Шах-наме

Лишь солнце показалось в вышине

Верхом на быстроногом скакуне,—

Овен сокрылся за его спиною

И вся земля оделась желтизною.

Тус поднял ратоборцев для борьбы,

Раздался звон литавров, клич трубы.

Земля заволновалась без предела,

Иранская держава загудела.

Рать к облакам такую пыль взвила,

Что солнце, месяц стали как смола.

Слоны ревут, ржут кони — забурлило

Все мироздание, как волны Нила.

От шахских стягов, что вознес Иран,

Стал воздух красен, зелен, желт, багрян.

Гударза род с отвагой молодою

Примчался под кавейскою звездою.

Воителей глава надел венец,

Покинул повелителя дворец.

Была у Туса обувь золотая,—

Скакал, под знаменем Кавы блистая.

Богатыри, чьим предком был Ноузар,

С венцами, булавами, млад и стар,

Совместно, перед воинством державы,

Скакали, словно месяц, величавы.

Задело знамя Туса небосклон,

На знамени был нарисован слон,

Из рода Манучихра все вельможи

С могучей черною горою схожи,

Блистали ярче солнца и луны,—

Любовью к Тусу их сердца полны.

Когда, со стягами, свиреполики,

Бойцы предстали пред лицом владыки.

Был дан приказ, и Тус к царю царей

Прославленных привел богатырей.

Премудрый шах воителей наставил:

«Велел я, чтобы войско Тус возглавил,

Чтоб водрузил он знамя в добрый час.

Для вас его желание — приказ.

Дорогу указующий вожатый

Вас поведет, чтоб сгинул враг заклятый.

Так поступайте, как прикажет он:

Все трудные узлы развяжет он».

А Тусу повелел: «Как страж всеправый,

Храни мои приказы и уставы.

Ты никого не обижай в пути,

Законы царства должен ты блюсти.

Тех, кто не служит в войске, — земледельцев,

Ремесленников мирных и умельцев,—

Да не коснется пагубная длань:

Вступай ты только с воинами в брань.

В сей бренный дом войдя, мы скоро выйдем,—

Ужели безобидных в нем обидим?

Лишь так ты делай, как тебе велят:

Не должен ты идти через Калат!

Дух Сиявуша, чистотой сверкая,

Да обретет надежду в кущах рая.

От дочери Пирана сын его

Во всем явил с отцом свое родство,

Он брат мой, на меня похож он тоже,

Он образован, сверстник мой пригожий.

Знай: с матерью в Калате он живет,

Как царь, властитель рати, он живет.

Мой брат иранцев не видал ни разу,—

Так не иди в Калат, внемли приказу!

Есть крепость у него и ратный строй

За труднопроходимою горой.

А сам он — воин знатный, светлоликий,

Отменный всадник, богатырь великий.

Иди пустыней, хоть она мертва,

Но обойди ты логовище льва».

Ответил Тус, глава на ратном поле:

«Судьба твоей да подчинится воле!

Тот путь, что ты назвал, я изберу,

Кто стал твоим слугой, придет к добру».

Умчался Тус, а шах, блюститель чести,

Вернулся во дворец с Рустамом вместе.

Они жрецов собрали, мудрецов,

И, речь начав, упомянул Хосров

Афрасиаба, вспомнил он мученья

Отца, и собственные злоключенья,

И горе доброй матери своей:

«Как мучил, как терзал нас тот злодей!

Мне домом стала хижина пастушья,

Никто не знал, что сын я Сиявуша.

Я Туса в бой отправил, но вдвоем

За Тусом вслед и мы с тобой пойдем.

Туранского царя мы уничтожим,

Мы гибель принесем его вельможам!»

«Ты не печалься, — отвечал Рустам,—

Способствует судьба твоим мечтам».

А войско, долом двигаясь, горою,

Достигло перепутья той порою.

Направо — степи мертвые лежат,

Налево — путь ведет в Чарам, в Калат.

Средь поля ратный стан остановился,

Все ждали, чтобы Тус к бойцам явился,

Чтоб выбрал он одну из двух дорог,

Чтоб войско от беды он уберег.

Прибег к уловкам вождь высокородный,

Он стал бранить пустынный край безводный!

Сказал Гударзу: «В тех сухих степях,—

Хотя бы амброй там песок пропах,—

Как побредем весь день в палящем зное,

Нуждаясь в капле влаги и в покое?

Не лучше ль нам пойти в Калат, в Чарам

И у Майама отдохнуть бойцам?

Там — цветники, прохлада вод текучих,—

Зачем же нам блуждать в песках сыпучих?

В войсках Гуждахма был однажды я,

И в той степи страдал от жажды я.

Хоть оказалась гладкою дорога,

Мы горестей на ней познали много».

Сказал Гударз: «Над ратью боевой

Тебя назначил мудрый шах главой.

Он указал, какой пойти дорогой,

Так выполняй приказ владыки строгий.

Не следует Хосрова огорчать,

От гнева шаха пострадает рать».

Ответил Тус: «О витязь именитый,

Из сердца беспокойство прогони ты.

Не огорчится этим делом шах,—

Да слез не будет на твоих очах!

К чему блуждать в степи безводной, жгучей,

А не идти дорогой наилучшей?»

Все войско эти приняло слова,

Так поступило, как велел глава.

Слонов погнали в сторону Калата,

Дорога та водой была богата…

К Фаруду с вестью прибыл верховой:

«В пыли сокрылся солнца лик живой.

Слоны и мулы топчут мир зеленый,

Земля как Нил бушует разъяренный».

Фаруд, неопытный и молодой,

Был омрачен нежданною бедой.

Он приказал собрать животных вьючных,

Коней военных и овец курдючных,

Загнать их в Сафид-кух, замкнуть врата,

Чтобы окрестность сделалась пуста.

Смотрели все, царевичу послушны,

Как наполнялись хлевы и конюшни.

Фаруда мать, страдала Джарира:

О Сиявуше боль ее остра.

К ней сын явился, юностью пленяя.

Сказал: «Послушай, матушка родная!

Пришли сюда иранские войска,

Ведет их Тус, их сила велика.

Вдруг нападут на нас? Так посоветуй,

Как поступить нам с бранной силой этой?»

Сказала Джарира: «Мой сын, мой свет,

Причины для твоей тревоги нет.

Твой брат в Иране — миродержец новый,

Нам Кей-Хосров открыл добра основы.

Ваш род един, и кровь у вас одна,

От одного отца вы семена.

И если он возмездием пылает,—

За Сиявуша отомстить желает,—

Тогда и ты скорей исполни месть:

Всему ты должен битву предпочесть!

Для мщения надень кафтан из Рума,

Да будет пылким сердце, гневной дума.

Иди ты к войску, что направил брат.

Он — шах, ты — жаждой мщения объят.

Пусть барсов напугает наше горе,

Пусть чудища, дрожа, покинут море,

Пусть будет проклят туран-шах везде —

Орлами в небе, рыбами в воде.

Кто силою, кто доблестью военной

Был равен Сиявушу во вселенной?

Его бесстрашье, мудрость, честь познав,

И царственность, и благородный нрав,

Пиран велел мне стать его женою.

Он счастлив был в Туране лишь со мною.

Ты по отцу, по матери своей,

Мой мальчик, происходишь от царей.

Стоишь ты, царской благодатью вея,

Ты — сын властителя из рода Кея.

Будь предан славным предкам до конца,

Ты отомсти с оружьем за отца».

Фаруд сказал: «Та месть — моя услада!

С кем из иранцев говорить мне надо,

Из тех отважных — верною тропой

Кто поведет меня на правый бой?

Не знаю их имен, примет не знаю.

Как я пошлю им свой привет? Не знаю!»

Сказала мать: «Обиды ты забудь,

С Тухаром вместе отправляйся в путь.

