Рустам и Исфандиар
Перевод В. Державина
Восхваление Исфандиаром своего рода
Умолк Рустам. Исфандиар поднялся
И, как апрель прекрасный, рассмеялся.
От тех речей Рустамовых огнем
Он запылал. Вскипело сердце в нем.
Сказал: «О битвах и трудах Рустама
Внимал я жалобам в словах Рустама,
Теперь послушай о моих делах,
Как я надменных растоптал во прах.
Все помнят, как во имя веры правой[47]
Меч на Арджаспа поднял я со славой.
Я тонущего в сквернах ниспроверг,
Владычество неверных ниспроверг.
Я сын царя природного Гуштаспа,
И внук я благородного Лухраспа.
Авранди-шах — Лухраспа был отец,
Прославлен в мире был его венец.
Авранди-шах рожден был Кей-Пашином,
А Кей-Пашин был Кей-Кубада сыном,
Чей выше звезд стоял великий трон,
Кто был так щедро небом одарен.
И так до Фаридуна мы дойдем,—
Он древа Кеев древним был стволом.
Мой дед по матери, кейсар великий —
Румийских стран и западных владыка.
Тот царь кейсар от Салма род ведет,—
Могучий это, справедливый род.
А Салм был Фаридуна ветвь и плод,
А Фаридун — Ирана был оплот.
Ты у царей — отцов моих счастливых,
Вождей великих и благочестивых —
Был верным уважаемым слугой,—
Тем не хочу гордиться пред тобой!
Царями трон тебе дарован твой,
Хоть ты царям и зло творил порой.
Вниманье моему яви рассказу,
А ложь скажу — прерви рассказ мой сразу!
С тех пор как дед возвел отца на трон,
Я был бронею браней облачен:
Я воевал с врагами правой веры,
Побил неверных без числа и меры.
Когда ж меня Гуразм оклеветал[48]
И в Гумбадане узником я стал,
Вернулись орды из туранских далей,
Несчастного Лухраспа растерзали.
Тогда Гуштасп — смятеньем обуян —
Послал Джамаспа в крепость Гумбадап.
Когда Джамасп меня в цепях увидел,
Не слезы — кровь в моих глазах увидел,—
С собой привел он в башню кузнецов,
Чтоб отпереть замки моих оков.
Страх овладел послом и кузнецами,
Когда я встал и загремел цепями.
Сломал ошейник, на глазах толпы
Порвал оковы, повалил столпы.
На скакуна вскочил я вороного
И поскакал царю на помощь снова.
И от меня бежал, покинув стан,
Арджасп, туранский лев и пахлаван.
Облекшись панцирем железнобронным,
Погнался я за тигром разъяренным.
Мир не забудет подвигов моих;
Я дивов истребил и львов степных.
Взял Руиндиж и на стенах крутых
Настиг врагов и уничтожил их.
Чьи столь великий труд свершали руки?
А что там вынес я! Такие муки
Не испытал онагр, голодным львом
В пустыне раздираемый живьем!
Акула стольких мук не выносила
В тот час, как крюк смертельный проглотила!
Был медностенный замок на скале,
Тонувший в облаках, в небесной мгле.
Шли Фаридун и Тур туда с войсками.
Но неприступен был за облаками
Оплот язычников на кручах скал.
А я пришел — их ужас обуял!
Я взял тот грозный замок на вершине,
Разбил кумиры в капище твердыни.
На жертвенниках мной огонь зажжен,
Что был Зардуштом с неба принесен.
Нигде теперь врагов Ирана нет!
Ни войск, ни шаха у Турана нет!
Вернулся я, прославленный в боях,
В Иран, где правит величавый шах.
Но, вижу, затянулись речи наши.
Вина ты жаждешь — так подымем чаши!»
Умолк Рустам. Исфандиар поднялся
И, как апрель прекрасный, рассмеялся.
От тех речей Рустамовых огнем
Он запылал. Вскипело сердце в нем.
Сказал: «О битвах и трудах Рустама
Внимал я жалобам в словах Рустама,
Теперь послушай о моих делах,
Как я надменных растоптал во прах.
Все помнят, как во имя веры правой[47]
Меч на Арджаспа поднял я со славой.
Я тонущего в сквернах ниспроверг,
Владычество неверных ниспроверг.
Я сын царя природного Гуштаспа,
И внук я благородного Лухраспа.
Авранди-шах — Лухраспа был отец,
Прославлен в мире был его венец.
Авранди-шах рожден был Кей-Пашином,
А Кей-Пашин был Кей-Кубада сыном,
Чей выше звезд стоял великий трон,
Кто был так щедро небом одарен.
И так до Фаридуна мы дойдем,—
Он древа Кеев древним был стволом.
Мой дед по матери, кейсар великий —
Румийских стран и западных владыка.
Тот царь кейсар от Салма род ведет,—
Могучий это, справедливый род.
А Салм был Фаридуна ветвь и плод,
А Фаридун — Ирана был оплот.
Ты у царей — отцов моих счастливых,
Вождей великих и благочестивых —
Был верным уважаемым слугой,—
Тем не хочу гордиться пред тобой!
Царями трон тебе дарован твой,
Хоть ты царям и зло творил порой.
Вниманье моему яви рассказу,
А ложь скажу — прерви рассказ мой сразу!
С тех пор как дед возвел отца на трон,
Я был бронею браней облачен:
Я воевал с врагами правой веры,
Побил неверных без числа и меры.
Когда ж меня Гуразм оклеветал[48]
И в Гумбадане узником я стал,
Вернулись орды из туранских далей,
Несчастного Лухраспа растерзали.
Тогда Гуштасп — смятеньем обуян —
Послал Джамаспа в крепость Гумбадап.
Когда Джамасп меня в цепях увидел,
Не слезы — кровь в моих глазах увидел,—
С собой привел он в башню кузнецов,
Чтоб отпереть замки моих оков.
Страх овладел послом и кузнецами,
Когда я встал и загремел цепями.
Сломал ошейник, на глазах толпы
Порвал оковы, повалил столпы.
На скакуна вскочил я вороного
И поскакал царю на помощь снова.
И от меня бежал, покинув стан,
Арджасп, туранский лев и пахлаван.
Облекшись панцирем железнобронным,
Погнался я за тигром разъяренным.
Мир не забудет подвигов моих;
Я дивов истребил и львов степных.
Взял Руиндиж и на стенах крутых
Настиг врагов и уничтожил их.
Чьи столь великий труд свершали руки?
А что там вынес я! Такие муки
Не испытал онагр, голодным львом
В пустыне раздираемый живьем!
Акула стольких мук не выносила
В тот час, как крюк смертельный проглотила!
Был медностенный замок на скале,
Тонувший в облаках, в небесной мгле.
Шли Фаридун и Тур туда с войсками.
Но неприступен был за облаками
Оплот язычников на кручах скал.
А я пришел — их ужас обуял!
Я взял тот грозный замок на вершине,
Разбил кумиры в капище твердыни.
На жертвенниках мной огонь зажжен,
Что был Зардуштом с неба принесен.
Нигде теперь врагов Ирана нет!
Ни войск, ни шаха у Турана нет!
Вернулся я, прославленный в боях,
В Иран, где правит величавый шах.
Но, вижу, затянулись речи наши.
Вина ты жаждешь — так подымем чаши!»
Восхваление Рустамом своего могущества
«Деянья наши, — вымолвил Рустам,—
Бессмертным станут памятником нам.
Будь благосклонен и послушай слово
Бывалого богатыря седого!
Когда б я не пошел в Мазандеран
С мечом, с копьем тяжелым, как таран,
Где в кандалах томился Кей-Кавус
И с ним слепые Гив, Гударз и Тус,—
Кто б положил конец их тяжкой муке?
Кто б на Диви-сафида поднял руки?[49]
Где б Кей-Кавус спасение обрел?
Кто б шахский воротил ему престол?
Был мною шах освобожден великий,
Поставлен на иранский трон владыкой!
Главы врагов я отрывал от тел.
Не саван их тела — а прах одел.
Мне друг в боях был Рахш огненноярый,
А старый меч мой щедр был на удары.
Когда ж Кавус пошел в Хамаваран
И вновь подставил шею под аркан —
Собрал тогда я воинство в Иране,
Богатырей повел на поле брани.
Царя врагов я выбил из седла,
Сразил его, как божия стрела.
Вновь из темницы вывел я Кавуса,
Оковы снял с Гударза, Гива, Туса.
Афрасиаб, пока я вел войну,
Ударил на Иранскую страну,
Привел войска, подобно грозным тучам.
И вновь я полетел на бой с могучим.
Когда скакал я под ночною тьмой,
Не грезились мне отдых и покой.
Афрасиаб, мое увидя знамя,
Вдали сверкающее, словно пламя,
Услышав ржанье моего коня,—
Все бросил, спасся бегством от меня.
Но если б Кей-Кавуса я не спас —
И Сиявуша не было б у вас,
И Кей-Хосрова слава б не сияла!
А от него берете вы начало.
Эй, шах! Вот я большую прожил жизнь,—
На разум мой, на опыт положись.
Порукой — честь! Тебя я властелином
Поставлю над Ираном и над Чином.
Когда ж сковать меня ты вздумал, шах,
Корысти не найдешь ты в тех цепях.
Как я примчусь на бой, как взвею прах —
Меж небом и землей посею страх!
Был я великим, счет терял победам,
Когда Лухрасп был никому не ведом.
Имел я эти земли, этот дом,
Когда Гуштасп был в Руме кузнецом.
Что ж ты кичишься предо мной венцом,
Гуштасповым престолом и кольцом?
Был молод, поседел я чередом,
Но я не ведал о стыде таком:
«Иди! Свяжи Рустама!» — кто так скажет?
Мне сам творец вселенной рук не свяжет!
Вот в оправданьях унижаюсь я.
Речей довольно! Щит мой — честь моя!»
И рассмеялся Руинтан могучий,
Встал, плечи распрямил и стан могучий.
«Эй, муж слоноподобный! — молвил царь —
Все это о тебе слыхал я встарь!
Как львиное бедро — твоя десница,
А шея — мне драконьей крепче мнится».
Так говоря, он руку старцу жал
И разговор с улыбкой продолжал.
Так руку жал, что сок кровавый на пол
Из-под ногтей Рустамовых закапал.
Рустам не дрогнул, руку сжал в ответ
Исфандиару и сказал в ответ:
«Блажен Гуштасп и славой властелина,
И тем, что породил такого сына!
Четырежды блажен могучий род,
Чьей ветви цвет вовек не отцветет!»
Так говоря, кивал он белой бровью,
Сжимая руку шаха. Черной кровью
Рука у Руинтана налилась,
Но тот не дрогнул и сказал, смеясь:
«Эй, лев! Сегодня пить со мною будешь!
А завтра утром о пирах забудешь!
Как завтра утром стану в стремена,
Надену шлем, броню на рамена —
Ты жизнь сочтешь за тягостную ношу,
Когда тебя копьем с седла я сброшу.
Свяжу тебя и к шаху приведу,
Но знай — не на позор, не на беду.
Скажу: «Вот он! Вины на нем не знаю!»
Тебя я перед шахом оправдаю.
И ты со славою пойдешь домой,
Добро, богатство понесешь с собой».
Захохотал Рустам, махнув рукой
И потрясая гривою седой,
Спросил: «Ты где привык к мужскому бою,
С моею не встречавшись булавою,
Когда я закручу ее смерчом,
С моим арканом, луком и мечом?
Но если завтра так судьба устроит,
Лицо любви от нас она закроет,
И будет кровь на пир принесена
И злоба — вместо красного вина,
Мы руд заменим барабаном ярым,
Мы грудь и плечи обречем ударам.
И ты познаешь, что такое бой,
И мощь мужская, и удар мужской!
Как соберусь я завтра, в поле выйду,
Тебе, мой шах, не причиню обиду,—
Нет! Подыму тебя я над седлом,
И в плен возьму, и отвезу в свой дом,
И приведу тебя к златому трону
И поднесу тебе свою корону,
Что дал мне Кей-Кубад, великий шах,
А он да возликует в небесах!
Я дверь моих сокровищниц открою,
Казну свою рассыплю пред тобою,
Дам все, что нужно войску твоему,
До вечных звезд венец твой подыму!
Воспрянув сердцем радостным из праха,
Приду с тобой к престолу шаханшаха.
Покорством слово правды облачу,
Тебе венец Ирана я вручу.
Приму на плечи прежней службы бремя,
Как я служил царям в былое время.
Все сорняки в посеве прополю,
Отрадой светлой сердце обновлю.
Коль шахом станешь ты, а я — слугою,
Кто в мире устоит перед тобою?»
«Деянья наши, — вымолвил Рустам,—
Бессмертным станут памятником нам.
Будь благосклонен и послушай слово
Бывалого богатыря седого!
Когда б я не пошел в Мазандеран
С мечом, с копьем тяжелым, как таран,
Где в кандалах томился Кей-Кавус
И с ним слепые Гив, Гударз и Тус,—
Кто б положил конец их тяжкой муке?
Кто б на Диви-сафида поднял руки?[49]
Где б Кей-Кавус спасение обрел?
Кто б шахский воротил ему престол?
Был мною шах освобожден великий,
Поставлен на иранский трон владыкой!
Главы врагов я отрывал от тел.
Не саван их тела — а прах одел.
Мне друг в боях был Рахш огненноярый,
А старый меч мой щедр был на удары.
Когда ж Кавус пошел в Хамаваран
И вновь подставил шею под аркан —
Собрал тогда я воинство в Иране,
Богатырей повел на поле брани.
Царя врагов я выбил из седла,
Сразил его, как божия стрела.
Вновь из темницы вывел я Кавуса,
Оковы снял с Гударза, Гива, Туса.
Афрасиаб, пока я вел войну,
Ударил на Иранскую страну,
Привел войска, подобно грозным тучам.
И вновь я полетел на бой с могучим.
Когда скакал я под ночною тьмой,
Не грезились мне отдых и покой.
Афрасиаб, мое увидя знамя,
Вдали сверкающее, словно пламя,
Услышав ржанье моего коня,—
Все бросил, спасся бегством от меня.
Но если б Кей-Кавуса я не спас —
И Сиявуша не было б у вас,
И Кей-Хосрова слава б не сияла!
А от него берете вы начало.
Эй, шах! Вот я большую прожил жизнь,—
На разум мой, на опыт положись.
Порукой — честь! Тебя я властелином
Поставлю над Ираном и над Чином.
Когда ж сковать меня ты вздумал, шах,
Корысти не найдешь ты в тех цепях.
Как я примчусь на бой, как взвею прах —
Меж небом и землей посею страх!
Был я великим, счет терял победам,
Когда Лухрасп был никому не ведом.
Имел я эти земли, этот дом,
Когда Гуштасп был в Руме кузнецом.
Что ж ты кичишься предо мной венцом,
Гуштасповым престолом и кольцом?
Был молод, поседел я чередом,
Но я не ведал о стыде таком:
«Иди! Свяжи Рустама!» — кто так скажет?
Мне сам творец вселенной рук не свяжет!
Вот в оправданьях унижаюсь я.
Речей довольно! Щит мой — честь моя!»
И рассмеялся Руинтан могучий,
Встал, плечи распрямил и стан могучий.
«Эй, муж слоноподобный! — молвил царь —
Все это о тебе слыхал я встарь!
Как львиное бедро — твоя десница,
А шея — мне драконьей крепче мнится».
Так говоря, он руку старцу жал
И разговор с улыбкой продолжал.
Так руку жал, что сок кровавый на пол
Из-под ногтей Рустамовых закапал.
Рустам не дрогнул, руку сжал в ответ
Исфандиару и сказал в ответ:
«Блажен Гуштасп и славой властелина,
И тем, что породил такого сына!
Четырежды блажен могучий род,
Чьей ветви цвет вовек не отцветет!»
Так говоря, кивал он белой бровью,
Сжимая руку шаха. Черной кровью
Рука у Руинтана налилась,
Но тот не дрогнул и сказал, смеясь:
«Эй, лев! Сегодня пить со мною будешь!
А завтра утром о пирах забудешь!
Как завтра утром стану в стремена,
Надену шлем, броню на рамена —
Ты жизнь сочтешь за тягостную ношу,
Когда тебя копьем с седла я сброшу.
Свяжу тебя и к шаху приведу,
Но знай — не на позор, не на беду.
Скажу: «Вот он! Вины на нем не знаю!»
Тебя я перед шахом оправдаю.
И ты со славою пойдешь домой,
Добро, богатство понесешь с собой».
Захохотал Рустам, махнув рукой
И потрясая гривою седой,
Спросил: «Ты где привык к мужскому бою,
С моею не встречавшись булавою,
Когда я закручу ее смерчом,
С моим арканом, луком и мечом?
Но если завтра так судьба устроит,
Лицо любви от нас она закроет,
И будет кровь на пир принесена
И злоба — вместо красного вина,
Мы руд заменим барабаном ярым,
Мы грудь и плечи обречем ударам.
И ты познаешь, что такое бой,
И мощь мужская, и удар мужской!
Как соберусь я завтра, в поле выйду,
Тебе, мой шах, не причиню обиду,—
Нет! Подыму тебя я над седлом,
И в плен возьму, и отвезу в свой дом,
И приведу тебя к златому трону
И поднесу тебе свою корону,
Что дал мне Кей-Кубад, великий шах,
А он да возликует в небесах!
Я дверь моих сокровищниц открою,
Казну свою рассыплю пред тобою,
Дам все, что нужно войску твоему,
До вечных звезд венец твой подыму!
Воспрянув сердцем радостным из праха,
Приду с тобой к престолу шаханшаха.
Покорством слово правды облачу,
Тебе венец Ирана я вручу.
Приму на плечи прежней службы бремя,
Как я служил царям в былое время.
Все сорняки в посеве прополю,
Отрадой светлой сердце обновлю.
Коль шахом станешь ты, а я — слугою,
Кто в мире устоит перед тобою?»
Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVII века.
Рустам и Исфандиар пьют вино
И дал Исфандиар такой ответ:
«Для дела в многоречье нужды нет!
Вот день прошел, глухая ночь настала;
И натощак нам спорить не пристало.
Довольно споров! Будем пить и есть.
Все подавайте, что в запасе есть!»
И смолкли речи в царственной беседе.
Когда могучий руки поднял к снеди,
Барашков жирных все, кто там сидел,
Подкладывали гостю. Всё он съел,
Осталась лишь гора костей на блюде;
И изумлялись Тахамтану люди.
Вот в чаше золотой принесено
Рубиновое старое вино.
Шепнул хозяин: «Что-то скажет старый,
Как захмелеет за такою чарой?
Добром ли Кей-Кавуса помянет,
Как вдоволь, через меру он хлебнет?»
И гость за Кеев осушил до дна
Источник темно-красного вина.
И вновь румяный кравчий, стройный станом,
Наполнил чашу ту пред Тахамтаном.
Рустам ему сказал: «Зачем водой
Вино разводишь, кравчий молодой?
Лей воду завтра, друг! А здесь, у шаха,
Ты не скупись, давай вино без страха»
«Дай без воды! — промолвил Руинтан,—
Чтоб радовался славный Тахамтан!»
И шах был от Рустама в восхищенье,
Потребовал он музыки и пенья.
И гостя лик под инеем кудрей
Горел зари рассветной розовей.
Сказал хозяин: «О вселенной диво,
Покуда мир стоит — живи счастливо!
Да будет все подвластное судьбе,
Отец, на утешение тебе!»
Гость молвил: «Пусть твой век счастливым будет!
Пусть ум твой светлый справедливым будет!
Я радуюсь, что пил с тобой вино —
Омолодило душу мне оно!
А если зло изгнать из сердца сможешь,
Свое величье ты стократ умножишь!
Почти мой дом присутствием своим,
О царь! Будь гостем дорогим моим!
Да властвуют в твоих со мной делах
Любовь и разум, мой прекрасный шах!
Забудь вражду и, полн благоволенья,
Войди как добрый друг в мои владенья».
И отвечал Рустаму Руинтан:
«Не сей семян бесплодных, пахлаван!
Ты завтра въяве мощь мою увидишь,
Когда на грозный бой со мною выйдешь.
Забудь о мире, думай о войне,
О завтрашнем побеспокойся дне!
Увидишь ты: я буду в битве грозной —
Как на пиру, — да только будет поздно…
Боюсь, не устоишь ты предо мной!
Эй, лев, со мной не выходи на бой!
Поймешь ты, встретясь с булавой моей,
Что мощь моя речей моих сильней!
В сердцах не отвергай совет толковый —
Дай сам теперь согласье на оковы!
Когда перед царем падешь во прах —
И дня, поверь, не проведешь в цепях!»
Дух светлый омрачился у Рустама,
Весь мир в очах затмился у Рустама:
«Связать себя позволю иль его
Убью — лишусь я счастья своего!
И то и это низко и презренно,
Позор мне вечный будет во вселенной.
Убью царя — свой дух живой убью.
А цепи? Цепи честь убьют мою…
Спор будет обо мне тысячелетний,
Позорные пройдут по свету сплетни:
Что с молодым Рустам не совладал,
Что молодой пришел, его связал…
И во вселенной все меня осудят,
И доброй славы обо мне не будет.
А если шаха я убью в бою —
Живую душу погублю свою.
И скажет мир: «Вот за одно лишь слово
Убил он властелина молодого!»
И тот позор не будет искуплен
Ничем!.. Злодеем буду наречен.
А если мне заутра пасть случится —
Забул погибнет и Кабул затмится,
Исчезнет Сама богатырский род,
И осмеет, забудет нас народ…
Нет! Все ж хоть отблеск памяти моей,
Я верю, не умрет в сердцах людей!»
И отвечал: «О царь прекрасноокий!
От слов твоих мои желтеют щеки:
Как говоришь ты много о цепях!
Беды тебе от них боюсь я, шах!
Пока мы препираемся в речах,
Иное решено на небесах.
Твой разум духи зла заполонили
И от дороги правды отвратили.
Ты сердцем чист и полон простоты,
Боюсь, коварства жертвой будешь ты!
Гуштасп, отец твой, стал подобьем дива,
Знать, не насытился судьбой счастливой.
Дела такие совершать велит,
Где гибель и сильнейшему грозит…
Гоняет сына по земному миру,—
Ум на тебя он точит, как секиру!
Он ищет: есть ли в мире муж такой,
Который устоит в бою с тобой
И поразит тебя рукой тяжелой.
Короны жаль ему и жаль престола!
Но тот, чья мысль дорогой зла пошла,
Сам для себя готовит сети зла.
В какую повергаешь скорбь меня ты,
О царь мой, ложью гибельной объятый!
Одумайся же! От вражды уйди,
Корысти от несчастия не жди!
Ты устрашись, о шах, творца вселенной!
Ты устыдись моих седин, надменный!
Непоправимого не совершай,
Печалью нам сердца не сокрушай!
Мы не нуждаемся в войне с тобою,
Нет жажды у тебя к вражде и к бою.
Ты послан волею — судьбы сильней,—
Дабы погиб ты от руки моей.
Пусть проклянут Рустама все языки,
Но на Гуштаспа грех падет великий!»
Внял гордый Руинтан его словам
И молвил: «Эй, прославленный Рустам!
Какого ты, хитрец, нагнал тумана,
Чтобы уйти от моего аркана!
Сейчас в свой дом ты воротись добром.
Что слышал здесь, открой в дому своем;
И приготовься к бою, как бывало,
Мне с нашим спором медлить не пристало.
Как встретимся мы завтра на конях,
Мир почернеет у тебя в глазах!
Узнаешь ты, что значит муж в бою,
Когда он поднял меч за честь свою».
Сказал Рустам: «Эй, ненасытный славой!
Коль так ты рвешься на майдан кровавый,
Тебя я под копыта повалю,
От гордости железом исцелю.
Внимал в народе я словам таким,
Что, мол, Исфандиар неуязвим,
Что от рожденья он бронзовотелый,—
Не ранят, мол, его ни меч, ни стрелы.
Как меч в руке увидишь у меня,
Услышишь топот моего коня —
Потом уже ни с кем не сможешь боле
Искать сраженья ты на ратном поле».
Смех по Исфандиаровым устам
Скользнул, когда закончил речь Рустам.
Сказал Исфандиар: «Эй, муж победы,
Как быстро ты вспылил из-за беседы!
Подумай: поутру в рассветный час
Не спор застольный ожидает нас.
Я не гора, мой конь не схож с горой,
Один, без войска, выйду я на бой!
Не будет грудь моя от стрел укрыта,
Один великий бог — моя защита,
Застонет твой отец, как булаву
Обрушу завтра на твою главу.
А если не убью тебя в сраженье,
Свяжу тебя — познаешь униженье.
Чтоб раб, что он есть раб, не забывал,
Чтоб с властелином распри не искал!»
И дал Исфандиар такой ответ:
«Для дела в многоречье нужды нет!
Вот день прошел, глухая ночь настала;
И натощак нам спорить не пристало.
Довольно споров! Будем пить и есть.
Все подавайте, что в запасе есть!»
И смолкли речи в царственной беседе.
Когда могучий руки поднял к снеди,
Барашков жирных все, кто там сидел,
Подкладывали гостю. Всё он съел,
Осталась лишь гора костей на блюде;
И изумлялись Тахамтану люди.
Вот в чаше золотой принесено
Рубиновое старое вино.
Шепнул хозяин: «Что-то скажет старый,
Как захмелеет за такою чарой?
Добром ли Кей-Кавуса помянет,
Как вдоволь, через меру он хлебнет?»
И гость за Кеев осушил до дна
Источник темно-красного вина.
И вновь румяный кравчий, стройный станом,
Наполнил чашу ту пред Тахамтаном.
Рустам ему сказал: «Зачем водой
Вино разводишь, кравчий молодой?
