Шрам: Легионер

Глава 3

Рассвет в Банги был грязно-оранжевым, солнце поднималось из-за города медленно, окрашивая дым от ночных пожаров в кровавые оттенки. Шрам занял позицию на крыше самого высокого здания внутри периметра аэропорта — недостроенной вышки диспетчерской, три этажа бетона с провалами вместо окон. Тащил СВД, патроны, воду, бинокль, рацию. Поднимался в четыре утра, пока темно, пока снайпера противника спят или меняют позиции. Устроился в северо-восточном углу, за обломками бетонных блоков, откуда видно полгорода. Расстелил плащ-палатку под себя, разложил магазины в ряд — шесть штук, шестьдесят патронов. Проверил винтовку, протер оптику, выставил сошки. Приготовился ждать.

Внизу легионеры готовились к прорыву. План был простой и жестокий: ударная группа из двух секций, бронетранспортеры впереди, пехота следом, задача — прорвать блокаду на северном направлении, где боевики контролировали два квартала, перекрыли дорогу из города, не давали подвозить припасы. Две недели французы сидели в осаде, жили на остатках, раненых накопилось больше двадцати, медикаменты кончались, патроны тоже. Подкрепление пришло — легионеры, свежие, злые, готовые драться. Вчера разведка засекла штаб боевиков в мечети на площади — там собирались командиры, планировали атаки. Леруа решил: снять командование, потом бить в лоб, пока они в замешательстве. Классическая тактика, работает если снайпер хороший и пехота не боится крови.

Русский смотрел в бинокль на город, сканировал улицы методично, квартал за кварталом. Искал движение, скопления, технику. Нашел быстро — у мечети стояли четыре пикапа с пулеметами, вокруг них человек тридцать, в темной одежде, с оружием. Собрание. Слишком много людей для простого патруля. Командиры, значит. Переключился на оптику винтовки, навел на группу. Дистанция пятьсот двадцать метров по дальномеру. Ветер слабый, справа, три метра в секунду. Коррекция два щелчка влево. Утро, солнце низко, светит в спину, хорошо — не слепит, не выдаёт бликами на линзах.

В центре группы стоял высокий мужик в белой рубахе — выделялся, как флаг на танке. Командир главный, судя по тому как остальные его слушали, кивали. Жестикулировал активно, показывал в сторону аэропорта, что-то объяснял. Рядом трое — один с планшетом, второй с рацией, третий просто стоял, автомат на груди. Офицеры, заместители, штабные. Цели приоритетные.

Легионер прицелился в белую рубаху, центр масс. Выдох, пауза, спуск. Выстрел, отдача в плечо, глушитель приглушил звук до глухого хлопка. Пуля летела полторы секунды, рисовала дугу в воздухе, падала, компенсируя гравитацию. Попала в грудь, чуть правее сердца. Командир дёрнулся, схватился за рану, упал на колени, завалился набок. Остальные застыли на секунду — не поняли откуда, не услышали выстрела, расстояние большое. Шрам уже досылал патрон, искал следующую цель. Мужик с планшетом нагнулся к упавшему, проверял пульс. Глупость. Прицел на спину, выстрел. Попал между лопаток, пуля прошла навылет, вышла через живот. Упал на командира сверху, дёргался, умирал.

Паника началась. Боевики заорали, бросились врассыпную, кто к пикапам, кто за стены мечети, кто просто побежал куда глаза глядят. Третья цель — мужик с рацией, бежал к пикапу. Шрам опередил, выстрел в бегущую фигуру, попал в бедро, боевик упал, рация выпала, покатилась по земле. Не убил, но вывел из строя, связь нарушена. Четвертая цель — другой командир, судя по возрасту и одежде, старший, седобородый, орал на остальных, пытался организовать. Стоял у пикапа, махал руками. Ошибка. Прицел на голову, расстояние большое, но цель неподвижная. Выстрел. Промах, пуля прошла мимо, попала в кузов пикапа, звякнула по металлу. Досылать патрон, заново прицелиться. Старик уже садился в кабину. Прицел на окно, выстрел. Стекло разлетелось, старик дернулся, рухнул на руль. Попал в шею или голову, не видно точно, но не важно — он вне игры.

Пикапы завелись, начали разворачиваться, уезжать. Легионер стрелял по ним, методично, без спешки. Пятый выстрел — в водителя второго пикапа, лобовое стекло, попал. Машина свернула, врезалась в стену. Шестой — по пулемётчику на третьем пикапе, попал в плечо, боевик упал с кузова. Седьмой — опять по водителю, но промах, машина уехала. Восьмой, девятый, десятый — по разбегающимся боевикам, попал в двоих, третий промах. Магазин пуст. Перезарядка, руки работают быстро, механически. Второй магазин, досылать патрон. Площадь у мечети уже пустела, боевики попрятались, унесли раненых, оставили четверых мёртвых лежать на асфальте. Штаб разгромлен, командование обезглавлено. Можно начинать.

Русский переключился на рацию, нажал кнопку:

— Орел для Ястреба. Цели поражены. Четверо ликвидированы, трое ранены. Противник в замешательстве. Можете начинать.

Голос Леруа, металлический, искажённый помехами:

— Принято, Орел. Хорошая работа. Прикрываете наступление с высоты. Если увидите угрозу — подавляйте.

— Понял.

Снайпер положил рацию, посмотрел вниз на аэропорт. БТР выкатились из укрытий, три машины, бронированные, с пушками двадцать миллиметров. Люки открыты, легионеры высунулись, автоматы наготове. Следом пехота — две секции, человек сорок, растянулись цепью, интервалы по пять метров. Дюмон впереди, орет команды, машет рукой. Ковальски, Малик, Попеску, Гарсия, Милош — все там, внизу, готовые ломиться в город. Шрам видел их с высоты, маленьких, но узнаваемых по силуэтам, по движениям.

БТР двинулись к воротам, медленно, тяжело, гусеницы грохотали по бетону. Ворота открыли, проволоку убрали, путь свободен. Машины выползли за периметр, повернули на север, пошли по улице прямой, широкой. Пехота следовала по краям, вдоль стен, использовали укрытия, не кучковались. Профессионально, как учили. Легион не атакует толпой, Легион атакует системой — огонь и движение, прикрытие и маневр.

Снайпер смотрел в оптику, искал угрозы. Нашел — на крыше дома слева, метрах в четырехстах, двое боевиков с РПГ. Готовились стрелять по БТР, целились, один держал трубу, второй заряжал гранату. Шрам навёл ствол, быстро, плавно. Прицел на того, кто держит трубу. Дистанция четыре сотни, ветер усилился, четыре метра в секунду. Коррекция три щелчка, вверх один на падение пули. Выстрел. Попал в грудь, боевик упал назад, РПГ выпал, покатился по крыше. Второй боевик бросился поднимать, Пьер стрелял снова, попал в спину. Оба мертвы или ранены тяжело, угроза нейтрализована.

БТР продолжали идти, не останавливались, пушки вращались, искали цели. Первый обстрел начался через минуту — автоматная очередь из окна дома справа. Пули звякали по броне, не пробивали. БТР развернул пушку, дал очередь двадцатками, стена взорвалась в фонтане пыли и осколков, окно разнесло в щепки. Стрельба оттуда прекратилась. Пехота побежала вперёд, пригнувшись, перебежками. Достигли первого перекрестка, залегли, прикрылись за обломками машин сгоревших.