Он знает всех, он скажет без лукавства:

Вот это, мол, пастух, а это — паства.

Узнаешь ты Бахрма и Зангу:

Им благодарность в сердце берегу.

Тебе опорой будут эти двое,

Мы помним их служенье боевое,

Был неразлучен с ними твой отец.

Он преданнее не знавал сердец.

Те двое принесут тебе удачу,

Я тайны ни одной от них не прячу.

Ты знатных пригласи и стол накрой.

Подарки принеси и пир устрой.

Свое сокровище нашел ты в брате,

А гнев свой береги для вражьей рати!

Теперь обязан ты возглавить рать,

За молодого шаха воевать.

Ты, чтобы мстить, вперед скакать обязан,

Вперед скакать, для мести опоясан».

Сказал Фаруд: «О львица, твой совет

Семейству нашему дарует свет!»

Когда раздался рев трубы в Чараме,

Пыль высоко взметнулась над полями,

Дозорный прискакал во весь опор

И начал об иранцах разговор:

«В степи, в горах, в ущельях нет им счета,

Попало солнце, скажешь ты, в тенета!

Отселе до пустыни Ганг видны

Лишь воины, лишь кони и слоны».

Фаруд покинул крепость и на гору

Взошел, и воинство предстало взору.

Сошел, ворота запер на замок,

Чтобы проникнуть в крепость враг не мог,

С Тухаром поскакал, исполнен рвенья,—

Несчастье он обрел с того мгновенья…

Затмится наверху твоя звезда,—

Что для тебя любовь и что вражда?

Фаруд с Тухаром глянули с вершины,

Как движутся иранские дружины.

«Ты должен, — юный витязь произнес,—

Ответить мне на каждый мой вопрос

О всех владельцах булавы и стяга,

Чья обувь — золото, чья цель — отвага.

В лицо ты знаешь витязей-вельмож,

И мне их имена ты назовешь».

А воинство, отдельными полками,

Вздымалось в гору вровень с облаками.

Там тридцать тысяч было смельчаков,

Копейщиков, воинственных стрелков.

У каждого — будь пеший он иль конный —

Копье, и меч, и пояс золоченый.

Шлем, знамя, обувь, щит и булава —

Сплошь золото: уместны тут слова,

Что злата в рудниках теперь не стало,

Жемчужин в облаках теперь не стало!

Гул воинства был так сильноголос,

Что сердце коршуна разорвалось.

Сказал Фаруд: «Все назови знамена,

Всех славных перечисли поименно.

Чей это стяг, где слон изображен?

Здесь каждый хорошо вооружен.

Кто скачет впереди, грозя очами,

Ведя отважных с синими мечами?»

Ответствовал Тухар: «О господин,

Ты видишь предводителя дружин,

Стремительного Туса-полководца,

Который насмерть в грозных битвах бьется.

Чуть дальше — стяг другой горит огнем,

И солнце нарисовано на нем.

Под знаменем, светло и гордо глядя,

Несется славный Фарибурз, твой дядя,

За ним Густахм, и витязи видны,

И стяг с изображением луны.

Могуч Густахм, опора шаханшаха,

Его увидев, лев дрожит от страха.

Воинственный он возглавляет полк,

На длинном стяге нарисован волк.

Здесь всадники, чьи подвиги известны,

А среди них — Занга, отважный, честный.

Рабыня, как жемчужина светла,

Чьи шелковые косы — как смола,

На стяге нарисована красиво,

То — ратный стяг Бижана, сына Гива,

Смотри, на стяге — барса голова,

Что заставляет трепетать и льва.

То стяг Шидуша, воина-вельможи,

Что шествует, на горный кряж похожий.

Вот Гураза, в руке его — аркан,

На знамени изображен кабан.

Вот скачут люди, полные отваги,

С изображеньем буйвола на стяге.

Из копьеносцев состоит отряд,

Их предводитель — доблестный Фархад.

А вот — военачальник Гив, который

Вздымает стяг, на стяге — волк матерый.

А вот — Гударз, Кишвада сын седой.

На стяге — лев сверкает золотой.

А вот на стяге — тигр, что смотрит дико,

Ривниз-воитель — знамени владыка.

Настух, Гударза сын, вступает в брань

Со знаменем, где вычерчена лань.

Бахрам, Гударза сын, воюет яро,

Изображает стяг его архара.

О каждом говорить — не хватит дня,

Не хватит слов достойных у меня!»

Богатырей, исполненных величья,

Назвал он все приметы и различья.

И мир Фаруду засиял светло,

Лицо его как роза расцвело.

Иранцы, подойдя к горе, оттуда

Увидели Тухара и Фаруда.

Стал полководец гневен и суров,

Остановил и войско и слонов.

Воскликнул Тус: «Друзья, повремените.

Один боец из войска должен выйти.

Бесстрашно, время дорого ценя,

Пусть на вершину он помчит коня,

Узнает, кто они, те смелых двое,

Зачем глядят на войско боевое.

Узнает в них кого-нибудь из нас,

Пусть плетью их огреет двести раз,

А если в них узнает он туранцев,—

Пусть свяжет, нам доставит чужестранцев.

А если он убьет их, — не беда,

Пусть их тела притащит он сюда.

А если соглядатаи пред нами,

Лазутчики проклятые пред нами,—

Пусть рассечет их сразу пополам,

Достойно им воздаст по их делам!»

Бахрам, Гударза сын, сказал: «Загадку

Я разгадаю, мигом кончу схватку.

Я поскачу, исполню твой приказ,

Я растопчу все то, что против нас».

На кряж горы скалистою дорогой

Помчался он, охваченный тревогой.

Сказал Фаруд: «Тухар, ответствуй мне,

Кто так отважно скачет на коне,

С лицом открытым и могучим станом,

С привязанным к луке седла арканом?»

Сказал Тухар: «Он, видно, смел в бою,

Но сразу я его не узнаю,

Хоть всадника знакомы мне приметы.

Иль то Гударза сын, в броню одетый?

Я помню шлем, в котором Кей-Хосров

Бежал в Иран, спасаясь от врагов.

Не тем ли шлемом, думаю, украшен

Сей богатырь, что с виду так бесстрашен?

Да, родич он Гударза по всему.

Вопрос ему задай ты самому!»

Бахрам над горной показался кручей,

И загремел он громоносной тучей:

«Эй, кто ты, муж, там, на горе крутой?

Иль рати здесь не видишь ты густой?

Иль ты не слышишь, как земля трясется?

Иль не боишься Туса-полководца?»

Сказал Фаруд: «Мы слышим звуки труб,

Мы не грубим, — не будь и с нами груб.

Будь вежливым, о муж, познавший сечи,

Ты рта не открывай для дерзкой речи.

Знай: ты не лев, я — не онагр степной,

Нельзя так разговаривать со мной!

Не превосходишь ты меня бесстрашьем,

Поверь, что сила есть и в теле нашем.

У нас есть разум, есть отважный дух,

Есть красноречье, зоркость, острый слух.

Поскольку я всем этим обладаю,

То я твои угрозы презираю!

Ответишь, так вопрос тебе задам,

Но только добрым буду рад речам».

Сказал Бахрам: «Отвечу. Говори же,

Хотя повыше ты, а я пониже».

Спросил Фаруд: «Кто возглавляет рать?

Кто из великих жаждет воевать?»

«Под знаменем Кавы, — Бахрам ответил,—

Ведет нас храбрый Тус, что ликом светел.

Здесь — грозный Гив, Густахм, Руххам, Гударз,

Гургин, Шидуш, Фархад — в сраженье барс,

Занга — он отпрыск Шаварана львиный,

Отважный Гураза, глава дружины».

Сказал Фаруд: «Достойного похвал,

Ты почему Бахрама не назвал?

Для нас Бахрам — не на последнем месте

Так почему о нем не скажешь вести?»