Лей воду завтра, друг! А здесь, у шаха,
Ты не скупись, давай вино без страха»
«Дай без воды! — промолвил Руинтан,—
Чтоб радовался славный Тахамтан!»
И шах был от Рустама в восхищенье,
Потребовал он музыки и пенья.
И гостя лик под инеем кудрей
Горел зари рассветной розовей.
Сказал хозяин: «О вселенной диво,
Покуда мир стоит — живи счастливо!
Да будет все подвластное судьбе,
Отец, на утешение тебе!»
Гость молвил: «Пусть твой век счастливым будет!
Пусть ум твой светлый справедливым будет!
Я радуюсь, что пил с тобой вино —
Омолодило душу мне оно!
А если зло изгнать из сердца сможешь,
Свое величье ты стократ умножишь!
Почти мой дом присутствием своим,
О царь! Будь гостем дорогим моим!
Да властвуют в твоих со мной делах
Любовь и разум, мой прекрасный шах!
Забудь вражду и, полн благоволенья,
Войди как добрый друг в мои владенья».
И отвечал Рустаму Руинтан:
«Не сей семян бесплодных, пахлаван!
Ты завтра въяве мощь мою увидишь,
Когда на грозный бой со мною выйдешь.
Забудь о мире, думай о войне,
О завтрашнем побеспокойся дне!
Увидишь ты: я буду в битве грозной —
Как на пиру, — да только будет поздно…
Боюсь, не устоишь ты предо мной!
Эй, лев, со мной не выходи на бой!
Поймешь ты, встретясь с булавой моей,
Что мощь моя речей моих сильней!
В сердцах не отвергай совет толковый —
Дай сам теперь согласье на оковы!
Когда перед царем падешь во прах —
И дня, поверь, не проведешь в цепях!»
Дух светлый омрачился у Рустама,
Весь мир в очах затмился у Рустама:
«Связать себя позволю иль его
Убью — лишусь я счастья своего!
И то и это низко и презренно,
Позор мне вечный будет во вселенной.
Убью царя — свой дух живой убью.
А цепи? Цепи честь убьют мою…
Спор будет обо мне тысячелетний,
Позорные пройдут по свету сплетни:
Что с молодым Рустам не совладал,
Что молодой пришел, его связал…
И во вселенной все меня осудят,
И доброй славы обо мне не будет.
А если шаха я убью в бою —
Живую душу погублю свою.
И скажет мир: «Вот за одно лишь слово
Убил он властелина молодого!»
И тот позор не будет искуплен
Ничем!.. Злодеем буду наречен.
А если мне заутра пасть случится —
Забул погибнет и Кабул затмится,
Исчезнет Сама богатырский род,
И осмеет, забудет нас народ…
Нет! Все ж хоть отблеск памяти моей,
Я верю, не умрет в сердцах людей!»
И отвечал: «О царь прекрасноокий!
От слов твоих мои желтеют щеки:
Как говоришь ты много о цепях!
Беды тебе от них боюсь я, шах!
Пока мы препираемся в речах,
Иное решено на небесах.
Твой разум духи зла заполонили
И от дороги правды отвратили.
Ты сердцем чист и полон простоты,
Боюсь, коварства жертвой будешь ты!
Гуштасп, отец твой, стал подобьем дива,
Знать, не насытился судьбой счастливой.
Дела такие совершать велит,
Где гибель и сильнейшему грозит…
Гоняет сына по земному миру,—
Ум на тебя он точит, как секиру!
Он ищет: есть ли в мире муж такой,
Который устоит в бою с тобой
И поразит тебя рукой тяжелой.
Короны жаль ему и жаль престола!
Но тот, чья мысль дорогой зла пошла,
Сам для себя готовит сети зла.
В какую повергаешь скорбь меня ты,
О царь мой, ложью гибельной объятый!
Одумайся же! От вражды уйди,
Корысти от несчастия не жди!
Ты устрашись, о шах, творца вселенной!
Ты устыдись моих седин, надменный!
Непоправимого не совершай,
Печалью нам сердца не сокрушай!
Мы не нуждаемся в войне с тобою,
Нет жажды у тебя к вражде и к бою.
Ты послан волею — судьбы сильней,—
Дабы погиб ты от руки моей.
Пусть проклянут Рустама все языки,
Но на Гуштаспа грех падет великий!»
Внял гордый Руинтан его словам
И молвил: «Эй, прославленный Рустам!
Какого ты, хитрец, нагнал тумана,
Чтобы уйти от моего аркана!
Сейчас в свой дом ты воротись добром.
Что слышал здесь, открой в дому своем;
И приготовься к бою, как бывало,
Мне с нашим спором медлить не пристало.
Как встретимся мы завтра на конях,
Мир почернеет у тебя в глазах!
Узнаешь ты, что значит муж в бою,
Когда он поднял меч за честь свою».
Сказал Рустам: «Эй, ненасытный славой!
Коль так ты рвешься на майдан кровавый,
Тебя я под копыта повалю,
От гордости железом исцелю.
Внимал в народе я словам таким,
Что, мол, Исфандиар неуязвим,
Что от рожденья он бронзовотелый,—
Не ранят, мол, его ни меч, ни стрелы.
Как меч в руке увидишь у меня,
Услышишь топот моего коня —
Потом уже ни с кем не сможешь боле
Искать сраженья ты на ратном поле».
Смех по Исфандиаровым устам
Скользнул, когда закончил речь Рустам.
Сказал Исфандиар: «Эй, муж победы,
Как быстро ты вспылил из-за беседы!
Подумай: поутру в рассветный час
Не спор застольный ожидает нас.
Я не гора, мой конь не схож с горой,
Один, без войска, выйду я на бой!
Не будет грудь моя от стрел укрыта,
Один великий бог — моя защита,
Застонет твой отец, как булаву
Обрушу завтра на твою главу.
А если не убью тебя в сраженье,
Свяжу тебя — познаешь униженье.
Чтоб раб, что он есть раб, не забывал,
Чтоб с властелином распри не искал!»
Возвращение Рустама в свой дворец
Гость вышел, полон думой, из шатра
И постоял угрюмый, близ шатра,
Потом поехал… И, раздумья полный,
Глядел вослед Исфандиар безмолвный.
Сказал он брату: «Были ль у кого
Такая мощь и стать, как у него?
Где всадник был, где конь такой — не знаю!
Чем завтра кончится наш бой — не знаю!
Вот он стоит, как слон на Ганг-горе,
С оружьем в бой он выйдет на заре —
Прекрасный, светлой славой озаренный…
Боюсь, погибнет, стрелами пронзенный!
Я сердцем о судьбе его скорблю,
Но воли шаховой не преступлю!
Когда я завтра сотни стрел пущу,
День для него я в полночь превращу».
Пшутан сказал: «Услышь, о брат мой, слово,—
Твержу тебе: не делай дела злого!
Я отступить от правды не могу
И ныне пред тобою не солгу.
Не мучь его! Пока в нем сердце живо
Не покорится свободолюбивый!
Сегодня спи, а завтра поутру
Без войск пойдем к Рустамову двору —
С добром, как подобает справедливым;
И станет день печали днем счастливым.
Прекрасна в мире жизнь его была,
Он совершал лишь добрые дела!
Он верен в обещаньях, чист душой,
И он исполнит твой приказ любой,
Зачем же распря с ним тебе и ссора?
Гони вражду от сердца, гнев от взора!»
Царь молвил: «Колебаться поздно нам,—
Колючий терн простерся по садам.
Тому же, кто Зардушта прославляет,
Так говорить, о муж, не подобает!
Царей Ирана ты — глаза и слух,
Советник наш, познанья светлый дух,—
Ты знаешь, что для верных нет пути,
Чтоб повеленье шаха обойти.
Коль не исполню волю падишаха,
Закон Зардушта станет грудой праха,
Святой закон, который нам гласит:
«Изменнику погибель предстоит!»
Что ж ты, мудрец, ведешь меня в пучину?
Твердишь, чтоб изменил я властелину?
О друг, на малодушный твой совет
Я вместо «да» отвечу «нет»!
Когда боишься ты, что я умру,—
Боязнь твою развею поутру,
Предел нам всем положен волей рока,
Еще никто не умер прежде срока.
Увидишь завтра ты, как выйду в бой,
Что сделаю с акулой боевой!»
Печальный, отвечал Пшутан: «Эй, шах!
Ты лишь о битвах мыслишь и цепях.
Как див, ты гневом исступленным дышишь,
Ты слов добра и разума не слышишь.
Столь темной вижу я твою главу,
Что на себе одежды разорву!
Чем потушу огонь тревоги дикой?
Чем заглушу я в сердце страх великий?
Два мужа выйдут в битву, два слона!
Как знать, кому могила суждена?»
Но не ответил брату царь угрюмый,
Со скорбным сердцем, полный мрачной думой.
Гость вышел, полон думой, из шатра
И постоял угрюмый, близ шатра,
Потом поехал… И, раздумья полный,
Глядел вослед Исфандиар безмолвный.
Сказал он брату: «Были ль у кого
Такая мощь и стать, как у него?
Где всадник был, где конь такой — не знаю!
Чем завтра кончится наш бой — не знаю!
Вот он стоит, как слон на Ганг-горе,
С оружьем в бой он выйдет на заре —
Прекрасный, светлой славой озаренный…
Боюсь, погибнет, стрелами пронзенный!
Я сердцем о судьбе его скорблю,
Но воли шаховой не преступлю!
Когда я завтра сотни стрел пущу,
День для него я в полночь превращу».
Пшутан сказал: «Услышь, о брат мой, слово,—
Твержу тебе: не делай дела злого!
Я отступить от правды не могу
И ныне пред тобою не солгу.
Не мучь его! Пока в нем сердце живо
Не покорится свободолюбивый!
Сегодня спи, а завтра поутру
Без войск пойдем к Рустамову двору —
С добром, как подобает справедливым;
И станет день печали днем счастливым.
Прекрасна в мире жизнь его была,
Он совершал лишь добрые дела!
Он верен в обещаньях, чист душой,
И он исполнит твой приказ любой,
Зачем же распря с ним тебе и ссора?
Гони вражду от сердца, гнев от взора!»
Царь молвил: «Колебаться поздно нам,—
Колючий терн простерся по садам.
Тому же, кто Зардушта прославляет,
Так говорить, о муж, не подобает!
Царей Ирана ты — глаза и слух,
Советник наш, познанья светлый дух,—
Ты знаешь, что для верных нет пути,
Чтоб повеленье шаха обойти.
Коль не исполню волю падишаха,
Закон Зардушта станет грудой праха,
Святой закон, который нам гласит:
«Изменнику погибель предстоит!»
Что ж ты, мудрец, ведешь меня в пучину?
Твердишь, чтоб изменил я властелину?
О друг, на малодушный твой совет
Я вместо «да» отвечу «нет»!
Когда боишься ты, что я умру,—
Боязнь твою развею поутру,
Предел нам всем положен волей рока,
Еще никто не умер прежде срока.
Увидишь завтра ты, как выйду в бой,
Что сделаю с акулой боевой!»
Печальный, отвечал Пшутан: «Эй, шах!
Ты лишь о битвах мыслишь и цепях.
Как див, ты гневом исступленным дышишь,
Ты слов добра и разума не слышишь.
Столь темной вижу я твою главу,
Что на себе одежды разорву!
Чем потушу огонь тревоги дикой?
Чем заглушу я в сердце страх великий?
Два мужа выйдут в битву, два слона!
Как знать, кому могила суждена?»
Но не ответил брату царь угрюмый,
Со скорбным сердцем, полный мрачной думой.
Наставления Заля Рустаму
В раздумьях тягостных Рустам домой
Вернулся, понял: неизбежен бой.
И по лицу Рустама Завара
Увидел, понял, что не ждать добра…
Сказал Рустам: «Достань мой меч булатный,
Шлем боевой и весь доспех мой ратный;
Аркан и лук; кольчугу для коня;
Кафтан из шкуры тигра для меня».
И Завара с хранителем в подвал
Сошел и все, что велено, достал.
Когда Рустам оружье увидал —
Вздохнул он, головою покачал
И молвил: «О доспехи боевые,
Минувших битв свидетели живые!
Теперь — увы! — мы снова на войне…
Одеждой счастья снова станьте мне!
Едва ль когда дышал такой бедою
Грядущий день над этой головою…
Но поглядим, какую поутру
Исфандиар покажет нам игру».
Когда Дастан услышал слово сына,
Смутился он, сказал, склонив седины:
«Досель непобедимым был единый
Рустам. Но молодого исполина
Бронзовотелого — остерегись!
Дарами, щедрой данью откупись!
Домой пойдет он — в путь с ним снарядись,
На Рахша черногривого садись.
Как древле, послужи Исфандиару,
Не подвергай себя его удару.
А шах Гуштасп, увидевши тебя,
Зла не содеет, истину любя».
Сказал Рустам: «Эй, мудрый, престарелый,
Напрасно счел ты легким наше дело!
Шесть сотен лет я прожил на земле,
И разбираюсь я в добре и зле.
Чудовищ я убил Мазандерана.
Я войско истребил Хамаварана.
Хакан с войсками от меня бежал,
От чьих копыт несметных мир дрожал.
Мне ль покориться злобному веленью,
Предать страну и дом наш истребленью?
Я хоть и стар теперь, но в день войны
Повергну с небосклона диск луны.
Как шкурой тигра облачу я плечи —
Хоть сто слонов я встречу в поле сечи!
Без счета просьб я к шаху обращал,
Во всем повиновенье обещал,—
Но не внимал моим словам надменный,
Почел он мудрость болтовней презренной.
О, если б так не возгордился он,
Я был бы им, как солнцем, озарен!
Ему б я отдал все, чем мы богаты,
Ни злата не жалел бы, ни булата!
В ответ на речь мою смеялся шах,
Остался ветер от речей в руках.
Коль в бой пойдем, ты за него не бойся,
Ты о душе его не беспокойся:
Его главы мечом я не сниму,—
Я в сеть главу прекрасную возьму.
Я отверну коня от столкновенья,
Я не ударю в грозное мгновенье!
Я путь загорожу ему в бою,
Рукой его вкруг стана обовью,
Его к себе в седло я перекину
И поклонюсь ему, как властелину.
Три дня он будет гостем у меня,
А на четвертый, на рассвете дня,
Когда покровы синего тумана
Откинет солнца лик златорумяный,
Тогда покину дом я Наримана,
Слугой пойду с царем в предел Ирана,
Его на трон Гуштаспа посажу,
Ему венец на темя возложу.
Как я служил Хосрову, так я стану
Служить Исфандиару-Руинтану.
Как раб, я препояшусь перед ним,
Не буду занят я ничем иным;
Как Кей-Кубаду я служил, ты помнишь?..
Все подвиги, что я свершил, ты помнишь?
А ты мне говорил, чтоб скрылся я
Иль чтоб на цепи согласился я!»
И засмеялся Заль, и покачал
Сединами, и сыну отвечал:
«В словах твоих незрелых толку мало,
В них ни конца не видно, ни начала!
Лишь сумасшедшие, словам твоим
Внемля, увы, возрадуются им!
Кубада — в скорби, на цепи глухой,
Без войск, без трона, без казны златой —
Не сравнивай с могучим Руинтаном,
Царем вселенной, мира пахлаваном,
Не сравнивай с Исфандиаром, сын,
Чье имя начертал на перстнях Чин.
Ты говоришь: «С седла его сниму,
В объятьях понесу, в свой дом возьму!»
Так бредит юноша в тумане страсти!
Ты не кружись у врат звезды несчастий,
И пусть не отомкнется эта дверь!..
Я все сказал. Ты сам решай теперь!..»
Так молвил Заль, челом к земле склонился
И скорбным сердцем к богу обратился:
«На нас, гонимых, господи, взгляни,
От горя и неправды охрани,
Даруй нам свет и мир, как прежде было!..»—
Молился он… И утро наступило.
Бой Рустама с Исфандиаром
И встал, надел кольчугу Тахамтан,
Повесил к торокам седла аркан.
Чело свое шеломом осеня,
Сел на слоноподобного коня
И, брата кликнув, отдал повеленье,
Чтоб избранных он поднял ополченье.
Сказал: «Вооружи мужей на брань.
За тем холмом песчаным с ними стань».
И Завара во мгле рассветной рани
Собрал мужей пред замком на майдане.
Гул пробежал по воинским рядам,
Когда предстал им Тахамтан-Рустам,
И раздалось: «Ты щит нам и ограда!
А без тебя и жизни нам не надо!»
И встал могучий над Хирманд-рекой,
Угрюм лицом, с истерзанной душой,
И молвил брату: «Здесь с войсками стой.
Один я переведаюсь с судьбой.
Здесь боем жажду дива утолю я,
Дух темный шаха сталью просветлю я.
Я вновь на бой десницу подыму;
Исход неведом взору моему…
С врагом сойдусь, подобным Ахриману,
Но звать на помощь войско я не стану.
В единоборстве встречу я его —
Не затрудню из войска никого!
Лишь тот судьбою одарен счастливой,
Тот радостен — чье сердце справедливо!»
Сказал, потока волны пересек
И на крутой другой поднялся брег —
И возгласил: «Эй, лев! Вставай на битву!
А молишься, скорей кончай молитву!»
Как услыхал Исфандиар слова
Могучегривого седого льва,
Он вышел из шатра и улыбнулся:
«Давно я жду тебя — давно проснулся».
Надел он пехлевийский шлем стальной,
Копьем вооружась и булавой,
Грудь облачил кольчугой и броней,
Меч у бедра повесил боевой.
Вот слуги подвели коня для шаха,
Могучего, не знающего страха.
Уперся в землю Руинтан копьем
И на коня вскочил одним прыжком,
Подобно тигру, что в степи настигнет
Онагра и ему на спину прыгнет.
…В восторг пришли иранские войска
От дивной ловкости его прыжка.
Поехал шах и пред собою прямо,
На склоне горном, увидал Рустама —
На Рахше черногривом, одного,
Без свиты и без воинства его.
Тогда сказал Пшутану всластелин:
«Рустам один, и я пойду один.
Стоит он величаво и спокойно…
Вдвоем идти на бой нам недостойно».
И вот сошлись они… Сказал бы ты,
Что мир покрыло море темноты,
Так кони богатырские заржали,
Что скалы гор окрестных задрожали.
Сказал бы: радость в мире умерла,
Когда пора их встречи подошла!
И крикнул старый витязь белогривый
Исфандиару: «Эй, мой царь счастливый!
Ты не спеши на бой! Внемли сейчас
Старейшему еще единый раз!
Когда ты ищешь крови и сраженья,
Военных бедствий, грома и смятенья,
Я воинство Забула подыму,
Я воинство Кабула подыму.
И ты мужей Ирана позови,
Богатырей Ирана позови.
Войска подвергнем ранам и страданьям,
Согласно царственным твоим желаньям!»
И отвечал ему Исфандиар:
«Не трать в пустых речах сердечный жар!
Зачем ты здесь с мечом и булавою?
Зачем меня ты спешно вызвал к бою?
Затем ли, чтоб словами обмануть?
Иль страшно под удар подставить грудь?
С Кабулом воевать я не хочу,
Напрасно убивать я не хочу.
Противно это было б вере правой,
Несовместимо с богатырской славой,
Чтоб неповинных на смерть я послал,
Себя ж короной мира увенчал.
Я впереди — где смерть шумит крылами,
Пусть даже в битве с тиграми и львами.
Зови себе помощника! А мне
Помощника не нужно на войне.
В бою — господь всевышний спутник мой,
Достоинство — стальной нагрудник мой.
Хотел ты боя — я стремился к бою,
В единоборстве встретимся с тобою!
Не нами — небом предрешен исход,
Чей конь домой с пустым седлом уйдет».
И меж собой у них решенье было,
Чтобы подмога к ним не приходила.
И в бой вступили, копьями скрестясь,
И кровь по их доспехам полилась.
И так на копьях яростно сшибались,
Что копья богатырские сломались!
Вот за мечи они взялись тогда,
И разгорелась в их сердцах вражда.
Друг другу нанося за раной рану,
Они, крутясь, скакали по майдану.
Так их удары были горячи,
Что раздробились тяжкие мечи.
За палицы схватились мужи славы,
А палицы их были быкоглавы.
И палиц их удары, ты б сказал,
Разили, словно каменный обвал!
Так возжелали зла они друг другу,
Изранили тела они друг другу.
Сломались хватки палиц их стальных,
Совсем пустыми стали руки их.
И взяли за пояс они друг друга,
Взвились, заржали кони от испуга.
Один кушак в руке Рустама был,
Другой — в руке у Руинтана был…
За пояса схватившись в исступленье,
Они застыли молча в напряженье.
Один другого снять с седла хотел,
Ни этот, ни другой не одолел.
И разошлись, не кончив ратоборства,
Тая в сердцах угрюмое упорство.
Кровавой пеною обагрены,
Дрожали боевые скакуны.
И встал, надел кольчугу Тахамтан,
Повесил к торокам седла аркан.
Чело свое шеломом осеня,
Сел на слоноподобного коня
И, брата кликнув, отдал повеленье,
Чтоб избранных он поднял ополченье.
Сказал: «Вооружи мужей на брань.
За тем холмом песчаным с ними стань».
И Завара во мгле рассветной рани
Собрал мужей пред замком на майдане.
Гул пробежал по воинским рядам,
Когда предстал им Тахамтан-Рустам,
И раздалось: «Ты щит нам и ограда!
А без тебя и жизни нам не надо!»
И встал могучий над Хирманд-рекой,
Угрюм лицом, с истерзанной душой,
И молвил брату: «Здесь с войсками стой.
Один я переведаюсь с судьбой.
Здесь боем жажду дива утолю я,
Дух темный шаха сталью просветлю я.
Я вновь на бой десницу подыму;
Исход неведом взору моему…
С врагом сойдусь, подобным Ахриману,
Но звать на помощь войско я не стану.
В единоборстве встречу я его —
Не затрудню из войска никого!
Лишь тот судьбою одарен счастливой,
Тот радостен — чье сердце справедливо!»
Сказал, потока волны пересек
И на крутой другой поднялся брег —
И возгласил: «Эй, лев! Вставай на битву!
А молишься, скорей кончай молитву!»
Как услыхал Исфандиар слова
Могучегривого седого льва,
Он вышел из шатра и улыбнулся:
«Давно я жду тебя — давно проснулся».
Надел он пехлевийский шлем стальной,
Копьем вооружась и булавой,
Грудь облачил кольчугой и броней,
Меч у бедра повесил боевой.
Вот слуги подвели коня для шаха,
Могучего, не знающего страха.
Уперся в землю Руинтан копьем
И на коня вскочил одним прыжком,
Подобно тигру, что в степи настигнет
Онагра и ему на спину прыгнет.
…В восторг пришли иранские войска
От дивной ловкости его прыжка.
Поехал шах и пред собою прямо,
На склоне горном, увидал Рустама —
На Рахше черногривом, одного,
Без свиты и без воинства его.
Тогда сказал Пшутану всластелин:
«Рустам один, и я пойду один.
Стоит он величаво и спокойно…
Вдвоем идти на бой нам недостойно».
И вот сошлись они… Сказал бы ты,
Что мир покрыло море темноты,
Так кони богатырские заржали,
Что скалы гор окрестных задрожали.
Сказал бы: радость в мире умерла,
Когда пора их встречи подошла!
И крикнул старый витязь белогривый
Исфандиару: «Эй, мой царь счастливый!
Ты не спеши на бой! Внемли сейчас
Старейшему еще единый раз!
Когда ты ищешь крови и сраженья,
Военных бедствий, грома и смятенья,
Я воинство Забула подыму,
Я воинство Кабула подыму.
И ты мужей Ирана позови,
Богатырей Ирана позови.
Войска подвергнем ранам и страданьям,
Согласно царственным твоим желаньям!»
И отвечал ему Исфандиар:
«Не трать в пустых речах сердечный жар!
Зачем ты здесь с мечом и булавою?
Зачем меня ты спешно вызвал к бою?
Затем ли, чтоб словами обмануть?
Иль страшно под удар подставить грудь?
С Кабулом воевать я не хочу,
Напрасно убивать я не хочу.
Противно это было б вере правой,
Несовместимо с богатырской славой,
Чтоб неповинных на смерть я послал,
Себя ж короной мира увенчал.
Я впереди — где смерть шумит крылами,
Пусть даже в битве с тиграми и львами.
Зови себе помощника! А мне
Помощника не нужно на войне.
В бою — господь всевышний спутник мой,
Достоинство — стальной нагрудник мой.
Хотел ты боя — я стремился к бою,
В единоборстве встретимся с тобою!
Не нами — небом предрешен исход,
Чей конь домой с пустым седлом уйдет».
И меж собой у них решенье было,
Чтобы подмога к ним не приходила.
И в бой вступили, копьями скрестясь,
И кровь по их доспехам полилась.
И так на копьях яростно сшибались,
Что копья богатырские сломались!
Вот за мечи они взялись тогда,
И разгорелась в их сердцах вражда.
Друг другу нанося за раной рану,
Они, крутясь, скакали по майдану.
Так их удары были горячи,
Что раздробились тяжкие мечи.
За палицы схватились мужи славы,
А палицы их были быкоглавы.
И палиц их удары, ты б сказал,
Разили, словно каменный обвал!
Так возжелали зла они друг другу,
Изранили тела они друг другу.
Сломались хватки палиц их стальных,
Совсем пустыми стали руки их.
И взяли за пояс они друг друга,
Взвились, заржали кони от испуга.
Один кушак в руке Рустама был,
Другой — в руке у Руинтана был…
За пояса схватившись в исступленье,
Они застыли молча в напряженье.
Один другого снять с седла хотел,
Ни этот, ни другой не одолел.
И разошлись, не кончив ратоборства,
Тая в сердцах угрюмое упорство.
Кровавой пеною обагрены,
Дрожали боевые скакуны.
