтожен, без оного московитам у стен делать нечего».

— Молчат, тебя ждут, — Ярослав пояснил, что парламентёры ждут коменданта польского гарнизона, а с другими разговаривать не будут.

— Пойдём, только без спешки, — Соколовский стал натягивать верхнюю одежду и доспех, совсем не торопясь.

У Сарлового укрепления ждали двое спешившихся уже московитов, Соколовский, хмуро оглядев их, выкрикнул:

— Ну, чего надо? — спрашивая о цели визита.

— Передать тебе, Станислав, письмо да гостинец наш, — один из врагов поднял с холодной земли холщёвый мешок.

У капитана мигом похолодело в животе:

«Гонсевский…»

— Оставляй на земле, да проваливай, коли сказать больше нечего! — Станислав, ослеплённый внезапно нахлынувшим гневом, посоветовал гонцам убираться, покуда он не разрядил в них свой любимый немецкий мушкет.

Когда московиты, наконец, убрались, один из воинов принёс Станиславу мешок и письмо, оставленные ими на земле. С кажущимся внешним безразличием он признал в выкатившихся из мешка отрубленных головах отважных польских воинов:

«Проклятье!»

Прочитав письмо, Соколовский в сердцах скомкал его и выбросил за крепостную стену. Многие заметили дрогнувшую нижнюю губу капитана и побледневшее лицо, да его походку на негнущихся ногах. А вечером заговорили русские осадные пушки.

Орудия ревели и изрыгали ядра по очереди и безостановочно, покуда на землю не опустился сумрак ночи, но и тогда время от времени на крепость падали ядра мортир. Толку от них было никакого, но гарнизон не чувствовал себя в безопасности. К тому же русские под покровом ночи продолжали рыть подкопы под башни, стараясь как можно больше успеть за ночь. Так прошло двое суток — в непрекращающихся обстрелах, подкопах, а дважды полякам удавались удачные ночные вылазки из крепости на роющих подкопы московитов. Так, две бригады русских сапёров были перебиты поляками в одну ночь почти под корень, мало кто из русских успел скрыться или затаиться в темноте. Вдохновлённый этим Соколовский на коротком собрании офицеров решил оставить крепость и прорываться на запад.

— Поскольку отряд Гонсевского был разбит, а навстречу нашему новому королю Владиславу была отправлена армия под командованием Дмитрия Пожарского, мы не сможем сидеть в крепости, ожидая нашей бесславной сдачи. Поэтому, как настоящие рыцари, мы должны проложить себе дорогу из крепости мечом.

Соколовского поддержали, дескать, рыхлые порядки осаждающей Смоленск русской армии вполне позволяют устроить прорыв на коротком участке, используя на нём массированный удар наиболее боеспособной части гарнизона. Немногие наёмники поляков, однако, прорыв не поддержали, предпочтя остаться в крепости и надеясь сдаться на милость московитов. Они-то знали, что русские не откажутся от их услуг, об этом им поведал сбежавший к русским ещё в самом начале осады, немецкий поручик Стивенс.

— Наёмники проведут вылазку под утро у Копытицких ворот. А мы ударим от Круглой башни и будем прорываться к Днепру ниже по течению. Там, говорят, московитов нет, — таков был итог споров по месту исхода гарнизона.

Поляки готовились к последней вылазке — точили сабли, чистили мушкеты. Рейтары доводили до блеска свои кирасы. Вислоусый гусар ласково говорил со своими верным конём, поглаживая его по морде, заглядывая в добрые, блестящие глаза. Поляки прекрасно понимали, что у них был только один мизерный шанс счастливо уйти из Смоленска, а многие из них его в руках не удержат.

— Отец, сегодня ляхи сызнова будут вылазки учинять. Надобно на местах прокопов заместо мужичья добрых стрельцов поставить — поймаем ляхов.

— А чтобы они чего не удумали, нехай немногие людишки копать продолжат, дабы возня ляхам слышна была, — согласился с сыном Измайлов.

