Кто такой Шкуро?

I

Десять дней Добровольческая армия сражалась с войсками Сорокина и Ковтюха. Погибали лучшие офицеры армии, прошедшие Ледяной поход, «первопроходники». Пленных красноармейцев расстреливали толпами, закапывали еще живых. Красные убивали пленных Офицеров по-всякому, даже сжигали в кострах. Все эти дни Деникин сидел в штабе в Тихорецкой, читал сводки, подписывая приказы. Наконец красные отступили — путь на Екатеринодар был открыт.

На столе командующего среди бумаг лежал донос на Кутепова[30]: не согласен с политической линией Деникина, агитирует своих офицеров против «идиотского» лозунга «непредрешенности» вопроса о системе правления ж России, ведет бригаду в бой «за царя»[31], «за родину, за веру…» Надо избавляться, если пуля не избавит.

В огромную папку были собраны бумаги разного рода о полковнике Шкуро. Конечно, Романовский подготовил краткое резюме, но в папке много интересного: рассказы земляков, юнкеров, с которыми учился, допросы контрразведчиком некоторых казаков, доносы, встречаются и без подписи… Кубанцы шумят: героя! Требуют производства в генералы, а он и в полковники-то сам себя произвел. Но он сражается. Водит в бой тысячи казаков и побеждает. Кто же он такой, Андрей Григорьевич Шкуро, родившийся в 1886 году в станице Пашковской, что рядом с Екатеринодаром?


Говорят: наследственность, яблочко от яблони… Не попусту же говорят. Существуют факты, документы. Шкура-старший простым казаком участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, получил тяжелое ранение. К концу службы стал инвалидом: ходил на костыле» а левая рука — на перевязи, а на лбу пробоина — может, от пули, а то и от драки. Уволен от службы «за болезнь» в звании войскового старшины. Его честолюбивый сынок воспользовался революционным беспорядком и лично произвел отца в полковники, а заодно и себя.

О Григории Шкуре отзывы были неприятные: болтливый хохол, так и норовит в спор, в драку. Со старшим сыном — будущим атаманом Шкуро — и с женой вечные раздоры. Пришлось Андрею уходить из отцовского дома, забрав мать. По заключению тогдашнего атамана Екатеринодарского отдела инвалид Г. Шкура «безусловно нервнобольной человек, неврастеник, едва ли ответствен за свои слова и некоторые поступки. Сына Андрея воспитал он по всем тогдашним казачьим правилам: Кубанское Александровское реальное училище, 3-й Московский кадетский корпус. Высшее Николаевское кавалерийское училище. Однако… Уже в кадетском корпусе участвовал в бунте, был исключен из корпуса, затем амнистирован. В училище, в казачьей сотне, отличался в верховой езде, был произведен в портупей-юнкера, но из городского увольнения обычно возвращался в неумеренно пьяном состоянии, за что был разжалован. В 1907 году произведен в офицеры — получил чин хорунжего, и устроил с друзьями в Петербурге грандиозное празднество, пропив все до копейки. На этот раз больной отец оказался «ответственный за свои поступки» и экипировал сына в полк.

Служил Андрей в Карсе, потом в родном Екатеринодаре, о чем сам рассказывал приятелям, как о самом безобразном времени жизни. Гауптвахта стала чуть ли не родным домом, наказной атаман вызывал и грозил офицерским судом. Спасла женитьба.

Об этой женитьбе мнения разные. Одни считали, что женился он по любви, другие из-за денег. Какой-то Климов, написавший пространное донесение о своем земляке, утверждал, что у Андрея Шкуро была любимая девица в Екатеринодаре — некая Катерина Буракова из простой семьи, — но он ее бросил и женился на больших деньгах. Татьяна Сергеевна Потапова была дочерью директора народных училищ Ставропольской губернии, а бабушка Татьяны обладала значительным состоянием, завещанным внучке. Тот же Климов пишет, что Андрей, женившись, будто бы стал серьезным человеком, с женой жил справно, однако, мол, это хитрое притворство. Постоянно рвался в какую-нибудь дальнюю поездку и там давал себе волю. Дома сдерживался, а нервную разрядку получал в диких ссорах с отцом. Кирпичные заводы затеял строить на деньги жены, чтобы в Германию ездить на учебу. А перед самой войной решил сбежать от жены как можно дальше — взял отпуск из полка и направился в Восточную Сибирь, в Нерчинский округ, в экспедицию, организованную «для отыскания и нанесения на карту золотоносных месторождений».