Сказал Бахрам: «О ты, с обличьем льва.

Где о Бахраме услыхал слова?»

А тот: «Я испытал судьбы суровость,

От матери услышал эту повесть.

Она сказала мне: «Скачи вперед,

Найди Бахрама, если рать придет.

Найди ты и воителя другого —

Зангу, что для тебя родней родного.

Как брат, любил обоих твой отец.

Ты должен их увидеть наконец!»

Спросил Бахрам: «О, где тебя взрастили?

Ветвь царственного дерева — не ты ли?

Не ты ли — юный государь Фаруд?

Пусть бесконечно дни твои цветут!»

«О да, Фаруд я, — был ответ суровый,—

Ствола, что срублен был, побег я новый».

Бахрам воскликнул: «Руку обнажи,

Знак Сиявуша ты мне покажи!»

И что же? На руке пятно чернело,

Ты скажешь — на цветке оно чернело!

Китайским циркулем — и то никак

Не мог быть выведен подобный знак!

И стало ясно: отпрыск он Кубада,

Он Сиявуша истинное чадо.

Бахрам хвалу царевичу вознес,

К нему взобрался быстро на утес,

Фаруд сошел с коня, присел на камень,

Пылал в душе открытой чистый пламень.

Сказал: «О богатырь, о храбрый лев,

Ты славен, супостатов одолев!

Я счастлив, что тебя таким увидел!

Как будто я отца живым увидел!

Передо мною — доблестный мудрец,

Воинственный, удачливый храбрец.

Наверно, ты желаешь знать причину!

Зачем взошел я ныне на вершину?

Пришел я, чтоб взглянуть на вашу рать,

О витязях иранских разузнать.

Устрою пир, — веселье пусть начнется,

Хочу взглянуть на Туса-полководца,

Затем хочу как всадник битвы сесть

И на Туран свою обрушить месть.

В бою огнем возмездья пламенею,

Святым огнем, — и отомщу злодею!

Ты полководцу, чья светла звезда,

Скажи, чтоб он пришел ко мне сюда.

Неделю вместе у меня побудем,

Мы все пред нашей битвою обсудим.

А день восьмой для нас взойдет светло,—

И сядет полководец Тус в седло.

Для мести опояшусь, бой начну я,

Побоище такое учиню я,

Что львы взглянуть на битву захотят,

Что коршуны на небе подтвердят:

«Еще земля и древние созвездья

Не видели подобного возмездья!»

«О государь, — сказал ему Бахрам,—

Ты подаешь пример богатырям.

Я с просьбой руки Тусу поцелую,

Ему поведав речь твою прямую.

Но разума у полководца нет,

Не входит в голову его совет.

Он царской кровью, доблестью гордится,

Но не спешит для шаха потрудиться.

Гударз и шах с ним спорят с давних пор:

Из-за венца и Фарибурза спор.[33]

Он утверждает: «Я — Ноузара семя,

Чтоб царствовать, мое настало время!»

Быть может, богатырь придет во гнев,

Не станет мне внимать, рассвирепев,

Пошлет сюда кого-нибудь другого,—

Так берегись ты всадника дурного.

Он самодур, мужлан, чья мысль темна,

В его рассудке — бестолочь одна.

У нас доверья не завоевал он:

Ведь Фарибурзу царство добывал он.

«Взойди на гору, — был его приказ,—

Ты не беседуй с тем бойцом сейчас,

А пригрози кинжалом, чтоб на гору

Не смел взбираться он в такую пору».

Свое согласье даст воитель Тус,—

К тебе я с вестью доброю вернусь.

А если всадника пришлет другого,—

Не очень полагайся на такого.

Тебе пришлет не больше одного:

Известны мне порядки у него.

Подумай, — у тебя одна забота:

Не дать проходу, запереть ворота».

Тут золотую палицу Фаруд

(А рукоять — бесценный изумруд)

Вручил Бахраму: «Воин именитый,

Мой дар возьми на память, сохрани ты.

А если Тус, как должно, примет нас,

Обрадует сердца, обнимет нас,—

От нас еще получит, благосклонный,

Коней военных, седла и попоны».

Заране радуясь таким дарам,

Вернулся к Тусу доблестный Бахрам.

Сказал он Тусу с гордой чистотою:

«Душе да будет разум твой четою!

Фаруд, сын шаха, этот юный муж,

Его отец — страдалец Сиявуш.

Я видел знак, не отрывал я взгляда!

То знак их рода, рода Кей-Кубада!»

Воскликнул Тус, ответ сорвался с губ:

«Не я ль глава полков, держатель труб.

Я приказал его ко мне доставить,

А не пустые с ним беседы править,

Он сын царя… А я не сын царя?

Иль воинство сюда привел я зря?

И что ж? Туранец, словно ворон черный,

Воссел пред нами на вершине горной!

Как своеволен весь Гударза род,

От вас войскам один лишь вред идет!

Тот всадник одинок, — ты струсил ныне,

Как будто льва увидел на вершине!

Заметив нас, он стал хитрить с тобой…

Напрасно горной ты скакал тропой!»

Он к знатным обратил свои призывы:

«Мне нужен лишь один честолюбивый.

Пускай туранца обезглавит он,

Мне голову его доставит он!»

Сказал ему Бахрам: «О муж могучий,

Себя напрасной злобою не мучай.

Побойся бога солнца и луны,

Пред шахом ты не совершай вины.

Тот богатырь — Фаруд, он брат владыки.

Воитель знатный, всадник светлоликий,

И если из иранцев кто-нибудь

Захочет юношу к земле пригнуть,

Один пойдет, — он в битве не спасется,

Лишь опечалит сердце полководца».

Но с гневом Тус внимал его речам,

Отверг совет, что дал ему Бахрам.

Велел он ратоборцам именитым

На гору поскакать путем открытым.

Для битвы с отпрыском царя царей

Помчалось несколько богатырей.

Бахрам сказал им: «Не считайте ложно,

Что с братом государя биться можно.

Ресница витязя того стократ

Дороже ста мужей, он — шаха брат.

Кто Сиявуша не видал, — воспрянет

От радости, лишь на Фаруда взглянет!

Вы будете в почете у него:

Венцы вы обретете у него!»

Услышав речь Бахрама про Фаруда,

Воители не тронулись оттуда.

Заранее оплаканный судьбой,

Зять полководца Туса мчался в бой,

Исполненный воинственного духа,

Направился к твердыне Сафид-куха.

Увидев на горе богатыря,

Достал Фаруд старинный лук царя,

Сказал Тухару: «Видно, в деле этом

Тус пренебрег Бахрамовым советом.

Бахрама нет, другой теперь пришел,

Но знаешь ты, что сердцем я не зол.

Взгляни-ка, вспомни: кто же он, стальною

Одетый с ног до головы бронею?»

Сказал Тухар: «То полководца зять,

Бесстрашный муж, его Ривнизом звать.

Он — сын единственный, умен и зорок,

Есть у него сестер прекрасных сорок.

Он применяет хитрость, лесть и ложь,

Но витязя отважней на найдешь».

Фаруд ему сказал: «Во время сечи

Ужели надобны такие речи?

Пусть он слезами сорока сестер

Оплакан будет: мой кинжал остер!

Его сразит полет стрелы с вершины,—

Иль званья недостоин я мужчины.

Теперь, о мудрый муж, наставь меня:

Убить богатыря или коня?»

А тот: «Срази наездника стрелою,

Чтоб сердце Туса сделалось золою.

Пусть знает он, что мира ты хотел,

Что вышел к войску не для бранных дел,

А он по дурости с тобою спорит,

Тем самым брата твоего позорит».

Ривниз все ближе, путь гористый крут.

Стал тетиву натягивать Фаруд.

Стрела с горы к Ривнизу поспешила

И к голове шлем витязя пришила.