Прозоровский на вечернем совете воевод удивлялся, отчего ляхи не сдаются — ведь им была предложена почётная капитуляция, гарнизону Соколовского было преложено уйти из города, сохраняя оружие и знамёна, оставив только невеликое число артиллерии и весь порох, также не отличающийся великими запасами. Начальник смоленского гарнизона явно был обескуражен уничтожением ближнего польского отряда и известием об армии Пожарского, стоящей в Дорогобуже в ожидании Владислава.

«А не захочет ли он предупредить короля?» — подумал князь.

— А не отправит ли Соколовский гонцов к королю? — высказал свою догадку Прозоровский.

— Он должен будет отправить их, дабы дать королю весть о будто бы вставшей неподалёку армии Пожарского, — заметил, покачивая головой, Белосельский.

— Правильно. Но дело в том, что возможно, и будет вскорости армия Пожарского, — заметил Измайлов.

— Артемий Васильевич, думаешь, дадут ему армию? Он же отказался идти с Шеиным.

— Потому и дадут, — буркнул Измайлов.

— Буде об этом. Завтра пушки должны пробить брешь у Копытицких ворот. Посему нужно усилить полки, там стоящие, — перевёл разговор со скользкой темы Прозоровский.

— Будешь там, Семён Васильевич, как самый опытный средь нас. Несвицкий у днепровских ворот стоит. Михаил, ты восточную сторону держишь. Стало быть, мы с Василием стоим на западе, у Круглой башни, там безопасно, — усмехнулся Измайлов.

— Замордуем ляхов, стены пробьём — они в полон и пойдут, куды им деваться — говорил, убеждая сам себя, Василий.

Отец и сын, в сопровождении пятёрки стремянных стрельцов неспешно, во мраке ночи, двигались среди расположившейся армии к земляному бастиону поляков, у северного фаса которого и должны были занять свои места Измайловы. Артём отправил Василия со стрельцами объехать порядки войска, а сам ушёл в только поставленный на новом месте шатёр, предвкушая завтрашний день и надеясь на скорую сдачу поляками города. По сути, у них не оставалось ни малейшего шанса.

«Сдадут град, вот только стену пробьём, да под башни заряды подложим» — маханув на ночь кубок венгерского вина, Артём присел на низенький стульчик и начал стягивать сапоги. Уже засыпая, Измайлов услыхал, как вернулся с объезда сын и перевернулся на другой бок, дабы не показывать Василию, что он ещё не спит.

Уже светало, когда до звона холодный воздух утра раскололи частые мушкетные выстрелы. Били за королевским бастионом, на южном его фасе, там, где стоял князь Прозоровский. Измайловы мигом вскочили из-под покрывал и, спешно надевая доспехи, выскочили из шатра. На улице уже бегали осоловевшие стрельцы, готовя пищали и мушкеты к стрельбе. Успокаивали лошадей мужики-обозники.

— У Прозоровского вылазка ляхов, никак! — воскликнул Василий.

— Подымай своих людишек, Василий, смотри за проездной башней у нас, — Артём отправил сына к передовой линии войск, расположившихся у стен крепости в деревянных и земляных укрытиях.

Через несколько минут, стало ясно, что и из Круглой башни попёрли плотной массой поляки. Причём это была не вылазка, а настоящий исход. То, чего никак не ожидал Артём. Слаженный вал гусар, рейтар и немногих казаков легко прошёл первую линию обороны русских, легко разметав пытавшихся встать у них на пути московитов. В тоже время, теряя с каждым пройденным метром своих — русские стреляли довольно метко, то и дело из колонны поляков вываливались подстреленные всадники и падали, тяжко спотыкаясь, раненые кони. Крик, вой раненых, дикое ржание и раскат частых выстрелов, всё смешалось в этот рассветный час. Поляков было не более пяти сотен, но это были наиболее сильные воины гарнизона, те, кто способен был на прорыв. Поначалу заметавшемуся у шатра Артёму показалось, что поляки уйдут, избежав плена или пули.