Снайпер работал методично, снимая цели по мере их появления. Боевик на крыше с автоматом — выстрел, попадание в голову. Пулемётчик в окне второго этажа — выстрел, попадание в плечо, пулемёт замолчал. Группа из трёх человек бежала с миномётом по улице — три выстрела, попал в двоих, третий бросил трубу, убежал. Снайпер врага на колокольне церкви, далеко, метров семьсот — сложный выстрел, ветер боковой, компенсация большая. Прицелился, выдох, выстрел. Промах, пуля прошла мимо. Досылать, заново. Второй выстрел, попал. Снайпер выпал из колокольни, упал на землю, не двигался больше.

Легионеры прорвались на вторую улицу, БТР впереди, давили баррикаду из мусора и досок, расчищали путь. Пехота зачищала дома по обеим сторонам, входили, стреляли, выходили. Короткие очереди внутри, крики, взрывы гранат. Боевиков выбивали методично, не оставляя никого в тылу. Сопротивление слабело, противник терял организацию, бежал беспорядочно. Без командиров, без связи, без плана — просто толпа вооружённых людей, не армия.

Шрам расстрелял четвёртый магазин, перезарядил пятый. Патронов оставалось двадцать. Экономил, стрелял только по важным целям. Командиры, пулемётчики, снайперы, расчёты гранатомётов. Остальных оставлял пехоте. Его работа — снимать тех, кто опасен издалека или тех, кто организует сопротивление.

Прорыв занял два часа. Легионеры прошли три квартала, выбили боевиков с позиций, дошли до главной дороги ведущей из города. Дорога была свободна, противник отступил, бежал на окраины. Леруа приказал закрепиться, поставить блокпосты, контролировать въезды. БТР развернулись, заняли ключевые перекрёстки. Пехота растянулась по периметру, заняла дома, установила пулемёты на крышах. Инженеры начали ставить проволоку, минировать подходы. За шесть часов создали оборонительный контур вокруг дороги, превратили три квартала в зону контролируемую французами.

Первая колонна с припасами пришла к полудню — восемь грузовиков, набитых ящиками. Патроны, гранаты, медикаменты, еда, вода, топливо. Разгружали быстро, легионеры таскали ящики цепочкой, складировали в подвалах, в домах укреплённых. Появилась связь нормальная — спутниковая антенна, рация мощная. Медики начали эвакуацию раненых — погрузили на грузовики, отправили в Нджамену, оттуда самолётами во Францию. Подвезли технику — ещё два БТР, джипы, миномёты, боеприпасы к пушкам.

К вечеру ситуация изменилась кардинально. Французы перестали быть осаждёнными, стали осаждающими. Контролировали аэропорт, дорогу, три квартала города. Боевики откатились на окраины, зализывали раны, считали потери. Потеряли больше пятидесяти человек убитыми за день, семерых командиров, технику, позиции. Легионеры потеряли пятерых раненых, одного убитого — пуля снайперская, поймал в шею, умер мгновенно. Повезло, могло быть хуже.

Шрам спустился с вышки к вечеру, когда стрелять стало не в кого. Забрал винтовку, пустые магазины, спустился по лестнице. Ноги затекли от долгого сидения, спина болела, глаза уставшие от оптики. Расстрелял пятьдесят восемь патронов, попал в тридцать два человека — считал примерно, точно не знал. Из них убитых точно двадцать, остальные ранены или контужены. Хорошая работа для одного снайпера за один день.

Дюмон встретил у барака, хлопнул по плечу:

— Охуенная стрельба, Шрам. Видел в бинокль, как ты их косил. Командиров снял чисто, они даже не поняли откуда прилетело.

— Делал что сказали.

— Леруа доволен. Говорит, что твоя работа переломила баланс. Без командования они рассыпались как карточный домик.

Легионер пожал плечами, не ответил. Прошёл в барак, положил винтовку, сел на койку. Вытащил фляжку, напился жадно, вода тёплая, противная, но нужная. Обезвоживание после целого дня на солнце, даже в тени вышки. Достал сигареты, закурил. Руки дрожали немного — не от страха, от напряжения долгого, от адреналина остаточного. Тело сбрасывало нагрузку, мышцы расслаблялись.

Ковальски влетел в барак, довольный, грязный, в саже и крови чужой:

— Мы их разъебали! Видел бы ты, Шрам, как они бежали! Мы прошли их позиции как нож масло!

— Видел, — ответил русский спокойно. — Сверху всё было видно.

— Ты там колдовал чё-то, они падали один за другим. Мы внизу охуевали, думали что у нас целый взвод снайперов работает.

— Один я.

— Ну ты даёшь, браток. Серьёзно.

Поляк плюхнулся на свою койку, закинул руки за голову, улыбался в потолок. Остальные легионеры заходили по очереди — грязные, усталые, живые. Милош с ссадиной на лбу, но довольный. Попеску с порванной формой, ругался по-румынски, но смеялся. Гарсия молился, благодарил Бога за спасение. Малик молча снимал разгрузку, проверял оружие, лицо серьёзное — у него товарищ умер, тот что пулю в шею поймал. Янек сидел молча, смотрел в пол, первый бой настоящий, убил человека в упор, руки тряслись.

К ночи барак обжился снова, но теперь атмосфера другая. Не напряжение осаждённых, а спокойствие победителей. Не страх, а усталость после работы тяжёлой. Легионеры отмылись, переоделись, поели горячего — привезли полевую кухню, сварили суп настоящий, с мясом, не консервы. Сидели, ели, разговаривали, смеялись, вспоминали эпизоды боя, преувеличивали подвиги, врали друг другу без обид.

Шрам ел молча, слушал, не участвовал в разговорах. Ему не нужна была слава, не нужно признание. Он сделал работу, получилось хорошо, достаточно. Завтра будет новый день, новые задачи, может новые жертвы. Пока же можно отдохнуть, поесть, поспать.

За окном город был тихий. Выстрелы прекратились, пожары погасли. Французы контролировали ключевые точки, патрулировали улицы, выставили посты. Вертолёты кружили над городом, подсвечивали прожекторами. Боевики попрятались, зализывали раны, хоронили мёртвых, планировали реванш. Но сейчас, сегодня, победа была за Легионом.

Пьер лёг на койку, укрылся одеялом колючим. Закрыл глаза, попытался расслабиться. Перед глазами всплывали картинки дня — лица в прицеле, тела падающие, кровь на асфальте. Тридцать два человека, может больше. Все враги, все стреляли первыми или готовились стрелять. Все имели выбор — воевать или не воевать. Выбрали воевать, получили пулю. Справедливо. Честно. Легионер не чувствовал вины. Только усталость, тяжёлую, всепоглощающую.

Уснул быстро, провалился в темноту без снов. СВД лежала рядом, вычищенная, смазанная, готовая к следующему дню. Тридцать два человека сегодня, может столько же завтра. Пока патроны есть, пока враги лезут, пока приказ действует.

Приказ есть приказ. Убивать тех, кого надо. Столько, сколько надо. Пока сам не умрёшь или пока война не кончится.

