Шпионский берег

Глава 2

МЭГГИ

Пьюрити, штат Мэн, сейчас

Здесь что-то умерло.

Я стою на своем поле, глядя вниз на следы бойни на снегу. Убийца протащил жертву по свежему снегу, и хотя хлопья продолжают бесшумно падать, они еще не замели ни следов убийцы, ни борозды, оставленной мертвым тельцем, когда его тащили к лесу. Я вижу пятно крови, разбросанные перья и клочья черного пуха, трепещущие на ветру. Это всё, что осталось от одной из моих любимых араукан, которую я ценила за то, что она безотказно несла красивые голубые яйца. Хотя смерть — это всего лишь точка в бесконечном круговороте жизни, и я видела её много раз и прежде, но именно эта утрата ударила по мне особенно сильно, и я вздыхаю, отчего мое дыхание выплывает холодным облачком.

Я бросаю взгляд через курятник на то, что осталось от моего выводка, который сократился до трёх дюжин цыплят, а это едва ли две трети от первоначальных пятидесяти, которых я вырастила прошлой весной. Прошло всего два часа с тех пор, как я открыла дверь их курятника, чтобы выпустить их прогуляться, и за этот короткий промежуток времени хищник проник внутрь. У меня остался последний петух, единственный, кто пережил неоднократные нападения орлов и набеги енотов. И теперь он невозмутимо расхаживает по вольеру, все его хвостовые перья целы, и он нисколько не печалится из-за потери еще одной наложницы своего гарема. Что ему за печаль.

Ведь их так много.

Когда я поднимаюсь на ноги, мое внимание привлекает какое-то движение, и я смотрю на лес, покачивающийся за куриным вольером. Деревья в основном дубы и клены, с несколькими жалкими елями, борющимися в тени своих властных соседей. Почти скрытая в подлеске пара глаз наблюдает за мной. Мгновение мы просто смотрим друг на друга, два врага, стоящие лицом к лицу на заснеженном поле боя.

Я медленно отхожу от своего передвижного курятника. Я не делаю резких движений, не издаю ни звука.

Мой враг неотступно следит за мной.

Заиндевевшая трава хрустит под моими ботинками, когда я направляюсь к своей Куботе RTV. Я тихо распахиваю дверцу и тянусь за винтовкой, которая спрятана за сиденьями. Она всегда заряжена, так что мне не нужно тратить время на то, чтобы доставать патроны и вставлять их. Я поворачиваю ствол в сторону деревьев и прицеливаюсь.

Мой выстрел раздается громко, словно раскат грома. Испуганные вороны поднимаются с деревьев и отчаянно взмывают в небо, а мои пронзительно пищащие цыплята в панике бросаются в безопасное укрытие своего курятника. Я опускаю винтовку и, прищурившись, смотрю на деревья, осматривая подлесок.

Ни малейшего движения.

Из своей RTV я окидываю взглядом поле до опушки леса и вылезаю из машины. Подлесок густо зарос ежевикой, а снег скрывает слой опавших листьев и сухих веток. Каждый мой шаг вызывает взрывной треск. Я еще не заметила крови, но уверена, что найду ее, потому что ты всегда знаешь — каким-то образом чувствуешь всем нутром, — когда твоя пуля попадает в цель. Наконец-то я вижу доказательство того, что моя цель была верной: забрызганную кровью подстилку из листьев. Изуродованная тушка моей курицы араукана лежит брошенная там, где ее оставил убийца.

Я продираюсь глубже сквозь подлесок, раздвигая ветки, которые цепляются за мои брюки и царапают лицо. Я знаю, что он где-то здесь, если не мертвый, то серьезно раненный. Ему удалось убежать дальше, чем я ожидала, но я продолжаю продвигаться вперед, пар от моего дыхания улетучивается спиралью. Когда-то я могла бы пробежать по этим лесам бегом, даже с тяжелым рюкзаком за спиной, но я уже не та женщина, которой была когда-то. Мои суставы были изношены изнурительной эксплуатацией и неумолимым течением времени, а жесткое приземление после прыжка с парашютом потребовало хирургического вмешательства, и теперь у меня болит лодыжка, всякий раз когда понижается температура или падает давление. Старение — это безжалостный процесс. Оно сковало мои колени, покрыло серебром некогда черные волосы и углубило морщины на моем лице. Но мое зрение по-прежнему острое, и я не утратила способности считывать ландшафт, интерпретировать подсказки на снегу. Я присаживаюсь на корточки над отпечатком лапы и замечаю пятнышко крови на листьях.

