ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО



30 октября 1884 года в 12 часов ночи мне в сыскную полицию поступило сообщение о совершении зверского убийства в доме № 5 по Рузовской улице.

Не теряя ни минуты, я с агентами поспе­шил на место преступления. Убитыми оказались: по­томственный почетный гражданин Василий Федорович Костырев и его старая нянька, Санкт-Петербургская мещанка Александра Федорова, 71 года.

Взорам судебных властей представилась следующая картина: посередине кухни, несколько ближе к входным дверям, ведущим на черную лестницу, лежала убитая нянька-старуха с раздро­бленной головой, по которой, очевидно, было произве­дено несколько ударов тупым орудием. В ее открытых глазах застыло выражение ужаса, боли и страдания. Пряди седых волос, слипшихся от сгустков крови, падали на лицо, почти сплошь залитое кровью. Ближе к дверям, ведущим в первую комнату, головою от входа в кухню по правой стене лежал распро­стертый труп богача Костырева. Голова его тоже была разбита, очевидно тем же тупым орудием. В пе­редней находился взломанный железный сундук. В третьей от передней комнате прямо против лежанки стоял деревянный шкафчик. В нем все было перерыто, вещи и безделушки находились в страшном беспорядке. Около шкафа на полу валялась маленькая деревянная копилка, тоже взломанная. В одной из печей квартиры убитых была обнаружена груда золы, характерная для сожженой бумаги.

Расследование этого зверского убийства, руководи­мое, конечно, мною, я поручил моему помощнику Ви­ноградову и чиновникам для поручений — Рудкевичу и Шереметьевскому.

Весть об убийстве богача и его старухи-няни молнией разнеслась по Петербургу. Огромные толпы народа уже с утра толпились у дома. Поставленная у ворот полиция никого из посторонних в ворота не пускала.

А там, в квартире, где разыгралась кровавая драма с двумя жертвами, первоначальный допрос шел быстро, энергично, особо тщательно.

— Скажите, — обратился следователь к врачу, осмотревшему трупы, — сколько времени, по-вашему, могло пройти с момента совершения убийства?

— Более суток, во всяком случае. Кровяные пятна и трупные пятна на теле убитых показывают, что прошло порядочное количество времени.

— Убитые боролись, защищались?

— На Костыреве не видно никаких следов борьбы, самообороны. По-видимому, он был убит врасплох, не ожидая нападения. Что касается старухи Федоро­вой, то тут картина меняется. На обеих щеках, около рта заметны синяки, кровоподтеки. Можно пред­положить, что старухе с большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.

— Ее, очевидно, душили?

— Нет, ей просто, по-видимому, закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.

В то время как следователь беседовал с врачом, агенты нашей полиции внимательно осматривали обстановку убийства, стараясь отыскать хоть малейший след, оставленный убийцами. Практика доказывает, что в большинстве случаев убийцы, как бы ни были осторожны и осмотрительны, всегда что-нибудь да «забывают». Отлетевшая пуговица, окурок, еще какая-либо самая пустяшная мелочь нередко служили нам прекрасную службу в деле отыскания преступников. Однако тут самый тщательный осмотр не дал никаких положительных результатов.

Начался допрос дворника дома Ни­колаева.

— Почему ты дал знать в участок о несчастье в этой квартире спустя чуть не двое суток? — спросил следователь.

— Раньше не знал об этом.

— А как же ты узнал, что несчастье совершилось? — впивался глазами в Николаева следователь.

— Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил, смотрю — не отпирают. Я испугался и побежал в часть заявить.

— А почему же ты испугался? Разве ты точно знал, что Костырев и Федорова должны быть дома?

Дворник замялся:

— Нет, конечно, где же знать...

Таковы были данные первоначального допроса. Кос­венное подозрение на дворника стало закрадываться.

Следствие закипело. Прежде всего стали собирать сведения о том, что делал дворник Николаев в эти дни, когда в квартире № 2 лежало уже два трупа. Оказалось, что почти все это время он пьянствовал, кутил, то и дело отлучался из дому, посещая своего приятеля Семенова, тоже дворника дома № 98 по реке Фонтанке, что они вместе куда-то все ездили, посещая трактиры и портерные. Кроме того, было уста­новлено, что к Николаеву в эти дни приходили и заявляли, что в квартире Костырева, несмотря на звонки, дверей не отпирают.