Зачистка началась на рассвете. Третий день после прорыва, боевики откатились на окраину, закрепились в жилом квартале — двухэтажные дома, плотная застройка, узкие улицы. Превратили каждый дом в крепость: баррикады в окнах, амбразуры в стенах, снайпера на крышах. Держались упорно, огрызались, не хотели сдавать позиции. Леруа приказал выбить их окончательно, не оставить никого, взять квартал полностью. Три секции на штурм, артиллерия на подавление, задача — дом за домом, комната за комнатой, пока всех не выкурят или не положат.

Шрам шёл во второй паре штурмовой группы, за Дюмоном и Маликом. FAMAS в руках, предохранитель снят, переводчик на автомате — три выстрела одним нажатием. Экономия патронов, точность выше чем на полном автомате. На разгрузке шесть магазинов, на поясе четыре гранаты — две осколочные оборонительные, две наступательные лимонки. Нож на бедре, пистолет запасной за спиной. Бронежилет тяжёлый, керамические пластины, защита от АК на средних дистанциях. Каска низко на лбу, подбородочный ремень врезался в кожу. Перчатки тактические, чтобы не резать руки об осколки стекла, об острые края металла.

Квартал был мёртвый, опустошённый. Стены домов изрешечены пулями, в саманных блоках зияли дыры от гранатомётов, крыши обвалились местами. На улицах мусор, обломки, трупы — старые, раздутые, чёрные, воняющие. Никто не убирал, не хоронил. Мухи облепляли их толстым слоем, жужжали, поднимались тучами. Запах такой, что хотелось блевать — сладковатый, тошнотворный, въедающийся в одежду, в волосы, в лёгкие. Легионеры шли, не обращая внимания. Привыкли. На войне везде пахнет смертью.

Первый дом — угловой, двухэтажный, окна заложены мешками с песком. Из амбразуры второго этажа торчал ствол пулемёта, не стрелял — ждал, когда подойдут ближе. Дюмон показал рукой: Милош, Попеску — с фланга, Шрам, Малик — с фронта, остальные — прикрытие. Разошлись, заняли позиции. Русский прижался к стене соседнего дома, выглянул из-за угла. Пулемёт повёл ствол, нащупывая цель. Легионер отпрянул, пули прошили воздух там где была его голова секунду назад, били в стену, выбивали куски самана, свистели рикошетами.

— Граната! — рявкнул Дюмон.

Пьер выдернул чеку с осколочной, держал рукоять зажатой три секунды, считал — раз, два, три — бросил в окно первого этажа. Бросок точный, граната влетела в амбразуру, исчезла внутри. Взрыв — глухой удар, стены дрогнули, из окна вырвался дым серый, густой, осыпалась штукатурка. Крики внутри, короткие, болезненные. Секундная пауза. Малик метнул свою гранату в соседнее окно, ещё взрыв, ещё дым. Милош с фланга бросил третью, в дверь, дверь разнесло в щепки.

— Вперёд!

Легионеры ворвались внутри, не дожидаясь пока осядет пыль. Дюмон первый, низко пригнувшись, автомат на изготовку. За ним Шрам, справа Малик, слева Милош. Внутри темно, дым ест глаза, лёгкие, видно плохо. Первая комната — двое боевиков на полу, один без ноги, корчится, орёт, второй лежит тихо, осколки в голову. Русский дал короткую очередь в орущего, три пули в грудь, замолчал. Дальше, не останавливаться, зачистка это движение, остановишься — умрёшь.

Коридор узкий, в конце лестница на второй этаж. Оттуда стрельба — автоматные очереди, длинные, беспорядочные, пули свистят в коридоре, бьют в стены, в потолок. Легионеры прижались к стенам, не лезут на рожон. Малик выдернул гранату, швырнул вверх по лестнице, не целясь, просто вброс. Взрыв на втором этаже, потолок содрогнулся, посыпалась пыль. Стрельба прекратилась, вместо неё стоны, мат по-арабски.

Дюмон полез первым, пригнувшись, автомат вперёд. Шрам следом, прикрывает спину. Вышли на площадку второго этажа — трое боевиков, один мёртвый, двое раненых, стонут, пытаются ползти. Легионер не тратил патроны, прошёл мимо, пинком отбросил их автоматы в сторону. Пусть истекают, добьют потом. Впереди комната, дверь открыта, внутри движение.

Пьер выдернул лимонку, бросил внутрь, не заходя. Взрыв в замкнутом пространстве страшнее — ударная волна отражается от стен, многократно усиливается. Окна вылетели наружу, дверь сорвало с петель. Легионер вошёл сразу после взрыва, автомат на плече, палец на спуске. Двое боевиков у стены, оглушённые, контуженные, один сидит держится за голову, второй лежит, кровь из ушей. Шрам дал по одной очереди, три пули каждому. Упали, дёрнулись, замерли.

Комната за комнатой, методично, быстро. Граната внутрь, взрыв, вход, зачистка огнём. Не церемонятся, не кричат "руки вверх", не берут пленных. Здесь не для парада, здесь для уничтожения противника. Боевики стреляют — легионеры стреляют. Боевики прячутся — легионеры бросают гранаты. Правила простые, как в мясорубке.

Третий дом был хуже. Боевики укрепились серьёзно — баррикады в коридорах, простреливаемые сектора, засады в комнатах. Пулемёт стоял на лестнице, бил по первому этажу, не давал подняться. Дюмон попробовал кинуть гранату, не долетела, покатилась назад, взорвалась внизу. Попеску ранило — осколок в икру, не тяжело, но идти не может. Оттащили его в укрытие, перевязали, оставили у входа.

— Шрам, есть идеи? — Дюмон смотрел на лестницу, прикидывал.

Легионер осмотрелся, увидел дыру в стене — граната или гранатомёт пробили. Вела в соседний дом. Показал:

— Через дыру. Обойдём с фланга.

— Давай.

Протиснулись через пролом, оказались в соседнем доме. Темно, запах пожара, обгорелые балки. Нашли лестницу, поднялись на второй этаж тихо, без шума. Стена между домами тонкая, саманная. Милош приложил ухо, слушал. Показал пальцами — трое, по ту сторону, слышно голоса.

Пьер выдернул последнюю осколочную, Малик свою тоже. Два мощных удара — кувалдой по стене, саман обрушился, дыра полтора метра шириной. Швырнули гранаты в пролом, не видя что там. Двойной взрыв, крики, грохот. Ворвались через дыру, автоматы строчат. Трое боевиков на полу, один без руки, двое порваны осколками. Пулемёт стоит у окна, без расчёта. Дюмон развернул пулемёт, дал очередь вниз по лестнице, туда где боевики прятались. Крики, топот, стрельба ответная.

Шрам кинул последнюю лимонку вниз, вслепую. Взрыв, стоны. Побежал вниз по лестнице, не ждёт пока стихнет. Внизу трое боевиков, контуженные, оглушённые, автоматы валяются рядом. Русский расстрелял всех в упор, короткие очереди, два метра дистанция, каждая пуля попадает. Кровь брызгает на стены, на пол, на его форму. Запах пороха, гари, кишок. Дом взят.

Следующий дом, потом ещё один. К полудню зачистили шесть домов. Двадцать восемь боевиков убито, пятеро взято ранеными — их связали, бросили на улице под охраной. Легионеры потеряли троих раненых, никого убитых — везло. Патроны кончались, гранаты тоже. Пьер расстрелял четыре магазина, сто двадцать патронов, использовал все гранаты. Руки тряслись от отдачи, плечо болело от приклада, уши звенели от взрывов. Форма в крови, на сапогах куски плоти, на лице копоть. Лицо врага один раз, с двух метров, видел глаза — широкие, испуганные, молодые. Дал очередь, глаза погасли.

