Шах и мат

Глава II. Марта Танси

– Кстати, Лонгклюз, – начал Ричард (приятели вступили на плиточный пол коридора, который вел к бильярдной), – вы ведь любите живопись. Есть тут один холст – говорят, кисти самого Ван Дейка; висит у экономки в комнатке. Надо бы его почистить, в раму вставить да вернуть на исконное место. Не взглянете ли?

– О да, с превеликим удовольствием.

Они как раз поравнялись с нужной дверью; Ричард Арден постучал.

– Войдите, – послышался дрожащий старческий голос.

Ричард распахнул дверь.

Комната утопала в мутно-розовых сумерках. Со стены прямо на Логнклюза и Ричарда смотрел бледный сэр Томас Арден, во время великой Гражданской войны[7] сражавшийся за короля. Взгляд его был тверд, но исполнен меланхолии; солнечные лучи скользили по длинным волосам сэра Томаса и по его доспехам. Вечерний свет вел игру столь деликатно, а мастер с таким искусством прописал рефлексы, что казалось, сэр Томас сию минуту отделится от темного фона и шагнет за пределы своей тусклой рамы, приветствуя гостей. Экономка, миссис Танси, сидела в комнате одна; она поднялась навстречу молодому хозяину.

Мистер Лонгклюз, завороженный изумительным старинным полотном, застыл на пороге; с его уст сорвалось:

– Святые небеса! Да ведь это шедевр! Поразительно, что о столь великолепной работе известно столь малому числу людей.

Сказавши так, мистер Лонгклюз продолжал взирать на картину, оставаясь в дверном проеме.

Услыхав его возглас, старенькая экономка вздрогнула и обернулась к двери; судя по выражению ее лица, она не сомневалась, что сейчас явится призрак. Дрожь была в ее голосе, когда она ахнула: «Боже! Что это?»; дрожала и рука, простертая к мистеру Лонгклюзу. Вся кровь отлила от ее щек, лицо исказилось, глаза остекленели от ужаса.

Мистер Лонгклюз шагнул в комнату. Миссис Танси вся словно скукожилась, и еще напряженнее стал ее взгляд. Сам же мистер Лонгклюз тотчас отпрянул, как случается с тем, кто у ног своих внезапно видит змею. Несколько мгновений эти двое таращились друг на друга с необъяснимой, но явной неприязнью.

Правда, мистер Лонгклюз овладел собой уже буквально через пару секунд. Ричард Арден, который с самого начала смотрел только на портрет, отвлекся, чтобы заговорить со своим приятелем, и успел заметить на его физиономии не более чем тень потрясения. Тень растаяла – однако он ее видел, как видел и перекошенное лицо экономки. Сцена вызвала мгновенный шок. Ничего не понимая, Ричард переводил взгляд с Лонгклюза на миссис Танси – и это недоумение живо заставило первого взять себя в руки. Хлопнув Ричарда по плечу, мистер Лонгклюз с усмешкою выдал:

– В целом свете не найти такого невротика, как я!

– Вам не кажется, что здесь слишком душно? – спросил Ричард, держа в уме странные взгляды, которыми только что обменялись его приятель и старушка-экономка. – Миссис Танси топит камин в любое время года – не правда ли, Марта?

Марта не ответила; она, похоже, и не слыхала Ричардовых слов. Прижав к сердцу иссохшую руку, она попятилась к дивану, села и стала лепетать: «Господь Вседержитель, озари нам тьму, на Тебя уповаем!» В целом Марта Танси имела такой вид, будто сейчас лишится чувств.

– Самый настоящий Ван Дейк, – заключил мистер Лонгклюз (он уже некоторое время внимательно смотрел на картину). – Это полотно можно отнести к лучшим портретам великого мастера. Лично мне не встречались вандейковские работы, по силе воздействия сравнимые с вашей картиной. Напрасно вы держите ее здесь; напрасно не реставрировали.

Мистер Лонгклюз шагнул к картине и осторожно взялся за нижний угол рамы, отделив ее от стены.

– Вы правы, нужна новая рама. Только предупреждаю: портрет не вынесет тряски. Холст подгнил во многих местах, краска вот-вот начнет отваливаться целыми хлопьями – взгляните сами, вот с этого ракурса. Весьма, весьма прискорбно, что вы оставили картину в таком небрежении.

– Да, верно, – согласился Ричард; сам он смотрел на миссис Танси. – По-моему, Марте нездоровится. Я оставлю вас на минуту, Лонгклюз. – И Ричард торопливо подошел к дивану. – Что с тобой, Марта? Ты больна? – ласково спросил он.

– Да, сэр, мне худо. Вы уж простите, что я сижу – ноги меня не держат, сэр. Неловко вот только перед джентльменом.

– Сиди, не вставай. Да что с тобой такое?

– Жуть взяла; так всю и трясет, так и колотит, – пролепетала старушка.