Животное мучается. Это моя вина.

Я поднимаюсь на ноги. Мои колени и бедра протестуют, а в былые дни я могла выпрыгнуть из тесной спортивной машины и пуститься в спринт. Я пробираюсь через заросли ежевики и выхожу на поляну, где наконец нахожу своего заклятого врага, неподвижно лежащего на снегу. Лисица. Она выглядит здоровой и упитанной, а ее густая шерстка ярко-красного цвета. Ее рот приоткрылся, обнажая острые, как бритва, зубы, и челюсти, достаточно мощные, чтобы перерезать горло цыпленку и свернуть ему шею. Моя пуля попала ей прямо в грудь, и я удивлена, что она смогла добежать так далеко, прежде чем потерять сознание. Я толкаю тело ботинком, просто чтобы убедиться, что она мертва. Хотя эта конкретная проблема решена, лишение жизни лисицы отнюдь не приносит мне удовольствия. Когда я выдыхаю, мой взгляд полон сожаления.

В свои шестьдесят лет я накопила их более, чем достаточно.

Мех слишком ценен, чтобы бросать его здесь, в лесу, поэтому я хватаю лису за хвост. Она хорошо питалась, пожирая моих цыплят, и она такая тяжелая, что мне приходится волоком тащить ее из леса, и ее тело прокладывает траншею среди мертвых листьев и снега. Я поднимаю ее и перекатываю на сиденье моей Куботы, и туша со скорбным стуком опускается. Хотя эта шкура мне не нужна, я знаю человека, который будет ей рад.

Забираюсь в Куботу и еду через поле, к дому соседа.

***

Лютеру Янту нравится чуть пригоревший кофе, и я чувствую его запах ещё с подъездной дорожки, когда выбираюсь из RTV. Отсюда я могу видеть через заснеженное поле мой собственный фермерский дом, который стоит на холме за колоннадой красивых сахарных кленов. Мой дом не такой уж большой, но достаточно прочный, построен в 1830 году, по словам агента по недвижимости, который продал его мне. Я знаю, что эта информация верна, потому что отследила оригинал документа на ферму Blackberry. Я верю только в то, что могу подтвердить сама. Из моего дома открывается беспрепятственный вид во всех направлениях, и если кто-то приближается, я увижу его; тем более ясным зимним утром, когда пейзаж особенно суров и бел.

Я слышу мычание коровы и кудахтанье кур. Цепочка маленьких следов тянется по снегу от хижины Лютера к амбару. Должно быть, там его четырнадцатилетняя внучка Келли, которая ухаживает за своими животными, как она делает каждое утро.

Я поднимаюсь по ступенькам крыльца и стучу. Лютер открывает дверь, и тотчас мне в ноздри ударяет горелый запах кофе, слишком долго простоявшего на плите. Он заполняет дверной проем, белобородый Санта в красной клетчатой рубашке и подтяжках, задыхающийся от древесного дыма и постоянной пыли в своей хижине.

— Доброе утро, мисс Мэгги, — говорит он.

— Доброе утро. Я принесла подарок для тебя и Келли.

— По какому же случаю?

— А без случая. Я просто подумала, что ты найдешь этому какое-нибудь применение. Он в Куботе.

Он не утруждает себя надеванием пальто, вместо этого выходит на улицу в своей шерстяной рубашке, синих джинсах и болотных сапогах. Он следует за мной к RTV и восхищенно бормочет, глядя на мертвую лису, а затем гладит ее по шерстке.

— Она настоящая красавица. Так вот, что за выстрел я слышал сегодня утром. Ты уложила ее одной пулей?

— Ей все же удалось пробежать пятьдесят ярдов в лес.

— Вероятно, это та же самая лиса, которая убила двух кур Келли. Хорошая работа.

— И все же мне стыдно. Лиса просто пыталась заработать на жизнь.

— Разве не все мы такие?

— Я подумала, что шкура тебе пригодится.

— Ты уверена, что не хочешь оставить её себе? Ведь это прекрасный экземпляр.

— Тебе она нужнее.

Он лезет в кузов грузовика и вытаскивает тушу. Громко кряхтя от этого усилия. — Заходи, — говорит он, баюкая мертвое животное, как внука. — Я только что сварил кофе.

— Эм, спасибо. Но нет.

— Тогда, по крайней мере, позволь мне отправить тебя домой со свежим молоком.

