Шофер. Назад в СССР

Глава 8

Он размахнулся длинной рукой, хотел было ударить. Я сгорбился, поднырнул ему под плечи, врезался в костлявую грудь. Сцепив руки на его спине в замок, толкнул вперед. Вместе мы повалились на землю.

Серый ёкнул, странно, протяжно выдохнул. Оказавшись сверху, я извернулся, надавил ему коленом на грудь. Пашка было, пытался размахивать руками, целил в глаз, в челюсть, в скулу. Не дотянулся. Бессильно захлопал кулаками по моим предплечьям и ноге.

Под коленом он покраснел, раздул щеки. Потом не выдержал. Застонал, вцепился в придавившую его ногу.

— Пусти! Не продохнуть! — Прохрипел он.

— Еще раз к Светке полезешь, — замахнулся я кулаком, — отделаю так, что в гараже стыдно будет показаться. Понял?

— Понял! Понял! Слезь, пожалуйста!

— И не подходи больше к сестре! Что б рядом с нею я тебя больше не видел!

— Не подойду! Обещаю! Агх… Грудь… Болит…

Я заглянул в перепуганные Пашкины глаза. Так мне неприятно стало от его жалкого вида, что я скривил губы. Поднялся. Сплюнул:

— Тьфу! Язви тебя!

Пашка, тяжело дыша, сел. Обхватил рукой грудь.

— Пшел с моего двора! — Бросил я зло.

Серый не ответил. С трудом встал. Пошел, озираясь по сторонам. И он, и я видели, как отовсюду вышли соседи. Как Бабульки, да деды с детишками подоспели, как раз когда Пашка поднялся на ноги. Отворив калитку, за двор выбежала перепуганная мать.

— Не убил ли! Не убил ли его?! — Кричала истерически, — Не убил ли?!

— Игорь! — Кричала Света, выбежав следом. — не доводи ты до греха!

— Не убил, — посмотрел я исподлобья на Пашку, — вон он ходит. Руки-ноги целы.

— Ну слава богу! — Крикнула мама, бросаясь мне на грудь, — слава богу!

Со спины же, ко мне прижалась сестра. Шепнула:

— Спасибо, братик! Спасибо, родименький!

Я же смотрел только на Серого. Осознавая свой позор, он ускорил шаг. Приблизившись к самосвалу, обернулся, громко закричал:

— Вот так ты, Землицын, добрых гражданов бьешь, да?

Я не ответил нахмурившись.

— Светка сама вешалась! А как в гости позвала, — Кричал он, колотя себя в грудь и озираясь, — так побили! Прогнали!

— Вершь, — струся с себя женщин, выступил я вперед, — тут всякий подтвердит, что брешешь как пес. Нечего перед людьми рисоваться! Выставлять себя потерпевшим!

Серый смотрел на меня тяжело дыша еще полминуты. Потом вернулся в газон. Косясь злым глазом, поехал к перекрестку.

— Увидишь, — только и шепнул я Свете, — как падла эта возле тебя крутится, мне тут же говори.

— Хорошо, Игорь, — сказала она, широко раскрыв глаза.

Сегодняшний день.

— Вспомнил я, — сказал я тихо, — все вспомнил.

— Очень хорошо, — улыбнулась Света, — стало быть, совсем несильно память потерялась. Может быть, и остальное вспомнишь.

— А остального вспоминать, — отмахнулся я, — мне не очень надо. Хотел я с Серым ссору нашу замять, да вот перехотел что-то. Скажу сейчас тебе, Светка, что и тогда сказал, если падла эта возле тебя крутиться станет, мне тут же говори.

— Видал-то, кого вместо Альки прислали? Какая ягодка в диспетчерской теперь сидит?!

Когда утром я с Плюхиным приехал на работу, в гараже был какой-то ажиотаж. Суетились и старые, и молодые мужики. Вот только были у них разные причины суетиться.