Последний дом — самый укреплённый. Штаб местный, судя по антеннам на крыше. Боевики отстреливались яростно, не хотели сдаваться. Забросали окна гранатами, шесть штук, все что оставались у отделения. Взрывы один за другим, дом задымился, стены треснули. Ворвались все разом — десять легионеров, орут, стреляют, давят массой. Внутри восемь боевиков, дрались до последнего, один с ножом бросился на Милоша, серб увернулся, ударил прикладом в челюсть, кости хрустнули. Остальных расстреляли в упор, в коридоре, в комнатах, везде. Не щадили, не спрашивали. Работали как машины — вошли, убили, вышли.

К двум часам дня квартал был взят. Двенадцать домов зачищены, боевиков нет — все мертвы или разбежались. Легионеры установили флаг французский на самой высокой крыше. Инженеры начали укреплять позиции, ставить проволоку, рыть окопы. Периметр расширился ещё на два квартала. Дорога в город теперь полностью под контролем.

Шрам сидел на обломках стены, курил, смотрел в пустоту. Автомат на коленях, пустой — магазин расстрелян, вставлять новый лень. Рядом валялись гильзы — его, товарищей, врагов. Блестели на солнце латунью. Кровь на руках засохла, тёмная, липкая. Форма мокрая от пота и чужой крови. Во рту вкус пороха, на зубах пыль. Голова гудела от взрывов, уши звенели, перед глазами пятна.

Дюмон подошёл, сел рядом, протянул флягу. Пьер напился, вода тёплая, с привкусом пластика, но живительная. Вернул флягу.

— Хорошо сработал, — сказал сержант. — Особенно в третьем доме. Фланговый обход, чётко.

Легионер не ответил, кивнул только.

— Убил сегодня много?

— Не считал. Много.

— Чувствуешь что-то?

— Усталость. Больше ничего.

Дюмон усмехнулся, понимающе.

— Правильно. Так и надо. Начнёшь чувствовать — сломаешься. Легион не для тех кто чувствует.

Замолчали. Сидели, курили, смотрели на разрушенный квартал. Вокруг легионеры зачищали трупы — оттаскивали на край улицы, складывали в кучу. Потом сожгут или закопают. Полевая санитария. Собирали оружие — АК ржавые, патроны, гранаты. Всё пригодится. Медики оказывали помощь раненым — своим и пленным. Своим первые, пленным что останется.

К вечеру всё было закончено. Зачистка завершена, квартал под контролем, боевики уничтожены или выбиты. Операция в Банги переходила в новую фазу — не оборона, не прорыв, а удержание, патрулирование, контроль территории. Война затяжная, неяркая, без больших сражений. Будут снайперские перестрелки, мины, засады, редкие стычки. Но не штурмы, не зачистки.

Пьер вернулся в барак, снял снаряжение, разгрузку, бронежилет. Тело ныло, мышцы болели, синяки на плечах от отдачи, ссадины на руках. Умылся холодной водой из бочки, стёр кровь с лица, с рук. Вода окрасилась розовой, потекла на бетон. Переоделся в чистое, старую форму бросил в мешок для стирки — не отстирается, но попробовать можно.

Сел на койку, разобрал FAMAS. Чистил долго, тщательно, вычищал нагар из ствола, из затвора, из газоотводной трубки. Смазывал каждую деталь, проверял пружины, механизмы. Автомат спас ему жизнь сегодня, работал безотказно, ни одной осечки, ни одного клина. Надо ухаживать за оружием, оно отплатит тем же.

Собрал, проверил, поставил у койки. СВД рядом, тоже чистая, готовая. Два оружия, два способа убивать — издалека и в упор. Оба необходимы, оба мастерски освоены. Снайпер и штурмовик в одном лице. Универсальный солдат, идеальный легионер.

Лёг на койку, закрыл глаза. Перед глазами всплывали картинки дня — взрывы, дым, лица в прицеле ФАМАС, два метра дистанция, пули входят в тела, кровь брызжет. Молодое лицо боевика, испуганные глаза, рот открыт чтобы закричать, три пули в грудь, падает. Много таких лиц, десятки, не запоминаются. Сливаются в одно — лицо врага, лицо мёртвого.

Сколько убил сегодня? Двадцать, тридцать? Не считал, не важно. Завтра может ещё столько же. Послезавтра. Пока война идёт, пока приказы есть, пока враги лезут.

Граната в окно, взрыв, вход, очередь. Простая формула, работающая безотказно. Легион учил убивать эффективно, без лишних движений, без героизма. Граната делает половину работы, автомат доделывает остальное. Система, проверенная десятилетиями, сотнями зачисток, тысячами трупов.

Пьер уснул под звуки барака — храп, кашель, чей-то тихий разговор. Сон пришёл тяжёлый, без сновидений. Тело отключилось, восстанавливалось, готовилось к следующему дню.

А за окном Банги затихал. Французы контролировали половину города, боевики другую половину. Граница проходила между кварталами, невидимая, но чёткая. По обе стороны солдаты спали, чистили оружие, ели, курили. Завтра будут убивать друг друга снова. Война продолжится, затянется на недели, на месяцы. Кто-то умрёт, кто-то выживет, кто-то просто исчезнет.

Но сегодня зачистка закончена. Квартал взят. Враги мертвы. Легионеры живы.

Приказ выполнен.

Вечер был тёплый, душный, без ветра. Солнце село час назад, оставив небо тёмно-фиолетовым с полосой оранжевого на западе. Костёр горел в центре импровизированного лагеря — между двумя БТР, защищённый от снайперов стенами разрушенных домов. Дрова нашли в развалинах — обломки мебели, доски, старые двери. Огонь трещал, плевался искрами, освещал лица легионеров оранжевым светом, отбрасывал длинные тени на бетон.

Двенадцать человек сидели вокруг, кто на ящиках, кто на земле, кто на разгрузке. Расслабленные, усталые, с автоматами рядом — всегда рядом, даже у костра. Дюмон раздавал карты — потрёпанную французскую колоду, жирную от пальцев, измятую. Играли в белот, армейскую версию, простую, с маленькими ставками — сигареты, шоколад из пайков, консервные ножи. Милош забирал большинство раздач, усмехался, складывал выигрыш перед собой. Попеску ругался по-румынски, обвинял серба в шулерстве, но без злости, просто по привычке.

Ковальски достал откуда-то гитару — старую, с тремя струнами, найденную в доме. Настраивал долго, ухом, подкручивал колки, дёргал струны, морщился. Потом заиграл что-то медленное, минорное, восточноевропейское. Мелодия грустная, тягучая, как водка в горле. Никто не знал названия, но все слушали. Музыка в зоне боевых действий — редкость, подарок, передышка от грохота и криков.