Вот это я определенно приветствую. Молоко от джерсийской коровы Кэлли, которую откармливают травой, не похоже ни на что, что я пробовала до переезда в Мэн, оно достаточно густое и сладкое, что стоит рискнуть и выпить его непастеризованным. Я следую за Лютером дом, где он бросает тушку лисы на скамейку. Внутри плохо изолированной хижины лишь ненамного теплее, чем снаружи, даже с учетом тепла от дровяной печи, поэтому я не снимаю пальто, но Лютеру, кажется, вполне комфортно в одной рубашке и джинсах. Я не хочу его кофе, но он все равно ставит две кружки на кухонный стол. Было бы невежливо отказаться от приглашения.

Я присаживаюсь.

Лютер пододвигает ко мне кувшин со сливками. Он знает, как я люблю свой кофе — или, по крайней мере, только так я могу переносить его кофе, — и он также знает, что я не могу устоять перед сливками от коровы Келли. За два года, прошедшие с тех пор, как я переехала в соседний дом, он, без сомнения, узнал обо мне немало подробностей. Он знает, что я выключаю свет каждый вечер около 10:00 вечера, что я встаю рано, чтобы покормить и напоить своих цыплят. Он знает, что я новичок в вырубке кленовых деревьев, что я в основном держусь особняком и что я не устраиваю шумных вечеринок. И сегодня он узнал, что я неплохой стрелок. Но многого он обо мне и не знает, о вещах, о которых я ему никогда не рассказывала. Вещах, которые я никогда ему не расскажу. Я благодарна ему за то, что он не из тех людей, которые задают слишком много вопросов. Я ценю благоразумных соседей.

Однако я действительно очень много знаю о Лютере Янте. Нетрудно уловить суть этого человека, просто оглядев его дом. Его книжные полки сделаны вручную, как и грубо отесанный кухонный стол, а с потолочной балки свисают пучки сушеного тимьяна и орегано, срезанных в его домашнем саду. У него также есть книги — много-много книг по поразительно широкому кругу предметов, от физики элементарных частиц до животноводства. Некоторые учебники носят его имя как автора, что свидетельствует о предыдущем воплощении Лютера Янта в качестве профессора машиностроения, прежде чем он уволился с факультета Массачусетского технологического института. До того, как он оставил позади академиков и город Бостон, а также, возможно, нескольких личных демонов, чтобы переделать себя в этого растрепанного, но счастливого фермера. Я знаю все это о нем не потому, что он мне рассказал, а потому, что я тщательно изучила его биографию, как и всех своих ближайших соседей, прежде чем купить ферму Блэкберри.

Лютер прошел проверку. Вот почему я чувствую себя совершенно непринужденно, сидя за его кухонным столом и потягивая кофе.

Сапоги стучат по крыльцу, и дверь распахивается, впуская порыв холодного воздуха вместе с четырнадцатилетней Келли. Лютер обучает ее на дому, и в результате Келли сталоа очаровательно дикой, что делает ее одновременно и мудрее и наивнее других девочек ее возраста. Как и ее дедушка, она безмятежно растрепана, ее амбарное пальто испачкано грязью, а в каштановых волосах застряли выбившиеся куриные перья. Она несет две корзины со свежесобранными яйцами, которые ставит на кухонный стол. Ее лицо настолько раскраснелось от холода, что щеки выглядят так, словно их нахлестали.

— Привет, Мэгги! — говорит она, вешая пальто.

— Посмотри-ка, что она нам принесла, — говорит Лютер.

Келли смотрит на мертвую лису, лежащую на скамейке, и проводит рукой по меху. Она не выказывает ни боязни, ни брезгливости. Она прожила с Лютером большую часть своей жизни, с тех пор как ее мать умерла от передозировки героина в Бостоне, и жизнь на этой ферме научила ее не удивляться смерти.

— Ух, она кажется всё ещё теплой, — говорит она.

— Я сразу её принесла сюда, — говорю я. — Подумала, что вы с дедушкой могли бы соорудить себе из этого что-нибудь интересненькое.

Она сияет от восторга. — Мех такой красивый. Спасибо тебе, Мэгги! Как ты думаешь, этого хватит, чтобы сшить шапку?

— Думаю, да, — говорит Лютер.

— Ты знаешь, как её сделать, дедушка?

— Мы с этим разберемся вместе. Нельзя же допустить, чтобы такая красотища пропала даром, а?

— Хотела бы я посмотреть, как ты с этим справишься, Лютер, — говорю я.

