Шесть цифр

Глава 5

Лежа в объятиях Гарри, Гермиона робко улыбалась. То, как перенес ее этот показавшийся страшным, человек, было очень ласковым. Впервые ее несли, как драгоценность и девушка очень хорошо почувствовала это. А теперь и Гарри обнимал ее также — бережно, как будто хотел защитить от всего.

— Кто этот человек? — спросила Гермиона. — Почему он помогает нам? На каком языке вы говорили?

— Это раввин, он как Леви, — обстоятельно ответил Гарри. — Мы говорили на идише, это язык нашего народа.

И было столько гордости во фразе «нашего народа», что девушка успокоилась. Раз Гарри так говорит, и так чувствует, значит, они не одни. Гермионе было трудно поверить, но Гарри верил, значит, все было в порядке, по мнению девушки. Когда она начала именно так воспринимать юношу, Гермиона, едва вспомнившая свое имя, не понимала, впрочем и не задумывалась об этом.

«Как Леви… Ингеле назвал еврейское имя, значит, там у него был кто-то, кто помог сохранить себя», — подумал Зеев, стремясь как можно быстрее попасть домой. Детям надо было помочь, потому что они, как минимум были голодны. Смотреть на эти тонкие руки и ноги, выглядевшие будто обтянутые кожей кости, было невозможно. Это опять же подтверждало тот факт, что все по-настоящему. Такое истощение, такая одежда — настоящая, из грубого сукна и никакого белья, что Зеев почувствовал, когда переносил девушку — все это было совершенно невозможно в современной Великобритании.

И молитва… Молитва из уст совсем юного ингеле. Этот мальчик, которого девочка назвала «Гарри», казался совсем юным и одновременно — очень старым. Зеленые глаза, оживавшие только рядом с его девочкой. Как сумели эти двое вырваться из ада полувековой давности? Как сумели они попасть туда? Это было просто непредставимо.

Зеев слышал не только что говорил Гарри, но и как он это говорил, молитва мальчика шла от сердца, чего многие сейчас уже не умели. Да и девочка… очень худая, избегающая смотреть в глаза… Сколько ей лет? Кто она?

Автомобиль все ехал, а раввин думал о своем, не замечая текущих по лицу слез. В его машине лежали двое живых свидетелей Катастрофы. Видевшие все своими глазами и лишь волей Всевышнего спасшиеся. Иначе просто не объяснялось то, что видел Зеев. Правда, что теперь делать с этими двумя, ребе просто не представлял, но у общины были и врачи, и юристы, поэтому все было решаемо, по его мнению.

— Значит, он нас не вернет? — с надеждой в голосе поинтересовалась девушка.

— Нет, Гермиона, не вернет, — робко улыбнулся Гарри. — Крематорий остался в прошлом.

— Не будет крематория… мы не станем пеплом… — тихо проговорила Гермиона. — А что будет?

— Будем жить, ведь у нас есть наш народ, так Леви говорил, — ответил ей Гарри. — Хочешь, вдвоем будем, если… Если я тебе не противен… Ну или…

— Ты не можешь быть противен! — почти выкрикнула девушка. — Ведь это же ты… Просто я не знаю, что теперь будет и боюсь…

— Вас никто не предаст, дети, — проговорил подслушивавший разговор Зеев. — И никому не отдаст. Где… Где вы были?

— Аушвиц… — будто выстрелом прозвучало название самого страшного лагеря. И именно то, что прозвучало именно немецкое название, вызывало боль.

Освенцим, унесший тысячи и тысячи людей. Не только евреев… Место, где нелюди убивали людей за то, что они есть. И двое подростков, лежащие сейчас у него в машине, несущейся в Лондон, видели это. Что у них в головах творится, кто скажет? Как долго они пробыли в лагере? Ребе поверил, ведь пути Всевышнего неисповедимы. И вот теперь Он испытывает Зеева.

— Попей еще, не так кушать хотеться будет, — тихо сказал Гарри, постепенно принимавший тот факт, что у него есть имя.

Зеев не мог поверить в то, что слышал. Юный ингеле снова заговорил, он благодарил Всевышнего теперь даже не за спасение, а за то, что у него есть… Имя! Даже представить такое было бы страшно, а слышать — невозможно!

— Я все… тебе же тоже нужно… — отказалась Гермиона, сглотнув.

— Ничего нет важнее тебя, — ответила ей Гарри, а Зеев едва задавил всхлип. Как смогли эти подростки, эти дети остаться собой в лагере? Как ингеле сумел сохранить свою любовь там, где жизнь не стоила ничего, как?

Гарри же о любви не думал. Для него была только Гермиона и… Он. Больше ничего просто не существовало. И ради Гермионы юноша был готов и в крематорий. Девушка всхлипнула, прижав руки к груди, она будто хотела спрятаться в Гарри, потому что такие слова… Гермиона даже не представляла, что на свете можно так относиться к ней. И вновь задумавшись о Гарри, она поняла — для нее не будет никого важнее его. Потому что это же он.

Наверное странно, но вся история, лишившая обоих всего, даже человеческого достоинства, даже имени, сделала и Гарри, и Гермиону близкими людьми. Зеев видел, как относится ингеле к мэйделе и как та отвечает ему, и просто не мог сглотнуть вставший в горле комок. Мысль о том, чтобы сразу же поехать в посольство умерла, не родившись — этим двоим сейчас нужно было тепло, а не допросы, от которых вряд ли удержались бы посольские. Вот окрепнут и тогда… Тогда будет видно.

Автомобиль приближался к синагоге, на заднем сидении тощий мальчишка в полосатой робе охранял сон задремавшей девушки в лагерном платье. В темноте почти не были видны винкели в виде наложенных друг на друга треугольников — синего и желтого. Несмотря на это, Зееву казалось, что символы светятся в темноте салона, требуя от него защитить…

Едва автомобиль остановился во внутреннем дворе синагоги, как Зеев выскочил наружу.

— Рива! Рива! — закричал он, зовя жену.

— Что случилось, муж? — во двое, накинув шаль, выскочила ребецин, напуганная болью, звучавшей в голосе мужа.

— Рива! У меня в машине ингеле и мэйделе, — заговорил Зеев. — Не пугай их, Рива!

— Да что случилось? — не на шутку обеспокоилась женщина, заглядывая в автомобиль.

Лишь увидев, кто лежит на заднем сидении машины мужа, Рива замерла, не в силах осознать увиденного. Будто старые фотографии обрели глубину и цвет — перед ней лежали подростки. Подростки в лагерной одежде, с номерами и обозначениями…

— Что это, муж? — прошептала даже не пытавшаяся утереть хлынувшие слезы ребецин. — Как это?

— На дороге встретил, — коротко ответил Зеев. — Они истощены, и у них татуировки. Это не шутка и не игра.

— Надо их в дом… — проговорила Рива, осторожно открывая машину. Будто по наитию, женщина заговорила на идиш: — Ну, наконец-то вы добрались, дети!

Гарри, услышав радость в голосе незнакомой женщины, осторожно выбрался из машины, а Рива, увидев этого мальчика, просто всхлипнула, потянувшись, чтобы обнять. Это было непредставимо для женщины — подросток, почти ребенок, и в таком виде.

— Зеев, возьми девочку! — приказала ребецин, отправляясь в сторону дома, но Гарри остался на месте. — Что такое? — не поняла Рива.

— Я не оставлю Гермиону, — твердо произнес ингеле, отчего замерла и ребецин, пытаясь уложить в голове то, что видела.

— Ты не поверишь, — грустно вздохнул ребе, бережно беря на руки не проснувшуюся мэйделе. — Пойдем в дом.

— Да я уже во все поверю, — вздохнула Рива. — Двое детей времен Катастрофы…

Как только ребе понес девочку в дом, за ней двинулся и мальчик, стараясь не терять ее из виду. Что это значит, Рива знала как раз очень хорошо. Нужно было помыть их, вызвать врача, потом, наверное, покормить…

***

Раздеванию ни Гермиона, ни Гарри не противились, но вот Рива и еще две женщины, вызванные ею, просто плакали, глядя на эти тела. Дело было даже не в татуировках и не в том, что подростки выглядели скелетами, дело было во множественных следах избиений, разбросанных по всему телу. Нога девушки отекла, что показывало, возможно, даже на перелом, что в лагере было приговором. Зеев не дал жене озвучить эту мысль, отлично понимая, какой будет реакция.

Гарри и Гермиону мыли мягкие женские руки, не позволяя делать что-то самим. Просто мыли, как малышей, в одной ванне, даже не помышляя о том, чтобы сделать это по отдельности. Женщины просто не хотели рисковать, кто знает, как дети отреагируют… Рива плакала, не в силах осознать того, что видела — эти двое были действительно оттуда, из тех времен, когда евреев уничтожали просто за то, что они были.

Зеев переписал номера, чтобы запросить Яд ва-Шем, возможно, у этих двоих сохранились хоть какие-нибудь родственники. Обоих одели в ночные рубашки, просто опасаясь сделать больно, после чего Рива выдернула доктора из постели. Врач был человеком понимающим, поэтому ничего не сказал, ибо просто так его не стали бы дергать.

Одежду молодых людей выбрасывать, разумеется, не стали. Поэтому, когда доктор Залман вошел в дом, ему сначала показали одежду. Опустившийся на корточки мужчина ощупал ткань, винкели поднял посуровевшие глаза на раввина.

— Это настоящие или идентичные настоящим робы, — проговорил он. — Откуда?

— Сегодня я встретил на дороге двоих… детей, Виктор, — вздохнул Зеев. — Мальчик в этой одежде копался в мусоре, возможно, искал еду, а девочка, по-видимому, просто отдыхала.

— Ты потому меня вызвал? — лицо доктора стало еще суровее. — Считаешь, шутники?

— Да какое там, — махнул рукой раввин. — Кожа да кости и татуировка на руке… Они из Освенцима.

Нехорошо выразившийся врач накинул халат, входя в спальню, но был остановлен полным ужаса взглядом истощенной девочки. Очень истощенной, даже на первых взгляд.

— Нет… нет… нет… — шептала Гермиона, глядя на человека в белом халате. — Гарри, спаси!

Гарри сел, раскинув руки, защищая девушку, что сразу же понял Виктор. Доктор Залман спиной вперед вышел из комнаты к Зееву. Немного диковато взглянув на раввина, доктор сбросил халат прямо на пол.

— Они из Освенцима… — повторил врач слова друга, затем вздохнул и шагнул обратно.

На этот раз девочка отнеслась к мужчине спокойно, что тому очень многое сказало. Ибо такая реакция на белый халат… Историю он знал и знал очень хорошо. Тяжело вздохнув, врач начал осмотр с мальчика, не смущавшегося никого. Внимательно осмотрев глаза, рот, Виктор перешел к телу, стараясь ничем свой шок не выдать. На него будто смотрели страницы учебника.

От мальчика он перешел к девочке, которая по развитию была бы ближе годам к шестнадцати, если бы не истощение. Ну и страх в глазах пациентки тоже нервировал врача.

— Так… Их обоих много били, почти не кормили, поэтому нужно начинать с легких блюд, — объяснил доктор. — Сначала хоть как-то откормить, а там посмотрим, что с сердцем и другими органами. Пока не пугать, и пусть лежат.

— А с ногой? — поинтересовалась ребецин, на что врач улыбнулся.

— Сейчас забинтуем и все исправится, — он погладил обоих пациентов, отметив их рефлекторную реакцию и вышел из спальни сгорбившись.

— Ну что? — поинтересовался Зеев.

— Я не знаю, как это возможно, Зеев, но они были в Освенциме, — устало ответил доктор Залман.

А в спальне ребецин улыбалась подросткам, сообщая, что сейчас их покормят, отчего Гермиона явно забеспокоилась, оглядываясь вокруг. Ее ищущие глаза заставляли сердце ребецин сжиматься. Но вот одна из женщин принесла то, что с натяжкой могло называться супом, Гарри и Гермиону приподняли на подушках, и также, не разрешая подниматься, принялись кормить с ложечки.

Этот опыт был новым для Гарри, совсем новым, при этом юноша понимал, что о них заботятся, а не пытаются ограничить, хотя хотелось схватить тарелку и выхлебать баланду. Судя по тихому поскуливанию, Гермиона едва себя держала в руках, поэтому юноша взял ее за руку.

— Что такое? — озадачилась Рива.

— Хочется схватить и выхлебать, — признался Гарри. — И Гермионе хочется. Трудно держать себя в руках… И страшно, что отберут.

— Больше никто никогда не отберет, — вздохнула ребецин, погладив обоих.

Дети тянулись к ласке, как утопающий тянется к капле воды. От этого сердце женщины обливалось кровью. Всевышний решил спасти этих двоих, но сами они пережили такое, что даже представить сложно. Зеев, конечно, поищет их родных, но поймут ли они друг друга?