На основании этих улик Николаев и Семенов были арестованы по подозрению в убийстве с целью грабежа. К тому и другому нагрянули с обыском, но ничего подозрительного в их вещах найдено не было. Как ни вески и значи­тельны были улики, собранные сыскной полицией против Николаева и Семенова, однако они не давали нам не только юридического, но и нравственного пра­ва считать этих лиц непременными убийцами Костырева и Федоровой. Поэтому мы постарались всеми си­лами поднять завесу над личностью самого убитого, собрать сведения о лицах, его знающих и посещающих, словом, всесторонне осветить это мрачное и темное дело. Кто знает, может быть, кто-нибудь иной польстился на сокровища несчастного Костырева? День­ги — ужасный магнит для корыстолюбивых людей.

И вот мало-помалу перед нами вырисовался образ убитого. Это была чрезвычайно странная, загадочная натура.

Унаследовав после смерти своего отца, Федора Костырева, огромное состояние, большей частью в недвижимости и наличных кредитных билетах, убитый поспешил прежде всего обратить все деньги в процентные бумаги, которые и внес вкладом в Госу­дарственный банк на сумму более 330 тысяч. Казалось бы, обладая состоянием, молодостью, убитый Костырев мог бы вести привольную, интересную жизнь, а между тем этот человек совершенно уединился от света, поселился со своей старухой-нянькой и зажил жизнью не то отшельника, не то фанатика-схимника. Он почти никуда не ездил, почти никого не принимал. Ужасная, чисто легендарная скупость, вернее алчность, овладела им. О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся, однако, при их проверке фактами.

Так, однажды, проходя по какой-то улице, он встретил нищего, который попросил у него милостыню.

— Мне самому, братец, впору руку протягивать, — ответил богач.

— Неужто? — усмехнулся нищий, оглядывая с ног до головы щеголеватую одежду барина. — Что ж, я вам по бедности от себя копеечку уделю. — И протянул копейку богачу.

— Давай, давай! — радостно ответил Костырев, по­спешно вырывая из рук нищего копейку.

Рассказывали также, что он и от невесты, бедной девушки, отказался потому, что боялся расходов на «прокорм» жены.

Первой из знавших Костырева и Федорову была допрошена жена кассира губернского казначейства Мо­розова. Она рассказала, что покойных часто навещал меняла Шилов. На этого Шилова всегда жалова­лась убитая старуха — нянька Федорова, говорившая, что «пустит этот подлец Шилов моего Васеньку по миру, ей-ей пустит». Оказалось, что Шилов отобрал от Костырева купонные листы от всех процентных бумаг на 10 лет вперед, выдав взамен них пустую расписку. Бывшая невеста убитого, петер­бургская мещанка Анна Николавна Провирова, показала почти то же самое.

С.-Петербургский 3-й гильдии купец Михаил Гусев рассказал, что, будучи знаком с отцом уби­того, он после смерти старика в 1882 году два раза был у убитого по приглашению для советов. В один из таких визитов Василий Костырев спросил Гусева, хорошо ли он сделал, что, обратив капитал в процентные бумаги, положил их на хранение в Государственный банк.

— Разумеется, хорошо, — ответил Гусев. — Вам теперь лишь остается в виде прогулки ходить в банк за получением процентов.

— Увы, получать их мне не придется, — грустно ответил Костырев. И рассказал Гусеву ту же историю с Шиловым. — Он дал мне расписку, — добавил Костырев.

Расписка была такова: «Я, нижеподписавшийся, даю сию расписку в том, что от билетов городского кредитного общества, принадлежащих Василию Костыреву, получил купоны за 10 лет и обязуюсь уплачивать ему с 1885 года по полугодно по 8500 рублей. Шилов».

Гусев сказал, что такая расписка мало что значит, что ее необходимо оформить в нотариальном порядке. На это Костырев возразил, что это будет дорого стоить. Тут сказывается алчность убитого: он трясется над жалкими рублями, которые надо заплатить нота­риусу, и не думает о том, что может потерять сотни тысяч!..

Почти то же показала и тетка убитого.