— Тоже хочешь посмотреть, как я его освежую?

— Нет, я уже знаю, как это сделать.

— Ты? — Он смеется. — Тебе всегда удается удивить меня, мисс Мэгги.

Кэлли ставит корзиночки с яйцами в раковину. Открыв кран, она начинает протирать яйца тряпкой, чтобы они выглядели безукоризненно в картонной упаковке. В местном кооперативе они продаются по семь баксов за дюжину, что является выгодной ценой для органических яиц свободного выгула, учитывая трудозатраты, корма и постоянные битвы с рысями, лисами и енотами. Не то чтобы Лютер и Кэлли зарабатывали себе на жизнь продажей яиц, потому что у Лютера солидный инвестиционный счет. Это еще одна маленькая деталь о нем, которую мне удалось раскопать. Это цыплята Кэлли, ее и заработок, и она уже настоящая бизнес-леди. Ни разу в жизни я не встречала четырнадцатилетнего подростка, который мог бы так мастерски зарезать и выпотрошить старую несушку.

— Печально, что тебе пришлось пристрелить ее, но я тоже потеряла слишком много своих кур, — говорит Келли.

— Не она так какой-нибудь другой хищник появится", — говорит Лютер. — Так устроен мир.

Келли смотрит на меня. — А ты скольких потеряла?

— Полдюжины только на прошлой неделе. Сегодня утром лиса утащила одну из моих араукан.

— Может быть, и мне стоит купить несколько араукан. Покупателям, похоже, нравятся эти голубые яйца. Я, вероятно, могла бы запрашивать за них побольше.

Лютер хмыкает: — Синие яйца, коричневые яйца — на вкус они все одинаковые.

— Ну, мне, пожалуй, пора идти, — говорю я и встаю.

— Так рано? — спрашивает Келли. — Мы ведь нескоро увидимся в следующий раз.

Редкий четырнадцатилетний подросток жаждет общения с женщиной моего возраста, но Келли — необычная девочка. Она так непринужденно чувствует себя в компании взрослых, что я иногда забываю, насколько она молода.

— Когда твой дедушка соберется сшить ту лисью шапку, я вернусь, — говорю я.

— А я приготовлю курицу и клецки на ужин.

— Ну тогда я непременно вернусь.

Лютер допивает остатки своего кофе и тоже поднимается на ноги. — Подожди, дай я принесу молоко, которое я тебе обещал. — Он открывает холодильник, вызывая музыкальный звон стеклянных молочных бутылок на полках внутри. — Если бы не эти чертовы санитарные правила, мы могли бы продавать наше молоко с фермерского прилавка. Просто сиди сложа руки и собирай деньги.

Деньги, которые ему не нужны. Некоторым людям нравится выставлять напоказ свое богатство, но Лютер, похоже, стесняется своего. Или, может быть, это тактика самосохранения — скрывать то, что другие, возможно, захотят отнять у вас. Он достает четыре стеклянные бутылки молока с густым слоем сливок, и кладет их в бумажный пакет. — Когда к тебе в следующий раз кто-нибудь заглянет, Мэгги, угости их этим молоком. Так ты их отправишь прямиком сюда, чтобы купить еще. Разумеется, строго частная распродажа. Держите штат Мэн подальше от нас.

Я уже стою у двери со своим любимым молоком, когда до меня доходит, что он мне только что сказал. Я снова поворачиваюсь к нему. — Что значит “в следующий раз”?

— А разве к тебе вчера никто не заходил повидаться?

— Нет.

— Хм-м. — Он взглянул на Келли. — Может быть, тебе послышалось.

— Послышалось что? — спрашиваю я.

— На почте была одна дама, — говорит Келли. — я забирала нашу почту, и вдруг услышала, как она спрашивает почтмейстера, как добраться до фермы Блэкберри. Она сказала ему, что она твоя подруга.

— Как она выглядела? Молодой, старой? Какого цвета были ее волосы?

Мои молниеносные вопросы, похоже, немного обескуражили Келли. — Эм, мне показалось, она была молода. И довольно-таки хорошенькая. Я не видела ее волос, потому что на ней была шапка. И хороший пуховик. Синий.

— Ты ведь не сказала ей, как найти мой дом, а, Кэлли?

— Нет, но Грег из полиции сказал. Что-то не так?

Я не знаю, что ответить. Я стою у их открытой двери, держа в руках сумку с молочными бутылками, и холодный воздух проносится мимо меня. — Я никого не ждала. Просто не люблю сюрпризов, вот и все, — говорю я и выхожу из их дома.