Гибель сыновей Исфандиара от руки Завары и Фарамарза
Так долго длился бой и среди стана
Так долго ждали с поля Тахамтана,
Что Завара решил войска привесть.
В груди его — тревога, в думах — месть.
Спросил иранцев: «Где Рустам? Скажите!
Что вы без дела в день такой сидите?
Как гордо шли на нас вы издали…
Куда пришли вы? К тигру в пасть пришли!
Еще вы руки нам связать хотели?
Попробуйте! Что медлить, в самом деле?»
Так Завара их тяжко оскорблял,
Так много злой хулы он им сказал,
Что не стерпел поносной речи ярой
Один из сыновей Исфандиара.
Горел в нем бурно юношеский жар,
То был прекрасный отрок Нушазар,—
Но в ярости похож на льва он стал,
И гневные бросать слова он стал.
Сказал: «Не знаешь ты, сагзи презренный,
Что каждый, чтящий бога во вселенной,
Своей души гордыню сокрушит,
А волю падишаха совершит!
Не повелела воля та святая
Вступать нам в бой с собачьей вашей стаей!
Достойно пса, а не богатыря
Ослушаться веления царя!
Но если вы на этот грех пойдете
И первые сражение начнете —
Узнаете, что значат когти льва
И что такое меч и булава!»
И Завара воскликнул разъяренный:
«Кровавой увенчайте их короной!
Смерть им взамен короны золотой!» —
И первый выехал пред ратный строй.
И поле брани огласилось кликом,
И вихрем пыль взвилась на поле диком.
Примчался Нушазар на вороном
Коне, с индийским огненным мечом.
И выпустила сторона другая
На поединок витязя Алвая.
Тут обнажил прекрасный Нушазар
Свой меч индийский и нанес удар.
И голова Алвая отлетела,
И под копыта покатилось тело.
Но разъяренный Завара тогда
Приблизился, как гибели звезда.
«Постой! — вскричал он. — Был Алвай не воин,
Он был с тобой сражаться не достоин!»
Он шаха поразил копьем в чело,
И опустело шахское седло.
Пал ратоборец молодой Ирана;
Заколебался бранный строй Ирана.
И вышел мстить за брата Михринуш,
Исфандиара сын, отважный муж.
Скакал он с пеной гпева на устах,
С кровавыми слезами на щеках.
Но Фарамарз — Рустама сын, — навстречу
Подняв индийский меч, ворвался в сечу.
Как слон, по виду был огромен он,
Неудержим в бою, как пьяный слон.
Вот сшиблись, львиной яростью горя,
Рустама сын и юный сын царя.
С клинков скрещенных искры полетели,
И кликом воинств дали загремели.
Но хоть в бою был шахский сын жесток,
Сравняться с Фарамарзом он не мог.
Когда взвился он яростнее барса,
Десницу занеся на Фарамарза,
Неловко меч с размаху опустил —
Коня он под собою зарубил.
И пешим стал он; и, лишен защиты,
Сраженный пал под конские копыта,
На камень, кровью алою политый…
И вот Бахман, увидев, что убиты
Два брата, поскакал во весь опор
Туда, где бился царь на склонах гор.
И закричал: «Эй, прозорливый мой
Отец! Властитель справедливый мой!
На нас Рустама воинство напало,
И сыновей твоих двоих не стало!
В страданиях померк их жизни свет.
Нет Нушазара, Михринуша нет!
Убили их! Лежат они в пыли,
Пока ты бьешься здесь от нас вдали!
Вот причинен, увы, неизгладимый
Нам всем урон, о наш отец любимый!»
Гнев горький сердце шахское обжег,
На щеки брызнул слез горючих ток.
Сказал Рустаму: «Эй, отродье дива!
Зачем свернул ты со стези правдивой?
Что войско ты привел — не ведал я.
Потеряна отныне честь твоя!
Гляжу, ты ни позора не страшишься,
Ни дня суда, ни бога не боишься!
Забыл, что нарушающим обет
В душе народа уваженья нет!
Сагзи двух сыновей моих убили!
Предательски детей моих убили!»
Затрепетал, как на ветру листва,
Рустам, услышав страшные слова.
Поклялся он мечом, и головою,
И солнцем, и своею сединою:
«Клянусь, я ничего не знаю сам!
А в бой вступать я запретил войскам.
Тебе я брата связанного выдам:
Убей в уплату всем своим обидам!
И Фарамарза — сына своего —
Свяжу и приведу к тебе его.
Пролей железом кровь моих родных!
Убей за дорогих детей твоих!»
Шах молвил: «Кровь змеи за кровь павлина
Пролить, раба убить за властелина —
То было б мерзко совести моей,
Священному достоинству царей!
Нет! Ты, порочный, о себе подумай!
Ты, лживый, о своей судьбе подумай!
Твои я ноги стрелами с конем
Соединю, как воду с молоком,—
Чтоб ни единый раб не смел потом
На властелина выходить с мечом.
Живой останешься — для горшей муки
Свяжу тебя, скую цепями руки.
А поражу стрелой тебя — ну что ж
За милых сыновей моих умрешь!»
Рустам ответил: «От таких речей
Лишь чести умаление твоей».
Так долго длился бой и среди стана
Так долго ждали с поля Тахамтана,
Что Завара решил войска привесть.
В груди его — тревога, в думах — месть.
Спросил иранцев: «Где Рустам? Скажите!
Что вы без дела в день такой сидите?
Как гордо шли на нас вы издали…
Куда пришли вы? К тигру в пасть пришли!
Еще вы руки нам связать хотели?
Попробуйте! Что медлить, в самом деле?»
Так Завара их тяжко оскорблял,
Так много злой хулы он им сказал,
Что не стерпел поносной речи ярой
Один из сыновей Исфандиара.
Горел в нем бурно юношеский жар,
То был прекрасный отрок Нушазар,—
Но в ярости похож на льва он стал,
И гневные бросать слова он стал.
Сказал: «Не знаешь ты, сагзи презренный,
Что каждый, чтящий бога во вселенной,
Своей души гордыню сокрушит,
А волю падишаха совершит!
Не повелела воля та святая
Вступать нам в бой с собачьей вашей стаей!
Достойно пса, а не богатыря
Ослушаться веления царя!
Но если вы на этот грех пойдете
И первые сражение начнете —
Узнаете, что значат когти льва
И что такое меч и булава!»
И Завара воскликнул разъяренный:
«Кровавой увенчайте их короной!
Смерть им взамен короны золотой!» —
И первый выехал пред ратный строй.
И поле брани огласилось кликом,
И вихрем пыль взвилась на поле диком.
Примчался Нушазар на вороном
Коне, с индийским огненным мечом.
И выпустила сторона другая
На поединок витязя Алвая.
Тут обнажил прекрасный Нушазар
Свой меч индийский и нанес удар.
И голова Алвая отлетела,
И под копыта покатилось тело.
Но разъяренный Завара тогда
Приблизился, как гибели звезда.
«Постой! — вскричал он. — Был Алвай не воин,
Он был с тобой сражаться не достоин!»
Он шаха поразил копьем в чело,
И опустело шахское седло.
Пал ратоборец молодой Ирана;
Заколебался бранный строй Ирана.
И вышел мстить за брата Михринуш,
Исфандиара сын, отважный муж.
Скакал он с пеной гпева на устах,
С кровавыми слезами на щеках.
Но Фарамарз — Рустама сын, — навстречу
Подняв индийский меч, ворвался в сечу.
Как слон, по виду был огромен он,
Неудержим в бою, как пьяный слон.
Вот сшиблись, львиной яростью горя,
Рустама сын и юный сын царя.
С клинков скрещенных искры полетели,
И кликом воинств дали загремели.
Но хоть в бою был шахский сын жесток,
Сравняться с Фарамарзом он не мог.
Когда взвился он яростнее барса,
Десницу занеся на Фарамарза,
Неловко меч с размаху опустил —
Коня он под собою зарубил.
И пешим стал он; и, лишен защиты,
Сраженный пал под конские копыта,
На камень, кровью алою политый…
И вот Бахман, увидев, что убиты
Два брата, поскакал во весь опор
Туда, где бился царь на склонах гор.
И закричал: «Эй, прозорливый мой
Отец! Властитель справедливый мой!
На нас Рустама воинство напало,
И сыновей твоих двоих не стало!
В страданиях померк их жизни свет.
Нет Нушазара, Михринуша нет!
Убили их! Лежат они в пыли,
Пока ты бьешься здесь от нас вдали!
Вот причинен, увы, неизгладимый
Нам всем урон, о наш отец любимый!»
Гнев горький сердце шахское обжег,
На щеки брызнул слез горючих ток.
Сказал Рустаму: «Эй, отродье дива!
Зачем свернул ты со стези правдивой?
Что войско ты привел — не ведал я.
Потеряна отныне честь твоя!
Гляжу, ты ни позора не страшишься,
Ни дня суда, ни бога не боишься!
Забыл, что нарушающим обет
В душе народа уваженья нет!
Сагзи двух сыновей моих убили!
Предательски детей моих убили!»
Затрепетал, как на ветру листва,
Рустам, услышав страшные слова.
Поклялся он мечом, и головою,
И солнцем, и своею сединою:
«Клянусь, я ничего не знаю сам!
А в бой вступать я запретил войскам.
Тебе я брата связанного выдам:
Убей в уплату всем своим обидам!
И Фарамарза — сына своего —
Свяжу и приведу к тебе его.
Пролей железом кровь моих родных!
Убей за дорогих детей твоих!»
Шах молвил: «Кровь змеи за кровь павлина
Пролить, раба убить за властелина —
То было б мерзко совести моей,
Священному достоинству царей!
Нет! Ты, порочный, о себе подумай!
Ты, лживый, о своей судьбе подумай!
Твои я ноги стрелами с конем
Соединю, как воду с молоком,—
Чтоб ни единый раб не смел потом
На властелина выходить с мечом.
Живой останешься — для горшей муки
Свяжу тебя, скую цепями руки.
А поражу стрелой тебя — ну что ж
За милых сыновей моих умрешь!»
Рустам ответил: «От таких речей
Лишь чести умаление твоей».
Бегство Рустама на гору
Они достали бронзовые луки,
Простерли к стрелам тополевым руки,—
И вылетало пламя, где стрела
Кольчугу к телу пригвоздить могла.
Нахмурилось лицо Исфандиара,
Взгляд омрачился ненавистью ярой.
И солнца лик в смятенье побелел
От посвиста его жестоких стрел,—
Где стрелы Руинтана попадали,
Кольчугу, как бумагу, разрывали.
В бою не ведал промаха стрелок,
Никто от рук его спастись не мог.
Он за стрелой стрелу пускал упрямо,
Изранил он и Рахша и Рустама.
Но ни одна Рустамова стрела
Царапины царю не нанесла.
Рустама ж ни одно не миновало
Исфандиаром пущенное жало.
Отчаялся, последнюю свою
Надежду потерял Рустам в бою;
И молвил: «Я — изранен… целый — он,
Воистину — бронзовотелый он!»
Бой продолжать был Тахамтан не в силе,
Изнурены и конь и всадник были.
И в первый раз за весь свой славный век
Он к выходу последнему прибег:
Быстрей, чем вихрь, Рустам с коня скатился
И на крутое взгорье устремился.
Ушел один домой скакун его,
Хозяина покинул своего.
А кровь из ран Рустамовых текла,
Вся содрогалась Бисутун-скала.
И смехом прояснился царский взор,
Увидев мужа славного позор.
Спросил он: «Где ж твоя слоновья сила?
Что мощь твою железную сразило?
Неужто стрел пернатых острия?
Где мужество, где булава твоя?
Что ж убежал ты на гору, едва
Услышал издали рычанье льва?
Неужто это ты — пред кем когда-то
Дракон заплакал, ужасом объятый?
Так кто ж слона в лисицу превратил,
Десницу сильную укоротил?»
Рахш, истекая кровью, той порой,
Понуря голову, прибрел домой,
Обломки стрел неся в боках могучих,
Текли по морде капли слез горючих.
И вот увидел Завара коня
При свете угасающего дня,
Увидел, что седло его пустое,—
И с воплем поскакал на место боя.
Всего в крови Рустама увидал
Неперевязанного и сказал:
«Брат! Поезжай домой без промедленья!
Здесь на меня ты положись в отмщенье!»
Сказал Рустам: «К Дастану воротись,
Утратили мы славу, честь и жизнь…
Пусть он изыщет, как бывало ране,
Чем исцелить от ран и от страданий
Меня и Рахша. Дорог каждый час.
Спасенье в том единое для нас!..
О, если в эту ночь я не умру,
Живым и здравым встану поутру,
Ты скажешь: «Вновь на свет мой брат явился,
Могуч, как сотни лет назад, явился!»
Поди за Рахшем пригляди моим.
Останусь жив — вернусь я вслед за ним!»
И Завара уехал молчаливый.
Исфандиар дождался терпеливо
Конца беседы и сказал: «Ну что ж?
Где твой защитник и чего ты ждешь?
Ты долго ль простоишь на скалах там?
Бросай свой лук и покорись, Рустам!
Сними броню и тигровый кафтан,
От кушака освободи свой стан!
Дай руки мне твои связать по чести!
Ты от меня не жди вреда и мести.
В цепях тебя я к шаху отведу,
Но там тебя не ввергну я в беду.
А если рвешься в бой опять со мною,
Назначь — кому владеть твоей страною.
Потом покайся, старый человек,
В грехах, что совершил в столь долгий век!
Быть может, примет бог тебя безгневно,
Когда ты мир покинешь пятидневный!»
Рустам ответил: «Поздняя пора.
Темно. Ни зла не сделать, ни добра.
Ночь переждем, пожалуй, до рассвета.
Ты в стан свой воротись на время это.
И я пойду немного отдохну,
Вернусь домой, на краткий срок усну;
Перевяжу я раны, кровь отмою
И созову под кровлею родною
Любимых — сына, брата и отца —
Честь и опору нашего дворца.
Предстану с ними пред тобой, великий,
На милость падишаха и владыки».
И Руинтан ему ответил: «Эй!
Надменный муж, негодный кознодей!
Не только тем, что храбр, могуч и ловок,—
Ты знаменит и тысячей уловок.
Ясна с начала хитрость мне твоя,
Теперь твое паденье вижу я.
Тебя на эту ночь лишь пощажу я,
Что выдумаешь завтра — погляжу я,
Не вздумай вновь обманывать меня.
Иди теперь — до завтрашнего дня!»
«Исполню все, — ответил Тахамтан,—
А ныне обессилел я от ран».
И долго шах на спину исполина
Глядел, как тот пошел, склонив седины.
Как медленно реку переходил…
Меж тем Рустам у господа молил
О помощи: «Владыка сил небесных!
Коль я теперь умру от ран телесных,
Кто гордым за меня отмстит в бою?
Кто правду унаследует мою?»
Когда он, как корабль, струи потока
Рассек и поднялся на брег высокий,
Исфандиар сказал ему вослед:
«Таких людей еще не видел свет!
Нет! То не муж, нам ныне предстоящий,—
То слон могучий, ужас наводящий!
Его таким всевышний сотворил,
Он землю им и время озарил».
Когда же в стан вернулся шах Ирана,
Услышал вопль и стоны среди стана,
Убитых увидал своих сынов,
С их лиц откинул пурпурный покров.
Мертвы! И воскресить их нет надежды!
И шах со стоном разодрал одежды,
Главу посыпал прахом, наземь пал,
И обнимал убитых, и взывал:
«Мои возлюбленные, вы ли это?
Кто погасил живой источник света?
Куда ушли вы от юдоли сей?»
Сказал Пшутан: «Эй, брат мой, слез не лей!
Над невозвратным что рыдать напрасно?
Сердца свои зачем терзать напрасно?
Все — стар и млад — подвластны смерти мы,
Пусть разум нас ведет пред ликом тьмы!»
Встал Руинтан, в табуты положил их —
Детей своих, к Гуштаспу проводил их,
И написал отцу: «Возрос твой сад,
И ветви дум твоих плодоносят:
На волны ты спустил корабль упрямо,
Потребовал покорства от Рустама,—
И нет в живых двоих сынов моих!
Но ты не плачь, в табу те видя их,—
Крепки бока быка Исфандиара,
Не устрашатся вражьего удара».
И скорбный сел Исфандиар на трон,
И все слова Рустама вспомнил он…
Сказал Пшутану-брату: «Лев степной
Не устоит пред мужеской рукой.
Я в поле повстречался с Тахамтаном,
Залюбовался богатырским станом —
И восхвалил царя небесных сил,
Что он таким Рустама сотворил.
Прославлены везде — до моря Чина —
Деяния Рустама-исполина.
Акул из волн рукой хватает он,
В ущелье тигра настигает он.
Но все ж я так изранил мужа славы,
Что лег за ним в пустыне след кровавый.
Ушел он, скалы кровью орося,
Обломки стрел меж ребер унося.
Хоть, может, он вернется в дом отца,—
Боюсь, уйдет к Кейвану из дворца…»[50]
Они достали бронзовые луки,
Простерли к стрелам тополевым руки,—
И вылетало пламя, где стрела
Кольчугу к телу пригвоздить могла.
Нахмурилось лицо Исфандиара,
Взгляд омрачился ненавистью ярой.
И солнца лик в смятенье побелел
От посвиста его жестоких стрел,—
Где стрелы Руинтана попадали,
Кольчугу, как бумагу, разрывали.
В бою не ведал промаха стрелок,
Никто от рук его спастись не мог.
Он за стрелой стрелу пускал упрямо,
Изранил он и Рахша и Рустама.
Но ни одна Рустамова стрела
Царапины царю не нанесла.
Рустама ж ни одно не миновало
Исфандиаром пущенное жало.
Отчаялся, последнюю свою
Надежду потерял Рустам в бою;
И молвил: «Я — изранен… целый — он,
Воистину — бронзовотелый он!»
Бой продолжать был Тахамтан не в силе,
Изнурены и конь и всадник были.
И в первый раз за весь свой славный век
Он к выходу последнему прибег:
Быстрей, чем вихрь, Рустам с коня скатился
И на крутое взгорье устремился.
Ушел один домой скакун его,
Хозяина покинул своего.
А кровь из ран Рустамовых текла,
Вся содрогалась Бисутун-скала.
И смехом прояснился царский взор,
Увидев мужа славного позор.
Спросил он: «Где ж твоя слоновья сила?
Что мощь твою железную сразило?
Неужто стрел пернатых острия?
Где мужество, где булава твоя?
Что ж убежал ты на гору, едва
Услышал издали рычанье льва?
Неужто это ты — пред кем когда-то
Дракон заплакал, ужасом объятый?
Так кто ж слона в лисицу превратил,
Десницу сильную укоротил?»
Рахш, истекая кровью, той порой,
Понуря голову, прибрел домой,
Обломки стрел неся в боках могучих,
Текли по морде капли слез горючих.
И вот увидел Завара коня
При свете угасающего дня,
Увидел, что седло его пустое,—
И с воплем поскакал на место боя.
Всего в крови Рустама увидал
Неперевязанного и сказал:
«Брат! Поезжай домой без промедленья!
Здесь на меня ты положись в отмщенье!»
Сказал Рустам: «К Дастану воротись,
Утратили мы славу, честь и жизнь…
Пусть он изыщет, как бывало ране,
Чем исцелить от ран и от страданий
Меня и Рахша. Дорог каждый час.
Спасенье в том единое для нас!..
О, если в эту ночь я не умру,
Живым и здравым встану поутру,
Ты скажешь: «Вновь на свет мой брат явился,
Могуч, как сотни лет назад, явился!»
Поди за Рахшем пригляди моим.
Останусь жив — вернусь я вслед за ним!»
И Завара уехал молчаливый.
Исфандиар дождался терпеливо
Конца беседы и сказал: «Ну что ж?
Где твой защитник и чего ты ждешь?
Ты долго ль простоишь на скалах там?
Бросай свой лук и покорись, Рустам!
Сними броню и тигровый кафтан,
От кушака освободи свой стан!
Дай руки мне твои связать по чести!
Ты от меня не жди вреда и мести.
В цепях тебя я к шаху отведу,
Но там тебя не ввергну я в беду.
А если рвешься в бой опять со мною,
Назначь — кому владеть твоей страною.
Потом покайся, старый человек,
В грехах, что совершил в столь долгий век!
Быть может, примет бог тебя безгневно,
Когда ты мир покинешь пятидневный!»
Рустам ответил: «Поздняя пора.
Темно. Ни зла не сделать, ни добра.
Ночь переждем, пожалуй, до рассвета.
Ты в стан свой воротись на время это.
И я пойду немного отдохну,
Вернусь домой, на краткий срок усну;
Перевяжу я раны, кровь отмою
И созову под кровлею родною
Любимых — сына, брата и отца —
Честь и опору нашего дворца.
Предстану с ними пред тобой, великий,
На милость падишаха и владыки».
И Руинтан ему ответил: «Эй!
Надменный муж, негодный кознодей!
Не только тем, что храбр, могуч и ловок,—
Ты знаменит и тысячей уловок.
Ясна с начала хитрость мне твоя,
Теперь твое паденье вижу я.
Тебя на эту ночь лишь пощажу я,
Что выдумаешь завтра — погляжу я,
Не вздумай вновь обманывать меня.
Иди теперь — до завтрашнего дня!»
«Исполню все, — ответил Тахамтан,—
А ныне обессилел я от ран».
И долго шах на спину исполина
Глядел, как тот пошел, склонив седины.
Как медленно реку переходил…
Меж тем Рустам у господа молил
О помощи: «Владыка сил небесных!
Коль я теперь умру от ран телесных,
Кто гордым за меня отмстит в бою?
Кто правду унаследует мою?»
Когда он, как корабль, струи потока
Рассек и поднялся на брег высокий,
Исфандиар сказал ему вослед:
«Таких людей еще не видел свет!
Нет! То не муж, нам ныне предстоящий,—
То слон могучий, ужас наводящий!
Его таким всевышний сотворил,
Он землю им и время озарил».
Когда же в стан вернулся шах Ирана,
Услышал вопль и стоны среди стана,
Убитых увидал своих сынов,
С их лиц откинул пурпурный покров.
Мертвы! И воскресить их нет надежды!
И шах со стоном разодрал одежды,
Главу посыпал прахом, наземь пал,
И обнимал убитых, и взывал:
«Мои возлюбленные, вы ли это?
Кто погасил живой источник света?
Куда ушли вы от юдоли сей?»
Сказал Пшутан: «Эй, брат мой, слез не лей!
Над невозвратным что рыдать напрасно?
Сердца свои зачем терзать напрасно?
Все — стар и млад — подвластны смерти мы,
Пусть разум нас ведет пред ликом тьмы!»
Встал Руинтан, в табуты положил их —
Детей своих, к Гуштаспу проводил их,
И написал отцу: «Возрос твой сад,
И ветви дум твоих плодоносят:
На волны ты спустил корабль упрямо,
Потребовал покорства от Рустама,—
И нет в живых двоих сынов моих!
Но ты не плачь, в табу те видя их,—
Крепки бока быка Исфандиара,
Не устрашатся вражьего удара».
И скорбный сел Исфандиар на трон,
И все слова Рустама вспомнил он…
Сказал Пшутану-брату: «Лев степной
Не устоит пред мужеской рукой.
Я в поле повстречался с Тахамтаном,
Залюбовался богатырским станом —
И восхвалил царя небесных сил,
Что он таким Рустама сотворил.
Прославлены везде — до моря Чина —
Деяния Рустама-исполина.
Акул из волн рукой хватает он,
В ущелье тигра настигает он.
Но все ж я так изранил мужа славы,
Что лег за ним в пустыне след кровавый.
Ушел он, скалы кровью орося,
Обломки стрел меж ребер унося.
Хоть, может, он вернется в дом отца,—
Боюсь, уйдет к Кейвану из дворца…»[50]
Рустам советуется со своими родственниками
Приблизился Рустам к родному дому,
Израненный — предстал отцу седому.
Все родичи и толпы верных слуг
Рыдали, наземь падали вокруг;
Мать волосы рвала свои, кричала
И в кровь лицо ногтями раздирала.
И распоясал брат Рустамов стан,
Кольчугу снял, тигровый снял кафтан.
И престарелый слезы лил Дастан,
Касаяся щекой сыновних ран,
И говорил: «Вот жили век мы в счастье —
И дожили до гибельной напасти!..»
Рустам сказал: «Что пользы плакать нам?
Знать, так угодно было небесам;
Труднейшее нам предстоит в грядущем:
Как ведать, что судьба таит в грядущем?
Подобного Исфандиару-льву —
Врага не знал я, сколько ни живу.
Я побывал в семи частях вселенной,[51]
Коснулся тайны мира сокровенной;
Диви-Сафида, духа адских сил,
В бою, как ветку тополя, сломил;
Я сталь пронизывал стрелой моею,—
Был щит любой бессилен перед нею!
Но сколько ни пускал я грозных стрел,
Царя я даже ранить не сумел.
Казалось, что с утесами крутыми
Сражался я колючками сухими.
А меч мой если бы увидел лев,
За камни бы укрылся, оробев;
Меч ни его кольчуги, ни шелома
Не рассекал — ломался, как солома…
Перо блистало над его челом,
Но я не сбил его своим мечом.
И снова я взывал к нему, и снова
Не просветлил души его суровой:
Надменный, он не выслушал ни слова,
Для нас для всех он хочет лишь дурного.
И я всевышнего благодарю
За то, что в небе погасил зарю!
За то, что в сумрак землю погрузил он,
Что от врага во тьме меня укрыл он.
И вот исхода мне другого нет,
Как только оседлать коня чуть свет
И ускакать, чтоб не сыскать и следа…
Противника пусть радует победа,
Пусть подвигом насытится своим,
Хоть он в желанье зла ненасытим».
Заль молвил: «Сын мой! Выслушай, не сетуй!
Все может измениться ночью этой.