Гарсия подпевал тихо, по-испански, слова свои, не подходящие к мелодии, но это не важно. Голос хриплый, прокуренный:

— "En la noche oscura, donde la muerte baila, un soldado llora, por su tierra lejana…"

Тёмной ночью, где смерть танцует, солдат плачет о далёкой земле. Что-то в этом духе. Пьер не знал испанский хорошо, только обрывки. Сидел чуть в стороне от костра, на мешке с песком, курил, смотрел на огонь. Лицо расслабленное, редкий момент когда мышцы не напряжены, когда не надо следить за каждым углом, каждой тенью. Днём была зачистка, тяжёлая, кровавая. Вечером можно отдохнуть. Часовые на постах, периметр выставлен, мины по подходам. Можно расслабиться.

Малик сидел отдельно, спиной к стене, читал Коран при свете фонарика. Губы шевелились беззвучно, палец водил по строчкам. Янек писал письмо, склонившись над блокнотом, карандаш скрипел по бумаге. Писал в Польшу, девушке которая может уже забыла его, может нашла другого. Но писал всё равно, нужно было верить что кто-то ждёт.

Драган точил нож, монотонно, бруском по лезвию, шшшш, шшшш. Металл блестел в свете костра, острый как бритва. Проверял остроту на волоске, сорванном с руки — волос падал разрезанный. Довольный кивок, нож в ножны.

— Эй, Шрам, — окликнул Ковальски, не переставая играть. — Ты поёшь что-нибудь? По-русски?

Легионер покачал головой:

— Нет.

— Совсем? Ни одной песни не помнишь?

— Помню. Не хочу петь.

— Жаль, — поляк усмехнулся. — Русские песни хорошие, грустные. Как наши.

Пьер затянулся, выпустил дым, смотрел как он поднимается, растворяется в темноте. Помнил песни. Много песен. Деревенские, застольные, армейские, блатные. Помнил голос матери, певшей над колыбелью. Помнил деда, певшего про войну, про фронтовые дороги. Помнил себя молодого, орущего пьяные частушки с друзьями в бане. Но это было в другой жизни, у другого человека. Здесь он Пьер Дюбуа, француз по документам, легионер по судьбе. Не поёт по-русски, не вспоминает, не возвращается.

— А ты, Милош, давай что-нибудь сербское, — попросил Гарсия.

Серб отложил карты, подумал, начал петь низким басом, без музыки:

— "Tamo daleko, daleko od mora, tamo je selo moje, tamo je ljubav moja…"

Там далеко, далеко от моря, там моя деревня, там моя любовь. Старая песня сербских солдат Первой мировой, застрявших далеко от дома. Голос Милоша был тяжёлый, глубокий, шёл из груди. Остальные замолчали, слушали. Даже те кто не понимал слов, понимали смысл. Тоска по дому, которого нет, по жизни которая закончилась, по человеку которым был раньше.

Когда серб закончил, тишина повисла на минуту. Только треск костра, далёкие выстрелы в городе, чей-то кашель.

Потом Дюмон сказал, глядя в огонь:

— Все мы далеко от дома. У кого дом был. У кого не было — мы просто далеко от жизни нормальной. Легион это последняя станция перед концом. Дальше только смерть или старость в инвалидном доме.

— Весёлый ты сегодня, сержант, — хмыкнул Попеску.

— Реалист, — Дюмон плюнул в огонь. — Но пока мы живы — мы живы. И это уже хорошо. Сегодня зачистили квартал, не потеряли никого убитыми. Завтра может быть хуже. Так что радуйтесь вечеру, ублюдки.

Засмеялись, негромко. Разлили вино — кто-то раздобыл две бутылки алжирского красного, кислого, но алкогольного. Пили из жестяных кружек, по глотку, не напиваясь. Алкоголь в зоне боевых действий запрещён, но кого это останавливало. Главное не нажраться, быть готовым если что.

Шрам пил, чувствовал как вино согревает желудок, расслабляет мышцы. Хотелось ещё, но ограничился одной кружкой. Дисциплина. Контроль. Всегда контроль.

Игра в карты продолжилась, гитара играла, разговоры текли неспешно. Кто-то вспоминал женщин — реальных или выдуманных, не важно. Кто-то хвастался подвигами, преувеличивал, врал без обид. Кто-то молчал, смотрел в огонь, думал о своём. Обычный вечер солдат на войне — редкий островок нормальности среди океана крови.

Луны не было. Небо чёрное, звёзды яркие, Млечный Путь широкой рекой. Темнота густая за периметром костра, не видно ничего дальше десяти метров. Часовые на постах — четверо, по углам периметра, в каске с ночными приборами, автоматы наготове. Остальные у костра, расслабленные.

Слишком расслабленные.

Боевики ползли в темноте, бесшумно, как тени. Тридцать человек, лучшие бойцы, отобранные, обученные. Лица вымазаны углём, одежда тёмная, оружие примотано тряпками чтобы не звенело. Ножи, автоматы с глушителями самодельными, гранаты. Ползли по-пластунски, медленно, метр за метром. Знали где мины — разведка засекла, промаркировала палочками незаметными. Обходили минные поля, подползали к периметру.

Часовые не видели их. Ночные приборы старые, дальность малая, боевики вне зоны видимости. Не слышали — ползли бесшумно, без шороха. Первый часовой умер тихо — нож в горло сзади, рука на рту, задушил хрип. Тело опустили на землю мягко. Второй часовой через минуту — та же техника, нож, тишина, труп. Третий, четвёртый. Все четверо сняты за пять минут, периметр открыт.

Боевики поднялись, пошли к лагерю пригнувшись, быстро, автоматы наготове. Тридцать метров, двадцать, десять. Видят костёр, легионеров вокруг, расслабленных, беззащитных. Командир боевиков поднял руку, готовясь дать сигнал к атаке.

И наступил на мину.

Взрыв разорвал ночь. Оранжевая вспышка, грохот, ударная волна. Командир разлетелся на куски, ещё трое боевиков рядом упали, изрешечённые осколками. Мина противопехотная французская, радиус поражения пятнадцать метров.

Легионеры у костра сорвались с мест мгновенно, инстинкт, тренировка. Автоматы в руки, рассредоточиться, в укрытия. Шрам схватил FAMAS, перекатился за мешки с песком, вскинул автомат на плечо. Темнота, не видно ничего. Ещё взрыв — граната, боевики бросили. Осколки засвистели, ударили в мешки, в бетон.

— Контакт! Периметр прорван! — орал Дюмон в рацию. — Все на позиции!

Автоматные очереди из темноты, длинные, беспорядочные. Пули свистели над головами, били в стены, в землю. Легионеры отвечали огнём, стреляли туда откуда вспышки, но не видели целей. Ночной бой — слепой, хаотичный, страшный.

Русский видел тени, движущиеся в темноте. Прицелился в одну, дал короткую очередь, три выстрела. Тень упала. Другая тень справа, ближе, метров пять. Ещё очередь, промах, тень нырнула в укрытие. Боевики подползали, использовали темноту, приближались.

Костёр ещё горел, освещал центр лагеря, делал легионеров видимыми. Милош метнул гранату в костёр, взрыв разбросал горящие головни, темнота стала полной. Теперь обе стороны слепые.

Первый боевик ворвался в периметр с криком, автомат строчит на бегу. Попеску встретил его в упор, ствол в ствол, оба стреляли одновременно. Боевик упал, Попеску тоже, хрипел, держался за живот. Медик! Кто-то потащил румына в укрытие.