– Вы только посмотрите, до чего искусно выписана кисть руки, – тоном знатока говорил между тем мистер Лонгклюз. – А эти рефлексы! Такое световое решение под силу только мастеру. Портрет восхитителен. Невозможно наблюдать его в столь неподобающем состоянии и в столь жалком месте и не чувствовать гнева! Будь я владельцем этого полотна, неустанно показывал бы его всем своим гостям. Я повесил бы портрет на самом виду, чтобы каждый, кто вступает в мой дом, мог любоваться им. Ни одна трещинка, ни одно пятнышко на этом холсте не ускользнуло бы от моего внимания – с такой бдительностью я мог бы отмечать разве что симптомы смертельной болезни своего сына или вести счет благосклонным взглядам повелительницы моего сердца. Посмотрите сами, Арден! Да где же он? О!

– Тысяча извинений, Лонгклюз! Моя милая старушка Марта нездорова и, кажется, сейчас потеряет сознание, – отозвался Ричард.

– Вот как! Надеюсь, ей уже легче, – произнес Лонгклюз, с озабоченным видом подходя к дивану. – Могу я быть чем-нибудь полезен? Не позвонить ли, чтобы сюда пришли и оказали помощь?

– Меня отпустило, сэр, благодарствую; совсем, совсем отпустило, – сказала миссис Танси. – Это пустяки, сэр, только вот… – Снова ее проницательный взгляд устремился на мистера Лонгклюза, который, впрочем, уже ничуть не был смущен и не выражал лицом ничего, кроме участия, отмеренного согласно обстоятельствам. – Просто слабость напала… да страшно сделалось… сама не пойму, с чего бы, – заключила миссис Танси.

– Может, дать ей вина? Как думаете, Арден? – предложил мистер Лонгклюз.

– Спасибо, сэр, не надо вина, не пью я его. Озари нам тьму, на Тебя уповаем! Помилуй, Господи, нас, грешных! Я каплями лечусь, сэр, нашатырем да валерьянкой; в воду надобно накапать того и другого, сэр, от беспокойства оно очень пользительно. Право, и не припомню, когда со мной такое в последний раз приключалось.

– Ты уже не такая бледная, Марта, – ободрил Ричард.

– Я совсем оправилась, сэр, – вздохнула миссис Танси.

Она приняла свои капли и действительно выглядела неплохо.

– Давай-ка я пришлю к тебе кого-нибудь из горничных, а? Мне надо ехать, а с тобой пусть живая душа побудет, – заговорил Ричард. – Смотри, Марта, не расхворайся; знаешь, как мне тяжко видеть тебя больной. Ты же моя дорогая старушка – помни об этом. Ты обязана выздороветь; хочешь, пошлем в город за доктором?

Ричард, говоря с миссис Танси, не выпускал из рук ее сухонькой ладони, поскольку душа у него, вне всякого сомнения, была добрая. Отправив к старушке одну из горничных, Ричард и Лонгклюз прошли в бильярдную, велели зажечь лампы и теперь наслаждались сигарами. Полагаю, каждый из них прокручивал в уме инцидент с экономкой; во всяком случае, молчание явно затягивалось.

– Бедная старенькая Танси! Наверное, она все-таки нездорова, – наконец выдал Ричард Арден.

– Ясно как день! – подтвердил Лонгклюз. – Значит, ее имя Танси? Она меня изрядно напугала. Я, было, решил, что мы с вами нарвались на сумасшедшую; о, этот ее дикий взгляд! А раньше с ней случались припадки?

– Никогда. Она, правда, ворчит и квохчет, но в целом еще крепкая. Сказала мне, что испугалась.

– Потому что мы ворвались к ней так внезапно?

– Никакой внезапности не было – я постучался.

– Ах да, верно. Я, видите ли, Арден, сам не свой от потрясения. Я ведь подумал, что имею дело с умалишенной и что она, чего доброго, ножом меня пронзит, – сказал мистер Лонгклюз, усмехнувшись и поежившись.

Арден рассмеялся; сигара его потухла, и ему пришлось заново ее раскуривать, что потребовало усилий. Убедило ли его объяснение? Нашел ли он, что слова Лонгклюза соответствуют выражению его физиономии – тому выражению, которое мелькнуло перед Арденом лишь на долю секунды, но запечатлелось в его памяти? Очень скоро мистер Лонгклюз спросил, нельзя ли подать ему бренди с водой; это мигом исполнили. В первом стакане было много бренди и совсем, совсем мало воды; но уже второй стакан был и выпит отнюдь не залпом, и две жидкости в нем находились в более-менее равных пропорциях. Мертвенно-бледные щеки мистера Лонгклюза чуточку оживил румянец.

К этому моменту Ричард Арден успел погрузиться в думы о собственных долгах и фатальном невезении.

– Не пойму, по каким таким законам мир крутится. В чем тут штука – в искусстве заводить знакомства? Или просто удача нужна?

