Шпионский берег

Глава 13

— Все так, как ты и предполагала. — Гэвин протягивает мне отчет баллистической экспертизы. Прошло два дня с момента убийства Доку, и только сейчас этот отчет просочился из турецкой разведки. Я сосредотачиваюсь на деталях двух пуль, которые были извлечены из тела Доку. Обе, по-видимому, являются стандартными патронами для АК-47, и, судя по заключению судмедэксперта, каждая из этих пуль была смертельной. На месте происшествия не было обнаружено гильз, потому что ни одна из них не была выброшена — во всяком случае, не из этого конкретного оружия. Я знаю, что это значит.

— Ты не слышала никаких выстрелов? — спрашивает Гэвин.

— Нет.

— Уверена?

— Я видела, как мимо пронеслась машина, а потом услышала крики, но выстрелов не было. Если бы они были выпущены из стандартного автомата АК-47, они были бы достаточно громкими, чтобы их услышали все. — Я поднимаю взгляд от отчета. — Они использовали “Грозу". А это значит, что убийца, должно быть, находился от него на расстоянии неприятного запаха изо рта.

— Дерьмо. — Гэвин откидывается на спинку стула и трет глаза. Я стою перед его столом. Снаружи движение в Стамбуле такое же хаотичное, как и всегда, но внутри этого офиса мы находимся словно бы в обособленном пузыре, только мы вдвоем спокойно справляемся с кризисом. "Гроза" — это не то оружие, которое вы найдете на открытом рынке. Разработанный Специальным конструкторским бюро Тульского оружейного завода, это двуствольный пистолет типа "Дерринджер" под патрон 7,62х39, производящий беззвучный, беспламенный выстрел. Он убивает бесшумно, что делает его идеальным для использования по назначению в качестве орудия убийства, и он был разработан специально для российского спецназа. Это не первый случай, когда мы наблюдаем летальные исходы от "Грозы"; только за последний год в Стамбуле были убиты два чеченца, оба, предположительно, русскими.

— За нами никто не следил”, - говорю я.

— Ты точно уверена, что на месте встречи не было соглядатая? Вслед за вами никто не поехал?

— Нет, Гэвин. Наемный убийца, должно быть, уже был в ночном клубе и ждал его. Выпивка была его слабым местом. И этот клуб. Он не мог держаться подальше от этого гребаного клуба. Рано или поздно он должен был попасть под одну из их пуль.

— А машина, которую ты видела?

— Должно быть, это была машина для побега убийцы. Вероятно, он стоял снаружи клуба, наблюдая за появлением Доку. Увидел его, совершил мгновенное убийство, и подал знак водителю забрать его. К тому времени, когда кто-нибудь в этой толпе заметил, что Доку лежит на земле и истекает кровью, команда по уничтожению была бы уже в нескольких кварталах оттуда.

— Кто-нибудь из тех, кто был на месте преступления, мог бы тебя опознать?

— Однозначно нет. Я проехала мимо и продолжала ехать дальше, — твердо отвечаю я, а сама роюсь в памяти о той ночи, потому что ”однозначно" — опасное слово. Оно не оставляет места ни для сомнений, ни для истины, которую мы предпочитаем не видеть. Я думаю об улице, где подобрала Доку. Наблюдал ли кто-нибудь за тем, как он садился в мою машину? Возможно ли, что поблизости стояла другая машина, готовая последовать за нами, когда мы отъезжали; машина, которая умудрялась оставаться незаметной, пока я петляла по лабиринту закоулков?