Что-то не так?

Этот вопрос все еще не дает мне покоя, когда позже я еду в город за припасами. Кто спрашивает дорогу к моей ферме? Вопрос мог быть и вполне невинным, заданным кем-то в поисках предыдущей владелицы, не подозревающим, что женщина скончалась три года назад в возрасте восьмидесяти восьми лет. Говорят, что о ней ходили легенды, благодаря ее острому уму и дурному характеру. Мой тип женщины. Это было бы логичной причиной для посетителя спросить о ферме Blackberry, потому что ни у кого нет причин искать меня здесь. За те два года, что я прожила в Пьюрити, штат Мэн, меня не искал никто.

И я хочу, чтобы так оно и оставалось.

В городе я совершаю свой обычный обход: захожу в магазин кормов, на почту, в продуктовый магазин. Это все места, где я легко сливаюсь с другими седовласыми женщинами, все мы закутаны в наши зимние куртки и шарфы. Как и они, я редко привлекаю к себе внимание. Старость дарует анонимность, что делает ее самой эффективной маскировкой из всех возможных.

В деревенском продуктовом магазине я остаюсь невидимой, катая свою тележку взад и вперед по узким проходам, покупая овсянку и муку, картофель и лук. Яйца, по крайней мере, мне никогда не придется покупать. Выбор спиртных напитков в этом маленьком городке невелик, но у них есть две разные марки односолодового шотландского виски, и хотя ни одна из них мне не по вкусу, я все равно покупаю бутылку. Я пытаюсь сохранить свой запас тридцатилетнего Лонгморна и не знаю, когда смогу найти для него другой источник. Любой виски лучше, чем никакого.

Когда я стою в очереди у кассы, меня можно принять за обычного фермера, домохозяйку или учителя на пенсии. В течение многих лет я учила себя не выделяться, не привлекать к себе внимания, и теперь это происходит без усилий, что одновременно и печально и приносит облегчение. Иногда я скучаю по тем дням, когда на меня обращали внимание, по тем дням, когда я носила короткие юбки и туфли на шпильках и чувствовала взгляды мужчин на своем теле.

Кассирша, округлив глаза, смотрит на меня, потом на счёт, а затем снова на меня. — Это будет, эм-м-м, ничего себе, двести десять долларов. — Она поднимает на меня глаза, словно ожидая, что я буду возражать, но я этого не делаю. Это из-за виски. Оно мне даже не нравится, но некоторые вещи в жизни считаются предметами первой необходимости.

Я перехожу улицу и следую за Беном в "Мэриголд".

Я сразу замечаю его, сидящего с Декланом Роузом в угловой кабинке. Как обычно, оба мужчины сидят лицом ко входу — привычка, от которой они не могут избавиться даже на пенсии. Деклан, в своем твидовом пиджаке и красивой львиной гривой волос, выглядит как профессор истории, кем он и был раньше. В шестьдесят восемь лет его некогда черные волосы наполовину поседели, но они все еще такие же густые, какими были, когда я встретилась с ним впервые, почти четыре десятилетия назад. В отличие от профессора Деклана, Бен Даймонд выглядит весьма угрожающе со своей бритой головой и черной кожаной курткой. Требуется врожденная властность, чтобы выглядеть так в семьдесят три года, но у Бена она все еще есть. Когда я подхожу к их кабинке, они оба поднимают глаза.

— О, Мэгги! Присоединяйся к нам, — говорит Деклан.

— Давненько тебя не видел. Чем ты занималась? — спрашивает Бен.

Я проскальзываю в их кабинку. — Мне нужно было решить проблему с лисой.

— Полагаю, лиса уже умерла.

— Сегодня утром. — Я поднимаю взгляд на проходящую мимо официантку. — Кофе, пожалуйста, Джанин.

— Меню? — спрашивает она.

— Не сегодня, спасибо.

Бен изучает меня. Читать лица — его талант, и он, должно быть, чувствует, что я с какой-то определённой целью присоединилась к ним. Я жду, пока Джанин окажется вне пределов слышимости, прежде чем задать мужчинам свой вопрос.

— Кто меня искал?

— Кто-то ищет тебя? — говорит Деклан.

— Была некая женщина, нездешняя. Я слышала, вчера она была на почте и спрашивала, как найти ферму Блэкберри.

Мужчины смотрят друг на друга, затем на меня.

— Для меня это новость, Мэгги, — говорит Бен.