Еще в Карсе он участвовал в кавалерийских боях и даже получил первую награду — Станислава 3-й степени. Маленький, ловкий, он был для лошади легким всадником, и все ему удавалось в конных сражениях. Конечно, цена фронтовых докладных известна, но, как говорится, написано пером; в первом же бою 1914 года будущий атаман с 17-ю казаками разгромил эскадрон гусар и взял в плен двух офицеров, 48 гусар и два пулемета. Получил «клюкву»[32] — Святую Анну 4-й степени на шашку с красным темляком.

Судьбу Шкуро, как и все важные проблемы руководства армией, Деникин решал вдвоем с Романовским. Можно даже без особой натяжки утверждать, что начальник штаба подсказывал решения. В эти боевые жаркие летние дни, как ни старался преодолеть командующий душевную слабость, но письма Ксении из Новочеркасска волновали его больше, чем донесения полковника Дроздове к ого о наступлении на Екатеринодар. Не любил разговоры о женщинах, кстати, Деникин не хотел разбираться ни в причинах, побудивших Шкуро жениться, ни в его донжуанских похождениях. Не мог избавиться Антон Иванович от некоторого стыда за свой брак: когда-то брал на руки новорожденную девочку, дочь друга, а теперь устраивается с ней в супружеской кровати.

А Романовский счел необходимым обсуждать и личную жизнь этого Шкуро — с удивлением и с некоторым осуждением говорил о том, что жена полковника была арестована большевиками, как заложница, но вскоре оказалась на свободе; ей устроили побег, однако супруг почему-то не спешит с ней соединиться и держит ее в каких-то черкесских аулах и позволяет себе…

— Другие члены семьи где? — перебил его Деникин.

— Все бежали от красных. Ждут, когда мы возьмем Екатеринодар. Младшие сестра и брат — в Ростове или в Новочеркасске. О сестре говорят, что она очень дружит с иностранцами. Там сейчас вокруг Краснова собираются и немцы, и англичане, и даже американцы. Атаман всевеселого войска Донского рассчитывает выиграть при любом исходе войны. Ведь сейчас во Франции, пожалуй, идет решающее сражение. Вот и юная госпожа Шкуро…

— По-видимому, Иван Павлович, нас прежде всего должны интересовать качества Шкуро, как боевого офицера, — сказал командующий Романовскому с некоторым вопросом в голосе.

— Разумеется, Антон Иванович, но…

Не трусить на поле боя — это превышает многие возможные «но». За годы войны Деникин хорошо узнал, что значит сидеть или стоять под пулями, ни одним движением не показывая естественный страх, сохраняя неподвижно важную осанку, приличествующую, как он считал его генеральскому званию и солидной комплекции. А Шкуро не только стоял, но и мчался на противника с обнаженной шашкой, не обращая внимания, рубил врага, на то, что над ним вспыхивает смертельный блеск чужой стали. И еще более уважал командующий теперешних своих бойцов, шедших в бой не во исполнение присяги, не по гражданскому долгу защиты государства, а добровольно. В душе он даже удивлялся: ведь они могли отсидеться. Советская власть не преследовала всех офицеров. В Ростове и Новочеркасске в начале 1918 года собрались десятки тысяч офицеров, а за Корниловым пошли всего около трех тысяч. Вот и Шкуро, Он же сам со своими казаками поднялся против большевиков. Собрать таких — даже Сорокина он взял бы в свою армию — и можно остановить наступление немцев на Россию, освободить Москву и Петроград от красной заразы, но…

— Но боевой опыт Шкуро весьма своеобразен, Антон Иванович, — закончил начатую фразу Романовский и выразительно взглянул на толстую папку.