Но нет, чёткие действия стрельцов и наёмников, уже в лагере Измайлова уполовинили количество всадников. Некоторые русские воины уже ловили потерявших всадников коней, наёмники, прикалывая раненых, потрошили их карманы. Измайлов ринулся к своей лошади, оставленной ночью у телег с пороховым зельем для мушкетов. Там суетились бледные обозники и немногие охранявшие телеги стрельцы. Артём ринулся к своей Яшме и уже схватившись за луку, сунул было ногу в стремя, как вдруг с ужасом услышал сзади себя конские всхрапы и предостерегающие вопли обозников. Измайлов, судорожно обернувшись, и не успев ничего увидеть, упал с рассеченным лицом, обагряя кровью мёрзлую землю.

Польский рейтар, ища иную лёгкую добычу, погнался было за заполошно кричавшим мужиком-обозником в драном зипуне. Но не успев даже ускорить коня, поляк неожиданно получил удар дрыном по затылку от вскочившего на край телеги другого обозника. Тут же выскочивший из-за телеги напротив уже где-то раненый молодой стрелец уколол рейтара пикой в бок, свалив того с коня, а довершил дело обозник в зипуне, всадив в горло поляка засапожный нож. Рейтар дико захрипел и забулькал горячей кровью, а мужик уже срывал с его шеи серебряную цепочку с распятием.

Спустя некоторое время, поляки были остановлены и большей частью уничтожены, немногие оставшиеся в живых были оставлены в полон, но малая часть ляхов счастливо избегла участи своих сотоварищей. Группа всадников вырвалась на покрытые рыхлым, почти чёрным снегом, поля и уходила от русских, бросившихся за ними. Несмотря на долгую погоню и дальнейшее рысканье конных разъездов московитов по окрестностям, полутора десяткам поляков, в том числе и капитану Соколовскому, удалось таки улизнуть, пройдя сквозь русские порядки и через вскрывшийся Днепр.

Русская армия занимала Смоленск, не спеша и чинно. Так же уверенно и без лишней суеты чинились стены и башни, пострадавшие ещё в прошлую осаду и до сих пор несшие на себе следы польской агрессии. Древний русский город возвратился в состав православной державы, но многие иные города Руси продолжали томиться во вражеской оккупации, под гнётом и в тисках иной веры, иной культуры и иного мироощущения. Киев, Полоцк, Чернигов, Юрьев, Корела, Ладога, Галич — отнятые алчными соседями, готовыми хапнуть ещё больше, да залезть ещё дальше!

«Но ничего! Бог даст — всё вернём, иначе и быть не может» — думал воевода Прозоровский, глядя на жиденькую колонну польских воинов.

Обойдя стену, воевода нашёл её решительно обветшавшей и в тот же день, помимо отправленного в столицу гонца о счастливом взятии города, был отправлен и второй — с подробным описанием состояния стены и примерной описью необходимого материала для её починки — кирпича, извести, железа, дубовых свай и прочего. Князь Семён Васильевич в письме к царю красочно описал победу, да заслуги погибшего воеводы Измайлова в оной. Также просил царя не забыть в службишке сына Измайлова, честно сражавшегося в первых рядах при попытке прорыва поляков из города и получившего тяжёлое ранение. Воевода писал о том, что Смоленск будет укрепляться, так как пленные ляхи, дескать, говорили о том, что новый польский король готовит войско для похода на Русь к осени.

Отправив раненого Измайлова-младшего вместе с телом его отца в родовое имение, Прозоровский не забыл извлечь из тайного кармана письмо, которое, по сути, дало толчок к решительным действиям покойного товарища и к конечному успеху компании. Сейчас небольшие отряды русской армии занимали оставленные поляками городки в округе. Поляки откатывались к Витебску и Орше, надеясь позже вернуть всё потерянное. Русские гарнизоны стояли в Мстиславе, Невеле и Велиже, Прозоровскому в Смоленске теперь оставалось ожидать царского гонца с вероятным приказом идти на Полоцк.