Джанин приносит мне кофе. Он слабенький, но, по крайней мере, не сожжен, как у Лютера. Мы ждем, пока она уйдет, прежде чем продолжить разговор. Для нас это просто сила привычки. Причина, по которой мужчины всегда выбирают эту кабинку, заключается в том, что она напоминает безопасно изолированный аванпост, вдали от любопытных ушей.

— Тебя это беспокоит? — спрашивает Деклан.

— Я не знаю, повод ли это для беспокойства.

— Она интересовалась твоим именем? Или только названием фермы?

— Только ферма. Это может ничего не значить. Откуда ей знать, что именно я там живу?

— Они могут узнать все, что угодно, если действительно захотят.

Мы замолкаем, когда два посетителя встают из-за своего столика и проходят мимо нас к кассе. Наступившая тишина дает мне возможность обдумать слова Деклана. Если действительно захотят. Это как раз то, на что я и рассчитываю, что я не стою того, чтобы меня выслеживать. Всегда есть рыба покрупнее, а я всего лишь мелкая рыбешка. Или, может быть, рыба среднего размера. Зачем прилагать усилия, чтобы выследить женщину, которая не хочет, чтобы ее нашли? За шестнадцать лет, прошедших с момента моей отставки, я постепенно ослабила бдительность. Теперь я настолько привыкла быть птицефермом из маленького городка, что сама начала верить, будто я только фермер и есть. Так же, как Бен — всего лишь вышедший на пенсию продавец гостиничных принадлежностей, а Деклан — всего лишь вышедший на пенсию профессор истории. Мы знаем правду, но храним секреты друг друга, потому что у каждого из нас есть свои, которые необходимо охранять.

Взаимный шантаж безопасен.

— Мы приложим уши к земле, — говорит Бен. — И узнаем, кто эта женщина.

— Буду признательна, спасибо. — Я положила два доллара на кофе.

Деклан говорит: — Ты придешь сегодня в книжную группу? Прошло два месяца с момента твоего последнего посещения. Мы скучаем по тебе.

— Какую книгу вы обсуждаете?

— Путешествие Ибн Баттуты. Ингрид её выбрала, — говорит Бен.

— Я уже читала её.

— Тогда ты можешь дать нам пояснения, — говорит Деклан, — потому что мы с Беном еще не сделали домашнее задание. Сегодня вечером мы встречаемся в доме Ингрид и Ллойда. В шесть часов мартини. Имея в своем распоряжении несколько таких людей, возможно, мы сможем пропустить обсуждение книги и вместо этого сразу перейти к рассмотрению местных сплетен. Можем ли мы рассчитывать на тебя?

— Я подумаю.

— Это не ответ, — рывкает Бен. Он пытается заставить меня прийти. Мне всегда было интересно, насколько хорошо этот образ гангстера работал на него, когда он был в поле. Меня он, конечно, никогда не пугал.

— Хорошо, я буду там, — говорю я.

— А я прослежу, чтобы твоя любимая водка была со льдом, — говорит Деклан.

- “Бельведер”.

Деклан смеется. — Ну правда, Мэгс, неужели ты думаешь, я забыл, какую ты любишь водку?

Конечно, он знает, что я предпочитаю водку. За красивой шевелюрой Деклана скрывается умение разбираться в деталях и талант к иностранным языкам, который и позволил ему выучить их семь. Я сдалась на трёх.

Вернувшись в машину, я еду домой по проселочным дорогам, ухабистым от наледи, через черно-белый пейзаж с голыми деревьями и заснеженными полями. Это не то место, где я представляла себя в конце своей жизни. Я выросла в месте, где было пыльное, жаркое и ослепительно яркое лето, и моя первая зима в штате Мэн была непростой. Я научилась колоть дрова, ездить по льду и размораживать замерзшие трубы, и я поняла, что человек никогда не бывает слишком старым, чтобы адаптироваться. Когда я была молода и представлял себе обстановку для идеального уединения, я мечтала, что это будет вилла на вершине холма на острове Самуи или домик на дереве на полуострове Оса, где мне будут петь серенады птицы и обезьяны-ревуны. Это были места, которые я знала и любила, места, куда, в конце концов, я не смогла сбежать.

Потому что они ожидали, что я буду именно там. Быть предсказуемым — это всегда первая ошибка.

На моем телефоне раздается звуковой сигнал.

Я опускаю взгляд на экран, и то, что я вижу, заставляет меня нажать на тормоза. Я съезжаю на обочину и смотрю на изображения. Это видеозапись с моей системы безопасности. Кто-то только что вошел в мой дом.