До конца 1914 года так и воевал Шкуро младшим офицером в 3-м Хоперском полку 3-го Кавказского армейского корпуса. Участвовал в страшных боях под Ивангородом, когда казаки прятались в окопах вместе с лошадьми, был контужен в голову, пролежал 10 дней госпитале. Командовал сотней, преследуя отступающих австрийцев. Командование оставалось где-то позади, и, наверное, в этих боях и почувствовал Шкуро все. преимущества свободы от начальства. Сам придумывал, как обмануть, обойти, неожиданно обстрелять, как лучше устраивать засады и рубить попавшихся в западню. Брал он по 200–250 пленных. Ворвавшись с казаками в город Кельцы раньше других частей, взял добычу.

В декабре 1914-го получил пулевое ранение в ногу.

Среди документов — вырезки из газет. «Кубанский казачий вестник» за июнь 1915-го поместил портрет: А. Г. Шкуро, только что произведенного в есаулы и награжденного орденом Святой Анны 2-й степени с мечами. Под папахой — хмурое решительное лицо. Вероятно, уже задумал свое дело. В статье, описывавшей «подвиг», сообщалось, как он, спешившись со своими казаками, вел бешеный огонь по наступающим немцам из пулемета. Пуля противника угодила в рукоятку кинжала, раздробила ее и пробила живот с одной стороны. Рана была бы смертельной, но отцовский кинжал спас.


— Лицо человека, принявшего решение, — сказал Романовский, разглядывая фото в газете. — Он больше не захотел идти под пули под чьим-то командованием. Кто-то надоумил его, когда он был в отпуске в Екатеринодаре. А может быть, и командир полка полковник Труфанов. Не берусь утверждать, но есть сведения о том, что они вместе пьянствовали. Наверное, вместе писали об организации партизанских отрядов — чувствуется рука генштабиста.

Деникин мельком взглянул на документ:

«Каждый полк дивизии выделяет из своего состава 30–40 храбрейших и опытных казаков, из которых создается дивизионная партизанская сотня. Ее задачи — проникать в тылы противника, разрушать там железные дороги, перерезать телеграфные и телефонные провода, взрывать мосты, сжигать склады, уничтожать различные коммуникации, возбуждать местное население на борьбу с противником, снабжать его оружием, обучать военному делу и технике партизанских действий. Одна из главнейших задач разведки и передача данных командованию. Для этого необходимо…»

— Одобрил сам государь, — осторожно сказал Романовский: Николая здесь не уважали.

— Подсунули. А его императорское величество не всегда проявлял императорскую мудрость.

Романовский разработал сложную комбинацию для решения по делу Шкуро и, чтобы подвести к нему командующего, приходилось изображать сомнения, колебания, приводить аргументы, иногда противоречащие друг другу. С командующим всегда надо соглашаться — тогда он согласится с тем, что ты ему предложишь.

— Вы правильно почувствовали, Антон Иванович, некую нарочитую назойливость в этих партизанских идеях. Здесь речь идет не о боевой целесообразности, а о личном интересе. Чтобы не было над ним начальников, чтобы действовал он в тылу, как заблагорассудится, захватывал населенные пункты, брал добычу…

— О добыче мы еще поговорим отдельно. — Деникин вспомнил о чем-то неприятном — значит, были у него и какие-то дополнительные сведения.

— Мало того, что Николай одобрил неуместную в этой войне партизанскую идею, но ведь он даже принял взбалмошного есаула, — с легким возмущением сказал начальник штаба, зная, что Деникин одобряет любой выпад против царя, когда-то отказавшего ему в положительном ответе на жалобу по поводу несправедливого назначения после академии — не взяли в Генштаб.

— Распутин, Шкура, какой-то изобретатель, не то мошенник, не то сумасшедший., Мне в Ставке рассказывали, как это было.