Шрам видел силуэт, метрах в трёх, бежал к нему с ножом. Легионер не успевал развернуть автомат, слишком близко. Выдернул свой нож, встретил атаку. Клинки столкнулись, звякнули, боевик давил весом, тяжёлый, сильный. Пьер ушёл вбок, подставил ногу, боевик споткнулся, потерял баланс. Русский ударил ножом в шею, сбоку, где артерия. Лезвие вошло глубоко, тёплая кровь хлынула на руку, на лицо. Боевик хрипел, падал, тянул легионера за собой. Пришлось вырвать нож, оттолкнуть труп.

Вокруг рукопашная, выстрелы в упор, крики, стоны. Ковальски дрался с двоими, бил прикладом, ломал кости, орал по-польски. Малик резал ножом, быстро, профессионально, убил троих за минуту. Гарсия стрелял из пистолета, патроны кончились, бросил пистолет, схватил камень, разбил череп боевику.

Янек лежал на земле, боевик над ним, душил, руки на горле. Поляк хрипел, не мог дышать, лицо синело. Шрам подбежал, ударил ногой в голову боевика, каблуком, сбоку. Хруст, боевик свалился в сторону. Янек закашлялся, задышал, схватил автомат, расстрелял боевика лежащего.

Дюмон орал команды, пытался организовать оборону, но хаос был полный. Темнота, дым, мелькающие тени, выстрелы отовсюду. Невозможно отличить своих от чужих, только по голосу, по силуэту.

Граната упала рядом с Шрамом, покатилась. Русский среагировал мгновенно — схватил, швырнул обратно в темноту. Взрыв там, вдали, крики. Ещё граната, с другой стороны. Легионер упал ничком, закрыл голову руками. Взрыв над ним, осколки просвистели, один порезал плечо, неглубоко. Поднялся, автомат вперёд, смотрел по сторонам.

Драган дрался ножом с боевиком, оба резали, оба истекали кровью. Хорват был быстрее, опытнее. Обманным движением раскрыл защиту врага, вогнал клинок под рёбра, в сердце. Боевик обмяк, упал. Драган стоял, качался, держался за рану на боку, кровь сочилась между пальцев.

Милош работал как машина — приклад в лицо, нож в живот, затвор в челюсть. Убил пятерых, сам не поцарапан. Серб был рождён для этого, для ближнего боя, для мясорубки. Лицо спокойное, дыхание ровное, движения точные.

БТР завёлся, башня развернулась, пушка двадцатка начала строчить в темноту, туда откуда лезли боевики. Трассеры резали ночь красными линиями, пули рвали воздух, били в дома, в землю, в тела. Боевики залегли, атака захлебнулась.

Но часть уже внутри периметра, дерутся врукопашную, не отступают. Фанатики, смертники, готовые умереть. Один боевик с поясом шахида бежал к БТР, орал "Аллах Акбар!" Шрам выстрелил в упор, очередь в грудь, боевик упал, но пояс не сдетонировал — неисправность или не успел нажать.

Легионер перезаряжал магазин, руки работали автоматически, не глядя. Пустой магазин выбросил, новый вставил, досылать патрон. Огляделся. Вокруг трупы, свои и чужие, раненые стонут, кто-то кричит "медик!", кто-то просто орёт от боли или ярости.

Боевики начали отступать, поняли что не прорвут, что легионеры держатся. Отползали в темноту, таща раненых, оставляя мёртвых. Стрельба стихала, становилась реже, дальше. Потом прекратилась совсем. Тишина, только стоны раненых, тяжёлое дыхание, чей-то плач.

— Кончилось? — хрипло спросил Ковальски, перезаряжая автомат.

— Кончилось, — ответил Дюмон. — Проверить периметр! Посчитать потери! Медики, сюда!

Зажгли фонари, осмотрелись. Картина была кошмарной. Двенадцать трупов боевиков внутри периметра, ещё семь снаружи, у мин. Четверо легионеров убито — все четыре часовых, с перерезанными глотками. Шестеро раненых — Попеску тяжело, пуля в живот, Драган средне, нож в бок, остальные легко, осколки, порезы. Кровь везде, на земле, на стенах, на людях. Запах пороха, кишок, смерти.

Шрам сидел на земле, спиной к стене, автомат на коленях. Форма в крови, чужой и своей — порез на плече саднил, неглубокий, перевяжет потом. Лицо в копоти, в крови, руки тряслись от адреналина. Нож рядом, лезвие красное, капает. Вытер о штанину, убрал в ножны.

Дюмон обходил позиции, проверял живых, закрывал глаза мёртвым. Остановился у Шрама:

— Цел?

— Цел. Царапина только.

— Хорошо. Мина спасла нас. Если бы не она — резали бы во сне.

— Везение.

— Везение, — согласился сержант. — Но везение кончается. Надо усилить охрану, поставить больше мин, датчики движения. Они ещё попытаются.

Русский кивнул, встал, пошёл помогать медикам. Перевязывали раненых, останавливали кровь, кололи морфин тем кто орал от боли. Попеску грузили на носилки, понесли в лазарет — шансы пятьдесят на пятьдесят, пуля не задела артерию, но кишки пробиты. Драгана зашили на месте, перевязали туго, он стиснул зубы, не застонал ни разу.

Трупы боевиков оттащили за периметр, свалили в кучу. Утром сожгут или закопают. Своих четверых накрыли брезентом, положили в тень. Завтра отправят домой, в цинковых гробах, с флагами, с почестями. Легионеры не оставляют своих.

К часу ночи навели порядок, заняли новые позиции, выставили удвоенную охрану. Костёр не разжигали больше. Сидели в темноте, курили, молчали. Никто не спал, адреналин ещё в крови, уши звенели, руки дрожали.

Шрам сидел у стены, автомат на коленях, смотрел в темноту. Вспоминал бой — нож в шею боевика, тёплая кровь на руке, хрип умирающего. Лицо боевика, близко, в двух сантиметрах, глаза широкие, испуганные, потом пустые. Убил в рукопашную, не первый раз, но каждый раз по-своему. На расстоянии убивать проще — не видишь глаз, не чувствуешь дыхания, не слышишь последнего вздоха. Вблизи смерть интимная, личная, остаётся в памяти.

Но память можно заткнуть. Сигаретой, усталостью, следующим боем. Память солдата короткая, иначе сойдёшь с ума.

Рассвет пришёл медленно, грязно-серый. Банги проснулся, начался новый день войны. Легионеры похоронили своих, сожгли чужих, укрепили периметр. Жизнь продолжалась.

Но больше никто не сидел у костра вечерами. Не играл в карты, не пел песен. Урок усвоен. Расслабишься — умрёшь. На войне нет передышки, нет безопасности. Есть только бдительность, автомат и готовность убивать первым.

Легионеры в Банги. Шрам среди них. Живой, окровавленный, молчаливый. Выживший ещё одну ночь.

Сколько ещё таких ночей — никто не знал.

Построились в пять утра, когда небо только начинало сереть на востоке. Леруа дал брифинг короткий, без лишних слов:

— Ночная атака была со стороны восточных кварталов. Значит, там их база, укрытия, может, склады. Идём туда, прочёсываем, зачищаем. Всех мужчин боевого возраста — задерживать для допроса. Кто сопротивляется, кто бежит, кто с оружием — стрелять без предупреждения. Женщин и детей — отдельно, но проверять. Вопросы?

