Шах-наме

Теперь, сказитель с разумом пытливым,

Сказанием обрадуй нас красивым.

Когда реченье разуму равно,

Душе певца возликовать дано.

Со слов дихкана повесть напишу я,

Одну из древних былей изложу я.

Я изложил их так, чтобы они

По-новому звучали в наши дни.

Я в год вступаю пятьдесят девятый,

Я много видел, опытом богатый,

Желания и в старости сильны.

Мне звезды прорицают с вышины.

Сказал мобед, чья слава не увянет:

«Вовеки старость юностью не станет».

Тус, и Гударз, и Гив, едва петух

Их разбудил, во весь помчались дух

С другими седоками на охоту,

В степи Дагуй развеяли заботу.

С борзыми соколы неслись вперед,

Ища добычи возле чистых вод.

Доехали до тюркского предела.

От множества шатров земля темнела.

Пред ними роща, зелена, свежа,

У тюркского предстала рубежа.

К ней Тус и Гив направились без страха,

За ними — всадники из войска шаха.

Едва им рощи довелось достичь,

Пустились вскачь, разыскивая дичь.

Красавицу нашли в чащобе дикой,

С улыбкой поспешили к луноликой.

Сказал ей Тус: «Прелестная луна,

Как в роще оказалась ты одна?»

А та: «Я землю бросила родную,

Отец меня избил, и я горюю».

Затем спросил, где род ее и дом.

Поведала подробно обо всем:

«Мой близкий родич — Гарсиваз почтенный,

Мой дальний предок — Фаридун блаженный».

Она внушила страсть богатырям.

Отважный Тус, утратив стыд и cpaм,

Воскликнул: «Я нашел ее сначала!

Мне первому она слова сказала!»

Заспорил Гив: «Решил, возглавив рать,

Что вправе ты себя со мной равнять?»

Тус возразил ему: «Пленен луною,

Сперва подъехал я, а ты за мною».

И в споре до того дошла их речь,

Что нужно деве голову отсечь.

Пошли меж ними ругань и попреки,

Сказал им некто, разумом высокий:

«К владыке отвезите вы звезду

И повинуйтесь царскому суду».

Совету подчиняясь, как приказу,

К царю Ирана поскакали сразу.

Когда узрел Кавус девичий лик,

Любовью загорелся царь владык.

Двум витязям сказал властитель строгий:

«С удачей возвратились вы с дороги».

А ей сказал: «Свой род мне назови,

О пери, созданная для любви!»

Сказала: «Мать к вельможам род возводит,

Отец от Фаридуна происходит».

А царь: «Зачем тебе губить в лесу

Свой знатный род, и юность, и красу?»

Она сказала: «С первого же взгляда

Я избрала тебя, других — не надо».

Царем был каждый витязь награжден,

Обоим дал коней, венец и трон,

А ту, что полюбилась властелину,

На женскую отправил половину.

Прошло немного времени с тех пор.

Весна оделась в радостный убор.

Так небо над красавицей вращалось,

Что ровно девять месяцев промчалось.

Пришли, предстали пред царем страны:

«Счастливый дар прими ты от жены.

Явилось дивное дитя с восходом,

Сравнялся твой престол с небесным сводом!»

И Сиявушем царь назвал дитя.

Он видел в нем вершину бытия.

Ему явило звезд круговращенье

Добро и зло, отраду и мученье.

Кавус увидел: сына ждет беда,

Увы, омрачена его звезда…

Сменялись дни в круженье постоянном.

К царю пришел Рустам, могучий станом:

«Мне своего ты львенка поручи,

Воспитывать ребенка поручи».

Царь долго думал, сидя на престоле,

Слова Рустама принял он без боли.

Вручил Рустаму, радость обретя,

Зеницу ока, витязя-дитя.

Рустам в Забул царевича доставил,

Для мальчика престол в саду поставил.

Учил его аркану и стреле,

Учил стоять в строю, сидеть в седле,

Собраний стал преподавать науку,

Учил его пирам, мечу и луку,

Как на охоту с кречетом скакать,

Как рассуждать и как идти на рать,

Как различать неправый путь и правый,

Как разрешать дела родной державы.

Уча, немало приложил труда

Рустам, пока не получил плода.

И стало так, что Сиявушу равных

На свете не было средь самых славных.

Предстал он пред Рустамом-храбрецом:

«Пришла пора свидания с отцом».

Дал мальчику согласье мощнотелый,

Гонцов он разослал во все пределы,

Велел он столько воинов собрать,

Чтоб Сиявуш сумел возглавить рать.

Сопровождал царевича воитель,

Иначе стал бы гневаться властитель.

Когда он царского дворца достиг,

Пред ним открылся путь, поднялся крик.

В честь Сиявуша раздались хваленья,

Рассыпались и злато и каменья.

Сидел Кавус на троне во дворце

В рубинами сверкающем венце.

Царевич пред отцом к земле склонился,

Как будто тайной он с землей делился,

Приблизился к владыке наконец —

В объятья заключил его отец.

И удивился царь его величью,

Воздал хвалу и стану, и обличью,

И вышине, и гордой мощи льва,

Предвидел, что пойдет о нем молва.

Похвал творцу провозгласил он много,

Упал на землю, прославляя бога…

Большое было пиршество дано.

Потребовали музыку, вино.

Так целую неделю веселились.

Затем врата сокровищниц раскрылись.

Собрал Кавус дары из всех вещей:

Из перстней, и престолов, и мечей,

Из скакунов арабских, седел ценных,

Из панцирей, кольчуг, одежд военных,

Из денег, из блестящих кошелей.

Из бархата, из дорогих камней.

Лишь для короны время не приспело:

Носить корону — не ребячье дело.

Сокровища он сыну подарил,

Надеждой, благом сына озарил.

Был Сиявуш семь лет на испытанье —

Являл он ветви царственной блистанье.

А год восьмой настал — велел отец

Державный пояс, золотой венец

Вручить ему по царскому уставу,—

О чем оповестили всю державу.

Дал сыну во владенье Кухистан,—

Был Сиявуш величьем осиян.

Знаком тебе Мавераннахр? Вначале

Ту землю Кухистаном величали.

Правленья он спешил принять дела,

Но мать у Сиявуша умерла.

Поднялся он с престола, потрясенный,

Он к небу вопли обратил и стоны,

Порвал одежды, плакал, как больной,

Главу посыпал темною землей.

Познал он месяц горя и смятенья,

Ни разу не вкусил успокоенья.

Из глаз Гударза слезы полились,

Когда взглянул на скорбный кипарис.

«Царевич, — он сказал с тоской во взоре,—

Послушай мой совет, забудь о горе.

От смерти не уйти, таков закон,

Умрет любой, кто матерью рожден».

Царевич внял моленьям и советам,

И сердце озарилось прежним светом.

Сидел с отцом царевич молодой.

Царица Судаба вошла в покой.

Она в глаза взглянула Сиявушу,

И сразу страсть в ее вселилась душу.

Отправили к царевичу раба,

Сказать велела тайно Судаба:

«Свободно приходи ко мне отныне,

Я жду тебя на женской половине».

Явился с этой вестью низкий муж.

Пришел в негодованье Сиявуш:

«Противно мне предательство такое,

Нельзя входить мне в женские покои!»

Спустилась на дворец ночная мгла,

К царю поспешно Судаба пришла,

Сказала так: «Владеющий страною,

Ты выше всех под солнцем и луною.

Твой сын да будет радостью земли,—

Нет ни вблизи подобных, ни вдали!

Прошу: пришли его в приют наш мирный,

К прелестным идолам твоей кумирни.

Мы воздадим ему такой почет,

Что древо поклоненья расцветет.

Он похвалы услышит и приветы,

Мы разбросаем в честь его монеты».

Царь молвил: «Хороши твои слова,

В тебе любовь ста матерей жива».

Царевича позвал, сказал: «Не в силах

Мы скрыть любовь и кровь, что льется в жилах,

Ты создан так, что, глядя на тебя,

Все люди тянутся к тебе, любя.

Сестер найдешь за пологом запретным,

Не Судабу, а мать с лицом приветным!

Ступай, затворниц посети приют,

И там тебе хваленья воздадут».

Но сын, услышав это повеленье,

Смотрел на государя в изумленье.

Не испытать ли хочет властелин,

Что втайне от него задумал сын?

«Царь, — Сиявуш сказал, — тебе я внемлю.

Ты мне вручил престол, венец и землю.

К ученым, к мудрецам направь мой путь,

У них я научусь чему-нибудь.

А могут ли на женской половине

Пути к Познанью указать мужчине?»

А царь: «Душа моя тобой горда.

Для разума опорой будь всегда!

Не надобно таить в уме дурное,

Убей печаль и радуйся в покое.

Ступай, на дочерей моих взгляни,

Быть может, счастье обретут они».

Ответствовал царевич: «Утром рано

Пойду, как приказал мне царь Ирана.

Вот я теперь стою перед тобой,

Готов исполнить твой приказ любой».

Жил некий человек с открытым взглядом,

С безгрешной плотью; звался он Хирбадом.

Когда явилась из-за гор заря,

Покорный сын предстал глазам царя,

Пришел к отцу с хваленьем и поклоном.

С ним поделившись словом потаенным,

Кавус призвал Хирбада и сперва

Сказал ему достойные слова.

«Ступай за ним, — велел он Сиявушу,—

Ты новым зрелищем украсишь душу».

Пошли вдвоем — тот праведник святой

И юноша, сиявший чистотой.

Хирбад завесу распахнул, и снова

Царевич опасаться стал дурного.

Пред ним открылась райская страна,

Красавиц, драгоценностей полна.

Сверканием, не виданным доныне,

Сверкал престол на женской половине.

На троне — повелителя жена,

Как райский сад, нарядна и нежна,

Явилась, как звезда Сухейль, блистая.

На голове корона золотая,

Трепещут, вьются завитки кудрей,

Коса — до пят и мускуса черней…

Едва лишь полог поднял он тяжелый,

Спустилась быстро Судаба с престола,

К нему с поклоном плавно подошла,

Объятьем долгим, страстным обняла.

Он понял: «Это грешные объятья,

Любовь такую не могу принять я!»

Чтобы не видеть мачехи своей,

Направился он к сестрам поскорей.

Хвалу воздали брату молодому,

Ведя его к престолу золотому.

Повел царевич с ними разговор,

И наконец покинул он сестер.

Пришел к отцу и молвил властелину:

«Я женскую увидел половину.

Есть у тебя вселенной благодать,

Не вправе ты на господа роптать.

Казной и войском, славой и удачей

Хушанга и Джамшида ты богаче».

От этих слов возликовал отец,

Как вешний сад, украсил он дворец,

И стали пировать, внимая сазу,—

О будущем не вспомнили ни разу.

Явилась ночь, настала тьма вокруг,

Пришел к царице государь-супруг.

Чтоб испытать жену, сказал он слово:

«Открой свою мне тайну без покрова.

Что можешь ты про ум, и вид, и стать,

И знания царевича сказать?»

«Вот мой совет, — ответила царица,—

С ним Сиявуш, быть может, согласится.

Не у вельмож, а в царственном роду

Ему я в жены девушку найду,

Чтоб сына принесла с таким же ликом,

Чтоб так же был, как Сиявуш, великим.

На чистой дочери женю его

От семени и дома твоего».

А царь: «Согласен я с твоим советом,

Мое величье и надежда — в этом».

Затем к владыке Сиявуш пришел,

Восславил он корону и престол.

С ним тайной поделился царь на троне,

Чтоб тайну не услышал посторонний:

«Хочу я, чтоб тебя запомнил свет,

Чтоб царствовал твой сын тебе вослед.

Я звездочетов расспросил, мобедов,

И я узнал, твою звезду изведав:

Из твоего потомства царь придет,

И память сохранит о нем народ.