Встреча эта произошла в Могилеве. Есаул Шкура был вызван туда в Ставку походного атамана всех казачьих войск великого князя Бориса Владимировича. Тот разговаривал с ним всего несколько минут — нервничал и спешил. Невнятно сказал о пользе партизанской войны, конечно, вспомнил 1812 год, но тут за ним пришли адъютанты: приехал государь. «Пойдешь со мной! — сказал великий князь, — дядя о тебе знает». В большом дворе от снега была расчищена площадка, на ней — кирпичная стенка и деревянный домик. По сторонам выстроен царский конвой, человек 50, во дворе появилась группа военных во главе с императором. Великий князь доложил, что все готово к испытаниям нового оружия. Сказал и о есауле. Царь вспомнил, одобрительно улыбнулся, пробормотал что-то неразборчиво ласковое — он любил военных, которые были ниже его ростом.

Происходило испытание секретных зажигательных винтовочных пуль. Царю подали винтовку, заряженную новой пулей, он умело прицелился с плеча и выстрелил в деревянный дом. Строение тотчас же вспыхнуло. Подбежал мальчик в юнкерской форме — наследник цесаревич. Он тоже хотел что-нибудь поджечь. «Я прикажу сделать еще один домик, сынок. Этот уже догорает, — сказал император и резким полушепотом спросил адъютанта: — Как фамилия изобретателя?» Громко поздравив господина Братолюбова, Николай вдруг обернулся к маленькому есаулу: «А вы, господин есаул Шкуро, обязательно используйте эти пули в своих партизанских действиях…»


— Показали Николаше фокус, — продолжал иронизировать Деникин, — и он возрадовался, как ребенок. И Шкуро — это такой же фокус. Не было никаких секретных пуль, не было никаких партизанских действий.


— Но некоторые вылазки удавались, — мягко воз-разил Романовский; его уже настораживало отрицательное отношение командующего к Шкуро. — Вот здесь боевое донесение о первом бое на реке Шаре в феврале шестнадцатого.

— Я просматривал это донесение, Иван Павлович» бестолковый бой.

Отборные казаки-кубанцы в белых балахонах в морозную ночь перешли линию фронта, сняли немецкого часового, напали на сторожевой пост противника… По донесению уничтожили 70 немцев» 30 взяли в плен» захватили 2 пулемета, винтовки, много касок… Настораживало это упоминание о касках. Наверное» главные трофеи. Потери — 2 убитых, 18 раненых. Вышли к линии фронта прямо под огонь своих, сзади — немцы… Обыкновенная ночная разведка, но плохо организованная. Дальнейшие действия этого отряда ничего общего с партизанской войной не имели. Да и никакой работы никто не проводил среди населения. Кончилось все плачевно. Шкуро задумал разгромить штаб немецкой дивизии, находившийся в 30 верстах от фронта. Довел своих казаков до штаба, напал на немецкую роту охраны, а затем «партизаны» были окружены, почти все перебиты. Остатки отряда вышли к своим на четвертый день. В донесении Шкуро указал, что взял в плен немецкого генерала, но был вынужден его зарубить из-за невозможности дотащить до своих.

Весной 1916-го корпус передислоцировали на участок Барановичи — Молодечно и загнали в окопы. Такая война не нравилась «партизану». Напоминал Шкуро о себе, о решении императора, писал в штабы, доказывая, что нельзя использовать партизан-кубанцев для простой разведки. Наконец, кто-то в штабе помог: вышло предписание направиться конным походом на Южный фронт в район Черновиц, где в связи с вступлением в войну Румынии разгорелись бои. Там и произошел незабываемый бой под Карлибабой с огромной добычей и контузией в голову с повреждением глаза. Первое золото появилось в переметных сумах, первые нервные судороги правого глаза.

Романовский напомнил командующему, что Шкуро с первых дней революции занял правильную патриотическую позицию, выступал против Приказа № 1, против разнузданности солдат, против большевистских агитаторов и, не находя применения своим казакам на разложившемся фронте, отправился в Персию, в экспедиционный корпус генерала Баратова[33], и там он боролся с революционным развалом — однажды приказал своим казакам выпороть «революционных» матросов, безобразничавших, игравших в карты, что было запрещено самим солдатским комитетом. Эта борьба за сохранение воинской дисциплины кончилась тем, что перед новым 1918 годом, в сочельник, в Шкуро стреляли. Пуля шла в сердце, но ударилась в костяные газыри черкески.