Нет, я не настолько беспечна, чтобы позволить такому случиться. Я уверена, что это не было моей ошибкой. Только почему-то мне кажется, что я несу ответственность, потому что это случилось в ту ночь, когда мы встретились, и он был убит всего в нескольких кварталах от того места, где я его высадила. Это произошло потому, что я не очень-то настойчиво возражала, когда он настоял на том, чтобы пойти в клуб. Я должна была сказать "нет". Мне следовало высадить его в другом месте, но даже оглядываясь назад, это не меняет того факта, что Доку был самостоятельным человеком, который сам делал свой выбор, и я не имела права указывать ему, как поступать. Наш танец был нежным, мы оба нуждались друг в друге. Но не дружба свела нас вместе, а взаимный оппортунизм.

И все же я искренне оплакиваю его смерть, потому что он был не плохим человеком, просто слабым. Теперь у нас не осталось надежного источника внутри турецкого крыла чеченского сопротивления, а те, кто остался, уничтожаются русскими один за другим.

— Я напишу донесение перед отъездом в Лондон, — говорю я Гэвину.

— Агентство не очень хорошо воспримет эту новость, но я не вижу никакого способа ее приукрасить. Похоже, мы облажались, Мэгги.

На самом деле он хочет сказать, что это моя ошибка, и только моя. Несмотря на то, что он старший офицер в Стамбуле, он снимает с себя всякую ответственность, и я не могу винить его за желание прикрыть свою задницу. Ему нужно оплачивать счета, детям нужно учиться в колледже, и он не может позволить, чтобы что-то испортило его пенсию.

Я возвращаюсь к своему столу с таким чувством, словно меня только что выбросили за борт спасательной шлюпки. Окей, ладно. По крайней мере, он позволяет мне написать донесение, чтобы я могла изложить его наилучшим образом. Возможность убийства висит над каждым чеченским боевиком, проживающим в Стамбуле. Русские уничтожили Доку; это было исключительно между ним и ими.

За исключением того, что Доку тоже был нашим активом, и я скорблю о его утрате. Я скорблю и о потере Асмы и ее дочери. Они были совершенно непричастны ко всему этому, просто побочная помеха, растворённая в водовороте вечного конфликта.

Я думаю об Асме и ее маленькой девочке на следующее утро, когда лечу в Лондон. Фотография их обугленных тел, лежащих в стамбульском морге, врезалась в мою память, как и слишком много других изображений, которые всегда будут преследовать меня, других жертв, других детей. Чтобы сражаться с врагом, ты должен знать дело рук врага, и это знание измотало меня, осквернило мой взгляд на мир. Я оглядываю салон самолета Turkish Airlines и вместо того, чтобы разглядывать попутчиков, потягивающих вино, думаю о изувеченных телах из Локерби. Пока я еду на такси к Дэнни домой, я смотрю на улицы Лондона и представляю воронки от бомб в Грозном.

Раньше я могла отгородиться от всего этого, но теперь меня посещают кошмары.

Дэнни все еще на работе в клинике, когда я подъезжаю к его дому, поэтому я набираю его код на клавиатуре безопасности и вхожу внутрь. Он только что переехал в эту квартиру, и я восхищаюсь сверкающей новизной кухни с гранитными столешницами. Окна его гостиной выходят на частный сад здания, и здесь все еще пахнет свежей краской. Это место не похоже на жилище Дэнни; конечно, это совсем не похоже на его первую квартиру в Брикстоне, на оживленной улице с пабами и закусочными, так отличающимися от этого эксклюзивного анклава в Найтсбридже. Я прохожу через гостиную, где выставлены фотографии в рамках. На одной мы с Дэнни в Барселоне, просто пара счастливых влюбленных туристов. На другой фотографии изображена его покойная мать, которая скончалась от инсульта три года назад. Я не очень хорошо знала Джулию Галлахер, но во время нашего короткого знакомства она решила, что я подходящая женщина для ее сына. — Ты единственная, о ком он когда-либо говорит, — сказала она мне, — единственная, кто, как мне кажется, сделает его счастливым. — Таким образом, она дала свое благословение нашему союзу, но она не знала, что он был основан на лжи.

Мне неприятно думать о том, что бы она сказала, если бы узнала, что почти ничего из того, что я рассказала ей о себе, не было правдой.