Возьми жену из дома Кей-Пашина,

Достойную величья властелина».

Ответил Сиявуш: «Я — раб царю,

Твою, владыка, волю я творю.

Я одобряю выбор твой заране,

Над нами повелитель ты в Иране.

Не говори об этом Судабе:

Увидишь, воспротивится тебе.

Есть у нее желание другое,

Мне делать нечего в ее покое».

Смеялся царь, качая головой:

Не знал, что есть болото под травой.

Сказал: «Должна быть женщиною сваха,

Не думай дурно о супруге шаха.

В ее словах — любовь к тебе слышна,

И о тебе заботится она».

Царевич принял эту речь как милость,

От горьких дум душа освободилась.

Но втайне ждал удара от судьбы,

Он опасался козней Судабы.

Он понял: этот брак — ее затея,

Стонал он, телом и душой болея.

Так ночь прошла, и над землей опять

Светило утра начало сиять.

Воссела Судаба на трон старинный,

Пылали кровью на венце рубины.

Велела, чтоб нарядным цветником

Расположились дочери кругом.

Затем Хирбаду молвила царица:

«Царевичу вели ко мне явиться.

Для матери, — скажи ты, — потрудись,

Ей хочется взглянуть на кипарис».

Придя туда, где жил царевич славный,

Ему принес известье добронравный.

Впал Сиявуш в отчаянье, едва

Услышал он лукавые слова.

Он способов искал, чтоб уклониться,

Но опасался: в гнев придет царица.

Он величаво к Судабе вошел,

Ее венец увидел и престол.

Царица встретила его степенно,

Сложила руки на груди смиренно,

Красавиц к Сиявушу привела,—

Не знали те жемчужины сверла!

Между собою девушки шептались,

Не смели на него смотреть, смущались.

Они ушли, и каждая из них

Надеялась, что он — ее жених.

Когда ушли, воскликнула царица:

«Ты долго будешь предо мной таиться?

Скажи мне слово, помыслы открыв.

О богатырь, как пери, ты красив!

Едва лишь взглянет на тебя любая.

Сойдет с ума, любви твоей желая.

Внимательно взгляни на дочерей:

Какую хочешь ты назвать своей?»

Молчал царевич. Судаба сказала,

Освободив лицо от покрывала;

«О, если б юный месяц и заря

Могли увидеть нового царя!

О, если б ты в союз вступил со мною,

Ко мне пришел бы с легкою душою!

Мы клятвою скрепили б договор…

Но почему ты потупляешь взор?

Когда уйдет из мира царь великий.

Ты памятью мне будешь о владыке.

Перед тобой, красавец, я стою,

Тебе и плоть и душу отдаю.

Твои желанья выполню без счета,

Сама хочу попасть в твои тенёта».

Приблизила уста к его устам,

Бесстыжая, забыла всякий срам.

Не ожидал царевич поцелуя,

Он покраснел, стыдясь и негодуя.

«Меня, — подумал, — искушает бес,

Но мне поможет властелин небес.

Вовек не оскорблю отца обманом,

Не заключу союза с Ахриманом.

Но если буду холоден — вскипит

Ее душа, утратившая стыд.

Она тайком ловушку мне расставит,

Властителя поверить ей заставит.

Не лучше ль будет, если госпожу

Я мягкими словами ублажу?»

Тогда сказал царевич: «Несравненной,

Тебе подобных нет во всей вселенной.

Тебя сравнить возможно лишь с луной,

Ты только шаху можешь быть женой.

А для меня и дочь твоя — награда,

Иной супруги мне теперь не надо.

Об этом доложи царю страны,

А мы его решенья ждать должны.

Я дочь твою хочу, союз скрепляю,

Тебе в залог я слово оставляю;

Женюсь на ней — даю тебе обет,—

Лишь нынешних моих достигнет лет».

Сказав, ушел царевич светозарный,

Пылала страсть в ее душе коварной.

Когда явился царь в покой жены,

Взглянула на властителя страны,

Поклон ему отвесила сначала,

О деле Сиявуша рассказала;

«Я собрала месяцеликих дев,

А он, моих красавиц оглядев,

Сказал, что дочь мою возьмет он в жены,

Других не выбрал сын, тобой рожденный».

Возликовал от этих слов Кавус,

Как будто с небом он вступил в союз!

Раскрыл сокровищницы, кладовые,

Достал парчу и пояса златые,

Богатствами наполнил мир земной:

Любой подарок целой был казной.

Сказал жене: «Я слово не нарушу.

Сокровища вручишь ты Сиявушу.

«Их мало, — скажешь сыну в нужный час,—

Их надо увеличить в двести раз».

Взглянула мрачно на него царица

Подумала: «Мне надобно решиться.

Должна я хитрость применить и ложь,

Ведь каждый способ для меня хорош.

А если не понравлюсь Сиявушу,

То клевету я на него обрушу».

Воссев на трон, как только вышел шах,

В златом венце, с сережками в ушах,

Царевичу прийти велела снова,

Поведала ему такое слово:

«Тебе подарки сделал царь страны.

Парче, венцу, престолу — нет цены!

Тебе я в жены дочь отдать согласна…

Взгляни, как я в своем венце прекрасна!

Так почему не хочешь ты принять

Мою любовь, и страсть, и лик, и стать?

Семь лет тебя люблю я той любовью,

Что на моем лице пылает кровью.

Прошу немного сладости твоей:

Хотя бы день от младости твоей!

Отец тебе подарок дал бесценный,

А я тебе вручу венец вселенной!

Но если страсть мою не утолишь,

Но если боль мою не исцелишь,

Не допущу тебя к державной власти,

Я превращу твой светлый день в ненастье!»

А Сиявуш: «Не быть тому, чтоб в грязь

Я окунулся, страсти покорясь,

Чтоб я Кавуса обманул и предал,

Чтоб низости дорогу я изведал.

Жена царя, ты озаряешь всех,

Ты не должна такой содеять грех».

Царица с гневом поднялась, обруша

Проклятья, брань и злость на Снявуша.

Сказала: «Сердце пред тобой светло

Раскрыла я, а ты задумал зло».

Царица поняла, познав позор,

Что муж ее не любит с этих пор,

Но гнусного не оставляла дела,

Чтоб древо злобы вновь зазеленело.

В ее покоях женщина жила,

Полна обмана, колдовства и зла.

Она была беременна в то время,

Уже с трудом свое носила бремя.

Царица, с ней в союз вступив сперва,

Открылась ей, просила колдовства,

Дала ей за согласье много злата,

Сказала: «Тайну сохраняй ты свято.

Свари ты зелье, выкини скорей,

Но только тайны не открой моей.

Скажу царю: «Беременна была я,

От Ахримана — эта участь злая».

И, Сиявуша в том грехе виня,

Скажу царю: «Он соблазнил меня».

Ответила колдунья: «Я готова

Исполнить каждый твой приказ и слово».

Сварив, вкусила зелья в ту же ночь,

И семя Ахримана вышло прочь;

Но так как семя было колдовское,

То вышло не одно дитя, а двое.

Услышал государь и плач и стон,

Он задрожал, его покинул сон.

Спросил, — предстали слуги пред владыкой,

Поведали о горе луноликой.

От подозрений стал Кавус угрюм,

И долго он молчал, исполнен дум.

Так размышлял он: «Будет ли достойно,

Чтоб я отнесся к этому спокойно?»

Затем решил он: «Пусть ко мне придет

Прославленный в науке звездочет».

Нашел в Иране, вызвал просвещенных,

Он усадил в своем дворце ученых.

Им рассказал властитель о войне

В Хамаваране, о своей жене,

Поведал им о выкинутых детях,

Просил не разглашать рассказов этих.

Пошли, прочли страницы звездных книг,

И были астролябии при них.

Семь дней мобеды, втайне от царицы,

Исследовали звездные таблицы.

Затем сказали: «Не ищи вина

В той чаше, что отравою полна.

Та двойня, — мы раскрыли вероломство,—

Не шаха, не жены его потомство».

Они сумели точно указать,

Кто близнецов злокозненная мать.

Поволокли охваченную страхом,

Обманщица склонилась перед шахом.

Добром поговорил владыка с ней,

Он посулил ей много светлых дней.

Но грешница ни в чем не сознавалась,

Помощницей царю не оказалась.

Тогда колдунью увели на двор,

Сулили ей тюрьму, кинжал, топор,

Но грешница твердила: «Я невинна,

Я правды не таю от господина».

Поведали царю ее слова.

То дело было тайной божества.

Велел властитель Судабе явиться.

Мобедам внемлет в трепете царица:

«Колдунья выкинула двух детей,

А произвел их Ахриман-злодей».

Сказала Судаба, силки сплетая:

«О царь! У двойни тайна есть другая.

Известно, что Рустам непобедим,

Что даже лев трепещет перед ним.

Боясь его, знаток науки звездной

То скажет, что Рустам прикажет грозный.[28]

Не плачешь ты, о дитятках скорбя,

А я осиротею без тебя»

От этих слов Кавус поник в печали.

Царь и царица вместе зарыдали.

Познав печаль, царицу отпустив,

Он пребывал угрюм и молчалив.

Владыке звездочет сказал: «Доколе

Терзаться будешь ты от скрытой боли?

Тебе любезен сын твой дорогой,

Но дорог и души твоей покой.

Возьмем другую сторону: царица

Заставила тебя в тоске томиться.

Мы правду одного из них найдем,

Подвергнув испытанию огнем!

Услышим небосвода приказанье:

Безгрешного минует наказанье».

Жену и сына вызвал царь к себе,

Сказал он Сиявушу, Судабе:

«Вы оба причинили мне мученье,

Узнаю лишь тогда успокоенье,

Когда огонь преступника найдет

И заклеймит его из рода в род».

Сказала Судаба: «Вот грех великий:

Я выкинула двух детей владыке.

Я эту правду повторю при всех.

Ужели есть на свете больший грех?

Ты сына испытай: в грехе виновен,

Не хочет он признаться, что греховен».

Владыка задал юноше вопрос:

«А ты какое слово мне принес?»

Сказал царевич, не потупя взгляда:

«Теперь я презираю муки ада.

Гора огня? И гору я пройду.

А не пройду — к позору я приду!»

Двумя горами высились поленья.

Где числа мы найдем для их счисленья?

Проехал бы с трудом один седок:

Так был проход меж ними неширок.

Велел Кавус, властитель непоборный,

Чтобы дрова облили нефтью черной.

Зажгли такое пламя двести слуг,

Что полночь в полдень превратилась вдруг.

Царевич, возвышаясь надо всеми,

К владыке в золотом подъехал шлеме.

Он прискакал на вороном коне,

Пыль от его копыт взвилась к луне.

Улыбка на устах, бела одежда,

И разум ясен, и светла надежда.

Всего себя осыпал камфарой,

Как бы готовясь лечь в земле сырой.

Казалось, что вступает он, сверкая,

Не в пламя жгучее, а в кущи рая!

Почтительно к отцу подъехал он,

И спешился, и сотворил поклон.

Лицо Кавуса от стыда горело.

Сказал он слово мягко и несмело.

Ответил Сиявуш: «Не сожалей,

Что таково круговращенье дней.

Меня снедают стыд и подозренье.

Когда безгрешен я — найду спасенье,

А если грешен я — тогда конец:

Не пощадит преступника творец».

Затем, входя в огонь многоязыкий,

Взмолился к вездесущему владыке:

«Дай мне пройти сквозь языки огня,

От злобы шаха защити меня!»

О милости прося творца благого,

Погнал, быстрее вихря, вороного.

В толпе людской тогда поднялся крик,

Сказал бы ты: весь мир в тоске поник.