Конь, сбросив тело, взвился, и, мертва,

Ударилась о камень голова.

При виде в прах повергнутого тела

В глазах у Туса разом потемнело.

Сказал мудрец, дела людей познав!

«Наказан будет муж за злобный нрав».

Военачальник приказал Зараспу:

«Гори, подобен будь Азаргушаспу!

Надеть доспехи боя поспеши,

Собрав все силы тела и души.

За витязя ты отомсти сурово!

Я здесь не вижу мстителя другого».

Сел на коня Зарасп, броню надев.

Стенанья на устах, а в сердце — гнев.

К вершине устремился конь крылатый,—

Казалось, двигался огонь крылатый.

Фаруд сказал Тухару: «Погляди,

Еще один воитель впереди.

Скажи мне: он моей стрелы достоин?

Он государь или обычный воин?»

Тухар сказал: «Времен круговорот,

Увы, безостановочно идет.

Тот муж — Зарасп, сын Туса-полководца.

Нагрянет слон, — Зарасп не отвернется.

Сестры Ривниза старшей он супруг,

Как мститель, он теперь натянет лук.

Едва лишь на тебя воитель взглянет,

Пускай твоя стрела из лука прянет,

Чтоб он скатился головой к земле,

Чтоб туловища не было в седле;

Безумный Тус уразумеет ясно,

Что мы сюда явились не напрасно!»

Прицелился царевич молодой,

В кушак Зараспа угодил стрелой.

Он плоть его пришил к луке седельной,

И душу он извлек стрелой смертельной.

Примчался ветроногий конь назад,

Испугом и безумием объят.

Воители Ирана застонали,

В отчаянье, в печали шлемы сняли.

У Туса очи и душа — в огне.

Предстал он перед воинством в броне.

Двух витязей оплакал, полный гнева,

Как листья расшумевшегося древа.

Сел на коня, помчался на коне,—

Скажи: гора помчалась на слоне!

К царевичу он поскакал нагорьем,

Охвачен злобой, ненавистью, горем.

Сказал Тухар: «Теперь не жди добра,

Идет к горе свирепая гора.

Летит на битву Тус по горным склонам,

Тебе не справиться с таким драконом.

Замкнем покрепче крепость за собой.

Узнаем, что нам суждено судьбой.

Тобою сын и зять его убиты,—

Дороги к миру для тебя закрыты».

Разгневался Фаруд, разгорячась:

«Когда настал великой битвы час,

Что для меня — твой Тус, твой лев рычащий,

Иль слон, иль барс, что выскочил из чащи?

В бойце поддерживают бранный дух,

Не гасят прахом, чтоб огонь потух!»

Сказал Тухар: «Внимательны к советам

Цари, не видя униженья в этом.

Пусть горы от подножья до вершин

Срываешь ты, и все же ты — один.

Иранцев — тридцать тысяч в грозной рати,

Они придут, мечтая о расплате,

Разрушат крепость на лице земном,

Все, что кругом, перевернут вверх дном.

А если Тус погибнет в бранном споре,

То шаха вдвое горше станет горе.

Неотомщенным будет твой отец,

Наступит нашим замыслам конец.

Из лука не стреляй, вернись ты в крепость,

Запрись, и схватки ты пойми нелепость».

То слово, что умом озарено,

Тухар обязан был сказать давно,

Но глупо он советовал вначале,

Его слова Фаруда распаляли.

…Владел царевич лучшей из твердынь.

В ней пребывало семьдесят рабынь,—

Сверкали, как рисунки из Китая,

За ходом битвы с кровли наблюдая.

Царевич отступить не мог: тогда

Сгорел бы он пред ними от стыда.

Сказал Тухар, наставник без удачи:

«Уж если хочешь в бой вступить горячий,

То полководца Туса пощади:

Стрелой в его коня ты угоди.

Притом, когда внезапно горе грянет.

То не одна стрела из лука прянет,

За Тусом вслед придут его войска,

А это означает: смерть близка.

Ты видел их отвагу, мощь, сложенье,

Не устоишь ты против них в сраженье».

Тогда Фаруд в воинственном пылу

Лук натянул и выпустил стрелу.

Стрела не зря смерть нанести грозилась!

В коня военачальника вонзилась.

Расстался с жизнью конь богатыря.

Тус разъярился, злобою горя.

Щит — на плечах, а сам — в пыли, расстроен,

Пешком вернулся к войску знатный воин.

Фаруд смеялся весело и зло:

«Что с этим витязем произошло?

Как этот старец с целым войском бьется,

Коль я один осилил полководца?»

Паденье Туса удивило всех.

На кровле разбирал служанок смех:

«С горы скатился воин именитый,

От юноши бежал, ища защиты!»

Когда вернулся Тус пешком, в пыли,

К нему в унынье витязи пришли.

«Ты жив, и это хорошо, — сказали,—

Не нужно слезы источать в печали».

Но Гив сказал: «Обида жжет меня,—

Вождь всадников вернулся без коня!

Всему должна быть мера и граница,

Не может войско с этим примириться.

Он сын царя, но разве нашу рать

Он вправе так жестоко унижать?

Иль мы должны принять подобострастно

Все то, что он сказать захочет властно?

Был в гневе храбрый Тус один лишь раз,

Фаруд же столько раз унизил нас!

За Сиявуша мы хотим отмщенья,

Но сыну Сиявуша нет прощенья!

Сражен его стрелой, обрел конец

Зарасп, из рода царского храбрец.

В крови утоплено Ривниза тело,—

Ужели униженыо нет предела?

Хотя он Кей-Кубада кровь и плоть,—

Он глуп, а глупость надо побороть!»

В одежды брани облачил он тело,

И яростью его душа кипела.

Гив на коня-дракона сел верхом,

Помчался в гору, битвою влеком.

Когда Фаруд увидел верхового,

С печальным вздохом произнес он слово:

«Для этой смелой рати нет преград,

Воители отвагою горят,

Один другого доблестней и лучше,

Как солнце, непоборны и могучи.

Но Тус — глупец, а знают и в глуши,

Что мозг без мысли — тело без души.

Боюсь я, он победы не добудет.

Пусть лучше сам Хосров сюда прибудет,

Тогда совместно битву поведем,

Туранской рати учиним разгром…

Кто этот всадник, что надменно мчится,

Чья скоро будет мертвою десница?»

Сказал Тухар: «Перед тобой — дракон,

Дыханьем птицу в небе губит он.

Связал он деда твоего Пирана,

Развеял в прах два полчища Турана.

Осиротил он маленьких детей,

Оставил он отцов без сыновей.

Он ярых львов сильней. В Иран когда-то

Отважно твоего увез он брата.

Он переплыл Джейхун без корабля,

Гордится им иранская земля.

Он — это Гив, он — сила, скажем кратко,

В бою — грознее Нила, скажем кратко!

Стрелу из лука пустишь ты в полет,

Она его кольчугу не пробьет.

В доспехи Сиявуша облачится,—

Ни копий, ни мечей не устрашится.

Пусти стрелу: как надо, прянет вдруг,

Тяжелого коня поранит вдруг,

А Гив, не хуже Туса-полководца,

Щит за плечами волоча, вернется».

И натянул царевич тетиву,

Воинственному уподобясь льву,—

Упал скакун, стрелою пораженный,

А Гив с него свалился, пристыженный.

Со стен посыпался насмешек град,

С позором возвратился Гив назад.

Сказали воины, тая тревогу:

«О богатырь, благодаренье богу!

Твой конь в крови, но сам ты невредим,

Сразись опять с туранцем молодым».

Тут выступил храбрец Бижан, сын Гива,

О битве он сказал красноречиво:

«Отец, ты надо львами вознесен,

Вступить с тобой в борьбу робеет слон,

Так почему ж, взобравшись на вершину,

Ничтожный муж твою увидел спину?