— Медсестричка она! — Звучал у диспетчерской молодой голос, — практикантку с городу прислали! Будит, значит, проверять нас на алкоголь!

— А как зовут-то?

— Вроде, Машка! А вроде и Глашка!

— По делу только говорит! А на ласковое слово ее не разболтаешь!

— А жених-то у ней есть?

Компания молодых шоферов, что отстранилась от основной очереди, оживленно обсуждала новую медсестру. Они расположились под стеной диспетчерской. Заглядывали в крохотное окошко коридора. Посмеивались.

— А чья она? — Сказал Сашка Плюхин, когда мы подошли к общей очереди.

— Не знаю, фамилию все никак выспросить не можем, — пригладил курчавые волосы молодой шофер по имени Стенька Ильин, — но вот как очередь дойдет, так обязательно спрошу!

— Пока очередь до тебя дойдет, — Начал другой, Иван Селин, — мы уже и фамилию еёшнюю узнаем, а может, — он начал, как припадочный подмигивать остальным, — и еще какие-никакие интересности!

Парни звонко рассмеялись.

Не помнил я никакую медсестру Машку. Альку Степнову — дородную бабу, что замужем была за Сергеевым Степаном, знал. Чаще всего именно она сидела по утрам в гараже, чтобы допускать водителей к своим машинам. А Машку вот, я не знал.

Поздоровавшись со всеми, я тоже, между делом, заглянул в окошко. Почувствовал я типичный для молодого тела жадный интерес к женской красоте. Не сказать, что он и в возрасте у меня пропал. Совсем нет. Но вот в молодости… В молодости горел он в сто раз сильнее. И вот, я снова чувствовал его жар.

В окне я видел, как в коридорчике диспетчерской, за ученической партой, сидела молодая девушка. Ее аккуратное лицо было задумчиво, а взгляд черных глаз направлен вниз. Девушка старательно искала что-то в учетной книге.

Ее темные, блестящие волосы были аккуратно убраны под белую шапочку. Одетая в свою белую форму, медсестричка по школьному сидела за партой, держа осанку. Было ей не больше восемнадцати лет.

Перед девушкой сидел, понурив голову, пожилой шофер. Мужик с грустью смотрел на граненый стакан, что медсестричка держала на парте, у своего локотка.

Подняв голову, девушка на миг блеснула мне темными глазами. Ее красивые черные брови сердито сдвинулись к ровной переносице. Пухлые губки беззвучно зашевелились, а шофер закивал. Встав, освободил место для следующего. Девушка же, быстро черкнула что-то в книге.

— Тфу! Зараза! — вышел пожилой, — дерьмо твой щавель, Боевой! Не помог! Надо было чесноку дома нажраться!

— Чего? — тут же, у входа, держался за объемный живот Боевой, — отстранили?

— Ну да! Зато щавеля твоего нажрался, как козел, какой!

— А че это, — обиделся Боевой, — он мой? Я только предложил!

— Тфу ты, — махнул рукой отстраненный от работы шофер и поплелся к мужикам, что стояли у стены бокса.

— А не надо было пьянствовать, когда не надо! А надо было когда надо! — Сказал эту загадочную фразу боевой, и у меня тут же сложилось мнение, что и он не пройдет проверки.

Некоторые мужики, что стояли рядом, сдержанно засмеялись. Кто-то досадливо цокнул языком.

По нескладной речи Боевого было видно, что за ночь нализался он знатно, и кажется, еще не протрезвел.

У некоторых мужиков постарше, хотя они тоже поглядывали на молодую девушку, была другая проблема: как скрыть перед медсестричкой запах перегара. И выходили они из этой проблемы все по-разному.

Видел я, как за забором гаража стоял Иван Калиненок. Пожилой, черноусый и угрюмый, он медленно двигал челюстью. Совершенно с равнодушным лицом живал Иван беленькие, как косточки, зубчики чеснока. Один за другим, он брал их с плоской грубой ладони и отправлял в усатый рот.