Мир на царя смотрел, но с думой злою:

Уста полны речей, сердца — враждою.

Взметались к небу языки огня,

Не видно в них ни шлема, ни коня.

Вся степь ждала, что витязя увидит,

Рыдала: «Скоро ль из огня он выйдет?»

И вышел витязь, чья душа чиста.

Лицо румяно, радостны уста.

Он вышел из огня еще безгрешней,—

Был для него огонь, что ветер вешний.

Огня прошел он гору невредим,—

Все люди радовались вместе с ним.

Везде гремели радостные клики,

Возликовали малый и великий.

Передавалась весть из уст в уста

О том, что победила правота.

Невинный сын предстал пред очи шаха,

На нем — ни пепла, ни огня, ни праха.

Сошел с коня могучий царь земли,

Все воины его с коней сошли.

Приблизился царевич светлоликий,

Облобызал он землю пред владыкой.

«Ты благороден, юный мой храбрец,

Ты чист душой», — сказал ему отец.

Он обнял сына и не скрыл смущенья,

За свой проступок попросил прощенья,

Прошествовал властитель во дворец

И возложил на голову венец.

Певцов и кравчих он позвал для пира,

Царевича ласкал властитель мира.

Три дня сидели, пили без забот,

И был открыт в сокровищницы вход.

На трон воссел властитель с булавою,

Украшенною бычьей головою.

Позвал царицу, гневом обуян,

Припомнил ей коварство и обман:

«Бесстыжая, ты в сердце зло таила,

Меня отравой щедро напоила.

Нельзя, чтоб ты ходила по земле,

А надо, чтоб висела ты в петле!»

Велел он палачу: «Ей так пристало,—

На улице повесь без покрывала!»

Но сын к Кавусу обратил мольбу:

«Раскаешься, повесив Судабу.

Прости ей ради сына грех безмерный,

Быть может, вновь на путь наставишь верный».

Кавус любовь к жене забыть не мог,

Простил он грех, когда нашел предлог:

«Раз просишь ты, прощенье ей дарую,

Твою познал я правоту святую».

Встал Сиявуш, поцеловал престол,

Сошел с престола, к Судабе пошел,

Привел царицу в царские чертоги,

И грешницу простил властитель строгий…

Так, день за днем, прошло немало дней.

Стал относиться шах к жене теплей.

Вновь полюбил с такою силой страсти,

Что в ней одной свое он видел счастье.

Она же, вновь ему внушив любовь,

Его толкала на дурное вновь.

Дурное происходит от дурного,

О сыне дурно стал он думать снова.

Охвачен страстью, вдруг услышал шах

От приближенных, сведущих в делах:

Пришел Афрасиаб, готовый к бою,

Сто тысяч тюрков он привел с собою.

Стеснилось сердце у царя страны:

Пиры любви покинул для войны.

Иранцев он собрал, высоких саном,

Людей, что были преданы Кейанам.

Сказал: «Нагрянул туран-шах сейчас.

Но чем он отличается от нас?

Иль бог его не сотворил единый

Из ветра и огня, воды и глины?

С горящей местью выйду я к нему,

И день врага повергну я во тьму».

«Зачем тебе идти на поле брани,—

Сказал мобед, — иль нет других в Иране?

К сокровищницам движутся враги,—

Сокровища свои побереги.

Неосторожно ты сражался дважды —

И с троном и венцом прощался дважды.

Теперь отправь ты витязя на рать,

Достойного сражаться и карать».

А царь: «Не вижу в этом я собранье

Способного пойти на поле бранн,

Разбить врага, что угрожает нам,

А я пойду — как судно по волнам!»

Стал думу думать Сиявуш молчащий,

В душе метались мысли, словно в чаще:

«Я ласково с отцом поговорю,

«Хочу пойти на бой», — скажу царю.

А вдруг меня избавит бог великий

От мачехи, от ревности владыки?

К тому же я прославиться могу,

Когда я учиню разгром врагу».

Пришел к отцу, решителен, спокоен.

«Мне кажется, — сказал, — что я достоин

На тюркского царя пойти в поход,

Во прах повергнуть вражьих воевод».

Господь, как видно, предрешил заране,

Что душу он свою отдаст в Туране!

Согласье дал царевичу отец.

К отмщенью опоясался храбрец.

Рустама царь позвал; с могучим в сече

Повел властитель ласковые речи,

Сказал: «Слона ты силою затмил,

Рука твоя щедрей, чем щедрый Нил.

Мой Сиявуш пришел, готовый к бою,

Как лев бесстрашный, говорил со мною.

Он хочет на врага пойти войной,

Ты будь ему защитой и броней.

Засну, когда ты будешь недреманным,

Заснешь — я буду в страхе постоянном».

«Я — раб царю, — ответствовал Рустам,—

Я подчиняюсь всем твоим словам.

Твой Сиявуш — моя душа и око,

Венец его — мой светоч без порока».

Открыл Кавус для воинов страны

Врата сокровищ и врата казны.

Из всадников, воителей умелых,

Избрал двенадцать тысяч самых смелых.

Сказал властитель: «Ваша цель светла,

Славнейшим вашим именам — хвала!

Пусть вам сопутствует повсюду счастье,

Пусть на врага обрушится ненастье.

Идите, будьте радостны в пути,

Желаю вам с победою прийти!»

Заплакал царь, исполненный тревоги,

С царевичем провел он день в дороге.

Вот обнялись они в последний раз,

И кровь, ты скажешь, хлынула из глаз,—

Так дождь из облаков весенних льется.

Расстались, плача, оба полководца,

Предчувствовало сердце, что черед

Свиданья за разлукой не придет…

Кавус вернулся во дворец обратно,

А Сиявуш с могучей силой ратной

Направился в Забул: к родным местам,

К Дастану витязя привел Рустам.

У Заля Сиявуш познал отраду,

Он песен и вина вкушал усладу.

Порой на троне восседал, как шах,

Охотился порою в камышах.

А через месяц в путь войска пустились,

С Дастаном сын и Сиявуш простились.

Царевич прибыл вскоре в Мерверуд.

Был небесам угоден ратный труд!

Дошел до Балха, жителей увидел

И никого речами не обидел.

Меж тем навстречу в этот грозный час

Вели войска Барман и Гарсиваз,

А замыкал их Сипахрам суровый.

Пришла к ним весть, что полководец новый

Собрал в Иране мощные полки,

Бойцы — прославленные смельчаки.

Нет выбора: вступить в сраженье сразу

Пришлось воинственному Гарсивазу.

Произошли две битвы за три дня.

Воитель Сиявуш погнал коня.

Закрыть велел он пешим все проходы.

Столкнулись перед Балхом воеводы.

Увидел Сипахрам: беда близка,—

И за реку погнал свои войска…

Затем к Афрасиабу, туран-шаху,

Примчался Гарсиваз, подобный праху.

Предстал он с речью горькой и дурной:

«Воитель Сиявуш пришел с войной,

С ним витязи, готовые сразиться,

Большая рать, Рустам-войскоубийда!»

Пришел Афрасиаб в ужасный гнев,

Как пламя взвился, ликом потемнев.

На Гарсиваза так взглянул он, будто

Рассечь его хотел он в злобе лютой.

Прогнал его, готов судьбу проклясть,

Над буйным гневом потерял он власть.

Он тысячу созвал высоких званьем,

Хотел развеять горе пированьем,

Велел украсить степь из края в край,

Чтоб Согдиана превратилась в рай.

В смущенье день провел за чашей пира,

И не сиял владыке светоч мира.

Афрасиаб, не раздеваясь, лег,

Ворочался, вздыхал, заснуть не мог.

Едва лишь треть минула ночи краткой,—

Как человек, что болен лихорадкой,

Внезапно возопил Афрасиаб,—

Дрожал, метался, жалок был и слаб.

Проснулись приближенные и слуги,

Стенанья, крики подняли в испуге.

Когда от слуг услышал Гарсиваз

О горе неожиданном рассказ,

К царю Турана поспешил он в страхе,

Увидел: царь валяется во прахе.

К владыке обратился он с мольбой:

«Раскрой уста, поведай, что с тобой?»

Афрасиаб с тоскою молвил слово:

«О, пусть никто не видит сна такого!

В пустыне змеи полчищем ползли,

Орлы — на небе и земля — в пыли.

Поднялся ветер, тучи праха двинул,

Моей державы знамя опрокинул.

Потоки крови залили простор

И потопили царский мой шатер.

Тогда в одеждах черных верховые,

Сто тысяч, вскинув копья боевые,

Примчались, бросили меня во прах,

С позором повели меня в цепях.

Привел меня к Кавусу витязь некий,

Чью гордость не забуду я вовеки.

Увидел трон, достигший до луны,

Кавус на троне — государь страны.

Сидел с Кавусом рядом юный воин,

Который был месяцелик и строен,

Не более четырнадцати лет.

В глазах его зарницы вспыхнул свет,

Он загорелся ненавистью жгучей,

И стал он громовержащею тучей:

Едва лишь я предстал его глазам,

Меня мечом рассек он пополам.

От страшной боли закричал я дико,

Проснулся я от боли и от крика».

А Гарсиваз: «Да будет этот сон

Добросердечным мужем разъяснен.

Нам нужен толкователь сновидений,

Не знающий в науках заблуждений».

Рассеянные по лицу земли

И при дворе живущие — пришли

К царю снотолкователи-мобеды:

Узнать, зачем позвал их для беседы.

Без меры золота вручил им шах,

Чтоб мудрецы забыли всякий страх.

Затем поведал им о сне тяжелом.

Когда мобед, стоявший пред престолом,

Рассказ из уст царя услышал вдруг,

Взмолился он, почувствовав испуг:

«Тогда лишь правду я тебе открою,

Когда ты вступишь в договор со мною.

Ты дай мне слово милости в залог,

Чтоб истину тебе сказать я мог».

Пообещал пощаду царь Турана:

Мол, все, что скажешь, будет невозбранно.

«О падишах! — ответствовал мобед.-

Пролью на то, что скрыто, ясный свет.

Пойдешь на Сиявуша силой бранной —

От крови станет мир парчой багряной.

Погибнут все туранские войска,

Из-за войны придет к тебе тоска.

А если Сиявуша уничтожишь,

От мести ты спасти себя не сможешь».

Смутилась повелителя душа,

Затосковал он, к битве не спеша…

Сказал такое слово Гарсивазу:

«Отправься в путь по моему приказу.

Возьми из войска двести верховых,

Не делай остановок никаких.

Дарами Сиявуша ты обрадуй,

Да будет каждый дар ему усладой:

Арабских скакунов ему вручи,

В златых ножнах индийские мечи,

Златой венец, обильный жемчугами,

Сто вьюков, полных пышными коврами,

Рабов, рабынь, и деньги, и парчу.

Скажи; «Войны с тобою не хочу».

Посол приехал, и царевич сразу

Велел открыть дорогу Гарсивазу.

Царевич, чья судьба была светла,

С престола встал и обласкал посла.

Устами Гарсиваз коснулся праха,

Лицо полно стыда, а сердце — страха.

Царевич приказал, чтоб подошел

И у подножья трона сел посол.

О туран-шахе он спросил сурово.

Увидел Гарсиваз, что все здесь ново:

И трон, и повелитель, и венец…

«Афрасиаб, — ответствовал гонец,—

Известье получив, тебя восславил,

Дары со мною он тебе отправил».

Велел дары поднять, за кладью кладь,

Богатства Сиявушу показать.

Из городских в дворцовые ворота

Текли дары туранские без счета.

В восторг пришел царевич от даров,

И с Гарсивазом не был он суров.

Сказал Рустам: «Неделя — для веселий.

Ответ получишь ты в конце недели».

Его слова понравились послу,

Поцеловал он прах, воздал хвалу.

Чертог посла украсили коврами,

Пришли к туранцу слуги с поварами.

Царевич и Рустам ушли в покой,

Уединились от толпы людской.

Сказал царевич опытному мужу:

«Давай-ка тайну извлечем наружу.

Зачем о мире враг прислал нам весть?

В ней спрятан яд? От яда средство есть!

Пусть нам пришлет сто родичей бесценных,

Сто знатных — как заложников, как пленных.

Пусть прояснит немедленно для нас

То, что неясным кажется сейчас.

Пусть он рассеет наши подозренья,

Когда он вправду ищет примиренья.

А будет так: усердному гонцу

Я прикажу отправиться к отцу.

Пусть эту весть гонец отцу доложит,—

От гнева царь избавится, быть может».

Рустам сказал: «Ты прав. Твой ум остер.

Без этого немыслим договор».

Явился поутру посол-туранец,

В парче и золоте пришел туранец,

У трона распростерся на земле,

Восславил он царевича в хвале.

«Как почивал средь воинов владыки?

Тебе не помешали шум и клики?» —

Спросил царевич и сказал потом:

«О деле долго думал я твоем.

Мне и Рустаму — ясно нам обоим,—

Что ныне от вражды сердца омоем.

Ответ Афрасиабу напиши:

«Вражду изгнать из сердца поспеши.

Чтоб соблюсти наш договор открытый,

Сто кровных родичей ко мне пришли ты,—

Из тех, которых знает наш Рустам

И назовет тебе по именам.

Пришли их как заложников, и в этом

Поруку я найду твоим обетам.

Затем: захваченные города

Ирану возвратишь ты навсегда,

Уйдешь в Туран, чтоб стали мы спокойны,

От мести отдохнешь, забудешь войны.

Письмо Кавусу должен я послать;

Захочет мира — отзовет он рать».

Тотчас же Гарсиваз гонца отправил,

Подобно ветру полететь заставил,

Сказал: «Ни разу сна не пожелав,

К Афрасиабу ты скачи стремглав.

Скажи, что скоро Гарсиваз вернется:

То, что искал, нашел у полководца.

Заложники царевичу нужны,—

Тогда он отвратится от войны».

К Афрасиабу прискакал посланец,

Царю поведал обо всем туранец.

Из близких сотню царь собрал сполна,

Когда Рустам назвал их имена.

Он родичей послал в Иран с надеждой,

С сокровищами, с царскою одеждой.

Затем покинул Самарканд и Чач,

Согд, Бухару и Сепинджаб, — и вскачь

Пустился к Гангу вместе с войском царства

Обмана не желая и коварства.

Слоновой кости — и венец и трон.

Взошел царевич, счастьем озарен.

Велел: пусть на коня воитель сядет,—

С Кавусом, может быть, гонец поладит.

Сказал Рустам: «Кого мы изберем?

Кто сможет смело говорить с царем?

Помчусь, предстану пред царем державным

И то, что было тайным, станет явным.

Живет во мне отвага — для тебя.

Моя поездка — благо для тебя».

Был Сиявуш обрадован словами,

Сравнил Рустама с древними послами.

Затем он приказал прийти писцу,

Письмо на шелке написал отцу:

«Я прибыл в Балх весною с силой ратной,

Доволен был судьбой благоприятной,

А в кубке у противника тогда

Вдруг почернела светлая вода.

Ко мне приехал брат его с дарами,

С красивыми рабынями, с коврами.

Пощады просит царь Афрасиаб,

Свой трон тебе приносит, словно раб.

Сто родичей он мне в залог оставил,

К тебе Рустама с просьбой я отправил;

Прости врага, затем, что ты велик,

Свидетельство добра — твой светлый лик»

К царю со знаменем, с дружиной смелой,

Как подобает, прибыл мощнотелый.

Приезд нежданный объяснив сперва,

О Сиявуше он повел слова,

Воздал ему обильно восхваленья,

Письмо вручил царю без промедленья.

Посланье сына прочитал писец,—

Черней смолы от гнева стал отец.

Сказал Рустаму: «Сын мой, предположим,

Незрел и юн, — его понять мы можем.

Но ты-то, человек, видавший свет,

Не мог ли разве добрый дать совет?

Я не пошел на бой, услышав слово:

«Отправим полководца молодого».

С дороги враг сбивает вас хитро,

Суля вернуть нам наше же добро.

Сто тюрков нам прислал он, сто негодных

Происхожденья темного, безродных.

Заложников отдаст он без труда:

Они ему — что в ручейке вода.

Отправлю к Сиявушу я посланца,

Бывалого и хитрого иранца.

«Ты разведи огонь, — я дам наказ,—

Цепями тюрков ты свяжи сейчас.

Дары врага низвергни в пламень чистый,—

Хотя б одну присвоить вещь страшись ты!

А пленников — пришлешь: хочу от плеч

Их головы презренные отсечь.

Афрасиаба смело ты преследуй,

Вплоть до его дворца иди с победой.

Афрасиаб начнет с тобой войну —

Почует отвращение ко сну».

«О государь, — ответил мощнотелый,—

Не омрачай ты сердца, зла не делай.

Будь милосерд, моим словам внемля:

О царь, тебе подвластна вся земля!

Ты мне велел: «Веди войска, но к бою

Ты двигайся неспешною стопою.

Афрасиаб желает воевать,—

Ты жди, пусть первым двинет в битву рать».

Мы ждали, чтоб война забушевала,

Но двери мира враг открыл сначала.

К тому же ляжет на тебя позор,

Когда ты, шах, нарушишь договор.

Не требуй этого от Сиявуша,—

Чтоб согрешил он, договор наруша.

Гони обман и правду обнаружь.

От слова не отступит Сиявуш».

Кавусом гнев и ярость овладели,

Когда услышал он об этом деле.

Он крикнул: «Всем открою речь мою!

Тебя в поступках сына узнаю!

Ему внушил ты: мир — нужнее чести,

Из сердца сына вырвал корень мести.

Покоя жаждешь ты и тишины,

А не величья трона и страны.

Я верхового ныне в Балх отправлю,

Из горьких, едких слов письмо составлю.

Когда забыл царевич о войне,

Когда не хочет подчиниться мне,

Назначу я другого полководца,

Войска возглавит Тус, а сын вернется.

Что следует, получит он от нас

За то, что нарушает наш приказ.

А ты отныне нам не будешь другом,

Мы не прибегнем впредь к твоим услугам».

Воскликнул, омрачась душой, Рустам:

«Я повинуюсь вечным небесам.

Когда Рустам труслив, а Тус — отважен,

То я на этом свете маловажен».

Сказал и вышел, тяжело дыша.

Чело — в морщинах, в ярости — душа.

С дружиною помчался мощнотелый,

Отправился в систанские пределы.

Тотчас же Туса шах велел позвать

И приказал ему идти на рать.

Позвал писца владыка разъяренный.

Сиденье предложил ему у трона,

Письмо составил: весть его была

Остра, как тополевая стрела.

Сначала богу он воздал хваленья,

Властителю покоя и сраженья;

«О юный сын, будь счастлив, невредим

С твоим венцом, с престолом золотым!

Заложников пришли в мои чертоги,

Сперва им руки заковав и ноги.

Со мной о мире говорить не смей,

От воли отвернулся ты моей.

С красавицами, видно, ты связался,

Из-за любви от битвы отказался,

Венец врага на голову надел

И головою к битве охладел.

Узнали мы, внимая небосводу,

Что этот мир тебе несет невзгоду.

Когда ты ценишь общество вельмож

И на разрыв со мною не идешь —

Вернись назад, отдай дружины Тусу,—

Сражаться не дано такому трусу!»

Когда письмо к царевичу пришло,

От горьких слов нахмурил он чело.

Стал думать он о тюрках, о сраженье,

И об отце, и о его решенье,

Так о туранцах знатных говоря:

«Сто родичей могучего царя

Безгрешны, благородны, светлолики,

Но если я отправлю их владыке —

Не станет слушать их, ожесточась,

На виселице вздернет их тотчас,—

Какую милость выпрошу у бога?

За грех отца меня накажет строго!

А если я без повода начну

С туранцами неправую войну,

Ко мне всевышний милостив не будет,

Тогда народный глас меня осудит.

А если к шахским я вернусь вратам,

Военачальство Тусу передам,

Мне злом отец воздаст, исполнен гнева:

Дурное — справа, спереди и слева!»

О помощи воззвал он к двум мужам,

Один из них Занга, другой Бахрам.

Без посторонних пожелал он встречи

И тайные повел с мужами речи;

«Такое злое счастье у меня:

Со всех сторон — напасти на меня!

Мы ныне сердцем ненависти чужды,

К чему же кровь нам проливать без нужды?

Мои дела у шаха не в чести,

Он мне обиду хочет нанести:

Мне воевать велит он без причины,

Нарушить клятву, бросить в бой дружины.

О, если б не родился я на свет,

Родившись, умер бы во цвете лет!

Затем, что столько претерпеть мне надо,

Изведать в этом мире столько яда!

Пойду я, заберусь в такую глушь,

Чтоб царь не знал, где ныне Сиявуш.

Прими, Занга, непобедимый в сече,

Тяжелую обязанность на плечи:

К Афрасиабу ты отправься в путь,

О сне забудь, медлительным не будь.

Заложников, динары и каменья,

Венец, престол и прочие даренья

Верни ему обратно в добрый час

И все скажи, что знаешь ты о нас».

Затем сказал Бахраму юнолицый:

«О славный воин, славный страж границы!

Тебе я свой шатер передаю,

Слона, и барабан, и власть мою.[29]

До появленья Туса-полководца

Тебе возглавить воинов придется.

Ты войско передашь ему с казной

И все исполнишь, сказанное мной».

У славного Бахрама сердце сжалось,

К царевичу почувствовал он жалость.

Занга заплакал кровью горьких слез,

Он Судабе проклятье произнес.

Сидели оба, полные печали,

Несчастью Сиявуша сострадали.

При расставанье плакали о нем,

Как будто жгли их медленным огнем.

Сказал Занга: «Верны мы Сиявушу,

Тебе приносим в жертву плоть и душу,

Вовеки не нарушим наш обет!»

Услышав от Занги такой ответ,

Царевич молвил, полный благодати!

«Ступай, скажи вождю туранской рати:

Такая доля мне предрешена,—

Хотел я мира, но пришла война.

Напиток мира дал ты мне в отраду,—

Судьба дала мне вдоволь выпить яду.

Но клятве буду верен до конца,

Хотя лишусь престола и венца.

Теперь у бога мой приют безвестный,

Мой трон — земля, корона — свод небесный.

К пристанищу открой мне верный путь,

Чтоб угол я нашел какой-нибудь.

Хочу найти приют сокрытый некий,

Чтоб скрылся от Кавуса я навеки».

Занга пустился в путь степной тропой,

И взял он сто заложников с собой,

И все дары Турана взял он разом,

Доставленные прежде Гарсивазом.

Когда достиг он городских ворот,

Пришли в волненье стража и народ.

С престола встал туранский предводитель,

Когда вступил Занга в его обитель.

Афрасиаб прижал его к груди,

Велел, чтоб сел знатнейших впереди,

Занга вручил письмо царю Турана,

О том, что было, рассказал пространно.

И царь пришел в смятенье от письма,—

Поспешность — в мыслях, в сердце — боль и тьма.

Писцу к себе явиться приказал он,

Раскрыл уста и речи разбросал он:

«Мне весть принес твой бдительный слуга,

Мне передал твое письмо Занга.

Скорблю о том, что государь вселенной

К тебе пылает злобой сокровенной.

Тебе Туран сердечный шлет поклон,

И я к тебе любовью вдохновлен.

Мне сыном будь, отцом тебе я буду,

Готов тебе служить везде и всюду.

Такой любви — всем сердцем я клянусь! —

Ни разу не явил тебе Кавус.

И сердце и престол тебе отдам я,

И все, что приобрел, тебе отдам я.

Ты сыном будешь мне: в моей стране

Останешься как память обо мне».

Туранский шах письмо скрепил печатью,

Велел Занге, что прибыл с благодатью,

В обратный путь отправиться с утра,

Дал золота ему и серебра,

Почетную одежду дорогую,

И скакуна, и золотую сбрую.

Занга вернулся, молвил без прикрас

О том, что слышал слух и видел глаз.

Два чувства Сиявуша взволновали,

Он полон был и счастья и печали:

Как можно в дружбу с недругом вступить?

Холодный ветер из огня добыть?

С какой бы ни пришел ты добротою,

Вовеки будет враг дышать враждою

С письмом отправил Сиявуш гонца,

О всем, что было, известил отца:

«Обрел я разум с молодостью вместе,

Мне с детства опротивело бесчестье;

От ярости всесильного царя

Я вспыхнул, тайным пламенем горя;

Мне сердце болью тяжкою вначале

На женской половине истерзали;

Прошел я гору грозного огня,

И лань в степи оплакала меня;

Ушел на битву от стыда и срама,

Дракону в лапы угодил я прямо;

Я миром осчастливил две страны,

Но ищет царь, как гневный меч, войны;

Пресытился ты мной? Ну что ж, покину

Пресыщенного, что враждебен сыну!»

Сказал Бахраму: «Радостно живи,

Свое ты имя в мире обнови.

Возьми шатер, казну и снаряженье,

Венец, престол, и царское сиденье,

И войско, и сокровищ наших груз.

Когда сюда приедет славный Тус,

Ему вручишь ты отданное мною,

Будь сердцем трезв, обласканный судьбою».

Затем избрал он триста верховых,

Отважных, благородных, молодых.

Все знатные мужи с единодушьем

Поцеловали прах пред Сиявушем.

Лишь солнце повернулось к ним спиной,

Земля остыла, мрак упал ночной,

Пошел к Джейхуну Сиявуш с друзьями,—

Лицо покрылось жаркими слезами.

А в это время в Балх приехал Тус.

Слова услышал, горькие на вкус:

Наследник царский, не желая брани,

Пошел искать прибежища в Туране.

Тус приказал всех воинов собрать

И ко дворцу Кавуса двинул рать.

У Кей-Кавуса щеки пожелтели,

Он зарыдал, узнав об этом деле.

Пылал и плакал, в буйный гнев придя

На сына, на туранского вождя…

Узнал Афрасиаб: из-за Джейхуна

Явился Сиявуш, царевич юный.

Собрал вельмож на радостном пути,

Велел он всем с литаврами прийти,

Он войско светлой вестью осчастливил

И четырех слонов на площадь вывел.

Сказал бы ты, взглянув на эту рать:

Решило небо землю разубрать!

Все войско Сиявуш окинул взглядом,

Ему навстречу поскакал с отрядом.

И витязи, и кони, и слоны

Под знаменем Пирана сплочены.

Царевич обнял славного Пирана,

Спросил про город и царя Турана.

Пиран поцеловал его чело,

Его лицо, что было так светло

И сердца сделалось живописаньем,

Затем к ногам припал он с лобызаньем.

Отправились, беседуя, вдвоем,

Путем веселым следуя вдвоем.

А в городе рубаб и чанг звенели

И поднимали спящего с постели.

У гостя слезы хлынули из глаз,

В душе с обидой ярость поднялась!

Предстал пред ним Иран, земля родная,

И помрачнел он, тяжело вздыхая.

Он вспомнил об иранской стороне,—

Душа зажглась, чтобы сгореть в огне.

Он отвернул лицо от полководца,

Тот понял: против воли расстается

С родной землей навеки Сиявуш,

И губы прикусил туранский муж.

Сказал Пиран: «Не думай об Иране,

Покинул ты страну своих страданий.

Любви Афрасиаба не беги,

Не слушай, что о нем твердят враги,—

Хотя о нем идет дурная слава,

Он не таков; он муж благого нрава.

Я у него в чести, при нем обрел

Сокровища, и войско, и престол,—

Их в жертву принесу тебе охотно,

Когда ты здесь осядешь беззаботно,

Тебя от сердца чистого приму,

Служить я буду сердцу твоему».

Царевича слова его ласкали,

Душа освободилась от печали.

Они воссели за еду вдвоем.

Стал сыном Сиявуш, Пиран — отцом.

Пустились в путь, не ведая тревоги,

Стоянки не искали по дороге.

И так достигли Ганга наконец,

Где был отдохновения дворец.

Узнал Афрасиаб, глава державы,

Что Сиявуш приехал величавый.

На площадь пешим выбежал, спеша

К тому, кого ждала его душа.

Царевич спешился, когда нежданно

Увидел пешего царя Турана.

В глаза один другого целовал,

И обнимал, и снова целовал.

Сказал Афрасиаб: «Мы видим оба,

Что погрузилась в сон земная злоба.

Не будет войн, и общею тропой

Олень и барс придут на водопой.

Мы пребывали в страхе постоянном:

Война грозила двум соседним странам,

Покоя не было в душе людской,

Но ты пришел и дал земле покой.

Еще такого не было событья!

Мы отдохнем от войн, кровопролитья.

Туран — твой друг. Спокойно в нем живи,

К тебе сердца исполнены любви.

Пребуду я тебе отцом отныне,

В тебе я счастье обрету, как в сыне».

Вознес его царевич в похвале:

«О царь, будь вечно счастлив на земле!

От господа произошло творенье,

Война и мир, вражда и примиренье».

Рука в руке, Афрасиаб повел

Царевича; воссел он на престол,

Сказал, окинув Сиявуша взглядом:

«Кого могу с тобой поставить рядом?

Среди великих не могу сыскать

Лицо такое и такую стать».

И выбрал он чертог — приют желанный,

Что устлан был парчою златотканой.

Просил он гостя горести забыть,

В чертог, ему назначенный, вступить,

Чтоб он располагался там свободно

И занимался чем душе угодно.

Увидел Сиявуш: дворец велик,

Сатурна куполом своим достиг!

На трон взошел он, устланный парчою,

Предался думам трезвою душою.

Когда накрыли у владыки стол,

Посланец за изгнанником пришел.

И царь и гость за трапезу воссели,

Пошли у них беседа и веселье.

Вино хмельное пили дотемна,

Их головы вскружились от вина.

Ушел царевич в радостном тумане,

В вине исчезла память об Иране…

Афрасиаб, царевичем пленен,

В беседах долгих забывал про сон.

Грустил ли он, душой ли веселился,

Он к Сиявушу одному стремился.

Забыты были Джахн и Гарсиваз,

С кем тайнами делился он не раз.

Без юноши и дня не проводил он,

Отраду в Сиявуше находил он.

Так провели два друга целый год,

Деля и счастья дни, и дни невзгод.

Однажды Сиявуш с Пираном знатным

Вели беседу вечером приятным.

Сказал Пиран: «Со странником ты схож:

Сегодня — здесь, а завтра ты уйдешь.

Не вижу близкого тебе по крови,

Не помышляешь о семейном крове.

Нет брата у тебя, сестры, жены,

Ты — куст, растущий где-то у стены.

Грусть об Иране приведет к недугу:

Найди себе достойную супругу.

Умрет Кавус: Иран великий — твой,

Твоя — корона, трон владыки — твой!

В покоях туран-шаха, посмотри ты,

Красой блистая, три луны сокрыты.

У Гарсиваза — тоже три луны;

Он знатен; древен род его жены.

А у меня на женской половине —

Четыре девочки, твои рабыни.

Всех старше Джарира, во цвете лет,

Красавиц, равных ей, не знает свет.

Лишь согласись, и юная тюрчанка —

Твоя рабыня и твоя служанка».

Ответил Сиявуш: «Благодарю.

Теперь, как сын, с тобою говорю.

Жена из дома твоего нужна мне,

И Джарира твоя — теперь жена мне».

Такую речь вели наедине.

Пошел Пиран к Гульшахр, своей жене.

Сказал ей: «Счастью Джариры послужим,

Царевич Сиявуш ей будет мужем.

Мы разве можем не торжествовать,

Когда Кубада внук — теперь наш зять?»

Гульшахр пришла с невестою смущенной,

Красавицу украсила короной.

На Джариру царевич бросил взгляд —

И рассмеялся, радостью объят.

Он днем и ночью счастлив был с женою,

Забыл Кавуса, не болел душою.

Он жил, не зная никаких забот…

Так время шло, кружился небосвод.

Честь витязя и слава непрестанно

Приумножались пред царем Турана.

Сказал однажды сдержанный Пиран:

«Ты, Сиявуш, рожден владыкой стран!

Хотя твоя жена — мне дочь родная,

Тревожусь о тебе я, сна не зная.

Хотя твоя опора — Джарира,

Хотя она красива и добра —

Жемчужину, твоей достойно доле,

Ищи ты в государевом подоле.

Затмила всех красавиц Фарангис,

Она стройней, чем стройный кипарис.

Прекрасен лик и мускусные косы,

Венец на голове темноволосый.

Проси царя, чтоб стал твоим кумир:

Таких не знал Кабул, не знал Кашмир.

В родство вступив с властителем державы,

Свой блеск ты увеличишь величавый.

Прикажешь мне — с царем поговорю,

Взыску я чести, я пойду к царю».

А Сиявуш: «Трудна моя дорога,

Но кто противостанет воле бога?

В Иран, быть может, не вернусь я вновь,

И не увижу я Кавуса вновь.

Быть может, Заля снова не увижу,

Рустама, мне родного, не увижу.

Быть может, не вернусь к богатырям,

К таким, как Гив, Шапур, Занга, Бахрам.

От сладких отрешусь воспоминаний,

Обосноваться надо мне в Туране.

А если так, начни ты сватовство,

Не посвящая в тайну никого».

Так говорил он и вздыхал в печали,

А на ресницах капли слез блистали.

Сказал Пиран: «Доволен тот судьбой,

Кто шествует разумною тропой.

Уйдешь ли от кружащихся созвездий?[30]

От них война, и милость и возмездье».

Пиран, узнав о помыслах его,

Встал, и пошел, и начал сватовство.

Пошел к царю с веселым нетерпеньем,

К владыке он поднялся по ступеням,

Немного постоял перед царем.

Сказал Афрасиаб, влеком добром:

«Чего желаешь ты, водитель рати:

Меча, короны, трона иль печати?»

Царю ответил мудрый человек:

«Да будешь миру нужен ты вовек!

Хочу поговорить о Сиявуше,

Пусть лишь твои меня услышат уши.

Он мне сказал: «Поведай ты царю,

Что путь к величью ныне я торю.

Есть у тебя такая дочь, которой

Хочу я стать достойною опорой.

Красавицу нашел я наконец,

Что трон украсит мой и мой венец.

Ей имя Фарангис дала царица,

С тобой сочту за счастье породниться».

Тогда, с глазами, влажными от слез,

Афрасиаб, подумав, произнес:

«Предсказывал мне сведущий в науке.

Чудес немало говорил о внуке:

Казна, войска, венец есть у меня,

Страна, престол, дворец есть у меня,

Но внук мое величье уничтожит,

Ничто меня тогда спасти не сможет.

Захватит внук мою страну и трон,

И буду я с лица земли сметен».

Сказал Пиран: «О государь Турана,

Пускай тебя не мучит эта рана.

Кто Сиявуша назовет отцом,

Тот будет мирным, честным мудрецом.

Ты звездочета, государь, не слушай,

Устрой разумно дело Сиявуша,—

К счастливому концу тогда придешь,

Что от судьбы ты просишь — обретешь».

Афрасиаб сказал слуге седому:

«Твой разум нас не приведет к худому.

Твою дорогу ныне изберу:

Надеюсь, что с тобой приду к добру».

Пиран перед царем склонился вдвое,

Его решенье восхвалил благое,

К царевичу отправился тотчас

И радостный принес ему рассказ.

Сидели оба допоздна с весельем

И горечь жизни обмывали хмелем.

Едва лишь солнце в блеске золотом

На небе обозначилось щитом,

Пиран перепоясал стан могучий,

Помчался на коне быстрее тучи,

Явился к Сиявушу и воздал

Его величью тысячу похвал,

Сказал ему: «Устрой дела по дому,

Придет царевна, будь готов к приему».

Тут покраснел царевич от стыда,

Смутился пред Пираном он тогда:

Он был Пирану самым близким другом,

Он дочери Пирана был супругом!

Сказал: «Ступай и дело доверши,—

Все тайны знаешь ты моей души».

Тотчас Пиран занялся этим делом,

Ему предавшись и душой и телом.

Он выбрал лучшие из жемчугов,

Парчи китайской тысячу кусков,

Сережки, два венца и ожерелье,

Запястья два, что как огни горели,

Ковры, обилье тканей дорогих,

Три пары одеяний дорогих;

Держали двести слуг златые чаши,

Как взглянешь — ничего нет в мире краше!

В златых нарядах было триста слуг,

Сто близких родичей — семейный круг.

Вот Фарангис, царевна молодая,

Явилась к жениху, луной блистая.

Светла их радость, свадьба весела,

И с каждым мигом их любовь росла.

Вот время на неделю удлинилось,—

От тестя Сиявуш увидел милость.

Однажды к Сиявушу как посол

Доброжелатель от царя пришел.

«Тебя, — сказал он, — кличет царь державный

И говорит: «Великий, добронравный!

Отселе до Китая царства часть

Даю тебе, возьми над нею власть,

Поезди, посмотри на край обширный,

Для счастья избери ты город мирный.

Останься в нем, с отрадою живи,

Довольством сердце радуя, живи!»

Те речи были Сиявушу любы.

Он приказал, чтоб заиграли трубы,

Он приказал сокровища собрать,

Венец и перстень взял и двинул рать.

Вот Фарангис уселась в паланкине,

Пошло с обозом войско по долине,

С весельем именитые пошли,

Xотанская земля была вдали.

Достигли места, что цветущим было,

Основой счастья, раем сущим было!

Вон там — река, а здесь — гора видна,

Охотникам — раздолье, тишина,

Журчанье родников, дерев цветенье,—

Старик второе здесь найдет рожденье!

Пирану Сиявуш сказал: «Страна,

Что видишь ты, для счастья создана.

На этом месте город я воздвигну,

Блаженство мира сердцем я постигну.

Создам я город, приложив труды,

А в нем — дворцы, чертоги и сады.

Такой построю город несказанный,

Что удивятся племена и страны».

Теперь слова я повести начну,

Которые звучали в старину.

О городе преданье изложу я,

О Ганге Сиявуша расскажу я.

Весь мир пройдешь, на землю поглядишь

Все царства и края затмил Гангдиж!

Тот город Сиявуша был твореньем,

Над каждым потрудился он строеньем.

Пройдешь ты степь, увидишь за рекой

Пустынный прах, бесплодный и сухой.

Высокая гора предстанет взору,—

Нет меры, чтоб измерить эту гору,

Гангдиж — в горах. Об этом знай: вреда

От знаний не получишь никогда.

Он окружен кирпичною стеною

Фарсангов свыше тридцати длиною.

Обширный город за стеной возник.

Куда ни глянь — дворец, чертог, цветник,

Горячие купальни, водопады,

Везде веселье, яркие наряды;

В ущельях — серны, дичью полон дол,

Взглянул бы — ни за что бы не ушел!

Не зноен зной, не холоден там холод,

То — счастья город, изобилья город.

Там ни больных не встретишь, ни калек,

Там райский сад, там счастлив человек!

Однажды, объезжая край счастливый,

Скакал царевич — скорбный, молчаливый.

Сказал Пиран: «Ты с грустью смотришь вдаль.

Откуда, государь, твоя печаль?»

А тот: «О добродетелью богатый,

Стремишься к добродетели всегда ты!

Ты, богатырь, отважен и умен,—

Узнай, каким я горем удручен:

Я времени провижу ход поспешный,—

Убит я буду, слабый и безгрешный,

Афрасиаба грозною рукой,—

Мой трон и мой венец возьмет другой.

Злосчастье, клевета тому причина,

Что я погибну, пострадав невинно,

И на Иран и на Туран тогда

Обрушит беды мрачная вражда.

Земля наполнится тоской и смутой,

Мир обнажит оружье мести лютой.

Тогда настанет грабежей пора,

И гибель и хищение добра.

Затопчут кони многие державы,

Вода в ручьях исполнится отравы.

Иран, Туран от горя возопят,

Умру — и мир вскипит, огнем объят».

Пиран внимал богатырю и горе

Почувствовал при этом разговоре.

Такую речь вели они в пути,

Не зная, где спасение найти,

Сошли с коней, чтобы в тенистой сени

Забыться от тревожных опасений.

Накрыли скатерть, в песнях и вине

Топя заботу о грядущем дне.

Семь дней весельем сердце услаждали,

О древних миродержцах рассуждали.

Пирану-полководцу в день восьмой

Прислал письмо владеющий страной:

«Из войска самых сильных возглавляя,

Ступай отсюда к берегам Китая,

Затем до Хиндустана ты пройди,

На берег Синда войско приведи.

Получишь дань в Китае, в Хиндустане,

Затем иди к хазарам, требуй дани».

Пиран возглавил и направил рать,

Как царь ему изволил приказать.

Огня быстрее прибыл утром рано

Гонец от повелителя Турана.

Царь Сиявушу написал письмо,—

Сама любовь и счастье в нем само:

«С тех пор как ты ушел, познал я муки,

Тоскую постоянно от разлуки.

Узнай же ныне радостную весть:

Тебя достойный край в Туране есть.

Дарю тебе его: он благодатен,

Быть может, будет он тебе приятен,—

Отправься и взгляни на этот край,

И царствуй славно, и врагов карай!»

Афрасиаба подчинясь приказу,

В дорогу Сиявуш пустился сразу.

Как только витязь прибыл в ту страну,

Он в два фарсанга в ширину, в длину

Построил дивный город с площадями,

Дворцами, цветниками и садами.

Дворец украсил, вызвав мастеров,

Изображеньем битв, царей, пиров,

Он купола возвел, что возвышались

Над городом и облаков касались.

Сиявушгирдом город нарекли,

И люди в нем довольство обрели.

Когда Пиран вернулся с войском вместе,

О городе везде гремели вести.

Отправился военачальник в путь,

Чтобы на город радостный взглянуть.

Пиран подъехал к городским воротам,

И встретил Сиявуш его с почетом.

Неделю пировали допоздна,

И веселы, и пьяны от вина.

На день восьмой, утешенный пирами,

Пришел Пиран с достойными дарами:

Здесь были яхонт, жемчуг и алмаз,

Венцы блистаньем радовали глаз,

Здесь было много седел тополевых,

Коней с попонами из шкур тигровых,

И серьги и венец для Фарангис,

А на браслетах жемчуга зажглись!

Вручив дары, пуститься в путь решил он.

К царю Афрасиабу поспешил он.

Пришел, предстал, поведал обо всем;

О дани, собранной за рубежом,

О Сиявуше рассказал правдиво,

О городе, построенном на диво.

И царь от мысли той повеселел,

Что Сиявуш рожден для славных дел.

Властитель поделился с Гарсивазом

Из тайника исторгнутым рассказом:

«В Сиявушгирд с отрадою ступай,

Внимательно исследуй этот край;

Когда хозяин весел — две недели

Ты оставайся в городе веселий».

Взглянул на войско храбрый Гарсиваз,

Избрал отборных всадников тотчас.

В Сиявушгирд, чтобы вкусить отраду,

Велел скакать он своему отряду.

Когда о нем услышал Сиявуш,

Навстречу с войском вышел Сиявуш.

В объятья заключил один другого;

Спросив о шахе гостя дорогого,

Хозяин в город с ним вступил и тут

Отвел ему для отдыха приют.

Явился Гарсиваз к нему с рассветом,

Пришел с дарами от царя, с приветом.

Внезапно к Сиявушу во дворец

Примчался с вестью радостный гонец:

«От Джариры, от дочери вельможи,

Родился мальчик, на луну похожий,—

Фарудом светлым нарекли дитя!

Пиран, такую радость обретя,

Немедленно меня к тебе отправил,

Чтоб весть о сыне я тебе доставил.

А мать младенца, полного добра,—

Прислужницам велела Джарира,

Чтоб окунули руку мальчугана,

Когда он крепко спал, в раствор шафрана,

И, приложив ладонь его к письму,

Письмо послала мужу своему».

А Сиявуш: «Рожден для высшей доли,

Пусть мальчик вечно будет на престоле!»

Воскликнул именитый Гарсиваз,

Когда услышал радостный рассказ:

«Поскольку внук родился у Пирана,

Он равным государю стал нежданно!»

Пошли с отрадной вестью к Фарангис,

В чертогах клики счастья раздались.

Все на престолах золотых воссели,

Не знали радости такой доселе.

Как только солнце яркое взошло,

Явило всей земле свое чело,

Примчался Сиявуш на луг зеленый —

Потешиться мячом, забавой конной.

Чоуганом он ударил — мяч исчез,

Скажи: сокрылся в тайниках небес!

Тут молвил Гарсиваз: «Скажу заране,—

Ты всех затмил в Иране и Туране.

Давай-ка на ристалище пойдем,

Поскачем перед воинством вдвоем,

Как два бойца, на середине круга,

Давай возьмем за пояса друг друга.

Ты знаешь: всех туранцев я сильней,

А мой скакун — сильнее всех коней.

Ты, витязь, всех иранцев превосходишь.

Соперников и равных не находишь.

Когда я подниму тебя с седла,

На землю сброшу, — значит, мне хвала,

Тогда ты знай, что я тебя храбрее,

Богаче силой, ловкостью быстрее.

А если ты с коня сорвешь меня,—

Я больше в битву не пущу коня».

А Сиявуш: «К чему такие речи?

Известно, что, как лев, ты грозен в сече,

Ты — брат царя, ты выше всех похвал,

Копытами луну ты растоптал.

Богатыря, кого-нибудь из свиты,

На скакуна для битвы посади ты:

Хочу перед тобой на этот раз

Не осрамиться, славный Гарсиваз!»

Тут рассмеялся Гарсиваз беспечно,—

Ответ ему понравился, конечно.

Сказал туранцам: «Гордецы мои.

Хотите славы, храбрецы мои?

Хотите с Сиявушем побороться,

Надменного унизить полководца?»

Молчали тюрки, на устах — запрет.

Гуруй бесстрашный выступил в ответ.

«Я, — молвил, — состязаться с ним достоин,

Когда другой не хочет выйти воин».

Услышав, что сказал туранский муж,

Чело свое нахмурил Сиявуш.

Воскликнул Гарсиваз: «Скажу царю я,—

Никто не может одолеть Гуруя».

А Сиявуш: «С любым вступлю я в бой,—

Мне не пристало биться лишь с тобой.

Готов я и с двумя вступить в сраженье,

Вели, — пусть выйдут в полном снаряженье».

Тогда Дамур, другой из гордецов,

Сильнейший из туранских удальцов,—

Помчался на коне быстрее дыма,

Он поединка ждал неукротимо.