А в мире — кроме смерти, есть врата.
Нам дверь еще к спасенью отперта.
Симурга вызову я этой ночью,
Симург увидит нашу скорбь воочью.
Коль нам поможет он в сей грозный час,
Страна и жизнь останутся у нас.
А если нет — не отвести удара:
Погибнем все от рук Исфандиара».
Приблизился Рустам к родному дому,
Израненный — предстал отцу седому.
Все родичи и толпы верных слуг
Рыдали, наземь падали вокруг;
Мать волосы рвала свои, кричала
И в кровь лицо ногтями раздирала.
И распоясал брат Рустамов стан,
Кольчугу снял, тигровый снял кафтан.
И престарелый слезы лил Дастан,
Касаяся щекой сыновних ран,
И говорил: «Вот жили век мы в счастье —
И дожили до гибельной напасти!..»
Рустам сказал: «Что пользы плакать нам?
Знать, так угодно было небесам;
Труднейшее нам предстоит в грядущем:
Как ведать, что судьба таит в грядущем?
Подобного Исфандиару-льву —
Врага не знал я, сколько ни живу.
Я побывал в семи частях вселенной,[51]
Коснулся тайны мира сокровенной;
Диви-Сафида, духа адских сил,
В бою, как ветку тополя, сломил;
Я сталь пронизывал стрелой моею,—
Был щит любой бессилен перед нею!
Но сколько ни пускал я грозных стрел,
Царя я даже ранить не сумел.
Казалось, что с утесами крутыми
Сражался я колючками сухими.
А меч мой если бы увидел лев,
За камни бы укрылся, оробев;
Меч ни его кольчуги, ни шелома
Не рассекал — ломался, как солома…
Перо блистало над его челом,
Но я не сбил его своим мечом.
И снова я взывал к нему, и снова
Не просветлил души его суровой:
Надменный, он не выслушал ни слова,
Для нас для всех он хочет лишь дурного.
И я всевышнего благодарю
За то, что в небе погасил зарю!
За то, что в сумрак землю погрузил он,
Что от врага во тьме меня укрыл он.
И вот исхода мне другого нет,
Как только оседлать коня чуть свет
И ускакать, чтоб не сыскать и следа…
Противника пусть радует победа,
Пусть подвигом насытится своим,
Хоть он в желанье зла ненасытим».
Заль молвил: «Сын мой! Выслушай, не сетуй!
Все может измениться ночью этой.
А в мире — кроме смерти, есть врата.
Нам дверь еще к спасенью отперта.
Симурга вызову я этой ночью,
Симург увидит нашу скорбь воочью.
Коль нам поможет он в сей грозный час,
Страна и жизнь останутся у нас.
А если нет — не отвести удара:
Погибнем все от рук Исфандиара».
Миниатюра из рукописи «Шах-наме» XVII века.
Помощь Симурга Рустаму
С семьей своей, когда сгустилась тьма,
Заль поднялся на крутизну холма.
Там три больших курильницы стояли.
Сандаловые угли в них пылали.
Стал на горе и из сумы своей
Перо Симурга вынул чародей.
Когда пришла полночная пора,
Он опалил в огне конец пера.
Вот время первой стражи миновало —[52]
И небо, словно мускус, черным стало.
И в непомерной высоте тогда
Возник Симург бессмертный, как звезда.
Огонь курильниц увидала птица
И, опускаясь, начала кружиться.
Когда Дастан Симурга увидал,
Ниц перед ним он пал и зарыдал,
Струящие благоуханный дым
Курильницы поставил перед ним.
На землю птица с высоты спустилась:
«Эй, пахлаван, — спросила, — что случилось?
Зачем тебе позвать пришлось меня
Ночной порой, до наступленья дня?»
И Заль ответил: «Горе в доме Сама!
Боюсь, что потеряли мы Рустама.
Так тяжело врагом изранен он,
Что лишь тобою может быть спасен.
И Рахшу враг нанес такие раны,
Что лег он в стойле, словно бездыханный.
В наш мирный край ворвался, как пожар,
Принес нам кровь и смерть Исфандиар.
Взалкал он, ненасытный, полный гнева,
С корнями и плодами вырвать древо».
Симург ответил: «Сына приведи!
Терзать свой дух напрасно погоди!
И Рахша покажите мне. Быть может,
Спасу обоих, если бог поможет».
Поднять руки не в силах, той порой
Рустам лежал в мученьях под горой.
Но Заль велел мужам из дома Сама,
Чтоб подняли и привели Рустама,
А также он домой послал людей,
Чтобы пригнали Рахша поскорей.
Вот Заля сын предстал перед Симургом
И на колени пал перед Симургом.
И вопросил Симург: «Эй, мощный слон,
Кем так жестоко стан твой сокрушен?
Что вам с Исфандиаром воевать,
Чужой огонь за пазуху совать?»[53]
Заль отвечал: «О повелитель наш!
Коль ты сейчас нам помощи не дашь,
Коль ты теперь не исцелишь Рустама,
Мы все умрем и рухнет дом Нейрама!
Погибнет корень наш, Забул падет,
Добычей тигров будет наш народ!»
Взглянул Симург на раны Тахамтана —
Не тело, видит, а сплошная рана.
Сто шестьдесят кровавых жал стальных
Он острым клювом вытащил из них.
Он крыльями коснулся ран Рустама —
И дивно исцелился стан Рустама:
Как прежде, стал прекрасен и силен
Седой Рустам, шестисотлетний слон!
Сказал Симург: «Повязки ты наложишь.
Через неделю только снять их можешь.
Помажешь ран рубцы пером моим —
И будешь ты, как прежде, невредим».
Потом он взор на Рахша обратил
И клюв свой в раны Рахша погрузил.
Извлек из ран обломанные стрелы
И крыльями его коснулся тела.
И громко Рахш заржал. И, обуян
Весельем, засмеялся Тахамтан.
И вопросил Симург: «Эй, несравненный,
Слоноподобный, первый муж вселенной!
Ответь — зачем искал войны с царем,
С бронзовотелым ты богатырем?»
Рустам сказал: «Склонился б я покорно,
Но он связать меня желал упорно.
Меня в позоре хочет видеть шах…
Но легче умереть, чем жить в цепях».
Сказал Симург: «В том чести нет урона,
Коль ты падешь, рукой его сраженный.
Он беспорочный твой владыка, он
Благоволеньем неба осенен.
Ты поклянись мне именем моим,
Что мысли отвратишь от боя с ним,
Что превзойти его не пожелаешь,
Что злобой на него не воспылаешь,
Что вновь его ты будешь умолять,
Чтоб грозный гнев сменил на благодать.
Он лишь тогда мольбы твои отринет,
Когда сама судьба его покинет.
Я ныне средство дам тебе одно,
В последний час тебя спасет оно…»
Внимал Рустам Симурга речи вещей,
И таял в сердце скорби мрак зловещий.
Сказал: «Зову в свидетели творца,—
Твою исполню волю до конца!»
Сказал Симург: «Любя тебя, открою
Я ныне тайну неба пред тобою:
Кто кровь Исфандиарову прольет,
Того раздавит мстящий небосвод.
И пусть из бездны выйдет невредимый —
Покоя не найдет, тоской томимый…
Здесь — целый век несчастным будет он,
Там — на мученья будет обречен.
Коль примешь это страшное решенье —
Спасешь свой дом, избегнешь униженья».
Ему Рустам: «На все согласен я.
И воля да исполнится твоя!
Мир только вечен. Наша жизнь мгновенна.
Но имя остается во вселенной:
Лишь добрые деяния народ
Прославит. Остальное — все умрет».
Сказал Симург: «Ты в путь немедля выйдешь
И вещи сокровенные увидишь.
Садись на Рахша, острый меч бери.
Поспеть далеко нужно до зари.
Скачи отсюда прямо к морю Чина,
Где лес навис над плещущей пучиной.
Там — в чаще леса — древо гяз растет,
Корнями — в топях ядовитых вод.
То дерево, подобное судьбине,
Защитой сыну Заля будет ныне!
На Рахша сел великий Тахамтан.
Конь полетел, как птица, сквозь туман.
А в высоте Симург парил… И вскоре
Лес показался, зашумело море.
И в тот дремучий, нелюдимый лес
Симург спустился с сумрачных небес,
Увидел древо гяз среди вершин,
И опустился неба властелин.
Рустаму путь, водою не покрытый,
Он указал средь топи ядовитой.
Благоуханьем мускуса полна
Была ночного леса глубина.
Крылом коснувшись головы Рустама,
Симург сказал: «Иди тропинкой прямо.
Вот древо гяз. Срежь из его ветвей
Одну, что прочих тоньше и прямей.
Мечей и стрел она тебе нужней:
Душа Исфандиара скрыта в ней.
Ты выпрями ее, разогревая,
Чтоб, как стрела, она была прямая.
Двойным железным жалом заостри,
Пером ее орлиным опери».
Ту ветку срезал Тахамтан могучий
И поспешил назад тропой зыбучей.
И огненной крылатою звездой
Симург кружился над его главой.
Сказал: «Как встанут люди на молитву,
С зарей Исфандиар придет на битву.
Ты милости проси и правоты,—
Быть может, правды и добьешься ты,
Быть может, вспомнит воин непреклонный,
Чем славен ты, главою убеленный,
Как много в жизни ты свершил трудов,
Мук перенес из-за его отцов.
Проси упорно. Если ж он не примет
Мольбы твоей и вновь свой лук подымет,
Тогда и ты двужалою стрелой,
Что ядовитой взращена водой,
В глаза ему прицелься, медный лук
Напрягши силой всей обеих рук.
Падет он, не тобою ослепленный,—
Падет самой судьбою ослепленный».
И, к дому проводив, где ждал их Заль,
Симург простился и унесся вдаль.
Умчался вещий, кроясь в тучах черных,
К высокому гнезду на кручах горных.
И сел тогда Рустам перед огнем
И ветку гяза выпрямил на нем;
Потом оправил жалом двуконечным,
Как было велено Симургом вечным.
С семьей своей, когда сгустилась тьма,
Заль поднялся на крутизну холма.
Там три больших курильницы стояли.
Сандаловые угли в них пылали.
Стал на горе и из сумы своей
Перо Симурга вынул чародей.
Когда пришла полночная пора,
Он опалил в огне конец пера.
Вот время первой стражи миновало —[52]
И небо, словно мускус, черным стало.
И в непомерной высоте тогда
Возник Симург бессмертный, как звезда.
Огонь курильниц увидала птица
И, опускаясь, начала кружиться.
Когда Дастан Симурга увидал,
Ниц перед ним он пал и зарыдал,
Струящие благоуханный дым
Курильницы поставил перед ним.
На землю птица с высоты спустилась:
«Эй, пахлаван, — спросила, — что случилось?
Зачем тебе позвать пришлось меня
Ночной порой, до наступленья дня?»
И Заль ответил: «Горе в доме Сама!
Боюсь, что потеряли мы Рустама.
Так тяжело врагом изранен он,
Что лишь тобою может быть спасен.
И Рахшу враг нанес такие раны,
Что лег он в стойле, словно бездыханный.
В наш мирный край ворвался, как пожар,
Принес нам кровь и смерть Исфандиар.
Взалкал он, ненасытный, полный гнева,
С корнями и плодами вырвать древо».
Симург ответил: «Сына приведи!
Терзать свой дух напрасно погоди!
И Рахша покажите мне. Быть может,
Спасу обоих, если бог поможет».
Поднять руки не в силах, той порой
Рустам лежал в мученьях под горой.
Но Заль велел мужам из дома Сама,
Чтоб подняли и привели Рустама,
А также он домой послал людей,
Чтобы пригнали Рахша поскорей.
Вот Заля сын предстал перед Симургом
И на колени пал перед Симургом.
И вопросил Симург: «Эй, мощный слон,
Кем так жестоко стан твой сокрушен?
Что вам с Исфандиаром воевать,
Чужой огонь за пазуху совать?»[53]
Заль отвечал: «О повелитель наш!
Коль ты сейчас нам помощи не дашь,
Коль ты теперь не исцелишь Рустама,
Мы все умрем и рухнет дом Нейрама!
Погибнет корень наш, Забул падет,
Добычей тигров будет наш народ!»
Взглянул Симург на раны Тахамтана —
Не тело, видит, а сплошная рана.
Сто шестьдесят кровавых жал стальных
Он острым клювом вытащил из них.
Он крыльями коснулся ран Рустама —
И дивно исцелился стан Рустама:
Как прежде, стал прекрасен и силен
Седой Рустам, шестисотлетний слон!
Сказал Симург: «Повязки ты наложишь.
Через неделю только снять их можешь.
Помажешь ран рубцы пером моим —
И будешь ты, как прежде, невредим».
Потом он взор на Рахша обратил
И клюв свой в раны Рахша погрузил.
Извлек из ран обломанные стрелы
И крыльями его коснулся тела.
И громко Рахш заржал. И, обуян
Весельем, засмеялся Тахамтан.
И вопросил Симург: «Эй, несравненный,
Слоноподобный, первый муж вселенной!
Ответь — зачем искал войны с царем,
С бронзовотелым ты богатырем?»
Рустам сказал: «Склонился б я покорно,
Но он связать меня желал упорно.
Меня в позоре хочет видеть шах…
Но легче умереть, чем жить в цепях».
Сказал Симург: «В том чести нет урона,
Коль ты падешь, рукой его сраженный.
Он беспорочный твой владыка, он
Благоволеньем неба осенен.
Ты поклянись мне именем моим,
Что мысли отвратишь от боя с ним,
Что превзойти его не пожелаешь,
Что злобой на него не воспылаешь,
Что вновь его ты будешь умолять,
Чтоб грозный гнев сменил на благодать.
Он лишь тогда мольбы твои отринет,
Когда сама судьба его покинет.
Я ныне средство дам тебе одно,
В последний час тебя спасет оно…»
Внимал Рустам Симурга речи вещей,
И таял в сердце скорби мрак зловещий.
Сказал: «Зову в свидетели творца,—
Твою исполню волю до конца!»
Сказал Симург: «Любя тебя, открою
Я ныне тайну неба пред тобою:
Кто кровь Исфандиарову прольет,
Того раздавит мстящий небосвод.
И пусть из бездны выйдет невредимый —
Покоя не найдет, тоской томимый…
Здесь — целый век несчастным будет он,
Там — на мученья будет обречен.
Коль примешь это страшное решенье —
Спасешь свой дом, избегнешь униженья».
Ему Рустам: «На все согласен я.
И воля да исполнится твоя!
Мир только вечен. Наша жизнь мгновенна.
Но имя остается во вселенной:
Лишь добрые деяния народ
Прославит. Остальное — все умрет».
Сказал Симург: «Ты в путь немедля выйдешь
И вещи сокровенные увидишь.
Садись на Рахша, острый меч бери.
Поспеть далеко нужно до зари.
Скачи отсюда прямо к морю Чина,
Где лес навис над плещущей пучиной.
Там — в чаще леса — древо гяз растет,
Корнями — в топях ядовитых вод.
То дерево, подобное судьбине,
Защитой сыну Заля будет ныне!
На Рахша сел великий Тахамтан.
Конь полетел, как птица, сквозь туман.
А в высоте Симург парил… И вскоре
Лес показался, зашумело море.
И в тот дремучий, нелюдимый лес
Симург спустился с сумрачных небес,
Увидел древо гяз среди вершин,
И опустился неба властелин.
Рустаму путь, водою не покрытый,
Он указал средь топи ядовитой.
Благоуханьем мускуса полна
Была ночного леса глубина.
Крылом коснувшись головы Рустама,
Симург сказал: «Иди тропинкой прямо.
Вот древо гяз. Срежь из его ветвей
Одну, что прочих тоньше и прямей.
Мечей и стрел она тебе нужней:
Душа Исфандиара скрыта в ней.
Ты выпрями ее, разогревая,
Чтоб, как стрела, она была прямая.
Двойным железным жалом заостри,
Пером ее орлиным опери».
Ту ветку срезал Тахамтан могучий
И поспешил назад тропой зыбучей.
И огненной крылатою звездой
Симург кружился над его главой.
Сказал: «Как встанут люди на молитву,
С зарей Исфандиар придет на битву.
Ты милости проси и правоты,—
Быть может, правды и добьешься ты,
Быть может, вспомнит воин непреклонный,
Чем славен ты, главою убеленный,
Как много в жизни ты свершил трудов,
Мук перенес из-за его отцов.
Проси упорно. Если ж он не примет
Мольбы твоей и вновь свой лук подымет,
Тогда и ты двужалою стрелой,
Что ядовитой взращена водой,
В глаза ему прицелься, медный лук
Напрягши силой всей обеих рук.
Падет он, не тобою ослепленный,—
Падет самой судьбою ослепленный».
И, к дому проводив, где ждал их Заль,
Симург простился и унесся вдаль.
Умчался вещий, кроясь в тучах черных,
К высокому гнезду на кручах горных.
И сел тогда Рустам перед огнем
И ветку гяза выпрямил на нем;
Потом оправил жалом двуконечным,
Как было велено Симургом вечным.
Возвращение Рустама на битву с Исфандиаром
Когда же утро встало над горами
И в сердце ночи врезалось мечами,
Свой стан в доспехи облачил Рустам
И помолился вечным небесам.
Поехал вновь — иль ради примиренья
С врагом, или последнего сраженья.
И гордо приосанился старик
На берегу и громкий издал крик:
«Эй, сердце львиное! Вставай! Доколе
Спать будешь? Погляди — Рустам на поле!
Ты с ложа сновидений подымись,
Перед суровым мстителем явись!»
Когда Исфандиар его могучий
Услышал голос — гром гремящий в туче,—
Ничтожным все оружие ему
Примнилось. Молвил брату своему:
«Сражался я со львами и слонами,
Но не встречался в битвах с колдунами.
Не думал я, прервавши бой вчера,
Что недруг мой дотянет до утра!
И у коня не видно было тела —
Щетина стрел моих его одела!
А я слыхал старинную молву,
Что древний Заль обучен колдовству,
Что совершает мощью волхвованья
Уму непостижимые деянья».
И отвечал Пшутан ему в слезах:
«Пусть в муках пропадет любой твой враг!
О брат мой, почему ты стал растерян?
Неужто ты в победе не уверен?
Какая нам еще грозит напасть?
Иль счастье над судьбой теряет власть?..»
Но, золотой бронею покровенный,
На бой воспрянул воин несравненный,
Вскричал Рустаму: «Эй, сагзи презренный,
Да сгинет ваше имя во вселенной!
Как ты вчера изранен мною был!
Иль ты мой лук могучий позабыл?
Когда б вы силой чар не обладали,
Могилу бы сейчас тебе копали!
Заль колдовским познаньем наделен,—
Ты волхвованьем Заля исцелен!
Но ваши чары нынче я развею —
Я сокрушу твою драконью шею!»
Сказал Рустам: «Эй, ненасытный лев!
Побойся неба! Укроти свой гнев!
Пришел я не для битвы, не для мести —
О правде я молю, во имя чести!
А ты, мой шах, со мной несправедлив.
С дороги сбил тебя коварный див.
Клянусь Авестой вечной и Азаром,
Зардуштом мудрым, светлым Нушазаром,
Луной и солнцем на небе святом,
Что ты идешь неправедным путем!
Мне ж хоть из кожи вылезть, слов моих
Не слушаешь ты и не помнишь их!..
Будь нашим добрым гостем! Пред тобою
Я дверь своих сокровищниц открою,
Сокровища навьючу на коней,
В Иран их повезет мой казначей.
Я пред тобою уподоблюсь праху.
Велишь — пойду с тобою к падишаху.
Коль шах казнит меня — пусть будет так!
Сковать велит меня — пусть будет так!
Но нам, живущим у судьбы во власти,
Да не сопутствует звезда несчастий.
Молюсь я, чтоб судьба своей рукой
Тебя навек насытила войной!
И что же так тебя ожесточило?
Всю силу сердца к битве устремило?
Но коль теперь забудешь ты о зле —
Клянусь, всех выше будешь на земле!»
И отвечал Исфандиар угрюмо:
«Что обману Гуштаспа я — не думай!
Мне ни сокровища твоей казны,
Ни дом, ни угощенья — не нужны!
А хочешь уцелеть — надень оковы!
Нет нужды спор тянуть нам бестолковый».
И снова начал говорить Рустам:
«Зачем нам злоба, шах! Что спорить нам?
Лишь чести ты моей не угрожай!
Достоинство мое не унижай!
Открою пред тобою, несравненный,
Врата сокровищниц полувселенной!
Все, что собрали Сам, и Нариман,
И Заль, и даже древний Кариман,—
Все отдадим тебе! Мужей Систана,
Забулистана и Кабулистана
Я приведу! Отдам под власть твою
Мужей, которым равных нет в бою.
И сотни юных слуг в красе и силе,
Чтоб день и ночь они тебе служили,
И тысячу служанок молодых
Отдам тебе, — Хуллах отчизна их.
Сам, как слуга, потом с тобою вместе
Пойду я к шаху, жаждущему мести.
Но лишь не требуй от меня цепей —
Обиды горькой седине моей!
Не подобает зло тебе, великий,
Мой шах, благочестивый мой владыка!»
«Не трать в пустых словах душевный жар!
С усмешкой отвечал Исфандиар.—
Советуешь мне с божьего пути
Свернуть, от воли шаха отойти?
Той нет безбожней и презренней твари,
Что своего обманет государя!
Теперь надень оковы — иль пади!
Речей бесстыдных больше не веди!»
Когда же утро встало над горами
И в сердце ночи врезалось мечами,
Свой стан в доспехи облачил Рустам
И помолился вечным небесам.
Поехал вновь — иль ради примиренья
С врагом, или последнего сраженья.
И гордо приосанился старик
На берегу и громкий издал крик:
«Эй, сердце львиное! Вставай! Доколе
Спать будешь? Погляди — Рустам на поле!
Ты с ложа сновидений подымись,
Перед суровым мстителем явись!»
Когда Исфандиар его могучий
Услышал голос — гром гремящий в туче,—
Ничтожным все оружие ему
Примнилось. Молвил брату своему:
«Сражался я со львами и слонами,
Но не встречался в битвах с колдунами.
Не думал я, прервавши бой вчера,
Что недруг мой дотянет до утра!
И у коня не видно было тела —
Щетина стрел моих его одела!
А я слыхал старинную молву,
Что древний Заль обучен колдовству,
Что совершает мощью волхвованья
Уму непостижимые деянья».
И отвечал Пшутан ему в слезах:
«Пусть в муках пропадет любой твой враг!
О брат мой, почему ты стал растерян?
Неужто ты в победе не уверен?
Какая нам еще грозит напасть?
Иль счастье над судьбой теряет власть?..»
Но, золотой бронею покровенный,
На бой воспрянул воин несравненный,
Вскричал Рустаму: «Эй, сагзи презренный,
Да сгинет ваше имя во вселенной!
Как ты вчера изранен мною был!
Иль ты мой лук могучий позабыл?
Когда б вы силой чар не обладали,
Могилу бы сейчас тебе копали!
Заль колдовским познаньем наделен,—
Ты волхвованьем Заля исцелен!
Но ваши чары нынче я развею —
Я сокрушу твою драконью шею!»
Сказал Рустам: «Эй, ненасытный лев!
Побойся неба! Укроти свой гнев!
Пришел я не для битвы, не для мести —
О правде я молю, во имя чести!
А ты, мой шах, со мной несправедлив.
С дороги сбил тебя коварный див.
Клянусь Авестой вечной и Азаром,
Зардуштом мудрым, светлым Нушазаром,
Луной и солнцем на небе святом,
Что ты идешь неправедным путем!
Мне ж хоть из кожи вылезть, слов моих
Не слушаешь ты и не помнишь их!..
Будь нашим добрым гостем! Пред тобою
Я дверь своих сокровищниц открою,
Сокровища навьючу на коней,
В Иран их повезет мой казначей.
Я пред тобою уподоблюсь праху.
Велишь — пойду с тобою к падишаху.
Коль шах казнит меня — пусть будет так!
Сковать велит меня — пусть будет так!
Но нам, живущим у судьбы во власти,
Да не сопутствует звезда несчастий.
Молюсь я, чтоб судьба своей рукой
Тебя навек насытила войной!
И что же так тебя ожесточило?
Всю силу сердца к битве устремило?
Но коль теперь забудешь ты о зле —
Клянусь, всех выше будешь на земле!»
И отвечал Исфандиар угрюмо:
«Что обману Гуштаспа я — не думай!
Мне ни сокровища твоей казны,
Ни дом, ни угощенья — не нужны!
А хочешь уцелеть — надень оковы!
Нет нужды спор тянуть нам бестолковый».
И снова начал говорить Рустам:
«Зачем нам злоба, шах! Что спорить нам?
Лишь чести ты моей не угрожай!
Достоинство мое не унижай!
Открою пред тобою, несравненный,
Врата сокровищниц полувселенной!
Все, что собрали Сам, и Нариман,
И Заль, и даже древний Кариман,—
Все отдадим тебе! Мужей Систана,
Забулистана и Кабулистана
Я приведу! Отдам под власть твою
Мужей, которым равных нет в бою.
И сотни юных слуг в красе и силе,
Чтоб день и ночь они тебе служили,
И тысячу служанок молодых
Отдам тебе, — Хуллах отчизна их.
Сам, как слуга, потом с тобою вместе
Пойду я к шаху, жаждущему мести.
Но лишь не требуй от меня цепей —
Обиды горькой седине моей!
Не подобает зло тебе, великий,
Мой шах, благочестивый мой владыка!»
«Не трать в пустых словах душевный жар!
С усмешкой отвечал Исфандиар.—
Советуешь мне с божьего пути
Свернуть, от воли шаха отойти?
Той нет безбожней и презренней твари,
Что своего обманет государя!
Теперь надень оковы — иль пади!
Речей бесстыдных больше не веди!»