Прямо за диспетчерской, почти не таясь, расположилась другая пара. Один мужик держал в руках граненые стаканы. Второй же бережно разливал по ним подсолнечное масло из бутылки.

— Ну, — сказал один, видимо, по привычке, — твое здоровье!

— Чтоб хотелось и моглось! — Добавил почему-то второй.

Оба разом опустошили стаканы. Принялись, надувая щеки, полоскать рты.

Когда пришел мой черед, чуткая на перегар Маша, а может быть и Глаша, отстранила уже троих. Я прошел в коридорчик. Занял деревянный стул перед партой. Первым делом принялся рассматривать Машу-Глашу.

Была она еще красивее, чем видел я в окне. Даже ее сидячее положение и парта не могли скрыть стройной талии и объемной груди. Грудь её против воли девушки вызывающе натягивала скромную сестринскую форму.

Лицу медсестрички показалось мне, что есть в ней что-то неуловимо кавказское. Какая-то капелька крови, что подселили ей когда-то предки, вылилась теперь в четкие, но тонкие и мягкие черты ее лица. В фигуристый девичий стан.

Девушка перелистнула страницу учетной книги. Не глядя на меня, спросила:

— Фамилия?

— А давай меняться? — сказал я просто и с некоторой усмешкой.

Девушка на миг замерла, подняла на меня любопытные темные глаза.

— О чем это вы? — Нахмурилась она.

— Я тебе расскажу, чьих я буду, а ты мне свою фамилию скажешь.

Медсестра было открыла рот, словно желая высказать свое имя, как при знакомстве, но сомкнула пухлые губки, опомнившись.

— Ну так как? — Улыбнулся я.

— Мы с вами, товарищ, — задрала она носик, — не в буфете знакомимся. А в гараже проходим утренний водительский смотр.

— А иначе нечестно выходит, — с улыбкой сказал я, — вы мою фамилию узнаете, а я вашу — нет.

— А вам моя фамилия для какой цели надобна? — Изобразила девушка строгость, но я видел, как легко выступил румянец на ее белокожем лице.

Весь коридор замер. Мужики и парни, что галдели позади, вдруг затихли, как бы ожидая развития событий.

— А фамилия ваша чудесным образом выводит запах перегара? — Спросил я с улыбкой.

Девушка округлила глаза. Подняла чернявые брови, словно не поняла, всерьез я, или шучу.

— Не безобразничайте, товарищ, — смутилась вдруг она.

— Я даже и не приступал еще, — улыбнулся я, — безобразничать. Ну ладно уж. Если не хотите, можете молчать. Только тогда и моей фамилии не узнаете.

— А я вас тогда в книге не смогу найти! Ну и к работе не допущу! Будет вам прогул!

— А пусть будет, — хмыкнул я.

Девушка напучила губки и нерешительно опустила глаза в книжку. Задумалась.

— Фадина я, — сказала она тихо, — Маша Фадина.

— Игорь Землицин.

Девушка улыбнулась, но тут же через силу задавила улыбку. Приступила искать меня в учетной книге.

Мужики за моей спиной зашептались. Потом загалдели громче.

— Товарищи! — Строгим голоском крикнула Маша, — будьте добры потише! Мешаетесь же!

— Простите-простите!

— Виноваты!

— Будем соблюдать тишину!

Я сразу понял, что Маша Фадина была девицей с характером. Даже диспетчера нашего Лидию Петровну она заставила выключить свой магнитофон. А он, между прочим, играл вчера весь день. Музыка выводила из себя механика Степаныча, но тот, как ни пытался, не смог заставить Петровну ее выключить.

— Большое вам спасибо! — Сказала Маша, потом посмотрела на меня с милой, как бы детской строгостью, — а ваше отчество?

— Твое, — хмыкнул я.

— Что? — Не поняла Маша.

— Твое отчество. Мы тут все простые станичники. Говорим просто, думаем еще проще. Так что можешь ко мне обращаться на ты.