Без сомнения, все эти допросы и показания про­лили очень мало света на мрачное двойное убийство. Они были ценны только в том отношении, что давали кое-какие сведения об имущественном положении трагически убитого Костырева.

Таким образом, в руках сыскной полиции нахо­дились только два лица: Николаев и Семенов, подо­зреваемые в убийстве. Прямых улик в их преступлении, повторяю, не было, ибо обыск их иму­щества и жилья не обнаружил ничего существенного.

И вот настал этот памятный и знаменательный для нас день — 7 ноября. К нам доставили из места предварительного ареста для допроса дворника Семенова, запасного унтер-офицера. В начале допроса он отрицал какое бы то ни было участие в этом страшном деле. Но вдруг, среди допроса, он, побледнев, схва­тился руками за лицо, точно стараясь закрыть глаза от каких-то видений, и голосом, полным ужаса, тоски, страдания, тихо прошептал:

— Не могу... не могу больше... силушки моей нет!..

— Что с тобой? — спросили его.

— Вот опять... опять стоят передо мной, — продолжал возбужденно Семенов, теперь уже широко раскры­тыми глазами смотря с ужасом перед собой. — Вот она извивается... вот я ей рот закрываю.

И вдруг он затрясся, повалился на пол и мучительным стоном вырвалось из его побелевших губ:

— Мой грех... Берите меня, судите меня! Это я убил Костырева и старуху!

Когда немного успокоился, он чисто­сердечно признался в совершении им вместе с Николаевым этого зверского двойного убийства. Вот она, эта исповедь преступника, преступника не столько по складу и свойству своего характера, сколько по жестокой, нелепой случайности, вернее, по дряблости, неустойчивости духовного «я».

— Эх, погубил меня Никита Николаев, — начал Семенов. — А ведь мы с ним не только давнюю дружбу водили, а близкими земляками жили. Оба мы из Новгородской губернии, Новгородского уезда. 28 октября моя жена справляла именины. Пришел ко мне Ни­колаев и между прочим спрашивает: «Хочешь, — го­ворит, — Федор, разбогатеть?» «Как, — говорю, — не хотеть, только каким же это манером из бедного богачом сделаться?» «А вот каким, — отвечает Николаев. — Живет в нашем доме страшный богач Костырев с нянькой — старухой Федоровой. Деньжищ у него, говорят, видимо-невидимо. Миллионы. Помоги мне убить их. Деньги заберем, вот и разбогатеем. Мне с женой с ними не справиться. Что же, согласен?» «Нет, — го­ворю, — друг сердечный, за такое «разбогатеть» дорожка одна: на каторгу. Бог с ними, с деньгами, коли за них кровь христианскую проливать надобно да ноги под кандалы подставлять».

Этот отказ Семенова не обескуражил Николаева. Как злой демон-искуситель, он не отходил от Семенова, возвращаясь все к тому же разговору об убийстве богача и старухи. Он рисовал ему картины будущего привольного житья, он старался всеми си­лами и уловками склонить Семенова на сообщничество, он положительно гипнотизировал его. Однако Семенов не сдавался. Настал следующий день — роковое 29 октября. Под предлогом осмотра лошадей Нико­лаев пригласил к себе Семенова и тут, у себя в дворницкой, опять стал упрашивать его помочь ему убить и ограбить Костырева. Отсюда он пригласил Семенова в трактир. Придя туда, они потребовали водки, чаю. Выпили по три стаканчика водки. Семенов малость охмелел. Пробыв в трактире около часу, они вернулись в дом Николаева. «Вот что, Федя, — начал Николаев, — ты иди из ворот налево в угол и встань в подвальное помещение против квартиры № 2, а я пройду в ту квар­тиру. Надобно мне...» Семенов послушно, как автомат, направился к указанному месту.

Николаев же быстро вошел в дворницкую, переоделся, остался в одной фуфайке красного цвета и жилете, без передника, чтобы кровью не залить его. «Ну, Федор, слушай, как только я крикну оттуда тебе, сразу беги ко мне».

Когда Семенов дошел до этого места своего покаяния, его спросили:

— Ты, стало быть, согласился-таки на предложение Николаева помочь ему в убийстве и ограблении? Ты же ведь понимал, зачем в эту квартиру идет в красной фуфайке и без передника Николаев?..