С Гуруем вместе двинулся Дамур,

Навстречу — Сиявуш, суров и хмур.

Рукой за пояс он схватил Гуруя,

Потом за пояс дернул, торжествуя,

И сбросил, вырвав из седла сперва,—

К чему ему аркан и булава?

Затем рукою мощною своею

Дамура взял за грудь, схватил за шею.

С позором поднял, вырвал из седла,—

Толпа кругом в смятение пришла.

Был Гарсиваз повергнут в стыд глубокий,

Вскипело сердце, пожелтели щеки.

Богатыри отправились домой,

Сказал бы ты: сошли во мрак ночной.

Семь дней с вином и музыкой сидели,

Так веселились до конца недели.

Но вот гостям в обратный путь пора.

И Сиявуш, исполненный добра,

Афрасиабу написал посланье, —

В нем были дружба, кротость, почитанье.

Он Гарсивазу много дал даров.

Отряд покинул мирный, светлый кров.

Промолвил Гарсиваз, желая мести:

«Иран унизил нас на этом месте.

Дамур с Гуруем, два свирепых льва,

Чью силу всюду славила молва,

Обижены иранским черноверцем,[31]

Унижены борцом с нечистым сердцем».

Так, в раздраженье, завершил он путь,

Не мог он успокоиться, уснуть.

К Афрасиабу поспешил воитель.

Спросил о путешествии властитель.

Вручил письмо, поведал о делах.

Прочтя письмо, возрадовался шах.

Воскликнул Гарсиваз: «Письму не верь ты,

Владыка, зятю своему не верь ты!

Иранский шах Кавус, тайком от нас,

К нему посланца присылал не раз.

Он ждет вестей из Рума, из Китая,

Он пьет вино, Кавуса поминая».

Тогда, тоскою горькою томим,

Стал государь печальным и больным.

Сказал: «Мой брат, со мной ты связан кровью,

Пришел ко мне, руководим любовью.

Подумай глубже о моей судьбе,

Вглядись в нее: что вспомнится тебе?

Ужасный сон — моей тоски основа,

Мой разум потемнел от сна дурного.

На Сиявуша не пошел войной,

Он тоже мира пожелал со мной.

Покинув родину, ко мне пришел он,

И честности и верности мне полон.

Он чтил меня, я стал ему царем,

Дарил его лишь благом и добром.

Я дал ему страну, сокровищ груду,

Решил: печаль и ненависть забуду.

Я перестал с Ираном враждовать,

Отныне Сиявуш — мой друг, мой зять.

И после всех дарений, всех усилий,

Когда мы трон, венец ему вручили,

Могу ли на него низвергнуть зло,

Чтоб столько толков по земле пошло?

Что скажет бог, когда мы гнев обрушим,

Расправимся с безгрешным Сиявушем?

Не лучше ль Сиявуша с глаз долой

Отправить поскорей к отцу домой?»

Пылая местью, Гарсиваз ответил:

«Правдолюбивый царь, что сердцем светел!

С таким мечом и с булавой такой,

С благословенной господом рукой,

Без войска Сиявуш не возвратится,

Твои померкнут месяц и денница,

И рать твоя к иранцу перейдет,—

Пастух, лишенный стада, пропадет».

Афрасиаб на мир взглянул угрюмо.

Он мучился, в нем зрела злая дума.

К нему и в ранний час, и в поздний час

Входил в покои злобный Гарсиваз.

Хулитель вероломный и лукавый,

Он сердце шаха наполнял отравой.

Так время над властителем прошло.

Проникли в сердце шаха боль и зло…

Однажды повелел он Гарсивазу!

«Скачи, — пусть внемлет Сиявуш приказу,

Ко мне пусть быстро соберется в путь,

При нем ты неусыпным стражем будь».

У Гарсиваза, хитрого и злого,

Готовы были сети зверолова.

Приехав, сразу в город не вошел,—

Красноречивый послан был посол.

Пред Сиявушем прах облобызал он,

Царю о Гарсивазе рассказал он.

Услышал царь, что прибыл Гарсиваз,

В тревоге свет в его глазах погас.

Он думал, поражен необычайно:

«Здесь кроется неведомая тайна.

Что говорил с царем наедине

Вельможа добронравный обо мне?»

Но вот подъехал Гарсиваз, и сразу

Царевич пешим вышел к Гарсивазу,

Спросил: «Хорош ли путь? Здоров ли шах?»

Спросил о государственных делах.

Тот передал приказ царя Турана.

Был осчастливлен витязь несказанно,

Воскликнул: «С мыслью о царе, клянусь.

Я даже от меча не отвернусь!

Смотри, мы в путь готовы, мы уходим,

Поводья привязав к твоим поводьям».

Злокозненный смутился клеветник,

От мудрой речи головой поник.

Подумал: «Если с Сиявушем вместе

Мы выступим — я не исполню мести:

Не попадет иранец в мой капкан,

Увидит шах, что речь моя — обман.

Теперь нужны мне хитрость и сноровка,

Чтоб Сиявуша сбил с пути я ловко».

Он пролил слезы жаркие из глаз,—

И обманул иранца Гарсиваз.

И возмущенье и негодованье

Услышал Сиявуш в его рыданье.

Спросил он мягко: «Что случилось, брат?

Какою тайной скорбью ты объят?

Когда туранский царь тому виною,

Что плачешь ты сейчас передо мною,

То выйду я с тобою в путь, начну

С Афрасиабом грозную войну.

Откройся мне, доверься мне вначале,

Чтоб я тебя избавил от печали».

Ответил Гарсиваз: «Я речь веду

Не про свою обиду и беду.

О споре меж Ираном и Тураном,

О горе, что грозит соседним странам,

О сущности вражды я полон дум,

Мне мудрые слова пришли на ум:

«С тех пор как Тура бог покинул правый,

Настало зло, воюют две державы».[32]

Не Тур — Афрасиаб царит теперь,

Но он такой же бык, такой же зверь.

Пройдет немного времени, — владыки

Узнаешь нрав коварный, злобный, дикий.

К тебе пылает злобой туран-шах,—

Судьба людей сокрыта в небесах.

Ты знаешь — я твой друг во всем и всюду,

Всегда тебе товарищем я буду.

О шахе я сказал, добро любя,—

Грешно таить мне правду от тебя».

Ответил Сиявуш: «Гони тревогу,

Затем, что я иду, внимая богу.

Афрасиаб, — о нем я думал так,—

Стал светом для меня, развеял мрак.

Когда б решил он, что ищу я брани,

Меня бы не возвысил он в Туране,

Не дал бы мне страну, венец, престол,

Свое дитя ко мне бы не привел.

К его дворцу пойду с тобой теперь я,

Рассею мрак, добьюсь его доверья.

Где правда проступает сквозь туман,

Там терпит поражение обман».

Ответил Гарсиваз: «Он зверя хуже,

Он не таков внутри, каков снаружи

Тебя он предал, обманул, злодей,

Зашил он очи мудрости твоей.

Покинул ты отца, незрел и молод,

Пришел в Туран, воздвиг огромный город.

Так обольстил тебя Афрасиаб,

Что служишь ты ему, как верный раб».

Он говорил, а в голосе — рыданье,

В душе — коварство, на устах — страданье.

Тут Сиявуш в него вперил глаза,—

Из них катились за слезой слеза.

У Сиявуша пожелтели щеки,

Издал он вздох, тяжелый и глубокий,

Сказал: «Не вижу, в глубь вещей смотря,

Чтоб заслужил я ненависть царя.

Пусть я познаю муку и обиду —

Из подчинения царю не выйду.

Без войска я пойду с тобой к нему,

Причину гнева царского пойму».

А Гарсиваз: «Не вижу в этом смысла,

Чтоб ты пошел, когда беда нависла.

Заступник твой, спасу я жизнь твою,

Огонь, быть может, я водой залью.

Афрасиабу изложи в посланье

Все доводы, все речи в оправданье.

Когда увижу: царь не хочет зла,

Настал хороший день, заря взошла,

Немедленно гонца к тебе отправлю,

От мрака и тоски тебя избавлю.

А если царь коварен, гневен, зол,

То и тогда примчится мой посол.

Ты действуй быстро, чтоб достигнуть цели,

Ты долго не раздумывай; отселе

В ста двадцати фарсангах есть Китай.

А в триста сорока — иранский край.

Там у тебя и войско и держава,

Там у тебя отец, закон и право.

Во все концы отправь своих послов,

Не медли, будь к сражению готов».

И Сиявуш совету внял дурному,

Душой беспечной погруженный в дрему.

Затем позвал он мудрого писца,

Слова рассыпал, помянув творца,

Предвечного создателя восславил

За то, что от грехов его избавил.

Он разум начал мудро восхвалять,

Призвал на туран-шаха благодать.

«О царь счастливый, царь победоносный,

Живи, пока цветут, ликуя, вёсны!

Я рад: мне встреча суждена с тобой,

Моя душа озарена тобой».

Он приложил к письму печать, и сразу

Вручил свое посланье Гарсивазу.

Потребовал вельможа трех коней,

Скакал, не различая дней, ночей.

За трое суток путь покрыл он длинный —

Подъемы, спуски, горы и равнины.

Он прибыл во дворец, к царю спеша,—

Ложь на устах, грехов полна душа.

«Ты мчался быстро, — молвил царь Турана,—

Ты почему приехал так нежданно?»

Ответил тот: «Когда, судьбе грозя,

Стремится время — медлить нам нельзя.

Навстречу мне твой Сиявуш не вышел,

Меня как бы не видел и не слышал,

Он твоего письма не стал читать,

Меня принудил на колени стать.

Закрыв пред нами двери, постоянно

Он получает письма из Ирана.

Промедлишь ты — он двинется в поход

И все, чем ты владеешь, отберет.

О вероломном я тебе поведал,

Смотри же, чтобы он тебя не предал».

Когда его слова услышал царь,

Он снова запылал враждой, как встарь.

Он приказал, чтоб грянул голос трубный,

Чтоб зазвенели колокольцы, бубны.

В тот самый миг, когда, содеяв зло,

Вскочил хулитель Гарсиваз в седло,

Вошел царевич в свой шатер высокий,

Дрожало тело, желты были щеки.

Спросила Фарангис: «Мой гордый лев,

О чем скорбишь ты, ликом потемнев?»

«Красавица! — сказал он. — Черным цветом

Покрылась честь моя в Туране этом».

Она: «О царь мой, тайну мне доверь,

Скажи, что делать будешь ты теперь?

В ком ты найдешь прибежище, подмогу?

Ища приюта, обращайся к богу».

Сказал жене: «Надеюсь я сейчас,

Что весть пришлет мне добрый Гарсиваз

О том, что шах простил меня, смягчился,

Раскаявшись, от мести отрешился».

Он горько плакал три тяжелых дня,

Свою судьбу коварную кляня,

А на четвертый день, в тоске великой,

Заснул на ложе рядом с луноликой.

Проснулся он, увидев страшный сон,

Внезапно заревел, как буйный слон.

Сказала Фарангис: «О, сделай милость.

Мой царь, скажи мне, что тебе приснилось?»

Ответил Сиявуш: «О сне моем

Не говори ни с другом, ни с врагом.

Я был во сне, о кипарис мой нежный,

Казалось, окружен рекой безбрежной.

Из-за реки огонь пошел ко мне,

И запылал Сиявушгирд в огне.

Смерть — в пламени, и смерть — в речной пучине,

Афрасиаб могучий — посредине.

Властитель злобно глянул на меня.

Сильней раздул он языки огня».

А та: «Теперь заснешь. Огонь и влага —

Хороший сон; они даруют благо.

Убит бесславно будет в некий час

Румийским полководцем Гарсиваз».

Царевич вызвал воинов бывалых

И на дворе и во дворце собрал их,

С мечом в руке, в одеждах боевых,

Он сел и в степь отправил верховых.

Минуло два часа той ночи черной.

Вернулся всадник, доложил дозорный:

«За туран-шахом, за царем земли,

Большое войско движется вдали».

От Гарсиваза вестник прибыл вскоре:

«Ищи спасенья, наступило горе.

Тебе я словом не помог своим,

Как прежде, гневом туран-шах палим».

Не распознал царевич лицемерья,

Не потерял к его речам доверья.

«О мой супруг, — сказала Фарангис,—

О нас не думай, должен ты спастись.

Помчись на скакуне в другое царство,

В Туране ты погибнешь от коварства».

Сказал он: «Сон исполнился дурной,

Померкла честь моя, как свет дневной.

Кончается мое существованье,

И наступает горькое страданье.

Пять месяцев несешь ты в чреве плод.

Пускай для славы мальчик мой растет.

Младенцу Кей-Хосрова дай ты имя,

Утешь его заботами своими.

Мой близок час: прикажет твой отец,

Чтоб счастью моему пришел конец,—

Я буду, неповинный, обезглавлен,

Венец мой царский будет окровавлен.

Ни савана, ни гроба не найду,

Лишь вас, хула и злоба, я найду!

Прикажет шах — палач с надменным взором

Тебя, нагую, выведет с позором.

Придет Пиран, отважен и велик,

Тебя у шаха вымолит старик.

Ты в доме благодетеля седого

Родишь на свет младенца Кей-Хосрова.

Прибудет из Ирана мститель ваш —

Ведомый господом спаситель ваш,

И поведет он, тайно и нежданно,

К реке Джейхун тебя и мальчугана.

Твой сын на троне станет знаменит,

Себе и птиц и рыб он подчинит.

Начнет Иран войну, Туран карая,

Земля от края забурлит до края.

Туран поднимет вопль, поднимет стон,

Делами Кей-Хосрова потрясет.

Услышав завещание супруга,

Повисла Фарангис на шее друга.

Заплакал он, — и стала боль сильней

Вошел в конюшню, выбрал из коней

Шабранга, скакуна породы знатной,

Что был быстрее ветра в битве ратной.

Он обнял голову его, стеня,

Узду и недоуздок снял с коня.

И на ухо шепнул ему с тоскою:

«Ты моему врагу не будь слугою.

Когда для мести выйдет Кей-Хосров,

Ты помоги ему разбить врагов.

Скачи под ним, копытом бей сердито,

Врагов да втопчет в прах твое копыто.

Он в путь собрался; думал он, дивясь:

Злосчастье с ним порвать не хочет связь!

Повел он войско в сторону Ирана,

В его душе кровоточила рана.

Он полфарсанга проскакал в степях,

Когда его настиг туранский шак.

Но помнил Сиявуш о договоре,

Меча не поднял на степном просторе.

Остановил он тысячную рать,

Иранцам запретил он в бой вступать.

Но, дик и злобен, договор наруша,

Напал Афрасиаб на Сиявуша,

Крича: «Крушите недругов страны,

Пусть в море крови поплывут челны!»

Их было тысяча, бойцов бесстрашных,

Прославленных в сраженьях рукопашных,

В крови на поле все они легли,

И цвет тюльпана цветом стал земли,

Враг ликовал, побоище устроя.

Был ранен Сиявуш во время боя.

Упал на землю витязь, как хмельной,

Связал его Гуруй в пыли степной.

Погнали Сиявуша кровопийцы,

Пешком погнали палачи-убийцы.

В Сиявушгирд побрел он, окружен

Туранским полчищем со всех сторон.

Сказал Афрасиаб, исполнен злости:

«Его подальше от дороги бросьте,

Пусть отпадет от тела голова,

Пусть на земле, где не растет трава,

Прольется кровь его горячим током;

Бесстрашны будьте в мщении жестоком!»

Все воины вскричали как один:

«В чем пред тобой он грешен, властелин?

Царя страны ты убивать не вправе,—

Тем самым вред наносишь всей державе!»

Был некий богатырь, вельможи брат,—

Пирана-старца был моложе брат.

Пилсамом звался витязь благородный,

С душою чистой, от греха свободной.

Пилсам сказал царю: «Произрастет

От этой ветви горький, страшный плод.

Ты эту голову отсечь не должен,

Поднять кровопролитья меч не должен.

В цепях его держи, за часом час,

За годом год у времени учась.

Не лучше ль сердце разумом наставить?

Успеешь Сиявуша обезглавить.

Ты не спеши казнить его мечом:

Спешишь теперь — раскаешься потом.

Невинного казнив, лишишься чести,

Придет Кавус, придет Рустам для мести.

Не торопись: Туран погубишь ты,

Коль эту голову отрубишь ты!»

От этих слов Афрасиаб смягчился,

А низкий Гарсиваз ожесточился.

Сказал: «Мой царь! Неопытен Пилсам,

И не склоняйся ты к его словам:

Когда врага помилуешь ты ныне,

Уйду, не буду жить при властелине».

Дамур с Гуруем, возмутясь, пришли

И молвили царю своей земли;

«Ты недруга поймал, силки расставив.

Раскаешься, его не обезглавив.

Мы лучшего решенья не найдем:

Убей его, чтоб мир забыл о нем!»

Ответил шах: «Меня он не обидел,

Ни разу от него я зла не видел,

Однако предсказал мне звездочет,

Что от него беда ко мне придет.

Когда его казню я, месть свершая,

Поднимется в Туране пыль такая,

Что солнце потемнеет в той пыли,

И мудрых изумят дела земли.

Простив его, узнаем боль и горе,

А казнь — бедою горшей станет вскоре».

Разодрала ланиты Фарангис,

По стану струи крови полились,

Пошла к отцу, главу посыпав прахом,

Пред ним предстала с трепетом и страхом.

Сказала! «Почему, великий шах,

Меня ты хочешь обратить во прах?

Обманут хитрецом, ужель отличья

Ничтожества не видишь от величья?

О, не казни ты мужа без вины,

Побойся бога солнца и луны!

Когда мой муж иранский край оставил,

К тебе пришел он и тебя восславил,

Из-за тебя покинул он отца,

Лишился он престола и венца.

Хулитель Гарсиваз тому виною,

Что славой ты покроешься дурною.

Вскипят при этой казни глади вод,

Афрасиаба небо проклянет.

Ты государя похищаешь с трона,

Ты будешь проклят светом небосклона!»

Едва на мужа глянула жена,

Ланиты расцарапала она,

Заплакала: «Мой витязь! Мой воителы

Мой гордый лев! Мой храбрый повелитель!

Покинул ты Иран с тоской в очах,

Решил ты, что отец твой — туран-шах.

Где клятвы шаха? Люди ужаснулись,

Сатурн, луна и солнце содрогнулись!

Пускай умрут коварный Гарсиваз,

Дамур, Гуруй, что разлучают нас!

Да будет каждый обречен на муку,

Кто, низкий, на тебя поднимет руку!»

Услышал шах, что говорила дочь.

Стал темен день в его глазах, как ночь.

«Ступай к себе, — он крикнул, негодуя,—

Откуда знаешь ты, что предприму я?»

Была в чертогах, мрачная, как ночь,

Темница, — и о ней не знала дочь.

Ее, как обезумевшую, сразу

Поволокли по царскому приказу,

Столкнули палачи царевну вниз,

И заперли в темнице Фарангис.

Тут Гарсиваз вперил глаза в Гуруя.

Тот отвернулся, в сердце гнев почуя,

Пошел он, к Сиявушу подошел,

Забыл он стыд и честь, жесток и зол,

За бороду царевича рванул он,—

О, грех какой! — к земле его пригнул он.

Из сердца Сиявуш исторгнул стон:

«О бог, ты выше, чем круги времен!

Из семени явиться дай дитяти,

Исполненному царской благодати!

Я месть свою младенцу передам,—

Пусть отомстит мой сын моим врагам!»

Сквозь город, мимо войска, в гуще пыли,

С позором Сиявуша потащили.

В степи Гуруй у Гарсиваза взял

Блестящий, смертью дышащий кинжал.

Бесчестный бросил наземь полководца,

Не трепетал, что кровь его прольется.

Он таз поставил золотой и льву

Назад откинул, как овце, главу.

Он обезглавил витязя кинжалом,

Кровь побежала в таз потоком алым.

Исполнив повелителя приказ,

Он опрокинул с теплой кровью таз.

Кровь потекла бестравною равниной,—

Взошел цветок из крови той невинной…

Поднялся вихрь, взметнулся черный прах,

Затмив луну и солнце в небесах.

Во мраке люди плакали, горюя,

Посыпались проклятья на Гуруя.

Чертоги Сиявуша крик потряс,

Был проклят всей землею Гарсиваз.

Все слуги плакали, тоской убиты,

Ногтями Фарангис впилась в ланиты,

Она косою обвила свой стан;

Отрезав косу — мускусный аркан,—

Затворница рыдала молодая,

Афрасиаба громко проклиная.

Проклятья, вопли, стоны Фарангис

До слуха властелина донеслись.

Он Гарсивазу приказал и страже;

«Вам надо вывести ее сейчас же,

За волосы схватить и потащить,

Сорвать одежды, тело обнажить,

Бить палками негодную все время,

Пока не выпадет из чрева семя».

Славнейшие вельможи той земли

Проклятья на владыку изрекли:

Где слыхано, чтоб казни столь греховной

Желали воин, царь иль маг верховный?

Тогда сказал рыдающий Пилсам

Лаххаку, Фаршидварду — двум друзьям:

«Афрасиаб черней, чем силы ада.

При шахе оставаться нам не надо.

К Пирану двинемся, ища пути,

Как Фарангис от гибели спасти».

Три всадника к Пирану поскакали,

В крови лицо, душа в шипах печали.

Поведали о ярости слепой,

О бедствии, содеянном судьбой.

Пиран, услышав их повествованье,

На площадь выбежал в негодованье.

Скакал два дня, две ночи, — наконец

К насильникам он прибыл во дворец.

Увидел Фарангис: она — в бессилье:

Ее, как сумасшедшую, схватили.

Сердца людей в крови, глаза в слезах

Проклятья туран-шаху на устах.

Когда Пиран предстал перед царевной,

Заплакала она в тоске душевной:

«Зачем навлек ты на меня позор?

Зачем живую бросил ты в костер?»

Пиран упал с коня, лишась надежды,

Он боевые разорвал одежды,

Он отдал царским палачам приказ

Повременить один хотя бы час.

К Афрасиабу он пошел поспешно,

Глаза в слезах, а сердце безутешно.

Сказал: «О туран-шах, живи светло,

Тебя вовек да не коснется зло!

Как ты свершил дурное, добронравный?

Кто, кто тебя толкнул на путь бесславный?

Воистину дела твои черны:

Убил ты Сиявуша без вины,

Теперь на дочь свою ты поднял руку,

Дитя родное ты обрек на муку.

Ты обезумел, честного казня,

Теперь ты дожил до дурного дня.

О шах, меня от скорби ты избавишь,

Когда ко мне ты Фарангис отправишь.

Боишься ты: с войною внук придет?

Но внук тебе не причинит забот:

Ты подожди, пока дитя родится,

Я с ним вернусь, — и действуй как убийца».

Ответил шах: «Ты с миром воротись,

Я не желаю крови Фарангис».

Душа Пирана благом озарилась,

Когда от шаха он увидел милость.

Увез прекрасноликую в Хотан,

Возликовали двор и царский стан.

Сказал жене Пиран: «От злого взгляда

Несчастную царевну спрятать надо.

Родится мальчик, чтобы стать царем.

Тогда-то хитрость мы изобретем.

Будь перед ней послушною рабою,

Смотри, ей много суждено судьбою».