Я могла бы позвонить в местную полицию, чтобы она отреагировала, но они наверняка зададут вопросы, на которые я, возможно, не захочу отвечать. В полицейском управлении Пьюрити работают всего шесть штатных сотрудников, и до сих пор у меня не было никаких причин взаимодействовать с ними. Я хочу, чтобы так и оставалось, даже если это означает, что мне придется справляться с возникшей ситуацией самостоятельно.

Я выезжаю обратно на дорогу.

Когда я проезжаю мимо колоннады сахарных кленов и останавливаюсь перед своим фермерским домом, мой пульс уже несётся галопом. На мгновение я остаюсь в своем грузовике, глядя на крыльцо. Ничто не выглядит необычным. Входная дверь закрыта, а лопата для снега лежит там же, где я ее и оставила, прислонившись к стопке дров. Злоумышленник хочет ослабить мою бдительность, заставив поверить, что все в порядке.

Я сыграю по его правилам.

Я вылезаю из грузовика и несу мешок с картошкой и корм для цыплят на крыльцо. Там я бросаю их, позволяя им приземлиться с громким стуком. Когда я достаю ключи от дома, каждый нерв ощущается чрезвычайно настроенным, усиливающим каждое ощущение. Шелест ветвей дерева, поцелуй холодного ветра на моей щеке.

Я замечаю, что нить накала на моем дверном косяке сломана.

Это такая примитивная тактика в наш электронный век домашнего наблюдения, но цифровые системы могут выйти из строя или быть взломаны. За последние несколько месяцев я стала беспечна, не всегда утруждая себя закреплением этой нити, тонкой, как паутинка, но то, что я услышала сегодня утром в доме Лютера, заставило меня возобновить эту предосторожность.

Я отпираю дверь и толкаю ее ботинком, и в поле зрения появляется прихожая. Мои ботинки выстроились в ряд под скамейкой, пальто висят на крючках. Пол зернистый от въевшегося песка и грязи. Пока все выглядит нормально. Слева от меня находится гостиная. Я заглядываю в дверной проем и вижу диван, кресла с подголовниками, сложенные дрова у камина. Незваного гостя не видно.

Я поворачиваю направо и захожу на кухню, стараясь не наступать на половицу, которая неизменно скрипит. Я вижу свою кофейную чашку и тарелки из-под завтрака в раковине, кожуру грейпфрута в ведре для компоста. Рассыпанные гранулы сахара искрятся на столе. Все так, как я оставила, за исключением одной вещи: запаха незнакомого шампуня.

Проблемная половица скрипит у меня за спиной. Я поворачиваюсь лицом к незваному гостю.

Она молода и гибка, и двигается с легкой грацией спортсменки. Чуть за тридцать, с прямыми черными волосами и прямой челкой, темными глазами, славянскими скулами. Она кажется на удивление невозмутимой, несмотря на то, что дуло моего "вальтера", который я ношу с собой с момента моего утреннего разговора с Келли, теперь направлено ей в грудь.

— Привет, Мэгги Берд, — говорит она.

— По-моему, мы раньше не встречались.

— Почему вы выбрали именно это имя?

— Почему бы и нет?

— Дайте-ка я угадаю. Птица, в смысле "свободна, как птица”?

— Может же девушка помечтать.

Она выдвигает стул. Садится за мой кухонный стол и небрежно смахивает в сторону гранулы сахара, которые я рассыпала за завтраком, похоже, ее не волнует, что я на расстоянии от одного нажатия на спусковой крючок, чтобы разнести ее в пух и прах. — В этом и в самом деле нет необходимости, — говорит она, кивая на мой "вальтер".

— "Это я решу сама. Прямо сейчас я смотрю на человека, который вошел в мой дом без приглашения. Я понятия не имею, кто вы такая и почему вы здесь.”

— Пожалуйста, моё имя Бьянка.

— Настоящее или вымышленное?

— Разве это имеет значение?

— Полиции понадобится имя трупа.

— О, я вас умоляю. Я здесь, потому что у нас проблема. И нам бы не помешала ваша помощь.

Мгновение я смотрю на нее, отмечая расслабленные плечи и длинные стройные ноги, теперь лениво скрещенные. Она даже не смотрит на меня; вместо этого она небрежно ковыряет заусенец.

Я сажусь напротив нее и кладу свой "вальтер" на стол.