— Так что я в то время вроде как не я был... — понуро ответил Семенов. — Совсем не в себе… По­нимал даже плохо, что делаю, что буду делать...

— Но ведь с трех стаканчиков водки не мог же ты настолько опьянеть, чтобы потерять сознание.

Семенов промолчал... Через минуту он продолжил свой рассказ.

Николаев подошел к квартире Костырева с черного хода, где лестница не была еще освещена. Он позвонил. Прошло несколько секунд, потом послышался старческий шамкающий голос: «Кто там?» «Дворник, насчет водопровода...» — ответил бесстрастным тоном убийца. Дверь открылась. Николаев быстро скрылся за нею, оставив дверь открытой настежь. В эту секунду до Семенова донеслись испуганные возгласы старухи: «Что тебе... что тебе надо?..» И ответ Николаева: «Души ваши дьявольские и деньги ваши!» Минута — и Николаев с высоко поднятым молотком ринулся на фигуру мужчины, стоящего позади старухи, в дверях между кухней и первой комнатой. Этот мужчина был несчастный Костырев. От первого удара молотком по голове он только пошатнулся. Тогда Николаев нанес с большей силой второй удар, после которого Костырев, даже не вскрикнув, грузно упал мертвым на пол. Обезумевшая от ужаса старуха Федорова бросилась к двери. Зажженная свечка выпала из ее рук и потухла. «Спасите... убивают!» — вылетало из ее горла, перехваченного, очевидно, судорогой. Крики были слабые, тихие и походили скорее на стоны. «Черт! Дьявол, — раздался злобный крик Нико­лаева. — Чего же ты стоишь, иди на помощь!»

Семенов услышал еще какое-то отвратительное ругательство и опрометью бросился в квартиру. В дверях он наскочил на старуху, схватил ее, зажав ей рот рукой. Последовала короткая борьба. Обезумев­шая старуха мычала, хрипела, извивалась, делая нечеловеческие усилия вырваться из рук убийцы. Страх, очевидно, придал силы этой мумии. Вдруг Семе­нов вскрикнул: старуха впилась зубами в ладонь руки убийцы и укусила два пальца. В эту секунду подбежал Николаев и тем же молотком ударил старуху. Она упала, но была еще жива, хрипела, стонала. Добил ее вторым ударом Семенов.

Первое действие трагедии было сыграно: две жертвы плавали в лужах крови.

Убедившись, что Костырев и старуха мертвы, Николаев зажег свечку и вместе с Семеновым вошел в комнату налево от кухни. Там, у стены, стоял железный сундук, в котором и должны были, по словам Николаева, находиться несметные сокровища богача Костырева. С жадностью бросился Николаев к сундуку, собираясь его взламывать, но, испугавшись, как бы со двора не увидели их «работающими» со свечкой в квартире Костырева, он с помощью Се­менова перенес железный сундук в переднюю и сейчас же запер квартиру изнутри на ключ.

Теперь ничто не могло помешать убийцам заняться ограблением Костыревских «миллионов». Но наступил тот психологический момент, который овладевает обыкновенно грабителями: они не знали, за что им раньше приняться, оставляли одно, бросались на другое. Пролитая ими кровь, должно быть, туманила их рассудок. Так, вместо того чтобы сейчас же наброситься на сундук, взломать его и схватить «миллионы», они побежали в заднюю комнату и устремились к шкафчику, который не был заперт. С лихорадочной поспешностью стали они шарить в шкафчике. Вот копилка. С помощью лома и стамески Николаев взломал шка­тулку и стал горстями класть в карман серебряную монету. В это время Семенов тоже нашел в откры­той шкатулке пачку кредитных билетов и стопку медной монеты, всего на сумму 53 рубля 75 копеек. После того Николаев у того же шкафчика погасил свечку. «Идем», — сказал он Семенову. Но идти было трудно. Тьма окутывала квартиру, не было видно ни зги. Боясь наткнуться на трупы, упасть на них, они снова зажгли свечку и направились к выходу.