Мистер Лонгклюз презрительно усмехнулся.

– Кое-кому, – заговорил он, – даны безграничная вера в себя, несгибаемая воля, а также ловкость и гибкость, благодаря коим владельцы сих даров справляются с любыми ситуациями. Эти люди – сущие гиганты от первого до последнего шага в своих деяниях; ну разве что неизменный успех вскружит им голову, как случилось с Наполеоном. Еще лежа в колыбели, они удушают змей[8]; лишившись зрения и будучи в преклонных годах, подобно Дандоло[9], рушат дворцы, сжигают флотилии и штурмом берут города. Но стоит только таким победителям возгордиться, как их постигает пресловутое Ватерлоо. Что до меня, в известном смысле я удачлив – у меня имеются деньги. Будь я подобен тому же Дандоло, я при старании через десять лет мог бы удесятерить свой капиталец. Я не стыжусь признаться, что разбогател благодаря случаю. Если вы не чистоплюй и обладаете двумя качествами – из ряда вон выходящей хитростью и неслыханной дерзостью, – ничто вас не остановит. Говорю вам, я – обычнейший человек; но я знаю, в чем сила. Жизнь – борьба, и победит в ней прирожденный генерал.

– Генеральскими способностями я, кажется, не обладаю; и притом я невезучий, – констатировал Арден. – Мне только и остается, что плыть по течению, минимально себя утруждая – ведь усилия с моей стороны все равно будут тщетны. Счастье – оно не каждому человеку дается.

– Счастье вообще не для людей, – возразил мистер Лонгклюз.

Ненадолго повисла пауза.

– А теперь вообразите, Арден, человека, который добыл денег больше, чем ему когда-либо мечталось, и вдруг обнаружил, что деньги – отнюдь не предел его упований, что он на самом деле жаждет награды совершенно определенной и во много раз более ценной. Он понимает, наконец, что без этого приза не будет счастлив ни часу, и, однако же, ни жажда, ни усилия не приближают его к заветной цели – цель остается далека, как звезда. – Лонгклюз указал на небесное тело, которое сияло с небосвода. – Счастлив ли такой человек? Куда бы он ни шел, при нем – его измученное сердце; он всюду носит с собой ревность и отчаяние; его томление подобно тоске по райским кущам изгнанного из оных. Так вот – это мой случай, Арден.

Ричард засмеялся, раскуривая вторую сигару.

– Что ж, если это ваш случай, стало быть, вы не из тех гигантов, которых мне тут живописали. Но ведь и женщины вовсе не столь жестокосердны, как вам представляется. Да, они горды, они суетны, они капризны; но открытое поклонение, заодно с упорством и страдальческой миной, сначала умасливает женское тщеславие, а затем и саму женщину. Ей, видите ли, ужас как трудно выпустить из коготков своего обожателя; она может лишь сменять одного на другого. Ну и почему вы отчаялись? Вы джентльмен, вы умны и любезны, вы все еще считаетесь молодым человеком, и ваша жена будет богата. Женщины это любят – все до единой. Дело не в алчности, а в гордыне. Не знаю, о какой молодой леди вы говорили, но и не вижу причин для отказа такому соискателю, как вы.

– Жаль, что я не могу открыться вам, Арден; однажды вы узнаете больше.

– Вот что, Лонгклюз… есть один нюанс. Вы ведь не обидитесь на правду? Сами вы были откровенны со мной, не так ли?

– Говорите, умоляю вас. Вы меня очень обяжете. Я столько времени провел за границей, что не помню многих тонкостей английского этикета и умонастроений моих сограждан. Может быть, мне пойдет на пользу членство в клубе?

– Пожалуй – особенно пока вы не завели дополнительные знакомства. Но с клубом время терпит. Я вам про другое толкую. Вы, Лонгклюз, водитесь с разным мутным народцем – с евреями, в частности; а ведь этим субъектам никогда не подняться даже до вашего статуса. Вас не должны видеть в сомнительной компании – возьмите это себе за правило. Только порядочные люди, Лонгклюз; только порядочные! Разумеется, человеку действительно влиятельному можно из-за окружения не волноваться – при условии, что он держит всякий сброд на расстоянии вытянутой руки. Но ваша юность, Лонгклюз, как вы сами говорите, прошла за границей; здесь, в Англии, вы еще не создали себе положение, и поэтому вам следует быть очень разборчивым, поймите это! О человеке судят по его приятелям; правильные знакомства очень важны.

– Тысяча благодарностей за каждый пустяк, который коробит вас, Арден, – произнес Лонгклюз с добродушной улыбкой.

– Вам только кажется, что это пустяки; для женщин они имеют огромный вес, – возразил Арден и воскликнул, взглянув на часы: – Боже! Мы опаздываем. Ваша двуколка у крыльца – вы ведь меня прихватите?