С истерзанным конем на поводу

Пришел ты от туранца, как в бреду!»

А Гив: «Мой конь свалился, окровавлен,

Печалью о коне я был подавлен».

Осыпал сына бранью площадной,

И повернулся сын к нему спиной.

Такая дерзость так была нежданна,

Что плетью грозный Гив огрел Бижана.

Сказал: «Иль ты забыл, идя на рать,

Что в битве разума нельзя терять.

А ты — безмозглый, безрассудный воин,

За дерзость наказанья ты достоин».

Бижан в печали головой поник,

Поклялся богом, господом владык:

«Пусть я умру, — не возвращусь к друзьям я,

Пока за смерть Зараспа не воздам я!»

Пришел к Густахму, тяжело дыша,—

Пылает разум и скорбит душа:

«Дай мне коня, что был в бою испытан,

Чтоб знал я: даже на небо взлетит он!

На нем, в броне, я докажу сейчас:

Не вывелись богатыри у нас!

Туранец жалкий доблестью не блещет,

А войско целое пред ним трепещет!»

Густахм ответил: «Речь твоя глупа,

Не для тебя та горная тропа.

Зарасп, Ривниз, что воинов возглавил

И ни во что вселенную не ставил,

Гив, твой отец, что смерть слонам несет

И презирает дней круговорот,—

Никто не воевал с горой-гранитом,

Хоть каждый был героем знаменитым.

В ту крепость не проникнем никогда,

Лишь коршун может прилететь туда».

Сказал Бижан: «Мне хватит этой муки!

Я волю напрягу свою и руки.

Поклялся я луною и творцом,

Престолом шаханшаха и венцом,

Что, если, как Зарасп, в крови не лягу,

Убью туранца, выкажу отвагу».

Густахм ему ответил: «Ты не прав,

С умом враждует твой горячий нрав,

Таков сей мир: в нем есть хребты и долы

И надо быть спокойным в день тяжелый…

Знай: в табунах есть только два коня

Для битвы богатырской у меня.

Один погибнет, — равных не достану

По масти, силе, быстроте и стану».

Сказал Бижан: «Чтоб отомстить врагу,

Пешком на битву я пойти могу!»

А тот: «Моя душа бы раскололась,

Когда б с твоей главы упал хоть волос.

Будь десять тысяч у меня коней,

Чей каждый волос жемчуга ценней,

Не пожалел бы для такого дела

Мечей и скакунов, души и тела.

Иди, моих коней ты осмотри

И лучшего для битвы отбери.

Вскочи в седло, на поединок выйди.

Погибнет конь, — не буду я в обиде!»

Был в табуне широкогрудый конь,

Большой, свиреп, как волк, а масть — огонь.

Когда он избран был для грозной цели,

Его в броню военную одели.

За сына своего боялся Гив,

И, доблести Фаруда не забыв,

К себе Густахма он призвал безгневно,

С ним говорил он мудро, задушевно,

Велел он сыну передать затем

Доспехи Сиявуша, царский шлем.

Бижан, одетый в панцирь, шлем и латы,

Помчался на коне, как вихрь крылатый,

Туда, где башни поднял Сафид-кух,—

Был в этом всаднике отважный дух.

Воскликнул юный шах, к борьбе готовый:

«Смотри, Тухар, примчался всадник новый,

Так ты скажи мне, как зовут борца,

Кто этого оплачет храбреца?»

Сказал Тухар: «Средь созданных для брани

Ему не сыщешь равного в Иране.

Сын Гива, он в бою храбрее льва,

Всегда он достигает торжества.

Он сын возлюбленный того вельможи,

Он всех сокровищ витязю дороже.

Чтобы не стала жизнь царя мрачна,

Ты целься не в него, а в скакуна.

Воюет он бесстрашно, горделиво,

Он облачен к тому же в панцирь Гива,

Для стрел непроницаема броня,

Он может биться даже без коня.

Ты с ним не совладаешь, с быстроглазым,

В сраженье меч его блестит алмазом!»

Скакун Бижана пал, стрелой сражен,

Сказал бы ты, что не был он рожден!

С коня свалился богатырь в лощине,

Но с поднятым мечом пошел к вершине.

Он крикнул: «Ты, владеющий конем,

Не уходи, сейчас борьбу начнем!

Узнай, что муж, отвагой наделенный,

Вступает в бой и без коня и конный.

Не уходи, я поднимусь к тебе,—

Охоту потеряешь ты к борьбе!»

Как только стало юноше понятно,

Что не уйдет храбрец Бижан обратно,

Он вылететь велел стреле второй,

Но поднял витязь щит над головой.

Стрела пробила щит, но панцирь бранный

Тогда Бижана спас от страшной раны.

Бижан вершины наконец достиг,

Из ножен меч он вынул в тот же миг.

Тогда Фаруд отпрянул, отступая,—

Дрожит от воплей кровля крепостная.

С мечом подъятым, распален врагом,

За ним иранец бросился бегом.

Рассек мечом коня, рассек кольчугу,

И конь Фаруда пал, порвав подпругу.

Фаруд к вратам помчался крепостным,

Их быстро слуги заперли за ним.

Посыпались обильно с кровли камни.

Бижан подумал: «Медлить здесь нельзя мне».

Он крикнул: «Как тебя теперь назвать?

От пешего бойца пустился вспять!

Где честь твоя? Ужель тебе не стыдно?

Мне жаль тебя, мне за тебя обидно!»

Бижан вернулся на закате дня.

Сказал он Тусу: «Выслушай меня.

С таким героем в бой вступив кровавый,

Погибнет лев, что был увенчан славой.

И если стрелами он превратит

В моря и реки этих гор гранит,

То не дивись, взглянув на это чудо:

Нет воина отважнее Фаруда!»

И Тус поклялся богу своему:

«Я к солнцу пыль от крепости вздыму.

За милого Зарасна отомщу я,

Живых врагов в убитых превращу я.

Туранца непотребного убью,

Я камни гнусной кровью напою!»

Когда дневное спряталось светило

И войско ночи небо окружило,

Чтоб крепость защитить, вступил в Калат

На скакунах трехтысячный отряд.

Вступил он в крепость грозно и сурово,

И заперли за ним ворота снова…

В ту ночь, тоски и горечи сестра,

Спала на пышном ложе Джарира.

Ей снилось: пламя в крепости горело,

Увы, пожару не было предела,

Горели слуги, все в огне вокруг,

И становился пеплом Сафид-кух.

Она проснулась в ужасе, в печали,

И крики у нее в ушах звучали.

На башню поднялась, глядит на мир,—

Кругом полно кольчуг, мечей, секир.

Сошла, а сердце обливалось кровью.

К Фаруду наклонилась, к изголовью,

Воскликнула: «Проснись, проснись, сыпок,

Я вижу, — снова мой удел жесток.

Смотри, гора захвачена врагами,

Полно кольчуг и копий пред вратами».

Сказал в ответ воинственный Фаруд:

«Зачем тебя печаль и боль гнетут?

Пойми же: если гибель недалеко,—

Не избежать назначенного срока.

Был молод мой отец — и был убит,

И мне конец такой же предстоит.

Погиб отец мой от руки Гуруя,—

В бою с Бижаном, может быть, умру я,

Умру с достоинством, не сдамся в плен,

Пред Тусом я не преклоню колен».

Он роздал воинам мечи и латы,

А сам надел румийский шлем богатый.

Явился он в кольчуге дорогой,

Он древний царский лук сжимал рукой.

Когда блистающего дня светило

На свод небес торжественно вступило,

Внезапно раздались со всех сторон

Литавров гром, и колокольцев звон,

И трубный рев, и говор торопливый,

И главарей воинственных призывы.

Вот выступил из крепости Фаруд.

Туранцы-храбрецы за ним идут.

Взметнулась пыль пад жаркою землею,

Гора кипящей сделалась смолою.