Смоленск, древний русский город, через который не только самый удобный путь с запада на восток, в нынешний центр Руси, но и с востока на запад к польским и литовским пределам. Ключик, который запирает замок для того, что потерял этот город. Без обладания которым дальнейшее движение вглубь вражеской территории опасно, это понимали все завоеватели, именно поэтому на долю Смоленска выпало столь много штурмов и осад, город из торгового постепенно превращался в чисто военный. Польше он был нужен для контроля над Московским царством и для дальнейшей эскалации набегов на московские веси. Страна, где каждый второй — это воинственный, самостоятельный и спесивый шляхтич, просто вынуждена много воевать, так как иного способа прокормиться у шляхты не было. Не было своей Америки, куда бы можно было направить избыток пассионарного населения. Поэтому страдали соседи. Москве же сей град был жизненно необходим для защиты своих границ, Смоленск дамокловым мечом нависал над Москвой, грозя самому её существованию.

— Сколько ляшских семейств на сегодня имеется? — Прозоровский сидел за столом, просматривая бумаги поляков, оставленные в городе, да выслушивая доклады полковых воевод о потерях и трофеях, состоянии города и его жителей.

— Двадцать четыре семейства, князь! — ответил Гордон, драгунский полковник, проводивший, вместе с рейтарскими и солдатскими полками осмотр города.

Прозоровский кивнул:

— Добро, на соборной площади пускай будут. Во сибирские украйны определим ляхов в поселение, неча им в Смоленске обретаться.

Держа в голове письмо, князь помнил единственную просьбу писавшего. А именно — прислать в поморский край польские семейства, кои будут захвачены в полон во взятом городе. Князь собирался выполнить эту просьбу. Часть письма, касающаяся набегов крымчаков, уже наполовину была исполнена — в прошлом году татарам удалось вторгнуться в южные пределы Руси, да вдоволь пограбить Мценский, Орловский, Елецкий и прочие уезды. В этом году в письме говорилось о следующем набеге Мубарека на приокские уезды, в чём винились ляхи — подкупившие татар на вторжения. Об этом Прозоровский уже повторно, после письма погибшего Измайлова, писал царю, основываясь, якобы, на сведениях, полученных от поручика Воеводского, захваченного в крепости, да позже случайно напоровшегося на пику. В послании царю князь особенно напирал на скорейшее строительство Белгородской черты — системы фортификационных сооружений, которые заслоняли бы южные пределы Руси и направляли вектор татарских атак на польско-литовское государство. Ведь после десятка лет великой Смуты засечная черта была почти полностью уничтожена и многие города, такие как Серпейск, Лебедянь, Ряжск и Карачев, подверглись атакам и разрушениям. А набеги татар почти полностью совпадали с годами противостояния московитов с поляками.

Находясь в освобождённом от поляков городе, Прозоровский не наблюдал, к его великой досаде, и доли того ликованья, что было у иных русских городов, освобождённых от ляхов в Смуту. Даже в невеликом городе Дорогобуже и то народная радость была видна невооружённым взглядом, а тут — ну сменилась власть и сменилась. Апатия горожан не нравилась воеводе, жители сёл проходящее мимо русское войско встречали куда восторженней, коли не озорничали наёмники и казаки и не вытаптывались крестьянские поля и посевы.

«А коли ударили бы смоляне польскому гарнизону в спину, то-то веселье было бы!» — задумался Семён Васильевич.