Улыбка снова моргнула на лице девушки. Она спрятала глаза.

— И как твое отчество? — сказала она немножко замявшись, а потом, видимо, чтобы добавить какой-то официальности, дополнила, — товарищ.

— Землицин Игорь Семеныч, — улыбнулся я.

— Семеныч, значит?

— Значит.

— Ну тогда начнем. Не будем задерживать очередь, — сказала она, отыскав мою фамилию, а потом придвинула мне граненый стакан.

— Я за пустые стаканы браться не привык, — пошутил я.

— А это и не стакан вовсе, — серьезно сказала она.

— А что ж?

— Инструмент проверочный.

— Да что ты? — Я рассмеялся, — я таким инструментом привык перегара добиваться, а никак уж не проверять его наличие.

— А я, — смутилась Маша, — проверю.

— Тонометра тебе не дали, что ли?

— Не дали. В поликлинике сказали, сломался.

— Ну ладно. Не беда, — я взял стакан.

— Дунь в него, пожалуйста, и я…

— Да знаем, — я рассмеялся, — плавали.

Дунув, вернул стакан Маше. Она задумчиво понюхала. Потом еще разок.

— Нету перегара?

— Нету, — заключила она и черкнула в журнале: «допущен».

Когда я сгонял к механику по выпуску Олегычу, и получил путевой лист на мехток, то вернулся к Маше, чтобы та расписалась в нем и поставила печать.

— Фадина, — спросил я, — а не работал ли у тебя кто из родственников здесь? На гараже?

Девушка оторвала взгляд от бланка путевого листа, подняла на меня глаза.

— Работал. А что?

— И кем же тебе был Андрей Фадин? Дед поди?

Я вспомнил одного из умерших в Белке шоферов, о которых мне рассказывал завгар. Именно одним из них и был Андрей Фадин.

Светлокожее лицо девушки потемнело. Уголки губ было поползли вниз, но она тут же вернула их обратно. Взяла себя в руки.

— Да. Деда это мой был.

— Вот как. Слушай, а что-то я тебя раньше не видал нигде.

И тогда Маша рассказала, что училась она в Армавире и жила там в общежитии. А теперь, перед выпуском, ее направили сюда, в Красную. Поселилась она теперь в родительском доме, с бабушкой по имени Клава и работает в поликлинике. Как пройдет практику, выпустится, то тут и останется.

А родилась она тоже в Красной. Растил Ее дед Андрей с бабой Клавой. Но пока Маша училась, дед умер на работе. И осталась у нее из семьи только старенькая бабушка.

Заметив, как притихли все в очереди, и даже не возмущались, что я задерживаю, я обернулся к шоферам, сказал:

— А вы чего уши греете?

Все замешкались, загалдели, делая вид, что не слушают.

— Не страшно только со старенькой бабушкой-то жить? — Спросил я, принимая у Маши путевой лист, — это ж, выходит, все на твоих плечах держится.

— Нет! — Решительно сказала она, а потом замялась, опустила глаза, — правда… Иногда бывает…

— Ну теперь не страшно будет, потому как я за тобой присматривать стану.

— Это как же? — Смутилась Маша еще сильнее.

— А вот увидишь, — сказал я, улыбаясь, — Напиши мне, — я вернул ей лист, — на обратной стороне, где живешь. Буду в гости заезжать.

Маша несколько мгновений в нерешительности помяла в руках карандаш. Потом все же вывела красивым почерком адрес.

— Спасибо, — сказала я, — заеду.

— Я, если не дежурю, — смутилась Маша, — бываю дома к шести вечера.

— Отлично! Ну, бывай! Будет кто обижать — кликай.

Из диспетчерской я вышел под рокот мужиков.

— Ты что это? — Встретил меня на входе Стенька Ильин, — на медсестричку глаз положил? Вон как долго ворковали.

— Любопытной Варваре, Степан, — ответил я шутливо, — на базаре нос оторвали.

Вокруг грянул мужицкий смех. Стенька снял кепку. Почесал светлую вихрастую голову. Я же направился к своему пятьдесят второму газону.

Механизированный ток станицы Красной находился на широкой подготовленной площадке, обнесенной бетонным ограждением. Были тут небольшая конторка, где сидел завтоком, да механик с электриком, весовая, сам ток и два длинных, как гигантские черви амбара.

Огромные весы, чтобы мерить гружёные машины, покоились прямо в земле, под шиферным навесом. Не поодаль протянулись зерновые амбары, в которых, до того как переправить на Армавирский элеватор, урожай хранили насыпью.

Один амбар был новый. Его белый, каркас, построенный будто бы из перевернутых кверху хоккейных клюшек, отражал яркое солнце.

Когда я посмотрел на второй, старый амбар, то поморщился. Его видавшая виды шиферная крыша серела вдали. Работать внутри него на самосвале было сплошным мученьем.

От воспоминания, у меня даже мышцы в руках будто бы засвербили. Словно бы в мышечной памяти проснулись воспоминания об узких пространствах и тяжелом руле. А петлять внутри старого амбара на низкой скорости приходилось постоянно.

Несмотря на ранний час, работа кипела тут полным ходом: колхозники, вооружившись вениками и лопатами, группками шли к амбарам, на чистку прошлогодних сорных остатков; электрик копошился у деревянного, стоящего, словно ведьмин домик на железных ногах, мехтока.

На мехток я приехал одним из первых. Бак у меня был полный еще со вчерашнего дня, и толкаться на заправке не пришлось.

На широкой площадке стояли и чего-то ждали еще два газона. Их шоферы, молодые, как я, парни, о чем-то судачили у заднего колеса одной из машин.

Я подъехал, стал рядом. Выбравшись из машины, поздоровался с мужиками.

— А чего стоите-то?

— Так мы первый раз, — сказал чернявый, похожий на казака высокий парень с по-мальчишески пушистыми усами, — ждем, пока скажуть, куда нам ехать-то.

Вторым же шофером был тот самый Микитка, что копошился в двигателе Пашки Серого. Его наивное, какое-то ребяческое лицо приобрело боязливое выражение. Хоть он и поздоровался со мной за руку, но словом отвечать не спешил. Будто бы боялся.

— Микитка тоже тут первый раз, — сказал за него чернявый, — на току-то.

Когда я увидел, что Микитка смотрит куда-то мне за спину, поверх плеча, то обернулся. Высокий мужчина, на вид лет под пятьдесят, шел к нам скорым шагом. Несмотря на теплую уже погоду, он носил старенький светлый пиджак. Фуражка на тон темнее покоилась на его голове.

Мужика я знал. Был это Петр Мелехов, завтоком. Вредный мужик, но зато честный.

Когда он приблизился и рассмотрел нас, то его смуглокожее лицо переменило выражение. Он нахмурился, а потом внезапно сплюнул под сапоги.

— Да етить твою налево! — Услышали его мы и переглянулись.

Завтоком добавил матом, но шаг к нам ускорил.

— Ну спасибо тебе Федотыч, — зло посмотрел на нас Мелехов, — ну снова подсобил! Он что там, издевается совсем! Ну, просил же его!

Микитка затравленно спрятал шею в плечи. Чернявенький паренёк непонимающе открыл рот.

— А в чем дело-то? — Не понял я, напрямую посмотрел в тускло-ореховые глаза зава током.

— В чем дело? — Разозлился тут же Мелихов, — да в вас дело! Вот в чем! Ну ниче… ща я Федотычу устрою!

Развернувшись, он быстро пошел к конторе. Все мы переглянулись.

— А чем мы ему не угодили-то? — Сглотнул чернявый.

Микитка ничего не сказал. Только засопел.

— А вот, — направился я следом за завтоком, — щас и узнаем. Расспрошу его.