Рустам пускает стрелу в глаза Исфандиару
Увидел Тахамтан: он молит тщетно,
Душа Исфандиара безответна.
И взял свой лук и страшную стрелу,
Взращенную к возмездию и злу.
Взложил стрелу на тетиву тугую
И поднял к небу голову седую,
К предвечному зеницы обратил
И так сказал: «Воззри, о боже сил!
Ты, милосердный, — вождь мой и защита,—
Вся жизнь моя перед тобой открыта!
Ты видишь: сколько я ни говорил —
Не убедил царя, не умирил.
Вот он — руководимый волей дива,
Неумолимый царь, несправедливый!
Так отпусти мне страшную вину,
О ты, создавший солнце и луну!»
А царь, Рустама видя непокорство,
Что медлит он вступить в единоборство,
Сказал: «Эй, муж прославленный! Видать,
Пресытился, устал ты воевать.
Так испытай Гуштаспову стрелу,
Алмазную Лухраспову стрелу!»
Тогда, как повелел Симург премудрый,
Лук натянул Рустам сереброкудрый,
Стрелу в глаза Исфандиару вверг,—
Мир пред царем прославленным померк.
Как гибкий тополь, стан царя склонился.
Дух величавый тьмою омрачился.
На грудь поникла гордая глава,
Лук Чача выпал из десницы льва.
Схватился он за гриву вороного —
И грива стала мокрой и багровой.
И молвил тихо скорбный Тахамтан:
«Вот, ты пожал плоды своих семян.
А говорил, что ты бронзовотелый,—
Луну с небес твои повергнут стрелы…
Сто шестьдесят ты стрел в меня вогнал,
Но от бесчестья я не застонал…
А что же ты, сражен стрелой одною,
Без сил поник над гривой вороною?
Сражен одной стрелой из древа гяз,
Ты все утратил в этот миг и час…
Душа твоей родительницы милой
Сгорит от горя!.. Ждет тебя могила!»
Свой стан, как стебель срезанный, клоня,
Исфандиар без чувств упал с коня.
Лежал он время некое; потом
На локоть поднялся и сел с трудом,
Мучительно в сознание вступая,
Тревожный слух упорно напрягая…
И взял рукой стрелу из древа гяз
И вырвал прочь, кровавую, из глаз!
И вот явилось тут очам Бахмана,
Что омрачилось счастье Руинтана.
И он к Пшутану побежал, вскричал:
«Бог нашу битву горем увенчал!
Отец лежит поверженный, в пыли…
Для нас теперь затмился лик земли!»
И пешие, полны тоски и страха,
Спешат, стеная, — не спасут ли шаха?
Глядят: лежит повергнутый во прах,
Стрела окровавленная в руках…
И пал Пшутан, одежды раздирая,
И темя осыпал, землей, рыдая.
И пал Бахман перед своим отцом,
На кровь его горячую лицом.
Сказал Пшутан: «Не мощны властелины
Предотвратить таинственной судьбины!
Вот был Исфандиар — властитель сил,
Что мести меч за веру обнажил,
Кумиров мрака в мире сокрушил,
Несправедливости не совершил.
И вот — во цвете лет своих убит он,
В пыли главой увенчанной лежит он!..
О, зло вселенной вечное — война!
Земля слезами от тебя полна!
О, долго ль будет полной крови чашей
Кипеть враждой юдоль земная наша?»
Бахман, лицом упавши на песок,
Рыдал, не отирая кровь со щек,
Пшутан взывал: «О брат любимый мой!
О богатырь с увенчанной главой!
Кто сокрушил колени исполину,
Поверг слона могучего в пучину?
Кто солнце наше светлое затмил,
Скалу воинственную повалил?
Кто наш светильник яркий погасил,
Пожаром горя нас испепелил?
Кто сглазил нас? Кто нам принес бесчестье?
Кто выступит за нас во имя мести?
О милый брат! О светоч бытия!
Где разум, счастье, истина твоя?
Где мощь твоя в боях, мой ясный шах?
Где голос твой прекрасный на пирах?»
Пшутану отвечал Исфандиар:
«То не Рустама, то судьбы удар.
Не плачь! Все это небом и луною
Предрешено — свершенное со мною!
Вот буду мертв и буду я зарыт,
Но ты не плачь о том, что я убит.
Куда Хушанг и Фаридун пропали?
Из ветра созданные — ветром стали!
Где предки величавые мои?
Где корни нашей славы и семьи?
Ушли! Исчезли все пред небом гневным!
Никто не вечен в мире пятидневном…
Вот сколько явно, да и тайно, я
Трудился в сих пределах бытия
Во исполненье божьего завета,
Во имя правды, разума и света!
Когда ж мой подвиг в мире воссиял
И руки Ахримана я связал —
Судьбина лапу львиную простерла,
Клыками львиными впилась мне в горло!
Но ведаю, хоть умираю я,
Что не напрасно жизнь прошла моя…
Пусть слава дел моих навек затмится,
Посев мой для потомства всколосится.
Вот видишь, как сучком от древа гяз
Предательски меня лишили глаз,
И жизни, и могущества, и славы
Симург бессмертный и Рустам лукавый!
Опоры сокрушил судьбы моей
Заль, Сама сын, великий чародей…»
Услышал те слова стоявший в поле,
Согнулся, зарыдал Рустам от боли,
Приблизился к Исфандиару он,
Склонил седины, горем потрясен,
Потом сказал Бахману: «Вот отныне
Жизнь будет мне мученьем, мир — пустыней.
Дух властелина, твоего отца,
Правдив, велик и светел — до конца.
Но был раздор наш злого дива делом!
Отныне муки станут мне уделом!
С тех пор как стан я препоясал свой,
С тех пор как завершил свой первый бой —
Мне ратоборец не встречался равный!
И вот мне встретился воитель славный…
Беспомощным я стал; жестокий лук
Его почувствовал и силу рук.
Я выхода искал! И вот, увы,
Ему не отдал сразу головы!
И участь шаха я решил стрелою —
В день, что ему назначен был судьбою.
Когда б ему помочь судьба пришла,
Что сделать бы стрела моя смогла?
Но скорбь моя пребудет сокровенна
В обители земной, где все мгновенно.
А я останусь памятью о зле —
О сей из гяза сделанной стреле…»
Увидел Тахамтан: он молит тщетно,
Душа Исфандиара безответна.
И взял свой лук и страшную стрелу,
Взращенную к возмездию и злу.
Взложил стрелу на тетиву тугую
И поднял к небу голову седую,
К предвечному зеницы обратил
И так сказал: «Воззри, о боже сил!
Ты, милосердный, — вождь мой и защита,—
Вся жизнь моя перед тобой открыта!
Ты видишь: сколько я ни говорил —
Не убедил царя, не умирил.
Вот он — руководимый волей дива,
Неумолимый царь, несправедливый!
Так отпусти мне страшную вину,
О ты, создавший солнце и луну!»
А царь, Рустама видя непокорство,
Что медлит он вступить в единоборство,
Сказал: «Эй, муж прославленный! Видать,
Пресытился, устал ты воевать.
Так испытай Гуштаспову стрелу,
Алмазную Лухраспову стрелу!»
Тогда, как повелел Симург премудрый,
Лук натянул Рустам сереброкудрый,
Стрелу в глаза Исфандиару вверг,—
Мир пред царем прославленным померк.
Как гибкий тополь, стан царя склонился.
Дух величавый тьмою омрачился.
На грудь поникла гордая глава,
Лук Чача выпал из десницы льва.
Схватился он за гриву вороного —
И грива стала мокрой и багровой.
И молвил тихо скорбный Тахамтан:
«Вот, ты пожал плоды своих семян.
А говорил, что ты бронзовотелый,—
Луну с небес твои повергнут стрелы…
Сто шестьдесят ты стрел в меня вогнал,
Но от бесчестья я не застонал…
А что же ты, сражен стрелой одною,
Без сил поник над гривой вороною?
Сражен одной стрелой из древа гяз,
Ты все утратил в этот миг и час…
Душа твоей родительницы милой
Сгорит от горя!.. Ждет тебя могила!»
Свой стан, как стебель срезанный, клоня,
Исфандиар без чувств упал с коня.
Лежал он время некое; потом
На локоть поднялся и сел с трудом,
Мучительно в сознание вступая,
Тревожный слух упорно напрягая…
И взял рукой стрелу из древа гяз
И вырвал прочь, кровавую, из глаз!
И вот явилось тут очам Бахмана,
Что омрачилось счастье Руинтана.
И он к Пшутану побежал, вскричал:
«Бог нашу битву горем увенчал!
Отец лежит поверженный, в пыли…
Для нас теперь затмился лик земли!»
И пешие, полны тоски и страха,
Спешат, стеная, — не спасут ли шаха?
Глядят: лежит повергнутый во прах,
Стрела окровавленная в руках…
И пал Пшутан, одежды раздирая,
И темя осыпал, землей, рыдая.
И пал Бахман перед своим отцом,
На кровь его горячую лицом.
Сказал Пшутан: «Не мощны властелины
Предотвратить таинственной судьбины!
Вот был Исфандиар — властитель сил,
Что мести меч за веру обнажил,
Кумиров мрака в мире сокрушил,
Несправедливости не совершил.
И вот — во цвете лет своих убит он,
В пыли главой увенчанной лежит он!..
О, зло вселенной вечное — война!
Земля слезами от тебя полна!
О, долго ль будет полной крови чашей
Кипеть враждой юдоль земная наша?»
Бахман, лицом упавши на песок,
Рыдал, не отирая кровь со щек,
Пшутан взывал: «О брат любимый мой!
О богатырь с увенчанной главой!
Кто сокрушил колени исполину,
Поверг слона могучего в пучину?
Кто солнце наше светлое затмил,
Скалу воинственную повалил?
Кто наш светильник яркий погасил,
Пожаром горя нас испепелил?
Кто сглазил нас? Кто нам принес бесчестье?
Кто выступит за нас во имя мести?
О милый брат! О светоч бытия!
Где разум, счастье, истина твоя?
Где мощь твоя в боях, мой ясный шах?
Где голос твой прекрасный на пирах?»
Пшутану отвечал Исфандиар:
«То не Рустама, то судьбы удар.
Не плачь! Все это небом и луною
Предрешено — свершенное со мною!
Вот буду мертв и буду я зарыт,
Но ты не плачь о том, что я убит.
Куда Хушанг и Фаридун пропали?
Из ветра созданные — ветром стали!
Где предки величавые мои?
Где корни нашей славы и семьи?
Ушли! Исчезли все пред небом гневным!
Никто не вечен в мире пятидневном…
Вот сколько явно, да и тайно, я
Трудился в сих пределах бытия
Во исполненье божьего завета,
Во имя правды, разума и света!
Когда ж мой подвиг в мире воссиял
И руки Ахримана я связал —
Судьбина лапу львиную простерла,
Клыками львиными впилась мне в горло!
Но ведаю, хоть умираю я,
Что не напрасно жизнь прошла моя…
Пусть слава дел моих навек затмится,
Посев мой для потомства всколосится.
Вот видишь, как сучком от древа гяз
Предательски меня лишили глаз,
И жизни, и могущества, и славы
Симург бессмертный и Рустам лукавый!
Опоры сокрушил судьбы моей
Заль, Сама сын, великий чародей…»
Услышал те слова стоявший в поле,
Согнулся, зарыдал Рустам от боли,
Приблизился к Исфандиару он,
Склонил седины, горем потрясен,
Потом сказал Бахману: «Вот отныне
Жизнь будет мне мученьем, мир — пустыней.
Дух властелина, твоего отца,
Правдив, велик и светел — до конца.
Но был раздор наш злого дива делом!
Отныне муки станут мне уделом!
С тех пор как стан я препоясал свой,
С тех пор как завершил свой первый бой —
Мне ратоборец не встречался равный!
И вот мне встретился воитель славный…
Беспомощным я стал; жестокий лук
Его почувствовал и силу рук.
Я выхода искал! И вот, увы,
Ему не отдал сразу головы!
И участь шаха я решил стрелою —
В день, что ему назначен был судьбою.
Когда б ему помочь судьба пришла,
Что сделать бы стрела моя смогла?
Но скорбь моя пребудет сокровенна
В обители земной, где все мгновенно.
А я останусь памятью о зле —
О сей из гяза сделанной стреле…»
Завещание Исфандиара Рустаму
И молвил шах Рустаму-Тахамтану:
«Настал мой час. Йездану я предстану.
Так подойди, не стой же в стороне!
Теперь — иные помыслы во мне.
Бесценное тебе я завещаю:
Тебе судьбу Бахмана поручаю.
Как сына, в сердце заключи его!
Премудрости ты научи его!»
Исфандиару внял Рустам могучий,
Он слезы проливал рекой горючей.
Согбен бедой, раскаяньем томим,
Пал пред царем и плакал он над ним.
Узнал Дастан: свершилось роковое!
И вихрем полетел на поле боя.
Услышал Завара: «Стряслась беда!» —
И, как безумный, поскакал туда.
С ним — Фарамарз, не слезы — кровь глотая.
Стон встал над полем, солнце омрачая.
Заль повторял: «О сын любимый мой!
О мой Рустам! Я плачу над тобой!
Собрал я звездочетов и мобедов.
Они сказали, правду мне поведав,
Что будет сам судьбой погублен тот,
От чьей руки Исфандиар падет,
Что в мире этом горя не избудет,
А в мире том злосчастен вечно будет!»
Сказал Рустаму тут Исфандиар:
«Нанес не ты смертельный мне удар!
Так было волей суждено небесной,
А тайна неба людям неизвестна.
Рустам невинен… Не его стрела
Жизнь у меня внезапно отняла.
Погублен я Гуштаспа волей злою!
И я Гуштаспу не воздам хвалою.
Он мне велел: «Сожги Систан дотла,
Чтоб впредь земля Нимруза не цвела!»
Великое Гуштасп явил коварство,
Чтоб не отдать мне войско, трон и царство,
И вот — в печали умираю я.
Тебе Бахмана поручаю я.
Последнее мое запомни слово,—
Бахману замени отца родного.
Пусть он в Забуле в радости живет,
Вдали от лжи и низменных забот.
Ты научи его сражаться в битве
И богатырским играм, и ловитве,
Играть в чоуган, мужами управлять,
Вести беседы, чинно пировать.
Предрек Джамасп, — да будет это имя
Навеки проклято людьми живыми! —
Что мой Бахман для славных дел рожден.
Что всей вселенной править будет он,
Что слава мира процветет в Бахмане,
Великим будет Кеев род в Бахмане!..»
И внял ему, встал из последних сил
Рустам и руку к сердцу приложил;
Сказал: «Слова твои приму, как душу!
Исполню все! Веленья не нарушу!
Я сына твоего в свой дом возьму,
Венец его до солнца подыму!»
Исфандиар, услыша речи эти,
Сказал: «О муж, звезда шести столетий![54]
Свидетель в том Йездан, зиждитель мой.
Защитник мой, руководитель мой,—
Хоть много добрых ты свершил деяний
И нет тебе ни западней, ни граней,—
Но станет слава добрая дурной
И злой молвой наполнит мир земной.
Увы, Рустам! Ты сам погибнешь скоро.
То воля звезд, с ней не подымешь спора».
И молвил брату: «Умираю я!
Теперь лишь саван нужен мне, друзья.
Когда уйду из жизни невозвратно,
Ты — брат мой, уведи войска обратно.
Ты передай слова мои отцу:
«Вот — свиток дней моих пришел к концу…
Все по твоим желаньям совершилось,
Печатями твоими утвердилось!
О царь, что ты задумал — то случилось,
А сын твой не надеялся на милость.
Был мной оплот неверья сокрушен
И светоч правосудия зажжен.
Когда Зардушта веру восприял ты,
Мне власть и трон Ирана обещал ты.
На подвиги меня ты посылал,
А втайне погубить меня желал.
Отец, добился ты всего, — будь счастлив!
Убил ты сына своего — будь счастлив!
Теперь не страшен целый мир тебе.
Веселье подобает, пир тебе.
Тебе — престол, мне в бой идти упрямо!
Тебе — венец, мне гибель, смерть и яма.
Сказал мудрец: «Что людям гром хвалы?
Все сгинет — даже острие стрелы».
Ты, гордый шах, на трон не полагайся,
В пути грядущем чутко озирайся.
Умрешь — предстанем вместе мы с тобой
Пред вечным справедливым судией!»
И так еще он говорил Пшутану:
«Все кончено… Я скоро прахом стану.
Ты молви слово матери моей:
«Я был силен, судьба была сильней.
Противоборца мощь моя не знала,
Булатный щит стрела моя пронзала.
Мы в небе скоро встретимся с тобой.
Так не томись напрасною тоской!
Пусть скорбь твоя от всех сокрытой будет,—
Тебя никто на свете не осудит!
Молю на лик мой мертвый не смотреть,
Зачем печалью тщетною гореть?..»
Снеси поклон жене и сестрам милым.
Ведь в жизни я всегда защитой был им!
Скажи зиждителям, чья мысль тверда,
И мудрецам: «Прощайте навсегда!
Из-за тщеты, из-за короны пал я.
Ключом ворот сокровищницы стал я.
Пусть будет ключ Гуштаспу возвращен.
Пусть черным сердцем устыдится он!»
Смолк Руинтан. И тяжко застонал он:
«Отцом убит я!.. Если б это знал он!..»
И рухнул наземь витязь, не дыша,
И к небу унеслась его душа.
Рустам свои одежды раздирал,
Рыдал, землею темя осыпал,
Взывая: «О мой шах! Воитель славный!
Где в мире муж тебе найдется равный?
Я горд был добрым именем своим,—
И мой позор теперь неизгладим!»
И долго плакал он, и молвил слово:
«Ты был как солнце бытия земного!
Твой дух к престолу вечного пойдет,
А враг твой жив, он твой посев пожнет!»
И Завара сказал: «О брат любимый,
Щадить врагов природных не должны мы.
Ты помнишь — вещий нас учил мобед,
А это — древней мудрости завет:
Кто львенка в доме у себя взлелеет,
Пусть помнит тот, что лев заматереет.
В стальную клетку ты запри его,
Иль разорвет тебя он самого!
Вражда — не заживающая рана —
Источник бедствий будущих Ирана,
Ведь был тобой Исфандиар убит,
И о тебе душа моя скорбит.
Умрешь ты — нас постигнет месть Бахмана;
Он истребит мужей Забулистана.
Не успокоится душою он,
Пока отец не будет отомщен».
Рустам сказал: «Когда судьба восстанет,
Ни злой, ни добрый не противостанет.
Я поступаю, как велит мне честь.
Постыдна добрым низменная месть.
Кто зло творит — падет, сражен судьбою…
Ты не крушись над будущей бедою».
И молвил шах Рустаму-Тахамтану:
«Настал мой час. Йездану я предстану.
Так подойди, не стой же в стороне!
Теперь — иные помыслы во мне.
Бесценное тебе я завещаю:
Тебе судьбу Бахмана поручаю.
Как сына, в сердце заключи его!
Премудрости ты научи его!»
Исфандиару внял Рустам могучий,
Он слезы проливал рекой горючей.
Согбен бедой, раскаяньем томим,
Пал пред царем и плакал он над ним.
Узнал Дастан: свершилось роковое!
И вихрем полетел на поле боя.
Услышал Завара: «Стряслась беда!» —
И, как безумный, поскакал туда.
С ним — Фарамарз, не слезы — кровь глотая.
Стон встал над полем, солнце омрачая.
Заль повторял: «О сын любимый мой!
О мой Рустам! Я плачу над тобой!
Собрал я звездочетов и мобедов.
Они сказали, правду мне поведав,
Что будет сам судьбой погублен тот,
От чьей руки Исфандиар падет,
Что в мире этом горя не избудет,
А в мире том злосчастен вечно будет!»
Сказал Рустаму тут Исфандиар:
«Нанес не ты смертельный мне удар!
Так было волей суждено небесной,
А тайна неба людям неизвестна.
Рустам невинен… Не его стрела
Жизнь у меня внезапно отняла.
Погублен я Гуштаспа волей злою!
И я Гуштаспу не воздам хвалою.
Он мне велел: «Сожги Систан дотла,
Чтоб впредь земля Нимруза не цвела!»
Великое Гуштасп явил коварство,
Чтоб не отдать мне войско, трон и царство,
И вот — в печали умираю я.
Тебе Бахмана поручаю я.
Последнее мое запомни слово,—
Бахману замени отца родного.
Пусть он в Забуле в радости живет,
Вдали от лжи и низменных забот.
Ты научи его сражаться в битве
И богатырским играм, и ловитве,
Играть в чоуган, мужами управлять,
Вести беседы, чинно пировать.
Предрек Джамасп, — да будет это имя
Навеки проклято людьми живыми! —
Что мой Бахман для славных дел рожден.
Что всей вселенной править будет он,
Что слава мира процветет в Бахмане,
Великим будет Кеев род в Бахмане!..»
И внял ему, встал из последних сил
Рустам и руку к сердцу приложил;
Сказал: «Слова твои приму, как душу!
Исполню все! Веленья не нарушу!
Я сына твоего в свой дом возьму,
Венец его до солнца подыму!»
Исфандиар, услыша речи эти,
Сказал: «О муж, звезда шести столетий![54]
Свидетель в том Йездан, зиждитель мой.
Защитник мой, руководитель мой,—
Хоть много добрых ты свершил деяний
И нет тебе ни западней, ни граней,—
Но станет слава добрая дурной
И злой молвой наполнит мир земной.
Увы, Рустам! Ты сам погибнешь скоро.
То воля звезд, с ней не подымешь спора».
И молвил брату: «Умираю я!
Теперь лишь саван нужен мне, друзья.
Когда уйду из жизни невозвратно,
Ты — брат мой, уведи войска обратно.
Ты передай слова мои отцу:
«Вот — свиток дней моих пришел к концу…
Все по твоим желаньям совершилось,
Печатями твоими утвердилось!
О царь, что ты задумал — то случилось,
А сын твой не надеялся на милость.
Был мной оплот неверья сокрушен
И светоч правосудия зажжен.
Когда Зардушта веру восприял ты,
Мне власть и трон Ирана обещал ты.
На подвиги меня ты посылал,
А втайне погубить меня желал.
Отец, добился ты всего, — будь счастлив!
Убил ты сына своего — будь счастлив!
Теперь не страшен целый мир тебе.
Веселье подобает, пир тебе.
Тебе — престол, мне в бой идти упрямо!
Тебе — венец, мне гибель, смерть и яма.
Сказал мудрец: «Что людям гром хвалы?
Все сгинет — даже острие стрелы».
Ты, гордый шах, на трон не полагайся,
В пути грядущем чутко озирайся.
Умрешь — предстанем вместе мы с тобой
Пред вечным справедливым судией!»
И так еще он говорил Пшутану:
«Все кончено… Я скоро прахом стану.
Ты молви слово матери моей:
«Я был силен, судьба была сильней.
Противоборца мощь моя не знала,
Булатный щит стрела моя пронзала.
Мы в небе скоро встретимся с тобой.
Так не томись напрасною тоской!
Пусть скорбь твоя от всех сокрытой будет,—
Тебя никто на свете не осудит!
Молю на лик мой мертвый не смотреть,
Зачем печалью тщетною гореть?..»
Снеси поклон жене и сестрам милым.
Ведь в жизни я всегда защитой был им!
Скажи зиждителям, чья мысль тверда,
И мудрецам: «Прощайте навсегда!
Из-за тщеты, из-за короны пал я.
Ключом ворот сокровищницы стал я.
Пусть будет ключ Гуштаспу возвращен.
Пусть черным сердцем устыдится он!»
Смолк Руинтан. И тяжко застонал он:
«Отцом убит я!.. Если б это знал он!..»
И рухнул наземь витязь, не дыша,
И к небу унеслась его душа.
Рустам свои одежды раздирал,
Рыдал, землею темя осыпал,
Взывая: «О мой шах! Воитель славный!
Где в мире муж тебе найдется равный?
Я горд был добрым именем своим,—
И мой позор теперь неизгладим!»
И долго плакал он, и молвил слово:
«Ты был как солнце бытия земного!
Твой дух к престолу вечного пойдет,
А враг твой жив, он твой посев пожнет!»
И Завара сказал: «О брат любимый,
Щадить врагов природных не должны мы.
Ты помнишь — вещий нас учил мобед,
А это — древней мудрости завет:
Кто львенка в доме у себя взлелеет,
Пусть помнит тот, что лев заматереет.
В стальную клетку ты запри его,
Иль разорвет тебя он самого!
Вражда — не заживающая рана —
Источник бедствий будущих Ирана,
Ведь был тобой Исфандиар убит,
И о тебе душа моя скорбит.
Умрешь ты — нас постигнет месть Бахмана;
Он истребит мужей Забулистана.
Не успокоится душою он,
Пока отец не будет отомщен».
Рустам сказал: «Когда судьба восстанет,
Ни злой, ни добрый не противостанет.
Я поступаю, как велит мне честь.
Постыдна добрым низменная месть.
Кто зло творит — падет, сражен судьбою…
Ты не крушись над будущей бедою».
Пшутан привозит тело Исфандиара к Гуштаспу
Табут железный тут соорудили,
Китайским шелком дорогим покрыли.
И был пропитан амброй и смолой
Исфандиара саван гробовой.
Покровы сшили из парчовой ткани.
Рыданья не смолкали в ратном стане.
Рустам царя парчою облачил,
На голову корону возложил.
Тяжелой крышкой в темном саркофаге
Сокрыли древо царственной отваги.
Верблюдов привели, как надлежит,
В попонах драгоценных до копыт.
На мощного с двумя горбами нара
Поставили табут Исфандиара.
По сторонам его верблюды шли,
А следом войско двигалось в пыли.
Все головы под зноем не покрыты,
И в кровь у всех истерзаны ланиты.