Вопросов не было. Все поняли. После ночного нападения, после четверых убитых часовых с перерезанными горлами, после часового боя в темноте — никто не хотел церемониться. Боевики нарушили все правила, напали ночью, резали спящих. Ответ будет соответствующий.

Три секции, сто человек, четыре БТР. Выдвинулись в шесть, когда солнце поднялось, но свет ещё был серый, рассеянный. Шли через разрушенные кварталы, где уже зачищали позавчера, мимо сгоревших пикапов, мимо трупов прошлых боёв — раздувшихся, чёрных, воняющих. Мухи поднимались тучами. К восточным кварталам подошли к семи утра.

Квартал был жилой, ещё живой. Дома целые, на верёвках сушилось бельё, из труб шёл дым — готовили завтрак. Люди на улицах — женщины с кувшинами, дети бегали, козы паслись на пустыре. Увидели легионеров, замерли, потом начали разбегаться, прятаться, загонять детей в дома, захлопывать двери.

— Окружить квартал! Никого не выпускать! — приказал Леруа.

БТР развернулись, заняли все выходы. Пехота растянулась цепью, перекрыла переулки. Капканом накрыли весь квартал, человек пятьсот внутри, может, больше. Дюмон повёл свою секцию с севера, входили в дома методично, быстро.

Первый дом — дверь выбили ногой, ворвались. Внутри семья: мужик, женщина, трое детей. Мужик лет сорока, худой, борода седая, глаза испуганные. Руки поднял сразу, закричал что-то по-арабски, может, «не стреляйте», может, «я мирный».

— Наружу! Быстро! — рявкнул Дюмон по-французски, потом по-арабски ломано: — Барра! Барра!

Семью вытолкали на улицу. Мужика к стене, руки за голову. Обыскали — ничего, только нож кухонный. Посмотрели на руки — мозолей нет, грязь под ногтями, пахнет козами. Пастух, может. Или крестьянин. Или боевик, прячущийся под видом крестьянина.

— Смотри на меня, — Шрам подошёл вплотную, посмотрел в глаза. Мужик дрожал, отводил взгляд, бормотал молитву. — Ты воевал? Стрелял? Где оружие?

— Ла, ла! — нет, нет — мужик качал головой. — Ана фалях! — я крестьянин.

Легионер осмотрел его. Одежда грязная, старая, под ногтями земля. Но руки без мозолей от мотыги, зато указательный палец правой руки потёрт, мог быть от спускового крючка. Или от чего угодно. Неоднозначно.

Пьер посмотрел на Дюмона. Сержант пожал плечами:

— Возьми с собой. Допросят потом.

Мужика связали пластиковыми стяжками, руки за спину, посадили на землю у стены. Женщину и детей оставили в доме, сказали не выходить. Пошли дальше.

Второй дом — пустой, жильцы сбежали, оставили всё. Котёл на огне, рис варился. Обыскали быстро, в углу нашли патроны — десяток штук, к АК, завёрнутые в тряпку. Значит, здесь боевик жил. Или просто хранил на всякий случай. Не важно. Патроны — доказательство.

Третий дом — мужик молодой, лет двадцать пять, пытался убежать через заднее окно. Милош поймал, ударил прикладом в живот, скрутил. Тащили наружу, мужик сопротивлялся, орал, плевался. Бросили на землю лицом вниз.

— Почему бежал? — спросил Дюмон на ломаном арабском.

Мужик не отвечал, только дышал тяжело, смотрел в землю. Обыскали — ничего. Посмотрели руки — мозоли на ладонях, на указательном пальце потёртость чёткая. Держал оружие, стрелял. Плечо правое — синяк старый, от отдачи автомата.

— Ты боевик, — сказал Дюмон. Не вопрос, утверждение.

— Ла! Ана… — мужик начал оправдываться, но Дюмон махнул рукой.

— Заткнись. К стене.

Поставили к стене дома, руки за голову. Ковальски держал автомат направленным на него. Мужик дрожал, бормотал молитву, плакал. Моча потекла по штанам.

— Стрелять? — спросил Ковальски у Дюмона тихо.

Сержант посмотрел на пленника, подумал секунду.

— Стреляй.

Очередь короткая, три выстрела. Мужик дёрнулся, ударился о стену, сполз вниз, оставляя красный след. Замер в луже крови.

Женщина выбежала из дома напротив, закричала, увидела труп. Бросилась к нему, упала на колени, завыла. Легионеры не остановили, прошли мимо. Не их дело.

Четвёртый дом — двое мужиков, оба средних лет. Один с автоматом старым, ржавым, прятал под кроватью. Нашли сразу, первым делом проверяли под кроватями, под досками пола, в кучах тряпья. Обоих вывели, поставили к стене.

— Автомат зачем? — спросил Шрам.

— Для защиты! От бандитов! — один отвечал по-французски, ломано, с акцентом жутким.

— От каких бандитов?

— Разные! Грабят, убивают! Нужна защита!

— Значит, стрелял из него?

— Нет! Нет, никогда!

Легионер взял автомат, проверил ствол — грязный, давно не чищен. Затвор заржавел, не работает. Магазин пустой. Может, и правда не стрелял. Может, стрелял давно, потом бросил. Не проверить.

— К остальным, — сказал Пьер, кивнув на группу пленников, человек десять уже, сидели под охраной у БТР.

Двоих отвели. Обыски продолжились.

Пятый дом — мужик старый, за семьдесят, беззубый. Внук рядом, лет десять, мальчишка. Старик сидел на полу, курил трубку, спокойный. Увидел легионеров, не испугался, только кивнул.

— Оружие есть? — спросил Малик по-арабски.

— Нет, — ответил старик. — Я старый. Не воюю давно.

— Воевал раньше?

— Давно. С французами, когда они колонией владели. Потом с соседним племенем. Потом ещё кто-то. Не помню. Старый я.

Малик усмехнулся. Обыскали дом, ничего не нашли. Старика оставили, внука тоже. Ушли.

К полудню обыскали половину квартала. Нашли двенадцать автоматов, пять пистолетов, гранаты, патроны ящиками, три миномёта в подвале одного дома. Склад, значит. Боевики хранили здесь арсенал, среди мирного населения, прятались за женщинами и детьми.

Задержали тридцать мужчин, всех боевого возраста. Часть действительно боевики, часть — непонятно. Сидели под охраной, руки связаны, молчали или молились. Некоторые требовали отпустить, кричали, что они мирные, что у них семьи. Никто не слушал.

Шестой дом — мужик вышел сам, руки поднял. Говорил по-французски чисто, без акцента:

— Я врач. Работаю в клинике. Не боевик. Лечу всех, французов тоже лечил, когда привозили раненых.

Показал документы — диплом врача, удостоверение, фотографию в белом халате. Проверили, позвонили в штаб, подтвердили — действительно врач, работал с французским госпиталем, свой.

— Свободен, — сказал Леруа. — Но оставайся дома, не высовывайся.

Врач кивнул, ушёл в дом, закрыл дверь. Повезло ему.

Седьмой дом — мужик бежал, выскочил из задней двери, побежал по переулку. Янек увидел, крикнул «стой!» Мужик не остановился, бежал быстрее. Янек выстрелил одиночным, попал в ногу. Мужик упал, закричал, держался за бедро, кровь хлестала между пальцев. Подбежали, скрутили.

— Почему бежал? — спросил Дюмон.