Утесы, камни, скалы на пути,

Здесь ровного местечка не найти.

Достигло солнце своего зенита,—

Туранцев было множество убито.

Валялись мертвецы повсюду там,

Удачи не было Фаруду там.

Он бился с копьеносною лавиной,

Иранцев удивляя мощью львиной.

Когда туранцы пали все кругом,

Фаруд один остался пред врагом.

Пустился вспять, войны познав свирепость,

Стремительно направился он в крепость.

Помчались, чтоб поймать его в капкан,

Руххам — горою, понизу — Бижан.

Бижан в теснине мчался по обрыву,

К коню пригнулся он, склонясь на гриву,

Но увидал Фаруд его шишак,

И меч индийский вытащил смельчак.

Тут, выскочив неведомо откуда,

Руххам отсек мечом плечо Фаруда,

Без сил повисла правая рука,

Кровь хлынула из раны смельчака.

Фаруд, вскричав, помчался по долине.

Настиг Бижан Фаруда у твердыни,

Его коня он обезножил вдруг,—

Упал Фаруд на плечи верных слуг,

И те, чтоб не попасть врагу в тенёта,

Вступили в крепость, заперли ворота.

Прислужницы пришли, явилась мать,

Чтоб сына на руках своих поднять.

Фаруда уложили на престоле:

Не станет сын царем по божьей воле!

Прислужницы и мученица-мать

Заплакали и косы стали рвать.

Фаруд прощался с жизнью дорогою,

Рыдал дворец, охваченный тоскою.

Сказал Фаруд чуть слышно: «Мне вас жаль.

Увы, понятна ваша мне печаль.

Придут иранцы, гнева не ослабят,

Жилище наше начисто разграбят.

Слуг превратят в рабов, развеют в прах

И гору эту, и дворец в горах.

Все до единого, без отговорок,

С кем сердцем связан я, кому я дорог,

Взойти на кровлю вы теперь должны,

Низринуться на землю с вышины.

Пусть не достанется никто Бижану,

А я задерживаться здесь не стану,—

Убийце моему и палачу

Свое добро оставить не хочу».

Сказал и побледнел, и улетела,

Стеная и вопя, душа из тела…

О, свод небесный, в чем твой жалкий дар?

Показываешь фокусы, фигляр!

То мечешь стрелы, то грозишь кинжалом,

То — вихрями, то — градом небывалым,

То — подлостью, а то, в тяжелый час,

Ты от опасности спасаешь нас.

Даришь престол и царскую столицу,

А то — позор, и горе, и темницу.

Свое добро беречь мы не должны.

Я обеднел, и дни мои черны.

Зачем родился я, зачем был молод,

Зачем познал сей жизни зной и холод?

Мы на земле страдаем без вины,—

Такую жизнь оплакать мы должны.

Что сердце, разум, чести голос гневный?

Постель из праха — вот итог плачевный!..

Все слуги, проклиная жребий свой,

Низверглись в бездну с крыши крепостной.

А Джарира огонь зажгла, рыдая,

Сожгла сокровища дотла, рыдая.

В конюшни, меч подняв, она вошла

И двери за собою заперла,

Коням арабским распорола чрева

И плакала, полна тоски и гнева.

Затем пришла туда, где сын лежал,

А был под платьем у нее кинжал.

Живот себе вспоров, припала к сыну,

В его объятьях обрела кончину.

Тус пребывал еще три дня в Чараме.

Но трубный рев раздался над шатрами.

Он двинул рать. Литавров грянул гром.

Темно от пыли сделалось кругом.

Туранских воинов уничтожал он,

Дома, поля, сады опустошал он,

Топтал их в пограничных областях,

Над Касерудом утвердил свой стяг.

Так много войска там расположилось,

Что под шатрами вся земля сокрылась.

Пришла в столицу весть: враги идут,

Их войско там, где блещет Касеруд.

Тогда отправлен был туранским станом

Отважный муж, что звался Палашаном,

Чтоб он разведал, чьи мечи остры,

Чтоб сосчитал знамена и шатры.

…Вдали от войск иранских, от дороги

Был виден холм, высокий, но пологий.

Сидели на холме Бижан и Гив,

Делам войны беседу посвятив.

Военный стяг туранца Палашана

Они вдали увидели нежданно.

Гив, приготовясь к схватке боевой,

Взмахнул тяжеловесной булавой.

«Пойду, — сказал, — туранца обезглавлю

Или свяжу и воинству доставлю».

Сын возразил: «За доблесть на войне

Уже халат пожаловали мне,

Теперь на ту награду я отвечу,

Начну с бесстрашным Палашаном сечу».

Сказал Бижану Гив, его отец:

«Твой недруг — лев, а ты еще юнец,

И если ты потерпишь неудачу,

Я мир отвергну, в горести заплачу.

Да, Палашан в жестокой битве — лев:

Отважных ищет на ловитве лев!»

Сказал Бижан: «О мужеством богатый,

Пред миродержцем не срами меня ты.

Доспехи Сиявуша дай ты мне,

Взгляни, как побеждает барс в броне!»

Бижан от Гива получил кольчугу.

Связал застежки, подтянул подпругу,

Сел на коня, зажал копье в руке

И поскакал от рати вдалеке.

А враг, сразив газель стрелой искусной,

Развел костер, кебаб зажарил вкусный.

Так ел он, сидя с луком за плечом,

А рядом конь стоял перед ключом.

Коня Бижана он вдали заметил,

На грозный топот ржаньем он ответил.

Тут понял Палашан, что для войны

Примчался всадник вражьей стороны.

Бижану крикнул: «Эй, повремени ты,

Я — покоритель дивов знаменитый.

А ты-то кто? Ужель ты вступишь в бой,

Чтоб звезды зарыдали над тобой?»

«Бижан я, — произнес воитель смелый,—

А в час борьбы я — слон железнотелый.

Мой дед — Гударз, отец мой — витязь Гив,

Тебя сражу я, доблесть проявив.

Здесь, на горе, пред встречею военной,

Ты пожираешь падаль, как гиена,

Наелся дыма, крови и золы,—

Готов ли ты для пики и стрелы?»

Но тот в ответ не проронил ни слова,

А вскачь пустил он дива боевого.

Наездники пустили копья в ход,

Взметнувшись, пыль затмила небосвод,

Но в крошево те копья превратились,

И за мечи противники схватились.

Мечи сломались, новых не найдешь,

И, как листву, их охватила дрожь.

Два славных ратоборца приуныли,

А кони притомились, кони в мыле.

Не прекратили поединка львы,

Две подняли тяжелых булавы.

Бижан обрушил с булавой десницу.

Ударил Палашана в поясницу,

И был таков удар его руки,

Что у врага сломались позвонки.

С коня свалилось Палашана тело,

Скатился шлем, кольчуга зазвенела.

Как быстрый дым, сошел с коня Бижан,—

Был обезглавлен воин Палашан.

С его конем, кольчугой, головою

Бижан помчался горною тропою.

Был храбрый Гив тревогою объят:

«Любимый сын вернется ли назад?»

Он волновался на холме высоком:

«А вдруг Бижан погибнет ненароком?»

Но юный сын пришел, пришел живой,

С конем врага, с кольчугой, с головой!

Принес добычу, пред отцом поставил,—

Героя-сына Гив седой восславил.

Затем к Гударзу старому вдвоем

Они счастливым двинулись путем.

С конем, с кольчугой, одержав победу,

С той головой Бижан явился к деду.

Была Гударза радость велика:

Чуть не лишила жизни старика!

Сказал: «О славный внук, живи всегда ты,

Венец державы, храбрецов вожатый!

Да будет сердце у тебя светло,

Вовек тебя да не коснется зло!»

Узнал Афрасиаб: земля Турана

Бурлит, подобно волнам океана,

Иранцы к Касеруду подошли,

И черный день настал для той земли.