Гонца с ответом из Москвы ждать надо было около дюжины дней, не менее. Не в силах терпеть это время, Прозоровский, оставив в Смоленске всех больных, раненых и гарнизон в семь тысяч воинов, устремился вниз по Днепру к Орше. Первые разъезды русского войска, прибывшие под стены города через пять дней, навели немалого шороху в польском гарнизоне. Не дожидаясь подхода самого войска московитов, поляки спешно бежали из города, даже оставив все четыре орудия, находившиеся в оршанском замке. Навстречу Прозоровскому из Орши вышел крестный ход, собравший горожан, тут, в отличие от Смоленска, ему были действительно рады. Оршанцы жаловались на притеснения, чинившиеся ляхами люду православному, воеводу засыпали и частными обидами, полученными местными купцами и ремесленниками от спесивых шляхтичей. В Орше был оставлен полутора тысячный гарнизон под началом князя Несвицкого. А Прозоровский увёл в Смоленск ещё четыре детных семейства ляхов.

По прибытию в Смоленск, воеводе вручили царский указ, дожидающийся его уже второй день. Царь приказывал немедля идти под Полоцк, всеми возможными способами удержав Смоленск, да елико возможно, разные малые городки привесть под Русскую державу. При подходе к Витебску Прозоровский отправил к городу разведчиков, дабы узнать состояние замков города, да велик ли гарнизон. Ему было известно о нелучшем состоянии стен Витебска, но на всякий случай, хотел проверить сие.

— Княже воевода, город Витебск почат делать земляной, да не доделан. А стоит на горе, а не строен, взять его мочно пятью сотнями человек. Да дворов мещанских, бают, с две тысячи, стоят не стройно, врозни, да живут люди не боевые, войны не знают, — доложили вернувшиеся разведчики.

— С наскоку град возмём! — уверенно воскликнул воевода.

Так и получилось — полуразрушенные Верхний и Нижний замки не смогли сдержать и лёгкого напора русского войска, а Узгорский замок, двое суток оборонявшись, сдался на третий день осады, выхлопотав себе право свободного прохода без артиллерии и запасов пороха. В Польшу ушло сто сорок четыре шляхтича, а горожане присягнули на верность царю московскому, изгнав из города латинскую ересь — училище кальвинистов. В начале мая, при стоящей на дворе тёплой и сухой погоде, был осаждён ещё один город древней Руси — Полоцк.

В указе царя Прозоровскому было надлежащим образом указано продержаться у Полоцка до начала лета, войско воевод Репнина и Плещеева, шедшее ему в помощь, уже было в пути.

Осада Полоцка длилась уже третью неделю. Силы войска Прозоровского и Белосельского насчитывали немногим менее двадцати тысяч воинов, большей частью конницы, немалую долю армии составляли полки нового строя — солдатские, рейтарские и драгунские. Стрелецкие полки уже с трудом противостояли обученным на европейский манер мушкетёрам Польши, несмотря на закупленные в Голландии и Англии новейшие ружья и мушкеты. Присоединившееся к Прозоровскому войско Лукомского и Мякинина, пришедшее из Великих Лук, в предрассветном штурме выжгло посады города и обложило полоцкий замок, где укрылся польский гарнизон. Со дня на день ждали Репнина и его пятнадцатитысячное войско. Московские солдаты выжгли полоцкий острог, полностью его разорив. Держался только замок с немногими его защитниками, который был крепко обложен, безо всякой возможности к спасению. Недалеко от города стояло небольшое, до шести тысяч воинов, как доносили разведчики, польское войско. Но к Полоцку оно не приближалось, завидя же большой дым, исходящий из города, польское войско вскорости снялось и ушло на запад. Несмотря на державшийся замок, Прозоровский приказал немедля восстанавливать и укреплять стены и башни города силами полочан и части войска, ожидая того, что на выручку осаждённому гарнизону придёт большее войско.