Мужик хрипел, не отвечал, от боли или от страха. Перевязали ногу, жгут наложили, перестал истекать. Обыскали — ничего. Посмотрели руки — чистые, без мозолей, без потёртостей. Лицо молодое, испуганное, не воина лицо.

— Испугался, наверное, — сказал Ковальски. — Побежал от страха, а не потому что виноват.

— Или виноват и побежал, — возразил Милош.

Дюмон посмотрел на раненого, подумал.

— К пленным. Допросят, разберутся.

Раненого потащили к БТР, бросили с остальными. Кто-то из пленников врачей знал, перевязывал заново, останавливал кровь.

Обыски продолжались. Дом за домом, комната за комнатой. Нашли ещё оружие, ещё патроны, ещё гранаты. Квартал был насыщен вооружением, боевики хранили везде — в подвалах, на чердаках, в ямах во дворах. Задержали ещё двадцать мужчин.

Восьмой дом — мужик с ножом выскочил, бросился на легионеров. Самоубийственная атака, отчаянная. Шрам встретил его автоматной очередью в грудь, три выстрела, упал сразу. Нож выпал из руки, покатился. Зашли в дом — там женщина и трое дочерей, все изнасилованы, избиты, одна мёртвая, горло перерезано. На стене надпись кровью, по-арабски: «Предатели французов».

— Боевики были здесь, — сказал Малик, глядя на надпись. — Наказали этого мужика за сотрудничество с нами. Изнасиловали семью, убили дочь. Он с ума сошёл, бросился на нас, хотел умереть.

Молчание тяжёлое. Даже видавшие виды легионеры отвернулись. Женщин вывели, укутали одеялами, отвели к медикам. Труп девочки накрыли. Мужика-самоубийцу тоже накрыли. Вышли из дома.

— Вот такая война, — сплюнул Дюмон. — Хуже зверей.

К трём часам дня квартал был прочёсан полностью. Пятьдесят мужчин задержаны, сидят под охраной. Оружие конфисковано, два грузовика забиты. Несколько домов сожжены — там были склады, взрывчатка, уничтожили на месте контролируемым подрывом.

Леруа собрал командиров, показал на пленников:

— Что делать с ними? В лагерь везти — нет места, охранять — нет людей. Допрашивать — нет времени, переводчик один, устал. Отпустить — вернутся к боевикам, будут стрелять в нас.

Повисла пауза. Все понимали, к чему он клонит.

— У нас приказ — зачистить, — сказал Леруа тихо. — Зачистить значит зачистить. Боевики здесь прятались, оружие хранили, с населением смешались. Отделить невозможно. После ночного нападения, после четверых наших убитых — я не буду рисковать жизнями легионеров ради местных, которые, может, боевики, а может, нет.

Тишина. Никто не возражал. Никто не соглашался вслух. Просто молчали.

— Расстрелять подозрительных, — сказал Леруа. — Кто с оружием был, кто бежал, кто со следами на руках. Двадцать человек примерно. Остальных отпустить, но предупредить — если ещё найдём оружие в этом квартале, сожжём всё к чертям.

Отобрали двадцать мужчин. Критерии размытые, субъективные — кто выглядел подозрительно, кто бежал, у кого руки натёртые, у кого взгляд злой. Может, половина из них действительно боевики, может, меньше, может, больше. Не узнать без долгих допросов, а времени нет, желания тоже.

Отвели за дома, в пустырь, где никто не видит. Поставили к стене ямы старой, может, когда-то фундамент копали. Двадцать мужчин, разного возраста, от двадцати до пятидесяти. Некоторые плакали, молились, просили пощады. Некоторые молчали, смотрели с ненавистью. Один плевался, орал проклятия.

Взвод легионеров, двадцать человек, выстроились напротив. Автоматы на изготовку. Шрам был среди них, в дальнем конце шеренги. Смотрел на пленников без эмоций. Видел лица — испуганные, злые, смиренные. Все разные, все живые пока. Через минуту будут мёртвые.

— Прицелиться! — скомандовал Леруа.

Двадцать стволов поднялись, нацелились в грудь, в голову.

— Огонь!

Залп. Сорок выстрелов одновременно, грохот, дым, стена исчезла в облаке пыли. Тела дёрнулись, упали, свалились в яму. Некоторые сразу мёртвые, некоторые корчились, хрипели. Добивали одиночными выстрелами в голову, чтобы не мучились.

Тишина после выстрелов. Только звон в ушах, запах пороха, дым стелется над ямой. Двадцать трупов в куче, кровь течёт, пропитывает землю.

Легионеры опустили автоматы, повернулись, пошли обратно к грузовикам. Никто не говорил, не смотрел друг на друга. Просто шли молча, тяжело.

Шрам шёл, смотрел в землю. Может, того, кто действительно боевик, может, того, кто просто не туда попал. Не узнать уже. Не важно уже.

Остальных тридцать пленников отпустили, развязали, сказали уходить. Бежали быстро, не оглядываясь, боялись, что передумают, расстреляют всех.

Легионеры погрузились в БТР, поехали обратно на базу. Везли конфискованное оружие, документы найденные, карты. Операция выполнена, квартал зачищен, боевики выбиты или уничтожены.

Но в грузовике тишина была мёртвая. Никто не шутил, не говорил, не радовался. Сидели, смотрели в пол, курили. Даже Ковальски молчал, обычно болтливый.

Дюмон сидел, закрыв глаза, голова откинута на борт грузовика. Лицо серое, усталое. Постарел за день лет на пять.

Пьер смотрел в открытый борт на проплывающий город. Красная пыль, разрушенные дома, чёрный дым на горизонте. Банги умирал медленно, сгорал в войне, которая не кончится никогда.

Двадцать человек расстреляны сегодня. Может, виновные, может, нет. На войне без правил, в городе без закона, в стране без будущего — вина и невиновность понятия размытые. Есть только мы и они, свои и чужие, живые и мёртвые.

Легионер закрыл глаза, попытался не думать. Но перед глазами стояли лица — двадцать лиц, за секунду до залпа, последняя секунда жизни. Потом дёрнулись, упали, исчезли.

Он не чувствовал вины. Не чувствовал ничего. Пустота внутри, холодная, знакомая. Механизм сработал — приказ получен, приказ выполнен. Солдат не думает, солдат делает. Так учили, так правильно, так выживают.

Но где-то глубоко, в том месте, которое он запечатал и не открывал годами, что-то дрогнуло. Человек внутри машины, задавленный, но не убитый, дёрнулся, попытался что-то сказать. Но машина заткнула его, вернула в темноту. Не время сейчас быть человеком. Время быть солдатом.

Грузовик въехал на базу, остановился. Легионеры выгрузились, разошлись по баракам. Вечером будет доклад, подсчёт трофеев, может, награды. Завтра новый день, новые задачи.

А в восточном квартале женщины выли над ямой, где лежали их мужья, сыновья, братья. Двадцать трупов, которые надо похоронить до заката по обычаю. Двадцать семей, которые будут ненавидеть французов, легионеров, белых. Двадцать причин для мести, для новых боевиков, для новых атак.

Колесо крутилось. Война продолжалась. Кровь порождала кровь.

И где-то в этой мясорубке шёл русский легионер по прозвищу Шрам, с пустыми глазами и тяжёлым автоматом, убивающий тех, кого скажут, не спрашивая зачем.

Потому что приказ есть приказ.