Пшутан перед иранским войском шел,
Коня богатыря пред войском вел.
Ступал понуро прежде горделивый
Скакун, с отрезанным хвостом и гривой,
Покрытый перевернутым седлом,
В броне, в оружье шаха боевом.
В Иран ушли войска. Бахман остался.
Все дни он плакал, все не утешался.
Рустам увез Бахмана в свой дворец.
Берег его, как любящий отец.
И вот к Гуштаспу весть гонцы примчали,
И царь поник в смятенье и в печали.
И разодрал свои одежды шах,
Короной и главой повергся в прах.
Плач поднялся в Иране. И все шире
Весть о несчастье расходилась в мире.
Князья снимали пышные венцы,
Унынием наполнились дворцы.
Гуштасп взывал: «О, сын мой — светоч веры!
Убит… О, скорбь! О, мука мне — без меры!
От Манучихра и до наших лет
Тебе подобных не было и нет.
Твои деянья были беспримерны,—
Ты сокрушил твердыни зла и скверны».
Князья, не в силах более молчать,
Пришли к Гуштаспу, принялись кричать:
«Эй ты, несчастный! Алчный грешник старый!
За что ты погубил Исфандиара?
Ты в пасть дракона сам послал его,
Чтоб не отдать престола своего.
Тебе прощенья нет! Позор тебе!
Твой трон — проклятье и укор тебе!»
И всеми сразу был Гуштасп покинут.
Был свет его звезды во тьму низринут.
Та весть сестер и матери сердца
Сожгла. И с плачем вышли из дворца.
Шли босиком, волос не покрывая,
Румийские одежды разрывая.
Шагал Пшутан пешком — в слезах, в пыли…
Вели коня, железный гроб везли.
И говорить не в силах от рыданий,
Повисли мать и сестры на Пшутане.
Молили: «Крышку с гроба снять вели,
Чтоб видеть мы лицо его могли!»
А муж Пшутан — как будто ум терял он —
Бил по лицу себя, рыдал, кричал он.
«Зубила принесите, — он сказал,—
Откройте гроб! Мой Судный день настал!»
Вот крышку гроба тяжкую открыли,
И зарыдали все и завопили.
Любимого увидев своего —
Лицо, как мускус — бороду его,—
И мать и сестры разум потеряли,
Без памяти на гроб его упали.
Когда сознанье возвратилось к ним,
Как будто жизни весть явилась к ним.
На тот железный гроб глядеть не в силе,
Они коня, рыдая, обступили.
По гриве мать трепала скакуна
И прахом осыпала скакуна,
Ведь дорожил конем он — сын любимый.
И был убит на нем он — сын любимый.
И, плача, повторяла Катаюн:
«О приносящий бедствия скакун!
Кого ты понесешь теперь в сраженье?
Кто ратное наденет снаряженье?»
И, шею славного коня обняв,
Рыдали сестры, воплям волю дав.
Такой был стон в войсках, что день затмился.
И сам Пшутан в чертоги устремился.
Лицом к лицу Гуштаспу он предстал;
Не поклонился, на землю не пал.
Он гневно крикнул: «Страшное свершилось!
Эй, царь, твое величье закатилось!
Ты возгордился — алчен и жесток.
Сам на себя проклятье ты навлек!
Погасло фарра твоего сиянье!
Тебя постигнет божье наказанье!
Ты пал, свою опору подрубя;
В руках остался ветер у тебя.
За трон — ты на смерть сына посылаешь…
Пусть никогда ты счастья не узнаешь!
Враждой к тебе вселенная полна…
А власть твоя — надолго ли она?
Здесь — проклят, там — за черные деянья
Ты в Судный день получишь воздаянье!»
И молвил он, к Джамаспу обратясь:
Эй ты, злоумный, нечестивый князь,
Добился ты почета лестью лживой!
Не человек ты — а отродье дива!
Ты это, ты в Иран принес беду,
Посеял между кейами вражду.
Ты — лжемудрец! Учил ты лишь дурному —
Бежать добра, стремиться к делу злому!
Ты среди нас посеял семена,
От коих рознь и гибель рождена.
Твоим коварством муж убит великий!
Ты слышишь эти вопли, эти клики?
Сгубил ты шаха и его детей,
О богомерзкий старец и злодей!
Ты предсказал, что жизнь Исфандиара
В руках Рустама — славного Заль-Зара».
Потом открыл рыдающий Пшутан,
Что завещал пред смертью Руинтан,—
Что он Бахмана поручил Рустаму,
Невольную вину простил Рустаму.
Смолчал, но огорчился властелин
Тем завещаньем, что оставил сын.
И тут две царских дочери в чертоге
Явились, не склоняясь на пороге.
Они ланиты раздирали в кровь,
Кричали и взывали вновь и вновь.
«Эй, славный муж, — отца они спросили,—
Ты рад, что брата предают могиле?
Ведь он за смерть Зарира отомстил.
Онагра он от тигра защитил.
Он сокрушил могущество Турана;
Он был опорой и щитом Ирана.
А ты поверил слову клеветы,—
Его в цепях в темницу ввергнул ты!
И прахом стала славная победа;
Туранцы вновь пришли, убили деда.
Арджасп ворвался в Балх. В тот грозный час
Полыни горше стала жизнь для нас.
Кто защитил нас? Нет, мы не забыли,
Как из дворца нас на позор тащили!
Огни Зардушта погасил Арджасп,
Отважных души устрашил Арджасп.
Один твой сын — Исфандиар могучий —
Пошел, рассеял вражью рать, как тучи.
Великие преграды победил,
Из Руиндижа нас освободил.
Но ты его в покое не оставил,
Презрел обет, в Забул его отправил.
Сгубил его, чтоб царство не отдать,
Чтоб неутешно нам теперь рыдать.
Нет, не Рустамовой рукой убит он
И не Симургом! Знай — тобой убит он!
Не лицемерь, не плачь, о властелин!
Всю жизнь казнись, стыдись своих седин!
На троне Кеев до тебя немало
Великих повелителей бывало.
Но на смерть верную никто из них
Не посылал защитников своих».
Гуштасп вздохнул и приказал Пшутану:
«Встань, уведи их!.. я молиться стану!»
Ушел Пшутан, сестер увел с собой,
Пустой покинул царственный покой.
И к матери пришел, сказал: «Родная,
Зачем рыдаешь, сердце надрывая?
Ведь, пресыщен земной тревогой, он
Почиет в мире, духом просветлен.
Слезам и стонам нашим он не внемлет;
Его блаженство вечное объемлет».
И слову сына Катаюн вняла,
Смиренно волю неба приняла.
Но после целый год еще в Иране
Не молкли звуки стонов и рыданий.
Все плакали, не осушая глаз,
И все кляли стрелу из древа гяз.
Табут железный тут соорудили,
Китайским шелком дорогим покрыли.
И был пропитан амброй и смолой
Исфандиара саван гробовой.
Покровы сшили из парчовой ткани.
Рыданья не смолкали в ратном стане.
Рустам царя парчою облачил,
На голову корону возложил.
Тяжелой крышкой в темном саркофаге
Сокрыли древо царственной отваги.
Верблюдов привели, как надлежит,
В попонах драгоценных до копыт.
На мощного с двумя горбами нара
Поставили табут Исфандиара.
По сторонам его верблюды шли,
А следом войско двигалось в пыли.
Все головы под зноем не покрыты,
И в кровь у всех истерзаны ланиты.
Пшутан перед иранским войском шел,
Коня богатыря пред войском вел.
Ступал понуро прежде горделивый
Скакун, с отрезанным хвостом и гривой,
Покрытый перевернутым седлом,
В броне, в оружье шаха боевом.
В Иран ушли войска. Бахман остался.
Все дни он плакал, все не утешался.
Рустам увез Бахмана в свой дворец.
Берег его, как любящий отец.
И вот к Гуштаспу весть гонцы примчали,
И царь поник в смятенье и в печали.
И разодрал свои одежды шах,
Короной и главой повергся в прах.
Плач поднялся в Иране. И все шире
Весть о несчастье расходилась в мире.
Князья снимали пышные венцы,
Унынием наполнились дворцы.
Гуштасп взывал: «О, сын мой — светоч веры!
Убит… О, скорбь! О, мука мне — без меры!
От Манучихра и до наших лет
Тебе подобных не было и нет.
Твои деянья были беспримерны,—
Ты сокрушил твердыни зла и скверны».
Князья, не в силах более молчать,
Пришли к Гуштаспу, принялись кричать:
«Эй ты, несчастный! Алчный грешник старый!
За что ты погубил Исфандиара?
Ты в пасть дракона сам послал его,
Чтоб не отдать престола своего.
Тебе прощенья нет! Позор тебе!
Твой трон — проклятье и укор тебе!»
И всеми сразу был Гуштасп покинут.
Был свет его звезды во тьму низринут.
Та весть сестер и матери сердца
Сожгла. И с плачем вышли из дворца.
Шли босиком, волос не покрывая,
Румийские одежды разрывая.
Шагал Пшутан пешком — в слезах, в пыли…
Вели коня, железный гроб везли.
И говорить не в силах от рыданий,
Повисли мать и сестры на Пшутане.
Молили: «Крышку с гроба снять вели,
Чтоб видеть мы лицо его могли!»
А муж Пшутан — как будто ум терял он —
Бил по лицу себя, рыдал, кричал он.
«Зубила принесите, — он сказал,—
Откройте гроб! Мой Судный день настал!»
Вот крышку гроба тяжкую открыли,
И зарыдали все и завопили.
Любимого увидев своего —
Лицо, как мускус — бороду его,—
И мать и сестры разум потеряли,
Без памяти на гроб его упали.
Когда сознанье возвратилось к ним,
Как будто жизни весть явилась к ним.
На тот железный гроб глядеть не в силе,
Они коня, рыдая, обступили.
По гриве мать трепала скакуна
И прахом осыпала скакуна,
Ведь дорожил конем он — сын любимый.
И был убит на нем он — сын любимый.
И, плача, повторяла Катаюн:
«О приносящий бедствия скакун!
Кого ты понесешь теперь в сраженье?
Кто ратное наденет снаряженье?»
И, шею славного коня обняв,
Рыдали сестры, воплям волю дав.
Такой был стон в войсках, что день затмился.
И сам Пшутан в чертоги устремился.
Лицом к лицу Гуштаспу он предстал;
Не поклонился, на землю не пал.
Он гневно крикнул: «Страшное свершилось!
Эй, царь, твое величье закатилось!
Ты возгордился — алчен и жесток.
Сам на себя проклятье ты навлек!
Погасло фарра твоего сиянье!
Тебя постигнет божье наказанье!
Ты пал, свою опору подрубя;
В руках остался ветер у тебя.
За трон — ты на смерть сына посылаешь…
Пусть никогда ты счастья не узнаешь!
Враждой к тебе вселенная полна…
А власть твоя — надолго ли она?
Здесь — проклят, там — за черные деянья
Ты в Судный день получишь воздаянье!»
И молвил он, к Джамаспу обратясь:
Эй ты, злоумный, нечестивый князь,
Добился ты почета лестью лживой!
Не человек ты — а отродье дива!
Ты это, ты в Иран принес беду,
Посеял между кейами вражду.
Ты — лжемудрец! Учил ты лишь дурному —
Бежать добра, стремиться к делу злому!
Ты среди нас посеял семена,
От коих рознь и гибель рождена.
Твоим коварством муж убит великий!
Ты слышишь эти вопли, эти клики?
Сгубил ты шаха и его детей,
О богомерзкий старец и злодей!
Ты предсказал, что жизнь Исфандиара
В руках Рустама — славного Заль-Зара».
Потом открыл рыдающий Пшутан,
Что завещал пред смертью Руинтан,—
Что он Бахмана поручил Рустаму,
Невольную вину простил Рустаму.
Смолчал, но огорчился властелин
Тем завещаньем, что оставил сын.
И тут две царских дочери в чертоге
Явились, не склоняясь на пороге.
Они ланиты раздирали в кровь,
Кричали и взывали вновь и вновь.
«Эй, славный муж, — отца они спросили,—
Ты рад, что брата предают могиле?
Ведь он за смерть Зарира отомстил.
Онагра он от тигра защитил.
Он сокрушил могущество Турана;
Он был опорой и щитом Ирана.
А ты поверил слову клеветы,—
Его в цепях в темницу ввергнул ты!
И прахом стала славная победа;
Туранцы вновь пришли, убили деда.
Арджасп ворвался в Балх. В тот грозный час
Полыни горше стала жизнь для нас.
Кто защитил нас? Нет, мы не забыли,
Как из дворца нас на позор тащили!
Огни Зардушта погасил Арджасп,
Отважных души устрашил Арджасп.
Один твой сын — Исфандиар могучий —
Пошел, рассеял вражью рать, как тучи.
Великие преграды победил,
Из Руиндижа нас освободил.
Но ты его в покое не оставил,
Презрел обет, в Забул его отправил.
Сгубил его, чтоб царство не отдать,
Чтоб неутешно нам теперь рыдать.
Нет, не Рустамовой рукой убит он
И не Симургом! Знай — тобой убит он!
Не лицемерь, не плачь, о властелин!
Всю жизнь казнись, стыдись своих седин!
На троне Кеев до тебя немало
Великих повелителей бывало.
Но на смерть верную никто из них
Не посылал защитников своих».
Гуштасп вздохнул и приказал Пшутану:
«Встань, уведи их!.. я молиться стану!»
Ушел Пшутан, сестер увел с собой,
Пустой покинул царственный покой.
И к матери пришел, сказал: «Родная,
Зачем рыдаешь, сердце надрывая?
Ведь, пресыщен земной тревогой, он
Почиет в мире, духом просветлен.
Слезам и стонам нашим он не внемлет;
Его блаженство вечное объемлет».
И слову сына Катаюн вняла,
Смиренно волю неба приняла.
Но после целый год еще в Иране
Не молкли звуки стонов и рыданий.
Все плакали, не осушая глаз,
И все кляли стрелу из древа гяз.
Рустам отсылает Бахмaнa в Иран
Бахман в забульских пребывал садах,
Дни проводил в охотах и пирах.
Всех царственных обычаев учитель
Был у Бахмана сам Рустам-воитель.
Он древней мудрости учил его,
Превыше сына возносил его.
Казалось — беды прошлые забылись.
Навек врата отмщенья затворились.
Письмо Гуштаспу написал Рустам.
В нем о Бахмане сообщал Рустам.
Сперва хвалу Гуштаспу возглашал он.
«Забудем месть и реки слез! — писал он.—
И да свидетельствует мне Йездан
И справедливый, мудрый муж Пшутан!
Я долго умолял Исфандиара
Отречься от вражды, от распри ярой.
Все отдавал — страну и дом с казной…
А он твердил: «Оковы или бой!»
И час настал — судьба свой лик открыла,
А сердце мне любовь и боль томила.
Знать, это воля неба самого,
Созвездий — не щадящих никого.
Но внуком я твоим утешен много;
Он равен для меня святыне бога.
Водить войска его я научил,
Ключи заветной мудрости вручил.
Коль шах державный мне пошлет прощенье
И клятву даст не помышлять о мщенье,—
То я душой и мощью тела — твой,
Со шкурой, с мозгом я всецело — твой!»
Прочел письмо Гуштасп, владыка мира,
На троне кеевом дряхлевший сиро.
Мудрец Пшутан письмо ему вручил
И все слова Рустама подтвердил.
Все снова рассказал о распре старой,
О завещании Исфандиара.
Письмом Рустама шах доволен был.
Он на Рустама злобы не таил.
Велел он написать ответ Рустаму,
Явил он милость и привет Рустаму.
Писал: «Когда на смертного грядет
В грозе своей высокий небосвод,—
Ни прозорливость, ни величье трона,
Ни войско — от судьбы не оборона.
Письмо прочел я, внял твоим речам,—
И ты утешил сердце мне, Рустам.
Мудрец против Йездана не восстанет,
Сердец укором горестным не ранит.
Как прежде, помыслы твои чисты.
Велик, — нет, выше стал, чем прежде, ты!
Тебе корона Хинда подобает! —
Проси! И все я дам, что не хватает».
Гуштасп Рустаму отослал письмо,
И в, краткий срок гонец домчал письмо.
Прочел Рустам, увидел свет и милость,—
От скорби сердце в нем освободилось.
Текло спокойно время, день за днем.
Возрос Бахман и стал богатырем.
Он был старинным обучен обычьям,
Других царей превосходил величьем.
Джамасп — провидением одарен —
Знал, что Бахман взойдет на шахский трон.
Сказал Гуштаспу: «Царь мой, свет Ирана,
Тебе пора бы повидать Бахмана!
Он возмужал, как молодой орел,
И мудрость и познания обрел.
За день грядущий нам нельзя ручаться,
Чужому может власть твоя достаться.
Садись, письмо Бахману напиши.
Посадим древо в цветнике души![55]
Он твой прямой единственный потомок.
В нем — чести свет, в нем голос крови громок».
Гуштасп от слов его повеселел,
И он Джамаспу мудрому велел:
«Сядь, два письма пиши: одно — Бахману,
Другое же — Рустаму-Тахамтану.
Пиши Рустаму: «Славься, витязь мой,
Мой дух утешен, просветлен тобой.
Ты так заботился о нашем внуке,
Что он Джамаспа превзошел в науке.
Я одинок, годами удручен…
Пусть повидать меня приедет он».
Пиши Бахману: «Внук! Без промедленья
Покинь Забул. То — шахское веленье!
Ведь сколько лет тебя я не видал.
Спеши! Я по тебе затосковал».
Прочтя письмо иранского владыки,
Возликовал душой Рустам великий.
Открыл хранилища, достал мечи
Индийские, кафтаны из парчи,
Попоны, сбруи, звонкие кольчуги
И луки Чача, что, как сталь, упруги;
Не вел он счета злату, серебру,
Достал он амбру, мускус, камфару,
Отборных боевых коней привел он,
Толпу рабынь — весны юней — привел он;
Принес он вороха шелков цветных,
Две с яхонтами чаши золотых,—
Все это подарил Рустам Бахману,
И многое, чего считать не стану.
До берегов Хирманда проводил
И обнял шахзаде, и отпустил.
Предстал Бахман пред шахскими глазами.
Взглянул Гуштасп и облился слезами.
«Да ты — Исфандиар, — воскликнул он,—
В тебе мой сын мне богом возвращен!
Вот — доблести звезда взошла над миром!..»
И он назвал Бахмана Ардаширом.
Бахман был щедро небом одарен,—
Богобоязнен, знаньем умудрен.
Такие руки у Бахмана были,
Что до колен их кисти доходили.
На внука насмотреться дед не мог,—
Так он был мощен, статен и высок.
В пиру, в борьбе — по силе и удару —
Он равен был во всем Исфандиару.
Гуштасп им любовался, не дыша,
От счастья трепетала в нем душа.
Царь повторял: «Самим отцом творенья
Мне — скорбному — он послан в утешенье!
Пусть вечно в мире мой Бахман живет,
Коль Руинтана отнял небосвод!»
Речь завершил я об Исфандиаре.
Да будет вечен светоч государя!
Да не узнает скорби никакой,
Да властвует он вечно над судьбой!
Да царствует в Иране и Туране,
Влача врагов надменных на аркане!
Бахман в забульских пребывал садах,
Дни проводил в охотах и пирах.
Всех царственных обычаев учитель
Был у Бахмана сам Рустам-воитель.
Он древней мудрости учил его,
Превыше сына возносил его.
Казалось — беды прошлые забылись.
Навек врата отмщенья затворились.
Письмо Гуштаспу написал Рустам.
В нем о Бахмане сообщал Рустам.
Сперва хвалу Гуштаспу возглашал он.
«Забудем месть и реки слез! — писал он.—
И да свидетельствует мне Йездан
И справедливый, мудрый муж Пшутан!
Я долго умолял Исфандиара
Отречься от вражды, от распри ярой.
Все отдавал — страну и дом с казной…
А он твердил: «Оковы или бой!»
И час настал — судьба свой лик открыла,
А сердце мне любовь и боль томила.
Знать, это воля неба самого,
Созвездий — не щадящих никого.
Но внуком я твоим утешен много;
Он равен для меня святыне бога.
Водить войска его я научил,
Ключи заветной мудрости вручил.
Коль шах державный мне пошлет прощенье
И клятву даст не помышлять о мщенье,—
То я душой и мощью тела — твой,
Со шкурой, с мозгом я всецело — твой!»
Прочел письмо Гуштасп, владыка мира,
На троне кеевом дряхлевший сиро.
Мудрец Пшутан письмо ему вручил
И все слова Рустама подтвердил.
Все снова рассказал о распре старой,
О завещании Исфандиара.
Письмом Рустама шах доволен был.
Он на Рустама злобы не таил.
Велел он написать ответ Рустаму,
Явил он милость и привет Рустаму.
Писал: «Когда на смертного грядет
В грозе своей высокий небосвод,—
Ни прозорливость, ни величье трона,
Ни войско — от судьбы не оборона.
Письмо прочел я, внял твоим речам,—
И ты утешил сердце мне, Рустам.
Мудрец против Йездана не восстанет,
Сердец укором горестным не ранит.
Как прежде, помыслы твои чисты.
Велик, — нет, выше стал, чем прежде, ты!
Тебе корона Хинда подобает! —
Проси! И все я дам, что не хватает».
Гуштасп Рустаму отослал письмо,
И в, краткий срок гонец домчал письмо.
Прочел Рустам, увидел свет и милость,—
От скорби сердце в нем освободилось.
Текло спокойно время, день за днем.
Возрос Бахман и стал богатырем.
Он был старинным обучен обычьям,
Других царей превосходил величьем.
Джамасп — провидением одарен —
Знал, что Бахман взойдет на шахский трон.
Сказал Гуштаспу: «Царь мой, свет Ирана,
Тебе пора бы повидать Бахмана!
Он возмужал, как молодой орел,
И мудрость и познания обрел.
За день грядущий нам нельзя ручаться,
Чужому может власть твоя достаться.
Садись, письмо Бахману напиши.
Посадим древо в цветнике души![55]
Он твой прямой единственный потомок.
В нем — чести свет, в нем голос крови громок».
Гуштасп от слов его повеселел,
И он Джамаспу мудрому велел:
«Сядь, два письма пиши: одно — Бахману,
Другое же — Рустаму-Тахамтану.
Пиши Рустаму: «Славься, витязь мой,
Мой дух утешен, просветлен тобой.
Ты так заботился о нашем внуке,
Что он Джамаспа превзошел в науке.
Я одинок, годами удручен…
Пусть повидать меня приедет он».
Пиши Бахману: «Внук! Без промедленья
Покинь Забул. То — шахское веленье!
Ведь сколько лет тебя я не видал.
Спеши! Я по тебе затосковал».
Прочтя письмо иранского владыки,
Возликовал душой Рустам великий.
Открыл хранилища, достал мечи
Индийские, кафтаны из парчи,
Попоны, сбруи, звонкие кольчуги
И луки Чача, что, как сталь, упруги;
Не вел он счета злату, серебру,
Достал он амбру, мускус, камфару,
Отборных боевых коней привел он,
Толпу рабынь — весны юней — привел он;
Принес он вороха шелков цветных,
Две с яхонтами чаши золотых,—
Все это подарил Рустам Бахману,
И многое, чего считать не стану.
До берегов Хирманда проводил
И обнял шахзаде, и отпустил.
Предстал Бахман пред шахскими глазами.
Взглянул Гуштасп и облился слезами.
«Да ты — Исфандиар, — воскликнул он,—
В тебе мой сын мне богом возвращен!
Вот — доблести звезда взошла над миром!..»
И он назвал Бахмана Ардаширом.
Бахман был щедро небом одарен,—
Богобоязнен, знаньем умудрен.
Такие руки у Бахмана были,
Что до колен их кисти доходили.
На внука насмотреться дед не мог,—
Так он был мощен, статен и высок.
В пиру, в борьбе — по силе и удару —
Он равен был во всем Исфандиару.
Гуштасп им любовался, не дыша,
От счастья трепетала в нем душа.
Царь повторял: «Самим отцом творенья
Мне — скорбному — он послан в утешенье!
Пусть вечно в мире мой Бахман живет,
Коль Руинтана отнял небосвод!»
Речь завершил я об Исфандиаре.
Да будет вечен светоч государя!
Да не узнает скорби никакой,
Да властвует он вечно над судьбой!
Да царствует в Иране и Туране,
Влача врагов надменных на аркане!
Рустам и Шагад
Я расскажу о гибели Рустама,
Как в былях прочитал потомков Сама.
Муж Азад-Сарв ученый в Мерве жил.
С Ахмадом Сахлем славным он дружил.
Тот Сарв был стар, но лет преклонных иго
Носил легко. Владел он древней книгой.
Он был красноречив, познаний полн.
Он океаном был сказаний-волн.
Свой род к Рустаму, к Саму возводил он,
О предках славных записи хранил он.
Я их прочел — и здесь перескажу,
Но зданье слов по-своему сложу.
Коль проживу свой срок в юдоли бренной
И разума светильник незатменный
Я сохраню, то завершу свой труд —
Преданья, что вовеки не умрут.
Я посвящаю книгу властелину,
В венце вселенной светлому рубину,
Махмуду-льву, что фарром осиян,
Кому подвластны Хинд, Иран, Туран.
Абулкасиму-шаху — солнцу знаний,[56]
Бессмертному величием деяний.
Он истинно велик. Пройдут года —
Молва о нем не смолкнет никогда,—
Молва о царственных его охотах,
О битвах, о пирах и о щедротах.
Блажен, кому открыт дворец его,
Кто может созерцать венец его!
Я плохо слышу, ноги ослабели,
Меня нужда и старость одолели.
Как раб, я скован гневною судьбой,
Я изнурен плачевною судьбой.
Но солнце правды вижу я воочью,
Молюсь я за Махмуда днем и ночью.