Южнее по фронту также разворачивались боевые действия, поляки сначала небольшими авангардными отрядами пытались проникнуть в пределы Московии, но часто крайне неудачно — так, например, двухсотенный отряд пана Корсака был настигнут казаками и стрельцами на реке Орлее, неподалёку от Себежа и полностью уничтожен. Поляки также пытались взять приграничные русские города, осадив Путивль, Новгород-Северский и Стародуб, но городов взять не смогли, да ещё и немало претерпев от отважных вылазок русских гарнизонов, кои немало ляхов побили и взяли в полон. Лучше дела пошли было у пятитысячного войска запорожцев под началом полковника Острянина, казаки захватили и разорили городок Валуйки, а затем подступили к Белгороду. Им удалось выжечь острог города, но сам город держался, а при попытке его штурма казаки понесли немалые потери, около четырёх сотен человек. Черкасам пришлось отступить. Но белгородцы, воодушевлённые своим успехом, провели внезапную атаку на запорожцев небольшим отрядом под командованием стрелецкого головы Василя Хитрого, защищавшего Разуменские ворота. Они не только разрушили установленные под стенами города туры, щиты, приметы и лестницы, но и побили до восьми десятков запорожцев.

Просидев в Полоцке до середины августа, пока не сдался гарнизон замка, Прозоровский, получил от царя указ держать все русские армии, участвующие в войне, под своим началом и, оставив в Полоцке своего сына Ивана и отряды боярина Лукомского, ушёл к Смоленску.

Как и ожидалось, армия нового польского короля, составлявшая около двадцати тысяч человек, уже обложила многострадальный русский город. Король Владислав находился в войске, это рассказали все пойманные у Смоленска во языци ляхи.

«Что же, надо так обложить эту лису, чтобы она никак не смогла от нас сбежати» — радовался Прозоровский.

Радоваться было от чего — сильный гарнизон Смоленска, да вкупе с его армией, это большая сила. Опять поскакали в Москву гонцы, извещая царя о сложившейся у стен Смоленска ситуации. Прозоровский писал, что при приближении русской армии «неприятель смотрел на это и ни разу не выстрелил и не двинулся из своих острожков». Пассивность Владислава дорого ему обошлась — в тот же день Прозоровский атаковал его фланг у Покровской горы и хоть атака русских провалилась, поляки поняли, что им не суметь отбить в будущем такие же атаки московитов. А войск у князя было почти в полтора раза больше, да и артиллерии на стенах и укреплениях Смоленска было в достатке, как и порохового зелья. Войска Прозоровского строили земляные и деревянные укрепления, налажено было артиллерийское взаимодействие с гарнизоном. Войска со стен неустанно поливали врага свинцом, сея в его порядках разорение и смятение. Все вылазки ляхов неизменно заканчивались провалом, попытки улизнуть из окружения разбивались о стену русских войск, а все попытки просочиться к королю отрядов с припасами извне умело пресекались конными отрядами московитов. Спустя полмесяца в польской армии начался голод, сначала ели многочисленных лошадей и тут разгорались настоящие сражения — далеко не каждый шляхтич отдаст своего боевого друга и верного товарища на съедение. За иных коней погибало немало народу в кровавых стычках. А через месяц Владислав заговорил о мире и свободном проходе его войска в Польшу. Присланные царём бояре вели переговоры с осаждённым монархом, в результате которых Владислав отказался от прав на русский престол и соглашался тайно выплатить тридцать тысяч рублей золотом, а также заключить мир между державами сроком на двадцать лет. Переговоры, проходившие в Речице, закрепляли за Московией её завоевания в Литве: помимо Смоленска, к московитам отходил Полоцк за северо-западе, Витебск, Орша, а также Мстислав на южном фасе действий русских войск.

Так и закончилась знаменитая Смоленская война, покрывшая великой славой воеводу князя Семёна Васильевича Прозоровского и его товарищей, некоторых, к сожаленью, посмертно. Было ясно, однако, что Польша вряд ли согласится с таким положением дел, страны готовились к новой войне. Каждая из сторон пыталась заручиться поддержкой своих соседей — Швеции и Крымского ханства.