В ванной, отделанной мрамором, я распаковываю свои туалетные принадлежности и раздеваюсь, чтобы принять душ. Я мельком вижу себя в зеркале, и меня беспокоит, какой усталой и вымотанной я выгляжу после перелета. Течение времени невозможно остановить, и я вижу это по углубляющимся морщинкам, по складке между бровями и седым прядям на висках. Когда мне было двадцать пять, я думала, что мне никогда не придется смотреть на эту версию своего лица. У меня были романтические представления о смерти в бою еще до того, как появятся морщины, но вот я здесь, выглядящая на все свои сорок два года. Иногда тяжелая жизнь не означает ранней смерти. Это означает только, что эти тяжелые годы в конечном итоге отразятся на твоем лице.

Может быть, сейчас самое подходящее время для перемен. Я могла бы уволиться из Агентства и вместо этого окунуться в мир Дэнни. Убийство Доку потрясло меня больше, чем я хочу признать, потому что я, вероятно, была последним человеком, с которым он разговаривал, и я думаю о том, что он умер в нескольких шагах от своего любимого ночного клуба. Возможно, я лишь косвенно участвую в этой войне, но я все еще остаюсь одним из ее участников.

— Мэгги? Ты здесь? — Это Дэнни.

Я не утруждаюсь даже обернуться полотенцем, и вместо этого совершенно голая выхожу из ванной. Смеясь, он радостно притягивает меня к себе, отрывая от пола. Прошло четыре месяца с тех пор, как мы в последний раз были в объятиях друг друга, но кажется, что времени не прошло вообще, так хорошо наши тела подходят друг другу, словно вновь соединившиеся кусочки головоломки. Мы никогда не обещали быть верными друг другу, но за все годы, прошедшие с тех пор, как мы встретились, меня никто другой не прельщал. После четырех месяцев голодания я готова проглотить его.

— Скучала по мне? — шепчет он.

— Ты даже не представляешь как.

— О, еще как представляю.

Он снимает с себя одежду, пока мы, целуясь, направляемся в спальню. Сквозь пелену вожделения я наблюдаю, как его рубашка падает на пол, вижу, как он сбрасывает брюки, когда мы, спотыкаясь, направляемся к кровати. В его волосах теперь появились седые пряди, но он все тот же Дэнни, которого я встретила в Бангкоке, тот же человек, который никогда не терял жажды жизни и любви ко мне. К тому времени, как мы падаем на его кровать, я уже настолько возбуждена, что первые же несколько его толчков сбрасывают меня с обрыва.

С криком я падаю обратно на землю. Чувствую, как замедляется биение моего сердца, как становится глубже мое дыхание. Милый Дэнни, как я скучала по тебе.

Сплетясь телами, мы наблюдаем, как растут тени, и прислушиваемся к отдаленному гулу вечернего уличного движения. Я подсчитываю, сколько дней и ночей мы проведем вместе, прежде чем мне придется вернуться в Стамбул, и моя радость тускнеет. Каждое воссоединение — это качели между восторгом и грустью, потому что они всегда временны. На этот раз печаль ощущается гораздо глубже. В этот раз мне не хочется уезжать.

— Вообще-то, сперва я планировал пригласить тебя на ужин, — говорит он. — а потом затащить в постель, обставив всё это самым романтичным образом. А потом появилась ты, неотразимо прекрасная, и разрушила все мои планы. Бесстыжая девка.

— Я не хотела быть предсказуемой.

— Ни за что на свете. — Пауза. Затем, мягче: — Я скучал по тебе, Мэгги. Когда это у нас наконец прекратится?

— Занятия любовью?

— Нет. Вся эта бессмыслица с "туда-сюда". Я здесь, ты в Стамбуле или где ты там работаешь в следующий раз. Почему быть с тобой всегда связано с поездкой через чертов Хитроу?

— Моя работа…

— В Лондоне есть работа.

— С большим количеством бюрократических проволочек для американцев.

— Это не будет проблемой, если мы поженимся.

Я замираю. Никогда раньше мы не поднимали тему брака. Последние шесть лет мы жонглировали своими жизнями, не думая ни о чем постоянном, не думая ни о чем, кроме нашего следующего отпуска, нашего следующего совместного приключения. — Дэнни Галлахер, ты делаешь мне предложение?

Он смеется. — В своей неподражаемо неуклюжей манере — да, я делаю тебе предложение. Я знаю, это не то, что ты хотела от меня услышать, но это то, что я должен был сказать.

— Почему?

— Потому что я ненавижу, когда ты уезжаешь. Ненавижу, когда по утрам просыпаюсь не рядом с тобой. И мне ненавистна сама мысль, что так будет всю оставшуюся жизнь.

Я так ошеломлена, что теряю дар речи. После мучительно долгого молчания он садится на край кровати, повернувшись ко мне спиной, как будто пытаясь защитить себя от всех причин, по которым я причиняла ему боль, причин, о которых я даже не подозревала. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до него, и его мышцы напрягаются от моего прикосновения.

— Прости, — шепчу я. — Я не знала, что тебе было так тяжело.

— А тебе — нет? — Он смотрит на меня. — Тебя не беспокоит, что мы месяцами не видимся? Что у нас нет того, что есть у других пар? Совместный дом, настоящий дом с кошкой. Может быть, даже ребенок.

— О, Дэнни.

— Нет, все в порядке. Я знаю, тебе это не нужно.

— Я этого не говорила.

— Тебе и не нужно этого говорить. Я все понимаю. — Он поднимается на ноги и начинает одеваться. В сгущающемся мраке его белая рубашка развевается, как у призрака. — Ты любишь свою работу. Тебе нравится, когда у тебя нет якоря, который тянул бы тебя вниз. Но, Мэгги, мне нужен якорь. Я хочу связать с кем-нибудь свою жизнь, как это сделали мои мама и папа. Жаль, что ты не видела их вместе, потому что тогда ты поняла бы, о чем я говорю. Они никогда не были богаты, вечно в долгах, но они были друг у друга. — Он заканчивает застегивать рубашку и садится на кровать, сокрушенно опустив плечи. — Больше так не может продолжаться, Мэгги. Я этого просто не вынесу.

Внезапный звук смеха доносится с улицы, резкий и непристойный, в повисшей болезненной тишине.

- “ы уверен, что я та самая, Дэнни? — спрашиваю я.

— Да.

— Но ты едва меня знаешь. Мы видимся всего несколько раз в год.

— Так давай жить вместе, чтобы лучше узнать друг друга. Ты могла бы переехать сюда. Или я могу переехать в Стамбул.

— Ты бы бросил свою работу в Галене?

— Я могу быть врачом где угодно. Тела есть тела.

— Ты бы отказался от всего этого ради меня? Зарплаты, этой квартиры?

— Мэгги, раньше я жил в палатке, где лечил беженцев, и был совершенно счастлив. В любом случае, эта квартира не моя. Она принадлежит Галену. Я бы не стал грустить о ней, и уж точно не стал бы скучать по напыщенным придуркам, которые ожидают, что я буду подпрыгивать при каждом их шмыгании носом. Я буду счастлив уйти с работы, если это то, что мне нужно сделать, чтобы мы были вместе.

Я слышу горечь в его голосе. Он устал от своей работы, точно так же, как я устала от своей. Какая мы прекрасная пара, мы оба жаждем вырваться из коробок, в которые сами себя загнали. Я думаю о том, каково было бы поселиться в этой квартире в качестве его жены, отказаться от всех обманов, больших и малых, с которыми мне приходилось жить, и хоть раз стать именно той, за кого себя выдаю: женой Дэнни Галлахера. Я представляю, как брожу по Британскому музею сколько душе угодно или прогуливаюсь вдоль Темзы, не беспокоясь о том, что за мной кто-то следит.

Он вздыхает. — Это была дурацкая затея. Я не должен был навязывать тебе…

— Да, — говорю я.

Он поворачивается и пристально смотрит на меня. — Что?

— Я перееду в Лондон, и давай сделаем это. Давай поженимся.

Вот так просто все и было согласовано. Может показаться, что это было сделано под влиянием момента, но на самом деле это не так. Это кульминация многих событий. Убийство Доку. Проблеск моего собственного усталого лица в зеркале. Печальное признание того, что в грандиозном устройстве мира моя работа мало что меняет. Войны по-прежнему будут греметь, империи по-прежнему будут рушиться, и все крупицы информации, которые я собираю из своих источников, все те донесения, что я пишу, просто попадут в правительственную машину, которая пережевывает их и превращает в компост, как тело Доку. Но в отличие от фальшивой дружбы, которую меня учили развивать, Дэнни настоящий. Все, что у нас есть, — реально.

— Ты это серьезно? — спрашивает он. — Ты действительно согласна?

— Да. Да, да, да!

Он обхватывает меня руками в долгом удушающем объятии. Я ощущаю его слезы на своей щеке, а теперь плачу и сама, плачу от счастья. То, чего я не делала уже очень-очень давно.

Мое место здесь. Рядом с Дэнни.

К тому времени, когда неделю спустя я сажусь на обратный рейс в Стамбул, я уже мысленно составляю заявление об увольнении. Подать в отставку не так легко, как просто отправить письмо в штаб-квартиру. Будут подведены итоги и передана вся собственность, которую я приобрел в Стамбуле за последние три года. В прошлом месяце исполнился мой двадцать первый год работы в Агентстве, так что я буду иметь право на пенсию, когда мне исполнится пятьдесят пять. Это правильное время для отставки, момент, когда многие государственные служащие решают уйти и начать следующий этап в жизни. Мой новый этап будет в Лондоне, в качестве жены врача.

Я уже мысленно прощаюсь со Стамбулом, когда еду на такси из аэропорта в свою квартиру на Таксиме. Прежде мне уже доводилось прощаться с другими городами, с другими должностями, но это прощание особенно горько-сладкое, потому что я люблю Стамбул: энергию, историю, людей и их доброту. Но я оставляю это ради чего-то лучшего, ради Дэнни, и вот тут-то и появляется сладость. Я обещаю себе, что привезу его сюда в отпуске. Я отведу его в мой любимый ресторан "Кофта" на проспекте Истикляль, угощу бокалом сладкой ракии и буду наблюдать за выражением его лица, когда он попробует пикантный искандер, пиде и нежный шашлык из баранины.

Уже почти полночь, когда такси высаживает меня перед моим домом. В кафе-баре через дорогу темно, а любопытной соседки нигде не видно. Моя неделя за городом тоже внесла коррективы в ее расписание, и в кои-то веки я могу войти в здание, не чувствуя на спине взгляда пожилой леди. На лестнице темно, и я нажимаю на выключатель на первом этаже, освещая лестницу ровно настолько, чтобы подняться на второй этаж. Как только я вставляю ключ в свою дверь, таймер на лестнице выключает свет, и я остаюсь стоять в темноте. К черту все это дерьмо об экономии электроэнергии; в глубине души я американский энергетик. Я вкатываю свой чемодан в квартиру, нащупываю выключатель на стене и замираю.

Что-то здесь не так.

Здесь так темно, что я не могу разглядеть даже силуэты своей мебели, но каким-то образом, даже в кромешной тьме, чувствую, что я не одна. Я чувствую запах незнакомого шампуня, слышу слабое дуновения чьего-то дыхания. В моей квартире есть кто-то еще. Я лихорадочно вглядываюсь в темноту, но никого не вижу. Я могу только чувствовать их запах. Слышать их.