Она бросает взгляд на пистолет. — Да, я понимаю, почему вы чувствуете необходимость иметь при себе оружие. У вас репутация человека, не доверяющего людям.

— У меня есть репутация?

— Поэтому они и послали меня. Они подумали, что вы сочтете женщину менее угрожающей.

— Если вы вообще что-то знаете обо мне, то вы также должны знать, что я давно вышла из игры. Я выращиваю цыплят. Мне нравится быть птицеводом.

На ее губах даже не дрогнуло подобие улыбки. У нее нет чувства юмора, она говорит только по делу, женщина на задании. Агентство явно улучшило свою работу по подбору персонала с тех пор, как я у них служила.

— Я не знаю, зачем они послали вас, — говорю я. — но теперь, когда вы меня увидели, вы знаете, что я уже не в расцвете сил, и к тому же я заржавела. Я больше не заинтересована в том, чтобы выполнять для них какую-либо работу.

— Вам за это заплатят.

— У меня вполне хватает денег для жизни.

— Заплатят весьма существенные деньги.

Я хмурюсь. — В самом деле? Это не похоже на моего бережливого дядю Сэма.

— Это задание будет иметь для вас особое значение.

— Я по-прежнему не заинтересована. — Я встаю со стула, и хотя от быстрого подъема у меня ноет колено, я слишком горда, чтобы позволить ей услышать мой стон или увидеть, как я гримасничаю.

— Я провожу вас до двери. Скажите им, что в следующий раз, когда они пришлют кого-нибудь поговорить со мной, пусть этот человек постучит в мою дверь, как это сделал бы любой нормальный посетитель.

— Диана Уорд исчезла с радаров.

Я замираю. Мгновение я просто смотрю на нее, пытаясь прочесть выражение ее лица, но все, что я вижу, — это холодная невозмутимость и совершенно ничего не выражающее лицо.

— Она жива или мертва? — спрашиваю я.

— Мы не знаем.

— Где её видели в последний раз?

— Физически? В Бангкоке, неделю назад. С тех пор она исчезла, а ее мобильный телефон замолчал.

— Она уже много лет на пенсии. Ушла из Агентства вскоре после меня. Почему вас так волнует, где она сейчас?

— Мы беспокоимся о ее благополучии. На самом деле, мы беспокоимся обо всех, кто был вовлечен в операцию ”Сирано".

Я не могу скрыть свою реакцию, услышав эти два слова. Я чувствую, как шок от этого удара отдаёт по моим костям, такой же мощный, как сотрясение мозга. — Почему вы обеспокоились этим именно сейчас?»

— Недавно произошла утечка информации в автоматизированных информационных службах Агентства. Этот несанкционированный доступ вызвал тревогу, но единственный файл, к которому получил доступ злоумышленник, был файлом операции «Сирано».

— Эта операция была шестнадцать лет назад.

— И информация оставалась засекреченной для безопасности всех участников. Но теперь я боюсь, что ваши имена могли стать известны, и именно поэтому мы вас всех выслеживаем, чтобы проверить ваше благополучие. Чтобы узнать, нужна ли вам помощь. Должна сказать, я никогда бы не подумала, что вы окажетесь в таком месте. Она оглядывается на мой сосновый стол, на вешалку с чугунными кастрюлями. На улице пошел снег, и за окном кружатся густые хлопья, по такому снегу очень приятно ходить. Бьянка не похожа на женщину, которая радуется снежинкам.

— Как видите, я обосновалась здесь и у меня новое имя, — говорю я ей. — Я в полной безопасности.

— Но у Дианы могут быть неприятности".

— У Дианы неприятности? — смеюсь я. — А когда у неё их не было? Но она выжила и вполне способна сама о себе позаботиться. А теперь, если это все, о чем вы хотели со мной поговорить, я попрошу вас уйти. — Я подхожу ко входной двери и рывком открываю ее. Несмотря на врывающийся холодный воздух, я держу ее открытой, ожидая, когда мой нежеланная гостья выйдет.

Бьянка, наконец, выходит на крыльцо, затем поворачивается, чтобы посмотреть на меня. — Помогите нам найти ее, Мэгги. Вы должны знать, куда она могла пойти. Вы работали вместе.

— Шестнадцать лет назад.

— И все же вы, вероятно, знаете ее лучше, чем кто-либо другой.

— Да, вы правы. Наверное, так и есть. Вот потому-то мне и насрать, что с ней случится! — говорю я и захлопываю дверь у нее перед носом.

_____________________________________________