Пирану повелитель молвил слово:

«Теперь открылись замыслы Хосрова.

Нам этот вызов следует принять,

Поднять знамена битвы, двинуть рать,

Иначе войско из Ирана хлынет,

Затмит луну и солнце опрокинет.

Ты собери полки, иди войной,

Не время заниматься болтовней».

Вдруг резкое дыхание бурана

Повеяло на воинов Ирана.

С вершин снега катились по тропам,

И губы стали примерзать к зубам.

Стал грозным и холодным мрак ущелий,

И ставки и шатры обледенели.

Снег за неделю белой пеленой

Простерся на поверхности земной.

Ни сна, ни пищи, страждут дух и тело,

И мягкая земля окаменела.

Бойцы страдали семь ужасных дней

И поедали боевых коней.

Бойцы и кони гибли в страшной муке,

У воинов окоченели руки.

Но солнцем озарился день восьмой,

Земное лоно залилось водой.

Собрал отряды полководец снова,

Повел о будущих сраженьях слово:

«На войско здесь низринулась напасть.

Края такие следует проклясть!

Калата, Сафид-куха, Касеруда

Не видеть бы вовек, — уйдем отсюда!»

Сказал Бахрам главе богатырей:

«Теперь не скрою от царя царей,

Что ты пошел, приказ его наруша,

Затеял битву с сыном Сиявуша.

Я говорил: «Уйди, не делай зла!

Смотри, как гибельны твои дела,

А сколько бед накликать можно сдуру:

Еще мы с буйвола не сняли шкуру!»

Ответил витязь Тус: «Азаргушасп

И тот славнее не был, чем Зарасп.

Кого мы, как Ривниза, возвеличим?

Кто б с ним сравнился мужеством, обличьем?

Царевич был убит не без вины:

Так в книге предначертано войны.

Здесь ворошить былое неуместно,—

Он был убит бесчестно или честно.

Когда-то Гиву были вручены

Подарки за сожжение стены.

Пришла пора поджечь заслон древесный

И осветить огнем простор небесный.

Избавимся, быть может, от невзгод,

Для воинства откроется проход».

Ответил Гив: «Не так трудна задача,

А потружусь, — где труд, там и удача».

С тоской внимал Бижан его словам:

«На это я согласия не дам.

Не следует беречься молодому,

А опоясаться на бой — седому.

Меня взрастил ты, не жалел труда,

Не обижал и словом никогда,

Не подобает, чтобы ты трудился,

А я в покое сладком находился».

«Поскольку, — молвил Гив ему, — я стар,

Мне надлежит устроить сей пожар,

Еще, сынок, я покрасуюсь малость,

Еще моя не ослабела старость.

Не бойся, что судьба меня сразит,—

Еще способен я спалить гранит!»

С трудом он к цели прискакал, усталый:

Был мир отягощен водою талой.

Древесный вал увидел богатырь,—

Простерся этот вал и ввысь и вширь.

Он лезвием копейным высек пламя —

И древо вспыхнуло под облаками.

Пылала три недели та гора,

Иранцам в лица веял жар костра.

Но вот костер погас и спали воды,

Открылся путь для войск и воеводы.

Воители, когда костер погас,

Достигли Гировгарда в добрый час.

Остановились после дней тяжелых,

Шатры разбили на холмах и в долах.

Затем отправились во все концы

Передовых отрядов храбрецы.

Был Гировгард стоянкою Тажава:

Сражал он львов, о нем гремела слава.

Там, где трава в горах вкусней, сочней,

Перегонял он табуны коней,

Услышав об иранском войске вести,

Укрыл он табуны в укромном месте

И вестника, достойного похвал,

Он к царскому табунщику послал.

Тот звался Кабуда, был верным стражем,

И скромность он соединял с бесстрашьем.

Сказал ему Тажав: «Когда кругом

Погаснет мир, ты в путь помчись тайком.

Узнай, число иранцев велико ли,

Кто из прославленных — на ратном поле.

На них во тьме ночной мы налетим,

Сражаясь, горы в бездны превратим».

Вот Кабуда, как некий див нечистый,

Приблизился к иранцам ночью мглистой.

В дозоре в эту ночь стоял Бахрам:

Его аркан внушил бы страх слонам!

Конь Кабуды на близком расстоянье

Заржал; Бахрам услышал это ржанье.

Смельчак, за тетиву повесив лук,

Погнал коня, врага ища вокруг.

Стрелу пустил, уста не размыкая,—

Лазутчика скрывала тьма ночная.

Но в Кабуду стрела впилась тогда,

И почернел от боли Кабуда.

Упав с коня, он попросил пощады.

Сказал Бахрам: «Кого же из засады

Ты вознамерился сразить стрелой?

Чей ты слуга? Всю правду мне открой!»

Взмолился тот: «Меня губить не надо,

Я все скажу, да будет мне пощада.

Меня Тажав отправил в стан врага,

Он — господин, а я при нем слуга.

Не надо убивать меня, воитель,

Я приведу тебя в его обитель».

Сказал Бахрам: «Хитрить я не привык,

Я — лев, Тажав передо мною — бык».

Лазутчика с презреньем обезглавил

И голову в иранский стан доставил,

С пренебреженьем выбросил в овраг,

Затем, что не был знатен этот враг.

Едва заря сразила ночь кинжалом,

Как только знамя солнца стало алым,

Узнал Тажав, что Кабуда сражен.

Был этой смертью витязь огорчен.

Едва лишь песню жаворонки спели,—

Погиб лазутчик, не достигнув цели.

Вооруженных всадников созвав,

Поспешно двинул воинство Тажав.

Врагов увидев средь лощины горной,

Иранцам сразу возвестил дозорный;

«Туранцами наполнен Гировгард,

На стяге полководца — леопард!»

Вот Гив помчался с видом горделивым.

Помчалось несколько отважных с Гивом.

Гив крикнул с гневом: «Кто ты, храбрый муж?

Ты хочешь боя? Доблесть обнаружь!

Ты с малой горсткой двинулся на сечу,—

Драконьей пасти двинулся навстречу!»

Тажав ответил: «Вот мои слова:

Владею сердцем и десницей льва.

Известен я под именем Тажава,

И чтит меня туранская держава.

Знай: из Ирана я свой род веду,

Одни лишь витязи в моем роду.

А ныне воевода я в Туране,

Зять шаха, украшение собраний».

Ответил Гив: «Сказав такую ложь,

Ты витязям бесчестье нанесешь.

Какой иранец может поселиться

В Туране, если он не кровопийца?

Как может воевода, шаха зять,

Вести такую небольшую рать?

Не будь же дерзким: эта рать ничтожна|

Сраженье с храбрецами безнадежно.

Вождь наших воинов — страны оплот,

Врагу любому голову снесет.

Но если войско биться не принудишь,

Но если ты назад в Иран прибудешь,

Но если к Тусу ты придешь сперва

И скажешь и послушаешь слова,

То попрошу я для тебя награды,

Коней — для битв, невольниц — для отрады».

Тажав сказал: «В Туране я богат,

Меня вовек враги не сокрушат.

Есть троны и венцы в моей твердыне,

Есть воины, и деньги, и рабыни.

Мой царь Афрасиаб — опора мне,

Ты не увидишь это и во сне.

Мои луга не ведают границы,

В моих степях пасутся кобылицы.

Ты не гляди, что рать невелика,

Ты на меня гляди, на смельчака.

Такое учиню кровопролитье,

Что вы раскаетесь в своем прибытье!»

Тогда сказал отцу храбрец Бижан:

«О муж, украсивший иранский стан!

О гордый витязь в боевой одежде,

Ты в старости уже не тот, что прежде!

Зачем к туранцу обратил ты речь,

Стремясь его от смерти уберечь?

Злодеев уничтожим не речами,

А палицами, острыми мечами!»