— Нет причин для тревоги, Мэгги, — произносит знакомый голос. — Здесь только мы.

— Гэвин? Какого хрена ты здесь делаешь?

— Нельзя, чтобы нас видели разговаривающими с тобой.

Нас? Наконец я нахожу настенный выключатель и включаю его, чтобы увидеть Гэвина, сидящего в моем кресле. Он выглядит напряженным и неуверенным в себе, в отличие от блондинки, стоящей у книжного шкафа. Она молода, ей чуть за двадцать, с платиновыми волосами, которые кажутся серебряными на фоне ее черной водолазки. Я никогда раньше не видела эту женщину, но с первого же мимолётного взгляда на неё, она мне уже не нравится, потому что стоит без приглашения в моей квартире. Мне не нравится, как она смотрит на меня, как будто я всего лишь образец, который нужно вскрыть и препарировать.

Я поворачиваюсь к Гэвину. — Кто она, черт возьми, такая?

— Мэгги, я знаю, это неожиданно. Мне жаль, что пришлось обрушить это на тебя таким образом, но мы не знаем, следят ли за тобой.

— Ты вломился в мою квартиру. Ты напугал меня до усрачки.

— Это было необходимо, — говорит женщина. — Никто не должен знать, что я здесь. — Она спокойно подходит ко мне. Она по меньшей мере на десять лет моложе меня, но двигается со спокойной уверенностью человека, который контролирует ситуацию, и это меня беспокоит. Это значит, что я не та, кто все контролирует.

— Спрашиваю еще раз: Кто ты такая? — говорю я.

— Диана Уорд.

— Настоящее имя? Или прикрытие?

— На самом деле это неважно. Дело не во мне. Это касается тебя.

Я смотрю на Гэвина. — Ты понимаешь, о чем она говорит?

Он вздыхает. — К сожалению, да.

— Расскажи мне о Дэнни Галлахере, — просит Диана.

Смена темы настолько резкая, что я резко поворачиваюсь к ней. — Что?

— Дэнни Галлахер. Человек, которого ты регулярно навещаешь в Лондоне. Человек, с которым ты неоднократно встречалась за последние шесть лет. Барселона, Рим, Париж и другие места.

— Штаб-квартира знает все о Дэнни. Я сообщила им об этом, когда только начала встречаться с ним. — Это то, чего от нас ожидают, когда мы вступаем в романтическую связь. Медовые ловушки расставлены повсюду, и влюбленность не в того человека может поставить под угрозу активы и операции. — Они не возражали против того, чтобы я с ним встречалась. И я тоже провела свою собственную проверку его биографии. Он тот, за кого себя выдает.

— Да, родился в Лестере, единственный ребенок Фрэнка Галлахера, владельца паба, и его жены Джулии, оба ныне покойные. Пять лет проработал врачом в Crisis International, сейчас практикует в Лондоне. На первый взгляд он кажется совершенно безобидным, вот почему доктор Галлахер изначально не поднимал никаких подозрений в штаб-квартире.

— Так почему мы сейчас говорим о нем?

— Потому что ваш агент Доку мертв, вероятно, убийство со стороны русских.

- “Да, у меня была такая же версия”.

— Ты была его куратором. Находилась всего в сотне ярдов от него, когда его вывели из игры. И это заставило нас задуматься, не являешься ли ты слабым звеном. Поэтому штаб-квартира попросила меня поближе присмотреться к тебе и к тому, с кем ты общаешься.

— Постой. Ты обвиняешь меня в том, что я работаю на русских?

— Необязательно ты. Но, может быть, кто-то из твоих близких.

— Дэнни? — Я смеюсь. — О, ты и впрямь в Сибири. Да ты понятия не имеешь, кто такой Дэнни.

Она смотрит мне прямо в глаза. — А ты имеешь?

______________________________________________