Колеблющийся свет свечи падал на два страшных трупа с разбитыми головами, плавающими в огромных лужах крови. Спокойно прошли мимо них убийцы. Николаев поднял с полу орудие убийства — молоток и, оставив лом у железного сундука, потушил свечку. После этого они вышли из квар­тиры. Убийцы разошлись. Семенов бросился к себе домой, Николаев пошел в свою дворницкую. На другой день они, однако, свиделись. Почти весь день они разъезжали по городу, посещая то чайные, то трактиры, то портерные. Николаев все упрашивал Семенова, чтобы он пришел к нему в 12 часов ночи.

— Мы с тобой тогда пойдем к ним и взломаем сундук... Надо же оттуда миллионы выцарапать, — говорил он ему.

Семенов, однако, колебался и обещания прийти не дал. И вот тогда-то, глухой ночью, разыгрался эпизод, действительно достойный самых страшных страниц любого страшного уголовного романа.

Николаев не может заснуть... В его разгоряченном мозгу встают ослепительные картины сказочных сокровищ. Таинственный желтый сундук ему снится наполненным золотом, блестящими камнями... С каким мучительно страстным нетерпением ожидает он прихода Семенова! Вот он пришел бы... они вместе отправились бы туда, где покоятся мертвым сном две жертвы... взломали бы сундук... Но Семенов не приходит. Тогда он будит жену, которой уже раньше поведал о совершенном убийстве. «Пойдем со мной... вместе... Ты поможешь мне...» — просит он ее. «Нет, нет, ни за что! — в ужасе твердит жен­щина, со страхом и отвращением отшатываясь от мужа. — Я не пойду с тобой, проклятый убийца...»

Ночь идет... Николаева преследует неотступная мысль о железном сундуке. Теряется самое дорогое, удобное время для взлома сундука. Глухая ночь... весь дом спит... никто не услышит, как будет жалобно сто­нать и хрипеть железный сундук, разворачиваемый ломом.

«Так я один пойду», — проносится в голове убийцы. Он поспешно встает, выходит из дворниц­кой во двор. Тихо... Все спят. Дом стоит угрю­мый, безмолвный, глядя черными впадинами своих глаз-окон. Тихо, осторожно, крадучись, подходит он к квартире убитых. Сердце бьется тревожно в груди, словно выскочить хочет оттуда. Он берется за ручку двери... Дверь медленно отворяется. Холодный ужас овладевает им. Что он сделал! Ведь он после убийства забыл запереть дверь... А к ним звонили. Он это хорошо знает, так как ему за­являли, что, несмотря на звонки, Костырев и Федо­рова двери не открывают. Ну а вдруг кто-нибудь, звоня, попробовал бы нажать дверную ручку? Дверь бы отворилась, в квартиру вошли бы, заметили бы преступление, и все, все буквально пропало бы... Не видать бы ему никогда сокровищ железного сундука. А ведь ради него он и пошел-то на страшное убийство...

И вдруг радость, огромная животная радость, что этого не случилось, охватила его. Слава Богу! Сундук тут... Все, все спасено!

Эта радость была так велика, что она заглушила последние признаки страха, колебания. Николаев спокойно вошел в квартиру, заперев за собою дверь, зажег свечку и принялся взламывать сундук. Страшное соседство трупов его, по-видимому, теперь мало волно­вало. Он находился как бы в состоянии гипноза, причем в роли гипнотизера являлся железный сундук. Взломав его, он с жадностью начал выгружать его. Целые груды процентных бумаг. Красные, синие, желтые листы, на них — огромные цифры: десять тысяч, пять тысяч... Николаев приступил к сортировке. Все процентные бумаги он отложил в одну сторону, а в другую бросал документы и разные иные бумаги. «Надо это сжечь, чтобы не оставалось следов, какие именно деньги были у Костырева», — мелькнуло у него в голове. И он бросил, действительно, все документы и прочие бумаги в печку, зажег их и уничтожил. После этого он схватил груду процентных и кредитных билетов, вышел с ними во двор и около мусорной ямы зарыл свои желанные сокровища. На другой день он об этом поведал Семенову, обещая поделиться с ним. Но делать этого ему не при­шлось.

Так окончилось это страшное дело о двойном убийстве. За него я получил благодарность, а наши агенты, производившие розыски, — денежные награды.




Загрузка...