— Кроме газырей там у него, наверное, было еще кое-что, — сказал Деникин. — Ведь его служба заключалась в охране российского имущества, эвакуируемого из Персии. Резонное предположение, Иван Павлович?

— Разумеется, Антон Иванович. «На войне как на войне».

— И мы с вами на войне, но где же наше золото? Где английские фунты, царские золотые рубли?

— Мы с вами сражаемся за возрождение великой единой России, и если некоторые из наших мужественных бойцов пытаются как-то обеспечить себя, нам приходится мириться с этим. У меня нет данных о каких-то заметных действиях Шкуро по захвату ценных трофеев. Конечно, казаки иногда грабят, иногда конфискуют, но мы же не снабжаем их продовольствием.

Романовский был убежден, что только он понимает, как надо руководить антибольшевистскими войсками, чтобы одержать окончательную победу и спасти Россию. Другие генералы и высшие офицеры умели отдавать приказы, сами храбро сражались, но не видели всей картины, опьяненные потоками крови в боях и на расстрел ах, а такие, как Деникин, мыслящие достаточно трезво, думают в основном о себе, о своем месте в армии и в будущей России. Антон Иванович не хочет, чтобы в его армии командовал дивизией разбойничий атаман — это ему повредит, как вождю, как одному из будущих руководителей страны. При всем своем внешнем спокойствии он поддается вспышкам настроения: его антимонархизм скорее всего зиждется не на идее, а на личной обиде, на истории с подачей жалобы императору. Ко всему прочему, вероятно, что и к естественному возмущению грабежами Шкуро примешивается скрытая досада, ведь ежемесячное денежное содержание командующего Добрармией, составляет 1400 рублей, а Шкуро, как утверждают, захватил со своей волчьей бандой в Кисловодске и Ставрополе сотни тысяч в золоте.

— Ко мне приходили офицеры, — продолжал Деникин, уже несколько потерявший спокойствие, выпрямившийся, не скрывающий возмущения. — Я дал слово не называть их. Они рассказали мне об организованных этим Шкуро грабежах отделений банка, об изъятии большого количества ценностей у пленного комиссара, впоследствии повешенного, о кожаном мешке, полным золота, принадлежащего атаману. И, представляете, Иван Павлович, вместо того, чтобы передать эти ценности в нищенскую казну армии, в которой собирается служить, он, догадавшись, что за ним наблюдают, успел забрать золото из денежного ящика. Наши казначеи пытались что-то выяснить, но им сказали: все ценности и деньги потрачены на снабжение его казаков продовольствием и оружием. Бухгалтерии, конечно, никакой.

Романовский не удивлялся услышанному: он ничего иного от Шкуро не ожидал. Если в Красной Армии воюет Сорокин, то у них, у добровольцев, должен быть Шкуро. Тысяча героев поручиков, воюющих за идею, никогда не победит миллионы мужиков, опьяненных революцией и самогоном.

— Я понимаю, Антон Иванович, что такой командир дивизии нам не нужен, но и потерять храброго атамана, поверженного лозунгам единой России, мы, по-видимому, не захотим.

— Лозунги, — проворчал Деникин. — Он всякие лозунги знает. Рабочим обещал советскую власть без коммунистов и восьмичасовой рабочий день.

— Нам всем приходится говорить и с рабочими, и с мужиками, и приходится пользоваться соответствующими лозунгами.

— Нам с вами это необходимо, как руководителям армии, руководителям освободительного движения, а этот Шкура-Шкуро не должен лезть в политику. Или он метит не только в генералы, но и выше?

— Только вы, Антон Иванович, имеете право указать место, которое может занять Шкуро в нашей борьбе. Я могу лишь предложить некоторый, по-моему, подходящий вариант. Мы не включим его в нашу армию с его казаками. Им назначим другого командира, а Шкуро поручим создание новых казачьих отрядов. Терек надо поднимать. Он это сумеет. Будет выполнять наши задания и участвовать в операциях.

— Я готов принять ваше предложение. — В голосе Деникина зазвучал металл — признак несогласия с начальником штаба, но с одним небольшим изменением: Шкуро должен быть повешен.

Загрузка...