Так делают все жители страны
И те, кто нечестивы и темны.
Великому не нужно рабской лести.
Он, став царем, закрыл ворота мести.
Благочестивый, строг лишь с теми он,
Кто роскошью преступной упоен.
Он мудрецов от бедствий защищает.
Он щедр, но царства он не расточает.
Здесь оставляю память я о нем
Потомкам дальним на пути земном.
Здесь — в этой книге о царях старинных
И о великих древних исполинах,
Все в этой книге: битвы и пиры,
Событья незапамятной поры,
В ней — разум, вера, мудрость и познанье
И в ней — путей к эдему указанье.
И всё, что примет сердцем государь
Из книги о делах, гремевших встарь,
То временем бегущим не затмится —
И памятью в грядущем возродится!
Не верю, что судьбой я втоптан в прах,
Надеюсь я, что старца вспомнит шах;
И щедрость шаха люди славить будут,
И век его потомки не забудут.
Теперь вернуться к были срок настал,—
К рассказу, что у Сарва я читал.
Я расскажу о гибели Рустама,
Как в былях прочитал потомков Сама.
Муж Азад-Сарв ученый в Мерве жил.
С Ахмадом Сахлем славным он дружил.
Тот Сарв был стар, но лет преклонных иго
Носил легко. Владел он древней книгой.
Он был красноречив, познаний полн.
Он океаном был сказаний-волн.
Свой род к Рустаму, к Саму возводил он,
О предках славных записи хранил он.
Я их прочел — и здесь перескажу,
Но зданье слов по-своему сложу.
Коль проживу свой срок в юдоли бренной
И разума светильник незатменный
Я сохраню, то завершу свой труд —
Преданья, что вовеки не умрут.
Я посвящаю книгу властелину,
В венце вселенной светлому рубину,
Махмуду-льву, что фарром осиян,
Кому подвластны Хинд, Иран, Туран.
Абулкасиму-шаху — солнцу знаний,[56]
Бессмертному величием деяний.
Он истинно велик. Пройдут года —
Молва о нем не смолкнет никогда,—
Молва о царственных его охотах,
О битвах, о пирах и о щедротах.
Блажен, кому открыт дворец его,
Кто может созерцать венец его!
Я плохо слышу, ноги ослабели,
Меня нужда и старость одолели.
Как раб, я скован гневною судьбой,
Я изнурен плачевною судьбой.
Но солнце правды вижу я воочью,
Молюсь я за Махмуда днем и ночью.
Так делают все жители страны
И те, кто нечестивы и темны.
Великому не нужно рабской лести.
Он, став царем, закрыл ворота мести.
Благочестивый, строг лишь с теми он,
Кто роскошью преступной упоен.
Он мудрецов от бедствий защищает.
Он щедр, но царства он не расточает.
Здесь оставляю память я о нем
Потомкам дальним на пути земном.
Здесь — в этой книге о царях старинных
И о великих древних исполинах,
Все в этой книге: битвы и пиры,
Событья незапамятной поры,
В ней — разум, вера, мудрость и познанье
И в ней — путей к эдему указанье.
И всё, что примет сердцем государь
Из книги о делах, гремевших встарь,
То временем бегущим не затмится —
И памятью в грядущем возродится!
Не верю, что судьбой я втоптан в прах,
Надеюсь я, что старца вспомнит шах;
И щедрость шаха люди славить будут,
И век его потомки не забудут.
Теперь вернуться к были срок настал,—
К рассказу, что у Сарва я читал.
Рустам отправляется в Кабул к своему брату Шагаду
Так в книге Сарв поведал многочтимый
Рассказ, веками в памяти хранимый.
У Заля в доме женщина жила.
Она певицей славною была.
Она от Заля сына породила,
Как будто — месяц небу подарила.
Сын подрастал, мужал за годом год;
И радовался весь Нейрамов род.
Прославленные звездочеты мира
И мудрецы Кабула и Кашмира,
Следящие движение планет,
К Дастану в дом собрались на совет.
Они на кровлю в полночь восходили
И вот — стеченье звезд определили,
Прочли глаголы судеб роковых,—
И удивленье охватило их.
К Дастану поутру они явились,
«О муж! — сказали, — тайны нам открылись.
Созвездья неба страшное сулят;
Они к ребенку не благоволят.
Когда твой сын как тополь станом станет,
Богатырем и пахлаваном станет,
Он изведет, погубит весь твой род,
Нейрама дом из-за него падет.
Систан великим плачем огласится,
Иран враждой и злобой возмутится.
Восторжествуют горе, слезы, стон.
И сам недолговечен будет он».
Весть омрачила славного Дастана,
И он взмолился пред лицом Йездана:
«Творец! Кошница света и щедрот,
Твоя десница кружит небосвод.
Ты указуешь путь, даешь советы,
Здесь, на земле, один— опора мне ты.
Идут светила по стезям твоим.
Будь милосерден к нам, рабам твоим.
Пусть нас минуют кровь, раздор, кручина!»
И муж Дастан назвал Шагадом сына.
Он при себе до отроческих лет
Держал его; лишь в нем свой видел свет.
Потом к царю кабульскому отправил
Шагада он и там его оставил.
Ты скажешь: древо мощи поднялось.
Как Сам, богатырем Шагад возрос.
И царь Кабула полюбил Шагада,
На дочери своей женил Шагада,
Дабы потомство славное пошло,
Дабы Кабула счастье процвело.
Сокровищницу древнюю открыл он,
Богатством зятя щедро одарил он.
Он, как за яблоней, за ним ходил,
Чтоб не вредил Шагаду ход светил.
А в мире всюду звучными устами
Сказанья люди пели о Рустаме.
Кабул Рустаму данью с давних лет
Платил воловий полный мех монет.
И помышлять кабульский стал владыка
Избавиться от дани той великой.
Ведь брат Рустама ныне — шахский зять,
А с кровного побор зазорно брать.
Но вот пора настала — дань собрали,
Дирхем последний с нищего содрали.
Обижен на Рустама был Шагад;
Но ту обиду затаил Шагад.
И он сказал в беседе тайной с тестем:
«Пресыщен я позором и бесчестьем!
Не стыдно брата обирать ему?
И жалости моей не ждать ему!
С Рустамом мы теперь чужими станем…
Эй, тесть! Размыслим, в плен его заманим;
Как хищника лесного, истребим —
И подвигом прославимся своим!»
И вот они сошлись на том решенье,
Задумали неслыханное мщенье.
Учил мобед: «Кто мудр — от зла уйдет,
Кто сеет зло — возмездие пожнет».
Всю ночь без сна два мужа просидели,
Беседуя об этом страшном деле:
«Рустама имя в мире мы сотрем.
Пусть плачет Заль — падет Нейрамов дом».
Сказал Шагад кабульскому владыке:
«Чтоб нам исполнить замысел великий,
Ты пиршество устрой, зови князей,
Зови певцов, зови богатырей.
За чашей вспыхни мнимым гневом вздорным,—
Ты трусом назови меня позорным.
Обижусь я, в Забулистан уйду,
Перед Рустамом с жалобой паду.
Отцу пожалуюсь и людям близким;
Тебя я подлым назову и низким.
Тут за меня обидится Рустам —
И в гневе поспешит, не медля, к нам.
А на его дороге — по лугам —
Ты вырой несколько глубоких ям.
Для тигров ямы роются такие;
Ты в ямах утверди мечи стальные.
Ставь к лезвию почаще лезвиё,
Так, чтоб торчало кверху острие.
Пять ям — добро! А десять — лучше будет!
Тогда-то край наш тяготы избудет.
Рыть ямы людям верным поручай.
И ветру тайны той не сообщай.
Ветвями сверху ямы те прикрой ты.
В глубокой тайне это все устрой ты».
Внял царь совету злобного глупца.
Созвал людей на пир в саду дворца.
Кабульские мужи все были званы,
Уселись по чинам за дастарханы.
Насытились. Под звуки струн потом
Взялись за чаши с царственным вином.
Тут громко, по дурной своей натуре,
Сказал Шагад, надменно брови хмуря:
«Как я унижен тем, что тут сижу!..
Я всех мужей у вас превосхожу!
Отец мой — Заль! Мой брат — Рустам великий!
Вы все — мои рабы, я вам — владыка!»
Разгневался, вскричал кабульский шах:
«Хвастун презренный! Ложь в твоих словах!
Ты не от корня Сама и Нейрама!
И ты — не брат, не родственник Рустама!
Седой Дастан не помнит о тебе,
И Тахамтан не помнит о тебе!
Ты был у них слугою — самым низким…
Тебя в их доме не считают близким!»
От слов его разгневался Шагад;
Стремительно он вышел из палат,
В Забул помчался с верными мужами,
В пути проклятья изрыгал устами.
Коварен, подл, хоть возрастом — юнец,
В слезах вошел он к Залю во дворец.
Увидев сына — стан его и плечи,—
Премудрый Заль обрадовался встрече.
Он расспросил Шагада, обласкал,
Утешил — и к Рустаму отослал.
Рустам был рад. Он видит: брат прекрасен,
Могуч, разумен, духом тверд и ясен.
Сказал он: «Истинны уста молвы:
Все внуки Сама — пахлаваны-львы!
Как тесть твой — шах кабульский поживает?
Он честью ли Рустама вспоминает?»
Рустаму скорбно отвечал Шагад:
«Не говори о тесте, милый брат!
Он добр ко мне и ласков был доныне,
Был щедр со мной и полон благостыни.
Но винопийцей он позорным стал,
От пьянства дерзким он и вздорным стал.
Свой подлый нрав внезапно вдруг явил он,—
Меня пред всем Кабулом оскорбил он.
Кричал: «Доколе буду дань платить,
Перед Систаном голову клонить?
Что мне Рустам? Я знать его не знаю.
Я сам ни в чем ему не уступаю».
А мне сказал, что Залю я не сын.
А если сын, то — стыд его седин.
Так он кричал, при всех меня позоря.
Уехал бледный я, в слезах от горя».
Рассказу внял, разгневался Рустам.
«Добро! — сказал. — За все ему воздам!
И ты не думай о кабульском шахе.
Его венец валяться будет в прахе.
За эти дерзкие слова его
От плеч отскочит голова его.
Застонет скоро шахский дом Кабула.
Тебя поставлю я царем Кабула!»
Дней семь он брата у себя держал,
С собою рядом на пирах сажал.
Тем временем в поход сбираться стал
Мужей, покрытых славою, созвал он.
Он снарядил воинственную рать,
Чтобы Кабул мятежный покарать.
Как завершились хлопоты с войсками,
Первоначальный гнев утих в Рустаме.
И тут сказал Рустаму льстец Шагад:
«Не помышляй о битве, милый брат!
Мы на воде твое напишем имя,—
В Кабуле ужас овладеет ими.
Такой охватит их великий страх,
Что все перед тобой падут во прах.
Я думаю, что неразумный шах
Раскаялся теперь в своих словах!
Гонцов с дарами, думаю, пришлет он,
Назад меня с поклоном призовет он».
Рустам ответил: «Это верный путь.
Зачем войска мне за собой тянуть?
Тут сотни всадников моих довольно,
Меня да Завары — двоих довольно».
Так в книге Сарв поведал многочтимый
Рассказ, веками в памяти хранимый.
У Заля в доме женщина жила.
Она певицей славною была.
Она от Заля сына породила,
Как будто — месяц небу подарила.
Сын подрастал, мужал за годом год;
И радовался весь Нейрамов род.
Прославленные звездочеты мира
И мудрецы Кабула и Кашмира,
Следящие движение планет,
К Дастану в дом собрались на совет.
Они на кровлю в полночь восходили
И вот — стеченье звезд определили,
Прочли глаголы судеб роковых,—
И удивленье охватило их.
К Дастану поутру они явились,
«О муж! — сказали, — тайны нам открылись.
Созвездья неба страшное сулят;
Они к ребенку не благоволят.
Когда твой сын как тополь станом станет,
Богатырем и пахлаваном станет,
Он изведет, погубит весь твой род,
Нейрама дом из-за него падет.
Систан великим плачем огласится,
Иран враждой и злобой возмутится.
Восторжествуют горе, слезы, стон.
И сам недолговечен будет он».
Весть омрачила славного Дастана,
И он взмолился пред лицом Йездана:
«Творец! Кошница света и щедрот,
Твоя десница кружит небосвод.
Ты указуешь путь, даешь советы,
Здесь, на земле, один— опора мне ты.
Идут светила по стезям твоим.
Будь милосерден к нам, рабам твоим.
Пусть нас минуют кровь, раздор, кручина!»
И муж Дастан назвал Шагадом сына.
Он при себе до отроческих лет
Держал его; лишь в нем свой видел свет.
Потом к царю кабульскому отправил
Шагада он и там его оставил.
Ты скажешь: древо мощи поднялось.
Как Сам, богатырем Шагад возрос.
И царь Кабула полюбил Шагада,
На дочери своей женил Шагада,
Дабы потомство славное пошло,
Дабы Кабула счастье процвело.
Сокровищницу древнюю открыл он,
Богатством зятя щедро одарил он.
Он, как за яблоней, за ним ходил,
Чтоб не вредил Шагаду ход светил.
А в мире всюду звучными устами
Сказанья люди пели о Рустаме.
Кабул Рустаму данью с давних лет
Платил воловий полный мех монет.
И помышлять кабульский стал владыка
Избавиться от дани той великой.
Ведь брат Рустама ныне — шахский зять,
А с кровного побор зазорно брать.
Но вот пора настала — дань собрали,
Дирхем последний с нищего содрали.
Обижен на Рустама был Шагад;
Но ту обиду затаил Шагад.
И он сказал в беседе тайной с тестем:
«Пресыщен я позором и бесчестьем!
Не стыдно брата обирать ему?
И жалости моей не ждать ему!
С Рустамом мы теперь чужими станем…
Эй, тесть! Размыслим, в плен его заманим;
Как хищника лесного, истребим —
И подвигом прославимся своим!»
И вот они сошлись на том решенье,
Задумали неслыханное мщенье.
Учил мобед: «Кто мудр — от зла уйдет,
Кто сеет зло — возмездие пожнет».
Всю ночь без сна два мужа просидели,
Беседуя об этом страшном деле:
«Рустама имя в мире мы сотрем.
Пусть плачет Заль — падет Нейрамов дом».
Сказал Шагад кабульскому владыке:
«Чтоб нам исполнить замысел великий,
Ты пиршество устрой, зови князей,
Зови певцов, зови богатырей.
За чашей вспыхни мнимым гневом вздорным,—
Ты трусом назови меня позорным.
Обижусь я, в Забулистан уйду,
Перед Рустамом с жалобой паду.
Отцу пожалуюсь и людям близким;
Тебя я подлым назову и низким.
Тут за меня обидится Рустам —
И в гневе поспешит, не медля, к нам.
А на его дороге — по лугам —
Ты вырой несколько глубоких ям.
Для тигров ямы роются такие;
Ты в ямах утверди мечи стальные.
Ставь к лезвию почаще лезвиё,
Так, чтоб торчало кверху острие.
Пять ям — добро! А десять — лучше будет!
Тогда-то край наш тяготы избудет.
Рыть ямы людям верным поручай.
И ветру тайны той не сообщай.
Ветвями сверху ямы те прикрой ты.
В глубокой тайне это все устрой ты».
Внял царь совету злобного глупца.
Созвал людей на пир в саду дворца.
Кабульские мужи все были званы,
Уселись по чинам за дастарханы.
Насытились. Под звуки струн потом
Взялись за чаши с царственным вином.
Тут громко, по дурной своей натуре,
Сказал Шагад, надменно брови хмуря:
«Как я унижен тем, что тут сижу!..
Я всех мужей у вас превосхожу!
Отец мой — Заль! Мой брат — Рустам великий!
Вы все — мои рабы, я вам — владыка!»
Разгневался, вскричал кабульский шах:
«Хвастун презренный! Ложь в твоих словах!
Ты не от корня Сама и Нейрама!
И ты — не брат, не родственник Рустама!
Седой Дастан не помнит о тебе,
И Тахамтан не помнит о тебе!
Ты был у них слугою — самым низким…
Тебя в их доме не считают близким!»
От слов его разгневался Шагад;
Стремительно он вышел из палат,
В Забул помчался с верными мужами,
В пути проклятья изрыгал устами.
Коварен, подл, хоть возрастом — юнец,
В слезах вошел он к Залю во дворец.
Увидев сына — стан его и плечи,—
Премудрый Заль обрадовался встрече.
Он расспросил Шагада, обласкал,
Утешил — и к Рустаму отослал.
Рустам был рад. Он видит: брат прекрасен,
Могуч, разумен, духом тверд и ясен.
Сказал он: «Истинны уста молвы:
Все внуки Сама — пахлаваны-львы!
Как тесть твой — шах кабульский поживает?
Он честью ли Рустама вспоминает?»
Рустаму скорбно отвечал Шагад:
«Не говори о тесте, милый брат!
Он добр ко мне и ласков был доныне,
Был щедр со мной и полон благостыни.
Но винопийцей он позорным стал,
От пьянства дерзким он и вздорным стал.
Свой подлый нрав внезапно вдруг явил он,—
Меня пред всем Кабулом оскорбил он.
Кричал: «Доколе буду дань платить,
Перед Систаном голову клонить?
Что мне Рустам? Я знать его не знаю.
Я сам ни в чем ему не уступаю».
А мне сказал, что Залю я не сын.
А если сын, то — стыд его седин.
Так он кричал, при всех меня позоря.
Уехал бледный я, в слезах от горя».
Рассказу внял, разгневался Рустам.
«Добро! — сказал. — За все ему воздам!
И ты не думай о кабульском шахе.
Его венец валяться будет в прахе.
За эти дерзкие слова его
От плеч отскочит голова его.
Застонет скоро шахский дом Кабула.
Тебя поставлю я царем Кабула!»
Дней семь он брата у себя держал,
С собою рядом на пирах сажал.
Тем временем в поход сбираться стал
Мужей, покрытых славою, созвал он.
Он снарядил воинственную рать,
Чтобы Кабул мятежный покарать.
Как завершились хлопоты с войсками,
Первоначальный гнев утих в Рустаме.
И тут сказал Рустаму льстец Шагад:
«Не помышляй о битве, милый брат!
Мы на воде твое напишем имя,—
В Кабуле ужас овладеет ими.
Такой охватит их великий страх,
Что все перед тобой падут во прах.
Я думаю, что неразумный шах
Раскаялся теперь в своих словах!
Гонцов с дарами, думаю, пришлет он,
Назад меня с поклоном призовет он».
Рустам ответил: «Это верный путь.
Зачем войска мне за собой тянуть?
Тут сотни всадников моих довольно,
Меня да Завары — двоих довольно».
Кабульский шах роет ямы на охотничьем угодье
Рустам и Завара падают в яму
Встал шах кабульский — дивово отродье,
Поехал на охотничьи угодья.
С собой он землекопов сотни взял,
Копать большие ямы приказал.
В работе землекопы яры были;
Луга, угодья ямами изрыли.
А вырыв ямы, укрепили в них
Мечей и копий множество стальных.
И сверху так искусно их прикрыли,
Что ямы вовсе незаметны были.
Когда Рустам в поход сбираться стал,
Шагад в Кабул гонца тайком послал.
«Идет без войск Рустам! Без промедленья
Встречай его, в слезах моли прощенья».
Навстречу выехал кабульский шах,
С коварством в сердце, с лестью на устах.
И, встав на рубеже Кабулистана,
Сошел с коня, увидев Тахамтана.
Снял с головы тюрбан индийский свой,
Склонился обнаженной головой.
Снял сапоги и, босиком ступая,
Шел униженный, стоны исторгая.
Пал ниц, слезами землю оросил
И долго он простить его просил:
«Пьян был твой раб — достойный лишь презренья!
Погублен я безумьем опьяненья…
Прости, могучий, милость мне яви!
Мой дух твоим величьем обнови!»
Посыпав темя прахом, он на милость
Надеялся. А в сердце месть таилась.
И, по великодушью своему,
Рустам смягчился и простил ему.
Велел ему покрыть тюрбаном темя,
Обуться, ехать рядом, стремя в стремя.
Пред городом Кабулом им предстал
Зеленый дол. Он душу услаждал.
Леса росли, ручьев шумели волны,
Луга и чащи были дичью полны.
Они на отдых стали в тех местах,
Устроить пир велел кабульский шах.
Воссели на высокие сиденья,
Потребовали музыки и пенья,
И за вином сказал Рустаму шах:
«Онагров много на моих лугах.
Они непуганными табунами
Пасутся невдали между холмами.
Газелям, сернам, ланям — нет числа,
Не настигала их ничья стрела.
Лишь для тебя — Рустама-исполина —
Мной береглась та вольная долина».
От слов его Рустам повеселел,
Ловитвы он привольной захотел.
Охота — вот была его отрада,
За все невзгоды прежние награда.
Обычай мира древнего таков:
Мы в море тайн не видим берегов.
Тигр в камышах, огромный кит в пучине
И лев могучий — властелин пустыни,
И муравей, и мошка — все должны
Уйти в свой срок, — пред смертью все равны.
Встал Тахамтан, коня седлать велел он,
Орлов и кречетов пускать велел он.
На Рахша сел, из тула лук изъял,
Помчался. Вслед за ним Шагад скакал.
Муж Завара с Рустамом ехал вместе,
Сопутствуем богатырями чести.
Рассыпался в долине их отряд,
Не ведая, что ямы им грозят.
Рустам и Завара скакали рядом,
Не мысля, что задумано Шагадом.
Вдруг запах свежевырытой земли
Разумный Рахш почуял издали.
Как мяч, в комок он сжался — прянул прямо
И вскок перелетел над первой ямой.
Тут новой ямы запах услыхал,
Дрожа, храпя и роя землю, стал.
И разуму глаза судьба закрыла,
Рустаму сердце гневом распалила.
Он плетью гибкою своей взмахнул,
По шее Рахша верного хлестнул.
И Рахш у края ямы оказался;
Он от когтей судьбы спастись пытался.
И в яму две передние ноги
Сорвались. Не боев — коварств беги!
Мечи на дне, рогатины торчали.
Тут мужество и сила не спасали.
И Рахш всем брюхом напоролся там,
И бедрами и грудью — муж Рустам.
Страдал он тяжко. Но, собрав все силы,
Привстал и глянул из своей могилы.
Встал шах кабульский — дивово отродье,
Поехал на охотничьи угодья.
С собой он землекопов сотни взял,
Копать большие ямы приказал.
В работе землекопы яры были;
Луга, угодья ямами изрыли.
А вырыв ямы, укрепили в них
Мечей и копий множество стальных.
И сверху так искусно их прикрыли,
Что ямы вовсе незаметны были.
Когда Рустам в поход сбираться стал,
Шагад в Кабул гонца тайком послал.
«Идет без войск Рустам! Без промедленья
Встречай его, в слезах моли прощенья».
Навстречу выехал кабульский шах,
С коварством в сердце, с лестью на устах.
И, встав на рубеже Кабулистана,
Сошел с коня, увидев Тахамтана.
Снял с головы тюрбан индийский свой,
Склонился обнаженной головой.
Снял сапоги и, босиком ступая,
Шел униженный, стоны исторгая.
Пал ниц, слезами землю оросил
И долго он простить его просил:
«Пьян был твой раб — достойный лишь презренья!
Погублен я безумьем опьяненья…
Прости, могучий, милость мне яви!
Мой дух твоим величьем обнови!»
Посыпав темя прахом, он на милость
Надеялся. А в сердце месть таилась.
И, по великодушью своему,
Рустам смягчился и простил ему.
Велел ему покрыть тюрбаном темя,
Обуться, ехать рядом, стремя в стремя.
Пред городом Кабулом им предстал
Зеленый дол. Он душу услаждал.
Леса росли, ручьев шумели волны,
Луга и чащи были дичью полны.
Они на отдых стали в тех местах,
Устроить пир велел кабульский шах.
Воссели на высокие сиденья,
Потребовали музыки и пенья,
И за вином сказал Рустаму шах:
«Онагров много на моих лугах.
Они непуганными табунами
Пасутся невдали между холмами.
Газелям, сернам, ланям — нет числа,
Не настигала их ничья стрела.
Лишь для тебя — Рустама-исполина —
Мной береглась та вольная долина».
От слов его Рустам повеселел,
Ловитвы он привольной захотел.
Охота — вот была его отрада,
За все невзгоды прежние награда.
Обычай мира древнего таков:
Мы в море тайн не видим берегов.
Тигр в камышах, огромный кит в пучине
И лев могучий — властелин пустыни,
И муравей, и мошка — все должны
Уйти в свой срок, — пред смертью все равны.
Встал Тахамтан, коня седлать велел он,
Орлов и кречетов пускать велел он.
На Рахша сел, из тула лук изъял,
Помчался. Вслед за ним Шагад скакал.
Муж Завара с Рустамом ехал вместе,
Сопутствуем богатырями чести.
Рассыпался в долине их отряд,
Не ведая, что ямы им грозят.
Рустам и Завара скакали рядом,
Не мысля, что задумано Шагадом.
Вдруг запах свежевырытой земли
Разумный Рахш почуял издали.
Как мяч, в комок он сжался — прянул прямо
И вскок перелетел над первой ямой.
Тут новой ямы запах услыхал,
Дрожа, храпя и роя землю, стал.
И разуму глаза судьба закрыла,
Рустаму сердце гневом распалила.
Он плетью гибкою своей взмахнул,
По шее Рахша верного хлестнул.
И Рахш у края ямы оказался;
Он от когтей судьбы спастись пытался.
И в яму две передние ноги
Сорвались. Не боев — коварств беги!
Мечи на дне, рогатины торчали.
Тут мужество и сила не спасали.
И Рахш всем брюхом напоролся там,
И бедрами и грудью — муж Рустам.