И на Тажава налетел храбрец,

Как барс, что нападает на овец.

Как жаворонка — сокол дерзновенный,

Схватил венец Тажава драгоценный:

От туран-шаха тот венец приняв,

Его и ночью не снимал Тажав.

Лишь в крепости — спасенье для вельможи!

За ним летел Бижан, как пламень божий.

Тажав увидел в крепости жену:

К нему пришла, рыдая, Испану.

Сказала: «Ты бежал, стыдом покрытый,

Меня лишил ты в крепости защиты.

Так посади меня в седло коня,

Чтоб не оставить недругу меня».

Как пламя, вспыхнуло лицо Тажава,

Проникла в сердце горечи отрава.

Он глянул сверху вниз, познав беду,

Одно ей подал стремя на ходу.

Он усадил подругу за собою,

И конь крутою поскакал тропою.

Помчался вместе с Испану Тажав,

В Туран дорогу краткую избрав.

Еще немало им пути осталось,—

Конь и ездок почуяли усталость.

Сказал Тажав подруге: «О луна,

Тяжелые настали времена.

Скакун устал, мы далеки от цели,

За нами — враг, а впереди — ущелье.

А стоит мне или коню упасть,

Я сразу попаду Бижану в пасть.

Ты можешь недругов не опасаться:

Дозволь мне дальше одному помчаться».

Сошла с коня прекрасная жена.

Душа Тажава скорбью сожжена.

Свой бег без этой ноши конь ускорил,

За ним спешил Бижан и с ветром спорил.

Когда Бижан увидел Испану,

Ту мускусноволосую луну,—

Он быстро подскакал к прекрасноликой,

Ее он встретил с ласкою великой.

Он дал ей место на коне своем,

Направился к иранцам с ней вдвоем.

Как только в ставку прибыл конь Бижана!

Там загремели звуки барабана,

Гласившие: «Добычей завладев,

Приехал храбрый воин, всадник-лев!»

Военачальник с витязями вместе

Обрушили на крепость ярость мести.

Затем они помчались к табунам,

К прославленным туранским скакунам.

Взял в руки по аркану каждый воин,

Как муж, что на коне скакать достоин.

Пленив коней, отправились вперед.

Так продолжало войско свой поход.

Тажав скакал степями и лесами,

К Афрасиабу прибыл со слезами.

Сказал он: «Тус явился для войны,

С ним войско, барабаны и слоны.

Все кони угнаны, пылает область,

Нет больше храбрецов, являвших доблесть».

Стал мрачен шах Афрасиаб, как ночь,

Стал думу думать: как беде помочь?

Сказал Пирану: «Ты не внял приказу,—

Собрать войска и в битву двинуть сразу.

Но, страх и старость в сердце ощутив,

Увы, ты оказался нерадив.

А наши родичи теперь в неволе,

Кто счастлив был, теперь поник от боли.

Не время медлить. Храбрых ждет война.

Смотри, земля теперь для нас тесна».

Пиран дворец властителя покинул,

Во все края своих гонцов он двинул,

Воителей созвал со всех сторон,

Им деньги и оружье выдал он.

Как только свой дворец Пиран оставил,

Он по местам богатырей расставил.

Барман, Тажав, чья мощь страшна была,

Вели отряды правого крыла.

Был слева Настахин: подняв десницу,

Он превращал в ягняток льва и львицу.

Звон колокольцев, барабанов гром

И трубный рев послышались кругом.

Сказал Пиран: «Помчимся бездорожьем,

Наикратчайший путь себе проложим,

Чтоб враг о войске не услышал весть:

Всему внезапность надо предпочесть.

Быть может, войско наше, как лавину.

На скопище иранцев я низрину».

Он выбрал тридцать тысяч храбрецов,

И меченосцы собрались на зов.

Без шума, без трубы и барабана

Во мраке ночи двинулись нежданно.

Вот перед ними — пастбища, луга,

Осталось семь фарсангов до врага.

Они коней увидели вначале,

И на коней воители напали.

Поймали и погнали те стада,

Была всех бед ужасней та беда.

Всех пастухов, табунщиков убили,

Помчались дальше тучей черной пыли.

Увидели иранцев пред собой,

Покинутых изменчивой судьбой.

Иранцы, погруженные в безделье

И пьянство, распоясавшись, сидели.

Не спал в шатре один разумный Гив,

Был сын Гударза смел и прозорлив.

В то время растерялся он, однако,

Услышав грохот, звон мечей средь мрака.

Стоял скакун перед шатром в броне,

Внимая неожиданной войне.

Подумал Гив: «Позор всей рати нашей!

Зачем сидел я с пиршественной чашей?»

Вскочив, подобно вихрю, на коня,

Гив поскакал, доспехами звеня.

Узрел, достигнув ставки полководца:

Мир потонул в пыли, земля трясется!

Сказал он: «Тус, вставай, враги пришли,

Под ними поле бранное в пыли!»

Оттуда с палицей быкоголовой

Он поскакал к отцу, к борьбе готовый.

Как дым кружился, объезжая рать,

Он всех, кто не был пьян, заставил встать.

Бижана обругал на поле брани:

То место битв иль место пирований?

Взяв несколько воителей с собой,

Решил туранцам дать неравный бой.

Как саранча, что завладела степью,

Пришли туранцы, выстроились цепью.

Смотрел Гударз по сторонам: число

Бойцов Турана что ни миг росло.

Шла туча с ливнем стрел, и в беспорядке

Проснулись спящие от шума схватки.

Мягка постель под пьяной головой,

Над нею — меч с тяжелой булавой!

Когда в созвездье Льва взошло светило,

Оно пред Гивом войско озарило.

Увидел: счастье стало к ним спиной,

Усеян мертвецами дол степной,

Разорваны знамена боевые

И почернели, как эбен, живые.

Полным-полно иранских мертвецов,—

Не видно витязей и храбрецов.

Погибшим в битве нет конца и края,

Лежат, в крови горячей утопая.

Своих отцов утратили сыны,

Отцы — сынов: таков удел войны!

Увы, иранцы повернули спины,

Шатры оставив посреди равнины,

Оставив барабаны и обоз:

Все войско тканью ветхой расползлось.

Остатки войск, теснимых отовсюду,

Бессильно отступили к Касеруду.

Бойцы устали, жар в сердцах потух.

Где сила, разум, смелость, стойкий дух?

Спасаясь от губительной погони,

Изнемогали всадники и кони.

От битвы убежав, покинув дол,

В ущелье Тус воителей привел.

Измученное войско застонало:

Из витязей в живых осталось мало,

А тот, кто жив, — иль ранен, иль в плену.

Оплачем их, пошедших на войну!

Где скакуны, где седла и попоны?

Где воеводы, где венцы и троны?

Кругом безлюдье, над землею ночь,

Никто не хочет раненым помочь.

О, сколько старцев стонут со слезами

Над храбрыми, но мертвыми сынами!

Две трети войска потеряв в бою,

Иранцы прокляли судьбу свою.

Военачальник обезумел в горе,

Была его душа с рассудком в ссоре:

«Мы залили вином свои шатры,

Мы предпочли сражениям пиры!»

Гударз остался без сынов и внуков,

Лишился он и скакунов и вьюков.

Для раненых — ни пищи, ни врача,

Блуждает горе, плача и крича.

Кто в войске был в чести, пришли к Гударзу,

Чтоб воинов спасти, пришли к Гударзу.

Старик, познавший муку и позор,

Лицом к туранцам выставил дозор.

Разведчиков отправил вниз, в долину,

Ища лекарства в трудную годину.

Гонцу на скакуна велел он сесть,

Помчаться к шаху и доставить весть

О Тусе, потерпевшем пораженье:

Мол, принял он неверное решенье,

Довел иранцев до большой беды,

И воинов расстроились ряды.