Страдал он тяжко. Но, собрав все силы,
Привстал и глянул из своей могилы.
Рустам убивает Шагада и умирает
Он приподнялся в яме роковой
И увидал Шагада пред собой.
И понял он, кто супостат его;
Он понял, что сгубил Шагад его.
Сказал Рустам: «Эй, подлый, злом живущий!
Из-за тебя погибнет край цветущий.
Но зло придется искупить тебе…
Раскаешься… Недолго жить тебе».
Щагад сказал: «Ты страх внушал народам,
Сражен ты справедливым небосводом.
Зачем ты столько крови проливал?
Всю жизнь ты грабил, вечно воевал.
Пора твоя настала, лев Систана,—
Умрешь ты в западне у Ахримана!»
В то время шах Кабула подскакал
И возле края страшной ямы встал.
Увидел: кровью залит стан Рустама,
И дрогнул он при виде ран Рустама.
И возопил он: «О мой славный гость,
Как все случилось? Что с тобой стряслось?
Пусть нам поможет благодать господня!
Я лучших лекарей сзову сегодня.
Быть может, и сумеют исцелить,
Чтоб мне потом кровавых слез не лить».
Ему ответил пахлаван вселенной:
«Эй, подлый, криводушный, муж презренный!
Мне не помогут средства лекарей.
Не лги и слез неискренних не лей.
Невечен век людской… Уходит время.
Небесный меч навис над вами всеми.
Ведь был Джамшид не ниже, чем Рустам,
Но был Джамшид распилен пополам.[57]
И Фаридун и Кей-Кубад блистали —
Цари!.. А где они? Как вздох, пропали.
Сиял, как солнце, в мире Сиявуш.[58]
Его Гуруй зарезал — низкий муж.
Они иранскими царями были.
Они в боях богатырями были.
Их нет! Лишь я — о славной старине
Был памятью. И вот я в западне.
Сын Фарамарз, — одно мне утешенье,—
Придет сюда. Вам не уйти от мщенья!»
Потом к Шагаду обратился он:
«Все кончено. Теперь я обречен.
Сознанье тмится в нестерпимой муке.
Прошу — достань мой лук и дай мне в руки.
Две положи стрелы передо мной.
Боюсь: ища добычи, лев степной
Придет, когда я в ямине глубокой
Беспомощный останусь, одинокий.
Быть может, верный лук меня спасет
И вживе лев меня не разорвет.
Меня моей защиты не лишайте!
Когда умру, земле меня предайте!»
Достал Шагад Рустама лук тугой,
Напряг и щелкнул звонкой тетивой.
Лук подал брату, злобно засмеялся;
Он муками Рустама утешался.
Усильем страшным боль преодолев,
Взялся за лук Рустам — могучий лев.
И тут Шагад презренный устрашился;
Он побежал, за дерево укрылся.
Чинара это древняя была
С дуплом внутри могучего ствола.
За ту чинару, как за щит надежный,
Братоубийца спрятался безбожный.
Рустам стрелу на тетиву взложил,
Напряг все силы и стрелу пустил.
И был ей ствол чинары не преграда.
Стрела и ствол пронзила и Шагада.
И вскрикнул насмерть раненный Шагад.
Возликовал душою старший брат.
Сказал Рустам: «Хвала творцу вселенной!
Моя мольба дошла к творцу вселенной!
В сей миг, как мне осталось мало жить,
Ты, господи, помог мне месть свершить.
Ты — вверженному заживо в могилу —
Для правой мести даровал мне силу!»
Умолк, поник главою, нем и глух.
Из тела излетел бессмертный дух.
А Завара погиб в соседней яме
Со всеми верными богатырями.
Он приподнялся в яме роковой
И увидал Шагада пред собой.
И понял он, кто супостат его;
Он понял, что сгубил Шагад его.
Сказал Рустам: «Эй, подлый, злом живущий!
Из-за тебя погибнет край цветущий.
Но зло придется искупить тебе…
Раскаешься… Недолго жить тебе».
Щагад сказал: «Ты страх внушал народам,
Сражен ты справедливым небосводом.
Зачем ты столько крови проливал?
Всю жизнь ты грабил, вечно воевал.
Пора твоя настала, лев Систана,—
Умрешь ты в западне у Ахримана!»
В то время шах Кабула подскакал
И возле края страшной ямы встал.
Увидел: кровью залит стан Рустама,
И дрогнул он при виде ран Рустама.
И возопил он: «О мой славный гость,
Как все случилось? Что с тобой стряслось?
Пусть нам поможет благодать господня!
Я лучших лекарей сзову сегодня.
Быть может, и сумеют исцелить,
Чтоб мне потом кровавых слез не лить».
Ему ответил пахлаван вселенной:
«Эй, подлый, криводушный, муж презренный!
Мне не помогут средства лекарей.
Не лги и слез неискренних не лей.
Невечен век людской… Уходит время.
Небесный меч навис над вами всеми.
Ведь был Джамшид не ниже, чем Рустам,
Но был Джамшид распилен пополам.[57]
И Фаридун и Кей-Кубад блистали —
Цари!.. А где они? Как вздох, пропали.
Сиял, как солнце, в мире Сиявуш.[58]
Его Гуруй зарезал — низкий муж.
Они иранскими царями были.
Они в боях богатырями были.
Их нет! Лишь я — о славной старине
Был памятью. И вот я в западне.
Сын Фарамарз, — одно мне утешенье,—
Придет сюда. Вам не уйти от мщенья!»
Потом к Шагаду обратился он:
«Все кончено. Теперь я обречен.
Сознанье тмится в нестерпимой муке.
Прошу — достань мой лук и дай мне в руки.
Две положи стрелы передо мной.
Боюсь: ища добычи, лев степной
Придет, когда я в ямине глубокой
Беспомощный останусь, одинокий.
Быть может, верный лук меня спасет
И вживе лев меня не разорвет.
Меня моей защиты не лишайте!
Когда умру, земле меня предайте!»
Достал Шагад Рустама лук тугой,
Напряг и щелкнул звонкой тетивой.
Лук подал брату, злобно засмеялся;
Он муками Рустама утешался.
Усильем страшным боль преодолев,
Взялся за лук Рустам — могучий лев.
И тут Шагад презренный устрашился;
Он побежал, за дерево укрылся.
Чинара это древняя была
С дуплом внутри могучего ствола.
За ту чинару, как за щит надежный,
Братоубийца спрятался безбожный.
Рустам стрелу на тетиву взложил,
Напряг все силы и стрелу пустил.
И был ей ствол чинары не преграда.
Стрела и ствол пронзила и Шагада.
И вскрикнул насмерть раненный Шагад.
Возликовал душою старший брат.
Сказал Рустам: «Хвала творцу вселенной!
Моя мольба дошла к творцу вселенной!
В сей миг, как мне осталось мало жить,
Ты, господи, помог мне месть свершить.
Ты — вверженному заживо в могилу —
Для правой мести даровал мне силу!»
Умолк, поник главою, нем и глух.
Из тела излетел бессмертный дух.
А Завара погиб в соседней яме
Со всеми верными богатырями.
Заль узнает о гибели Рустама и Завары
Фарамарз привозит гробы с их прахом и воздвигает усыпальницы
Один из них был смертью пощажен;
Верхом, пешком в Забул добрался он.
Пал перед Залем, облился слезами:
«Погиб могучий слон во вражьей яме!
И Завара погиб, и весь отряд!
Измена! Я один пришел назад!»
В Забуле все вопили и рыдали
И двух злодеев черных проклинали.
Заль разодрал кафтан парчовый свой,
Посыпал темя пеплом и золой.
Взывал: «О сын! Куда от скорби денусь?
Теперь не в шелк, а в саван я оденусь.
О мой Рустам! Мой величавый слон!
О Завара! Могучий мой дракон!
Вовек да будет проклят в небе горнем
Шагад, что наше древо вырвал с корнем!
Кто знал, что злоба подлая не спит,
Что месть гиена против льва таит?
Века подобного греха не знали.
От древних мы об этом не слыхали.
Лев от лисы погиб… Как мог Рустам
Поверить лживым вражеским словам?!
Зачем же кости прежде не сложил я!
Зачем детей любимых пережил я!
Зачем мне жизнь? Что ныне прорастет?
Погибло наше семя, сорван плод!
О лев Рустам! О Завара, мой витязь!
Где вы? Подайте знак мне! Отзовитесь!»
И с Фарамарзом Заль отправил рать
Предателей кабульских покарать
И привезти домой Рустама тело,
Как солнце, что навеки охладело.
Когда Рустама сын в Кабул вошел,
Безлюдным и пустым Кабул нашел.
Все люди, в страхе перед местью Заля,
Из города в пустыню убежали.
Рустама сын поехал по лугам,
Где вырыл шах кабульский сотни ям.
Мужи помост высокий утвердили,
Сандаловыми досками покрыли.
Муж Фарамарз — в слезах, душой горя,—
Изъял из ямы прах богатыря.
Он платье снял, что кровью прокипело
Увидел в ранах царственное тело.
Велел он раны страшные зашить,
Велел он амброй, мускусом кадить.
Омыл Рустама розовой водою,
Осыпал тело чистой камфарою.
Шелка вином, бальзамом пропитал,
Шелками прах Рустама спеленал.
И саванщики слезы проливали,
Как бороду Рустама завивали.
На двух престолах не вмещался прах,
Не прах — чинара мощная в ветвях.
Гроб принесли из черного эбена,
Украшенный резьбою драгоценной.
И смесью амбры, мускуса, смолы
Замазали все щели и углы.
Пошли систанцы — в поискал упрямы,—
Достали тело Завары из ямы,
Омыли, шелком Чина облекли,
От брата положили невдали.
Потом деревья в роще повалили
И для табутов досок напилили.
Из ямы, проливая слез поток,
Останки Рахша Фарамарз извлек.
Два дня коня громадного тащили
Из страшной ямы; на слона взвалили.
И от Кабула по Забулистан
Стон поднялся, весь зарыдал Систан.
Все люди на дорогу выбегали,
В безумье горя наземь упадали.
Знатнейшие богатыри земли
Два тяжких гроба на плечах несли.
Несли два дня — гробов не опускали
И по пути на отдых не вставали.
Рыдали степи и холмы кругом,
Рыдало время над богатырем.
Рустаму дахму средь садов воздвигли,
Высокую — до облаков — воздвигли.
Был гроб украшен золотым венцом,
Где спал Рустам непробудимым сном,
И в эту пору не было беспечных
Средь удрученных и добросердечных.
В то время розы первые цвели;
Все люди розы в дахму принесли.
Все говорили: «О великий воин,
Не амбры — жизни вечной ты достоин!
Теперь кто будет весел на пирах?
Кто на врага в бою нагонит страх?
Рука, что нам динары раздавала,
Мертва! Все для тебя презренным стало.
Да примет душу чистую твою
Йездан в неотцветающем раю!»
Когда все люди витязя почтили,
Дверь дахмы наглухо заколотили.
Замуровали Рахша в той стене
Плитой, где выбит витязь на коне.
Эй, муж! Чего ты ищешь в сей юдоли?
Начало — воля здесь, конец — в неволе.
Пусть из железа был твой кован стан,
Поглотит все свирепый Ахриман.
Ты жив — не уставай к добру стремиться,
Чтоб там блаженства вечного добиться.
Один из них был смертью пощажен;
Верхом, пешком в Забул добрался он.
Пал перед Залем, облился слезами:
«Погиб могучий слон во вражьей яме!
И Завара погиб, и весь отряд!
Измена! Я один пришел назад!»
В Забуле все вопили и рыдали
И двух злодеев черных проклинали.
Заль разодрал кафтан парчовый свой,
Посыпал темя пеплом и золой.
Взывал: «О сын! Куда от скорби денусь?
Теперь не в шелк, а в саван я оденусь.
О мой Рустам! Мой величавый слон!
О Завара! Могучий мой дракон!
Вовек да будет проклят в небе горнем
Шагад, что наше древо вырвал с корнем!
Кто знал, что злоба подлая не спит,
Что месть гиена против льва таит?
Века подобного греха не знали.
От древних мы об этом не слыхали.
Лев от лисы погиб… Как мог Рустам
Поверить лживым вражеским словам?!
Зачем же кости прежде не сложил я!
Зачем детей любимых пережил я!
Зачем мне жизнь? Что ныне прорастет?
Погибло наше семя, сорван плод!
О лев Рустам! О Завара, мой витязь!
Где вы? Подайте знак мне! Отзовитесь!»
И с Фарамарзом Заль отправил рать
Предателей кабульских покарать
И привезти домой Рустама тело,
Как солнце, что навеки охладело.
Когда Рустама сын в Кабул вошел,
Безлюдным и пустым Кабул нашел.
Все люди, в страхе перед местью Заля,
Из города в пустыню убежали.
Рустама сын поехал по лугам,
Где вырыл шах кабульский сотни ям.
Мужи помост высокий утвердили,
Сандаловыми досками покрыли.
Муж Фарамарз — в слезах, душой горя,—
Изъял из ямы прах богатыря.
Он платье снял, что кровью прокипело
Увидел в ранах царственное тело.
Велел он раны страшные зашить,
Велел он амброй, мускусом кадить.
Омыл Рустама розовой водою,
Осыпал тело чистой камфарою.
Шелка вином, бальзамом пропитал,
Шелками прах Рустама спеленал.
И саванщики слезы проливали,
Как бороду Рустама завивали.
На двух престолах не вмещался прах,
Не прах — чинара мощная в ветвях.
Гроб принесли из черного эбена,
Украшенный резьбою драгоценной.
И смесью амбры, мускуса, смолы
Замазали все щели и углы.
Пошли систанцы — в поискал упрямы,—
Достали тело Завары из ямы,
Омыли, шелком Чина облекли,
От брата положили невдали.
Потом деревья в роще повалили
И для табутов досок напилили.
Из ямы, проливая слез поток,
Останки Рахша Фарамарз извлек.
Два дня коня громадного тащили
Из страшной ямы; на слона взвалили.
И от Кабула по Забулистан
Стон поднялся, весь зарыдал Систан.
Все люди на дорогу выбегали,
В безумье горя наземь упадали.
Знатнейшие богатыри земли
Два тяжких гроба на плечах несли.
Несли два дня — гробов не опускали
И по пути на отдых не вставали.
Рыдали степи и холмы кругом,
Рыдало время над богатырем.
Рустаму дахму средь садов воздвигли,
Высокую — до облаков — воздвигли.
Был гроб украшен золотым венцом,
Где спал Рустам непробудимым сном,
И в эту пору не было беспечных
Средь удрученных и добросердечных.
В то время розы первые цвели;
Все люди розы в дахму принесли.
Все говорили: «О великий воин,
Не амбры — жизни вечной ты достоин!
Теперь кто будет весел на пирах?
Кто на врага в бою нагонит страх?
Рука, что нам динары раздавала,
Мертва! Все для тебя презренным стало.
Да примет душу чистую твою
Йездан в неотцветающем раю!»
Когда все люди витязя почтили,
Дверь дахмы наглухо заколотили.
Замуровали Рахша в той стене
Плитой, где выбит витязь на коне.
Эй, муж! Чего ты ищешь в сей юдоли?
Начало — воля здесь, конец — в неволе.
Пусть из железа был твой кован стан,
Поглотит все свирепый Ахриман.
Ты жив — не уставай к добру стремиться,
Чтоб там блаженства вечного добиться.
Фарамарз ведет войска, чтобы отомстить за Рустама, и убивает кабульского шаха
Оплакав праха вечного святыню,
Встал — вывел Фарамарз войска в пустыню.
Сперва была открыта им казна,—
Всем воинам он заплатил сполна.
Пошел, просторы звуками карная
И громом барабанов оглашая.
Он на Кабул свои войска повел,
Как тучу, к небу пыль густую взмел.
И вот — когда услышал шах Кабула,
Что с войском вышел мститель из Забула,—
Навстречу поднял он войска в поход.
От пыли стал лиловым небосвод.
Вся степь железом шлемов заблестела,
Как волны моря. Солнце потускнело.
И вот столкнулись грозные войска,
И грому брани вняли облака.
И мраком синим пыль взвилась густая;
Лев заблудился в ней и лань степная.
От этой пыли стало издали
Не отличимо небо от земли.
Муж Фарамарз скакал пред ратным строем,
В войска врага влетел, влекомый боем.
Он до седла могучих рассекал.
Бой смолк. Кабульский шах в аркан попал.
Его мужи рассеялись, как волки.
Где храбрость их? Сыщи их, как иголки.
Но были, подлости своей верны,
Они в устройстве западней сильны.
Цвет Хинда в том бою они убили.
Цвет Синда в том бою они убили.
Земля текла кровавою рекой,
Забыли люди отдых и покой.
Детей забыли малых, жен любимых
И матерей, тоской по ним томимых…
А царь Кабула, — вся в крови спина,—
Был брошен в ящик, взвален на слона,
Был привезен в охотничье угодье,
Где ямы рыл он — адово отродье.
Велел тащить его Рустама сын
И родственников, не щадя седин.
Со спин их кожу заживо содрали
Так, что хребты и ребра видны стали.
Над западней, над ямой роковой,
Царя повесил книзу головой.
Зажег большой костер и бросил в пламя
Отца и братьев шаха с сыновьями.
Шагада труп, чинару, рощу, луг —
Все он велел испепелить вокруг.
Так Фарамарз отмстил, домой собрался:
Кабулистан в аркан ему попался.
Он дни предателя укоротил
И родича в Кабуле посадил.
Исторг с корнями, выжег племя шаха;
И весь Кабул дрожал пред ним от страха.
Туманным утром новый день блеснул,
Когда покинул Фарамарз Кабул.
Забульцы рвали на себе одежды.—
Все видели, все знали — нет надежды!..
Рыдая, люди лучшие земли
За утешеньем к Фарамарзу шли.
Оплакав праха вечного святыню,
Встал — вывел Фарамарз войска в пустыню.
Сперва была открыта им казна,—
Всем воинам он заплатил сполна.
Пошел, просторы звуками карная
И громом барабанов оглашая.
Он на Кабул свои войска повел,
Как тучу, к небу пыль густую взмел.
И вот — когда услышал шах Кабула,
Что с войском вышел мститель из Забула,—
Навстречу поднял он войска в поход.
От пыли стал лиловым небосвод.
Вся степь железом шлемов заблестела,
Как волны моря. Солнце потускнело.
И вот столкнулись грозные войска,
И грому брани вняли облака.
И мраком синим пыль взвилась густая;
Лев заблудился в ней и лань степная.
От этой пыли стало издали
Не отличимо небо от земли.
Муж Фарамарз скакал пред ратным строем,
В войска врага влетел, влекомый боем.
Он до седла могучих рассекал.
Бой смолк. Кабульский шах в аркан попал.
Его мужи рассеялись, как волки.
Где храбрость их? Сыщи их, как иголки.
Но были, подлости своей верны,
Они в устройстве западней сильны.
Цвет Хинда в том бою они убили.
Цвет Синда в том бою они убили.
Земля текла кровавою рекой,
Забыли люди отдых и покой.
Детей забыли малых, жен любимых
И матерей, тоской по ним томимых…
А царь Кабула, — вся в крови спина,—
Был брошен в ящик, взвален на слона,
Был привезен в охотничье угодье,
Где ямы рыл он — адово отродье.
Велел тащить его Рустама сын
И родственников, не щадя седин.
Со спин их кожу заживо содрали
Так, что хребты и ребра видны стали.
Над западней, над ямой роковой,
Царя повесил книзу головой.
Зажег большой костер и бросил в пламя
Отца и братьев шаха с сыновьями.
Шагада труп, чинару, рощу, луг —
Все он велел испепелить вокруг.
Так Фарамарз отмстил, домой собрался:
Кабулистан в аркан ему попался.
Он дни предателя укоротил
И родича в Кабуле посадил.
Исторг с корнями, выжег племя шаха;
И весь Кабул дрожал пред ним от страха.
Туманным утром новый день блеснул,
Когда покинул Фарамарз Кабул.
Забульцы рвали на себе одежды.—
Все видели, все знали — нет надежды!..
Рыдая, люди лучшие земли
За утешеньем к Фарамарзу шли.
Рудаба теряет разум от тоски по Рустаму
Оплакивали мужа целый год;
Был синим, черным облачен народ.
Однажды Залю Рудаба сказала:
«Земля такого горя не видала.
Ни с чем мой гнет душевный не сравним.
О муж мой, плачь по сыновьям своим!»
«Жена, — ответил Заль, — доверься богу!
Терпи! Утихнет горе понемногу!»
И в гневе мать ответила ему:
«Клянусь, я больше пищи не приму!
Умру, от праха отойду земного,
Быть может, там Рустама встречу снова!»
Семь дней без пищи пробыла она,
К Рустаму всей душой устремлена.
От голода старуха исхудала,
Ослабла телом, видеть перестала.
За ней смотрели трое верных слуг,
Чтоб на себя не наложила рук.
Ее душа безумьем омрачилась, —
В безумье — горе в радость превратилось.
И раз она в поварню прибрела
И дохлую змею в воде нашла.
Змею она рукой схватить успела,
И поднесла ко рту, и съесть хотела.
Рабы, всю силу применив свою,
Из рук безумной вырвали змею.
С трудом ее из кухни потащили,
В покои привели и усадили
Там, где привыкла восседать она;
Снедь разная была принесена.
И стала есть; насытилась едою,
Склонилась на подушки головою
И погрузилась в благодатный сон,
И был во сне ей разум возвращен.
Когда проснулась, вновь еды спросила,
И много царских яств дано ей было.
Сказала Залю: «Муж мой и глава,
Премудрости полны твои слова.
А кто тоской себя терзает злобно,
Тому страданье пиршеству подобно.
Ушел он… Вслед за сыном дорогим
Уйдем, и верю — встретимся мы с ним».
Она богатства бедным раздарила
И, обращаясь к богу, говорила:
«Ты, что превыше сущего всего,
Прости грехи Рустама моего!
Открой врата в пресветлый рай Рустаму
И за добро добром воздай Рустаму!»
Оплакивали мужа целый год;
Был синим, черным облачен народ.
Однажды Залю Рудаба сказала:
«Земля такого горя не видала.
Ни с чем мой гнет душевный не сравним.
О муж мой, плачь по сыновьям своим!»
«Жена, — ответил Заль, — доверься богу!
Терпи! Утихнет горе понемногу!»
И в гневе мать ответила ему:
«Клянусь, я больше пищи не приму!
Умру, от праха отойду земного,
Быть может, там Рустама встречу снова!»
Семь дней без пищи пробыла она,
К Рустаму всей душой устремлена.
От голода старуха исхудала,
Ослабла телом, видеть перестала.
За ней смотрели трое верных слуг,
Чтоб на себя не наложила рук.
Ее душа безумьем омрачилась, —
В безумье — горе в радость превратилось.
И раз она в поварню прибрела
И дохлую змею в воде нашла.
Змею она рукой схватить успела,
И поднесла ко рту, и съесть хотела.
Рабы, всю силу применив свою,
Из рук безумной вырвали змею.
С трудом ее из кухни потащили,
В покои привели и усадили
Там, где привыкла восседать она;
Снедь разная была принесена.
И стала есть; насытилась едою,
Склонилась на подушки головою
И погрузилась в благодатный сон,
И был во сне ей разум возвращен.
Когда проснулась, вновь еды спросила,
И много царских яств дано ей было.
Сказала Залю: «Муж мой и глава,
Премудрости полны твои слова.
А кто тоской себя терзает злобно,
Тому страданье пиршеству подобно.
Ушел он… Вслед за сыном дорогим
Уйдем, и верю — встретимся мы с ним».
Она богатства бедным раздарила
И, обращаясь к богу, говорила:
«Ты, что превыше сущего всего,
Прости грехи Рустама моего!
Открой врата в пресветлый рай Рустаму
И за добро добром воздай Рустаму!»
У Рустама был сводный брат Шагад, женатый на дочери кабульского властелина. Они заманили его в Кабул, а на пути вырыли волчьи ямы, в которые он угодил со своей дружиной и погиб. Перед смертью Рустам успел пронзить стрелой брата-предателя, укрывавшегося за дуплистым деревом.
Узнав об этом, сын Рустама Фарамарз разорил Кабул, а правителя со всеми его сородичами подверг мучительной казни.
В Иране меж тем престарелый Гуштасп уступил трон сыну Исфандиара Бахману, который вторгся в Систан и заковал Заля в кандалы. На помощь узнику из области Буст выступил сын Рустама Фарамарз. Во время битвы песчаная буря ослепила воинство систанцев, и они потерпели поражение. Бахман велел повесить Фарамарза.
Так заканчивается цикл сказаний о систанских богатырях, и начинается введение к исторической части.
Бахману наследовала его дочь Хумай. Согласно зороастрийскому обычаю, она одновременно была женой своего отца и родила от него сына Дараба, которого не захотела допустить к престолу, велела положить в сундук и бросить в реку. Бедный ремесленник поймал сундук, взрастил царевича, который в дальнейшем совершил ряд ратных подвигов и был принят в качестве наследника во дворце.
Вступив на престол, Дараб разбил взбунтовавшихся арабов, затем вторгся во владения Рума, разгромил Файлакуса и взял в жены его дочь Нахид. Однако после возвращения в Иран Дараб отослал жену в Рум. В доме отца она родила сына Искандара, которого усыновил Файлакус. В Иране Дараб женился вторично, и у него родился сын Дара.
Вскоре между Румом и Ираном разгорелась война. Искандар одержал три блестящих победы, а Дара был убит своими приближенными. Искандар вступил на иранский престол, предварительно женившись на дочери Дары Раушанак. После этого он совершил ряд походов, заключил мир с правителем Каннауджа (Индия) Кейдом и правительницей Андалуса (Анатолии) Кейдафе. Совершив еще множество ратных подвигов, Искандар возвратился в Вавилон, где и умер.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги